Элли Риддл и Зануда в очках (джен)

Мистер и миссис Барретт проживали в квартире номер тринадцать по улице Виктории и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно ненормальные люди. И они были правы — в какой-то степени.

Мистер Артур Барретт, тощий, черноволосый мужчина с когда-то еще роскошной шевелюрой, на которой сейчас собирались предательские залысины, был патологоанатомом в больнице. Трупы он обожал. Он готов был, наплевав на еду и сон, проводить ночи с очередным трупом какого-то не в меру выпившего молодого человека, чтобы понять, от чего наступила смерть. Было ли это ранение в живот — или, может, парень просто насадился брюхом на чей-то забор, когда, отмечая очередной сданный зачет отличнейшей пирушкой, решил своровать пару яблок у соседей?

Миссис Вирджиния Барретт же, слегка полноватая черноволосая женщина — про них всегда говорили, что они брат и сестра — работала врачом на станции скорой помощи. Ее часто называли «Железная Джин», что, в принципе, было правдой: что бы ни случилось и какие бы истерики ни закатывали пациенты, миссис Барретт всегда была наготове, чтобы вправить вывихнутую руку, транспортировать пациента со сломанным позвоночником или собственными женскими руками вытащить с того света очередного лихача, врезавшегося в ограждение на своей «Тойоте».

Словом, семья Барреттов имела все, что только можно пожелать — бесконечные ночные вызовы, тонны благодарных пациентов, неплохую заработную плата и отличную квартиру в одном из многоэтажных домов на окраине Кэмбриджа. Правда, единственное, что так беспокоило миссис Барретт — дети.

Ее более удачливая сестра, Уинифред, в свое время вышла замуж и уже успешно нянчила пятого ребенка. Уинн часто приезжала на каникулы со всем своим выводком, и миссис Барретт всегда была рада последить за этими многочисленными вопящими, кричащими и пускающими слюни комками, которые через много-много лет станут настоящими, с большой буквы, Личностями — и, может быть, даже поступят в Оксфорд или Сорбонну.

У самой миссис Барретт детей, к сожалению, не было. Вместе мистер и миссис Барретт перепробовали кучу способов, начиная от традиционных советов знахарок и заканчивая ЭКО, но все было тщетно. Забеременеть у миссис Барретт просто-напросто не получалось.

Было много пролитых слез, много выпитых лекарств и много потраченных денег, и мистер и миссис Барретт давным-давно смирились с тем, что детей у них не будет. Они давно стояли в очереди на сироту — но не успевали они только прибыть на новый вызов, оказывалось, что уже подсуетились более прыткие родители.

Словом, мистер и миссис Барретт были стойко уверены, что детей у них не будет уже никогда — и были жутко удивлены, когда первого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года им позвонили.

Мистер Барретт как раз был в морге и, засучив рукава халата, надевал синие резиновые перчатки. Работы было невпроворот — доставили молодого самоубийцу, парочку стариков и не в меру подвижного прохожего, чьи кишки умудрились намотаться на проезжающий «Форд». Учитывая, что «Форд» порхал, как бабочка, было очень странно, каким образом это произошло. Владелец «Форда» клялся и божился, что загадочный прохожий возник на дороге буквально ниоткуда. Как будто появился прямо из воздуха.

Словом, у мистера Барретта было, чем заняться — и он был весьма недоволен, когда узнал, что его требуют к телефону.

— Перезвонят потом, — буркнул он и принялся любовно рассматривать вытащенные из Загадочного Прохожего легкие. Легкие были разорваны на кровавые ошметки, которые смачно повисли у мистера Барретта в руке куском мяса. — Не видите, я работаю.

— Но, Артур, — начала миссис Плант, его старая школьная подруга и коллега, — это миссис Монзби. По поводу усыновления.

— По поводу усыновления?! — мистер Барретт выронил легкое Загадочного Прохожего, и оно смачно плюхнулось на пол, окропив ботинки кровавыми ошметками. Впрочем, мистер Барретт был настолько удивлен, что даже этого не заметил. — Что же ты молчала?! Быстро звони Вирджинии, я выезжаю!

— Артур, а как же…

— Я потом закончу с делами, — пообещал мистер Барретт, торопливо снимая кровавый, пахнущий гнилыми внутренностями халат и протирая руки антисептиком. — Робби, подумать только, я пять лет стоял в очереди на усыновление! Мы так этого ждали!

Спустя два с половиной часа мистер и миссис Барретт уже были в Лондоне, в главном центре по усыновлениям. Памятуя о том, что опекуны должны выглядеть максимально идеально, мистер Барретт гладко побрился и даже вымыл от запекшейся крови свои любимые ботинки с длинными носами, а миссис Барретт надушилась и надела любимое платье. Правда, от мистера Барретта все еще воняло чужими внутренностями — отвратительный запах, скажу я вам! — а миссис Барретт, как ни старалась, не могла скрыть вселенскую усталость в глазах — сегодня ей пришлось лечить бездомного, который не мылся, наверное, с самого рождения.

— Очаровательная девочка, ей всего годик, — елейно распылялась пожилая миссис Коул. Старенькая, уже практически разваливающаяся на части — должно быть, ей было девяносто или около того, — но она выглядела так, как будто в любой момент могла дать мистеру Барретту пинка под зад и начать его отчитывать за то, что он не вымыл шею. — Ее подкинули к нам пару месяцев назад.

— Месяцев? — удивилась миссис Барретт. — Тогда почему за ней все еще не стоит очередь на удочерение? Если малышка и правда так хороша, за нее уже должны драться все бездетные пары в Лондоне!

Миссис Коул явно замялась: кажется, тут крылся какой-то страшный секрет. Наверное, родители милой девочки были алкоголиками, подумал мистер Барретт. Или сектантами. Хотя — какая разница, кто родители? Мистер Барретт был уверен, что они с его Вирджинией смогут воспитать отличного члена общества.

— Дело в том, что… Никто не хочет ее брать. Девочка… странная. Действительно странная. Вчера она заставила летать по воздуху игрушки, а позавчера довела до слез нашу нянечку, просто посмотрев на нее. Ее неоднократно пытались удочерить — и всякий раз возвращали, расписываясь в своем неумении воспитывать детей.

— Интересно, — пробормотал мистер Барретт. — Очень интересно. Как она вообще появилась здесь?

— О, ее нам подкинули, прямо как раньше, в старые добрые военные годы, — охотно начала распространяться миссис Коул. Кажется, эта тема задевала ее за живое. — Открываю утром дверь, чтобы взять бутылки, оставленные молочником — а тут ребенок! И, понимаете, она даже не плачет! Просто лежит, завернутая в одеяло, и улыбается! Просто удивительно! Простите, что я вам все это рассказываю, — спохватилась она, — вы, наверное, ее и не возьмете теперь.

— Мы еще пока не решили, — дипломатично сказала миссис Барретт. — Можно нам на нее взглянуть?

— Конечно, сейчас, — засуетилась миссис Коул. — Она в игровой.

Девочка действительно обнаружилась в игровой комнате. У нее были черные вьющиеся волосы и пугающе холодные, взрослые голубые глаза, которые буквально просканировали мистера и миссис Барретт — так, что им стало немного неуютно. А затем девочка посмотрела на пластмассовый кубик, валяющийся тут же, на пестром ковре — и кубик тотчас же взлетел.

Мистер Барретт подумал о том, что такую девчонку можно будет чертовски хорошо использовать в области патологоанатомии: благодаря ей органы никогда не упадут на пол, а сердце ляжет точно там, где ему предположено лежать. Миссис Барретт подумала о том, что для их странной по всем параметрам семьи такая странная по всем параметрам девочка нужна обязательно.

— Может быть, стоило столько стоять в очередях, чтобы получить самую странную девочку в мире, — улыбнулся мистер Барретт. — Как ее зовут?

— Элли. Мерзкое, простонародное имя, — поморщилась миссис Коул. — Наверняка родители какие-нибудь алкаши или наркоманы — много сброда в Лондоне водится. Эх, очистить бы город и засунуть куда-нибудь всю эту шваль… Так, что? — она оглянулась и зашептала: — Вы берете девочку?

— Конечно! — хором, не сомневаясь в своем решении ни на минуту, ответили мистер и миссис Барретт.

И, надо же — когда миссис Барретт взяла Элли, такую маленькую и худую, на руки, Элли не выкинула никакого фокуса. Одежда миссис Барретт не задымилась, зрачки не поменялись местами с радужкой, а в волосах не оказалось куриное яйцо. Элли лишь улыбнулась и устроилась на руках у миссис Барретт поудобнее.

Подписав все необходимые бумаги, семейство Барреттов уселось на видавший виды «Форд Англия» и укатило обратно в Кэмбридж — необходимо было взять отпуск по уходу за ребенком, нанять малышке няню, стереть пыль в давно обустроенной детской — словом, хлопот было невпроворот.

Но мистер и миссис Барретт были действительно счастливы.

* * *

Когда ночь, наконец, заявила свои права, а разговоры на кухне сменились сонным шепотом, улица Виктории погрузилась во тьму. Мистеру Барретту завтра надо было ехать на работу и продолжать вскрытие Загадочного Прохожего — не могло быть так, чтобы он появился прямо посреди улицы, правда? — а миссис Барретт хотела как следует выспаться — хоть у нее и был оформленный отпуск по уходу за ребенком, у нее была действительно сложная неделя.

Да еще и этот день: весь мир будто сошел с ума. Ей приходили сообщения о дожде из жаб, о странных людях в мантиях — впрочем, мода сейчас сошла с ума, и молодежь носит, что ей в голову взбредет. Сама миссис Барретт давно вышла из этого возраста — ей было уже тридцать, как и мужу — и, вспоминая собственное буйство красок в семидесятых, лишь усмехалась и слегка краснела.

Словом, денек выдался действительно трудный. Миссис Барретт покормила Элли, уложила ее спать — девочка была на удивление покладистой и даже не кричала, как обычно кричат дети в ее возрасте. Миссис Барретт не знала, хорошо это или нет — но сейчас, утомленная от новых событий, она спала в кровати рядом с мужем и совершенно не знала о том, что у порога ее дома происходят самые настоящие чудеса.

Во-первых, внезапно на улице Виктории погасли все лампочки. Многоквартирный дом погрузился во тьму, и кто-то уже начал паниковать об отключении электричества и строчить жалобы, которые, впрочем, не возымеют никакого толку.

Во-вторых, на улице Виктории появился очень странный человек. Всем своим видом он говорил, что ему самое место около этого странного, сумасбродного высотного дома со своими не в меру надменными мамочками, уличными пьяницами и городскими сумасшедшими.

У этого человека была лиловая в цветочек мантия, доходящая ему до пят, ботинки с длинными, по-турецки изогнутыми носами, красная расписная остроконечная шляпа и белая, кустистая борода. Длинный нос, поддерживающий очки-половинки, был изогнут так, как будто его ломали два, а то и три раза. За очками-половинками прятались ярко-голубые глаза.

Звали этого человека Альбус Дамблдор, и он был весьма и весьма удивлен происходящему. Удивлен настолько, что он мог лишь улыбаться, смотря на то, как одна из уличных кошек вдруг подбежала к нему и превратилась в его заместителя и старую добрую подругу.

— Альбус, это правда? Он… действительно…

— Да, Минерва, — Альбус Дамблдор покачал головой. — Уже как год.

— Как… он же…

— Никто не знает. Волдеморт не познал силу Любви. Кто знает, зачем ему вдруг понадобился ребенок? Возможно, это было частью его хитрого плана — растить ребенка в полном отсутствии любви и поддержки, воспитывая в ней ледяную ненависть… чтобы потом обрушить эту ненависть на кучу невинных людей. Вполне возможно, что он хотел растить из нее оружие.

— Вы думаете, он способен на такое? — Минерва МакГонагалл, декан факультета Гриффиндор и заместитель директора, прижала руку ко рту.

— Минерва, девочка моя, я понятия не имею, на что способен Лорд Волдеморт. Смог же он решиться на убийство годовалого ребенка — за что, впрочем, и поплатился. Эта же девочка — кто знает, что из нее вырастет? Мы должны были спрятать ее в маггловском мире. Я уверен, что оставшиеся на свободе Пожиратели Смерти сделают все, чтобы найти ее. Беллатрикс Лестрейндж беснуется, как может — кто знает, на что она готова пойти, чтобы вернуть своего ребенка и воспитать его так, как воспитывают истинных наследников?

— Как вы ее нашли? Я думала, Лестрейндж скрывала бы своего ребенка…

— Это было очень сложно, — Альбус Дамблдор покачал головой. — Мне потребовалась помощь молодого Северуса. И Аластора. Месяц назад мы выкрали девочку из поместья Лестрейнджей, пока все Пожиратели были на очередном рейде. Говорят, Волдеморт был в ярости.

— Но зачем она вам так понадобилась, Альбус?

— Мне следовало спасти невинного ребенка от кошмара, что окружал ее с самого рождения. Северус говорил мне, что отец прямо при ней пытал и убивал магглов. А потом — наверное, так для нее даже лучше. Теперь, когда благодаря Гарри Поттеру Волдеморт повержен, она проживет отличную жизнь, даже не подозревая о том, в чем ей поневоле приходилось участвовать.

— Но если о ней узнают, Альбус… Это будет какой-то кошмар. Она еще и ровесница Гарри — что, если он узнает…

— Он не узнает, если девочку хорошенько спрятать. Нам повезло — эти магглы, кажется, хорошие и умные люди, которые ни за что не будут культивировать в ней гены отца. Возможно, под их влиянием она вырастет, окруженная любовью и заботой — совсем не такая, какой ее жаждут видеть Пожиратели. Чем позже она узнает о магии — тем лучше. Именно поэтому она и оказалась в том приюте. Будет лучше, если она вырастет у магглов.

— Вы правы, вы, как всегда, правы, — тяжело вздохнула Минерва МакГонагалл. — Я волнуюсь о том, как бы девочка не стала заложницей… славы своего отца. Я видела ее, пока наблюдала за тем, как за ней пришли ее новые родители. Они такие странные — от мужчины пахло кровью, настоящей кровью. Это очень странно.

— Не переживайте вы так, Минерва, — улыбался Альбус Дамблдор. — Все будет в порядке, я уверен. Девочка вырастет и превратится в отличную ученицу нашей школы.

— Я верю вам, Альбус.

— Что ж, — мистер Дамблдор посмотрел высоко вверх, на семнадцатый этаж высотного здания, где в трехкомнатной квартире под самой крышей спала юная Элли, и улыбнулся. — Счастливого тебе пути, Элеонора Риддл. Свети ярко, блистай, спи сладко — и пусть тебе снятся только лучшие и хорошие сны.

Альбус Дамблдор и Минерва МакГонагалл исчезли.

Элли Риддл, тем временем, сладко спала у себя в новой кроватке, даже не представляя себе, что завтра у миссис Барретт, совершенно не умеющей готовить, вдруг загорится доска для резки овощей, и все будет в дыму, а послезавтра мистер Барретт снова заявится уставший и весь в крови, рассказывая о том, что кого-то из рабочих вновь затянуло в поршни машины. Элли Риддл спала, не представляя себе, как беснуется ее мать, и что Элис и Фрэнк Лонгботтомы доживают последние свои дни в полном сознании.

Элли Риддл просто спала, не представляя себе ничего. Ей снился какой-то мужчина с черными, как у нее, волосами и ярко-красными глазами, который поднимает палочку и говорит какую-то тарабарщину. Она не понимала, почему люди, на которых он поднимал палочку, кричали, но ей было весело, и она улыбалась.

Элли Риддл спала, не зная, что в Шотландии, во многих километрах отсюда, в старом замке Хогвартс, старый директор школы сейчас поднимает за нее бокал.

— За Элли Риддл, — говорил он, — за дочь Лорда Волдеморта!

Десять лет прошло с того времени, как мистер и миссис Барретт внесли маленький сверток в подъезд своего странного, полного приключений дома, и с тех пор дом жутко изменился. Во-первых, на подъездной двери, ранее исписанной разными словами разной степени неприятности, вдруг появилось черное выжженное пятно, которое никто, как ни бился, не мог убрать — не надо было проводить опыт с марганцем там, где он мог бы рвануть, Элли! Диоксид марганца вообще трудновыводимая штука! Черная, сыпучая, лезет везде… прямо как песок.

Во-вторых, вдруг куда-то делись все криминальные элементы и просто честные алкоголики. Раньше, чуть только солнце закатывалось за горизонт, они уже честно выходили во двор, добирались до ближайшего паба и куролесили до самого утра. Но «сикалка» со знаменитым раствором сероводорода сделала свое дело — ежедневный душ из чего-то весьма неприятного и, конечно, ядовитого, пьяницам не понравился, и они исключительно из вежливости согласились кумарить у себя дома.

Словом, произошло очень много изменений: в трехкомнатную квартиру Барреттов сначала пришлось внести набор «Юного химика», а затем самые настоящие реактивы из химической лаборатории. Мистеру Барретту пришлось поднять все свои связи и сделать пару внеплановых аутопсий, но дело увенчалось успехом — у его малютки Элли появилась самая настоящая концентрированная серная кислота. Дело в том, что настоящую концентрированную серную кислоту купить достаточно сложно, если ты не юридическое лицо — ведь эта кислота самый настоящий прекурсор.

Элли, правда, пришлось клятвенно пообещать, что она ни в коем случае не будет производить наркотики и никогда, никогда не запульнет этой кислотой кому-нибудь из своей пресловутой «сикалки» прямо в рожу.

— Пойми, девочка моя, — распинался перед ней мистер Барретт. — Я люблю копаться в кишках мертвых людей, но не в том случае, если они умерли от химического ожога. В таком случае и глаз нет, и ушей тоже, и волос, и кожа висит такими неприятными ошметками. Пожалей отца, не причиняй людям вреда и чти законы.

— Хорошо, па, — Элли Риддл пожала плечами и принялась поедать салат, ковыряясь вилкой в очередном раскуроченном помидоре.

Когда твой отец — не в меру увлеченный патологоанатом и о своих аутопсиях рассказывает прямо за обедом с самого детства, очень сложно потерять аппетит.

Словом, в семье Барреттов все шло как обычно. Фотографии, висевшие на стенах, сначала показывали нечто в куче чепчиков, трясущее кудрявыми черными волосами, но с тех пор Элли Риддл выросла, и теперь на фотографиях была худая черноволосая девочка, то присутствовавшая на своем первом вскрытии, то играющая со скальпелем, то сосредоточенно прижимающая прямо к сердцу набор «Юного химика».

О ней говорили, что она странная, и Элли не возражала. С ней и вправду частенько случались пренеобычные вещи, которые, как она выяснила впоследствии, с другими детьми не происходили. Например, ей живо запомнился случай из раннего детства — тогда Барретты в очередной раз выбрались

С той поры Элли всегда боялась щук и других странных рыбин. Элли вообще не очень любила животных, за исключением, наверное, змей, которые всегда как будто бы понимали, чего она от них хочет. Элли всегда просила у отца завести змею, но тот отнекивался: ему было откровенно лень делать для змеи террариум и ухаживать за ней. Мертвые животные вообще привлекали его больше, чем живые.

— Вот принесу мертвую змею, будете знать, — буркнула как-то Элли, но папа только засмеялся и поднял ее на плечи, щекоча.

— Приноси! — гордо сказал он. — Я тебе покажу, где у нее кишки, а где позвоночник! А лучше двухголовую приноси. Или такую, чтобы у нее было три глаза и два хвоста.

Да. Элли Риддл все еще жила здесь, и в ближайшие несколько лет она вовсе не собиралась отсюда сваливать. У Барреттов ей нравилось. Возможно, они не были ее настоящими родителями — хотя со своей внешностью она и мистер Барретт действительно выглядели, как отец и дочь — но они были прикольные. Да, возможно, Артур Барретт был слегка увлечен своей работой, а Вирджиния Барретт прекрасно могла заломить руку не в меру буйному пьянице, но при этом совершенно не умела готовить — но они любили Элли, и Элли отвечала им тем же самым.

Элли все еще была здесь, в своей комнате, заставленной всяческими реактивами разной степени опасности, и крепко спала, хотя спать ей оставалось недолго. Затрезвонил будильник, стоящий у ее кровати, и Элли застонала.

— Вот чёрт, совсем забыла, что у меня сегодня встреча с Роджером в десять!

Роджер был ее лучшим другом. Старше ее на три года, долговязый и веснушчатый, Роджер видел весь смысл своей жизни в том, чтобы стать психиатром. Тринадцатилетний, он с важным видом ходил по их скромной улице Виктории с томиком Фрейда под мышкой и предлагал любым желающим проанализировать их сон. Как ярый последователь Фрейда, Роджер сводил все сновидения к желанию секса и скрытому гомосексуализму, а потому первые дни был нещадно бит.

Элли, в принципе, это нравилось: после неудавшегося опыта с марганцовкой и пероксидом водорода (тот самый злополучный опыт с подъездной дверью) Роджер даже не думал пытаться анализировать ее сны.

— Ма, ты уже встала? — Элли выползла на кухню.

Мама сидела за столом и сосредоточенно пила уже пятую, а, может, шестую кружку кофе и спокойно курила сигарету.

— Я еще и не ложилась, — сказала она. — Сегодня был такой сложный день на дежурстве. Очередные ипохондрики, которые вызвали скорую на первый же чих — и в итоге еле-еле успела к ребенку с отеком Квинке. А ты куда так рано?

— Мы с Роджем хотим пройтись по Кэмбриджширу и поискать змеиное гнездо, — честно ответила Элли. — Хочу принести папе мертвую змею-мутанта.

— Ни с кем не разговаривай, а если кто-то вдруг решит позвать тебя к себе домой, не ходи, — предупредила мама.

— Да не парься, ма, — и Элли гордо продемонстрировала знаменитую «сикалку», спрятанную в рюкзаке.

Роджер уже ждал ее у входа в лес, возбужденный донельзя.

— Элли, тебе случайно сегодня не снились мыши? Такие белые, нежные маленькие мышки, которые шебуршатся, лезут везде…

— Нет, не снились. Не люблю мышей, только если не мертвых, — пробормотала Элли.

Роджер поежился и повязал шарф покрепче: несмотря на то, что стоял июль месяц, в лесу было довольно холодно. На мгновение повеяло прямо могильным холодом, и Роджер заныл.

— Может, просто завалимся ко мне и поиграем в приставку? Мне отдали картридж «Суперкостоломки-3» ребята из школы, и я только-только начал входить во вкус!

— Игры отупляют, — гордо сказала Элли, подняв кверху указательный палец. — В конце концов, чем тебе не нравится прогулка по лесу? Мы найдем змеиное гнездо, вдоволь его разворошим и найдем какого-нибудь мутанта. Вот папа обрадуется.

— Змеи кусаются, — будущий психиатр сказал очевидную вещь. — И кусаются довольно больно. Может быть, у тебя получится преодолеть пять километров за семь секунд до ближайшей станции скорой помощи, у меня — нет.

— Змеи не будут кусаться, когда с тобой я.

Что, впрочем, было самой настоящей правдой. Элли была довольно странной девчонкой, под стать своим приемным родителям, и зачастую с ней приключались очень странные вещи. Элли умела двигать вещи, не прикасаясь к ним, что чертовски помогало ей на уроках рукоделия. Элли умела внушать свои мысли другим и легко их считывать — и поэтому она всегда отбивалась от самых вредных школьных преподавателей.

А еще Элли умела общаться со змеями. Этот факт она узнала совсем случайно, когда мерзкий мальчишка Смит из школы подбросил ей ужа в портфель.

— Отпусти меня домой, девочка, — сказал ей тогда уж, что Элли и сделала.

Уж полз по классу, девчонки визжали и прыгали на парты, а Смит стоял, бледный и испуганный, с ярко-красными ушами. Элли с тех пор начали считать еще более странной, но ей это даже нравилось. В конце концов, быть обычным — какое-то скучное дело.

Вот и сегодня что-то необычное должно было случиться, и это чувствовали и Элли, и Роджер. Они шли по самой чаще леса — на всякий случай Элли несла в руках припасенную «сикалку» — и нервно оглядывались друг на друга.

— Вот оно, — сказал Роджер, боязливо тыкая пальцем куда-то вглубь кустов, откуда доносилось злобное шипение. — А теперь иди… сама. Я лучше тут постою.

— Как скажешь, — Элли пожала плечами и, повыше затянув носки — не дай бог, кто-то укусит за лодыжку — побрела прямо в чащу.

— Здорово, змейки, — сказала она. Из ее горла вырвался целый рой чего-то шипящего и гортанного, и Роджер попятился еще дальше.

— Риддл, ты ненормальная, — начал канючить он. — Ты в курсе, что змея по Фрейду символизирует мужской половой орган? И что твоя любовь к змеям по Фрейду говорит…

Это кто уж тут ненормальный, подумала Элли и взяла самую огромную и толстую змею в руки. Все змейки вокруг расступились и бешено зашипели что-то про «наглую говорящую, которая и берега-то все попутала».

— Чего тебе, говорящая, — спросила змея. Ей явно не нравилось то, что ее держат на вытянутых девичьих руках, прямо как котенка.

— Да вот, хотела мертвых змеек у вас попросить, — улыбнулась Элли. — Папе нужны новые штуки на опыты.

— Какая же ты наглая, — поперхнулась змея — если бы умела. — Прямо как папаша твой. Тоже, помнится, ходил, подай ему то, подай ему это, убей того, убей этого… Тьфу! Свалила подальше от этого недоучки — а тут вот кто пожаловал!

— Так, давай без переходов на личности, — Элли покосилась на «сикалку», висящую на плече. — Хочешь, чтобы я тут всех змей потравила? Местные только спасибо скажут.

Как были связаны змея и ее папа-патологоанатом, Элли, конечно же, не имела ни малейшего понятия. Он же только людей препарирует, зачем ему змеи? Или змеи попросту не любят патологоанатомов?

Впрочем, после того, как змея сползла с ее рук, крайне сердито шарахнув хвостом по лодыжке, Элли поняла, что это просто крайне невоспитанная змея.

— Вот, держи, говорящая, — змея притащила ей в зубах что-то маленькое, черное и, очевидно, мертвое, похожее на забытый в лесу шнурок от ботинка. — Ужонок мой. Барсук загрыз.

— Спасибо, миссис Змея, — сказала Элли и взяла мертвого ужонка.

Ужонка ей было жутко жалко, и Элли, держа его на руках, как самое настоящее сокровище, побежала к Роджеру.

— Смотри, какая прелесть, — Элли сунула ему ужа в руки, на что Роджера передернуло.

— И любишь же ты всяких болотных тварей, сама скоро змеей станешь. Пошли отсюда.

— Нет, погоди, — Элли положила ужонка на камень.

Камень был теплый, и Элли казалось, что сейчас, будто по волшебству, ужонок сейчас оживет и вернется домой, в гнездо. Отчего-то ей жутко не хотелось, чтобы папа его препарировал и поставил в банку с формалином, коих и так на даче стояла целая куча. Она представила, как ужонок поднимает голову — точнее, тот кровавый ошметок, что был у него вместо головы — и ползет к маме.

Внезапно из глотки ужонка вырвался хрип и шипение. Ужонок принялся ползти, слепо тыркаясь безголовым обрубком то в одну, то в другую сторону, и Элли завизжала. Странное ощущение прошло, и вот ужонок снова мертв.

— Ну ты даешь, Риддл, — Роджер смотрел на нее с удивлением и уважением. — Точно ненормальная. Погнали, что ли, ко мне. В приставку хоть поиграем.

— Пошли, — Элли убрала уже точно мертвого ужонка в рюкзак.

Главное, чтобы папа об этом не узнал. Иначе обидится, что Элли забирает его работу.