Дождливый день на Сомме (джен)

Нет, не заплачет никто над могилой,

Снег почернеет, увянут цветы.

Только роса, как слеза из глаз милой

На конденсатор мой капнет уныло

И упадет на винты!

С. Лем «Путешествия профессора Тарантоги»

Дождь льет непрерывно уже второй день, и траншеи вокруг нас превратились в сплошное болото, едва успеваем вычерпывать воду. Короткая передышка, затишье перед неминуемым — и вот, мы сбиваемся в пропахшем смолой, копотью и табаком блиндаже, тянем руки к огню. Разговоры в воздухе витают самые разные, но, как правило, каждый говорит о своем, о том, что все эти дни занимало его мысли.

— Гансы сейчас, наверное, так же, как мы, сбились в блиндаже и греются, — мечтательно вещает румяный Роджерс. — И жрут за обе щеки. Колбасу и пиво с капустой, огромными кусками… Эх, мне бы сейчас туда! Ну ничего, как скомандуют к атаке, так мы возьмем наконец этот чертов перевал и тоже обожремся колбасой!

— Тебе бы только о жратве и думать, Билли, — усмехается на это смуглый Тэннем, отставляя в сторону пустую кружку из-под чая.

— А о чем еще на войне думать? — огрызается Роджерс.

— Я вот думаю о Новой Зеландии, — так же мечтательно заводит Тэннем. — О том, как поеду туда после окончания этой гребаной войны. Прекрасная все-таки страна, как ни крути…

Он начинает в красках расписывать новозеландские красоты, и остальные бойцы, приоткрыв рты, слушают его. Я, отвернувшись, перебираю инструменты в медицинской сумке, когда ко мне подсаживается Артурс, хлопает меня по плечу.

— Не унывай, Сэмми, — говорит он. — Вот закончится война, и все мы вернемся к своим делам. Роджерс будет жрать от пуза, Тэннем поедет в Новую Зеландию, ну а я… я вернусь в Норфолк, к милой Эмили и близняшкам Софи и Лоре. Да и ты вернешься… ну, к себе. Это если нам повезет, конечно…

— Взво-од!.. Приготовиться к атаке!.. — доносится снаружи зычный голос сержанта Каспера. Солдаты в спешке хватают каски и винтовки, привычными слаженными движениями, не толкаясь, выбегают из блиндажа. Дождь снаружи уже стих, выглянуло солнце, и на душе у солдат как-то сразу теплеет, все начинают улыбаться, оживленно переговариваться. Впрочем, под строгим взглядом сержанта все шепотки стихают. Бравые бойцы королевской армии строятся перед бруствером в цепочку, вытягиваются по стойке "смирно". Я скромно притуляюсь в самом конце строя. Закончив перекличку, сержант начинает прохаживаться перед строем, произнося вдохновляющую речь. Я в это время смотрю вдаль, на позиции "гансов", и предаюсь размышлениям. Думаю, как немцы сидят там, ничего не подозревающие, едят, как сказал Роджерс, "за обе щеки", разговаривают вот так же, как мы недавно, мечтают каждый о своем... Что-то я становлюсь слишком сентиментальным. Должно быть, общество солдат так на меня влияет.

Речь сержанта Каспера долетает до меня обрывками, я слышу лишь отдельные слова: "гордые сыны Британии", "вернемся с победой", "покажем проклятым тевтонам". Наконец сержант командует "вольно", взвод рассыпается, примкнув штыки к винтовкам, замирает у самой кромки бруствера в напряженном ожидании. Сам сержант, уже поднявший свисток к губам, оказывается совсем рядом со мной. Окидывает меня с головы до ног удивленным взглядом.

— А ты что здесь делаешь, боец? — спрашивает он наконец. — Твое место вроде бы позади всех, в санитарном батальоне.

— Я знаю, сэр, — отвечаю я, вскинув голову, — но позвольте мне именно сегодня быть рядом с другими солдатами. Я чувствую, что здесь и сейчас меня хотят видеть именно рядом.

Сержант глядит мне в глаза, и жесткие черты его сурового, будто высеченного из камня лица внезапно смягчаются. Я в этот момент вдруг понимаю, что ничего, по сути, не знаю о Каспере. Не потому, что с рядовыми вроде меня старшие по званию обычно не делятся личным (иногда мне случалось видеть, как с солдатами панибратствуют даже офицеры), а просто потому что Каспер по жизни такой — не угрюмый и молчаливый, а именно закрытый. О нем единственном во всем взводе я (да и не только я) не знаю почти ничего. Может, это и к лучшему. Может, время для откровенности еще не пришло.

— Ладно, Сэмми, — произносит Каспер, и губы его слегка раздвигаются в улыбке. — Пусть будет по-твоему.

Он смотрит на часы и, спохватившись, резко дует в свисток...

* * *

Билли Роджерс погиб, задохнувшись во время газовой атаки противника. Перед смертью он долго кашлял и все пытался расстегнуть ворот гимнастерки, как будто бы это помогло ему выжить.

Тэннема вместе с сержантом Каспером разорвало на куски упавшим под ноги снарядом. Их смерть мне не довелось увидеть, я только слышал о ней от очевидцев.

Артурс во главе своего отряда попал под пулеметную очередь немцев. Пули прошили ему вначале грудь, потом разорвали горло и изрешетили все лицо. Умер он мгновенно.

Еще сотни и тысячи бойцов отдали свои жизни в тот дождливый день на Сомме. И только я, модель SM-14 (другие бойцы называли меня просто Сэмми), жив. Что и неудивительно, ведь мой стальной корпус, внутри которого коптит паровое сердце, надежно защищает от пуль, осколков и ядовитого газа. Убить меня смогло бы, пожалуй, только прямое попадание артиллерийского снаряда в туловище. Но даже в этом случае мой мозг, скорее всего, просто перенесли бы в другой корпус, и я продолжил бы жить как ни в чем не бывало.

Я не смог спасти своих товарищей. Хлороформа и бинтов на всех не хватило. Наверное, я должен сожалеть об этом. Наверное, я также должен горевать по погибшим бойцам. Но не могу. Такие чувства попросту не заложили в мою программу.

Я сижу на краю опустевшей траншеи. Вновь заморосивший дождик стекает мелкими каплями по моему лицу. Если бы я был обычным человеком, со стороны наверняка могло бы показаться, что я плачу.