Портрет (джен)

Ему чего-то не хватает. Он и сам не может понять, чего именно. И какое-то время стоит в задумчивости возле стола. Дома вроде всё в порядке. Хейли, Хоуп, даже Джексон здесь. Да и сестры в библиотеке обсуждают что-то. Но внутри пустота и ощущение, что что-то должно быть ещё. Здесь. Рядом. Но его нет. Отойдя от стола, он проходит в середину комнаты, туда, где стоит мольберт. Пальцы смыкаются на кисти, и он снова раздумывает.

Первый мазок выходит спонтанным, необдуманным, и он решает продолжить. Отдаться порыву, затаенным мыслям, желаниям. Кисть легко порхает по холсту, и у него уходит время на то, чтобы понять, что он рисует. Точнее, кого. Ведь из казавшихся простых мазков выступают знакомые черты лица, и Никлаус замирает возле мольберта. На секунду прикрыв глаза, делает вдох полной грудью. Воздух пропитан запахом краски, но Клаус чувствует вовсе не его. Запах такого знакомого одеколона, смешанного с запахами любимого виски и вечности.

Лишь на мгновение он прикрывает глаза, пытаясь отрешиться от всех мыслей, но понимает, что, похоже, сейчас именно его внутренние желания взяли вверх. Что же, пусть будет так.

Открыв глаза, он подносит кисть к холсту, и мир вокруг перестаёт существовать. Есть только холст, мольберт и он. Он даже не слышит, как спустя примерно полчаса открывается дверь кабинета. Белокурая красотка, замершая в дверях, какое-то время наблюдает за ним, но, поняв, что её просто не видят, разворачивается и уходит, попутно закрыв дверь.

Останавливается он только тогда, когда наносит последний штрих. Только тогда он начинает замечать происходящее вокруг. Но это уже не имеет значения.

До боли знакомые черты. И хочется опустить руки. Сердце впервые за всё время пропускает удар. Поправлять рисунок нет необходимости. Всё идеально, даже слишком идеально. Он всегда был и будет идеалом, только Никлаус никогда в этом никому не признается.

Кисть убрана на место, краска с пальцев стёрта. Но почему же так хочется просто взять и завыть. Элайджа не остался рядом, и в этом лишь его вина. Он ушел, не попрощавшись и обещая, что больше не вернётся. И в сердце образовался вакуум. Пустота, которую нечем заполнить. Никто из ныне живущих, впрочем, как и из тех, кто жил когда-то, не смог бы занять в его сердце место, принадлежащее брату.

Он отходит в сторону, давая краске высохнуть. Как же хочется снова заглянуть в родные глаза, коснуться пальцами губ, прислониться лбом и, прикрыв глаза, просто стоять рядом. Но это невозможно. Брат далеко и не вернётся. Он устал. Устал прощать, устал помогать, устал быть якорем.

Такие знакомые карие глаза смотрят на него с холста, а волк внутри рвёт душу на части. Клаус никогда не признавал того, что Элайджа необходим ему как воздух. Никогда, пока не стало поздно. Пока брат не ушёл. Теперь уже навсегда.