Он поймёт (джен)

«Как он красив», — думаю я, наблюдая, как он шагает — нет, рыскает — по моему кабинету, ведомый внутренней бурей гнева и страха, кипением какого-то отчаянного чувства, которое я не могу вспомнить.

Даже во времена ученичества моя ярость была холодной. Никогда не было такого внутреннего огня, который бы меня питал. Всегда холодный сплав.

Иногда я задаюсь вопросом, видел ли Дарт Плэгас хоть раз во мне что-то похожее на эту бурную мальчишескую ярость?.. Не могу представить. Только ненависть горела во мне (хотя ее оказалось более чем достаточно). И конечно, я признаю, что никогда не был красивым. Хотя с возрастом моя внешность все же улучшилась: по крайней мере, сейчас в ней появилась импозантность. Вряд ли этот мальчишка когда-нибудь станет импозантным; в любом случае ему это и не нужно: он обладает особым, нестареющим очарованием, некой искрой вечной молодости. Я не могу представить его старым: интересно, это значит, что он проживет короткую и горькую жизнь? Неважно. Будет достаточно, если он уничтожит для меня Джедаев. Что произойдет после, не имеет особого значения.

Однажды Анакин Скайвокер повторил мне то, что сказал Совету джедаев: «Внутри я пылаю как солнце». Он был прав. Юноша уже знает себя лучше, чем они. Конечно, тогда ему было страшно: он боялся своей силы, боялся, что не сможет её контролировать. Но он чувствовал страх только потому, что думал (всё еще думает), будто должен держать ее под контролем. Для него отчаянно важно поступать правильно. Чтобы стать Лордом ситхов, ему придется избавиться от этой жгучей, докучливой совести и научиться высвобождать свою мощь. Ему нужно будет осознать, что именно благодаря силе он может осуществлять свои желания, а затем он получит (от меня) главный урок: прав тот, кто сильнее.

Пока же стремление к правильности только усиливает его отчаяние, мучает все сильнее каждый раз, когда он терпит неудачу. И еще больше — когда он не может понять разницу между правильным и неправильным. Если бы чувства Анакина можно было собрать и залить во флакон как духи, я бы так и сделал. Мальчик абсолютно восхитителен. Я бы съел его живьем, но подозреваю, каннибализм только на словах звучит заманчиво. К тому же кто бы тогда стал наследником трона ситхов? Сначала Анакин должен послужить моей цели.

Поиски наследника подразумевают, что я планирую когда-нибудь покинуть упомянутый трон, но это далеко не так. Уверен, мой мастер когда-то думал так же... Однако жизнь ситха очень уединенна, а ученик — это всегда обожание и ненависть, кладезь эмоций, а также это умелый — или, в случае юноши передо мной, полагаю, несокрушимый и чрезвычайно сильный — исполнитель воли своего господина. Живой воли, а не последней. Анакин мне подходит… но и искушает — никогда не думал, что это возможно в силу моей природной холодности и воздержанности.

Однажды мне придется сорвать этот фрукт, и сладкое искушение закончится, и притягательность новизны уйдет, а я окунусь в дела правления галактикой, пока мой ученик будет исполнять приказы. В этом я уверен. Пока же стоит повременить: слишком много чувств пробуждают во мне эти мысли. Ну а сейчас я могу насладиться чистой силой его эмоций в голодном сиянии моего желания.

Он поворачивается ещё раз, и я восхищаюсь его грацией: он мускулист как дикая кошка, весь поджарый и энергичный.

Энергия — это просто направленная сила.

— Представляете? — вопрошает он, сверкнув глазами.

С каким еще злодейством он там столкнулся на этот раз? Осознаю, что слушал его вполуха. Некоторые банальности подходят для любой ситуации.

— Мальчик мой, — говорю я мягко, — ты должен понимать, что не все люди разделяют твое чувство справедливости. И очень мало кто будет защищать его с такой страстностью.

Он просиял от замаскированной похвалы и, слегка успокоившись, прекратил нарезать круги по кабинету. Значит, с самого начала он был не так уж рассержен или не считал произошедшее ужасно важным, иначе он бы обязательно заявил с большой горячностью: «А они должны!» Думаю, на этот раз обида личного характера, но не слишком: какое-нибудь пренебрежение, выказанное Советом этому чрезвычайно одаренному и крайне нестабильному молодому человеку, которому они не доверяют, потому что он не такой, как они.

Настоящая трагедия этой маленькой истории (впрочем, трагедии мне по душе) в том, что Совет беспричинно не доверяет юному Скайуокеру и только от этого он относится к ним настороженно. Это в высшей степени иронично, а иронию я ценил всегда. Если бы они ему доверяли, то причин сомневаться не было бы: он бы жил и умер ради них. Но из-за этого недоверия он служит им с оглядкой.

Справедливости ради (дабы не преувеличивать драматизм происходящего), стоит заметить, что их решения частенько не заслуживают доверия по-настоящему честного человека. Они нередко закрывают глаза на страдания, умышленно или неосознанно, и у них долгая и противоречивая история с Сенатом, которому они служат несмотря на его явную коррумпированность. Не то чтобы я жалуюсь: Совет весьма облегчает мне работу. Для того чтобы привлечь на мою сторону юного Скайвокера со всей его яростью и величием, мне нужно просто говорить правду. Это довольно оригинально — для Лорда ситхов. Освежает. Уж очень долго мне не предоставлялась возможность использовать этот специфический навык. Но с Советом джедаев он положительно необходим. Ненавидь я их чуть меньше, сказал бы спасибо.

— Если бы я только знал, почему они мне не доверяют! — говорит Анакин, подтверждая мои предположения (он на самом деле очень предсказуем; будь я добрее, то назвал бы эту черту милой).

— Мальчик мой, — произношу я, помня свою роль во всем этом, — не забывай, что все существа, даже мудрые, — ха! — джедаи, склонны страшиться того, чего не понимают и не могут контролировать. Твоя сила для них в новинку, это нечто, с чем они столкнулись впервые. Должно быть, они чувствуют твою силу, но поделать ничего не могут, и им остаётся только поучать. Это неприятно. Поэтому они все больше будут пытаться тебя контролировать — чтобы использовать тебя в своих целях. Чтобы точно знать, что ты думаешь… и чувствуешь то, что им нужно. В конце концов, это естественно.

«Это естественно» стало моей мантрой в наших с ним разговорах, когда речь заходит о чем-то ситском, о чем-то, что не одобрили бы джедаи. Вряд ли Анакин это заметил. Для него это слово все еще звучит хорошо, свежо: он забыл (или, возможно, никогда не знал), что смерть так же естественна, как жизнь. Большинство смертей, свидетелем которых он стал, были насильственными, жестокими — неестественными, так что, вероятно, мальчику просто не с чем сравнивать.

Но это неважно. Он поймет.