Революция Победителей (гет)

В данной части исключительно текст книги С. Коллинз «И вспыхнет пламя». В качестве ориентиров для читателей, о чём, волей авторов, пойдёт речь далее:

Даже не глядя на Цинну, я понимаю: пора. И медленно поворачиваюсь, поднимая руки над головой.

В толпе раздаются громкие вскрики. Что это — восхищение? Я так великолепна? И тут меня что-то обволакивает. Серый дым. От огня. Нет больше веселых мерцающих язычков, какие тянулись за мной во время прошлой поездки на колеснице, — вместо них нечто куда более настоящее пожирает мой белый наряд. Я в ужасе: дымовая завеса густеет. В воздухе кружатся обгорелые лоскутки, жемчуг раскатывается по сцене. Остановиться — страшно. По крайней мере, жареной плотью не пахнет, да и Цинна отлично знает свое дело. Так что я продолжаю крутиться, ещё и ещё. Потом, задохнувшись, на долю мгновения исчезаю в облаке пламени — и вот уже всё погасло. Медленно замираю на месте. Интересно, я теперь голая? И для чего стилисту понадобилось поджигать моё платье?

Нет, не голая. На мне — точная копия сгоревшего свадебного наряда, только угольно-чёрная и сшитая из тончайших перьев. В изумлении поднимаю руки над головой… и внезапно вижу себя на экране. На длинных, струящихся рукавах остались белые клочья. Или вернее сказать, на крыльях.

Цинна превратил меня в сойку-пересмешницу.

* * *

— Мы уже поженились, — тихо говорит Пит.

Зрители в изумлении, а мне приходится спрятать пылающее лицо в складках юбки. Господи, куда его понесло?

— Но… как же так? — лепечет ведущий.

— Ну, это был не официальный брак. Мы не ходили в Дом правосудия, ничего такого. Видите ли, не знаю, как в других дистриктах, а у нас, в Двенадцатом, есть собственный свадебный обряд. Его мы и провели, — поясняет Пит и рассказывает о поджаренном хлебце.

— Ваши родные, конечно, присутствовали? — уточняет Цезарь.

— Нет, мы никому не сказали. Даже Хеймитчу. Мама Китнисс бы нас не одобрила. Понимаете, в Капитолии свадьба прошла бы без общего хлебца. И потом, дожидаться было невмоготу. Поэтому как-то раз мы взяли и сделали это. И знаете, никакая бумага с печатью, никакой пир на весь мир не свяжет нас более крепкими узами, чем сейчас.

— Но это произошло до объявления о Квартальной бойне? — интересуется Фликерман.

— Разумеется, до. Позже мы бы так не поступили. — У Пита страшно расстроенный вид. — Но кто же мог знать? Ни одна душа в целом свете. Мы прошли через Игры, мы победили, все умилялись, видя нас вместе, и тут, словно снег на голову… Ну, то есть как можно было такое предвидеть?

— Понимаю, Пит. — Цезарь обнимает его за плечи. — Целиком согласен с тобой. Но я искренне рад, что вы двое хотя бы несколько месяцев наслаждались семейным счастьем.

Публика оглушительно хлопает. Будто бы приободрившись, я наконец поднимаю лицо и одариваю зрителей скорбной улыбкой благодарности. Глаза чуть слезятся от дыма — это сейчас очень кстати.

— А я — нет, — неожиданно возражает Пит. — Лучше бы мы подождали, когда всё решится официальным путем.

Фликерман даже отступает на шаг.

— Разве краткое счастье хуже, чем никакое?

— Пожалуй, Цезарь, я бы с тобой согласился, — с горечью продолжает Пит, — если бы не ребёнок.

Ну вот. Он опять это сделал. Устроил подлинный взрыв, уничтоживший все старания предыдущих участников. А может, и нет. Может, в этот раз он поджёг запальный шнур от бомбы, сооружённой другими трибутами в надежде, что кто-нибудь бросит искру. Думаю, люди ждали этого от меня, облачившейся в платье невесты. Если бы они знали, насколько я завишу от своего стилиста, тогда как Питу довольно и собственного ума!

Выстрел гремит в виде многочисленных грозных выкриков с мест, обвиняющих Капитолий в несправедливости, в варварстве и жестокости. Даже самые преданные столице, самые жадные до кровавых зрелищ люди не могут хотя бы на миг отмахнуться от ощущения бесчеловечности происходящего.

Я беременна.

* * *

И тут начинается. Победители по всему ряду берутся за руки. Одни — торопливо, как морфлингисты, Вайресс и Бити. Другие неуверенно медлят, но подчиняются остальным, как Брут с Энобарией. К тому времени, когда отзвучали последние аккорды мелодии, мы, двадцать четыре человека, образовали неразрывную цепь — первый знак единения между дистриктами со времени Темных Времён. Разумеется, телеэкраны один за другим отключаются и чернеют. Поздновато опомнились. Все уже видели.

С. Коллинз. И вспыхнет пламя.

Вообще-то, я до последнего сомневался, имею ли я право лгать про беременность Китнисс. Если наш с Хеймитчем уговор «выгорит», то я отдам за Неё жизнь, Она вернётся домой, Сноу не посмеет тронуть Двоекратную Победительницу. Но, что скажет миссис Эвердин? Ясно, что она будет не в восторге. Репутация, Двенадцатый Дистрикт — не Капитолий, у нас девушки блюдут невинность до свадьбы не только на Торговой улице! А что скажет Хоторн? Спасти, но опозорить Её на весь белый свет, — какой же я буду Мразью после этого? Но потом было «платье Цинны», и я понял, что должен сжечь за собой все мосты, а после моей смерти всё это станет несущественным. Китнисс станет вдовой Мелларк, а Капитолий? Да пусть он пропадёт пропадом, надоело! Ещё тогда, в Туре, в моем сердце родилась Ненависть, никогда я не испытывал таких сильных чувств. Нет, президент Сноу, я никогда не забуду выражение лица моей Китнисс на Жатве! Это как ножом по сердцу, самая натуральная жесточайшая боль, вот что я испытывал в те мгновения, а потом выпало имя Хеймитча, какое счастье, что не моё, я не дурак, я знал, что ментор вызовется вместо меня! И я сделал то, что обязан был сделать! Проявил бы я малодушие — тогда бы мне пришлось убить себя, после того, как на Арене погибла бы Китнисс. А так, я спокоен…

* * *

Двенадцать баллов надо было оправдать, да и у Победителей из Двенадцатого есть традиция — сначала ОНА кидает искру на высушенную Голодом и Отчаянием почву, а затем ОН делает так, а он это умеет, что Огонь взовьётся до НЕБЕС. «Гори ясно, чтобы не погасло». У меня тоже есть предел терпению, гори оно всё синим пламенем. Прощай, Капитолий, мне надоело всё это, довольно — зажигаю. Гори…

Ясное дело, что результат превзошёл мои самые смелые ожидания, зрители начали сходить с ума, а Победители? Впервые за семьдесят пять лет они объединились. Да, ради этого и умереть не жалко.

Нас доставили в Тренировочный центр, и что дальше? Куда все запропастились? Только безгласые на своих местах. Мы уединились в комнате Китнисс.

— Пит, смотри, кажется, на улице что-то начало происходить, — она тянет меня к окну. Ну, посмотрим, до чего довело Капитолий моё признание!

— Они возмущены. Думаю, требуют отменить Игры.

— Лишить самих себя любимого зрелища — не очень похоже на капитолийцев.

— Как думаешь, они когда-нибудь смогут понять то, что чувствует народ в дистриктах?

Повисает тягостное молчание. Наконец, не дожидаясь ответа Китнисс, я продолжаю:

— Не знаю. Если подобрать нужные слова…

— И ты бы смог?

— Я не знаю. Не пробовал, но они же люди, в конце концов, не звери какие-то…

— У них в мозгах опилки.

— Прочищение капитолийских мозгов. Вообще, мысль интересная, я бы попытался, не знаю, кто-то пытался раньше сказать им.

— Всё когда-то бывает в первый раз.

— Ты слышала? Это похоже на выстрелы, со стороны президентского дворца.

— О чём это ты? Дворец, а где он?

— Дворец Сноу совсем рядом отсюда, видишь Большой городской круг? Вот дорога, по которой движутся каждый раз колесницы с трибутами. Дворец чуть в стороне, по правую руку.

— Откуда ты знаешь? — Китнисс крепко вцепилась мне в правую руку, намертво вцепилась, не хочет отпускать её даже на секунду.

— Хеймитч говорит, и Эффи тоже.

— Ты прав, стреляют. Пит, а вдруг всё получится? Игры отменят, а? — глаза Китнисс вспыхивают, в них загорелась надежда.

— Пошли на крышу, там обзор получше, чем в твоей комнате.

И мы, держась за руки, поднимаемся на крышу. Китнисс, неожиданно остановившись, задаёт вопрос, глядя глаза в глаза:

— Ты ни о чём не жалеешь, Пит?

— Нет. — Я вкладываю в это короткое слово всю свою убедительность, всё мужество, всё отчаяние и всю мою любовь к этой невероятной девчонке.

И она первая целует меня, а у неё в глазах начинают плясать бесенята. Вот уж действительно, мне не о чем жалеть. Поцелуй длится недолго, она страшно трусит и боится, но что-то «сломало барьер между нами». Вот только мне кажется, что это — предчувствие скорейшей гибели нас двоих. Грустно. Не описать словами, как грустно. Мне тоже не хочется выпускать её из объятий, я не хочу, чтобы поцелуй закончился. Отчаяние, — вот что сейчас руководит нами.

Наконец, мы поднимаемся на крышу. Да, Капитолий сегодня переживает «веселёнькую ночку». Крики и шум доносятся с разных сторон, а со стороны дворца Сноу доносятся автоматные очереди. Его закрывает соседнее с дворцом огромное здание, поэтому что-то рассмотреть мы не можем. Но затопивший улицы хаос виден прекрасно, рядом с Тренировочным Центром мы видим большой заслон из сотен миротворцев, но толпа, десятки тысяч людей, напирает на них с огромной силой, заслон, того и гляди, будет сметён бушующей толпой. Справа творится нечто ещё более интересное: миротворцы пытаются выдавить огромную толпу за Обводный канал и развести два моста, соединяющих Центральный парк Капитолия и Форум Августа — огромных размеров городскую площадь, где могут поместиться двести тысяч человек (Хеймитч рассказывал).

Но толпа напирает и уже прорвала две линии заграждения миротворцев, остаётся последняя линия, и тогда огромная толпа хлынет с того берега канала в самый центр Капитолия. Мы с Китнисс видим — наступил критический момент — сотни тысяч людей прорвут последнее препятствие в виде пятисот или около того белых мундиров, и тогда власть президента Сноу повиснет на волоске.

«Молодец, Мелларк, теперь твоё имя запомнят надолго, такого безумия Капитолий не знал все 75 лет игр, это яснее ясного, уцелеет президент — тебе конец!!!» — рождается в уставших мозгах мысль. А на губах появляется довольная улыбка, — всё-таки, я это сделал!

И в этот момент над крышей зависает большой планолёт, но он совершенно не похож на тот, который отвозил трибутов на прошлых Играх. Это большая, очень красивая и смертоносная машина. Мы с Китнисс немеем от ужаса, я моментально закрываю её своим телом и оттесняю назад.

Я скорее умру на месте, чем отдам Китнисс Сноу!

Я — Сойка-Пересмешница. Цинна, Цинна, боже мой, что же ты наделал? Теперь пламя, которое мы с Питом усердно старались притушить, разгорается ещё ярче. Да и наши усилия, честно говоря, только подливали масла в огонь восстаний в дистриктах.

Вспоминаю наш с президентом Сноу молчаливый разговор во время капитолийского фейерверка в нашу честь:

«Я отдала Вам всё, играла по правилам, обещала выйти за Пита. Я справилась? Вы довольны?»

«Увы, нет, мисс Эвердин.»

Тогда это лёгкое покачивание головой почти уничтожило меня. А теперь мы — все вместе, все победители, — держимся за руки. В прямом эфире Капитолия. Ну и Пит не забыл подлить ещё порцию масла в разгорающееся пламя, прилюдно объявив, что я беременна. Ну зачем он так? Теперь ещё и Капитолий вспыхнул.

Словно в ответ на мои мысли, сцена внезапно гаснет под возмущённые крики капитолийцев.

* * *

Мы в полутьме бредём неразборчивой толпой со сцены, которая внезапно потухла после того, как все двадцать четыре победителя показали всему Панему, что теперь все дистрикты едины. Поздновато они спохватились! Наверняка это увидели во всех дистриктах, и теперь неизвестно, что будет. Нас ждёт неотвратимая Капитолийская кара — Арена Третьей Квартальной Бойни, но даже она не в силах отменить то, что было сегодня. Мы, победители, своим неповиновением начали собственное восстание в прямом эфире Капитолия, и, возможно, — а вдруг такое случится, кто знает? — Капитолию не удастся с ним справиться.

В Тренировочном Центре Пит провожает меня до лифта. Вот именно теперь я не хочу с ним расставаться. Не знаю, почему. Финник и Джоанна пытаются присоединиться к нам, но их оттесняют вовремя подоспевшие миротворцы, так что мы уезжаем наверх в одиночестве. Как только мы покидаем лифт, он хватает меня за плечи:

— Времени почти нет, так что лучше сразу скажи: мне извиниться?

— Нет, — бросаю я. А сама думаю: хорошо, что он мне не сказал про мою вымышленную беременность. Ни за что бы на это не согласилась. Женитьба — ещё куда ни шло, жалкая попытка угодить президенту Сноу. А теперь из-за нас обоих поднят на уши весь Капитолий — иначе к чему было разлучать нас с потенциальными союзниками? Других причин, насколько я знаю, у них нет.

Мы поднимаемся в мою комнату. Не хочу ни на минуту оставаться без Пита. Ждём всех в нетерпении — Хеймитча, Эффи, Порцию, да кого угодно. Лишь бы кто-то объяснил, что за переполох творится сейчас в Капитолии. А вдруг?.. Но никого нет. Нам приходится догадываться самостоятельно, что там творится.

Я тяну Пита к окну:

— Пит, смотри, кажется, на улице что-то начало происходить.

Тот пожимает плечами:

— Они возмущены. Думаю, требуют отменить Игры.

Спасибо, объяснил. Это и любому лесному ежу в Дистрикте Двенадцать понятно. Но не сдаюсь:

— Лишить самих себя любимого зрелища — не очень похоже на капитолийцев.

Внезапно Пит перебивает меня:

— Как думаешь, они когда-нибудь смогут понять то, что чувствует народ в дистриктах?

Пит, тебе что, интервью с Цезарем мало? Моему возмущению нет предела. Но я помню о том, что за нами следят, поэтому молчу. Пит, не дожидаясь моего ответа, говорит:

— Не знаю. Если подобрать нужные слова…

— И ты бы смог?

— Я не знаю. Не пробовал, но они же люди, в конце концов, не звери какие-то…

Нет уж. То, что они с нами делают, намного хуже, чем погибнуть от нападения зверя. Поэтому я добиваю капитолийцев своим сарказмом:

— У них в мозгах опилки.

— Прочищение капитолийских мозгов, — замечает в ответ Пит. — Вообще, мысль интересная, я бы попытался, не знаю, кто-то пытался раньше сказать им.

Никто не пытался. За это же полагается смерть от руки миротворцев. Хотя сейчас, судя по всему, переполох в Капитолии усиливается, раз пропускают мимо ушей такое вольнодумство.

— Всё когда-то бывает в первый раз, — осторожно замечаю я.

— Ты слышала? Это похоже на выстрелы, со стороны президентского дворца.

Я прислушиваюсь. Действительно, слышен грохот и треск.

— О чём это ты? Дворец, а где он?

— Дворец Сноу совсем рядом отсюда, видишь Большой городской круг? — Пит показывает мне дорогу прямо в окне. — Вот дорога, по которой движутся каждый раз колесницы с трибутами. Дворец чуть в стороне, по правую руку.

— Откуда ты знаешь? — Я намертво вцепляюсь в руку Пита. Не хочу его отпускать.

— Хеймитч говорит, и Эффи тоже.

Ну да, а я, дура такая, всё ушами хлопаю. Вот чем надо было заниматься, а не молча страдать в поезде от того, что ничего нельзя изменить. И вдруг я начинаю смотреть прямо на Пита.

— Ты прав, стреляют. Пит, а вдруг всё получится? Игры отменят, а? — В моём голосе внезапно звучит надежда. Та надежда, о которой говорила Прим.

— Пошли на крышу, там обзор получше, чем в твоей комнате.

Я киваю. Мы поднимаемся на крышу Тренировочного центра. Неожиданно остановившись на лестнице, так и не дойдя до «пункта назначения», снова заглядываю в глаза Питу. Похоже, я тоже сошла с ума.

— Ты ни о чём не жалеешь, Пит? — твёрдо спрашиваю его.

— Нет, — с уверенностью отвечает он.

И внезапно… Я его целую. Не потому, что мне приспичило разыгрывать «несчастных влюбённых из Дистрикта Двенадцать», — честное слово, до сих пор мечтаю прибить Хеймитча за эту легенду! — а по-настоящему. Мне очень страшно, но я должна растопить лёд между нами. Кто меня ещё поддержит на Арене? Мы целуемся отчаянно, но недолго. Зато держим друг друга в объятьях. Это успокаивает.

Наконец мы всё-таки доходим до крыши. Во многих местах, действительно, творится настоящий хаос. Со стороны президентского дворца слышен треск выстрелов. Но, поглядев вокруг, я внезапно вижу, как толпа напирает на заслон из миротворцев. Вот это да! Ещё немного, и в Капитолии вот-вот будет переворот?! Не может быть!

Но от этой мысли меня отвлекает внезапный шум. Мы смотрим вверх. На крышу внезапно опускается большой планолёт, но не похожий на тот, что отвозил нас на Игры. Ничего удивительного, нам же говорили, что в этом году всё новое, Капитолий не поскупился на расходы. Неужели, нас уже отвозят на Арену? — с горечью думаю я. А что, после того, что было, не удивлюсь, если нас пораньше отправят на Квартальную Бойню. Шоу должно продолжаться, что бы ни случилось.

Мы с Питом оцепеневаем от ужаса. Пит, правда, старается прикрыть и защитить меня всем телом, готовый умереть, если понадобится.

Но что это меняет? Нас всё равно отвезут на Арену, независимо от того, сменится власть в Капитолии или нет. Доигрались с огнём, голубки.

Тем временем, очертания планолёта становятся всё больше и чётче. Эмблема Капитолия. А что это там на крыльях? Я в изумлении протираю глаза. Там хорошо видны инициалы: «К.С.». Дожили, президент Сноу за нами лично явился! А чего тянуть, видимо, решил всё-таки воспользоваться моим предложением и убить нас с Питом в прямом эфире. Транслировать казнь несчастных влюблённых на весь Панем, чего уж там. Дескать, полюбуйтесь, дистрикты, что бывает с победителями-бунтовщиками…

Я отмахиваюсь от этих выдумок. Ладно, дадим планолёту приземлиться, а там поглядим, что будет. Ясно одно — моя жизнь снова меняется в корне. И это что-то другое, не связанное с Ареной.

Из чрева планолёта появляется трап и по нему спускается один-единственный человек, с головы до ног затянутый в кожу. Я уже понял, что это совсем не тот планолёт, который забирает трибутов на Арену, на его крыльях красуется золотой орёл — Герб Капитолия и две буквы монограммы — К. С.

Сноу, что ли???

Но поразмышлять над этой загадкой я не успеваю: Китнисс сзади с нечеловеческой силой вцепляется в меня, словно рысь или дикая кошка, и шепчет мне прямо в ухо: «Пит, не отдавай меня им, только не отдавай, пожалуйста, Пит!». А сама буквально вонзила от страха ногти мне в плоть до крови. Что это с ней? А дальше начинаются сюрпризы и подарки, а ведь у меня сегодня совсем не день рождения, он уже был!

Молодой, атлетического сложения капитолиец проходит мимо нас походкой большой хищной кошки (по TV как-то показывали, 69-е Голодные Игры, кажется, шестерых профи чёрный тигр разодрал, как котят, крови было…, но тут появилась моя маменька… мне жутко повезло, что я не присоединился к тем самым профи. Очередь сразу из пяти покупателей!) и… подмигивает нам с Китнисс.

Мы немеем и застываем, как две статуи. Мужчина идёт к лестнице, ведущей в пентхаус 12-го Дистрикта. Затем мы слышим какой-то шум, матерные ругательства, и на крышу вываливается пьяный (час назад был трезвый) Хеймитч и… Плутарх Хэвенсби, собственной персоной. Они с мужчиной в коже начинают чего-то там обсуждать, а ментор кидается к нам. Он чем-то невероятно воодушевлён и возбуждён до крайности:

— Вот вы где! Решили сбежать вдвоём? Колитесь, «голубки»! — Хеймитч куражится, паясничает, но сразу видно, что, найдя нас, он невероятно счастлив, — У меня для вас отличные новости. Вы оба не умрёте!

— Почему? — спрашивает его Китнисс, её голос дрожит и она медленно извлекает из меня свои ногти, да, она — охотница, конечно, да и я сам основательно «погонял» их с ментором перед Бойней, но откуда в такой хрупкой девушке такая сила?

— Революция, дети мои, — отвечает ментор. Выражение его глумливой физиономии сбивает меня с толку — он лжёт или говорит правду? — Я могу признаться, наконец, я обещал каждому из вас спасти другого. Я жуть как рисковал, потому что единственным способом сдержать обещание было — вытащить вас обоих.

— Как на первых Играх, что ли? — спрашивает его Китнисс, в её голосе звучит злоба и угроза, думаю, испробовав свои ногти на моих плечах, она мечтает сейчас вцепиться ими в наглую физиономию ментора. Хотя, нет, не вцепиться, в мои планы это не входит, она будет вести себя, как воспитанная, хорошая девочка… со стальными когтями.

— Не, Дорогуша, не угадала. Не считай Сноу за полнейшего идиота, он же больше всего на свете мечтает принести букет своих роз на твою могилу, — я чувствую, как она скрипит своими зубами, и по-прежнему вцепилась в меня и не отпускает. — Лишь попав вместо Арены в совсем другое место, вы сохраните свои жизни.

— И какое же это место? — Я задаю ему прямой вопрос, признаться, согласен с Китнисс, этот спектакль ментора мне действует на нервы.

— Тринадцатый дистрикт, Пит. — Несмотря на крайнее изумление, я чувствую облегчение — ну хоть какая-то определённость.

И тут мы слышим громкий хохот Плутарха:

— Арминий, ты что, угнал личный планолёт Сноу? — Кажется, главного распорядителя это невероятно рассмешило — он смеётся и никак не может успокоиться.

— Нет, не я, это Борей, личный пилот президента, угнал его, — довольный собой, отвечает тот самый мужчина с планолёта.

— Молодцы, свергнуть его вы не сумели, зато лишили старика его любимой драгоценной игрушки. Представляю, как Альма обрадуется, — двадцать четыре живых победителя, да ещё и это. Вы случайно Розовый сад с собой не захватили? — продолжает посмеиваться Плутарх.

— Нет, розы Сноу мы оставили, — на полном серьёзе отвечает ему Арминий. Мне крайне интересно узнать: кто он такой?

И Плутарх внезапно удостаивает нас своим вниманием, говоря:

— Пит, Китнисс, это исторический момент, Начало Революции. Ягоды морника, которые вытащила Китнисс, послужили поводом к её началу. Ты, Китнисс, теперь Сойка-Пересмешница, — его самоуверенный и немного торжественный тон взбесил меня, но Китнисс меня опережает:

— Где Цинна? Он жив? — Точно, она сейчас очень-очень злая, поэтому получает точный и правдивый ответ.

— Он жив и невредим, в безопасном месте, и сегодня ночью его и других Друзей выведут из Города. Пит, хочу тебя поблагодарить, — твоё признание создало такой хаос, что нам всем стало гораздо проще выполнить задуманное.

— А Порция? — Я желаю быть уверен, что женщина, которую я посчитал бы честью назвать не «миссис Брэнстон», а «Мама», в безопасности.

— Я понял! Пит, Китнисс, я обещаю вам, что для всех близких вам людей я сделаю всё, что необходимо. Подчеркиваю, всё, — Плутарх максимально серьёзен в этот момент и, сдаётся мне, он не врёт. Потому что, если хоть один волос упадёт с головы Порции, моего отца, или моей матери, или миссис Эвердин, я его Убью! Возьму грех на душу.

И тут мы все слышим ликующие крики снизу. Мы с Китнисс, — она всё равно не отпускает меня ни за что, просто не может этого сделать, — медленно идём к крыше. Вдвоём, я впереди, она за моей спиной.

Когда я подхожу к краю крыши, на моём лице, уверен, появляется довольная, практически счастливая улыбка — последняя линия заграждения прорвана и сотни тысяч капитолийцев, мужчины и очень много женщин с торжествующими воплями врываются на главную площадь Капитолия — Форум Августа, кажется, Хеймитч говорил, — так звали президента, который правил до Сноу. Кстати, того президента убили взбунтовавшиеся капитолийцы. Им не понравился исход Голодных Игр, 37-х по счёту. Мама рассказывала.

Оттуда до президентского дворца совсем близко. И толпа, как посмотрю, настроена очень враждебно, мы видим, как простые жители столицы сбрасывают в глубокий и широкий Обводный канал миротворцев, одного за другим. А вопли и крики? У меня сейчас уши заложит. «Мелларк, а ты отличный подстрекатель мятежей, это куда действеннее морника, примерно раз в тысячу где-то!» — не по-доброму, удовлетворённо отмечаю про себя. За считанные секунды в канале оказывается несколько сотен миротворцев. Зрелище так и просится на холст: чёрная-пречёрная вода и множество белых мундиров, барахтающихся в ней. Капитолий форменным образом сошёл с ума.

Мы с Китнисс слышим за спиной какой-то топот и испуганно поворачиваем головы, как по команде. Но это не миротворцы, а Финник Одэйр, взмыленный, запыхавшийся Финник, я слышу, как он говорит Плутарху:

— У меня получилось! Я уломал-таки Первый со Вторым! Они с нами, даже Брут! Мистер Хэвенсби, Вы ни за что не угадаете, — что я такого сказал Блеску, после чего он моментально согласился?

— Ты пообещал ему голову Сноу? — слышу сбоку пьяный голос ментора, его сарказму сегодня, похоже, конца не будет.

— Нет. Взамен он получил гарантию, — сколько бы миротворцев он ни убил в центре, ему гарантируется прощение. Близнецы очистят от «фараонов» этажи, начиная с первого, «Право свободной охоты», точные слова Стайнера*.

— Это даже к лучшему. Всё равно президент, если кто из миротворцев и уцелеет, казнит их, — задумчиво произносит глава распорядителей или заговорщиков — мне пока трудно понять. Похоже, и первое и второе ему одинаково к лицу!

— Одэйр, своё обещание я помню. Кресту мы вытащим! — обещает Плутарх. А у меня появляются смутные подозрения: пусть Хэвенсби одновременно и глава распорядителей, и участник заговора против Сноу, но что-то он слишком легко раздаёт обещания. Мы ведь пока ещё в Капитолии!

А затем на крышу начинают прибывать новые действующие лица — по принципу «чей этаж ближе».

Первыми приходят Сидер и Рубака и сразу идут в планолёт, без промедления. Следующими приходят вместе трибуты от Десятого и Девятого: двадцатипятилетняя довольно щуплая девушка среднего роста, тёмноволосый молодой человек из Десятого, невысокая пожилая женщина и, как полнейший контраст с ней, высокорослый сильный мужчина, телосложение которого делало его подобным профи, по возрасту похожий на моего отца — моему папе исполнится зимой сорок восемь лет. Трибуты Девятого Дистрикта.

Любопытный факт, если Сидер с Рубакой явились одни, то Победители из Десятого взяли с собой двух своих стилистов, а женщина из Девятого — свою команду подготовки, четыре человека и молоденькую женщину, своего стилиста. А мужчина пришел в сопровождении только одной безгласой.

— Дарий и Лавиния! Заберите их с нами! — криком кричит Китнисс.

Кто такой Дарий, я знаю, это — бывший миротворец из Двенадцатого, но кто такая Лавиния? Проходит пол-минуты и, когда наши безгласые поднимаются на крышу, я узнаю, что Лавинией зовут девушку, знакомство Китнисс с которой я виртуозно «замылил» на прошлых Играх. Безгласые быстро садятся в планолёт.

И дальше начинается кавардак: на крышу тяжёлой поступью всходит Блеск. Физиономия у профи бледная и невероятно злая. Но мы с Китнисс обращаем внимание не на его лицо, а на его одежду и оружие: правый рукав его форменного трибутского костюма порван, виднеется кровь, в одной руке он держит автомат миротворца, а в другой —угрожающего вида остро заточенный тесак. Неплохо вооружился профи! Первый находит глазами Плутарха и решительно идёт к нему:

— Мистер Хэвенсби, нижние этажи центра полностью зачищены, Мира дочищает пятый и шестой.

Плутарх задаёт тому вопрос:

— Сколько миротворцев в центре еще живы?

Блеск пожимает плечами:

— Я «завалил» семерых, Мира — троих, Эна — «упокоила» девятерых, капитолийских, мистер Саммерс всех капитолийских офицеров в центре специальной связи «грохнул».

— Точно никто из офицеров правительственной связи не уцелел? Это важно!

— Нет, все мёртвые, я видел…

Тут к нему с перекошенным лицом подскакивает Финник:

— Куда пойдёт Мира после шестого, сюда?

— Нет, на седьмой.

Финник в бешенстве орёт на него, а Блеск бледнеет во время тирады Четвёртого, словно полотно:

— Ты что, рехнулся?! Я же просил, — после шестого сразу на крышу, на верхних этажах «фараонов» нет, их сняли с постов заранее! Девчонки сейчас рубиться начнут. Совсем офигел!!!

Блеск матерится, орёт: «Чёрт, я забыл», Финник кричит на него: «Чего ты стоишь, за мной, ещё успеем!!!», и оба профи с грохотом летят вниз.

И тут Китнисс, ни с того ни с сего, решительно направляется следом за Финником!

Примечание к части

*Фамилия Блеска и Кашмиры. — Прим. автора.

Утро четвёртого, последнего тренировочного дня перед Третьей Квартальной Бойней.

POV Бити.

Я сижу на подоконнике нашего номера в своём тренировочном костюме, готовый уже ко всему. Жду, пока проснётся Вай. Этот день в Капитолии будет для нас одним из последних. Нет, я ни о чём не жалею. Возможно, через несколько дней на Арене мы оба наконец-то найдём свой последний покой. Помню, что и на свои первые Игры я отправлялся точно так же — предварительно готовым к смерти. Но тогда оставался крохотный шанс всё-таки выжить. И я обхитрил свою смерть, устроив жестокую электрическую ловушку шести трибутам, среди которых были и профи. Иногда бывает, что эти шестеро приходят ко мне в кошмарных снах. Хотя, кому ты врёшь, Латье? Себе, что ли? Просто скажи честно: ты их видишь всегда. Такой капитолийский подарок с Игр. Да, я определённо заслужил быть преследуемым ими.

В нашей комнате на третьем этаже Тренировочного центра раздаётся лёгкий зевок. Это проснулась Вайресс. Наконец-то.

— Доброе утро, дорогой, — лениво говорит она. — Как же тут красиво!

Я посылаю ей ироничный взгляд: назвать утро в Капитолии добрым, да ещё и красоту номера описывать… Вай только улыбается в ответ:

— Если что, я…

— …пошутила, — поспешно доканчиваю я. Вайресс довольно улыбается и скрывается в ванной, приводя себя в порядок.

* * *

Час спустя мы оба ждём вызова на тренировку. Однако сигнала почему-то не поступает. Забыли они про нас, что ли? Вряд ли.

Наконец, в дверях появляется безгласый. В руках у него поднос, на котором два планшета. Он ставит его на наш столик, делает страшные глаза и подносит палец к губам. Так, значит, что-то секретное. Я киваю ему в ответ, дескать, понял, и отпускаю его. Дверь бесшумно закрывается за ним.

— Что это? — спрашивает Вай.

Я пожимаю плечами:

— Пока не знаю, сейчас разберёмся.

Я беру один из планшетов и даю Вай второй. Мы оба начинаем просматривать экраны. Внезапно ловлю на себе взгляд Вайресс.

— Что такое, дорогая?

— Хочу удостовериться, — выговаривает она с усилием, — что у тебя то же самое.

Я протягиваю ей планшет. Внезапно глаза Вай вспыхивают торжествующим блеском: совпало!

Сообщение на планшете гласило:

«Ничего не предпринимайте сегодня, кроме следующего:

1. Никуда из номера не выходите, всё необходимое уже есть.

2. Тренировка сегодня не состоится. Вместо неё будут другие мероприятия, о которых будет сообщено позднее.

3. В шкафу лежит важный прибор, который надо донастроить. Этим пока и займитесь.

4. Ждите, когда за вами придут.

P.S. На сообщение не отвечайте, связь тут односторонняя.

Небесная пчела.*»

Мы озадаченно переглядываемся. Похоже, явно какой-то изъян в системе…

* * *

Вот уже два часа мы с Вайресс сидим за столом и настраиваем специальный прибор, о котором говорилось в инструкциях Плутарха. За окном капитолийское солнце уже давно перевалило за полдень. Ещё немного, и всё готово. Ну вот, теперь можно вклю… Стоп. А как же убедиться, что он действует?

— Демо-режим, — лукаво улыбается Вай.

— Точно! Как я сам раньше не додумался? Ты просто гений, дорогая. — Я целую её в нос, на что она отфыркивается и смеётся:

— Впрочем, как и ты! Оба хороши!

Я включаю демо-режим. Проверяю все функции: одна, вторая, третья… Дойдя до последней и убедившись, что всё в порядке, выключаю прибор. Мы вдвоём — ну и тяжесть, однако! — аккуратно убираем его в спецчехол, который держим на виду — чтобы в любой момент можно было бы его схватить и унести с собой.

— Странно, почему они за нами не приходят, — размышляю вслух я.

— Может, забыли про нас? — парирует Вай.

— Погоди-ка. А что это за шум в коридоре? — Я с интересом выглядываю из-под очков.

— Миротворцы? — предполагает моя напарница.

— Вполне возможно! Но, постой… — Я внезапно покрываюсь испариной. Наконец, отхожу от двери и пониженным тоном говорю:

— Плохие новости, дорогая. Там не просто драка, а кровавая бойня. Кажется, убивают миротворцев.

— Но почему сразу плохие? — замечает Вайресс. — В таком случае, у нас…

— …есть шанс на спасение, — заканчиваю я. — Да, признаться, я тоже об этом подумал.

Потекли длинные, медленные, тягучие, но от того не менее кошмарные минуты ожидания. За дверями нашего номера слышались крики, стоны, проклятия, ругательства, удары кулаков и металлического оружия. Всё это сливалось в один большой хаос, который дополнялся шумом на улице. Ещё теперь и это! Даже не собираюсь к окну подходить, — мало ли, прилетит что-нибудь рикошетом, и поминай, как звали. А Плутарх велел себя беречь. Я хватаюсь за голову.

Наконец за нашими дверями, вроде, всё стихает. Звучит резкий сигнал. Знакомая сирена.

— На выход, Вай! — поспешно кричу я. Мы хватаем чехол с прибором и пытаемся открыть дверь. Но что это такое?! Гром и молния, она не поддаётся! Заклинило!

— Вы там скоро? — слышится крик из-за двери. Приятный баритон.

— Мы не можем выйти, чёрт бы побрал эту заклинившую дверь! — в пылу бешенства отвечаю я. Никогда особенно не ругался, но вот вспыльчивым бываю часто, какой уж есть... Вай, тем временем, осталась охранять прибор. Её сил было бы недостаточно для двери, поэтому я пытаюсь освободить нас в одиночку.

— Поищите инструменты! — говорит всё тот же баритон за дверью. — Лом или что-нибудь в этом духе!

Спасибо, подсказал. Ладно, не время сейчас иронизировать, Латье, тебе дали вполне дельный совет.

— Вай, нам нужен лом.

Некоторое время мы роемся в секретных шкафах номера. Наконец, заветный металлический ключ к спасению у меня в руках. Теперь-то мы уж точно должны выйти! Я направляюсь к двери и начинаю орудовать ломом. Раз, два, три!

Но тут мы внезапно слышим крик:

— А ну, быстро отошли!

Несколько резких ударов ногой в дверь номера — и она вылетает, как миленькая… На пороге суровая мужская фигура в капитолийской военной форме. Я и Вайресс застываем в ужасе. Нас решили просто убить?!

Примечание к части

*Обыграна таким образом фамилия Плутарха (Heaven's bee = небесная пчела). — Прим. соавтора.

* * *

За двое суток до Интервью Победителей перед Третьей Квартальной Бойней. Воскресенье. 3 июня. Дистрикт Два. Шесть часов утра.

Центральное кладбище Олдборо, административного центра дистрикта, было тихим, практически безмолвным местом. Ко всем «местам памяти и скорби» отношение здесь было трепетное и традиционное, даже дети, которых родители приводили на могилы дедов и бабок, вели себя точь-в-точь как взрослые, — очень тихо.

Так что единственной причиной выставлять здесь миротворческий пост была братская могила сбоку от входа. Небольшая статуя женщины, сделанная из белого мрамора. Она была изваяна одетой в плащ с капюшоном и стояла в полный рост, опустив голову. Внизу, прямо на могиле, стоял камень, чёрный камень треугольной формы, как пирамида. На нём были высечены несколько строк, всегда тщательно выбеленные водостойкой краской.

На камне можно прочитать:

«Здесь лежит пятьдесят одна гражданка Дистрикта Два, казнённая без суда и следствия во время оккупации Олдборо мятежниками в Проклятое Время, „Тёмные Дни“. Всех их повесили за укрывательства в своих домах раненных капитолийских солдат. Самой старшей, Вендии Марьюс, было 87 лет, самой юной, Коминии Стрэнджер, не исполнилось 16». И чуть ниже:

«Вечная память Жертвам сепаратистского террора».

По этой причине на посту у братской могилы день и ночь стояло двое миротворцев. В этот год, после объявления девять месяцев назад президентом Сноу введения в силу «Положения об особых мерах по охране безопасности государственного порядка», постовые стояли, скрестив руки на автоматах на груди.

В то утро на посту стояло две девушки, обе уроженки Второго. Они стояли на посту уже почти два часа и их скоро должны были сменить, но в их стройных фигурах не было никаких признаков усталости. По Уставу разговоры постовых были категорически запрещены, но запреты, собственно, и создают для того, чтобы их, при определенных обстоятельствах, нарушать.

— Проклятие, Аппулия*, я почти не чувствую спины! — послышался из-под шлема голос совсем юной девушки, хотя по её высокой, статной и мускулистой фигуре ей можно было дать лет 25, не меньше.

— Чему только вас в Академии учат. Слабачка! — Второй голос был старше, а фигура девушки-миротворца ниже и приземистее. Затем из-под шлема послышался приглушённый, но не становившийся от этого менее ядовитым, смех.

Ответ первую девушку изрядно разозлил, её высокая грудь, под пуленепробиваемым тяжёлым панцирем защиты второй степени с минуту опускалась и поднималась, но лишь после этого она произнесла внешне совершенно спокойным, тихим голосом:

— Когда нас сменят, я сломаю тебе нос!

— Попробуй, девочка! После смены ты захочешь больше всего лечь и не шевелиться, а не бегать за мной и драться. Кроме того, чревато, девочка, тем, что ты будешь стоять на посту с разбитой рожей! У тебя и так пятнадцать штрафных баллов.

Бывшая студентка Академии самообороны Дистрикта Два не сразу ответила, зато постаралась вложить в свой ответ максимум презрения и сарказма:

— А у тебя тридцать один балл. И тебе никогда не стать капралом, а я буду им!

— Наплевать. «Чистые погоны — чистая совесть!» — изрекла её напарница обманчиво холодным голосом, обронённую кем-то из ветеранов, восемнадцатого года службы, фразу, смысл которой для неё так и остался неразрешимой загадкой. — Получишь два косых шеврона и тебя отправят в Одиннадцатый. И там, Дуилия*, каждый день, просыпаясь на рассвете, будешь благодарить небеса, что ещё жива.

Они молчали десять минут, но за это время положение тела ни 29-летняя Аппулия, ни 17-летняя Дуилия нисколько не изменили, — сказывались великолепная физическая форма и годы тренировок воли, тела и духа.

— Дорога в Одиннадцатый — это дорога в один конец, — невероятно мрачно, а ещё и горько, прозвучал юный голос из-под бронированного шлема.

— Не вздумай произнести это при лейтенанте, сержанте-квартирмейстере или старшем рядовом де Эльрико, они — «Глупцы», — куда более тепло и обеспокоенно ответил ей более взрослый голос.

— Знаю, Аппулия! — спустя пару минут произнесла молодая.

— Донесут они в Супрефектуру и плакали, девочка, твои шевроны. Старший сержант тогда тебя не спасёт, и тебя отправят в Дистрикт Шесть! — ответила старшая.

— А почему именно в Шестой? — заинтересованно спросила младшая.

— Там стало жарко, всех штрафников, у кого сто баллов и больше, прямиком отправляют туда, — ответила старшая.

Они молчали довольно долго, минут семь-восемь. Наконец, из-под шлема раздался любопытный молодой голос:

— Интересно, а почему Жителей Города называют во Втором «Глупцами»? Не все капитолийские офицеры — полные кретины.

Повисло неловкое молчание, — миротворца, который ведёт такие разговоры, ждали большие проблемы!

— Нет, они, как один — такие. Их матери такие криворукие, что роняют младенцев из колыбели и они ударяются головой, прямо об пол! — В голосе старшей не было ни намёка на шутку, он был серьёзен и даже задрожал!

И вновь наступила тишина, минуты на две.

— Нет, кривые руки тут не причём, просто у «Глупцов» такая традиция, — ронять младенца из колыбели, — выживет, не выживет. Большинство выживает. У «Глупцов» медные лбы, — отозвалась младшая и, верь-не верь, а в её голосе не было никакой иронии.

На этот раз ответ последовал незамедлительно:

— А ещё у «Глупцов» мужчины на мужчин не похожи, а их бабы страшные, как снежная буря в округе Бекштайн.

Раздался негромкий девичий смех из-под бронированного шлема, и вообще, её голос был довольно приятным.

Затем наступило долгое молчание, лишь три белые женские фигуры застыли, — они немым строем охраняли покой павших женщин Дистрикта Два, убитых повстанцами.

Командование повстанцами неоднократно предупреждало жителей Олдборо, что в случае, если в домах найдут укрывающихся капитолийских солдат, одного члена семьи казнят. Повстанцы опасались «удара в спину», но даже они оставили попытки бороться с укрывательствами солдат-волонтёров из второго в Олдборо, потому, что никакие карательные меры не могли бы заставить жителей Олдборо не помогать своим землякам, ничто. Но и «законы гостеприимства» были для Вторых святы, поэтому не оказать приют попросившему укрыть его раненному капитолийцу, союзнику и соседу, было невозможно. А казни их женщин лишь разъярили горцев. После освобождения Олдборо горцы Второго начали жестокую месть, вендетту, за каждую казнённую женщину. Все причастные к казни повстанцы, их жёны и дети в течение семи лет были вырезаны подчистую по всему Панему. Диверсанты из Второго даже проникли в Бункер Тринадцатого Дистрикта и ценой своей жизни уничтожили девятнадцать семей, вина которых заключалась лишь в том, что кто-то из них участвовал в казни женщин в Олдборо.

В итоге, за 51 жизнь Второй Дистрикт забрал жизни 233 мужчин, 95 женщин и 122 детей. Убивали всех без малейшей жалости. Это время окрестили «Проклятым Временем» во Втором, в то время как в других дистриктах его называли Тёмные Дни.

— Кто-то идёт! — тихо произнесла обладавшая очень зорким зрением Дуилия, а увидев, кто идёт, две девушки-миротворца встали по стойке смирно. На кладбище вошел Марий** Джонс, глава миротворцев Дистрикта Два, он занимал эту должность уже десятый год.

Когда его невысокая, но могучая и излучавшая власть фигура скрылась из виду, Аппулия не выдержала первой:

— Он даже не заметил нас!!! — по её голосу стало ясно, что она озадачена и изумлена в крайней степени. Марий был известен всем миротворцам как «Дракон», очень требовательный начальник, хотя женщины-миротворцы и рассказывали друг дружке: «что-то последнее время Дракон к нам стал добрее, не похоже на него совсем». И ещё про него рассказывали, что больше всего на свете он любил своих дочерей, — у него родилось две дочери.

— Он пошёл на могилу Мирты, — очень тихо ответила ей Дуилия. Сильная и мужественная девчонка Второго, бывшая студентка-отличница Академии, её отчислили всего из-за одной «четвёрки» за полугодовой поединок. На такой жёсткой мере на аттестации студентов настоял старший тренер Академии Брут Саммерс, который уже четверть века одновременно был старшим ментором добровольцев Дистрикта Два для Голодных Игр. Но в этот момент её голос сломался.

Больше не раздалось ни единого звука. Кто такая Мирта Джонс, знал весь дистрикт, а девушки-миротворцы прекрасно умели, когда это необходимо, скрывать свои чувства. Ведь от этого очень часто, в боевой обстановке, зависит твоя жизнь.

А когда Марий через двадцать две минуты возвращался, на посту стояли другие миротворцы, также девушки. Последние месяцы, после массированного откомандирования сотен миротворцев в охваченные беспорядками дистрикты, в Олдборо был катастрофический недобор миротворцев. Дуилию Каммингс зачислили в ряды 2-го миротворческого батальона вообще без испытаний, а три года назад ей пришлось бы выдержать сразу семь. Но из-за сложившегося положения в миротворцы брали девушек. По этому поводу даже был личный разговор Мария Джонса с президентом Кориоланом Сноу. Тот принял главу миротворцев у себя в личном кабинете — особая честь! — и сказал ему, отхлебнув шампанского, чтобы скрыть запах крови:

— Дорогой Марий, у меня к Вам личная просьба. Поскольку в связи с текущей ситуацией множество миротворцев переброшено в бунтующие дистрикты, я прошу Вас брать в миротворцы девушек. И не тратьте время на дурацкие испытания, нет времени. Просто берите самых сильных, ловких и выносливых девушек. Тем более, — Сноу сделал многозначительную паузу, — они намного злее мужчин. И вы хорошо знаете, почему. А теперь можете идти.

Марий щёлкнул каблуками, отдал честь и вышел обратно. Через минуту он уже летел обратно в свой дистрикт. Глава миротворцев хорошо понимал, что такое личная просьба президента. Особая форма приказа, за невыполнение которого полагалась мучительная смерть в Капитолии. Ну уж нет. Он не даст им такой радости.

Примечание к части

Примечания автора:

*Миротворец по имени Дуилия названа от имени дерева Prunus dulcis, Миндального дерева. Просто автор вспомнил строки П. Арского:

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль.

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая звонкая даль.

Другая девушка-миротворец носит имя Аппулия, см.: римский консул Марк Аппулий был родным племянником императора Октавиана Августа.

**Ну а глава миротворцев, отец Мирты, носит гордое имя Гая Мария, великого римского полководца и завоевателя, восьмикратного консула.

Марию Джонсу зимой исполнится шестьдесят семь лет, но для него жизнь разделилась на «до» и «после». Правда, с виду не было заметно, что он пережил пятнадцать суток Великой Боли с момента смерти дочери и до её похорон, лишь дважды его видели со слезами на посеревшем лице, но тёмно-карие глаза главы миротворцев Второго теперь окружал розово-красный белок глаз. Никто не заметил сильных перемен в этом человеке. Просто жизнь заставила его следовать древнему правилу: «Месть — блюдо, которое следует подавать холодным». Мирта была его младшей, самой любимой дочерью. Когда она родилась, Марию было уже за пятьдесят…

Раз в два-три дня, поздним вечером после службы, глава заходил в дом рядом с мэрией, — дом Уиллоу, построенный Легендой Второго, «Человеком без нервов», тридцать четыре года державшим Второй в своих руках, Плавцием Уиллоу. Теперь в этом доме был новый хозяин — Гней Уиллоу, старший сын мэра, по профессии детский врач, хирург и педиатр. Дом Уиллоу был замечателен ещё тем, что никто в Капитолии не имел права знать, о чём говорят в этом доме. Таков был Пятый пункт «Договора о союзе и ненападении» между Плавцием и Кориоланом Сноу, который они заключили тридцать восемь лет назад, когда Плавций помог Кориолану захватить власть. Мэр умер четыре года назад, но у президента не было такой власти, чтобы отменить или изменить этот договор.

Вчера вечером глава миротворцев сидел в гостиной дома Уиллоу. Он читал старинную книгу, — на её обложке на языке, который в Панеме знало катастрофически мало людей, было написано: «Le Comte de Monte-Cristo». В половину одиннадцатого вечера в комнату вошёл мальчик, сын директора 1-й военно-промышленной фабрики, Катулл* Мадеста. Он достал из-за пазухи маленький кусочек бумаги и дал его главе. Марий прочитал сообщение, оно было очень коротким: «Они согласны». Затем он кинул этот кусочек бумаги в горящий камин. И улыбнулся при этом.

Катулл, возвратясь домой, сказал своей сестре Норне*:

— Я видел сегодня, как улыбался мистер Джонс, — так улыбаются дети…

* * *

Глава опустился на колени перед могилой Мирты и снял шлем. Он не плакал. Нет, бесчувственным или бессердечным человеком он не был, просто у старого Мария не осталось больше слёз, а ещё его жизнь теперь превратилась в просто существование. Ведь то, что он чувствовал, теперь нельзя было назвать жизнью, и подпитывало его осушенное тоской по любимой дочери сердце лишь одно, сильнейшее, страстное желание — желание отомстить. Кому?

Вот здесь таилась главная загадка и секрет перемены в душе этого преданнейшего Капитолию и лично президенту Сноу человека, — то, что он не доверял словам. Слишком опасно. «Я не могу умереть. Слишком просто. Я должен сделать кое-что!» — повторял, как молитву или клятву, старый, безжалостный, но одновременно многоопытный, мужественный Воин.

«Кто виноват?» — двенадцать месяцев самому себе задавал Главный Вопрос Марий. Упорно, маниакально упорно, он искал ответ. И ему не нужен был невиновный. Глава миротворцев яростно искал истинного виновника смерти любимой дочери.

«Сенека Крейн? Распорядители Голодных Игр, придумавшие Пир, на котором погибла моя Мирта? "Несчастные влюблённые"?» — все ответы были перебраны его разумом и были признаны неверными. Не они виноваты в её смерти.

«Может быть, я сам, ведь я позволил ей себя уговорить и разрешил восьмилетней дочери зачисление в Академию Ромула**?» — беспощадно изводил себя Марий.

«Нет. Всё это неверные ответы, ловушка на пути Воина. Я ни за что не дам пустить себя по ложному следу!» — пять месяцев назад думал безутешный отец. «Голодные Игры. Вот что убило Мирту.» — родилась в его голове мысль, и после этого его мощный интеллект мгновенно построил логическую цепочку — цепочку поиска Виновного: «Кто учредил Игры? Капитолий. И его вождь — Кориолан Сноу.»

А затем, поняв, кто его цель, старик призадумался, позволил себе размышлять как следует о том, о чём запрещал себе думать годами, десятилетиями!

«Ещё подростком я не мог понять, почему дети Второго Дистрикта приходят каждый год на Жатву. Мы, горцы Второго, Мы спасли Капитолий от армии мятежников. Грех измены. Он лежит на мятежниках и их потомках.

Но!

Какой грех совершил мой отец, он погиб в Восьмом, когда предатели взорвали ткацкую фабрику, мне тогда и трёх еще не было, а дядя Рутилий* * *

? Он сложил голову, защищая Восточный тоннель. А дедушка Лепид* * *

, какой же грех совершил он? Капитан волонтёров! Все они отдали свои жизни за Капитолий! И вот теперь жизнь за Капитолий отдала моя дочь, убивая внуков и правнуков мятежников на Арене. Детей! Идея, что дети должны расплачиваться за грехи своих дедов, мне всегда казалась опасной! Количество наших врагов с годами лишь растёт и растёт и пределу этому не видно! Уж я-то знаю это, как никто другой! И главное, почему на Арене, рядом с нашими добровольцами, Катоном и Миртой, не стояли добровольцы из Капитолия, наши братья? Но братья ли они нам, кто же они нам теперь — после такого вероломства? Изменнические мысли, Марий, но я хочу сейчас понять, — так как время пришло, — кто кого предал? Нет, Капитолий изменил нашему Братству, предал наш «Вечный союз», «Глупцы» предали Дистрикт Два! Я слышал, что так молодёжь называет капитолийцев. Я знаю, что давным-давно, со времени, когда моя голова была черна, а не бела, как сейчас, горцы начали презирать капитолийцев. Дружбу и Товарищество сменяла Ненависть и Презрение! Я всё это знал, знал и чувствовал, но гнал прочь от себя эти крамольные мысли. Но крамольные ли?

Нет, Марий. Сейчас они своевременные».

Но как же клятва миротворца? Клятва нерушима для горца. Но не капитолийцы ли первыми изменили клятве в дружбе и взаимопомощи? К тому же, горец, что весит твоя клятва, которую ты дал в пятнадцать лет, на весах судьбы. Имей же мужество признаться самому себе — закон чести требует одного — ты обязан в течение трёх лет свершить правосудие, виновные в смерти Мирты должны заплатить за её смерть своей жизнью! Ты обязан начать кровную месть, горец!

Иного не дано, либо виновный в смерти Мирты умрёт, либо ты. Закон чести не разрешает жить, если жив Враг. А если в её смерти виновен Капитолий, то ты должен забрать жизнь у его Вождя, и ты знаешь его имя, твой враг — Кориолан Сноу. Он виновен в её смерти.

Осознание пришло к главе глубокой ночью и он не мог более заснуть в ту ночь. Он знал теперь имя своего врага и оставалось дело за малым — измыслить вернейший и надежнейший способ мести. Но разум Мария запретил себе действовать необдуманно, потому что у него была старшая дочь, Фауста, зять, Зигфрид Зоннингер, и внук, Бальдр, которому в этом году должно было исполниться двадцать два года.

И тогда глава пошёл за советом и напутствием в дом Уиллоу.

* * *

Сорок лет назад сержант-миротворец Марий Джонс на один день приехал из Дистрикта Семь, где он служил много лет, в Олдборо. Причина была веской — женитьба.

Как известно, контракт миротворца включает в себя пункт 9, где запрещается жениться. Благодаря ему в Панеме появились тысячи незаконнорожденных детей в дистриктах. Кроме Второго. В Капитолии есть поговорка: «Нам покоряются даже звёзды, а законы написаны для нас!». Практически сразу после того, как в Панеме появились белые солдаты, миротворцы, в Капитолии было издано секретное предписание:

«За заслуги перед Капитолием миротворцам может быть предоставлено право вступить в законный брак, либо узаконить своё внебрачное потомство, но без права капитолийского гражданства».

Капитолийское гражданство давало право свободно перемещаться по всем дистриктам, проживать в любом из них сколько угодно времени, быть подсудным только судьям-гражданам Капитолия. А еще их законнорожденные дети не вносились в списки детей 12-18 лет, такие списки составлялись каждый год. Законорожденными капитолийцами считались лишь те, отец и мать которых родились в Капитолии. Поэтому беременные капитолийки никогда не покидали его пределы. Вдруг случатся преждевременные роды? Ведь тогда появившийся в дистрикте ребёнок капитолийской гражданки будет лишён гражданства, а через 12 лет он может попасть на Голодные Игры. Второй Дистрикт никогда не имел прав гражданства Капитолия, и в этом была одна из основных причин скрытого, но очень сильного недовольства.

Спустя некоторое время это самым благоприятным образом сказалось на росте населения Дистрикта Два, Капитолий был этим очень доволен: каждый год в Городе изъявляло желание стать миротворцами всё меньше мужчин. А женщин в миротворцы стали зачислять лишь после 39-х Голодных Игр. Чем больше население самого важного в стратегическом отношении Дистрикта, — тем лучше для Капитолия.

Во времена, когда Марий стал сержантом, а произошло это знаменательное событие в те дни, когда жители дистриктов с нетерпением желали увидеть вживую Победителя 33-их Голодных Игр Сидер Кэхилл из Дистрикта Одиннадцать, ведь первый раз на Играх победу одержала девушка из «края хлопка, злаков и фруктовых рощ», о сержанте из Дистрикта Семь в те самые дни узнал весь Панем: в вечернем выпуске Новостной программы знаменитый ведущий Нерон Шарп взял у него интервью и задал самый главный вопрос:

— Сержант Джонс, а правда ли, что у вас только один штрафной балл?

Ответ Нерона просто изумил:

— Нет, сэр!

— Но как же так, сержант Джонс? Мне сказали…

И тогда хитрый горец моментально «посадил в лужу» капитолийца на глазах всего Панема:

— Нет, сэр, у меня нет одного штрафного балла. У меня вообще нет штрафных баллов!

Пришедший наконец в себя Нерон тогда сказал:

— Дамы и Господа, разрешите представить вам самого лучшего миротворца Панема. Запомните имя этого молодого человека: сержант Джонс!

А через четыре года Марий Джонс в парадном мундире вошёл в Белый зал Мэрии Дистрикта Два. Как и положено, Плавций Уиллоу, только что назначенный мэром Второго молодым президентом Панема, Кориоланом Сноу, задал жениху всего лишь один вопрос:

— Гай-Марий Джонс Второй, согласен ли ты взять в жёны эту девушку?

— Да, сэр! — раздался в наступившей тишине от природы сильный «командирский» бас миротворца.

— Тихо! Не кричи, Джонс, помни, где ты находишься! — усмехнулся Плавций, бас которого был громоподобным, а жених едва доставал ему до плечей. — А ты, Рея-Сильвия-Амулия* * *

Лонгбридж, берешь в мужья этого мужчину?

И тогда на весь зал раздался звонкий и необычно сильный голос 19-летней высокой и стройной как лань невесты, она была выше ростом своего жениха на целых четыре пальца:

— Да, дядя!

— Тише, оглушишь, вся в папеньку уродилась, — ещё больше рассмеялся мэр. — Джонс, береги мою племянницу!

Марий в тот момент промолчал. Позже он спросил очень недовольным голосом шафера, — своего командира лейтенанта Вителлия Сторма:

— А Вы мне ничего не сказали, что Рея приходится родной племянницей Плавцию Уиллоу!

— Троюродной племянницей, — поправил сержанта его командир и улыбнулся.

— Вторые чтут родство, сэр! Выходит, что я теперь — близкая родня Уиллоу, — одобрительно кивнул ему Джонс. И это именно так и было.

* * *

Сразу после женитьбы известного всему Панему сержанта направили в Капитолий, в Высшую школу миротворческих войск. Пока Марий учился, он мог часто, раз в месяц и даже чаще, ездить в Олдборо, где жили в родительском доме почтмейстера Дистрикта Два, Муциана Лонгбриджа и его жены Пайн* * *

, его жена Рея и маленькая дочь Фауста.

Незадолго до начала 41-х Голодных Игр лейтенанта Джонса послали в Девятый Дистрикт, где он задержался на долгих семнадцать лет, и в течение этого времени он очень редко мог навещать свою жену и подрастающую дочь — лишь дважды в год. Но он категорически отказывался от предложений знакомых капитолийских офицеров помочь в получении разрешения перевезти семью в Девятый, потому как не был уверен в их безопасности, в ведь Дистрикт Девять считался относительно спокойным и возмущения там никогда не перерастали в многодневные кровопролитные бунты, как в соседнем Восьмом. Но была и ещё одна причина — очень мягкий по отношению к близким людям, Марий был резок и нетерпим к нарушениям порядка. Хотя он и был типичным миротворцем, но некоторые вещи Марий не допускал никогда, например, жестокость к детям, старикам. Что-то внутри Мария не дозволяло ему ударить ногой старую женщину, в то время как все миротворцы, бывшие рядом, особенно в пьяном виде, били.

А еще лейтенант Джонс никогда не насиловал юных девушек и не принуждал к сожительству женщин в Дистрикте Девять. Но был у него и большой недостаток: он редко вмешивался в насилие других офицеров. А насилие над женским полом для офицеров-капитолийцев было нормой. И, как следствие, — страх и ненависть в Девятом.

* * *

Прошло ещё семь лет, Панем готовился к Туру Победителя 48-х Голодных Игр, Брута Саммерса, земляка Мария. Фаусте Джонс исполнилось одиннадцать, отца она практически не знала. Мария, наконец, повысили до капитана и назначили командовать отдельной ротой вдали от центрального посёлка Девятого Дистрикта. Тот населенный пункт, куда его перевели служить, назывался Straw-settelment, «Соломенный посёлок», и вот впервые Марий оказался «главным начальником». Вся без исключения власть в Соломенном принадлежала командиру местной миротворческой компании (company, англ. — рота, в которой служили 122 миротворца). А начальство Мария было далеко…

Капитан Джонс первым делом занялся борьбой с воровством зерна, и, вскоре выяснив, что глава местной зерновой фермы (государственной, всё принадлежало Капитолию) недоплачивает и ворует у своих работников нищенскую, установленную в Капитолии зарплату, вспылил и впервые за 48 лет господства Капитолия жестокому телесному наказанию подвергся не простой хлебороб, а капитолийский чиновник! Ругер Флинт не был капитолийцем, а родился в Девятом, поэтому, оправившись от наказания, он стал «шёлковым». И произошло удивительное дело: воровство зерна сошло на нет и причитающиеся работникам жалование выплачивалось в срок. Ведь за этим строго надзирал сам капитан Джонс!

Раньше в Соломенном часто воровали и из жилых домов. Работавшие на ферме люди жили в хлипких и ненадёжных, но зато утверждённых в самом Капитолии как «годные для проживания жилища», напоминающих хлев для скота сделанных и дерева и покрытых соломой домиках, — отсюда и название посёлка. Ночью же никто выходить из домов не рисковал — тебя могли ограбить и убить прямо на улице. Из-за нищеты и бесправия в Соломенном было с десяток уличных грабителей, которые весьма неплохо себя чувствовали, пока не появился Марий. До его появления миротворцы никак не препятствовали грабежам мирных хлеборобов, ведь начальство интересовало лишь своевременная отгрузка зерна на железнодорожную станцию и рабская покорность, которую вполне обеспечивали в Девятом 683 миротворца. (На 20 259 жителей накануне Второй Квартальной Бойни.)

Жизнь у миротворцев в Соломенном была комфортна, они редко поднимались с постелей раньше полудня, но и гулянка-пьянка-веселье продолжались почти каждую ночь до трёх-четырёх часов ночи. В первую же ночь своей службы капитан Джонс поднял миротворцев по тревоге в полшестого утра! Спать миротворцы в тот день легли, а вернее свалились, в полдесятого вечера. Первый раз за многие годы ночью в Соломенном было непривычно тихо и спокойно. Потому что изловленные грабители спали, запертые в элеваторе, не спал только шпион Тринадцатого Дистрикта, сержант-каптернамус, родом из Капитолия, по имени Приск. Он сочинял рапорт, в котором значилась следующая фраза:

«Новый начальник за один день сломал порядок, удобный и полезный для НАС. Я обязан доложить, что начатая им работа наносит всему НАШЕМУ делу подготовки грядущей Революции огромный вред!»

Поначалу в Тринадцатом на этот рапорт не обратили никакого внимания. «Неважно!» — написал резолюцию пожилой генерал, начальник разведки Тринадцатого, его в первую очередь больше интересовала обстановка в Одиннадцатом и Втором Дистриктах, а также в Пятом, и уж никак не какой-то капитан миротворцев в не имевшем почти никакого значения для стратегии Революции Девятом Дистрикте. Но затем рапорт Приска попал в руки замечательнейшей во всех отношениях личности — доктора микробиологии в 23 года, помощника президента по особо важным и секретным вопросам, Айвори Койна, кроме того, бывшего зятем президента Тринадцатого, генерала Селзника Смайта. На жизнь и карьеру капитана Джонса этот факт повлиял самым непосредственным образом.

Когда президент Смайт занимался решением государственных задач, он мог сутками не есть и не пить, но его семья самым энергичным образом с этим боролась. В зимний день в рабочий кабинет президента, имевший очень скромные размеры, вошли двое молодых людей: высокая девушка с молочно-белой — от рождения, а не от недостатка ультрафиолета, — кожей, веснушками на лице и аккуратнейше уложенными рыжими волосами, дочь президента, Альма и худой, среднего роста белобрысый молодой мужчина, на голубых глазах которого были самые современные, превосходившие даже достижения учёных Капитолия особые линзы, превращавшие его близорукие глаза (-11) практически в единицу! Усовершенствованное чудо медицинского гения Капитолия, которое «позаимствовала» техническая разведка Тринадцатого Дистрикта, главой которой он и был: Айвори Койн.

Первым из вошедших заговорила именно девушка:

— Отец! Ты должен поесть, — её тон был очень жёстким и к возражениям вовсе не располагал.

Президент нахмурился:

— А разрешение на вынос продуктов в контейнере вы получили? — нарушений порядка и субординации он не допускал ни для кого.

— Да. — Её ответ был краток и жёстко ставил точку в данном вопросе. Селзник знал, с самого детства его дочь никогда ему не лгала. Она вообще была «папиной дочкой».

Поэтому президент спокойно пересел за маленький «карандашный» столик, из контейнера извлекли три порции, обычные порции обеда Тринадцатого, — три блюда и два кусочка серого хлеба. Места было критически мало, поэтому все трое принимали пищу синхронно: сначала все ели суп, складывали миски для первого в контейнер и приступали ко второму, сложив миски для второго, пили компот. Ели молча. В семье президента разговоры за столом не одобрялись, это повелось с тех пор, когда были живы родители жены президента, доктора Сельмы Смайт, беженцы из Дистрикта Девять, и всё семейство обычно обедало вместе. Но за компотом Айвори из папки, которую принёс с собой, достал рапорт Приска, говоря:

— Сэр, вам удобно сейчас читать?

Селзник Смайт сдвинул брови: долгие годы он относился к Айвори с предубеждением, считая его не ровней своей дочери, «слабаком» и «рохлей». Зять выдержал его тяжёлый взгляд. «Не привыкать, проверка, как всегда!» — подумалось Койну. Президент заметил, что тёмно-серые глаза его дочери потемнели ещё больше, а её взгляд стал свинцовым и очень недобрым, — эти моменты Альма искренне ненавидела, и он взял лист бумаги из рук Айвори.

— Сэр, что скажете на это? Начальник разведки, видите ли, считает, что это донесение Приска не имеет значения.

Президент, не торопясь, допил компот и, прочитав рапорт полностью, только покачал своей седой головой. Затем произнёс:

— Девятый Дистрикт — спокойное место, вот этот капитан и пытается смягчить режим. Хотя сам факт весьма необычен — Капитолий применяет только репрессии во внутренней политике, а этот командир пытается думать головой… Джонс? Это случайно не тот ли самый «сержант Джонс», помните интервью Нерону, хотя это давно было. Хотя вряд ли, его давно убили, наверное…

— Да, это он, Марий Джонс, — и дочь президента вытащила из кармана сверхдефицитный в Тринадцатом индивидуальный планшет. И открыла подробный послужной список Джонса. Отец взял планшет из её рук, первые же строчки заставили президента очень удивиться:

— 40 лет. И он всего лишь капитан. У нас этот офицер был бы генералом, — прочитав всё, он вернул планшет и задумчиво добавил, — «Безоговорочно верен Капитолию», очень жаль, для нас он мог бы быть чрезвычайно полезен. Очень жаль.

Президент хотел продолжить заниматься текущими делами, но не тут-то было: дочь и зять не собирались куда-либо уходить. Назревал конфликт: он догадался, что его личный врач (президент был астматиком с детства) предписал им: «Выгнать его на свежий воздух. В обязательном порядке!». Отец и дочь с минуту прожигали друг друга полными гнева взглядами, наконец, Смайт задал вопрос:

— У вас в расписаниях что написано?

Альма и Айвори одновременно ответили:

— Прогулка на свежем воздухе!

Этот ответ разрядил атмосферу. Президент подумал, что после 45-минутной прогулки по зимнему лесу ему будет легче решать сложнейшие политические дела, ясность мышления будет, как рано утром, и все трое направились к подъёмнику.

Через полчаса «дело Джонса» было поднято снова, по инициативе Айвори:

— Сэр, ведь вы считаете Джонса непригодным для вербовки?

Президент изумился непонятливости зятя:

— Горцы Второго не идут на сотрудничество с нами, случаев было всего три. У вас есть предложения? — В его голосе прозвучали издевательские нотки, наверное, поэтому в разговор резко вступила Альма:

— Его морально-психологический облик — отменно здоров, не курит, не пьет вина, в случаях насилия над местными жительницами ни разу не замечен, в течение одиннадцати лет имел многочисленные трения с своим начальством по поводу бессудных казней и телесных наказаний. При этом всегда у начальства был на самом хорошем счету. А получив безграничную власть, стал её использовать очень осторожно, и, я бы сказала, разумно.

Президент молча думал, поэтому следом за женой заговорил Айвори:

— Осмелюсь высказать своё мнение, сэр, что Капитолий вступает в фазу разложения и упадка. Офицеры миротворцев родом из Капитолия отличаются крайне низким моральным обликом, а их физическое здоровье и так не блестящее, будет только ухудшаться, дисциплина также имеет тенденцию слабнуть. Все их слабости крайне полезны и выгодны в нашей борьбе. А такие люди, как Джонс — белые вороны, рано или поздно, он придет к мысли, что Капитолий — это мерзость.

Смайт молчал. Наконец, после трёх или четырёх минут молчания, в течение которых он напряжённо думал над сказанным и взвешивал все «за» и «против», он спросил:

— И что же вы оба предлагаете?

Койн ответил:

— Два пункта: первый — агенту с Джонса не спускать глаз, докладывать нам самым подробнейшим образом об каждом его шаге. Второй пункт: наши люди в Капитолии — пусть они за ним «присмотрят». Не направлять туда, где «жарко», не забывать поощрять наградами, пусть его карьера пойдёт в гору. Отличный миротворец и только капитан? Мы можем ведь поспособствовать?

— Можем-можем. Но я не уверен, мне кажется, он — наш враг, к тому же очень умный враг. Ладно, пусть будет по-вашему, я — «за»!

— Спасибо, отец.

— Спасибо, сэр!

— Не за что, мы делаем общее дело!

* * *

Через несколько дней Приск получил шифровку. Когда он записал то, что должно было получиться, удивлению миротворца не было предела:

«Продолжайте наблюдение за командиром Х и присматривайтесь к нему. Возможно, что в будущем он может оказаться нам полезен. Подробные донесения продолжайте посылать каждую неделю. Личный приказ президента Смайта.»

Приск мысленно чертыхнулся и вздохнул. Но приказ есть приказ. Он тщательно уничтожил шифровку и лёг спать. От наблюдения за Джонсом его отделяла глубокая и тихая ночь Девятого, тишину которой нарушал лишь лёгкий шелест золотых колосьев.

Примечание к части

Прим. автора:

*Катулл — родители назвали мальчика в честь римского поэта Гая Валерия Катулла, а может быть, в честь политика и полководца, который сражался вместе с Гаем Марием, консула Квинта Лутация Катулла, бывшего также поэтом.

А сестра Катулла, Норна носит имя немецкое, точнее, древне-скандинавское, так назывались три женщины, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов. Жили норны в Мидгарде, среди людей, а не в Асгарде, где жили боги-асы.

**Академия имени Ромула — Академия Профи во Втором Дистрикте официально называется Академией самообороны имени Ромула Фергюсона, "Великого бойца", который основал эту Академию и ещё прославился тем, что в 16 лет выиграл 11-ые Голодные Игры без оружия, одними голыми руками.

* * *

Родственники Мария носят имена известных римлян: Рутилии — древний род римских патрициев, например, Публий Рутилий Луп, в молодости, Марий сражался под его началом. Лепиды — знаменитый род Эмилиев Лепидов, например, Марк — в 43 году трое, Марк Эмилий, Марк Антоний и Гай Юлий Цезарь Октавиан, племянник Цезаря, образовали "Триумвират", Второй по счёту, которому принадлежала вся власть в Республике.

Кстати, Гай Марий — муж родной тёти Цезаря — Юлии Марии.

* * *

Рея-Сильвия. Автор намекает, что женился Марий Джонс невероятно удачно, на одной из самых знатных семей дистрикта. Рея-Сильвия — в римской мифологии мать Ромула и Рема.

* * *

Пайн от англ. Pine — сосна, продолжаем называть девушек Второго именами цветов и деревьев.

Я чувствую, как меня захлёстывает жгучая, немая, слепая ярость. ОНИ хотят сделать из меня Сойку? Будут дёргать за верёвочки, а я — послушно поднимать крылья? Раз-два, верх, вниз! Ну нет, не дождётесь. Хеймитч, и вправду, говорил, что дрессировать меня невозможно, намучился со мной на первых моих Играх. И вот теперь этот мерзавец, ментор, пропащий пьяница, уже нализался на радостях. Ничего, он у меня сейчас начнёт трезветь. Я ИМ сейчас такой фейерверк на День Панема устрою, что мало не покажется никому. Нашли «Символ Восстания», понимаете ли! Как жаль, что я не сбежала в лес с Питом и Гейлом и всеми остальными в своё время, когда был такой шанс! Дистрикт Тринадцать... Значит, он всё-таки существует! Бонни и Твилл были правы! Но, разве я могу появиться там без моего верного лука и моих стрел? Какая из меня сейчас Сойка, если у меня нет моего самого лучшего оружия? И вообще, больше всего на свете я мечтаю поквитаться со Сноу, всадить ему стрелу промеж глаз! Я — охотница, я хочу делать всё сама. Они хотят сделать из меня «Сойку-Пересмешницу». А меня, как обычно, не спросили. Надоело всё это. Я сейчас ИМ праздник непослушания устрою. Они забыли, что я — победительница Голодных Игр. Ну всё, держись, Капитолий!

Ярость гонит меня вперёд и вперёд. Ничего не вижу, кроме спины Финника, бегущего впереди меня. Конечно, сейчас прибежит Пит. Я слышу за спиной его громкие крики: «Китнисс, стой! Подожди меня!!!». И ещё более отчаянный ор Хеймитча: «Китнисс, нет. Я приказываю, остановись! Дура!!!». Что? Назло им я буду бежать ещё быстрее, хватит с меня. Сейчас Китнисс Эвердин — очень зла. Но мне надо «когти рвать», сейчас Мелларк примчится, и схватит меня за шкирку, как тогда, на Арене, когда я едва не наглоталась морника! А потом у него остановилось сердце…

Я бегу быстро, Питу на протезе нелегко за мной угнаться. Всё равно он нагонит меня, но пока у меня есть фора, неожиданность. Ну что, удивила я вас? То ли ещё будет! Но в неприятности и неожиданности я влипаю моментально. Вот и сейчас врезаюсь в кого-то и горько жалею об этом. Я не успеваю открыть рот, чтобы извиниться, как слышу:

— Огненная Девушка, привет!

Миротворец!!! Шлема нет, в руках несёт два автомата, рожа хитрая, но какая-то не капитолийская, я это сразу приметила. И почему-то напомнила мне старшего брата Пита, Рая Мелларка. Он на пол-головы выше Пита и значительно шире в плечах, но он и старше Пита на четыре года! Миротворец выходит из лифта и… улыбается. И именно эта его улыбка, НАСТОЯЩАЯ, совершенно ввергает меня в ступор. Новое словечко, от Хеймитча, или от Пита я его услышала, не помню даже, они же оба у нас — умные. Вон пекарь у нас Академию по булкам и тортам точно окончил, а ментор — Академию по ножам и заговорам…

Я пячусь назад. Надо же было мне так влипнуть! Оружия у меня вообще никакого нет, есть вариант — вцепиться миротворцу прямо в глаза, руки у него всё равно заняты, но он внезапно говорит, и я замираю:

— Китнисс, дай мне автограф? Дома покажу жене, она у меня скоро родит…

Я моментально реагирую:

— У миротворцев же нет семей? — Ну, поглядим ещё, кто кому больше зубы заговорит, сейчас прибежит Пит, уверена, он догадается прихватить нож из столовой, я не успела.

— Жизнь — она порой не такая, как кажется. Вот возьмём, например, тебя. Кажется, маленькая девочка, а ведь ты боец, Китнисс Эвердин. Вполне в силах меня «упокоить». Или глаза выцарапать, к примеру! Ты — сильна и опасна, так лучше я приму твою сторону. Да и дома мне только и скажут: «Молодец, Меркурий! Ты поступил мудро. Дистрикт Два за новый Мятеж!».

Я весьма озадачена услышанным от него. Только и могу выдавить из себя:

— Так что, ты разве... не капитолиец?

Вот тут он нахмурился, всерьёз обидевшись на меня:

— Э, Китнисс, если на мне белая форма, то значит, я «Глупыш»? — и, насупившись, смотрит на меня. Что я такого сказала?

— Глупец??? — озадаченно переспрашиваю я у него.

— Так у меня дома, во Втором, этих Тварей прозвали. Тупые, жадные, недоделанные уроды, капитолийцы.

Мои мысли мечутся из стороны в сторону. Ничего не понимаю! А он не врёт. Почему он, миротворец, против Капитолия? Или всё-таки он лжёт? Но убить меня и похитить он всё равно уже не успеет, тяжёлые шаги Пита совсем близко, а остальные союзники здесь, рядом. Лифт закрылся и, кажется, уехал. А я хочу понять, в чём же тут дело!

— Китнисс!!! — с воплем в вестибюль врывается Мелларк. Вовремя, молодец! Сейчас он мне нужен!

— Пит Мелларк, с тобой я тоже не прочь познакомиться, — спокойно отвечает миротворец. Пит моментально «оттирает» меня за спину и, — я была права, — в правой руке у него нож.

— Привет, а ты случайно Блеска и Финника не встречал? Мы с Китнисс их ищем, — уверенным голосом спрашивает миротворца Пит. Но его глаза... Не могу сейчас посмотреть, но точно уверена, что они сейчас у Пита — словно два кусочка льда.

— Нет, не встречал. Я хочу один момент прояснить. Пит, Китнисс, я сейчас — мятежный миротворец, а Капитолий мне — смертельный враг. И пришёл я для того, чтобы отдать вам вот это, — Меркурий показывает на автоматы и даёт один из них Питу, он его моментально забирает, но на миротворца не наставляет. — А это — для Китнисс.

Он прислоняет второй автомат к стене и при этом становится очень уязвим для нападения, и он на нас не смотрит!!! ОН что, нам доверяет???

Пока я ломаю голову над поведением миротворца, тем временем, Меркурий просит меня:

— Но мне очень хочется получить автограф для моей семьи, — он достаёт глянцевый капитолийский журнал, даёт его мне. И добавляет вполне человеческим голосом, первый раз вижу на лице миротворца нормальное человеческое выражение, — Пожалуйста!

Я не успеваю опомниться, как остаюсь с журналом в руках. Меркурий уходит на крышу.

— Это что было? — спрашиваю Пита. — А он мне улыбается.

Понятно мне сейчас только одно — кровавой драки удалось избежать. И никаких уже теперь Голодных Игр.

— Революция, Китнисс, вот что это такое. Он говорил тебе, из какого дистрикта он родом? — говорит Мелларк и начинает спокойненько, по-деловому, изучать попавший в его руки автомат.

— Да, он из Второго, — у меня никак не получается поднять с пола мою нижнюю челюсть. Что здесь творится, Пит?

— Занятно, значит, и Второй на грани. Не думал я, как оно всё обернётся. Хотя, нет, об этом немного знаю. — Пит увлечённо продолжает изучать автомат.

— Что знаешь! Откуда, Пит? — Пока Мелларк мне глаза не раскроет, не отстану: я обязана всё понять! Раз уж меня вечно в курс дела не вводят, то добуду информацию хотя бы из Пита!

— Миротворцы в Двенадцатом часто заходили в пекарню, каждый день. И я давно заметил, что они — разные, либо из Капитолия, либо из Второго. И эти, Вторые, они, Китнисс, зуб на Капитолий имеют. Я долго не мог понять, чего это они так. Но однажды один миротворец разговорился, он хотел купить фунт муки, отец послал нас вдвоём в подвал, где у нас хранится мука. В подвале нас точно никто бы подслушивать не стал и он рассказал мне кое-что: не любят Капитолий даже в Первом и Втором Дистриктах, нигде не любят, но у Вторых такие сильные обиды накопились за 75 лет, что рано или поздно они поднимут мятеж, и вот тогда Капитолию очень тяжко придётся — Дистрикт Два самый близкий к Капитолию.

— Да, я ещё в Туре обратила на это внимание, из Первого мы поехали не в Капитолий, а заехали во Второй, и только потом в Капитолий!

— Это потому, что из Дистрикта Один прямой дороги в Капитолий нет, — Пит одновременно рассказывает и разбирается, как устроен автомат миротворцев, он так и летает в его руках. Похоже, Пит не только умеет печь булки: он быстро учится, как пользоваться автоматом, что-то постоянно вытаскивает и вставляет потом обратно. Но от меня не ускользает важная деталь: та часть оружия, из которой стреляют, — Пит держит её всегда направленной в пол. — Но, само собой, Вторые не болтали, они таились, не хотели, чтобы капитолийцы догадались. Раньше времени. Мне Зенон рассказал только потому, что мы сдружились с ним, несколько месяцев, как дружили. Он мне доверял…

— Ничего такого не замечала, наверное, потому, что я — девочка… — Я пытаюсь «шевелить мозгами», даже про журнал, который мне дал миротворец, забыла. Или потому, что ты предпочитала охотиться в лесу с Гейлом, а с миротворцами только вести торговлю. Ничего личного, только бизнес, и то ради того, чтобы прокормить маму и Прим.

— А в другой раз пришли как-то вечером в пекарню трое миротворцев, все из Второго, сильно нетрезвые, купили хлеба и, уходя, между собой про Капитолий заговорили, один был злой, как чёрт. Я ещё заметил, денег у него не было ни копейки, за его буханку заплатили его товарищи. Так он как начнёт ругаться матом! Я даже от шахтёров Шлака таких бранных слов не слышал. Они зашикали на него: «Рот закрой, болван!!!» и насильно вытащили вон из пекарни.

— Что, прямо в пекарне материл капитолийцев? — У меня ум за разум заходит: миротворцы ненавидят друг дружку и при посторонних честят по матери.

— Да, миротворцы из Второго говорили тихо, но очень зло, и чаще, уже уходя. А он не солгал, это исправный автомат, из него можно стрелять. Давай, научу тебя. — Пит начинает показывать мне, как пользоваться автоматом миротворцев и при этом случайно не выстрелить себе в ногу. Или в голову.

— Ты откуда всё это знаешь???

— Догадался, тут ничего сложного нет, простое устройство, очень практичное. Ты, главное, всегда держи его на предохранителе. Я думаю, просто увидев его у тебя в руках, никто не решится нападать, — грозная штука! И главное, Китнисс, — никогда не наставляй дуло на себя или на друзей. Поняла меня? — Пит нахмурился и пытливо на меня смотрит.

— Да.

— Надеюсь, стрелять нам не придётся. — В этом Пит, увы, заблуждался, но автоматы оказались нам как нельзя кстати. — Давай поглядим, что за журнал тебе дал миротворец. Он вообще сказал, как его зовут, а то что мы напишем-то?

— Меркурием его зовут.

— По именам никогда не отличишь Вторых от капитолийцев, но они разные, как небо и земля. Земля — это Дистрикт Два, а Небеса проклятые, короче, мы с тобой в небесах как раз и застряли. Ноги нам надо делать из Капитолия.

— Пит, я знаю, но мне необходимы лук и стрелы, они в подвальном этаже. Я иду туда!

Пит мрачно-премрачно на меня смотрит, но почему-то не спешит возразить. Я думала, всё будет значительно хуже, возможно, мне придётся с ним драться. Но я ошиблась. Мы с ним начали рассматривать дивной красоты журнал.

The Brilliance of Capitol. Капитолийское величие, он назывался именно так. На обложке был изображен центр Капитолия, какие-то небоскрёбы, освещённые ослепительно ярким солнцем, Пит перевернул первую страницу и мы одновременно с ним ахнули: на первой странице были мы, наш с Питом портрет, обалденно красивое фото с Парада Трибутов этого года. Крупный план, мне показалось даже, что презрение и ненависть к Капитолию и лично к президенту Сноу можно было прочитать по моему лицу. Но Пит, похоже, совершенно не обращает на это внимание, он начинает смеяться:

— Мне раз двадцать довелось держать в руках этот журнал, но только старые выпуски, в некоторых были вырваны страницы, но это, вижу, свежий номер, за эту неделю. Подумать только, нас должны были сейчас вести на Арену, а вместо этого мы листаем журнал за пятьдесят один доллар!

— Почему так дорого?

— А потому, Китнисс, что это самый шикарный и самый дорогой в Панеме журнал. Он по карману только жителям Капитолия. Если бы кто-то из нас, Мелларков, потратил бы полсотни из личных сбережений на это, моя мать убила бы его, наверное. Тридцать четыре батона с орехами из пшеничной муки высшей категории, — смеётся Пит от души.

— Или двадцать три индейки, которых ещё надо поймать! Индейки на деревьях не растут, Пит, — говорю я, наморщив лоб, что приводит Пита в ещё большее веселье:

— А булки, наверное, на деревьях растут?

Тоже мне, юморист нашёлся.

Шум, гам, топот, в вестибюль врываются люди. Ура, это свои! Хеймитч, вижу, уже малость протрезвел. И то хлеб. Плутарх с подозрительно довольной физиономией и этот капитолиец в коже, который поначалу заставил меня обмереть от страха. Я в тот момент ещё подумала, что меня отвезут к Сноу, к его розам! Капитолийца зовут Арминий.

— Китнисс, у меня родился отличный план, — изрекает глава распорядителей. — Внизу, в подвале находится лук, его сделали специально для тебя, по специальному заказу, учтено всё, даже твой вес. Глупо было бы оставить его здесь. Поэтому ты должна его забрать!

Мне идея нравится, Мелларку — не очень, но он молчит, а вот ментор прожигает меня презлющим взглядом (чихать я на него хотела!) и горячо возражает:

— А если с ней что-нибудь случится? Вернее, с ними обоими, ведь ты, Пит, ни на шаг её не отпустишь? — Хеймитч смотрит хитро так на Пита, на меня он смотреть больше не желает!

— Я Китнисс никуда не отпущу! — твёрдо говорит Пит Мелларк. — Я же её муж!

Тут я медленно поварачиваю голову к нему, хочу сказать что-нибудь нехорошее, но вовремя спохватываюсь, ах да, я же теперь — беременная Сойка-Пересмешница. Ладно, потом поговорим, муженёк! Молчу, хотя мысленно ещё раз непечатно поминаю легенду Хеймитча о "несчастных влюблённых из Дистрикта Двенадцать".

А Пит продолжает гнуть свою линию:

— Я смогу защитить свою жену, оружие у меня есть, — и похлопывает по-хозяйски автомат. Я хочу сказать "пару ласковых", но молчу. Как будто я и в самом деле уже его жена… Значит, лук специально сделали для меня? Надо мне его испытать! Сегодня же!

И к сожалению, мои неосторожные желания воплощаются в жизнь с пугающей меня саму быстротой. Но обо всём по порядку.

— Я пойду с ними! — решительно заявляет пьяный ментор, но получает, к большой моей радости, полный отказ:

— Нет, Эбернети! Ты мне нужен здесь! — заявляет Плутарх.

«Спасибо!» — хочу крикнуть ему, но помалкиваю и изображаю «пай-Соечку»: муж мне слова не давал! Он сам смотрит на Хеймитча с бешенством в голубых глазах, они у Пита темнеют, когда он злится, а уж его голос… Помогает заснуть, в случае, когда Катон на пару с Миртой решат непрошеными гостями в кошмары явиться. Одному Питу подвластно захлопнуть перед ними дверь в мой сон…

— Я думаю, мистер Эбернети, вам лучше остаться и помочь нам собрать всех победителей, — весомо говорит капитолиец.

Ментор хочет что-то сказать, но Плутарх его опережает:

— Китнисс и Пит для нас сверхценны, но в компании Одэйра, Стайнеров*, мисс Гардинер** и мистера Брута Саммерса** они будут под защитой, надёжнее которой не бывает. Твой наушник, Пит. Скажи пару слов, я хочу проверить качество связи.

Какой ещё наушник?

Пит дотрагивается до своего уха, и я только сейчас замечаю маленький чёрный наушник у него в ухе. Он говорит пару слов и Хэвенсби кивает ему головой: всё в порядке, связь работает.

— Идите вниз на седьмой этаж, затем спускайтесь в минус первый этаж. Там Кашмира покажет вам, где лежит «особое оружие»: лук для Китнисс, трезубец для Одэйра, топоры для Чумы и Мэйсон, мечи и кинжалы для Стайнеров и Мелларка и копьё для Брута. Затем возвращайтесь. Я обещаю вам: в любом случае, без вас мы не улетим!

Обнадёжил, спасибо.

И тут освещение резко начинает мигать. Затем помещение окутывает тьма — свет вырубился полностью. Лифты также останавливаются. Как здорово, что мы сейчас не в них!

— Нежданчик! Сноу шлёт нам привет, — мрачно изрекает ментор. — Идите за мной, покажу запасную лестницу.

Неужели ментор смирился с мыслью, что мы «уйдём»?

Мы блуждаем в полумраке. Света не было секунд пять, затем включился какой-то особенный свет, сине-зелёный, тусклый, но зато в полумраке не разобьёшь себе нос, напоровшись на какую-нибудь стеклянную вазу, всё более-менее видно. Наконец, мы попадаем на лестницу, везде какие-то решётки, пластик и указатели на каждом шагу. Получаем «ценные указания» от Хэвенсби:

— Пит и Китнисс, идите вниз, встретите Победителей из Шестого и Пятого, пусть они поднимаются наверх. На седьмом найдите Одэйра, за вашу безопасность теперь отвечает он, затем выполняйте всё, что он вам скажет. Я могу на вас положиться?

— Да, сэр, — отвечает Пит за нас обоих. Я, признаться, не возражаю: доверить свою жизнь Питу Мелларку, лучшего выбора мне не сделать, да и смысла никакого. Перед уходом спохватываюсь, я же не подписала журнал Меркурию! Беру ручку самого Плутарха и подписываю напротив нашего с Питом шикарнейшего портрета:

«Меркурию. От Китнисс и Пита на память!»

Я хочу отдать обратно журнал ему, — миротворец пришёл следом за Плутархом, но парень отрицательно качает головой:

— Китнисс, не надо. Оставь его у себя, когда будешь во Втором, а ты обязательно попадёшь в мой дистрикт, отдашь его моей жене, её зовут Деянира* * *

, а я остаюсь. Начинается Охота, но если я погибну, я погибну в бою…

От моего лица отливает кровь. Пит берёт меня за руку и силой увлекает вниз, мы даже не идём, мы бежим навстречу судьбе…

Примечание к части

Прим. автора:

*Стайнеры — Блеск и Кашмира, профи из Первого.

**Гардинер — Энобария, профи из Второго, Саммерс — фамилия Брута.

* * *

Деянира — так звали жену Геракла.

Почему, почему, почему же я не остановил Китнисс? Вообще-то, именно это я и намеревался сделать, но услышал за спиной голос:

— Пит, погоди, у меня разговор к тебе!

Плутарх Хэвенсби. С первой минуты, как я его увидел, он мне сразу не понравился. Очень хитрый, опасный тип. Никогда не знаешь, что он выкинет. Вот и его «Революцию» я не почувствовал. Ладно — Хеймитч, он хитрюга, каких мало, к его интригам я уже привык, хоть и сложно было поначалу, но слово своё он держит. Таких же типов, как Плутарх, заранее просчитать не получится. Откуда мне знать, что за Революция у него там на уме? Может, это и что-то похлеще, чем Революция? Не люблю эти мутные интриги. Куда уж лучше Сноу: Зло без всяких примесей, Зло чистое и незамутнённое, умное и холодное. Президент, по крайней мере, пока играет в открытую. Думаю, Плутарх не таков, он скользкий, как угорь и фальшивый, как морская пена в Четвёртом. Стоп, Мелларк. Нашёл, блин, время на лирику. Не о том сейчас забота.

Мои мысли возвращаются к распорядителю Третьей Квартальной Бойни, которая из-за всей этой шумихи обречена теперь на провал. Итак, Хэвенсби мне не нравится. Я даже не могу понять, почему я ему не доверяю. Помню, всё началось с того момента, когда он пригласил Китнисс на танец в президентском дворце. Пока они танцевали, он склонился к самому её уху и что-то нашёптывал. А мне в это время точно ледяные иголки некто воткнул в мою спину, в самый позвоночник!

* * *

Такое было со мной лишь однажды. На Арене, когда я сдёрнул с места ничего не соображающую от яда Китнисс. Тогда она медленно тронулась с места, начала уходить, а я сам уже слышал приближающиеся тяжёлые шаги Катона и его учащённое дыхание. Что меня до чёртиков перепугало в нём? Глаза. Страшные глаза. Нет, тогда на Арене я видел не глаза моего убийцы, не глаза Смерти, нет, всё было гораздо хуже — я увидел глаза мертвеца.

«Он не жилец, он не победит. Но он даже не сможет меня убить, но…» — подумалось мне.

Мне очень захотелось тогда «сделать ноги». Срочно! «Второй плохо соображает от осиных укусов, у меня есть шанс вовремя смыться. Не факт, что он бегает быстрее меня, я же вешу меньше! Должно получиться. Давай!» — пронзила мой мозг спасательная мысль. Но я повернул голову вправо и увидел, что Китнисс идёт медленно, идёт, к счастью, но со скоростью черепахи. Ей же досталось от яда ос-убийц. Дело дрянь, гораздо хуже, чем я предполагал. Она не успеет уйти, Катон её заметит. Китнисс пока ещё находится слишком близко от него, их разделяют всего лишь метров семь-восемь… Стоять, Мелларк!!! Стоять на месте! Катона надо остановить, во что бы то ни стало! И в этот самый миг я почувствовал уколы десятков ледяных иголок, от жути у меня сердце кольнуло в груди. Больно!!! Мама, как больно-то! И Второй вывалился на поляну…

Вот и тогда, пока Хэвенсби, танцуя, говорил что-то Китнисс на ухо, я вновь почувствовал страшные ледяные иголки. Вот тогда-то, наверное, я его и невзлюбил. Наверное…

* * *

— Сэр, она сейчас сбежит! — отвечаю я главе заговорщиков Панема.

— Веди её вниз, Пит, в подвале вы найдёте лук и стрелы. Особенные! — говорит он мне. И я понимаю по его тону, что распорядитель совершенно прав — Лук и Стрелы, символ Китнисс Эвердин. Ну что за невезение-то, а??? Ведь я не чувствую, а знаю наперёд — эта затея смертельно опасная. Впрочем, нам не привыкать, главное, чтобы я был рядом. Всегда. И тогда люди получат свою Сойку-Пересмешницу! Целую и невредимую. Люди получат Надежду. Я получу… кому какое дело, что будет со мной, главное — ОНА!

— Я согласен, — твёрдо и уверенно отвечаю Плутарху. Я сыграю в его игру, а потом, кто знает… Я ведь тоже умею играть в игры, господин распорядитель!

— Дурак! — негромко, так, чтобы только я услышал, говорит мне подошедший Хеймитч, но и он уговаривает меня не спешить с этим. Да, казалось бы, на Арену я не отправляюсь, но всё равно, точно канатоходец, иду по тонкой верёвке — или проводу? — над пропастью: по ТВ как-то такой трюк показывали. Канатоходец на моих глазах сорвался и показали его маленькое тело внизу. Он не шевелился…

Я, так же негромко, отвечаю ментору:

— Наша сделка по-прежнему в силе! Она должна выжить! Ты обещал, помни об этом!

Абсолютно трезвый Хеймитч тяжко вздыхает:

— Знаю! Но ты одну вещь упустил, парень. Знаешь, какую?

— Какую? — Я уже знаю ответ, вернее, догадываюсь об этом, но от этого мне ещё страшнее и ещё труднее планировать свои действия. Проблемы на моих глазах перевоплощаются в головоломку.

— Без тебя она не захочет жить! Подумай об этом, мальчик мой! — ухмыляется ментор.

Я не отвечаю Эбернети, боясь признаться в своей слабости. Беру из рук Хэвенсби особый маленький чёрный наушник для связи, успеваю услышать его слова, что моя задача — найти Финника и ни на секунду не отпускать от себя Китнисс, и срываюсь с места. Я и так потратил целую вечность, а она очень быстро бегает, а у меня вместо одной ноги — протез!

* * *

Спустя несколько минут, уже после встречи с Меркурием и того момента, когда в Тренировочном центре погас свет.

Ладно, что бы там ни было: спускаемся вниз, быстренько, Мелларк! Лук забираем и назад, мало ли что может приключиться. Сноу «проснётся»… Впрочем, ему сейчас точно не до нас, — в эти минуты, я уверен, внимание президента гораздо больше отнимают сотни тысяч взбешённых простых жителей, которые собрались прямо у него под окнами. Хорошенькую я вам проблему «подкинул», господин президент? Но в таком-то хаосе и неразберихе любой план может полететь под откос в пол-секунды. Очень надеюсь, что у Хэвенсби на этот случай припасена пара козырей в рукаве, как-никак, всё-таки Главный Распорядитель Игр.

Морфлингисты. Весьма интересная встреча, я же себе практически у них друга нашёл. Вернее сказать, подругу. Её зовут Дайме, она ещё совсем молодая женщина, но выглядит сильно старше, лет эдак на двадцать старше, а так она моложе моей матери, маме скоро исполнится сорок четыре. Так и есть, — Дайме с радостью на нас смотрит, на меня, точнее сказать.

* * *

Дело как было: я знакомился с трибутами — правильно сказать, с Победителями, которых президент Сноу сделал снова трибутами, обречёнными на верную смерть. Джоанна Мэйсон — представительница Дистрикта Семь, несмотря на все её выкрутасы и заскоки, происходившие раз в минуту, а то и чаще — я особо, правда, не следил за этим, — мне понравилась сразу. Отчаянная девчонка, чем-то похожа на Китнисс, голова набекрень, но старше и опытнее, я ещё подумал: «Три года всего прошло с 71-х Игр, но жизнь её сильно потрепала, я это вижу…». Финник, который даже нарочитой фамильярностью подкупает, он одинаково «на короткой ноге» с Цецелией и Дайме, он дурачится, но никто на него не обижается: «Финник — это Финник!». Но и он что-то скрывает, нечто страшное, по-моему, как бы ни пытался рисоваться перед остальными, словно павлин в брачный сезон.

Кашмира, весьма метко стреляющая из лука… До Китнисс ей, разумеется, далеко, в особенности в стрельбе по движущимся мишеням. Однако, глаз у неё зоркий и руку она набила. Но почему Диадема стреляла из лука, а не Марвел? Её тренировал Блеск, лук — это вообще не его, а вот его сестра владеет… Марвел ни разу не брал в руку лук. Но и копьё — оружие дальнего боя, лук — то же самое. Странно, ответов на эту загадку пока нет. Вот бы поговорить с Кашмирой…

Рубака. Людей, владеющих искусством сражаться одновременно двумя руками, не так уж и много. Они могут орудовать, например, двумя мечами или двумя кинжалами. А он, оставшись без левой руки, отточил до совершенства умение сражаться одной правой рукой. Реакция у него во время упражнений — великолепная! Мрачный Брут. Пока мы вместе копья кидали, то перекинулись с ним парой слов. Выговор у него капитолийский, но борцовские качества и характер — чисто Дистрикт Два. Кстати, он был ментором Мирты, сам рассказал…

Китнисс, — я сразу обратил внимание, — всё-таки пошла на контакт, как и наставлял нас Хеймитч. Хотя и не сразу. Её выбор удивил даже меня. Дистрикт Три. Трибуты-изобретатели, Бити и его напарница, Вайресс. Мне они тоже показались достойными внимания, но я лишь подумал о них, а Китнисс сразу, как почувствовала, начала действовать. Моментально, вот в чём главная «особость» и главное отличие меня от Китнисс. Она решается сразу на поступок, пока я наблюдаю и думаю. Это беспроигрышная стратегия Китнисс Эвердин, ей нельзя научиться, ей нельзя овладеть, с нею надо родиться, это дар!

Конечно, мимо секции маскировки я пройти мимо не мог, — это было бы преступлением, да и способности художника внезапно во мне заговорили. Вот там я и познакомился с Дайме. Мы сразу нашли с ней общий язык, про такое люди обычно говорят: «родственные души». Я пытался «приглядывать» за Китнисс, но тут услышал мою собеседницу, когда начал косить глаза и отвлекаться, видя, как Китнисс общается с Мэгз:

— Мэгз дурного не посоветует. У неё дар — видеть в людях светлое. Вот и в тебе она его увидела, — говорит мне негромко морфлингистка. — Твоя девочка не случайно к ней пошла, светлое тянется к светлому, закон!

— Китнисс? Она — особенная. Точно лучик света в защитной скорлупке, за то и люблю её.

— Вы пара, необычная, но пара. Вы созданы друг для друга, — говорит мне Дайме, показывая, как надо правильно наносить краску на лицо. Это совсем непросто, я учился этому два дня. Вернее, Дайме меня учила. А Тёрнер, мужчина из Шестого, объяснял, когда я что-то не понимал, — у него это прекрасно получается.

* * *

— Мы Феронию* тащим, — первым заговаривает Тёрнер, которого все называют «Морфлингистом». Я, конечно, предполагал, что Революция — это круто, но Революция в виде Блеска, измазанного в крови миротворцев, — это полный трындец, друзья!

— Вот Фера и вырубилась на раз. Здесь, в Капитолии, выдержать такое мало кому под силу. Впечатлительные они… А оставаться, если мы сбежим, ей нельзя. Убьют её, — говорит Дайме и подмигивает мне.

Тёрнер и Дайме, а также юноша, наверное, из их команды подготовки, — худой, почти мальчик, втроём тащат своего стилиста. Та в бессознательном состоянии. Хорошо ещё, она сама немного весит, а то бы Шестые её не дотащили. В итоге я подставляю плечо, Китнисс также «впрягается» и мы все вместе притаскиваем стилистку с одиннадцатого этажа на двенадцатый, а затем бегом бежим вниз, на седьмой. Но на прощание Дайме даёт мне что-то металлическое, и я догадываюсь, что это — талисман.

* * *

На шестом этаже Тренировочного центра, похоже, происходила не то ссора, не то просто громкий спор. Слышались крики:

— Проклятие, Мэйсон, что ты вбила себе в голову, что это я виновата? Сноу отдал приказ!

— Если бы не твой длинный язык, сучка, мой старик и моя младшая сестрёнка были бы живы, чёрт бы тебя побрал! Финник, отпусти меня! Твою мать, где… Деревья не растут! — Джоанна безоружна, но от этого не стала безопасной, хотя её крепко держал обеими руками Четвёртый. Она, изрыгая отборные ругательства, какие только знали в Дистрикте Семь, по-прежнему делала попытки вцепиться Кашмире в лицо или схватить её за волосы, несмотря на то, что та была вооружена автоматом.

— Достала ты меня, Мэйсон, ничего я не говорила. По буквам повторяю: Ни-Че-Го!!! — Кашмира сильно злилась, поэтому практически орала, а не говорила. Зла она была на Джоанну Мэйсон, которая уже дважды совершила попытку её ударить, на брата, который вцепился намертво ей в плечо, но главное — на того, кто «натравил на неё эту чокнутую».

Когда мы с Китнисс влетели в столовую — или гостиную, одному строителю этого громадного небоскрёба ведомо, — на шестом этаже, то увидели весьма примечательное зрелище. Такое Капитолию и не снилось. Здесь собралась целая вооружённая банда: Мэйсон, которую держал Финник, а его самого страховал напарник Джоанны — Чума, Стайнеры — Близнецы-Победители из Первого Дистрикта, вооружённые до зубов, Фрезер — победитель из Пятого, что он тут делал — неясно, по-видимому, помогал «обуздать» Джоанну, наконец, напарница Фрезера, увы, я так и не спросил во время тренировок её имя — невысокого роста девушка, старше меня примерно лет на шесть-семь. Она единственная в этой компании производила впечатление человека, у которого все дома. Словно решив, что этого недостаточно, Вторые появляются практически вслед за нами:

— Что, уже приступили к веселью? Джо, ну и рожа у тебя! — восклицает невероятно воодушевлённая чем-то Энобария. За её спиной четыре миротворца! Хотя, судя по равнодушной реакции присутствующих, я понимаю: это наши союзники, миротворцы-мятежники из Дистрикта Два.

Мэйсон ответом её не удостаивает. Вошедший последним Брут тихо говорит мне так, чтобы никто, кроме меня, не слышал:

— Молодец!

И тут же он встаёт между Первыми и Седьмыми (плюс Одэйр) и говорит, очень вежливо и очень жёстко:

— Итак, леди, в свете последних произошедших событий, ваши трения надо немедленно урегулировать.

— Вы правы, мистер Саммерс. Вот только как это возможно сделать? Ведь девчонки твёрдо настроены убить друг друга, как только мы их отпустим, — говорит Блеск.

— Учиним расследование. — Брут настроен решительно. Твёрдым ледяным тоном он спрашивает:

— Леди, с чего всё началось? Мисс Мэйсон, вы первая.

Джоанна, видимо, не хочет говорить, но переглядывается с Финником. Одэйр настроен решительно, и затем она говорит с неохотой:

— Эта белобрысая сука, Кашмира, ляпнула Каллиопе, что это я передала девять миллионов восемьсот тысяч долларов этому уроду Сенеке, чтобы он изменил правила на прошлых Играх и наши «голубки» смогли уцелеть, но вот она, — и Джоанна показывает пальцем на Китнисс, — накрутила хвост Сноу, а тот взбесился и приказал Кассандру убить мою семью.

У меня от таких новостей глаза лезут на лоб и руки тянутся к автомату. Что за чушь я тут слышу?

— А кто передал деньги мисс Мэйсон, мистер Одэйр, вы? — бесстрастно задаёт следующий вопрос Брут, взявший на себя роль судьи.

— Да, — отвечает весьма нерадостный Финник.

— Мисс Стайнер, вы вообще знали про этот факт? — недружелюбно спрашивает Кашмиру Брут, но с ответом её опережает Энобария:

— Знала, знала она, ей поведал об этом Блеск, — ехидно говорит Вторая и зло усмехается, показав свой знаменитый оскал. В это время Блеск начинает бледнеть, а лицо Финника, напротив, наливаться кровью.

— Да, я сказал Мире…

— Так значит, правила изменил Сенека Крейн не просто так, — изрекает Китнисс, настроение которой от полной растерянности уже начало перетекать в дикую ярость, мне этот момент неплохо известен. Знаем…

— Это провернули мы с Одэйром, — внезапно высказывается Энобария. — Я старалась для Катона, а Финник — для «голубков». Деньги дали Фрогмор, Бэйтс и Крез Макдональд. Мы с Одэйром кое-что намекнули им, чтобы они не жадничали.

— Эна, зря ты это рассказала. Миру из-под удара ты выведешь, но мистер Саммерс будет не в восторге, — удручённо качает головой Финник.

— Ха, ты только на лучницу глянь? Да, дорогуша, твоего Пита выдёргивали с того света и спонсоры Второго Дистрикта тоже, сама знаешь, счёт на часы пошёл, — ухмыляется Энобария. Она, похоже, решила одним ударом убить абсолютно всех зайцев, суперрекорд поставить.

— Да, господа менторы, удивили. Мисс Стайнер, вы точно мисс Страттон не могли проговориться? Случайно. — Брут от таких новостей потерял спокойно-равнодушное выражение лица и прожигает взглядом Энобарию насквозь, но её это только больше раззадорило — Вторая посылает ответную ухмылку Саммерсу. Дескать, я-то в курсе, что там было. А сейчас всё можно говорить.

— Нет, она меня про Марвела допрашивала, почки мне отбила, — делает неожиданное заявление притихшая Кашмира.

— Сука, — шипит Блеск. И я догадываюсь, что он это по отношению к мисс Каллиопе Страттон, которая пытала его сестру, так высказался.

И тут «выскакивает одна зайчиха и у всех глаза лезут на лоб». Китнисс, моя дорогая Китнисс, вспыхивает огнём, пылает, как солнце:

— Значит, из-за меня погибли родные Джоанны? Из-за ягод, которые я вытащила на Арене, их смерти на моей совести, их тоже убила я?

Все шокированы её признанием, наступает тишина. Интересные последствия, замечу: слова Китнисс пролились, точно благотворный дождь, на горячие головы менторов. Злость Джоанны на Кашмиру, Энобарии на весь мир (мне так показалось: злость и горькая обида), — эти чувства они смывают напрочь, слово морской прилив на родине Финника, — всесокрушающий, смывающий всю грязь на своём пути…

Даже Мэйсон растерялась. Она явно не ожидала такого признания: глаза широко раскрыты, маска злости сползает с её лица и Седьмая молодеет на глазах. Невероятно и очень притягательно, отмечу.

— Эээ, ты что? Я ничего такого не говорила, — озадаченно выдыхает она. Слова Китнисс ввергают Джоанну в крайнее недоумение, она разоружена. Собственно, то, что надо, остаётся погасить её жажду убить Кашмиру! Китнисс, ты молодец, как всегда! Умница!!! В такие мгновения я тебя обожаю!!!

— Может, я что-то всё-таки сказала, а меня записали, — растерянно и неосторожно изрекает глубоко потрясённая словами Китнисс Кашмира.

— Или, может быть, это моя вина. Нас же с Мирой пасут круглосуточно, — горячо начинает защищать сестру Блеск.

— Или я в чём-то прокололся, хотя я был сверхосторожен, — недоумённо говорит Финник.

— Чёрт возьми, как же я не подумала сразу! — бьёт себя по лбу Джоанна, — за мной же Каллиник увязался. Он мог навести, вот проклятие!

— Это твой последний поклонник, что ли? — спрашивает её Финник. Но итог подводит, весьма категорическим образом, всё-таки Брут. Менторским тоном он изрекает, словно наставляя расшалившихся новичков в Академии Ромула:

— Довольно, господа, винить друг друга — абсолютно неверный путь! Мисс Мэйсон, откуда вам известно, кто назвал имя Кашмиры? — Его лицо непроницаемо, почти каменное.

— Сноу! — Признание Джоанны заставляет всех изумиться и призадуматься. И вновь подытоживает Брут Саммерс:

— Вот единственный виновный, мисс Мэйсон! Ему точно было бы приятно и выгода налицо, если вы или мисс Стайнер были бы сейчас мертвы!

Эта мысль Брута поражает меня страшной догадкой. Кто выигрывает всегда на Голодных Играх? Явно не победители. Трибуты убивают друг друга. А выигрывает всегда кто? Сноу.

Вижу, что это пришло в голову и остальным, поскольку в их взгляде можно прочитать только одно, с разными вариациями у каждого, но смысл один и тот же. Долой президента Сноу!

— Чёрт возьми, он меня «сделал», я «повелась». Поверила словам этой сволочи. Убью я Миру, или она меня, дальше пойдёт по цепочке, кровавая резня… Блеск, Финник, Эна с Брутом, чёрт побрал бы его, гадину, нет, какая же он гадина, Сноу… — говорит Мэйсон. Она сейчас скорее удивлена и потрясена, чем зла — это слышно по её манере разговора.

— Очень хорошо, мисс Мэйсон, что вы это вовремя поняли! — качает одобрительно головой Брут. — Обещайте мне не нападать на мисс Стайнер! Пожалуйста.

— Брут, она из Седьмого, у них слово не значит…— начинает ему возражать Энобария, но её тут же возмущённо перебивает Чума:

— Не позволю оскорблять Дистрикт Семь. Лесорубы — народ простой, и у нас «за базаром принято следить». Седьмые всегда слова держат, Эна!

Мэйсон спокойно пропускает это мимо ушей, поскольку в этот момент она говорит Бруту:

— Да. Я обещаю, мистер Саммерс!

И могучий Брут с утончённой капитолийской вежливостью склоняет голову в благодарственном жесте. Очень любопытно и очень необычно, я обязан узнать про всё это, во всех подробностях!

Энобария же просто, без поклона, должным образом отвечает разгневанному Чуме:

— Буду знать! В ваших краях мне быть не доводилось. Не знала… Приношу свои извинения!

— Извинения приняты, мисс Гардинер, — явно позаимствовав у Брута манеру говорить, подчёркнуто вежливо отвечает ей Седьмой. Энобария замечает скептический взгляд своего ментора (Брут в свое время был её ментором, хотя я это узнал немного позднее) и улыбается, Чума улыбается ей в ответ. Одновременно со всем этим я слышу голос Кашмиры:

— Джоанна, ну как, мир?

Я с удовлетворением отмечаю, что в голосе Первой нет ни капли злости. Молодец, Китнисс, умница ты моя! Ювелирной точности выстрел, их злобе «прямо в глаз», просто блестяще. Я хочу научиться этому у тебя!!!

— Да, мир. И зови меня Джо, ладно? — так же, в совершенно необычной для себя манере, отвечает ей Мэйсон.

Но увы, это — Капитолий, «Город Глупцов», как говорили миротворцы в Двенадцатом, родившиеся в Дистрикте Два. Идиллия моментально заканчивается: за окном мы слышим какое-то шипение, которое становится всё сильнее и сильнее и, кажется, что-то падает или рушится, звук не слишком сильный, но пренеприятнейший. Затем я замечаю отсветы пламени и все идут к окну. И мы видим новое капитолийское действо. Мы находимся довольно высоко и вся эта жуткая трагедия разворачивается на наших глазах. Менторы подходят к окну. Сначала у женщин, затем у мужчин от ужаса округляются глаза. Такого в Капитолии ещё никогда на памяти победителей не творилось.

Окно, в которое мы все смотрим, не очень большое. Вид из него выходит не на Аллею Трибутов, не на те огромные трибуны, с которых капитолийцы смотрят на парад. Нам видны кварталы, находящиеся значительно левее. Большая улица, очень длинная, но не очень широкая. Земля в Капитолии бешено дорогая, поэтому застраивается каждый клочок земли, «каждый квадрат земли должен приносить прибыль» — говорит капитолийская поговорка. Эффи в своё время рассказала. Жителей на улице нет — все устремились к дворцу Сноу. А улицу заняли солдаты. Большая колонна военных машин. Я тогда подумал, что это миротворцы. Уже позже победители объяснили мне, что это была Капитолийская Гвардия, элитнейшие и отборнейшие войска, целиком комплектуемые капитолийцами, Вторых там нет, колонна огромная, машин сто или немного меньше. Машина к машине, тесно сгруппировавшиеся, одна за другой, попали в ловушку.

То, что я увидел, сразу мне напомнило Арену Голодных Игр, настолько это было невероятно зрелищно и потрясающе жестоко и бесчеловечно — в разных частях улицы машины подверглись многочисленным атакам. На них нападали со всех сторон. Я видел море огня в одном месте, столб белого пара в другом, тучу чего-то невероятного, рой ос-убийц, возможно, или каких-то других смертоносных тварей-переродков. В середине улицы внезапно возникла огромная дыра, куда начали скатываться чёрные военные машины, люди в белой бронированной униформе пытались выскочить, спастись, но никому из попавших в эту жуткую западню не удалось спастись. Зрелище заставило меня обмереть от ужаса, настолько это было страшно, на моих глазах сотни, нет, тысячи людей погибали самой жуткой смертью. Я не мог дышать. Я обмер и не дышал минуты или две, но я не мог ни на секунду оторвать глаз от этого зрелища! И внезапно мне приоткрылась истина — так вот она, красота Голодных Игр, с точки зрения рядового капитолийца. В этот момент я почти их понял, но… Всё равно не могу им этого простить. Как и все победители, думаю.

Машины атаковали наиболее мощно сзади и спереди, отрезав все пути к спасению. Оставалось только два пути — вперёд и назад, впереди зияла огромная чёрная дыра, а позади я мог видеть какую-то непонятную чёрную, абсолютно непроницаемую стену или облако, сложно сказать, двадцать или больше машин попали внутрь этого чёрного облака и скрылись из виду.

— Мама драгоценная, что это такое? — Первым нарушает гробовую тишину испуганный голос Кашмиры.

— Неужели это мятежники из Тринадцатого? Они уже здесь? — потрясённо говорит Чума. Голос Седьмого был совсем осипшим, как будто он сильно простудился, — так он был потрясён страшной картиной, которую могли лицезреть все победители.

— Это капсулы. Боже мой, в страшном сне я не могла представить, что увижу их своими глазами… — негромко даёт точный ответ Энобария, сама от страха (вот как, Вторые знают, что такое страх?) вцепившаяся в плечо Брута.

— Мистер Хэвенсби, я слушаю вас. Да, слышу вас отлично. Да, Пит и Китнисс здесь. Что-что? Теперь слышу лучше. Да. Слышимость восстановилась. Да, понимаю, минус первый. Благодарю, трезубец, это отличная новость! Поспешить. Вас понял. Конец связи. — Я слышу голос Финника, справа от себя, но одновременно чувствую, что Китнисс намертво вцепилась в меня сзади, как клещ, всем телом. И это представляет небольшую проблему. Я ощущаю сейчас всё её тело своей кожей: грудь, живот, руки, бёдра, она успела переодеться и надела не тренировочный костюм трибута, нет, а блузку и штаны, довольно тонкие, я могу всё ощущать, всё её тело спереди. Да, интересный поворот событий, Мелларк, между нашими телами сейчас всего лишь два-три слоя тонкой ткани, кто бы мог подумать? Такой ужас творится, тысячи людей сейчас гибнут, а ты, парень, думаешь про то, какое бельё сейчас на Китнисс. Но, проклятие, мне сейчас невозможно думать о чём-то ином, кроме горячего тела Китнисс Эвердин, которая вцепилась в моё тело сзади. Не получается…

И вот я слышу голос. Нет, даже не голос, а команду Одэйра, и я прихожу в нормальное человеческое состояние, могу нормально соображать. Ну, почти могу:

— Так, все быстро посмотрели на меня! Леди и джентльмены! У меня хорошие вести и очень нехорошие. Начну с первых: внизу нас ждёт оружие, персональное оружие, боевое оружие, миллионы потрачены на него и наша задача — забрать его себе. А теперь о неприятном: у нас мало времени, группа захвата Супрефектуры** уже выехала сюда, но им будет чертовски трудно добраться сюда. В городе все дороги забиты намертво, но у них личный приказ Сноу взять как можно больше победителей живыми, поэтому нам следует поторопиться. Хотя и не очень скоро, но рано или поздно, они будут здесь. Так, господа, кто-нибудь возражает против хорошей прогулки со стрельбой и фейерверком? А тех, кому эта затея не по душе, наверху ждёт планолёт. Итак, леди и джентльмены, кто идёт со мной вниз? — Финник, говоря эту сверхсерьёзную речь, не может отказать себе в удовольствии покуражиться и порисоваться, но, к моему удивлению, его предложение вызывает взрыв энтузиазма почти у всех присутствующих:

— Финник, я иду с тобой! — твёрдо говорит Джоанна.

— Я в деле! — заявляет Блеск.

— Я тоже, — говорит его сестра, и плотоядно улыбается при этом.

— Мне нужен мой лук, — заявляет Китнисс, медленно отцепляясь от меня. Я тайно вздыхаю с облегчением. Всё-таки ты, солнышко, тяжёлая!

— Я иду с тобой, красавчик! — хищно скалясь, говорит Энобария.

— Я иду вниз, — обманчиво бесстрастным голосом громко заявляет Брут.

— И я, — говорит пришедший в себя последним Чума.

— Я тоже, но мне нужно оружие, — заявляет Фрезер, и тотчас получает один из автоматов Блеска. Этот жадный победитель — обладатель сразу трёх, зачем ему столько?

— Я могу кое-что сделать, — немного отрешённым голосом говорит победительница из Пятого. — Внизу.

— И что же, Эрроу* * *

? — ослепительно улыбается ей Одэйр.

— Я знаю, где искать резервный генератор, чтобы включить свет, — отвечает эта хрупкая и невысокая девушка из Дистрикта Пять. Ура, теперь я знаю, как её зовут!

Миротворцы молча переглядываются с Энобарией, весьма примечательный момент, замечу. И не сговариваясь, они идут вместе с победителями, Меркурия среди них нет.

— Пит, я даже тебя не спрашиваю. Ты пойдёшь туда, куда пойдёт Китнисс, — с хитрой и провоцирующей улыбкой небрежно бросает мне уходящий первым Финник.

— Да, — Я ещё рта не успеваю раскрыть, а Китнисс неожиданно обнимает меня рукой за плечо. Я ей нужен, это понятно, но она как-то странновато на меня смотрит, и вообще — что-то случилось, непонятно пока, что, но нечто очень важное. Для нас обоих.

Итак, я смело (и безрассудно, признаюсь), шагаю рядом с НЕЙ, иду навстречу своей судьбе. И меня согревает маленькая надежда, что всё это неспроста, не просто так, что в ЕЁ сердце найдется маленький скромный уголок для меня. Да, дерзкая надежда, но кто посмеет мне запретить надеяться?

Примечание к части

Прим. автора:

*Ферония — древне-римская богиня Жатвы. Не очень оригинально.

**Супрефектура — тайная полиция Сноу, пытают именно там.

* * *

Эрроу от англ. Arrow — Cтрела.

Пит и вправду молодец. Идёт рядом, крепко держит мою руку и не говорит ни слова. Деликатный, все бы так. Все остальные же, к громадному моему везению, заняты — профи побежали вперёд и уже находятся на лестнице, девушка из Пятого сосредоточена и смотрит прямо перед собой, Фрезер из Пятого идёт впереди меня, — я вижу только его широкую спину, Чума пытается догнать Джоанну Мэйсон. Поэтому никто не может видеть того, что у меня всё горит — и уши, и лицо, и грудь. Правда, последнее, к счастью, не может видеть даже Пит.

Я в растерянности и непонимании. Что такое на меня нашло, чтобы от страха мне до чёртиков захотелось вцепиться в Пита? Но не одна я такая: Кашмира вцепилась в своего брата, Джоанна умудрилась вцепиться одновременно в Финника и в Чуму. Впрочем, Седьмая та ещё бесстыдница, вот и вцепилась в двух мужчин одновременно, даже не удивляюсь. Энобария держалась за руку Брута. Мне кажется, его рука шире, чем моя голова. Но то, что натворила я… Сама не представляю, что это было. Заметь это Мэйсон, она ославила бы меня на весь Панем как «бесстыдную Сойку-Пересмешницу». Джоанна вполне могла бы так поступить, просто из зависти, и вот тогда мужчинам пришлось бы отцеплять меня от её лица. Хотя, зачем вцепляться ей в лицо? Пристрелить бы в ногу из лука, да и всё. Вот же бесстыжая мерзавка, я её жутко невзлюбила ещё тогда, в лифте, когда она вела себя как самая продажная девка, которая в Шлаке ходила по вечерам в дом Крэя, нашего главы миротворцев, похотливого, старого, мерзкого ублюдка.

Что же я натворила? Вскочила, как дикая рысь, на спину Мелларка... Чем я вообще думала? Как так получилось? Ну, обняла бы я его за плечи... Но мне тогда было и вправду жутко до дрожи. Миротворцы, конечно, люди не подарок, но за что их так? К тому же, если верить Питу и судить по этому парню, Меркурию, не все миротворцы — жестокие и грубые мужланы. И вот на моих глазах очень много машин провалилось в эту чёрную зияющую пропасть, некоторые пытались выкарабкаться, но кто-то или что-то хватало их и тащило назад. Их просто разрывало на части, крови было просто море. Жуть какая! Меня аж передёргивает от отвращения. Никогда! Ни на Арене, ни даже когда мама оперировала шахтёров, которых порезали в драке, или раненных миротворцами, — никогда я не видела своими глазами такое количество крови!

Неужели в этом причина? В страхе невероятной силы? Я прижалась к нему всем телом, виноват, конечно, его рост, — ведь Пит выше меня, — и это тоже повлияло. Но почему я так поступила? Мой ум так и не находит ответа, мысли беспорядочно мечутся от одной к другой. Когда же я буквально впечаталась в его тело, что-то случилось. Что-то важное, что-то особенное. Но вот только что?

Да, я заметила, что Мелларк перестал дышать, замер, ничуть не двигался, а потом, напротив, стал часто и тяжело вздыхать. И дрожь, конечно, — его тело чуть-чуть подрагивало. Или нет? Или это моё собственное тело немного подрагивало? Даже не знаю, но твёрдо помню одно — из моих мыслей мигом вышвырнуло вон все впечатления о погибающих внизу миротворцах. Ведь тело Пита оказалось прямо подо мной, я могла ощущать своими ноздрями его запах. Мелларк пахнет корицей, пахнет свежевыпеченным хлебом. Даже сейчас, когда он целых две недели не подходил к печи, поскольку мы готовились к Играм, — Третья Квартальная Бойня всё-таки. А ещё он пахнет потом. Он внезапно вспотел, — наверное, от ужаса, который мы оба видели. Я тоже начала покрываться горячим, очень горячим потом. Боюсь, что страх тут совершенно ни при чём. Но мне самой страшно думать об этом. Мало ли что мерещится. И ещё это странное чувство тяжести внизу живота. Да нет, бред какой-то. Вот до чего доводят людей Капитолий и Голодные Игры. Сумасшествие полное. Можно уже санитаров вызывать. Я мысленно посылаю подальше свой ехидный разум. Нашёл время.

Ко всему прочему, я была очень легко одета. В Тренировочном центре весьма жарко, поэтому это совершенно объяснимо. Для меня остаётся полнейшей загадкой и тайной вот что: это было не так, как в поезде, во время Тура, когда мы с Питом фактически спали в одной постели. Тогда я не ощущала ни чувства опасности, ни стыдливого чувства, ни чувства необычной обеспокоенности. Мне было просто страшно до жути и Пит был мне нужен, чтобы спастись. А сейчас… я не знаю!

Вот и сейчас Пит опять мне помогает. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в норму. Как-то всё это очень странно и необычно, неудобно, всё бельё мокрое. Вообще, полный абзац, докатилась. И тут же чувство стыда заводит свою любимую шарманку: «Эх, ты, тоже мне Сойка. Да и Сойка ли ты вообще? А как ты будешь бороться за свободу против власти Капитолия, ты подумала об этом? Или это всё фигня? Запрыгнула, понимаете ли, на Пита, как хищная и дико голодная самка, и ничего, всё путем, ничего не случилось? Совсем совесть потеряла!».

Я всё еще казню саму себя, не очень, правда, понимая, за что. Ломаю голову, что же мне со всем этим теперь делать, как вдруг я слышу громкий возглас Финника. Мы с Питом спешим узнать, что там случилось и выбегаем на лестницу.

— Да в порядке я, — тихо говорит самая древняя и заслуженная, наверное, победительница в Панеме. Она не одна, её ведёт под руки наверх подготовительная команда Четвёртого Дистрикта во главе с стилистом, молодым мужчиной лет тридцати-тридцати пяти с волосами ярко-оранжевого цвета.

— Мэгз, как же так, я был должен сам тебя отнести, — сокрушается побледневший Финник. У него вид школьника, который забыл вчера подготовиться к уроку.

Вот тебе и красавчик.

Проблема в том, что Одэйр не может, как мы с Питом, помочь морфлингистам донести свою пожилую стилистку. Поскольку он же предводитель нашей экспедиции, наш проводник в здании центра, будь оно неладно!

Но тут я ещё раз вижу свидетельство единства дистриктов.

— Мисс Флэннеган, вы позволите? — вложив в эту фразу невероятное количество утончённости и смирения, говорит огромный Брут. Он же может её поднять и нести одной рукой! Как-то не верится в это, у меня невероятно странное чувство, — как же он переменился, Второй. На тренировках у него словно была на лице маска угрюмого и мрачного, весьма неприятного типа. Он точно играл роль «злого профи, супермашины-убийцы, главного тренера машин-убийц». А сейчас он другой, не такой, как раньше. У него капитолийский выговор, но гораздо сильнее, чем на интервью и на тренировках. Тут какая-то тайна, и я хочу её знать! Опять ничего не понимаю. Меня внезапно душит ярость. Они опять ничего не говорят. С усилием беру себя в руки. Ты же сильная, Китнисс.

Мэгз улыбается, слова гиганта её, опредёленно, очень обрадовали. Четвёртая при помощи Финника залезает на спину Брута и я, только потому, что стою лишь в пяти шагах, слышу её негромкие слова:

— Спасибо тебе, Горец!

Меня охватывает удивление, и я даже забываю о своей ярости. Горец? Почему она его так назвала? Да, Брут родился высоко в горах, но я уверена целиком и полностью, что Четвёртая так сказала специально.

Но на этом представление не заканчивается. Мэгз поудобнее устраивается на его спине, а Второй вопрошает Одэйра, который молчит, и, кажется, определённо находится в некоторой растерянности. Смущён ещё, вероятно:

— Мистер Одэйр, вы не находите, что мистер Мелларк и мисс Эвердин в особенности, не могут отправляться вниз прямо сейчас? — в его обманчиво-беспристрастном голосе я явно слышу нотки тонкой, не обидной, но всё же иронии.

— Им нужно переодеться, Финник, кто знает, куда нас занесёт, или внизу сквозняк. Китнисс вообще в положении, мы все слышали… — нравоучительно говорит вместо Одэйра Кашмира. И только сейчас я замечаю — все победители одеты либо в тренировочные костюмы, либо как Чума, который на костюм надел кожаную жилетку. Лишь мы с Питом одеты так, словно на лёгкую прогулку собрались. Пит ещё ладно, но вот я-то точно одета неподобающим образом. Мне бы свитер Цинны сейчас!

— Я поднимусь наверх, — недовольным голосом произносит Пит. Ну нет, ещё чего, ни за что его не отпущу, он мне нужен! Хотя его недовольство, уверена, направлено только на самого себя. В этом случившемся конфузе Пит винит только самого себя, подозреваю.

— Давайте, я схожу? — предлагает Энобария. Верно одно: подходящую для девушки одежды она найдёт быстрее, чем Пит. Ведь если мы «делаем отсюда ноги», как совсем недавно рекомендовал мой напарник, полезно запастись одеждой по максимуму. Как же я сразу об этом не подумала? Ах да, я же бежала от Пита со всех ног, где уж там думать о пустяках. Которые, между прочим, могут однажды спасти тебе жизнь, не дать замёрзнуть, к примеру. Поэтому я говорю:

— Я «за», но ты можешь принести не только костюм, но и пару моих штанов, потеплее, чем эти? И ещё чёрный свитер Цинны. Пожалуйста.

— Не вопрос, — говорит мне почти мягко Вторая и поворачивает голову к Бруту:

— Идёмте, Учитель.

Учитель?

— Конечно, Дорогая! — куда более мягко, как кому бы то ни было, отвечает Брут и Вторые стремительно поднимаются наверх. Команда подготовки Четвёртого Дистрикта старается от них не отставать, но сделать это им весьма непросто. — Ждите нас через восемь минут, — напоследок слышим мы могучий бас Второго.

Что он сказал? «Дорогая»? Что он имеет в виду?

— Китнисс, как ты думаешь, а чего вдруг они начали выбалтывать все тайны? — спрашивает меня «на ушко» Пит. Слишком близко подобрался. Вот подлец, однако, до чего же парни непонятливые — Пит решил, что я теперь ему позволю «залезть» в моё личное пространство. Я отталкиваю Мелларка. Имей же совесть, пекарь!

Однако я делаю это слишком грубо, и моей расплатой за это действие становится пристальное внимание Эрроу, победительницы из Пятого. Приходится, криво улыбнувшись, притянуть Пита обратно, поближе, мол, «ничего не было, мы вместе». Я радуюсь тому, что физиономия у Пита нереально идиотская, он ничего не понимает и не может скрывать это. Поаккуратнее надо, Китнисс, нельзя посторонним давать повод залезть в наши отношения с Питом. Нельзя. Нежно обнимаю Пита правой рукой и отвечаю подчёркнуто громче, чем нужно:

— Революция! Вот все языки и развязались!

Пит молчит. Видимо, переваривает то, что я только что сделала и проявляет полную апатию, больше не пытаясь проявить инициативу. То, что, собственно, мне и нужно. Но Эрроу и оставивший попытки догнать Мэйсон Чума обращают на нас с Питом своё внимание. Вот блин, доигралась, теперь нас в покое не оставят. Мы опять в центре внимания! Чёрт, чёрт, чёрт!

— Нет, не в этом дело. Это проиходит потому, что Плутарх вырубил всю аппаратуру Супрефектуры, всё здание нашпиговано ею «под завязку»,— говорит Эрроу и пристально на меня смотрит. Внимательно изучает моё лицо. К счастью, мои уши и физиономия больше не горят.

— Супрефектура? А это что такое? — как ни в чём ни бывало задаёт вопрос Пит, молодец, мне тоже хочется узнать. Что там служат миротворцы, это понятно, но это слово, сказанное Финником... Мне важно понять, кто нас собирается арестовывать.

— Самое страшное во всём Панеме словечко. Неужели вам обоим ни разу не довелось его слышать? Удивительно. Ты, девочка, такой костёр запалила, а тебя пока Сноу пальцем не тронул и Каллиопа сама к тебе в Двенадцатый не заявилась, — серьёзным и холодным голосом отвечает мне Эрроу. Глаза у неё умные, а взгляд жёсткий, у меня мурашки по спине. Но со мной рядом Пит, признаю, что это главное сейчас. Есть тот, кто защитит, и даже спасёт меня, если что. Подозреваю, что у них с Хеймитчем тоже тайный договор — защитить меня.

— И охота же тебе детей пугать, Пентли*, — негромко, насмешливо, но без намёка на улыбку говорит ей Чума.

— Дети? Где уж там? По-видимому, их обоих Эбернети берёг, они за ним, как за каменной стеной были. Но его здесь нет! — с серьёзным выражением лица отвечает Седьмому Эрроу. Я же начинаю от ужаса падать в какую-то яму. Приходит понимание, что я ещё ничего не знаю об ужасах, которые творятся в Капитолии. Особенно после того, что я видела из окна. Меня бросает в невидимую дрожь.

— Китнисс обеспечивает заработок своей семье с одиннадцати лет. Она, а не её мать, глава в их семье. Часто ходила в лес одна, до рассвета, два человека во всём Двенадцатом не боялись ходить за кордон, — негромко, но очень твёрдо отвечает ей Пит. Эрроу медленно переводит на меня взгляд, в её голубых глазах я будто читаю: «Эта девочка??? Она даже не подозревает, в какую крутую игру её ввязали, ваши Игры были детскими игрушками в сравнении с этими, взрослыми жестокими Играми!»

Эрроу переводит взгляд на Пита и её брови лезут вверх: секунда, две. Лицо Пита каменеет, ожесточается, перевоплощаясь в невероятно жёсткое, полное ненависти и злобы! Взрослое и зрелое. Одновременно теряюсь я сама: где мой добрый «мальчик с хлебом», и кто вообще это Чудовище? Несколько долгих секунд Он смотрит на Эрроу, а сбоку на Пита внимательно смотрят тёмно-серые глаза Седьмого. Но они симпатизируют моему напарнику. Медленно лицо Чумы становится прежним, но по-прежнему очень озабоченным и безрадостным.

Эрроу, которая явно удивлена не меньше, чем могло показаться, спокойно говорит:

— Вы оба спаслись, невероятное везение то, что вы оба живы. — Она вновь перевела взгляд на меня и тяжело вздыхает, а затем продолжает, обращаясь к Питу, — Китнисс никогда не узнает, что такое «бремя Победителя». Ты её сбережёшь. И не смотри ты так на меня! — Под конец ставшие вместо голубых почти тёмно-синими глаза Пита явно нервировали Пятую.

— Ладно, Пентли, достаточно, позавидовала… — раздался резкий, неприязненный бас Чумы, на что Эрроу неожиданно тихо ответила:

— Я предупредила. Её.

Чума хотел что-то сказать, но мы все услышали громкий голос Финника, он настойчиво звал нас:

— Пит, Китнисс!!! Где Пит и Китнисс? Срочно позовите их. Эвердин! Мелларк! Идите сюда!

Мне приходится чуть ли не протискиваться через белые мундиры миротворцев. Несмотря на то, что Пит впереди и «пробивает нам дорогу», я миную разглядывающих меня с интересом диких, уже проголодавшихся хищников Стайнеров и… бесящий меня с невероятной силой насмешливый взгляд Мэйсон, а ещё издалека я замечаю блестящий предмет на запястье Финника. Он поднял руку, как бы специально говоря мне: «Китнисс, смотреть сюда!». Я вижу золотой браслет Хеймитча!

У меня вырывается:

— Откуда он у тебя?

Одновременно с этим я слышу негромкий смешок у меня за спиной. Кажется, это Блеск, и посеревшее, напряжённое лицо Пита моментально разглаживается. Мой напарник искренне улыбается, а Одэйр посмеивается, улыбается ему в ответ. У меня начинает улучшаться настроение, слова Эрроу… я забываю их! Прорвёмся, в конце концов! Меня охватывает кураж.

— Ваш ментор дал мне его, и одновременно наказал, чтобы я привёл вас целыми и невредимыми, иначе… не буду говорить, — Мэйсон при этих словах разражается недобрым смехом, но перебить Одэйра даже и не думает. — Но кроме этого, я хочу вас ввести в курс дела. И быстро, пока никто из «великих мира сего» не может нас слышать. Мистер Хэвенсби вывел из строя всю подслушивающую аппаратуру, чтобы президент ничего не мог узнать. Вы оба заметили, как откровенны стали все победители? Все говорят, что у них на языке, а в Панеме никто не может позволить себе этого. Никогда!

— Глухой бы и тот заметил, — слышу звонкий сильный голос Кашмиры.

— Мистер Саммерс очень изменился, — говорит Пит.

— Горец? — А это насмешливый баритон Блеска. — Да просто он обратился своей светлой стороной.

— А почему вы его называете «Горцем»? И почему он назвал Энобарию «Дорогая»? — Я, пользуясь моментом, как на охоте, быстро спешу удовлетворить своё любопытство. Вокруг раздаётся негромкий одобрительный смех победителей, и я получаю максимально подробный ответ:

— Так он родился в округе Дьюри. Это самый глухой уголок Второго Дистрикта, там живут самые жестокие мужчины в Панеме, — говорит Блеск.

— Полегче, братик, по лезвию ходишь… Родина горца — самая недоступная горная долина вдали от обитаемой части Второго. Каждый её житель носит на груди нож, даже дети, даже девочки. Я сама у Брута видела этот нож, он и сейчас при нём, — не перебивает, а продолжает за братом Кашмира. — Нож Горца, и он просто огромный, ножны серебряные, стоит вообще нереальных денег.

И я понимаю, почему Брут не носил его на тренировках, ведь такую вещь заметили бы абсолютно все.

— Убийства там происходят каждый день, все горцы невероятно гордые и упрямые. А законы чести! Если кто-то заденет честь Горца, он сдерет с виновника кожу живьём, — вступает в разговор один из миротворцев, огромного роста мужик с ярко-красной, весьма свирепой физиономией. Типичный миротворец, настоящий громила, которым пугают в Шлаке непослушных детишек: «Придёт Злой Миротворец и тебя украдёт!».

— Оскорбленная честь смывается только кровью, — говорит ещё один из миротворцев, более похожий на человека, — и это не только в Дьюри, но и в местечке Виджморроу, у меня дома.

Третий миротворец утвердительно качает головой, а второй, физиономия которого, как мне показалось, более умная, говорит мне:

— Китнисс, Энобарию прозвали «Дорогая» ещё в Академии, она дочка «большой капитолийской шишки», генерала, а на 62-х Играх спонсоры становились в очередь, чтобы оплатить ей подарок, вот прозвище к ней и прилепилось.

Чётвёртый миротворец решительно замотал головой и толкает второго в плечо:

— Мардоний**, ты чего натворил? Китнисс, не называй Эну «Дорогая» без спросу, не надо. Эна, конечно, девушка отходчивая, но характер у неё… — Он замялся, подбирая слова помягче. В это время начался самый настоящий гогот: как конь ржёт Блеск, его сестра веселится от души, не менее громко хохочут Чума с Фрезером, Финник, как ни старается сохранить серьёзность (всё-таки, он наш главарь!), тоже не удерживается и прыскает от смеха. Сдержанно смеётся даже Эрроу. А лицо Пита принимает несерьезно-глумливое выражение, а его губы изгибаются в улыбке, но Пит, в отличии от остальных, помалкивает.

— Да, Китнисс, не называй так «зубатую», а иначе Бруту придётся вас разнимать. И если он захочет взять с тебя слово быть к ней вежливой, ты не сможешь отказаться, Второй тебя своей воспитанностью «расплющит». Капитолиец он, клянусь всеми деревьями Седьмого, как пить дать! Хы-хы-хы, — ехидно даёт мне совет Джоанна, хотя я нуждалась в её советах не больше, чем в подаренной мне розе Сноу в моём же доме.

— Да. Мне крайне интересно, почему мистер Саммерс так себя ведёт. Как самый настоящий капитолиец, у него даже выговор изменился. На тренировках со мной он был другой, не так ли? — задаёт вопрос Пит. Молодец, и мне любопытно это знать.

— Ты у него спроси сам. Может, он жил в Капитолии, или ещё чего, — щедро даёт ему совет первый миротворец, и тут опять зачинщиком большой ссоры выступает эта мерзавка Мэйсон, так бы и пристрелила её с удовольствием:

— Ха, я слышала, Брут тут лежал тут в психушке, вот и выучился балакать по-капитолийски!

Блеск смотрит на неё как на свихнувшуюся самоубийцу, Финник за одну долю секунды успевает схватить её за руку и заслонить своим телом от миротворцев. Трое из них моментально двинулись к Седьмой с самыми недобрыми намерениями, их глаза становятся глазами прирожденных убийц, которыми миротворцы, собственно, и являются. Чума и Фрезер встают по правую и по левую сторону от Одэйра. Назревает кровавое побоище. И тут я слышу голос первого миротворца:

— Ты, сука, сейчас станешь безгласой, станешь!

И тут внезапно во мне снова пробуждается ярость: «Ну почему всегда так? Почему, что бы ни случилось, всегда выигрывает один Сноу? Мне плевать на Мэйсон, мне и самой её порой очень хочется убить через каждые десять минут, а уж вырезать её поганый язык — так и чешутся руки, но кто же мне даст? Победители, особенно Финник, её в обиду не дадут, у Фрейзера автомат, у Чумы тоже… Автомат? Точно!».

Я внезапно ощущаю оружие в руках. Сейчас я им устрою представление. Помню, что Пит сказал не направлять его на людей, но насчёт того, чтобы не нацелить его в потолок, Мелларк не говорил.... Я медленно поднимаю ствол автомата миротворцев кверху и в это же время ору:

— Стойте, или я стреляю! — Надеюсь, у всех в их головах «намертво вбито», что я очень метко стреляю. И я не промахиваюсь!

Миротворцы замирают на месте, даже этот первый громила. Всё-таки автомат — не игрушка, нажму курок, обрушу потолок!

Затем мне на помощь приходит Мелларк:

— Да, господа, вам лучше не шевелиться! Китнисс вполне может выстрелить, просто от испуга, кто-то один шелохнётся и она среагирует. — Пит внимательно осматривает собравшихся на лестнице. Мы находимся на лестнице между пятым и четвёртым этажами Центра. Видя, что всё заперли, Мелларк продолжает очень спокойным и уверенным голосом:

— Господа! Я не буду никого уговаривать, но здесь очень неудобное место для драки. Слишком многие пострадают. Не самый хороший вариант, не правда ли? — прибавляет Пит, заметив, что миротворцы недовольны и не очень склонны прощать Седьмую «просто так». Тут я с ним совершенно согласна, мысленно, но если хоть кто-то дёрнется — нажму на курок, не вопрос!

Но Пит находит убедительные слова и для них, дипломат прирождённый:

— Я понимаю, Джоанна очень дурно поступила, но момент для драки сейчас крайне неподходящий. Сюда едет команда Супрефектуры, нам надо выполнить задуманное. Кроме того, кто притащит раненых в планолёт? Вы о них подумали?

Второй миротворец быстро поддерживает Пита:

— Да, сейчас не время, если кто-то из нас будет ранен, того возьмут в плен. Мы все тут мятежники в глазах правительства, и смерть в застенках Супрефектуры будет очень медленной…

Эти слова сразу, за секунду, отрезвили самые горячие головы. Тут и гадать нечего.

Пит решает сказать ещё кое-что, что пришло в его светлую голову:

— Мистер Саммерс один справится с мисс Мэйсон. Зачем ему защитники? Пусть Мэйсон держит ответ перед ним сама!

И неожиданно, за нашими спинами, поскольку все головы сейчас повернуты в сторону мерзавки Джоанны, сзади с лестницы, сверху, раздаётся сильный спокойный бас Брута:

— Мистер Мелларк прав! Недопустимо сейчас ставить под удар своими действиями наш план. Мистер Одэйр, ведите нас вниз!

Я открываю рот: как он это проделал, Второй ведь весит раза в два-три больше, чем я, но передвигаться так тихо? Я ничего не услышала, Брут спустился вниз по лестнице без единого, самого тихого шороха. Немыслимо для такого огромного мужчины. Короче, я в глубоком ауте. Все присутствующие, кстати говоря, тоже. Но это ещё не всё!

— Господа, а кто мне объяснит, а в чём же причина инцидента? Что такого сказала мисс Мэйсон? Я просто не успел этого расслышать.

При этих холодно-спокойных, без единой эмоции словах Второго у меня холодеет спина — если он таков, как его описывали, жестокий и прямой как стрела Горец, Джоанне несдобровать, — он придушит её, как котёнка, Финник, возможно, попытается помешать. Но, мне кажется, у него нет шансов.

Все в ужасе молчат. Доносчиком, который после станет причиной смерти Мэйсон, никто становиться не желает. Но тут неожиданную дерзкую отвагу и мужество выказывает сама Седьмая, я замираю, слушая её ответ Второму:

— Я сказала, мистер Саммерс. Я... слышала от моего хорошего знакомого, что вы были.. в психушке, в Капитолии. — Вот уж отчаянная голова, неужели она такая безрассудная? Хотя лицо у неё сейчас белое, как молоко.

Я слышу ответ, и моя нижняя челюсть падает вниз. Ух, придется теперь её искать. Вот уж эти ненормальные победители Голодных Игр, все чокнутые, как один.

— Ах. вот оно что? Понимаю. Вы очень неосторожны, — Голос Брута холодный, как мороз в конце января в Двенадцатом Дистрикте. Но, кроме того, я подмечаю поразившую меня деталь: в голосе огромного, никак не производящего впечатления «доброго дяденьки», Брута нет ни одной злой нотки в голосе. Спокоен.

Тем временем, Второй продолжает объяснять:

— Да когда это было? Знаю, мисс Мэйсон, у кого такой длинный язык, ох уж этот болтун Ксеркс! И он всё неверно вам пересказал. Та лечебница была местом, где лечили не больные головы, а расстроенные нервы. Я, собственно, и лечил там свои нервы после моих игр. Верно то, что это здесь находится, в предместье Капитолия. Кошмары, мне никогда не снились плохие сны, а тогда «скрутило» с невероятной силой, еле удалось выпутаться, и с тех пор я не вижу снов вовсе...

Думаю, что и для Джоанны этот ответ стал страшным потрясением: глаза её сейчас, как два огромных блюдца, а рот распахнут, того гляди, птица залетит! Я втайне злорадствую, мне забавно видеть, какой дурой сейчас выглядит Седьмая. Но и другие победители смотрят на Гиганта широко распахнутыми глазами. Брут это замечает и говорит:

— Это несправедливо. Почему это достоянием нашего круга (о, как! — отмечаю я про себя) стали только истории из моего прошлого? Господа, расскажите и о себе что-нибудь интересное, тогда и я поведаю пару интересных историй.

Ясно, что он иронизирует, вот только меня абсолютно сбивает с толку его жёсткое, волевое, не очень-то приветливое лицо, в котором не читается и намёка на улыбку. Всегда. Брут никогда не улыбается, вот и пугает всех вокруг. Убойная стратегия, замечу, но это маска, и сейчас он её приоткрыл, в итоге — все в трансе.

После слов Брута я слышу слова нашего предводителя — Финника Одэйра. Наконец-то делом займёмся.

— Поспешим вниз, друзья! Джо, давай-ка я тебе заклею рот клейкой лентой, пока мы не прибудем на место, мне так спокойнее будет... Нет у нас больше времени на задержки.

Мэйсон, по-прежнему белая как мертвец, ничего не отвечает и Одэйр уверенно тащит её за собой. Я успеваю заметить, что Чума с трудом сдерживает своё желание отматерить свою землячку, просто-таки по-чёрному, а Блеск Стайнер молча разводит могучие руки в сторону, после чего, крепко держа сестру за руку, также начинает спускаться по лестнице.

А что же я?

Я прижимаюсь посильнее к Питу и тихо-тихо говорю ему, наклонившись к самому уху, так, чтобы никто не мог меня подслушать:

— Ты — хороший, Пит, поэтому не обижайся на меня, если что. Революция, сам понимаешь... Да и Игры сделали нас с тобой очень нервными. Я, понимаешь, сейчас на взводе, пока мы не вырвемся из Капитолия. Мне страшно, я вся как на иголках, слишком много приключилось... Жуть.

И Пит сам крепко меня обнимает, не обращая внимание на сдержанное любопытство победителей, и шепчет, также практически шёпотом, мне на ушко. Интимненько так, вот мерзавец. Но сейчас я его не отталкиваю. Не хочу.

— Я всё понимаю. Не дурак. И ты на меня не обижайся.

Стоп! И на что это я должна обижаться?!

Примечание к части

Прим. автора:

*Пентли, от англ. Pently — "наказание". Прозвище Эрроу, победительницы из Пятого.

**Мардоний — персидский полководец древности, был приближенным царей Дария и Ксеркса (имя которого носит болтун, рассказавший Джоанне про лечение Брута в клинике нервных болезней, и сказавший, что это была психлечебница). Погиб Мардоний в битве при Платеях, в котором спартанский царь Павсаний практически уничтожил персидскую армию царя Ксеркса.

POV Петрония.

* * *

За четыре дня до интервью трибутов Третьей Квартальной Бойни.

Когда тебе шестнадцать лет, всё видится простым и ясным. Да — это да, нет — это нет, хороший — так хороший, мерзавец — так значит, мерзавец. Чёрно-белый простой мир, но только не в моём случае. И виновата в этом моя семья!

Моя мать — обычная капитолийская медсестра, оклад в 1862 капитолийских доллара в месяц, страховка третьей степени, и она засыпает перед телевизором. Инстинкт. Зато реакция мгновенная: когда я однажды сделал попытку сесть за обеденный стол, недостаточно тщательно вымыв руки — так сразу получил выговор, ещё и моей гувернантке влетело по первое число. Ну, ей так и надо: ведь та ещё вертихвостка. За что наша семья платит ей 2213 капитолийских долларов в месяц, я даже не представляю.

Когда был жив отец, то было несколько проще, хотя работка у него была хлопотная: шесть дней в неделю кататься по дистриктам. Мой папа был старшим контролёром регистрации населения Панема, оклад в 8779 капитолийских долларов ежемесячно, но я его только по воскресеньям и видел. А полтора года назад он умер. В тот год, наверное, моя жизнь и рухнула…

Мы переехали в большой дом, три этажа. Теперь у нас живёт прислуга (когда был жив отец, кроме няни, в то время, как я был совсем карапузом, да кухарки, мисс Гленн, у нас никакой прислуги и не было вовсе), а тут — пятнадцать человек одной прислуги, которые не сколько прислуживают, сколько подсматривают, подглядывают и подслушивают. Это просто омерзительно! Никогда не любил интриг, а уж когда они происходят в твоём же доме… Ненавижу.

Дом принадлежит нам, но он куплен на деньги моего деда. Полтора миллиона капитолийских долларов. И никаких тебе кредитов, дед их терпеть не может, хотя банкиры готовы ссужать ему деньги беспроцентно. Но дед об этом и слышать не желает: даже моей матери, — да что там мама, он даже прислуге запретил брать банковский кредит. Только наличные. Дед никогда не задерживает прислуге жалование. Напротив, я слышал собственными ушами, как он обещал нашему садовнику выплатить долги садовникова сына, которого за растрату казённых денег арестовали миротворцы, дед внёс за этого игромана 50 тысяч, между прочим. И с жалования садовника дед ни вычел ни доллара!

Почему же?

Эх, это долгая и совершенно секретная история, я её больше года держу в себе. Потому что очень опасно. Странная у меня семейка, необыкновенная, пожалуй, во всём Капитолии второй такой нет.

* * *

Когда мне было тринадцать, я однажды в школе заметил, как двое моих одноклассников, Софокл и Гораций, испытывают некоторый интерес, то есть симпатию, к одной девочке, скромной тихоне по имени Идиллия. Мне пришла в голову мысль подшутить над ними. Я завёл разговор с своим приятелем Виринием и как бы невзначай произнёс: «а ты знаешь, что Гораций любит Идди?». Так все мы называли Идиллию. Расчёт был на то, что Софокл, гордый, вспыльчивый и весьма самовлюблённый мальчишка, услышит мои слова. И он услышал… Я словно пустил с горы камень, с которого начался камнепад. На следующий день они то ссорились, то задирали друг друга, и, наконец, в конце учебного дня подрались. Весь класс их разнимал, а Идиллия была вся в слезах.

Вариний бы никогда не проговорился, ведь он — мой товарищ! Совсем другое дело — моя соседка по парте — Лаодика. Она догадалась обо всём и, недолго думая, заявила, что я подлец. Мы поссорились, я пытался оправдаться, но она и слушать меня не желала. Но настоящая расплата для меня наступила, когда обо всём узнала Арсиноя. Соседка по дому, старше меня на один год, красивая, но самое главное — умная девчонка. Она то была влюблена в меня, то меня ненавидела. С ней мне всегда нужно было держать ухо востро. На третий день Арсиноя неожиданно наябедничала моей матери. Как она только её «поймала»? Моя мать приходит с ночной смены в час дня, а с вечерней в одиннадцать вечера! Мать, недолго думая, устроила мне взбучку и забыла о случившемся, поскольку она — человек отходчивый и незлопамятный. Но, на мою беду, в ближайший День Памяти Арсиноя и моего отца посвятила в эту историю, про которую я успел давным-давно забыть. Гораций же к тому времени, — прошло больше месяца, — уже покорил сердце Идиллии, а Софокла перевели в другую школу. Но отголоски этой истории настигли меня, как стрела: меня ожидал серьёзный Разговор с отцом в его кабинете!

Мой покойный отец был человек замкнутый, немногословный и строгий. От него я узнал всю страшную силу слова. Отец как-то обмолвился при мне, что «словом, Петроний, можно убить. Такая сила заключена в нём». Я это запомнил. Ни мать, ни отец никогда меня не били, а ведь в Капитолии это не редкость. И родители запрещают это моей гувернантке, а я ведь знаю, что у неё чешутся руки. Да, я вообще не подарок.

Отец говорил со мной тихим, спокойным голосом, но именно этот тихий отцовский голос пробудил в моей душе раскаяние, которого до того и в помине не было.

— Ты, сын мой, почувствовал свою силу над людьми. Ты можешь влиять на них, это свойство всей нашей семьи. Твой дед такой и я тоже, но ты оступился, Петроний. Ты натравил тех мальчишек друг на друга, пробудил в их душах ненависть и зависть. А девочка? Ведь ты и ей причинил большой вред, ведь она страдала, не так ли? А чем она заслужила его? Я недоволен тобой, сын! Не тем, что ты поступил так, но тем, что был легкомыслен! Обещай мне, сын, думать впредь, перед тем как использовать наш семейный дар.

— Дар? — порядком удивился я. Я-то думал, что всё получилось само собой, что ничего особенного не случилось.

— Талант, дар, свойство души, да назови его, как хочешь. Ты наделён способностью убеждать, вселять уверенность или сеять сомнения и рознь в очень большой степени. Это называется одним словом — Манипуляция. Довольно сложное слово, но ты запомни его. Это оружие, опасное оружие, вот что это такое. Будь осторожен при обращении с ним. В противном случае ты можешь пострадать сам, а, может быть, — отец замолчал, заметив моё большое смущение и страх, вздохнул, взял в ладонь мою правую руку, и закончил, постаравшись меня успокоить, — погибнуть, поэтому научись пользоваться своими способностями и научись себя сдерживать. Ну, ты понял меня, сын?

— Да, отец, — ответил я совершенно спокойным голосом.

* * *

Этот разговор вообще сильно повлиял на меня. Мне в голову запала фразочка, — со мной так иногда бывает: «Если подкладывать другим на стул скрепку, то однажды ты сам сядешь на эту скрепку!». А потом произошла очень интересная вещь — во-первых, я внезапно пошёл на примирение с Арсиноей, и мы с того самого дня крепко дружим, а, во-вторых, Лаодике при встрече я сказал, просто и ясно, после чего она очень смутилась и улыбнулась мне:

— Я — подлец!

Вариний очень этому удивился и сказал мне в тот день:

— Ну ты даёшь, не ожидал! Не знал, Петроний, что ты такое можешь — извиниться перед девчонкой!

Дружба с Арсиноей помогла мне научиться ещё кое-чему полезному — слушать чужие советы. Ведь я всегда считал и считаю, что я — неглупый и смышлёный парень. К чему мне чужие советы? Я и сам прекрасно справлюсь, а уж чтобы послушаться девчонку?.. Но я открыл для себя что-то новое, очень важное и это мне стало сильно помогать в жизни. Арсиноя сказала мне неделю спустя после разговора с отцом, где-то так:

— Мистер Гальба (так звали моего папу) прав, как всегда. Но я думаю, Петроний, что этот твой дар можно употребить по-другому. Он может кому-нибудь помочь.

Я сомневался в этом, и очень сильно, но потом, сидя на уроке геометрии, мой взгляд привлекли Манлий и Аполлинария. Они сидели на разных партах, но оба были видны мне. Аполлинария ничем не уступала мне в математике, и сейчас контрольное задание она уже решила. Как и я сам. А вот Манлий, определенно, был в полном отчаянии — косинусы не давались ему совершенно. Как же ему помочь?

И тут я придумал хитрый план — для него нужно двое, я и Аполлинария, как раз то, что надо! Как только учитель Валерий Корв отвернулся, я быстрым жестом дал ей знать, что сейчас будет брошена записка. В самой записке я написал:

«Услуга за услугу! Ты помогаешь решить задачу номер пять, а я помогу тебе, когда попросишь».

(Она знала, если что я обещаю, то, прямо как Горец из Второго Дистрикта, всегда держу своё слово).

Задача была решена и, по моей команде, когда учитель Валерий снова отвернулся, послана Манлию. Это и спасло его от штрафных пятидесяти баллов. Крайне неприятная переспектива, надо сказать, — для того, кто набирает сто штрафных баллов, плата за обучение удваивается. А родители Манлия были лишь — клерком в «Капитолийской Лесной Компании» (отец) и бухгалтером в Управлении водопроводных сетей города Капитолий (мать). Их общий бюджет не превышал 6000 капитолийских долларов в месяц, а обучение в Лицеуме номер Пять, где я тогда учился, составляло 880 капитолийских долларов!

А как же ответная услуга? Тогда я не знал, какая она будет, но через три дня я с удивлением заметил, что Манлий блестяще справляется с заданиями по панемской литературе. Стихотворение Кретика Бремертона! Наизусть и без запинки, восемьдесят семь строф! Я сам только с второго раза их запомнил, а Манлий сделал это с первого! И тогда меня осенило: я знал, чем они (Манлий и Аполлинария) могут помочь друг другу! Каждый из них может дать другому то, в чём он нуждается.

Он ей может помочь по языку и литературе.

Она ему уже помогла по математике!

А я, что же получу я? А я сдержу своё слово, немаловажное приобретение!

И я помог им обоим, несмотря на то, что Аполлинария до того момента смотрела на Манлия, как на пустое место, а он относился к ней с предубеждением и, более того, с презрением. «Она — длинная и слишком худая. Не девчонка, а сосна!». Но они оба были разумными, и я убедил каждого из них в отдельности, что польза от такой дружбы («Сотрудничества», схитрил, специально сказал я) будет бесспорной. Особо сильно заартачилась девчонка. Ей больше всего не нравились его светлые, жёсткие, непокорные кудри, которые вечно стояли торчком. Но перед силой моего убеждения Аполлинария всё же не устояла. И они подружились! Это была самая странная пара в нашем классе, да и во всём Лицеуме, пожалуй.

Их объединяла сильная воля и природный ум, а всё прочее категорически разнилось. Они ругались, спорили, мирились, снова ругались, но это не препятствовало их Сотрудничеству: репетиторы не были предусмотрены ни в его, ни в её семейном бюджете. Её отец служил делопроизводителем в «Капитолийской Электрической Компании» и его оклад был всего 3890 капитолийских долларов в месяц, а мать сидела с её маленькой сестрёнкой. А репетиторский урок панемской литературы стоит 62 капитолийских доллара, между прочим!

А я убедился на практике в правоте Арсинои — мой дар действительно можно использовать по-разному, он может навредить, но он может и помочь.

А через два года, один месяц и восемь дней умер мой отец…

* * *

Ничего на этом свете не происходит внезапно, и ничего не происходит «просто так». А если быть внимательным, то события из категории «что-то будет» можно заранее заметить. Будущего никто не знает, но, если быть внимательным и замечать странные события, то кое-что можно понять и заметить. Вот только «приготовиться» к наступлению «больших неприятностей» не получится. Это я понял не так давно, на очень горьком опыте.

У всех моих одноклассников в Лицеуме номер Пять есть братья и сёстры, печальное исключение — лишь я сам, у меня нет ни братьев, ни сестёр. Хотя есть кузены и кузины, целых девять штук, но об этом как-нибудь потом. Сейчас важно то, что родных братьев-сестёр у меня нет. Причина тому невесёлая — моя мать родила меня в девятнадцать, но роды были очень тяжёлые, она могла погибнуть — я родился слишком крупным! И очень здоровым. Я практически никогда не болею, а если и прихворну, то очень редко.

Кстати говоря, сейчас, в шестнадцать, очень большим и крупным меня не назовёшь — мой рост всего лишь один метр семьдесят сантиметров и вес — пятьдесят три килограмма. Маму спасли, но рекомендовали иметь не более двух детей! Когда мне было шесть лет, она внезапно сильно располнела. Потом я узнал, что такое состояние называется беременность. Должна была родиться моя младшая сестра, но случилось несчастье. Конечно, об этом я узнал недавно и узнал случайно, не от матери.

Моя сестра должна была родиться слепой, глухой и с пороком сердца, то есть очень нездоровым ребёнком, и к ней решили «проявить милосердие» — убить её, не позволить появиться на свет такому безнадёжно больному и несчастному созданию. Знаменательно то, что мой отец был резко против, но моя мама — медик и решение принимали «компетентные специалисты». Маму консультировали несколько капитолийских профессоров. Итог оказался страшным — мало того, что моя сестра так и не появилась на свет, так ещё и моей матери запретили рожать детей!

Она сильно переживала из-за этого. Дело усугублялось тем, что две её старшие сестры, мои тётки, тётя Клео и тётя Сициния, родили с лёгкостью трёх детей. Но больше всего переживал мой отец. Для него эта история была страшным ударом, он именно себя винил в случившейся беде. Но признаю, что до самого последнего времени об этой трагедии я даже не догадывался, я рос счастливым и окружённым любовью своих отца и матери. Я — единственный наследник и давно привык к этому!

Моя однаклассница Сестия Хорнет родилась шестой. У неё два старших брата и три старших сестры, а ещё есть младший брат, Макарий. Правда, надо отметить, что Макарий не сын той же матери, они с Сестией — единокровные брат и сестра. Отец Сестии, мистер Генуций Хорнет, развёлся с матерью Сестии и женился на другой, более молодой девушке, которая и родила Макария. Мой закадычный друг Вариний — четвёртый ребёнок, у него две старшие сестры и один старший брат, Катулл, он старше Вариния всего на год. А вот у Персефоны Джайлз семья маленькая — её отец умер, когда ей было три года, а её старшему брату, Тациту — семь лет. Теперь её мать, миссис Эбуция Джайлз, получает пенсию за рано умершего мужа-полковника миротворцев — 19 тысяч капитолийских долларов в месяц, сдаёт три комнаты в их доме внаём и может не работать вовсе. Но самая большая и самая дружная семья у Весты Борго — девять братьев и сестёр, они живут в большом доме и все там прекрасно помещаются. Мама Весты служит главным санитарным врачом 17-го округа Капитолия, где я прожил пятнадцать лет своей жизни, самых счастливых, полагаю…

Когда я впервые пришёл в Лицеум, в первый же день, на втором уроке, я первым заметил, что на стене висит карта Панема. Она моментально привлекла моё внимание и я подошёл к ней.

— Дистрикты. Я уже слышала о них от папы. А где же Капитолий? Ведь мы все граждане «лучшего города на планете Земля», Капитолия! — услышал я сзади голос и обернулся: красивая девочка с волосами цвета меди оказалась такой же любознательной, как я. Я узнал, что её зовут Астрея МакДжордж, и что её отец — капитан миротворческих войск Панема.

А затем я приметил чрезвычайно интересную закономерность: в нашем классе Астрея и я… Вернее, наши родители могли рассказать нам двоим о существовании жизни за пределами жилых кварталов Капитолия. Все прочие дети и их родители не знали об этом ровном счетом ни-че-го. Ни йоты! Я потратил много времени на расспросы. Общаться со старшими учениками оказалось занятием познавательным, но не очень приятным — я открыл для себя то, что я «маленький», и, наверное, именно тогда я впервые захотел обязательно повзрослеть.

Как бы там ни было, спустя четыре года я твёрдо знал, что из шести сотен учеников Капитолийского Лицеума номер Пять лишь шестеро обладают минимальной, так же, как я, информацией о населяющих дистрикты людях. Моя «деятельность» не прошла мимо преподавателей, но неожиданно я получил одобрение:

— Вы знаете, кто отец этого мальчика? Он — социолог, это у него наследственное. Разрешите ему задавать вопросы про дистрикты официально. Пусть развивается! — сказал нашему классному куратору, мисс Оливии Стимдримз, заместитель директора Лицеума, мистер Каска Ренард. Это случилось, когда мне мне было восемь с половиной лет*.

Итак, я выяснил, — на что у меня ушло несколько лет, — что, кроме Астреи и меня, четверо старшеклассников имеют родителей, которые «служат в дистриктах или постоянно по служебной надобности покидают Капитолий». Один из них был сыном сержанта-миротворца, две девочки-близняшки, Антония и Клеопатра Миллз** — дочери директора горнообогатительного комбината во Втором Дистрикте, а четвёртый, самая интересная личность, Цепион ди Анжело, старше меня на пять лет, его «предок» — служащий Супрефектуры в Дистрикте Восемь. Что это такое, мне тогда выяснить не удалось, но зато именно Цепион обладал бесценной и совершенно эксклюзивной информацией о дистриктах. Мы с ним впоследствии немного подружились.

Но самые потрясающие воображение новости про дистрикты я получил всё-таки от родного отца, как источник информации для меня он был уникален и незаменим в самой высшей, какую только можно представить, степени.

В частности, именно от отца я узнал, что население Капитолия составляет два миллиона пятьсот семнадцать тысяч семьсот человек и каждый год увеличивается на сорок пять-сорок шесть тысяч человек. Что средний возраст его жителя — сорок девять лет, в Капитолии живут более тысячи двухсот человек, возраст которых свыше ста лет. Из тысячи родившихся в Капитолии детей умирает только один. А секретную информацию (так меня предупредил отец, сказав, чтобы эту цифру я никому не озвучивал) — население дистриктов составляет один миллион девятьсот шестьдесят тысяч двести человек.

— Твоя классная куратор права. Ты во всём похож на меня, такой упрямый и не пасуешь перед отказом, — улыбнувшись, сказал мне отец. В тот год мне исполнилось одиннадцать лет.

Мой отец работал в управлении планированием развития дистриктов Министерства ресурсов Панема. Контролёром регистрации рождаемости и смертности, а затем старшим контролёром. И именно его работа — непосредственная причина его смерти в возрасте тридцати шести лет.

Нет, Петроний, не так, всё это ложь, папина работа — единственная причина, почему его убили. И ты это знаешь, просто пока ещё не разобрался в этом…

* * *

Два года назад, когда мне было четырнадцать, произошёл знаменательный случай. Всё началось с того, что дирекция Лицеума решила, что в нашей учебной программе мало сложных и творческих заданий. Мы все узнали, что ко Дню Города Капитолий (6 ноября) мы должны написать особое исследование (реферат на вольную тему). Темы мы могли выбирать сами, но их должны были непременно утвердить. Я подозреваю, что так дирекция желала исключить возможность выбора учениками слишком простых и лёгких тем, нас всех хотели как следует помучить и заставить попотеть в публичных библиотеках.

На придумывание темы нам отвели месяц, а до Дня Города оставалось всего меньше двух месяцев. Вот садисты, всё-таки! Повтор одной и той же темы двумя учениками одного класса или параллельных классов категорически запрещался. Потом, когда оказалось, что приличных и перспективных тем, таких, на которых можно отличиться, а не провалиться с треском, слишком мало, то разрешили одну (или похожую) тему брать ученикам младших и старших классов. Это было единственное послабление.

А ещё всё это было сущим издевательством над всеми нами. От нас потребовали обосновать «актуальность и насущность для нашего передового и достигшего небывалых высот в своем развитии» общества выбранной нами темы. Никому не нужная и никому не интересная тема неминуемо означала неудовлетворительный балл на представлении темы реферата в День Города. Ну и публичный позор, разумеется.

Мне пришлось поломать голову шесть долгих дней над выбором темы. Я заметил, что мои одноклассники, по примеру старших классов, начали «придумывать» темы, весьма близкие профессиям их родителей! Медицинская тема меня не очень привлекала, кроме того, Веста Борго в этой теме обещала быть весьма сильным соперником. Поскольку она с семи лет обожала животных, миссис Борго каждое лето делала Весте шикарные подарки: то стажировку в Океанариуме, то в Зоологическом институте, а в текущем году — подготовительный курс биологического отделения Капитолийского Университета! Счастливая!

«А почему бы мне не взяться за дистрикты? Благодаря моей многолетней любознательности, именно я обладаю максимумом информации про них?» — осенила меня «гениальная» мысль, я же не подозревал, что мои знания смехотворно недостаточны, но другие ученики не знали и этого, поэтому я твёрдо решил — это мой шанс.

Меня сразу настигло тяжёлое разочарование — поход в детскую публичную библиотеку привел к знанию того разгромного для меня факта, что интересующие меня сведения о населении дистриктов имеют постоянное ограничение «для служебной надобности», и вообще, ими могут пользоваться только взрослые!

«Поражение, полное фиаско!» — в отчаянии подумал я. Но так легко сдаваться не в моих правилах, а кроме того, я выяснил факт, крайне меня обрадовавший: аналогичные данные статистики по городу Капитолию не имели вообще никаких ограничений, — ни возрастных, ни каких других. Требовалось лишь придумать и понять, что такого интересного я должен найти в них, что такое «актуальное и насущное» будет содержаться в моей будущей работе.

Спустя две недели я по-прежнему только искал. Зато делал это крайне энергично, и моя мать крайне изумилась моему приходу из «публички» в пол-девятого вечера:

— Петроний, а как же твои уроки? — очень строгим голосом спросила меня мама. Она была очень возмущена.

— Я их закончил ещё в пол-четвёртого, ты же знаешь, этот дурацкий реферат, мне его надо сдать через полтора месяца, вот я и готовлюсь, — и только тогда гневное выражение сошло с её лица, и мама улыбнулась мне!

За время, проведённое в «публичке», я завёл нескольких знакомых из числа сотрудников библиотеки. Такой целеустремлённый и пытливый молодой человек, как я, произвёл на них воистину неизгладимое впечатление. Мисс Ливилла Тимментайри, старший консультант естественно-научного подраздела, провела меня в «святая святых» — запасное хранилище вышедших из употребления книг на электронных носителях.

— Я помню, однажды мне встречалось здесь одно странное название. Мне кажется, что тебе пригодится что-то в этом духе.

— А что это было за название? — Я моментально вцепился в эту возможность, — попасть сюда и увидеть то, что мало кому удавалось видеть. Потому, что это был «давным-давно никому не интересный 100%-ный технологический анахронизм», как рассказала мне коллега мисс Ливиллы — пожилая миссис Мессалина Брэйнсторм.

— «Метод изучения коэффициента имущественного расслоения и его значение в развитии общества».

— Я ничего не понял, но в плане «актуальности и полезности», это как раз то, что мне нужно, — отозвался незамедлительно я.

Через десять минут я держал в руках древний «диск». Именно так назывался блестящий кусок металла, на котором в незапамятные времена хранили информацию в видеоформате. Это было в те самые времена, задолго до основания моей Родины — Панема, за столетия до страшных «Тёмных Времён», когда «озверевшие дикие, враждебные цивилизации, орды» варваров из двенадцати дистриктов под предводительством коварных «деспотов», изменников из Тринадцатого Дистрикта, которые мечтали и желали накинуть на весь наш Панем «тяжёлое ярмо» тиранического режима под названием «демократия», в переводе с древнего вымершего языка — «власть толпы».

Открыв на специальном устройстве (я бы сам никогда не смог бы это сделать, но с помощью мисс Ливиллы это стало возможным) этот самый «диск», я прочитал имя человека, автора этого старинного метода, оно показалось мне крайне странным и ровным счетом ни о чём мне не напомнило — Вашингтон Кэннеди* * *

. Странные же имена были у древних…

Но затем меня ожидала потрясающая, просто фантастическая удача. Мистер Вашингтон Кэннеди разработал очень простой и очень понятный метод, полтора десятка математических формул, даже ученик четвёртого класса легко бы разобрался в них, а я учился в восьмом! (В капитолийских школах учатся с шести лет). Трудность и непонятность этого метода подстерегли меня позже, когда я попытался вникнуть в предназначение данного метода, его цель, ведь мне надо было прилюдно доказать «актуальность моего реферата».

Меня вверг в ступор термин «нестабильность социума ввиду сильного имущественного расслоения» и непонятный термин «революционная ситуация, которая возникает именно из-за этой нестабильности». Слово «революция» сразу меня насторожило и я решил посоветоваться с мисс Ливиллой.

— Ты правильно поступил, Петроний, что пришёл ко мне за помощью. В этом древнем труде содержатся опасные мысли, ведь ты прекрасно знаешь, что это такое и какие неприятности они способны принести, — с большой озабоченностью сказала она. Подозреваю, Ливилла горько пожалела о том, что посоветовала мне использовать этот древний «диск».

Но пути назад у меня уже просто не было: через три дня заканчивался срок, когда я был должен утвердить свою готовую тему у дирекции Лицеума. Мисс Ливилла тоже понимала эту опасность, ведь в случае неутверждения мне грозило либо трёхкратное увеличение стоимости обучения, либо отчисление, несмотря на отличную успеваемость. И тогда мисс Ливилла пришла со мной вместе ко мне домой, переговорила сначала с моей матерью и отдала ей «диск», а через два дня, в воскресенье (срок заканчивался в понедельник) переговорила с моим отцом, т.к. всё равно требовалось его разрешение на мою работу (я же был несовершеннолетний).

— Я не думаю, что этот старинный труд несёт в себе прямую опасность, — сразу высказал свое мнение мой отец. — Допускаю, что в древности подобная «социальная нестабильность» и имела место быть, но Капитолий — самое стабильное и отрегулированное общество. Я утверждаю это, как учёный-социолог! А что касается так называемых «опасных мыслей», госпожа Тимментайри, я — ответственный государственный служащий, и я лично беру на себя труд проконтролировать работу Петрония.

Мисс Ливилла внезапно заулыбалась и сказала:

— Да, господин Эйнстин* * *

, вы же — контролёр.

— Старший контролёр, — позволил себе сдержанную улыбку мой дорогой отец.

Таким образом, я был спасён.

Ну, а далее всё пошло как по маслу: тема была утверждена замдиректора, она ему весьма понравилась. Он так и сказал: «Петроний, я в вас не ошибался, это очень качественная тема, все бы старшеклассники подходили к заданию так ответственно! Можете идти!».

Были ли в процессе подготовки эксцессы? Да, это так — мистер Вашингтон Кэннеди заставил меня неоднократно изумиться в огромной степени. Мне довелось узнать такое, что иначе, как крайне опасные мысли, это всё и не назовёшь. Да что там мысли! Я прочёл новую, кардинально отличающуюся от той, что нам преподавали в пятом и седьмом классах, историю рождения Панема.

Когда я читал эти строки, у меня волосы на голове встали дыбом. Точно говорю. И у меня пропал аппетит прямо перед обедом, из-за чего на меня наябедничала матери наша кухарка, миссис Кляйн. Но меня это ничуть не обеспокоило, поскольку я не мог отойти от этих строк:

«Когда правительство Соединённых Штатов (мне так и не удалось выяснить, что это такое), полностью самоустранилось от вмешательства в действия Комитета новых республиканцев штата Колорадо* * *

(я сумел найти сведения, что на территории этого „Колорадо“ ныне расположен мой родной город — Капитолий) единственным, кто взял на себя ответственность и верховное командование, стал глава Стратегического командования Вооружённых Сил США генерал Стивен Бойд, ставка которого находилась в Аппалачских горах в защитном подземном оборонном комплексе „Либерти“, в котором нашло приют и защиту 50 тысяч военных и эвакуированных туда гражданских специалистов* * *

.

Комитет новых республиканцев, во главе с Нейлом Карпентером, 30 декабря 2119 года объявил себя „единственной законной администрацией, действующей на територии бывших Соед. Штатов Америки“ и о начале строительства новой столицы Новой Республики — Нового Рима. Генерал Бойд отказался признавать самозваную администрацию и издал директиву № 1001 об аресте и задержании КНР и Н. Карпентера и фактическом переходе полномочий президента США к нему, ген. С. Бойду. Военные действия между ними начались весной следующего, 2120 года».

Я от страха едва не прикусил тогда кончик языка, поскольку вспомнил жуткое воспоминание, перепугавшее меня похлеще любых ужастиков. Когда мне было шесть, я ночью проснулся и случайно (совершенно случайно, честное благородное слово) подслушал разговор мамы и отца. Они говорили шёпотом в коридоре. Мама была чем-то сильно взволнована и говорила сбивчиво, с ней, на моей памяти, такого никогда не случалось раньше:

— Гальба! Такой ужас, такой ужас!!!

— Тише, любимая, тише, наш мальчик проснётся, — голос отца был полон силы, уверенности и спокойствия.

— Меня сегодня попросили ассистировать в хирургическом.

— Надо же, такая честь! — Отец иногда, крайне редко, позволял себе иронию.

— Честь? Привезли беднягу и офицер из… ну, понимаешь… приказал вырезать ей язык…

— Тише, тише, Тиберия. Шёпотом говори, у стен есть уши! — Отцовский голос даже не дрогнул.

— Старуха была явно не в себе, её надо было положить на психиатрическое, а они…

— Тише, Тиберия, тише. Так за что гражданка лишилась языка?

— Не поверишь, злонамеренные слухи распространяла. Эй, доктор Гальба, убери руки с моей задницы!

— И не подумаю! А какие слухи эта преступница разносила? — Голос отца стал каким-то странным. Весёлым, что ли?

— Убери, кому говорю. Чёрт, какой же ты сильный! Руки точно сделаны из железа…

— Я был чемпионом студенческого отряда по гребле! Но вернёмся к разговору. Я задал тебе конкретный вопрос.

— А ушей, которые у стен есть, не боишься?

— Не-а. Ты что, забыла, любимая, кто мой папенька?

— Я его боюсь, когда он рядом. Мне всегда кажется, что он читает мысли в моей голове…

— Ха-ха-ха, думаешь, ему интересны твои мысли?

— А твоя мать, она такая властная, как статуя в Сенате. Ты спрашивал про старуху, она болтала, что надо срочно закупать обогревательные приборы и фильтры для питьевой воды. Пятый Дистрикт восстал, Гальба.

— Ясно. Наверное, кто-то в Супрефектуре перестраховался, там тоже не хотят языка лишиться.

— У-ух, нельзя быть таким самоуверенным. Ты что, вообще в жизни ничего не боишься? — Голос мамы был по-настоящему испуганным, поэтому перепугался до чёртиков и я.

— Тише, Тиберия, сына разбудишь. Осторожность никогда не помешает, ты права, Любимая…

* * *

Вспомнив этот разговор, я плотно замкнул уста. Об этом — Ничего и Никому. И, возможно, Никогда.

А само моё «актуальное и полезное» научное исследование мне удалось, как ничто до того, просто на удивление. Я брал указания у мистера Кэннеди, какие цифры мне нужно найти, и находил их сам, или просил найти мисс Ливиллу. Потому что отчасти я задавался вопросами: «что это такое?» и «что это обозначает?». Да, эти данные я совершенно не понимал, или понимал, но лишь совсем чуть-чуть. Но я быстро учился, и, пока суд да дело, то поневоле научился разбираться во многих тонкостях статистической работы, — как это вычисляется, какие приёмы статистики надо использовать. Различные тонкие хитрости, чтобы выполнить работу на «высший балл». (А других вариантов я не допускал в принципе, я же сын мистера Гальбы Эйнстина!). Я просто был вынужден научиться разбираться в совершенстве во всех этих тонкостях проведения простейшего статистического исследования.

В конце упорной двухмесячной работы я, радостный, как никогда ранее, получил искомый результат — полученный мною коэффициент стабильности нашего капитолийского общества равнялся 2.2 балла. Кэннеди писал, что «Предельный пороговый коэффициент, после которого величина социального расслоения уменьшается настолько, что социальная стабильность упрочивается в такой степени, что общество будет совершенно стабильным», равняется 1.9 балла. «Капитолий — стабильное во всех отношениях общество», — написал я, как итоговое заключение, на последней странице реферата.

Презентация моей работы стала моим маленьким триумфом. В конкурсе работ старшего курса Лицеума номер Пять она получила малый лавровый венок — исключительное отличие. Гордость за то, что у меня всё получилось, просто-таки переполняла меня. Казалось — это самый счастливый день в моей жизни! Чувство радости опьяняло меня…

Отец специально прервал свою рабочую поездку в середине недели ради того, чтобы меня поздравить, и приехал вечером четверга (Дня Капитолия) домой. Перед ужином мы с ним уединились в его кабинете, он лукаво улыбнулся и сказал мне:

— Петроний, помнишь, что это твоё задание началось с идеи измерить «коэффициент стабильности» в дистриктах?

Я немного изумился, но сразу ответил, дабы не выглядеть невеждой в глазах отца:

— Конечно, отец, но мне сказали, что такие сведения «только для взрослых», а я ещё молод…

— Но ты — мой сын! Мне звонили из Министерства просвещения и поздравили с твоим успехом. Поэтому мне пришла в голову идея, немного неожиданная, но важно то, что это мне по силам. В моём служебном компьютере хранятся секретные базы данных для всех дистриктов. Они необходимы мне для составления отчётов не только для Министерства ресурсов, но и, мой мальчик, эти отчёты уходят даже в президентский дворец!

У меня полезли глаза на лоб: неужели отец сделает это, использует статистические (совершенно секретные) данные и я узнаю коэффициент стабильности ВСЕГО ПАНЕМА!!! Потрясающе! Я даже в самых дерзких мечтах не смел помыслить о таком!

— Вычисление произойдет автономно, все исходные данные я уже загрузил. Пойдём ужинать, сын, а через сорок пять минут мой подарок будет готов и ты его сможешь прочесть, — с счастливой улыбкой на лице произнёс мой отец. Мы вышли из его кабинета и отец запер дверь на ключ.

После ужина меня в гости позвала Арсиноя. Я так ликовал в душе по этому поводу, что даже забыл про подарок отца. Мы долго с ней разговаривали, делились планами. Она по большому секрету рассказала про то, что её двоюродный дядя, мистер Сеян Барановски, служит в «Капитолийской Хлопковой Компании» главой департамента закупок. И он сделал племяннице «королевский подарок» — купил за 14 тысяч капитолийских долларов место на экономическом факультете Капитолийского Технологического Института. Она и мечтать не смела об этом, ведь её отец служил всего лишь скромным оператором вычислительной техники на капитолийской городской электростанции и окладом 3400 капитолийских долларов в месяц! Я поздравлял мою лучшую подругу с этим радостным событием почти два часа…

Когда же я наконец-то вернулся домой, то немного опасался получить нагоняй от матери, ведь было одиннадцать часов вечера (но мне повезло: пока меня не было, её срочно вызвали в больницу). Я уже хотел отправляться спать, ведь завтра был учебный день, но тут же вспомнил об отцовском подарке. Поразмыслив хорошенько, я осторожно подошёл к двери его кабинета. Стояла полнейшая тишина и света из-под двери не было. Я решил, что отец уже лёг спать, но любопытство во мне пересилило страх перед потенциальной взбучкой, и я робко постучал в массивную дубовую дверь. Ответа не последовало. Полная тишина! Я постучал во второй раз. Тот же результат. Я уже хотел уходить, но напоследок взялся левой рукой за медную дверную ручку и несильно дёрнул её на себя. Она поддалась легко, потому что дверь не была полностью захлопнута.

«Странно всё это!» — подумал я. — «Я ведь знаю, что отец всегда притворяет за собой дверь».

С этими мыслями я вошёл в практически тёмный кабинет, лишь монитор отцовского компьютера светился приглушённо-голубым, мерцающим в темноте светом. Я, не задумываясь ни на секунду, двинулся к нему. Меня туда влекло горячее, жгучее любопытство. И я догадался, что получу ответ на главный вопрос, стоит всего лишь сделать пять-шесть шагов, а он был для меня очень важен, не скрою этого.

Когда я увидел то, что я искал, издалека, то не заметил собственного отца, полулежавшего в величайшей задумчивости в кресле напротив письменного стола. Меня влекла загадка, вернее, её разрешение. Но не все раскрытые тайны безопасны, далеко не все. Я увидел мерцающую на мониторе надпись красного цвета:

Операция завершена. Ответ получен.

Коэффициент (средний) равняется 0.2 балла.

Ниже прочтите подробные данные по каждому дистрикту.

Я лишился дара речи и впал в ступор, потому что хорошо помнил, что полученный результат в методе Вашингтона Кэннеди относился к категории: «Является предвестником скорой социальной революции или социального взрыва».

Не представляю, сколько могло пройти времени после этого. Я лишь помню, что отец отвёл меня в спальню и уложил в кровать. Он был невероятно печален, но чрезвычайно спокоен. Пожелав мне спокойного сна, он сказал мне шёпотом на ухо:

— Петроний, запомни, что ты видел. И, пожалуйста, никогда никому не рассказывай об этом, но и не забывай об увиденном. А теперь спи, тебе завтра вставать в восемь.

Примечание к части

*"Восемь с половиной" — авторская отсылка к фильму Федерико Феллини. А вообще, глава насыщена древнеримскими именами. Именами Великими (Цицерон, Петроний) и просто известными, историческими (Манлий, Аполлинария). Автор рекомендует погуглить их, либо покопаться в вики, возможно, кому-то изучение древнегреческой мифологии и Древнего Рима по именам его жителей очень понравится. Автор рекомендует! Для общего развития. Пригодится!

**Антония и Клеопатра — авторская шутка, пьеса Шекспира называлась "Антоний и Клеопатра".

* * *

Вашингтон и Кэннеди — имена знаменитых президентов США, Джорджа Вашингтона и Джона Кэннеди. Прямое свидетельство, что эрудит и отличник Петроний НИЧЕГО не знает о существовании США — государства, на территории которого находится Панем.

* * *

Эйнстин — автор снова шутит, это исковерканная "по-панемски" фамилия Великого физика Альберта Эйнштейна. Петроний — его потомок? Кто знает?

* * *

Колорадо — по мнению ряда фан-исследователей "Мира Панема", именно в этом американском штате находится Капитолий, а эти "новые республиканцы" из Колорадо и есть Отцы-основатели Капитолия. А генерал Бойд и его люди — это будущий Тринадцатый Дистрикт.

POV Петрония Эйнстина.

* * *

Я поступил в точности, как наказал мне отец — история о вырезанном «длинном языке» из моего детства прочно засела у меня в мозгах. Первые несколько месяцев после того события ничего не происходило. Но два месяца спустя моё любопытство взяло верх над страхом и я всё же спросил отца, какой коэффициент получился в каждом из дистриктов. У меня были свои предположения на этот счёт.

Отец недовольно покачал головой, приложил ко рту палец и… позвал за собой в кабинет, где, не говоря ни слова, показал мне напечатанные графики. Значит, отец не уничтожил тогда все данные, что было бы самым разумным поступком. К сожалению, в этом я оказался прав, как выяснилось позже. Но в тот момент меня заботил другой факт — мои предположения оказались верными — Второй и Пятый Дистрикты получили пограничный коэффициент 1.9, Первый почти столько же — 1.8, Четвёртый и Третий значительно хуже — 1.1. Опасный результат, «предреволюционный, пограничный», по мнению мистера Вашингтона Кэннеди. Шестой Дистрикт получил ровно единицу. А затем начинался «тихий ужас», полнейший провал: если в Девятом Дистрикте был коэффициент 0.3, то в Одиннадцатом — 0.1, а в Восьмом даже 0.01. Тут даже четырнадцатилетнему подростку всё было предельно ясно, — всё может полыхнуть с жуткой силой в любой момент из-за любого самого пустякового повода. До 74-х Голодных Игр оставалось ещё полтора года.

Мой отец решил довести исследования до конца и, презрев осторожность, начал приглашать чиновников из различных министерств к нам в гости по воскресеньям. Помню, как-то раз у нас обедал помощник самого президента, такой немолодой степенный господин. Они заперлись с отцом в кабинете, и уехал этот человек в половине двенадцатого, практически ночью! Точно знаю, что уже тогда отец решился оставить службу в Министерстве ресурсов и уйти в корпорацию «Бионикс», к дедушке. Уверен я также и в том, что мой отец считал своим долгом предупредить высшее государственное руководство о сведениях, которые оказались в его распоряжении. Думал ли он, что это может быть смертельно опасно? Боюсь, что нет. Я просто убеждён в том, что отец прекрасно осознавал эту опасность, но поступить по-иному ему не позволяла Честь. «Капитолийская честь», мальчикам это преподают у нас в пятнадцать…

Всё произошло слишком быстро. Со Дня Капитолия прошло, казалось, не так много времени, но вслед за осенью наступила зима. Не успел я оглянуться, как уже наступил февраль и весна готовилась сменить бесснежную «чёрную» зиму. В пятницу, в первых числах марта, отец, необыкновенно мрачный, вернулся, кажется, из Сената. На самом же деле, как потом показал «бабушкин розыск», отец тогда вернулся из правления «Капитолийской Хлопковой Компании», а перед этим он побывал в президентском дворце…

Таким мрачным и обеспокоенным я его ещё никогда не видел. Они о чём-то шептались вечером с мамой, и мама была потом необычно притихшая и практически белая. Мне и самому было не по себе от этих всех событий, и я отпросился на ужин уйти в квартиру Арсинои. Когда же я возвратился, то отца уже не было в живых. Как мне рассказала одна из служанок, в семнадцать часов двенадцать минут мистеру Гальбе Эйнстину внезапно стало плохо, он стал задыхаться, мама не смогла ничего сделать, как бы ни пыталась, а приехавшая экстренная помощь диагностировала смерть моего отца.

Была жуткая, леденящая кровь ночь. Мама плакала и я никак не мог её успокоить, я и сам рыдал изо всех сил. Я любил отца больше всего, наверное. А в два с половиной часа ночи внезапно в нашу квартиру вошла моя бабушка, леди Тициана Эйнстин, в синем кашемировом пальто с белым меховым воротником с кисточками (горностая, как я потом узнал). За ее спиной маячила высокая фигура дворецкого моего деда, он сопровождал бабушку.

— Тиберия и Петроний, вы едете со мной, — властно, но всё-таки не жестоко, сказала бабушка.

Видя, что моя мать уже совсем плохо соображает, Тициана приказала дворецкому, мистеру Бентону:

— Юлл! Помогите моей невестке дойти до машины!

— Слушаюсь, госпожа, — незамедлительно последовал ответ. И я понял, какие в семье дедушки и бабушки царят порядки — бесприкословного, строжайшего подчинения. Наверняка у них вся прислуга вышколена, не чета нашей.

Бабушка достала из кармана прибор, похожий на телефон или рацию, и направила его на стены гостиной. Раздался противный, громкий писк. Бабушка в гневе поджала губы и воскликнула:

— Я так и думала, здесь жучки!

Затем она нажала пару кнопок. Я тогда ещё заметил, что среди них были две маленькие красные кнопки. Тициана обвела прибором в воздухе вокруг себя, направляя его поочерёдно на все стены и потолок. Звук стал тише и начал «захлёбываться». Когда бабушка направляла прибор на стену вторично, то он пропадал вовсе, и тогда она направляла прибор дальше, на другую стену, звук появлялся снова. Пока звук не пропал совершенно во всех углах комнаты, бабушка с каким-то зверским и очень решительным выражением на лице, на котором не было ни единой морщинки, — да-да, оно было более гладким, чем у моей матери! — не успокоилась. В момент, когда всё стихло, леди Тициана с неповторимо злым, умным и торжествующим выражением своего красивого лица воскликнула, обращаясь ко мне:

— Ну, Петроний, эти мокрицы осмелились убить моего первенца, моего Гальбу!

Тут я и сам едва не лишился чувств, но взял себя в руки. Нельзя! Бабушка, тем временем, продолжала говорить:

— Моя месть будет страшной, мальчик мой! Но сначала, господин Эйнстин Третий, я хочу взглянуть на программу мистера Вашингтона Кэннеди, ведь именно ты её первооткрыватель. Поэтому разрешение взглянуть на неё я должна просить у тебя. Петроний, покажи, пожалуйста, бабушке этот самый «диск», — чуть-чуть смягчённым голосом произнесла последнюю фразу леди Тициана.

Если в начале её речи у меня оставались ещё сомнения, стоит ли рассказывать бабушке всё произошедшее со мной и отцом... «Я лишь шестой раз в жизни встречаюсь с бабушкой и впервые говорю с ней без родителей» — подумалось мне в этот момент. Когда же она назвала мне подробности, которые знали лишь отец и я сам, и лишь мой отец мог рассказать бабушке об всём этом, то мои сомнения разлетелись в пух и прах, и тогда я решился:

— Пойдёмте, бабушка, я всё покажу!

Через две минуты отцовский компьютер и несколько железных шкафов из отцовского кабинета рабочие погрузили в большой чёрный фургон. Процесс погрузки контролировали мы с бабушкой. А затем меня посадили на переднее сидение бабушкиного лимузина, и я навсегда покинул дом 67 на Второй Тисовой Аллее. Прощание с детством, трагическое, мучительное, с горьким привкусом кровавых слёз (я не заметил, как до крови прикусил щёку), свершилось.

* * *

А затем начала свершаться Великая Бабушкина Месть. Потому что моя бабушка явно не принадлежит к тем людям, которые откладывают свои обещания в долгий ящик. Впрочем, всё по порядку…

Моя бабушка, леди Тициана Эйнстин, в девичестве Пэмблтон, имела в Капитолии такую славу, что встать у неё на пути — это значило верную смерть для её противников, причём в страшных мучениях. Она — племянница президента Панема генерала Августа (на старо-капитолийском: Аугустуса) Пэмблтона, убитого во время «Мятежа Безумствующих» после 37-х Голодных Игр, после подавления которого президентом Панема стал нынешний президент, мистер Кориолан (на старо-капитолийском: Кориоланус) Сноу. Моя бабушка — женщина необычайно сильного и, кроме того, крутейшего нрава. Вообще, мне очень повезло родиться её внуком, при моём-то характере. Происхождение в моём случае — титановая, нет, пожалуй, вольфрамовая броня. Говорят, её дядя, президент Пэмблтон, был куда мягче, чего не скажешь об её отце, министре миротворческих сил, генерале Цицероне Пэмблтоне. Вот он-то был человеком воистину бешеного, неукротимого нрава. Но лишь одну женщину прадедушка Цицеро (так правильно звучит его имя по старо-капитолийски) слушался всегда и никогда не позволял себе повышать на неё голос — свою жену, мою прабабушку, Гостилию Пэмблтон.

Мой отец очень плохо относился к тому, что он — ближайшая, кровная родня бывшего президента Панема. «Аристократия! Человек должен что-то представлять из себя не в силу происхождения от «великих и знаменитых предков», но сам по себе, иначе какой из него толк?» — говаривал в молодости мой отец, доктор социологии и математики Гальба Эйнстин.

Бабушка считала его мнение оскорбительным и вообще очень глупым, а вот дед, мистер Эней* Эйнстин, основатель, президент и единственный владелец биотехнологического синдиката «Бионикс», находил такое мнение своего старшего сына очень даже разумным, пусть и немного дерзким. Они очень-очень-очень разные, мои бабушка и дедушка, но это ничуть не может помешать мне горячо и безгранично любить их…

На следующий день после смерти моего отца я проснулся в незнакомом месте и далеко не сразу осознал, где нахожусь и что теперь это место — мой новый дом. То был особняк, построенный моим дедом и подаренный моей бабушке на двадцатипятилетие их свадьбы. Мой дед — человек фантастически богатый и, что для меня лично более познавательно, обладает знаниями невероятной ширины и глубины во всех, без исключения, сферах человеческого знания. Архитектором этого дома является он сам. Мистер Эней Эйнстин несколько лет искал в древних книгах чертежи, планы и рисунки разных древних сооружений, дворцов и особняков в месте под названием «Европа», о котором мне известно только то, что от Панема её отделяет (или то, что от неё осталось) огромный и непреодолимый Океан. Методично перебрав тысячи планов и эскизов, на их основе дед создал в своей голове образ вот этого огромного дома. А затем, используя свои знания инженера, он составил план строительства трёхэтажного особняка, не похожего ни на одно из зданий Капитолия. Архитектурный стиль, в котором он создал это величественное (оно в пятьдесят шесть раз больше, чем отцовская квартира в четыре комнаты, где я прожил четырнадцать лет) причудливое здание, дед называет «рококо».

Описывать его можно долго, не один день подряд. Дом причудлив, прекрасен, но в то же самое время носит отпечаток откровенного безумия. На первом этаже живут слуги и находятся хозяйственные помещения. Я практически не бываю на втором этаже, — (бабушка называет его «бельэтаж») — там живут только дедушка в южном крыле и бабушка в северном крыле. Огромные помещения второго этажа, с титаническими, дедушка называет их «двухсветными», окнами. Отдельные залы второго этажа, такие, как Изумрудная гостиная, в два раза больше, чем наша старая квартира на Второй Тисовой Аллее. Размеры и пропорции этих громадных помещений ощутимо давят на человека. Я никогда бы не согласился провести даже одну ночь на втором этаже, даже за сотни миллионов капитолийских долларов. Поскольку мне там очень страшно находиться, честное благородное слово.

Мама заняла, практически без пререканий с бабушкой, пару комнат на третьем этаже рядом с комнатой моей несносной гувернантки, которая, по чудовищной легкомысленности своего ума, ничуть не испытывает ни малейших затруднений и спит по ночам, как сущий младенец. Я же расположился в Восточной башне, там находятся несколько не очень больших комнат с окнами нормального, человеческого размера, а не такими гигантами в три человеческих роста, как в «бельэтаже». В центре располагается винтовая, очень крутая лестница и моя гувернантка не осмеливается подниматься по ней на своих высоких, как тонкая спица, каблуках, — с тайным злорадством отмечаю я. Она ходит через парадную Белую лестницу, Зеркальный, Фарфоровый залы и Золотой кабинет второго этажа, затем по лестнице с грифонами к нам, на третий этаж, где традиционно живут дети. Я же первое время ходил через вестибюль на первом этаже и галерею, где огромные серебряные вазы, высотой вдвое выше меня, выстроились в ряд, словно безмолвные стражи. А недавно я обнаружил, что в Восточную башню можно попасть со второго этажа, с хоров Дубовой библиотеки. Удобство заключается в том, что бабушка никогда не бывает здесь, а деду удобнее пользоваться книгами «Двухэтажной библиотеки». Поднявшись с хоров, я сразу оказываюсь в своем любимом «кабинетике». Именно тут я — полновластный хозяин!

В Лицеуме у меня начались громадные затруднения личного характера: сначала я не мог прийти в себя после гибели моего отца, а потом… привыкнуть к тому, что каждое утро меня отвозит в лицей большой серебристый лимузин, что ко мне круглосуточно приставлен охранник, парень, бывший миротворец, Мамерк — в целом славный парень с замечательным чувством юмора, как оказалось.

И, наконец, одежда…

В Лицеуме номер Пять нет форменной одежды, все ученики одеваются, как им нравится. Но как только бабушка увидела, во что я был одет, в первый же день проживания в их особняке она запретила мне ехать в таком виде и меня отвезли в «Ателье высокого стиля», где я впервые увидел одежду, в которую одеваются супербогачи, те, кто причисляют себя к аристократии. Та же самая одежда, но более строгого фасона, но цвет? Я бы никогда не подумал, что можно одеваться в одежду одних и тех же тонов, тёмных или напротив, исключительно светлых. Никакого розового, светло-голубого или моего любимого светло-коричневого. Только белый, чёрный, синий, тёмно-зелёный, очень редко — красный, тёмно-красный цвета. «Стиль суровых цветов» — окрестил я в первый же день этот самый стиль. И, разумеется, когда я таким «чёрно-бело-синим» попугаем переступил порог Лицеума, где даже розовый цвет брюк считался слишком тёмным, а значит, неизысканным, скучным. Но я узнал от бабушки, что привычный мне яркий и красочный стиль называется «плебейским» и никогда она не позволит, чтобы её внук носил одежду плебейского покроя или кричащего цвета.

«Никогда! Этого не будет никогда!» — сказала леди Тициана Эйнстин-Пэмблтон.

В Лицеуме я превратился после этого в «белую ворону». Это было полной катострофой, я был в полном отчаянии. Но спустя неделю все привыкли к тому, что я как будто прибыл из какого-то дистрикта. Это меня и спасло. Этот факт оказался почти гениальной отговоркой: «Так одеваются в дистриктах! Теперь это и мой стиль. Я же должен отличаться от других! Я сам придумал это!» И самое потрясающее, что в эту глупейшую отговорку поверили абсолютно все в Лицеуме, от директора до подготовительного класса. Я едва не умер от испуга в первый день, как только шестилетки, увидев мою фигуру, наполнили огромный рекреационный зал восторженным визгом, диким и невероятно мощным. Я потом месяц был принужден ходить на назначенные отоларингологом специальные процедуры по восстановлению моего слуха. Дикий визг сорока четырёх «подготовишек» — теперь я знаю, что сильнее звука в природе просто нет!

Впрочем, я отвлёкся на описание моих первых сумасшедших впечатлений от перемен в моей жизни в марте прошлого года.

Итак, собственно, месть бабушки. Я не думал, что, говоря эти слова, специально для моих ушей, она посвящала меня в страшную, леденящую душу семейную тайну. Меня и только меня, своего внука. В следующие несколько недель я стал свидетелем (какое счастье, что не участником) ряда примечательных событий.

Вначале нас с мамой пригласили в кабинет бабушки на чашку имбирного чая. Меня это сразу насторожило. И действительно, войдя в кабинет с тёмными драпировками на окнах, мы увидели сидевшую у камина бабушку. Лицо её, очень красивое, отдельно отмечу, лицо, а вернее, улыбка её тонко очерченных губ вселила в моё сердце парня, которое было отнюдь не робкого десятка, необъяснимый страх. И моя мать почувствовала то же самое. Мне пришлось крепко взять её за руку, и рука мамы была холодна, отметил я тогда про себя. Открылась боковая дверь и в кабинет вошёл дедушка. Он внимательно посмотрел на нас с мамой и попросил бабушку негромким голосом:

— Тициана, я прошу тебя, помягче, никаких допросов!

На что излучавшая незримую угрозу и невероятной силы мощь бабушка, глубоко вздохнув, ответила, перестав улыбаться, и мне стало сразу легче:

— Да, дорогой, ты прав. Члены семьи — это члены семьи.

— Петроний, Тиберия, садитесь. — Мы с мамой расположились в креслах, обшитым вишнёвым бархатом. Почти что цвет человеческой крови, — всплыло у меня в голове невольное сравнение. И дедушка остался, к нашему спасительному везению! Всё-таки наедине с моей бабушкой было страшно оставаться, признаюсь.

Затем сначала я, потом моя мать рассказали им всё, что мы знали, предполагали, и даже подозревали о событиях последнего полугода. Я с изумлением узнал, что мой отец год назад по заданию Правительства Капитолия начал секретное исследование причин, но главное — последствий сверхсмертности в дистриктах Панема, начиная с Шестого. Что средний возраст жителей благополучного Четвёртого Дистрикта всего тридцать два года, что старики, которым больше ста лет, пятнадцать человек, живут только в горах Дистрикта Два, а в Дистриктах с Девятого по Двенадцатый пожилыми жителями считаются те, кто достиг возраста пятьдесят два года. Я едва не прикусил язык, когда дедушка сказал это. Моя мама на память привела слова отца, что в семьях Дистрикта Десять матери избавляются от неродившегося ребёнка самым варварским способом, потому что более трёх детей тамошние семьи прокормить не в состоянии. От шока я лишь спустя несколько часов понял, что метод Вашингтона Кэннеди дал возможность моему отцу выполнить правительственное поручение максимально точно. И, главное, я понял в цифрах и подробностях, почему коэффициент нестабильности всего Панема получился таким предельно низким. Опасно низким!

— Ты понимаешь теперь, Тициана, что произошло? — В тишине кабинета прозвучал громкий голос деда.

— Да. Мой сын выполнил свой долг, — ответила бабушка с металлической интонацией в голосе и моя мать вновь взяла меня за руку. Её рука была по-прежнему ледяной.

Я и мама рассказали во всех подробностях обо всём, что нам было известно о событиях, последовавших за тем, как в мои руки попал злосчастный «диск». И тот факт, что именно я извлёк из небытия столь опасный предмет, никак не был мне упрёком.

— Ты поступил верно, Петроний. Я читала твой реферат, ты сделал все правильно, мой мальчик, — тепло и мягко (но не улыбаясь, что было у бабушки признаком назревавшего Гнева) ответила мне леди Тициана. Настоящая Тигрица, как выразился как-то раз дедушка. И она приготовилась к началу Большой Охоты на убийц моего отца.

К большому своему счастью, я мало знаю подробностей о методах бабушкиного розыска, но у меня имеются очень серьёзные подозрения, что при допросах применяются изощрённые пытки. Как-то раз я собрался на крышу нашего Большого дома. Было полнолуние и мне страшно захотелось опробовать мой любимый телескоп — ведь район Палатин, где я теперь живу, находится на искусственной возвышенности и это место, на мой вкус, просто создано для занятий астрономией! Я взобрался на крышу, почти установил телескоп в рабочее положение и внезапно услышал жуткий вопль. Конечно же, я перепугался, да и не только я. Тут же через пару мгновений появился Мамерк: проверить, не угрожает ли что-нибудь моей жизни.

— Жуткий звук… — промямлил я. Стыдно признаться, в тот раз я показал себя полнейшим трусом.

— Смотрите, господин (он всегда меня называет «господин»), — и Мамерк подошёл к ограждению, металлическим перилам. Если бы не они, вовсю изобиловавшие спусками и подъемами, как в наказание, очень крутыми и скользкими (шифер, а особенно металл крыши были отполированы для красоты), то по крыше дома ходить бы было невозможно. Как можно было строить такую безумно опасную крышу?

И подойдя к перилам, я какое-то время смотрел вниз, пытаясь понять, кто или что издал этот вопль, но так ничего и не разглядел. Я насладился видом луны, собирался уже уходить и задержался на крыше — рассмотреть статую Химеры на карнизе дома, поскольку её превосходно освещала полная луна. Но потом произошло то, от чего я струхнул почище, чем от вопля: внизу, из первого этажа выносили какой-то предмет, завёрнутый в чёрное, по пути что-то упало и незнакомые мне люди в кожаных фартуках (не наши слуги!) остановились, чтобы его поднять. Присмотревшись получше при ярком свете луны, я догадался, что это упали отрубленные пальцы! Жуткое зрелище! А сам предмет, бесспорно, был человеческим телом…

— Пойдёмте, господин, вам не следует на это смотреть! — оттащил меня подальше Мамерк. Хотя мне, возможно, показалось, что миротворец в отставке отнёсся абсолютно безразлично к тому, что я стал свидетелем выноса трупа из дома.

* * *

И всё же, я стараюсь оставаться самим собой, прежним Петронием, каким я был до смерти папы. После его смерти я не говорю «отец», а называю его «папа». Я хорошо выучил его завет: помогать другим, по мере сил, и однажды это поможет мне, когда я буду очень в этом нуждаться… Так сказала мне и бабушка. Какой бы беспощадной к врагам она не была, я знаю, что леди Тициана женщина очень мудрая, а в её сердце, глубоко-глубоко, есть частичка доброты! Я, её внук, это точно знаю. Нет, даже не так. Чувствую сердцем…

Как раз, месяцев шесть назад, я здорово помог семье моего друга Цепиона ди Анжело. Он сам уже студент и учится на юриста в Университете, а ещё Цепион постоянно остаётся за старшего, ведь их отец, мистер Кассий ди Анжело, дома не бывает неделями. Дистрикт Восемь — самое опасное место в Панеме, после Одиннадцатого. Причина этого — крайняя нищета, и как следствие — надеяться жителям этого дистрикта можно только на чудо.

Восьмой, Девятый, Десятый и Одиннадцатый Дистрикты каждый день балансируют «на грани». Мистер ди Анжело первый узнает о том, что уже «началось», и, очень надеюсь, сможет прорваться в Капитолий, к семье… Потому что он — помощник начальника бюро Супрефектуры Панема в Восьмом, тайной государственной полиции. А ещё он человек «неудобный», жёсткий, ненавидящий взяточников и мздоимцев, из-за чего попал недавно в большие неприятности. И мне однажды выпал шанс выручить его. Да-да, простой капитолийский школьник, оказавшись в нужное время и в нужном месте, сумел сделать это.

Через три дня после похорон моего папы, ко мне наверх, в Башню, по крутой винтовой лестнице взобрался молодой мужчина с сильными, как сталь, руками. Я почувствовал это, когда он пожал мне руку. Да и дыхание у него ничуть не сбилось: шутка ли, двести семнадцать крутых ступенек, мужчин в такой превосходной физической форме в Капитолии сыскать непросто. Мы говорили всего пятнадцать минут и следователь из Супрефектуры — именно им был этот человек, запомнил на слух (вот это да, я тоже так хотел бы!) всё, что я ему рассказал о папиной работе, о «диске» и, главное, о «воскресных гостях». Я не утаил ничего. Напоследок, он негромко сказал, имея в виду убийц папы:

— Их не найдут. И не осудят. Но, хочу сказать, своей смертью никто из них не умрёт. Прощайте, мистер Эйнстин, и пусть ваша встреча со мной будет последней.

С этими словами человек с серыми глазами, пепельными волосами и стальными руками ушёл прочь лёгким упругим шагом.

Мистер Кассий ди Анжело точно такой же сильный и выносливый мужчина, как и следователь Супрефектуры. Он каждый день пытается «оттащить» Капитолий от роковой черты, поэтому я верю, что он уцелеет в самой безнадёжной ситуации. Я же присматриваю за младшей сестрой Цепиона, Юнией. Она младше меня на год, учится в Лицеуме номер Пять, как и я, и, кажется, я ей нравлюсь… вот только я ответил наконец взаимностью на чувства Арсинои. Незадача, однако! Правда, Юния доверяет мне самые заветные свои тайны и, как положено настоящему другу, я их храню.

Итак, всё случилось во время Тура Победителей прошлых Игр. «Несчастные влюблённые» знакомились с дистриктами Панема. Я заскочил в дирекцию Лицеума: выслушать охи и ахи нашего замдиректора, а в холле показывали, как Китнисс Эвердин и Пит Мелларк выступали в Дистрикте Девять. Там я и встретил её. Юния была очень грустна. Я спросил, в чём причина, она не хотела рассказывать, и мне пришлось вытащить её на свежий морозный воздух, «проветриться». Девушка набралась смелости и поведала мне, что у её отца неприятности на службе. Я пять дней ломал голову, чем я могу ей помочь, кроме как сказать нужные слова, что само по себе отнюдь немало. Но, как оказалось, я это вполне могу.

«Несчастные влюблённые» без происшествий добрались до Пятого Дистрикта. Я же в половину восьмого вечера с громадной неохотой отправился в бельэтаж: «высокое воспитание» диктует пожелать спокойной ночи не только маме, но и дедушке с бабушкой. Дед работал в «двухэтажной библиотеке». Пожелав деду добрых сновидений, я отправился через весь этаж к кабинету бабушки.

В этот поздний час в Малой Яхонтовой гостиной, которая служит бабушке чем-то вроде приёмной для посетителей, сидел пожилой господин в строгой чёрной одежде. «Похоже, кто-то из президентского дворца. Для клерка из какого-нибудь министерства слишком он богато одет, а всех министров и сенаторов я уже знаю в лицо, каждый день встречаю кого-то одного из них», — подумал я и уже хотел зайти в кабинет, как услышал за спиной низкий, сильный голос:

— Мистер Эйнстин, присоединяйтесь ко мне, ваша бабушка разговаривает по прямой линии с президентом Сноу.

«Экая незадача, но ничего не поделаешь», — огорчился я и приготовился ждать. Разговор с президентом никак не заканчивался и я заинтересовался лежащим на столике перед собой «Капитолийским обозревателем», модным журналом новостей Панема. Конечно, первая полоса была посвящена Китнисс и Питу, мне в глаза сразу бросилось кричащее несоответствие: напряжённые лица Китнисс, Пита, попавшего в кадр Хеймитча Эбернети и легкомысленный текст, совершенно «ни о чём» репортаж из Шестого Дистрикта. А также небрежно снятое фото жителей Шестого, почему-то в профиль и ни одного крупного плана, плюс какое-то феноменальное количество миротворцев рядом со сценой. И тут я не выдержал:

— Такое ощущение, что победителей охраняют от покушения.

Сказал и тут же испугался своих слов: можно ли быть таким несдержанным?

— В точку, молодой человек, их охраняют так тщательно, чтобы эксцесс в Одиннадцатом не повторился, — раздался в ответ голос бабушкиного «позднего посетителя».

Я был изумлён его словами, но взял себя в руки:

— Ничего не слышал об этом.

— Мисс Эвердин позволила себе импровизацию и вот, мистер Эйнстин, закономерный итог: пятеро погибших. А всего-то и было нужно нашей несравненной «Огненной девушке» строго придерживаться речи, которую она держала в руках, и не упоминать трибута женского пола. Согласитесь, что тут нет ничего сложного? Впрочем, думаю, что Эффи Тринкет и Хеймитч Эбернети уже дали ей хороший нагоняй.

Я понимал, что подобные разговоры просто так не ведут, и осторожно ответил:

— В записи была только речь, которую сказал Пит.

— И он тоже позволил себе лишнего. Предлагать деньги публично? Разумно было сделать это через своего ментора и мэра дистрикта. Мы позволили бы Мелларку эту вольность.

И я заглотал наживку. Намеренно и осознанно:

— Мы?

— Ах да, приношу свои извинения, я же не представился. Бутеон Страйкер, Супрефект Панема. Я всегда на страже Лучших людей Панема, таких, как леди Тициана, господин Эней и ваш покойный отец!

И я не сильно удивился этому. В нашем большом доме запросто можно столкнуться на лестнице с членами Правительства, поэтому, если бабушка этого не требует (а дед никогда не настаивает на этом), я всячески избегаю обедать дома, в Большой столовой, так как запросто можно попасть на выездное заседание Сената и правительства Капитолия. Я твёрдо следую завету моего дорогого любимого папы, — стремлюсь не участвовать, а наблюдать.

Через некоторое время (мистер Страйкер успел поведать мне, как Китнисс, сама того не желая, парой фраз про Руту спровоцировала бунт средней степени, который потом длился четверо суток) появился личный секретарь бабушки, весьма примечательная личность, Овидий Максвелл, сухопарый, точно высушенная палка, тощий субъект неопределённого возраста, и прошёл в кабинет. Он тотчас возвратился и сказал:

— Господин Страйкер, будьте так любезны, подождите ещё минуту. Петроний, бабушка ждёт тебя.

Я успел подумать: каким образом она узнала, что я сижу в коридоре и выслушиваю одну государственную тайну за другой? Хотя, что я могу вообще знать о методах, которыми поставляется информация леди Тициане?

Войдя, я услышал, как бабушка прощается с президентом Сноу:

— До свидания, Кориолан, береги себя. (И я подумал в ту секунду, что президенту стоит прислушаться к бабушкиному совету: вы все уютно устроились на жерле вулкана...)

Я пожелал бабушке спокойных снов и, как бы невзначай, поделился деталями разговора с Юнией. И, о чудо! Бабушка сказала без улыбки на холодном красивом лице, а значит, она была настроена позитивно:

— Опять эти отвратительнейшие интриги! Я замолвлю словечко перед Бутеоном. Ступай, мальчик мой, и пусть твой сон сегодня будет безмятежным.

Китнисс и Пит не успели добраться до Дистрикта Четыре, как я узнал от Цепиона, старшего брата Юнии, что их отец полностью оправдан и, более того, получил повышение по службе, а его шеф, главный недоброжелатель мистера ди Анжело, «пропал без вести», «исчез в неизвестном направлении». «Тайно убит по приказу Сноу», — мгновенно расшифровал я это событие.

* * *

Ещё мне приходится старательно оберегать маму от тех фактов, которые постепенно становятся известными мне и, вызывая мороз по коже, складываются в страшную Систему.

Бабушка жестоко мстит за смерть отца, безжалостно, разя направо и налево, убивая невиновных, очень жестоко карая виновных в убийстве моего отца. Дедушка не вмешивается, поскольку не любит крови. Ему претит, естественно, беспощадность леди Тицианы, но и он тоже отнюдь не склонен прощать виновным смерть старшего сына! Я понимаю, почему отец так тщательно сводил наше с мамой общение с своими родителями к минимуму. Рехнуться ведь можно! Я лишь в тринадцать лет был допущен в этот дом по решению моего папы, а всё потому, что я сначала должен был подрасти, чтобы не треснуть, как стекло, от общения с леди Тицианой Эйнстин-Пэмблтон. Она сломает кого угодно, но отец научился искусству сопротивляться и противостоять своей матери. Не думаю, что ему с первого раза это удалось. Но всё равно, я не могу поступать по-иному — я признаюсь сам себе в железном факте — что я люблю бабушку и дедушку…

Некоторых коллег отца по министерству я встречал в нашем доме, на втором этаже. Они выглядели бледными, испуганными и растерянными после того, как нанесли визит бабушке и честно рассказали всё, что им известно, не утаивая ни одной малейшей детали. Кто хотел из них иметь дело с карателями леди Тицианы? Я очень надеюсь на это, — что почти все они были откровенны с Ней.

По телевизору показывают сюжет о железнодорожной катастрофе, в которую попал служебный экспресс министра продовольствия Панема. Он не уцелел и мне не очень интересно, была ли причина крушения технической, или же его настигло возмездие. Но у меня есть основания предполагать, что господин Перикл Монтегю имел прямое отношение к смерти отца. И помощник президента Панема, который обедал в нашем доме за две недели до смерти папы. Если я увижу в новостях, что он скоропостижно скончался от разрыва селезёнки или от неизвестной модификации вирусной инфекции, то сделаю вид, что его смерть стала для меня сюрпризом. Со временем я научился равнодушно относиться к таким вещам, а то ведь и свихнуться недолго.

Весь прошлый год меня постоянно терзала и мучила одна идея. Мною завладело постоянное беспокойство. Оно было особенно сильным в то время, когда весь Панем не мог отойти от экрана и глубоко сопереживал Китнисс Эвердин, на руках которой умирал Пит Мелларк. Я отчаянно боялся, что сын пекаря умрёт от сепсиса прямо в прямом эфире и девочка, которая старше меня всего на один год, превратится в «чёрную мстительницу», даже если её успеет убить Катон. Смерть Пита как нельзя точно соответствовала прогнозам доктора Вашингтона Кэннеди: «Любой сильный толчок, даже незначительное событие, неминуемо приведёт к взрыву и он послужит сигналом к началу Революции».

Однажды за просмотром поединка Цепа и Катона меня застал дедушка. Я весь дрожал, поскольку не знал, что может быть опаснее: смерть Катона (тогда сдетонирует Дистрикт Два, я начал подозревать, что и там может что-то случиться, несмотря на всю кажущуюся надёжность Второго), или Цепа (опасность восстания в нищем Одиннадцатом была исключительно серьёзным поводом). И тут я услышал слова дедушки:

— Петроний, оторвись, пожалуйста, от Игр, нам нужно кое-что обсудить.

И я пошёл за ним в южное крыло. Мы остановились в Оранжерее, где тогда начинали цвести орхидеи.

— Мальчик мой, ты такой грустный и такой нервный последнее время. Игры этого года очень плохо влияют на твоё здоровье.

Тогда я решился сказать ему чистую правду:

— Мне очень страшно от мысли, что Он может умереть.

— Именно Он, не девочка, а именно мальчик? — с выражением крайней внимательности на лице спросил меня Эней.

— Да, дедушка, Пит умрёт на глазах миллионов, и тогда ОНА начнётся. Я практически уверен в этом, — срывающимся голосом ответил я. Я не боялся показать то, что мне страшно. Не за себя, в большей мере, но за маму, за бабушку и за него, за дедушку. Тот, похоже, прочёл мои мысли и улыбнулся мне, и мне стало чуточку теплее.

— Ты держишь в голове ваше с Гальбой исследование, и ты совершенно прав, но я хочу подсказать тебе выход.

— Но выхода не может быть, дедушка! ВСЁ скоро начнётся, — ответил ему я, и мой голос задрожал ещё сильнее.

— Так и будет, но ты, мальчик мой, не учёл одну вероятность. Если Революция неизбежна, предотвратить её уже слишком поздно, но можно помочь ЕЙ. Помочь ЕЙ начаться, помочь собственными силами...

Вот тогда-то я сначала обмер от страха, но потом почувствовал, понял, наконец, что ОНА и есть наша Надежда, Революция и есть Наше Спасение, — а дед продолжил ласково и мягко говорить мне нетривиальные вещи:

— Не стоит бояться, мальчик мой. Огонь очистит Панем, но ЕЙ надо помочь. Чем раньше, тем лучше…

Да, слова деда стали для меня настоящим мысленным прорывом. Зачем бояться — надо помогать! Но всё равно я подсознательно опасался того, что Пит Мелларк всё-таки умрёт. Увидев момент, когда Китнисс, едва не погибнув на Пире от ножа Мирты, вернулась к нему с лекарством и тут же лишилась чувств от крайней слабости, я в изнеможении медленно сполз по стене на пол. Я был весь мокрый от холодного пота, но в тот момент понял, что у нас появилась отсрочка.

Они выжили, к моему облегчению. Я даже забыл про перспективу последнего, самого тяжёлого учебного года, забыл об итоговых экзаменах — мне было совершенно не до того. И в один из августовских вечеров к нам на ужин заехал гость, которого я уже девять раз встречал в нашем Большом доме. Я поздоровался с ним:

— Добрый вечер, мистер Хэвенсби.

— И тебе того же, Петроний! (Мы с третьей нашей встречи, по инициативе господина распорядителя, были на «Ты»).

— Поздравляю, Плутарх, с новым назначением. У Сенеки будет достойный преемник, — сдержанно, без улыбки произнесла бабушка.

А после ужина дед позвал меня в Оранжерею, где орхидеи уже перестали цвести, и нас уже ждал Плутарх Хэвенсби. Я услышал самое удивительное на тот момент предложение, сделанное мне на тот момент, да и до того тоже:

— Петроний, у меня к тебе деловое предложение. Мне необходим личный помощник из числа распорядителей. При Сенеке им был Светоний, но он уходит на пенсию, как я ни уговаривал его остаться хотя бы ещё на год.

— Плутарх, ты предлагаешь мне работу? Но мне же ещё учиться целый год? — Я не спешил делиться своими подозрениями, что всё заранее было продумано до мелочей.

— Боюсь, что закончить школу в этом году тебе не удастся. У нас, мммм… У нас с твоим дедушкой несколько иные планы на ближайшие месяцы, так что, если ты отложишь окончание школы, скажем, на год, ты поступишь очень разумно.

— Вы решили ЕЁ поторопить? Революцию? — Я решил не ходить вокруг да около, а ударить сразу, в лоб. Мои предположения, что дед, как и Плутарх, они оба находятся в самом центре паутины Заговора, — это одно, но предложение стать распорядителем Игр на один год, — это уже какая-никакая, но определённость.

— Видишь, Плутарх, какой хитрый мальчишка вырос у моего Гальбы. Всё понимает и ему наскучило то, что мы с тобой водим его за нос. Пусть потрудится, наконец, на благо всего нашего Панема, — серьёзно, без улыбки на лице резюмировал мой дед.

Плутарх довольно усмехнулся в ответ и потрепал меня по щеке. Так я стал самым молодым распорядителем Голодных Игр в истории Панема. Вот только с самого первого дня в центре управления под началом Плутарха я слабо верил в то, что Игры в этом году вообще состоятся. Слишком много «звоночков» будущей Революции я уже получил… Что ж, тогда я выбираю быть наблюдателем всего этого. Не участвовать, — это мне вряд ли кто даст. Плутарх прекрасно знает, что в случае чего будет головой за меня отвечать, помня о длинных руках леди Тицианы Эйнстин. А посмотреть, почему бы и нет? Тем более, что мистер Хэвенсби отмечал мой талант наблюдателя ещё ранее, до всех этих событий.

Примечание к части

Прим. автора:

*Эней — заинтересованному читателю автор очень рекомендует посмотреть этого персонажа в вики, и тогда станет ясно, что имел в виду автор, назвав так дедушку Петрония. А "Старо-капитолийский" — это Латынь.

Дистрикт Два. Утро дня перед интервью участников Третьей Квартальной Бойни.

* * *

Марий Джонс был жаворонком: он вставал зимой, весной, летом и осенью в одно и то же время — в полседьмого. Его приход в штаб миротворческих сил Дистрикта Два в семь часов пять минут утра местного времени сильно не удивил дежурного по дистрикту, капитана Феодосия Сиберо.

— Господин полковник, за время ночного дежурства происшествий не было, спецсвязь с Главным Штабом в Капитолии функционирует в штатном режиме, командир Таунсби находится в штабе, — чётко отрапортовал Сиберо, приложив два пальца к шлему. Феодосий был уроженцем Второго — отличнейший во всех смыслах офицер ростом 6.23 фута.

— Вольно, капитан. Лукулл, что, ночевал здесь? — сказал Марий и приложил правую руку к левому плечу Сиберо: около ста лет таким образом мужчины Второго приветствовали друг друга.

— Так точно, сэр! Командир ночевал в штабе. Кажется, он вообще не ложился, писал всю ночь, — промолвил капитан.

— Отчёт переписывал, никак не может закончить. Все сроки давно вышли, сколько ж можно, — очень строго, но без единой эмоции в голосе ответил строгий старый полковник Джонс и направился к лестнице на второй этаж.

Караульные на площадке с автоматами в сильных девичьих руках встали по стойке смирно и отсалютовали командиру.

День во Втором начинался, вот только стать обычным ему не позволит Гай Марий Джонс.

* * *

— Лукулл, это совсем никуда не годится. Ваш отчёт составлен не по форме. Я же тысячу раз говорил: правонарушения лёгкой степени отдельно, а серьёзные правонарушения — отдельно. У Вас же указаны только общие цифры. Совсем меня не слушали на инструктаже, что ли? Пошли мы такой отчёт в Капитолий — его нам возвратят обратно, ещё и первенство среди миротворческих сил дистриктов потеряем. Миротворцы Второго — лучшие в Панеме, и этого забывать нельзя, Лукулл.

Лукулл от таких слов Мария сначала покраснел как рак, а потом побледнел как смерть. Глаза у него были красные, а под ними — чёткие круги: было видно, что он не бездельничал, а кропотливо работал всю ночь. Вот только результаты этой работы были, прямо сказать, неважнецкие.

— Приношу свои извинения, господин полковник! Я подвёл вас! — В голосе командира Лукулла прозвучало искреннее раскаяние.

— И ещё, подполковник, обращаю Ваше внимание на грамматические ошибки. Они же у Вас на каждом листе!

Нельзя было сказать, что Марий гневался. Скорее, он был чертовски раздосадован и расстроен, ведь Джонс полагал, что месячный отчёт Лукулл сможет составить самостоятельно. Но главу миротворцев Второго постигло жестокое разочарование.

— Извините, господин полковник! Увы, грамматика не относится к моим сильным сторонам, — ответил командир.

Лукулл Таунсби, ко всему прочему, был ещё и резонёром. Он всегда блестяще умел озвучить вслух оправдание любого своего промаха. Как настоящий прирождённый капитолиец, он имел приличное образование, был развит и речист, но, увы, всё на свете доходило до него лишь с тридцать третьего раза.

Когда два с половиной года назад этого бойкого, но совершенно бездарного майора прислали из Капитолия на должность помощника главы миротворцев Второго Дистрикта, — самого престижного и лучшего во всех отношениях дистрикта Панема! — Марий тут же его возненавидел:

«В свои 43 года — и такой несусветный кретин! Была б моя воля, я бы выгнал его взашей уже на первом году службы! Но у него сплошные повышения по службе неведомо за какие заслуги и награды невесть за что! Да этого Лукулла явно по всем ступенькам служебной лестницы протащили, прямо как козу на верёвочке. Как такое вообще возможно в нашем Панеме? Всё из-за того, что он капитолиец? Не может этого быть! Мне встречались в жизни вполне достойные офицеры, родившиеся в Капитолии. ММММММММ… Ну, почти достойные… Но вот таких бестолковых, безграмотных, бесшабашных дураков мне встречать ещё не доводилось. Там в Капитолии, совсем, что ли, из ума выжили? Кого ОНИ назначили помощником главы миротворцев дистрикта… „Младенца“!» — сокрушался Марий Джонс.

Глава миротворцев Второго целый год делал энергичные попытки избавиться от этого «подарка из Капитолия». Он быстро понял, что из Министерства Миротворческих Сил, где майор Таунсби служил раньше, его просто выперли — избавились, как от балласта. А потом до Джонса дошло, что сослать непутёвого майора в спокойный и богатый Второй было со стороны высокого начальства очень разумным и даже великодушным шагом — ведь Лукулл Таунсби с момента рождения не покидал Капитолия. Службу миротворца он начал с должности писаря, затем стал старшим писарем, а после этого служил по хозяйственной части. Но, даже став офицером, майор так и остался канцеляристом. Ни разу ни в одном дистрикте Панема бывать ему не доводилось — капитолийское начальство, зная об особенностях майора, просто не посылало туда Таунсби, справедливо полагая, что ему больше пристало работать головой, чем стрелять из автомата и подавлять мятежи. Поэтому направить его, 43-летнего зрелого офицера высокого чина в любой дистрикт, кроме Второго — было крайне безрассудным и опасным шагом.

Учитывая всё вышесказанное, переводить Лукулла куда-либо в Капитолии категорически отказались. И к накопившимся за долгие годы обидам старого Мария на Капитолий добавилась ещё одна. «Ну вот, в помощники мне назначили ещё и капитолийского „Щелкуна“, как будто и без него хлопот мало!». Такое уничижительное прозвище солдаты дали новому помощнику Главы. Строгий и неумолимый Марий был, конечно, в курсе дела и наказание за употребление прозвища Лукулла в речи миротворцев всегда назначал очень мягкое. Что было нехарактерно для Джонса, ведь прозвище старика было — «Дракон».

А затем Марий Джонс разглядел в Лукулле и положительные стороны. Во-первых, отсутствие злобы. (Добрый малый! А ведь для капитолийца — это большая заслуга, — отметил про себя Всё замечающий Марий Джонс). Во-вторых, равнодушие к интригам. (Это большая редкость для «НИХ», «Глупцов». Так, кажется, наша молодёжь ИХ называет. Ещё одно очко в его пользу! — с удовлетворением отмечал Марий). В-третьих, большое и горячее Желание учиться чему-то Новому. (Далеко не мальчик, но навострил оба уха. Ещё одно очко для него! — продолжал отмечать Джонс). Наконец, Лукулл был трудолюбив, вежлив по отношению к начальству и, — вот уж полная неожиданность, капитолиец всё-таки! — тактичен в обращении с подчинёнными.

Вот тогда, разглядев как следует майора Таунсби, Марий и поменял в корне своё отношение к капитолийцу. Да, он далеко не дурак, каким казался вначале, а ты на этот раз поторопился, Марий. Пусть остаётся. А я напишу в Главный штаб: «Майор Таунсби своей должности вполне соответствует и достоин производства в следующий чин, Джонс». В Капитолии были несказанно рады, что полковник Джонс (который там был на самом хорошем счету) и его помощник наконец-то поладили.

Но все положительные черты Лукулла не умаляли его недостатков. Их было множество: беспечный, легкомысленный, ему хронически не хватало очень немаленького жалования — ставки на лошадиных скачках, тотализатор, а то и неудачные сделки. Таунсби неоднократно приобретал какие-то никчёмные акции за 100 капитолийских долларов, а назавтра их никто не хотел покупать и за 70 центов. Марий от всего этого просто-таки рвал на себе волосы и активно пытался влиять на нерадивого помощника. И это давало потрясающий эффект — Лукулл «рос» на глазах!

Важным для Мария было ещё и то, что Лукулл не был ни извращенцем-педофилом, (а таких среди офицеров-капитолийцев было пруд пруди), ни садистом (их было ещё больше). Но старый глава миротворцев не понимал одной вещи:

Таунсби был добрым малым, но почему такого бездаря, как Лукулл, так круто продвигали по служебной лестнице? Почему он рос в карьере лет на двадцать быстрее, чем я за эти же годы? Лукулл, насколько я его знал, не был ни сыном министра, ни племянником миллиардера, да и в любимчиках Сноу он не числился. Вот чего я не понимаю! Да и пойму ли?..

Марий Джонс очень сильно бы удивился, если бы узнал, что карьера Лукулла такой стремительностью обязана женщине. Какой? Вы никогда не угадаете, какой! Президенту «Свободного Панема» и Дистрикта Тринадцать, Альме Койн!

* * *

Зима. Вскоре после окончания Тура Победителя 58-х Голодных Игр Цецелии Санчеш, Дистрикт Восемь. Секретная комната Штаба. Дистрикт 13. Уровень 34 ниже поверхности земли.

— Госпожа президент! К вам начальник разведки генерал Гатти и офицер-оперативник, капитан Боггс, — последняя фраза секретаря, девушки семнадцати лет, моментально привлекла особо-пристальное внимание президента Альмы Койн от рассматривания секретнейшей интерактивной карты передвижения сил миротворцев в Панеме. Она воскликнула:

— Из Капитолия? Ну наконец-то, я уже заждалась.

Президент Тринадцатого была молодой женщиной высокого роста с рыжими, аккуратно уложенными волосами. Скулы на лице Койн активно двигались, пока к ней в голову не пришла какая-то мысль и она не улыбнулась. Самыми примечательными в её внешности, конечно, были её серые глаза. Глядя в них, людям казалось, что женщине лет 60, а то и все 80. Столько несвойственной её возрасту мудрости, — а Койн было 34 года на тот момент, — видели они в этих прекрасных серых глазах…

Вошедшие были также весьма примечательными субъектами: на немолодом генерале была одежда, которую каждый день носят энергетики Дистрикта Пять, а вот высокого темноволосого офицера по фамилии Боггс можно было принять за пленного миротворца-капитолийца. Его белоснежная униформа, ярким контрастом подчёркивавшая тёмную кожу офицера, заметно отличалась от той, которую обычно носили миротворцы в дистриктах — защитного снаряжения практически не было, и меткий глаз Альмы Койн определил безошибочно так называемую в секретных инструкциях Тринадцатого «белую униформу для службы в пределах Капитолия». И раньше этого офицера ей видеть не приходилось. Также Койн заметила, что генерал немного прихрамывал на правую ногу. И она подумала: «Они прибыли издалека. Путь был долгим и опасным, а Гатти ещё и повредил ногу, уходя от погони. А капитан? Надо мне их подбодрить, поднять им настроение. Надеюсь, что новости, всё-таки, добрые…».

— Чтож. С возвращением домой, Виницио. Ты что, привёз пленного из самого Капитолия? — заговорила президент Койн, сразу настраивая разговор на неофициальный лад. Гатти рассмеялся, молодой офицер также не смог скрыть улыбки.

— Нет, Альма, не угадала. Рекомендую особо: капитан Боггс. Мой ученик. Восемь лет внедрения. Полная «автономка».

— Дядя Винци, ты шутишь? Восемь лет в этом ужасном Городе. Поверить не могу!

— и президент протянула Боггсу руку для рукопожатия. Но вместо этого, низко склонив голову, он её поцеловал — сработал капитолийский инстинкт. От неожиданности глаза президента стали круглыми-круглыми, и она воскликнула:

— Да Вы — настоящий капитолиец?! Глазам своим не верю! Да, Джереми, протекция президента дистрикта вам обеспечена. Молодец.

(Капитана Боггса звали как раз Джереми. Он удивился почти так же, как только что президент Койн: «Откуда ей известно моё имя, ведь она же впервые меня видит?!».) Конечно же, он не знал, что президент Альма Койн с удивительной лёгкостью удерживает в голове многие сотни цифр, фактов и имён людей. Она обладала феноменальной памятью.

— Что нового в Капитолии, господа? Я вся в предвкушении. Измена, или всё-таки, нет? — на лице президента внезапно появилась строгая, официальная маска. Койн сама считала, что это выражение лица ей категорически не идёт, но носить его приходилось.

— Начну с главного. Нет, пока не было измены. Наш резидент принял очень трудное и рискованное решение — восемь месяцев полного молчания! И результат — операция «Серебряное солнце» завершена, наконец. Мы это сделали, Альма! — не без гордости воскликнул генерал.

— Что за день? Неужели получилось? У меня нет слов, дядя Винци, просто нет слов! — глаза Койн сияли особенным блеском. А ещё ей в голову пришла мысль приободрить возвратившихся с тяжелейшего и опаснейшего задания мужчин прекрасной улыбкой красивой женщины! Что она и проделала: строгая маска исчезла. Теперь перед мужчинами стояла молодая, красивая и привлекательная женщина. Они переглянулись между собой и улыбнулись президенту в ответ.

Альма Койн стала президентом Дистрикта Тринадцать всего год с небольшим назад, когда её отец, президент Селзник Смайт, трагически погиб при испытаниях новейшего ударного планолёта.

Его дочь с самой юности удивляла окружающих её людей несгибаемой, железной волей, унаследованной от отца мгновенной реакцией и мощнейшим интеллектом, который она позаимствовала от матери, профессора медицины. Инженер по образованию, Альма Койн с 24 лет работала помощником и советником отца и, по всеобщему мнению, справлялась со своей работой блестяще.

«Выдающийся аналитик. Лидер. Женщина с мужским складом интеллекта», — такая запись имела место в личном деле Койн. Но она сама нисколько не считала себя «железной леди Тринадцатого». Напротив, главным своим предназначением в жизни новый президент Тринадцатого считала материнство и научную деятельность.

(Так продолжалось до тех пор, пока Альму не постиг ещё один тяжёлый удар. Во время «крысиной пандемии» её муж, эпидемиолог Айвори Койн вместе с ещё пятью учёными синтезировал вакцину, которая спасла Тринадцатый от самой жуткой за всю его историю эпидемии, но он сам оказался в числе тех самых 22% заболевших, вылечить которых было уже слишком поздно.)

Потеряв любимого мужа Айвори, президент Койн лишь укрепилась во мнении, что воспитать потерявшую горячо любимого отца дочь — главная задача в её жизни. Научить свою девочку справляться с той же потерей, что у неё, Койн, и быть сильной. А тот факт, что совет Тринадцатого Дистрикта единогласно проголосовал за то, чтобы именно она заняла место президента, лишь укрепил Альму в этом мнении.

— Благодарю, Санни! * — отозвался генерал Гатти.

(Таково было прозвище Койн, ещё со студенческих времён. Теперь так называли её самые преданные и верные друзья и соратники её отца, а генерал Виницио Гатти был как раз одним из них.)

Гатти продолжил свой «неформальный» доклад:

— Позволь, Альма, я расскажу о Пятом Дистрикте. Ведь там сегодня самый настоящий праздник и все жители поздравляют друг дружку: нормативы снабжения продуктами питания и промтоварами повышены Капитолием до первого класса.

— В самом деле? Первый класс — это высший уровень снабжения дистриктов всем необходимым. Только Второй Дистрикт до сих пор пользовался правом на него! Что, кстати, легко объяснимо, поскольку этот дистрикт — оплот власти нашего врага. Я не могу поверить в это! Неужели, наконец-то Капитолий осознал, что энергия для него так же важна и приоритетна, как и оружие?

Президент Тринадцатого всячески пыталась сдерживать эмоции, но не улыбнуться солнечно этим двум мужественным мужчинам противоречило её природе, и Койн подарила им свою улыбку, словно говоря: «Заслужили! Молодцы!». Видя, что её позитив передался мужчинам, она прибавила:

— ИМ понадобилось на это 58 долгих лет! Мы же изначально, с первого дня, сделали энергетику нашим главным приоритетом.

— Капитолий — крайне неэффективная система, если рассматривать его с глобальной точки зрения. Каждый год 35% всей энергии Панема уходят на Арены для Голодных Игр. И с каждым годом энергии требуется всё больше, — ответил Гатти.

— Вот и объяснение: «любимая игрушка Капитолия» отнимает у них все свободные ресурсы! Никто не забыт и ничто не может быть забыто! Голодные Игры, убийства маленьких детей, особенно девочек — преступления против человечности! Теперь у нас на глазах всё это принимает формы гротеска и откровенного безумия! Но и этого оказалось недостаточно!

(Неожиданно на госпожу президента напал «вирус красноречия», что было не очень характерно для Койн — её стихией были дела, а не слова).

Девушка гневно сдвинула брови. Президент Койн с детства ненавидела капитолийцев, а за бесчеловечные Голодные Игры она ненавидела Капитолий необычайно страстно:

— Теперь в дистриктах начнётся острый энергоголод, а следовательно, господа, каждую зиму сотни детей в дистриктах замёрзнут насмерть…

Альма замолчала — её переполнял сильный гнев, словно он был готов начать выплёскиваться через край ужасной кроваво-красной массой, похожей на лаву вулкана, и от этого было трудно дышать. Койн была жутко зла сама на себя:

«Эмоции!!! Альма, не будь дурой, тряпкой. Соберись! Ты позоришь гордое имя Смайтов!».

И её красивое от природы лицо изменилось, стало жёстким и очень мужественным, но природной красоты ничуть не утратило, что стоило особо отметить! Кровь отхлынула с лица Койн, и оно приобрело обыкновенный для жителей Тринадцатого бледно-землистый цвет, но выглядело очень решительным.

Пауза длилась секунд пять или шесть, после которых абсолютно спокойная президент Альма Койн продолжила говорить: 

— Господа, я хочу всё-таки узнать, что произошло за эти восемь месяцев. Удалось ли нам проникнуть в Главный Штаб и, что меня особенно волнует, в президентскую личную охрану?

Она теперь говорила о самом главном. О самом наболевшем.

— Дадим слово сержанту Главного Казначейства Миротворческих сил Бальдру Кромарти, — и глава разведки Тринадцатого посмотрел на Боггса. Старый, опытнейший разведчик Виницио, или Винци Гатти, прекрасно понимал, что испытывала и переживала сейчас Альма Койн, недаром он знал её ещё девочкой. Поэтому генерал Гатти замолчал, но взгляда не отводил, потому как знал, что в семье Смайтов это считалось проявлением снисходительности. Неуважения сейчас и быть не могло, а допустить такое было бы крайне нежелательно для Винци Гатти.

— Госпожа президент! Первое: установлен факт, что Капитолий не планировал масштабного нападения, а «крысиная пандемия» — заурядная инфекция. В лаборатории Центра специальных медицинских исследований такие вещи создают каждый год, но не в качестве оружия, а для искусственного повышения иммунитета жителей Капитолия. Постигшая нас катастрофа не была диверсией Капитолия. Теперь мы это точно знаем. Она произошла в силу нашего ослабленного иммунитета. Никто её не планировал заранее!

— Проклятие! Моя мать была абсолютно права. Иммунодефицит! Вот в чём причина! А пандемия… Никаким биологическим оружием она не была! Существуй в природе антидот, готовый и синтезированный, и тысячи наших детей были бы спасены.

Альма говорила очень эмоционально, щёки её горели, а высокая грудь поднималась — она так транслировала сексуальную энергию, что двое мужчин не могли этого не заметить. Они украдкой переглянулись и понимающе ухмыльнулись.

— Нет, госпожа президент, наш резидент лично выяснил этот вопрос. В Капитолии не создавали антидот против крысиной пандемии, потому что её опасность для людей была оценена как «второго уровня», то есть средняя, — поспешил уведомить об этом факте президента Боггс.

— И, тем не менее, это была пандемия… Косила людей направо и налево! — задумчиво вставила Койн. — Особенно детей…

Альма не договорила, потому что сказать вслух о том, что этот вирус унёс в том числе и её младшую дочь, было слишком для неё. Айвори… Тина… Нет, Альма, не время сейчас об этом думать. Ты должна быть сильной.

— Значит, и нападения, как такового, не было! — весомо резюмировал Винци Гатти.

А президент Тринадцатого подумала, что большим везением для всего Панема стало то, что пять месяцев назад она отменила отданный ею приказ о готовности семнадцати ракет с ядерными боеголовками к запуску — так называемый Удар Возмездия! В критических ситуациях, сыпавшихся на неё одна за другой, молодой лидер Тринадцатого сохранила трезвость мышления. Даже тогда, когда от эпидемии умер её муж, которого она любила без памяти. Она подумала тогда: «Нельзя уничтожать миллионы гражданских лиц в слабо защищённом огромном городе, не имея твёрдых доказательств того, что Капитолий первым напал на Тринадцатый, к тому же мне доложили, что скоплений капитолийских войск в Двенадцатом Дистрикте, самом близком к Бункеру, не наблюдается. Так не нападают! Что-то здесь не так!».

И Альма Койн отменила бомбардировку Капитолия.

— Капитан, теперь о главном. Что изменилось за последнее время? — Президент уже предчувствовала, что он расскажет, но ей не терпелось услышать всё в подробностях об операции «Серебряное солнце».

— Госпожа президент, мы и не предполагали, что возможно добиться таких результатов. Наша группа проникла не только в Главный Штаб Капитолия. Теперь наши люди — в стражниках Сноу, в Капитолийской гвардии. Резидентуре Тринадцатого удалось то, о чём двадцать пять лет назад мы не могли и мечтать. Наши люди проникли всюду! В Министерство миротворческих сил, Министерство финансов, Министерство юстиции. Что самое важное — Министерство ресурсов Панема. И главнейшие из корпораций. Низший и, частично, средний уровень.

Альма Койн была необычайно воодушевлена полученной секретнейшей информацией, она воскликнула:

— Прекрасно. Теперь мы знаем точно: наши люди за четыре года, максимум, пять лет, пронзят насквозь всю государственную машину Капитолия. И тогда… Впрочем, поживём-увидим, торопить события не нужно. Главное, что угроза измены и предательства не подтвердилась. Спасибо вам, капитан, вы принесли добрые, очень добрые вести. Я не забуду вас…

Боггс почему-то покраснел и поспешно добавил:

— Никто не был арестован, все живы и неплохо себя чувствуют. Хотя есть и потери: скончался господин Гулл.

Под очень внимательным взглядом её серых глаз капитан Боггс начал заметно нервничать: он чувствовал себя словно на экзамене в разведшколе Тринадцатого, двенадцать лет тому назад. С чего бы это?

— Мелетий Гулл! Он же начал сотрудничество с нами ещё до моего рождения! Ему было 92 года. Это огромная потеря для нашего дела. Но его заслуги, они огромные, он стоял у истоков создания нашей Группы, — горячо отреагировала лидер Тринадцатого.

Альма Койн в своё время дважды пыталась отказаться от поста президента Тринадцатого, считая эту ношу не по своим силам. «Я слишком молода, есть и другие более достойные, чем я. Более опытные». Но её отставка Советом Дистрикта Тринадцать не была принята. Оба раза единогласно.

— Альма, нам нужен новый глобальный план. Старый никуда не годится, и его просто надо выбросить. Сведения, которые привёз капитан Боггс… Они же многое меняют! Вся наша работа пошла крысам под хвост! Сегодня же займусь этим, — весомо выступил генерал Гатти, или просто «Винци», как его звали в Тринадцатом.

— Господа, мне пришла в голову мысль! — с жаром воскликнула президент Койн. — Наши люди в Капитолии, которые давно «наши», входят в силу, что даёт нам дополнительные козыри. Но нам нельзя снижать темп действий. И первое, что необходимо предпринять — это готовить «кадровую революцию» в стане нашего врага. Капитан, скольких из наших вы знаете лично?

— Я — сержант-казначей. Приезжаю и выдаю жалование и надбавку к жалованию. Но я просто физически не могу знать в лицо даже 1/12 наших людей — так их много. Но на один момент я не могу не обратить вашего внимания, мэм, —

практически все капитолийцы, приличные с моральной стороны, с которыми я сталкивался, — они «наши», причём уже давно.

— А мерзавцев президент Смайт вербовать запретил, — довольно ядовито заявила Койн.

Боггс только кивнул: об этом приказе бывшего президента Тринадцатого он был прекрасно осведомлён. Затем генерал Гатти решил вмешаться в обсуждение:

— Альма. В общем и целом, нам больше некого и незачем вербовать на самом верху. Моё мнение, теперь главная наша задача — их молодёжь. И, в отличие от старых времён, теперь нам есть что им предложить! Карьеру в Капитолии! Блестящую карьеру! И слова генерала порядком удивили «матерого капитолийца сержанта Кромарти», капитана Боггса: «Что он такое несёт? Старик рехнулся? Что за дичь — как Бункер может повлиять на чинопроизводство в Капитолии? Бред! Или я чего-то не знаю. Ну, допустим, я — всего-навсего скромный капитан-разведчик, но за все эти годы я ничего не слышал о подобном?!»

Но в этот момент на сцене появился новый персонаж — девочка четырнадцати лет, очень опрятно одетая в идеально чистый комбинезон и рубашку, хотя это и была обычная серая униформа, какую носили все жители Тринадцатого. Она была выше, чем положено по её возрасту, и имела спортивное телосложение. Волосы у неё были пепельно-белые, как у деда, вздёрнутый нос она позаимствовала у отца, а серые глаза — у матери. Звали девочку Тэссилона Койн, но здесь её обычно звали ласково — Тэсси.

— Мам, мне Гёрти сказала, что ты хотела меня видеть!

Голос Тэсси был звонким и сильным, как серебряный колокольчик, и эти слова привели её мать в состояние полнейшего замешательства:

— Тэсси, я этого не говорила, вернее, говорила, но тебе всё неправильно передали…

Президента Койн застали врасплох: она попалась на хитрую, тщательно продуманную уловку Тэсси. Таким хитрым уловкам её научил дед, президент Селзник Смайт, в молодости так же, как Гатти и Боггс, бывший разведчиком-оперативником.

Эту хитрость первым разгадал Винци Гатти. Он понял, что это профессор Сельма Смайт, мать Альмы и бабушка Тэсси, посоветовала девочке: «Выдерни ты уже, наконец, свою мать из этой рутины, заставь её испытать нормальные человеческие эмоции, иначе она свихнётся когда-нибудь от этой работы!». И генерал понял, что надо не дать Альме опомниться, увести Тэсси и устроить девочке выволочку за слишком большую предприимчивость, ведь всё-таки сейчас идёт обсуждение совершенно-секретных-особо-важных дел.

— Тэсси, пойдём со мной, есть разговор, — шёпотом сказал Гатти девочке и взял её за руку. Доверявшая «дяде Винци» почти как бабушке и матери, Тэсси последовала за ним. Шеф разведки и единственная дочь президента Койн быстро покинули комнату.

Альма Койн не знала, чего ей хочется больше в эту минуту: провалиться сквозь землю (хотя куда проваливаться, ведь они и так под землёй находятся!) или придушить кого-нибудь. Генерала Винци Гатти, в частности. Настроение у президента Тринадцатого было сейчас предгрозовое. Но тут внезапно весь её пыл очень удачно сбил капитан Боггс, которого она видела впервые в жизни:

— Госпожа президент, у меня есть предложение. Я свёл знакомство примерно с четырьмя сотнями капитолийцев. Около пятидесяти человек из них — совершенно новые, незнакомые люди, не старше двадцати пяти лет. Я могу изложить самым подробным образом все эти сведения в форме рапорта.

И Альма Койн, по-прежнему пребывавшая во взвинченном состоянии, неожиданно услышала в словах капитана Боггса именно то, что требуется:

— Хорошо. Напишите рапорт и через час присылайте его мне, — коротко сформулировала приказ президент Тринадцатого.

Капитан обомлел: написать, а тем более отослать рапорт Боггс собирался в течение нескольких часов. А лучше всего — завтра. Но возражать президенту он, конечно, не посмел и мгновенно испарился.

Взбешённая Альма Койн вышла из бункера следом за капитаном и с досадой обнаружила, что Тэсси с «инженером из Пятого Дистрикта» Гатти и след простыл. Привычки вымещать свой гнев на подчинённых за Койн не числилось и потому она продолжила исполнение своих президентских обязанностей. Её гнев медленно, но верно сходил на нет, ведь держать себя в руках в Дистрикте Тринадцать никто не умел лучше, чем Альма Койн.

* * *

Тот же день. Восемь часов вечера.

Капитану Джереми Боггсу так и не удалось отдохнуть в тот день. В Дистрикте Тринадцать вообще гражданам «длительный отдых противопоказан, исключая особые случаи, указанные в Кодексе Дистрикта Тринадцать». (Такова была цитата из совершенно секретной инструкции, которая была составлена ещё в те времена, когда отец капитана, Николас Боггс был рядовым солдатом армии Свободного Панема). Конечно же, капитан первым делом отправился на артиллерийский склад, где работала кладовщицей его жена, Кларисса. Там он задержался где-то на час — помогал передвигать тяжёлые ящики со снарядами. Всё делалось вручную, потому что у погрузчика случилась поломка, а нужную для ремонта деталь надо было везти… из Капитолия. В Тринадцатом повсеместно царил технический дефицит: вечно чего-то не хватало. Чего-то жизненно необходимого. Но, несмотря на это, технологии дистрикта продолжали совершенствоваться. Трудности только закаляли жителей Тринадцатого. И Боггс знал, что позже обратится к мастерам, которые смогут изготовить нужную деталь, поскольку механизм погрузчиков Капитолия был им прекрасно известен. Но это потом, а сейчас — он сверился с татуировкой-расписанием — время общего обеда.

Обедал Боггс в столовой артиллеристов-снабженцев. Он сидел рядом с Клариссой, и был невероятно, до жути счастлив, ведь он был разлучён с любимой женой… Нет, не восемь лет, но целых девять месяцев! Он собирал стратегические сведения в Дистриктах Два, Пять, Один, Шесть, но главным образом его местом пребывания был блистательный Капитолий. Этот город давно вызывал у него, несмотря на высокую выдержку и хладнокровие, натуральную рвоту — до того надоел он Боггсу. Джереми его тихо ненавидел. Но. Служба — есть Служба!

«Больные на всю голову» капитолийцы, что военные (гвардейцы, стражники, миротворцы), что гражданские — невероятно раздражали капитана. Жители Бункера, где вырос Джереми Боггс, с одной стороны, и капитолийцы, с другой стороны — они были точно с разных планет. За несколько недель, проведённых в Капитолии, капитан-разведчик из Тринадцатого стал нервным и стал срываться на крик практически без повода.

Его сослуживцы-миротворцы лишь посмеивались, замечая его агрессию: «Тяжёлая же у него служба, доведёт она сержанта до психушки!». Внезапно развившаяся раздражительность очень затрудняла его работу, что чуть было не выдала капитана. Но Боггс полностью смог отвести душу, когда вернулся домой.

— Они словно из психиатрического… Капризные, сами не знают, чего хотят. А какие они обидчивые? Пожалуй, это было самое сложное. Никогда не знаешь, какой номер они выкинут. Неуправляемые! — рассказывал капитан о своей «экспедиции» в Капитолий.

Это называлось «Образ Врага». Боггсу официально разрешалось рассказывать негативные и компрометирующие капитолийцев сведения знакомым и сослуживцам в Тринадцатом, чтобы сограждане знали о коварстве и неадекватности заклятого врага во всех подробностях.

— Они что, совсем не соблюдают субординацию? Какие могут быть обиды, если всегда должен быть порядок? В общении граждан — обязательно! Ну и странные же там люди, капитан! — высказался 17-летний парень, помощник оператора осветительного оборудования (попросту электрика) склада 283. Звали его Пирс.

— Нет, они совершенно неуправляемые. Делают всё, что им заблагорассудится и говорят всё, что им придёт в голову, — отозвался с удручённой миной на лице Боггс.

Его слова заставили лица присутствующих — простых рабочих и техников Службы снабжения, оцепенеть от ужаса. Это был шок, поскольку именно эта привычка капитолийцев — говорить что попало, — вызывала у жителей Бункера особый, суеверный страх.

— Какой ужас! Кошмар! Как ты вообще выжил там, Джереми? Ты же не похож на них. Ты же вырос под землёй, как мы все, — повернула «не туда» разговор девушка-технолог первого класса по имени Бабетт.

При этих словах умная и понимающая Кларисса Боггс энергично закачала головой, словно говоря: «Ну, вот же дурёха. Нельзя говорить такие глупости!». Но её любимый муж был, конечно же, готов и к такому повороту событий. Он мгновенно разъяснил хлопавшей от изумления глазами Бабетт:

— Бабби, не забывай, что я же подготовленный особенным образом человек. Офицер. И изучением врага я занимаюсь практически всю жизнь. Забыла? Ну вот, напоминаю. — Боггс улыбнулся. (В «школу юного разведчика» Джереми Боггса зачислили, когда ему было шесть лет, так что это была чистая правда!)

А затем капитан отправился в своё разведывательное подразделение, ведь Боггсу предстояло составить обещанный рапорт для самой Альмы Койн, президента Тринадцатого!

— Проклятие, из головы вылетело! Да, вот теперь я получу строгий выговор. Но, ничего не скажешь, виноват сам, — сокрушался Боггс.

Рапорт был составлен быстро и отправлен по назначению с первым же курьером. Боггс напряг всю свою память и перечислил не менее 450 фамилий, о которых он обладал ценной, а главное — свежей информацией. Не только «своих», но и «чужих». Всё о злейших врагах, капитолийцах, с которыми Тринадцатый Дистрикт вёл не прекращающуюся ни на секунду тяжелейшую битву. Войну за Свободный Панем. Пусть даже эта война была холодной. Такова была официально сформулированная цель существования «автономного отряда борцов за свободу» — жителей Дистрикта Тринадцать.

Боггс полагал, что на этом его задание, данное ему лично президентом Койн, выполнено. И капитан погрузился было в рутинные дела — он сдал норматив по прыжкам с парашютом. После чего отправился сдавать экзамен на знание отличий в произношении жителей Пятого Дистрикта от жителей Третьего Дистрикта. Экзаменаторы мучили Боггса больше пятидесяти минут и, только вымотавшись сами, но добившись безупречного знания данного предмета, «обновили капитану допуск для спецопераций в Дистриктах с Третьего по Пятый сроком на один год». Во всех подобных делах и трудах так и пролетел этот день. Капитан не заметил, как наступил вечер. Разве что вспыхнувшее время очередного дела на его татуировке подсказывало время суток.

В пол-восьмого вечера в отсек на уровне 33, где жила семья Боггсов, постучался курьер. Им оказалась 16-летняя девчонка на капитолийских роликах.

— Капитан Боггс, вас вызывает президент. В свой жилой отсек.

Капитан побледнел и не нашёлся, что ответить, но его выручила Кларисса:

— Спасибо. Капитан тотчас отправится.

— Постойте! Я не знаю, где находится жилой отсек президента, ведь это же секретно? — быстро пришёл в себя Боггс.

— Ничего секретного. Вас просто никогда не вызывали туда. Уровень 14. Секция 51. Отсек 11011, — пожала плечами девчонка-курьер, — Извините, у меня ещё два сообщения, которые надо доставить, прощайте. Свободный Панем неминуем!

— Но мы должны туда добраться, — автоматически ответили синхронно Джереми и Кларисса Боггс. Эта фраза была что-то вроде «До свидания, или Спокойной ночи, либо Прощай» в Тринадцатом.

— Иди, президент ждёт, — поторопила мужа Кларисса. Она не испытывала особой тревоги, но ей было не очень ясно, что это, собственно, за спешка.

Капитану Боггсу было непросто найти отсек 11011. Не потому, что он был суперсекретным и был чем-то особенным или выдающимся. Наоборот, этот отсек был ничем не примечателен — серый, как всё в Тринадцатом. Боггс всё никак не мог найти дорогу и упорно расспрашивал встречающихся на его пути жителей:

— Не подскажете, где находится секция 51?

— Капитан, вы не там ищете! Вам нужно на уровень 5 (уровень 7, уровень 13 и пр.) — отвечали Боггсу и он шёл дальше.

Такой разговор повторился не менее десяти раз. По мере продвижения капитана выяснилось, что в этом секторе недавно случилась перепланировка и в итоге 51-я секция переехала на другой этаж, а на какой, знали лишь жители самой секции 51. Боггс мысленно чертыхнулся, но продолжал поиски.

Это было очень странно. «Никто ничего точно не знает. Ребус прямо какой-то! Похоже, президент Койн нечасто вызывает кого бы то ни было в свой жилой отсек», — подумалось Боггсу. И это была истинная правда. Но график на завтра и послезавтра был у Альмы Койн расписан плотно. А кое-какие сведения, в которых она сейчас остро нуждалась, были исключительно у капитана.

Добрался Боггс до отсека 11011 лишь в 20.14. Одно было можно заключить совершенно точно — найти просто так жилой отсек президента Койн было абсолютно невозможно. Разведчик-профессионал Джереми Боггс искал его целых сорок пять минут! И нашёл на уровне 14.**

Здесь, как ни удивительно это было для капитана, жила семья лидера и вождя огромного Отряда Революции. В коридоре Боггса заметил охранник — крепкий парень лет 22-23, предупредивший его:

— Если Она Вас не вызывала, даже не пытайтесь подать своё прошение. Это злостное нарушение субординации, и Вы получите за это строгий выговор с занесением в личную карточку.

— Проходите, капитан! — приветствовала его очень усталая Альма Койн.

Сегодняшний день для президента Тринадцатого был просто тяжелейшим: одних больших совещаний ей пришлось сегодня выдержать восемь! Сейчас Койн работала над «Новой Концепцией Сокрушения Владычества Капитолия», взяв за основу восемнадцать рапортов капитана Боггса, за последние десять месяцев побывавшего в разных дистриктах — двадцать четыре раза, а в Капитолии — шесть раз.

— У меня к вам сразу пятьдесят девять вопросов, капитан. А времени у нас мало, так как в девять часов здесь должна быть тишина, поскольку Тэсси завтра заступает звеньевой дежурной по школьному отряду. Не будем мешать ей спать!

Так Альма Койн с ходу очертила для Боггса рамки разговора. Учившая в этот момент «Правила и обязанности дежурных по школьному отряду в Армии Свободного Панема» Тэсси Койн поглядела на мать с громадным неудовольствием: перспектива лечь спать в девять казалась ей подлинным изуверством, вот только жаловаться на её мать было некому.

«Вот гадство!» — в негодовании подумала девочка. По правилам Дистрикта Тринадцать, дочери президента не делали никаких скидок — все были равны. Наоборот, с неё просто-таки драли три шкуры! И завтра впервые ей предстояло дежурство на уровне 1, практически у входа в Бункер! В Тринадцатом Дистрикте с четырнадцати лет молодых солдат допускали к дежурствам в учебном режиме уже в боевых, взрослых подразделениях, но пока ещё под присмотром камер. И допуск у старшего солдата Тэссилоны Койн уже лежал в нагрудном кармане. Она безумно гордилась этим фактом — из семнадцати солдат её отряда допуск получили только четверо!

К тому же, разговор матери и высокого статного офицера показался девочке крайне любопытным: мало того, что он касался исключительно Капитолия, так ещё её мать и этот офицер были на редкость красноречивы. И для Тэсси Койн было несказанным удовольствием — просто послушать, как они делятся мыслями на тему: «Как нам завоевать — в перспективе, разумеется, — но точно связать по рукам, охватить плотной сетью агентов, нейтрализовать все точки сопротивления и окончательно завоевать столицу. И тогда однажды утром жители Капитолия проснутся в совершенно другой стране. В Свободном Панеме».

«Какие жутко-хитрющие планы. И самое замечательное и потрясающее в них — Большой Заговор!» — думала девочка. Тэсси с девяти лет всё это просто обожала. Её мать нечасто обсуждала служебные дела в жилом отсеке, а сейчас представился редкий, очень обрадовавший любознательную, не по годам развитую девочку, случай всё это послушать. Тэссилона ведь была дочкой очень необычной пары — родившегося в Дистрикте Три и под строгим секретом вывезенного оттуда в возрасте девяти лет, полного сироты (его отец и мать были тайно убиты) Айвори Койна и единственного ребёнка президента Селзника Смайта, его дочери — Альмы Смайт-Койн, по прозвищу «Санни». К четырнадцати годам Тэсси отчётливо проявляла гуманитарные склонности, что немного удивило её мать — ведь Альма Койн окончила высшую инженерно-строительную школу Тринадцатого. А её отец, биолог и советник по специальным вопросам своего тестя-президента Смайта, заметив у дочери такие наклонности, сказал:

— Она вся в прабабушку, вот она в кого. Моя бабушка Лиззи Койн, она была детская писательница. Сто пятьдесят лет назад!

Девочка быстро усекла, что её хитрая мамочка изобретает «великий и прекрасный план» преобразования страны под названием Панем. И ключевым в этом «Великом Плане» была коренное переустройство, глобальная реформа Капитолия. «Мамочка» запланировала изменить абсолютно всё, предусмотрела и «учла миллион и одну» деталь.

«Мамочка продумала ВСЁ. Её замысел, да он же просто безупречен! Настоящее совершенство!», — Тэсси пришла в полнейший восторг от этих мыслей и у неё резко поднялось настроение. Глаза девочки загорелись, а её рот непроизвольно раскрылся. Так она восторженно и застыла. Просто кураж! А этот сильный мужчина понадобился её матери, чтобы узнать «ВСЁ и даже БОЛЬШЕ, чем ВСЁ» о тысячах и тысячах молодых капитолийских офицеров, которых её мамочка запланировала сделать в грядущем «Солдатами Свободного Панема».

Её мать просто запытала Боггса расспросами:

— А что Вы скажете про Фламиния Блэйда из контрразведки?

— Капитан Блэйд? Он же запойный пьяница, и нам не подойдёт!

— Нет, мы его используем. А что до лейтенанта ди Маджо?

— Я никак не заметил его склонность к умственным упражнениям…

— Капитан, Ваше остроумие сейчас не уместно!

— Извините, госпожа президент!

— То, что их объединяет — в моральном отношении они отличаются от других. В лучшую сторону. Они небезнадёжны. Понимаете, капитан Боггс, что я имею в виду?

— Да. Но мне всегда казалось, что вербовке подлежат перспективные офицеры, но ¾ из Вашего списка, госпожа президент, никогда не сделают карьеры в Капитолии! — уверенно отрезал Боггс.

— А вот в этом Вы сильно заблуждаетесь. Никому не рассказывайте, поскольку никто Вам не поверит. Ни здесь, дома, ни в Капитолии. Туда Вы попадете ещё не раз, это я Вам гарантирую. «Ключи от кадров» всех миротворцев Панема давно у меня. Подлинными «ключами» владеет Кориолан Сноу, а у меня есть дубликат, так что любая карьера в Капитолии зависит от нас двоих, от Сноу и… от меня! — Альма Койн сначала рассмеялась, а потом резко стала предельно серьёзной.

— Но как, простите? — задал вопрос обалдевший капитан — один из лучших разведчиков в Тринадцатом, Боггс.

— Так я Вам и скажу! Станьте полковником, капитан Боггс, тогда и узнаете.

На её лице не было ни единого намёка на улыбку, и Боггс понял, что Альма Койн говорит совершенно серьёзно. Без шуток.

— Хорошо, можно вопрос, мэм? — Она молчала, и поэтому Боггс продолжил говорить. — Капрал Тоунсби из Казначейства. Во-первых, он парень не шибко сообразительный, а, во-вторых, Тоунсби редкий в этом Городе пример заботливого и главное, верного мужа и очень неплохого отца. Он мне сам рассказывал, что его дочке два года. На прошлой неделе капрал с гордостью сообщил своим друзьям, что его направили на офицерские курсы, и, когда Тоунсби это им рассказал, друзья его так и сели, поскольку они же капрала практически за дурачка считали…

— Зачёт, капитан! В самую точку. Да, это именно я продвинула его кандидатуру. Он будет лейтенантом, Боггс, потому что я так решила, — со стальной интонацией в голосе ответила на заданный ей вопрос президент Койн.

— Но если Вы, госпожа президент, можете продвигать того, кого нам выгодно, то Вы можете и тормозить карьеры нежелательных нам лиц в Капитолии, не так ли? — задал следующий вопрос Боггс.

— Нашли загадку, капитан! Сломать карьеру значительно проще, чем её выстроить!

— Мам, ну ты даёшь! — с восхищением воскликнула Тэсси Койн, и её мать прикусила язык. Ведь президентам тоже свойственно иногда сболтнуть лишнее.

Затем Альма Койн дала капитану «домашнее задание»: поразмышлять над тем, какие стратегические просчёты капитолийцев самые важные и опасные, по его мнению, и изложить это всё на бумаге.

После этого Джереми Боггс собирался покинуть отсек семьи Койн. Он был уверен целиком и полностью, что сделает это раз и навсегда, но тут раздался стук в дверь. Охранник президента вошёл вместе с курьером (без роликов, на этот раз), женщиной лет 30:

— Госпожа президент! Чрезвычайное происшествие! Вас срочно ждут в штабе, — сообщила, отдав клочок бумаги, тяжело дышавшая женщина. Она явно долго и быстро бежала, спешила, как могла.

Записка на клочке бумаги гласила:

«Контрразведка выявила наличие в числе беженцев из последней партии агента или агентов Капитолийской секретной службы, но задержание сорвалось. Агент или агенты оказались чрезвычайно хорошо подготовлены. Как результат — трое наших людей убиты. Просим Вас ввести в действие военное положение».

Подписи не было.

Прочитав вслух записку, Альма Койн воскликнула задумчиво, зло, гневно и решительно:

— Что же творится? До чего мы дожили? Сноу посылает агентов, а мы не в силах даже узнать, сколько их! Я и не предполагала, что в нашей контрразведке царит такой бардак. Ну что ж, похоже, полетят сейчас головы!

— Госпожа президент! Разрешите мне идти, побегу скорее к своей жене, — закономерно заволновался Боггс.

— Конечно же, бегите скорее! — решительно ответила Койн. — Капитан Боггс, Вы свободны!

И капитан Джереми Боггс помчался на уровень 33, к своей жене Клариссе.

Примечание к части

*Санни, от англ. Sunny — «солнышко». Так прозвали юную Альму Смайт за ярко-рыжие волосы, коммуникабельность, весёлость, доброту и умение моментально гасить все конфликты, «дарить другим тепло». В лишённом солнечного света Тринадцатом Дистрикте эти свойства ценились необычайно высоко.

**Автор не случайно акцентирует внимание читателей на этом факте.

К читателям: соавторы напоминают, что действия в главе по-прежнему происходят за 17 лет до событий, описанных Сьюзен Коллинз в книге «И вспыхнет пламя». В тот год в семье Эвердин родилась дочь — Китнисс, а миссис Викки Мелларк родила в тот год третьего сына.

POV Боггса.

Ну и сколько ещё можно ждать у подъёмника? Восемь минут уже прошло. А зачем заблокировали лестницу номер девять? Какие-то юнцы, управы на них нет, вывесили объявление снаружи — прямо у входа на неё:

«Лестница технически неисправна! Гражданам Дистрикта 13 просьба соблюдать порядок и субординацию! Пользуйтесь для перехода с уровня на уровень подъёмником!».

Но этот самый чёртов подъёмник застрял сейчас где-то наверху, на пятом-шестом уровне, а других путей просто нет! И это, по-вашему, порядок? Насколько уж я презираю капитолийцев, но не могу не отметить, что в их Городе всегда, в любой ситуации, предусматривается запасной выход… Это обязательно! Думаю, что это делается для того, чтобы капитолийцы, которых только в местной армии приучают к дисциплине, не впали в ужасающую панику. Я должен признать, что такой подход к делам куда разумнее и безопаснее, чем здесь, в Тринадцатом. Сравнение, конечно, не в пользу моей родины, но признаю этот неприятный факт! Сейчас у нас вот-вот введут военное положение, а секция 51 уровня 14, где проживает президент и её семья, фактически заблокирована! Сама-то Койн успела подняться наверх, и сразу после этого подъёмник встал. Интересные дела. Что-то мне всё это очень не нравится!

Мои размышления неожиданно прерываются возгласом:

— Господин офицер!

Позади меня восклицает женский голос, и я оборачиваюсь: женщина лет 35, худая, очень испуганная, держит на руках девочку. Малышке от силы года два, наверное. Дети — главная ценность Тринадцатого после того, как мы пережили «крысиную пандемию».

— Да, я Вас слушаю, леди, — откликаюсь я. Как известно, невежливое обращение в Тринадцатом не допускается — все жители Дистрикта 13 равны, и никто не имеет права нарушать эту заповедь!

— Что случилось, господин офицер? Неужели на нас опять напали?.. — В глазах женщины читается явный страх перед потенциальной опасностью.

И я начинаю выполнять главную функцию мужчины в нашем обществе — вселять уверенность. Твёрдость, сила и спокойствие. Главная задача мужчины — защищать и помогать!

Пока я занят этим самым — «защищать и помогать», то есть гашу, как только могу, первые искорки массовой паники и истерики, совсем упускаю из виду, что подъёмник начал долгожданный спуск. Моё дурное настроение улетучивается. Собственно говоря, меня окружают, в основном, женщины с детьми (я насчитал семь детей) и двое подростков с винтовками, которые они пока не научились держать правильно. Даже подростки с оружием растеряны и испуганы. Моё присутствие оказывается сейчас как нельзя кстати на уровне 14, секции 51, в левом секторе коридора F. Панику здесь мне удалось задушить быстро.

К моей несказанной радости, подъёмник останавливается именно на уровне 14. Из него выходят, кажется, четверо. Я всё ещё продолжаю призывы сохранять спокойствие, понапрасну не нервничать и соблюдать субординацию и порядок. После этого я разворачиваюсь к вновь прибывшим в тот момент, когда они поравнялись со мной, и успеваю мельком рассмотреть их физиономии. Отмечаю про себя:

Трое мужчин и одна девушка. Один постарше, лет 45. Двое помоложе, лет 30-35, девушка — самая младшая, лет 18, которая просто богатырского телосложения, таких в Бункере можно встретить нечасто. Своей свирепой физиономией она больше смахивает на профи-трибута из Дистрикта Два. Мужчины тоже все высокие и сильные. Ни дать ни взять — миротворцы из Капитолия! И лицо одного из них (блондина лет 35), похоже, я где-то уже видел… Эх, Джереми, ты становишься параноиком! Вот что делает один только месяц, проведённый в Капитолии с совершенно здоровыми (по их понятиям) людьми! Ну и адская же у меня работёнка, в самом логове Врага…

Я мчусь к Клариссе, вниз, но у меня из головы никак не выходит лицо того самого типа на уровне 14, где живёт семья президента Койн. Не могу вспомнить, но где-то точно я его уже видел… Но до уровня 33, до Клариссы, добраться мне так и не удалось: на уровне 21 подъёмник встал — кто-то вывел из строя все сообщения между уровнями. Свет резко замигал и погас, но затем заработало аварийное освещение. И в эту секунду я понял, что та женщина на уровне 14 была права — это действительно было нападение.

Дальше я слышу какой-то нарастающий шум: очевидно, что сюда приближается большая группа людей, которая очень громко топает. И я впервые жалею о том, что сейчас нахожусь без оружия: мой пистолет остался в сейфе моего служебного кабинета на уровне 28.

Громко топающая группа, а, вернее, настоящая толпа, приближается ко мне. Оказывается, что она возглавляется большим начальством: на меня со всех ног мчится, чуть не сбив меня с ног, сам И. О. начальника контрразведки Тринадцатого, генерал Тэмер Кристи. Увидев меня, он кричит:

— Лейтенант Боггс, Вы поступаете в моё распоряжение. Это приказ!

— Так точно, сэр! Но я, вообще-то, капитан.

— Мои поздравления! Будете плохо выполнять мои распоряжения, Боггс, разжалую Вас в солдаты. Вам ясно, капитан?

— Есть, сэр!

* * *

Спустя двадцать пять минут. Дистрикт 13, Уровень 21.

— Капитан, Вам заняться нечем? Южное ответвление проверили? — материализуется из воздуха генерал Кристи. Отмечу, что он замечательно умеет это делать — внезапно возникать из ниоткуда и проверять подчинённых. Наверняка это умение и помогло Тэмеру Кристи дослужиться до столь высокого чина. Во что бы то ни стало «украду» сей навык, и тогда, Боггс, быть тебе генералом!

— Никак нет, сэр! Южное ответвление проверено, следов злоумышленников не обнаружено, опрошенные граждане никого подозрительного не заметили, — отдав честь, докладываю я особо строгому начальству. За спиной генерала маячит фигура капитана Бейкера. Вот же сукин сын, проныра, моментально пронюхал и уже донёс, где я нахожусь! Сыскари бы наши шпионов Сноу так быстро искали, а то суета сует, а пользы от них — ноль!

Тем временем, Тим Кристи выдаёт мне инструкцию:

— Значит так, Боггс: бегом на уровень 8 в распоряжение майора Джексона. Он только что доложил мне: что-то интересное у них там обнаружилось, но нужно подкрепление. Возьмите с собой четырнадцать человек из «коммандос». Бейкер, отдать капитану свой парабеллум, это приказ! Идите все по лестнице №3. Вы ещё здесь, Боггс? — многозначительно улыбается генерал.

«Волчара» Тэм Кристи хоть и крутейший мужик, но он — Голова! Как мимо него прошмыгнули Враги, даже не представляю. Не иначе, тот самый элитный «Белый спецназ», про который у нас ходят различные слухи, хотя из наших разведчиков никто ни одного живого «белого спеца» не видел! Вот и доверяй слухам… Но всё это я думаю на бегу, поскольку Кристи слов на ветер не бросает, а разжалование в рядовые мне совсем не к спеху. Поэтому я спешно лечу на Восьмой уровень в сопровождении коммандос, оказавшихся как нельзя кстати на уровне 21.

«Коммандос» Тринадцатого. Элита, чёрт возьми! Охрана президента, штаба и палочка-выручалочка во всех экстренных ситуациях. Таких, например, как это вторжение. Лейтенант, которого я где-то уже встречал, ростом с меня, белобрысая белая скотина, и тринадцать отборных головорезов. Бегут через три ступеньки, славные ребятки. Они мне определённо нравятся, к таким можно и спиной повернуться — парни не продадут!

— Лейтенант, как Ваше имя? Я где-то Вас уже видел, но где, не помню, — громко спрашиваю я белобрысого. Приходится сильно орать, поскольку он вырвался вперёд меня.

— Лейтенант Мэддокс Тэллери, личная охрана президента Койн, сэр, — бросает он мне на бегу, но не поворачивая головы. И тут я вспоминаю, почему он это делает.

«Ничто не должно отвлекать солдата при исполнении важного приказания его командира» — вспоминаю я Устав Армии Свободного Панема, раздел «Обязанности». Молодец, Тэнди, хороший солдат, уцелеешь сегодня — станешь полковником!

Мы «рвём когти». Активно перелетая пролёты лестницы, наша команда мчится на уровень Восемь. Прилетаем мы туда очень скоро и своевременно. Это жилой уровень — точно такой же, как уровень 14 и уровень 33, где сейчас моя жена. Что с ней сейчас, с моей Кларри?

Я уже знаю, что нападение застигло нашу контрразведку врасплох не потому, что они спят на ходу. Просто такого не случалось никогда — с самого момента, как армия Свободного Панема спустилась под землю. Но наши лидеры уже пресекли «элементы паники» (главное, что у них в головах её не было, — жёстко отмечу) и сделали главное — провели эвакуацию всех детей и подростков на уровень 88, в наше Главное Стратегическое Убежище. Оно выдержит даже прямое попадание атомной боеголовки! Четыре уровня и 55 тысяч мест, вот только после «крысиной пандемии» нас осталось всего 22 тысячи. А было 48 тысяч! Вот почему были внезапно закрыты на тридцать минут все лестницы!

А теперь нам предстоит самое главное и самое сложное — найти умело маскирующихся под наших же собственных граждан диверсантов. Как вообще они смогли так мастерски мимикрировать? Слиться с нами воедино? Ведь мы свято верили в то, что наша «особость» и «инаковость» по сравнению с капитолийцами — наша главная, непробиваемая защита. Но не только наша разведка, к сожалению, достигла за последнее время отличнейших результатов! Ведь глубокое проникновение — самая сложная, какую можно представить для наземных диверсантов, задача была успешно выполнена. Похоже, будет сегодня в Капитолии праздник! Думается мне, что тут явно не обошлось без предательства, но изменников сейчас искать недосуг, сейчас главное — не дать пришельцам натворить непоправимых бед в Тринадцатом. Даже ценой их ликвидации.

Побегав рядом с нашими сыскарями и послушав их, я начинаю представлять себе истинную картину того, что же всё-таки случилось. Из-за этой проклятой пандемии мы острейшим образом нуждаемся в людях. Раньше лишь избранных переправляли в Бункер, поскольку мест было не так много. Но теперь практически все беженцы, одиночные или группы, которых обнаруживает наша система дальнего наблюдения, доставляется планолётами и группами поиска в Дистрикт Тринадцать. Все беженцы ныне имеют право на защиту и на кров. Без исключения. Да, на уровне Три действует фильтрационный центр. Он и стал местом происшествия номер один.

* * *

Сегодня, 20:34. Дежурный офицер контрразведки Дистрикта Тринадцать, лейтенант Милтон Хадсон («мрачный тип», слова из него не вытянешь) получает сигнал из центра фильтрации беженцев. В доставленной из карантинной зоны Дистрикта Двенадцать группе в 15 человек замечено холодное оружие, что категорически запрещается инструкцией! Хадсон высылает группу контроля (капрал и трое солдат). Но закрыть Вход в Бункер Хадсон не додумался — это его первый прокол!

20:48. При обыске беженец 34 лет, называвшийся столяром из Двенадцатого Ламбертом, оказывает упорное сопротивление. Внезапно на наших людей сзади нападают люди из числа новоприбывших беженцев: двое подростков, старуха 70 лет и женщина с грудным младенцем (как вообще такое возможно?!), у каждого — заточка или армейский нож!

Итог: «Ламберт» застрелен, один из подростков смертельно ранен, но оставшиеся нападавшие прорываются на первый уровень. Ясное дело — агенты Врага пытаются отступить после своего провала! Так думает майор Линдси Кеппель, старший дежурный оперативный офицер штаба президента Койн, после того, как получил срочный доклад Хадсона — тот, согласно инструкции, доложил майору незамедлительно о происходящем. Наши потери: солдаты Кинг и Вудворд убиты, капрал Хендриксон ранен, но начал преследование беглецов.

21:04. Неожиданно выходит из строя система наружного наблюдения периметра Главного въезда в Бункер. Хадсон это замечает, но не придаёт этому должного значения — просто поручает быстро проверить причину и исправить. Прокол Хадсона номер два!

21:05. Беглецы вырываются из Бункера и стремительно движутся на север. На подмогу Хендриксону прибывает отряд быстрого реагирования нашего штаба в полном составе во главе с капитаном МакДауэллом — 89 «коммандос». В штаб прибывают президент Койн и, через две минуты, начальник штаба армии Свободного Панема генерал Дэвид («Суровый мужик») Скотт. Ровно через минуту после прибытия командования происходит первое отключение наших главных лифтов.

21:14. Беглецы обнаружены и блокированы. Старуха оказалась мужчиной, а младенец — муляжом, точнее, электромеханической куклой. Хорошо ещё, что не с бомбой внутри! Всех беглецов усыпляют газом Миб-34. Спасибо, Капитолий, превосходный газ без малейшего запаха, действует моментально! (Кстати, я имею некоторое отношение, кхе-кхе, к тому факту, что теперь он у нас есть). Кажется, инцидент исчерпан, но Койн и Скотт уже чувствуют «подлянку». А первым её почувствовал всё-таки Кристи.

21:18. Поступает доклад от дежурного по секции 101 уровня 44 — «На меня совершено нападение! Общую тревогу объявить не могу! Проблема в электроснабжении. Но радио и телесвязь действуют». Становится очевидной жуткая по своим последствиям истина — на Армию Свободы совершено нападение. Неустановленные диверсанты проникли в жилые секции. Объявляется военное положение и вводится в дело План Экстренной Эвакуации Населения.

21:21. Генерал Кристи отдаёт приказ (не дожидаясь санкции президента Койн, потому, что дорога каждая минута) ввести в дело операцию «Аллигатор». Это очень старый план — лежал себе спокойно в сейфе пятьдесят четыре года, но вот пригодился теперь, к сожалению… Полная «автономка». Эта вещь встречалась когда-то на так называемых «подводных лодках», в Эпоху до Катастрофы, когда на планете Земля жили восемь миллиардов человек. Смысл простой: каждый уровень отрезается от всех остальных (лифты блокируются нами, на лестницах включаются датчики движения. Нам, конечно, далеко до глобальной системы слежения почти за каждым жителем в Панеме, но кое-что мы позаимствовали у капитолийцев, и это сейчас очень поможет нам поскорее вычислить непрошеных гостей). При этом коммуникации продолжают действовать. Хорошо, что время сейчас нерабочее — контроль всех складов и других «рабочих зон» тотальный. Враг не проникнет в наши Арсеналы и не узнает, настолько наши запасы громадны и как много мы, скажем честно, украли. «Аллигатор» начал свой забег по узким коридорам Тринадцатого Дистрикта: под началом Кристи (он командует операцией) действуют три тысячи самых подготовленных солдат.

Счёт идёт на минуты, врагу не скрыться и не затеряться: каждые десять секунд генералу докладывают дежурные по уровням о ходе сканирования, на правой руке каждого жителя Жилого Бункера Армии Свободы нанесён штрих-код ежедневного расписания. Но Враг не подозревает об этом: остаток радионуклидов, радиоактивный след остаётся после нанесения штрих-кода. Он несёт отпечаток Главного Энергореактора и его невозможно подделать вне Бункера. Вопрос о том, насколько быстро капитолийские диверсанты попадутся — это вопрос времени, не более. Хоть пари заключай, если бы это разрешали законы Тринадцатого.

21:34. На уровне 17 обнаруживается первый пришелец — подросток из числа «беженцев», его идентифицировали по следу, своё расписание он уже получил. Ну и откуда ему знать, что положив руку на идентификатор, он просто себя выдал? Его след слишком слабый. Но это был просто беглец.

21:42. На уровне 36 срабатывает система экстренной тревоги: простой сантехник по фамилии Литцингер заметил взлом двери подсобного помещения и сообщил об этом офицеру безопасности уровня 36 старшему сержанту Балларду, который блокировал коридор 36-4 и, убедившись, что тревога не ложная, сигнализировал об этом генералу Кристи. Через одну минуту прибывшая группа контроля и защиты берёт группу из трёх диверсантов. Ими оказались жители Дистрикта Четыре. При допросе они признались, что задачей их и ещё одной группы, из Второго Дистрикта, было отвлечь внимание от Главной группы — Капитолийской. Но куда те стремятся проникнуть, этого они пока не говорят.

Выходит, всего групп диверсантов было четыре, и две из них мы уже обезвредили.

Сейчас 21:56. Операция приближается к концу. За двадцать пять минут наши люди проверили почти ½ населения Бункера. Уровни «выщёлкивают» один за одним, люди быстро работают и становится точно известно, что на таком-то уровне чужаков нет. Однако остаётся невыясненным главное — какова была цель вражеского налёта? Что они намеревались сделать в Тринадцатом? И вот это самое странное: операция отлично подготовлена, но у нас удивительно мало «системных» проколов. Всё больше — «человеческий фактор». Мы очень быстро прошерстили наш родной Бункер и все диверсанты, кроме главной, капитолийской, группы, обезврежены.

Но всё-таки я не понимаю, зачем было нужно такое непрофессиональное нападение! Хотя это ни химическое, ни биологическое нападение — на такие действия и намёка быть не должно! По-видимому, Капитолий уже в курсе, что эти направления защищаются у нас в первую очередь. Гады знают, что миндальничать с ними тут никто не станет. Если бы капитолийцы применили иприт или сибирскую язву, тогда реакция была бы мгновенной. Далее — уже дело техники: угроза нападения первой степени и «ключ на старт» для семидесяти семи ракет. Они даже находятся не здесь, в Бункере, а на объекте 32. В целях безопасности даже я, кадровый разведчик, не знаю его местонахождение! Ракеты с атомными боеголовками летят до Капитолия всего пятнадцать минут, и вот тогда никто из двух миллионов трёхсот тысяч его жителей не уцелеет! Так что эти варианты нападения исключены. Уже проще.

Пожалуй, что это больше похоже на учения первой степени в условиях, приближенных к боевым. Как будто главная цель — выявить, причём очень жёстко, все наши «болевые точки», все наши «слабые места», чтобы потом капитально обновить нашу систему.

* * *

— Сэр! Кто-то испортил два прибора видеоконтроля на лестнице рядом с дверью в коридор №5 уровня Восемь, это подозрительно! — замедляет свой бег и, дождавшись меня, докладывает Тэллери.

— Браво, лейтенант, вы заметили это первым! — отзываюсь я. На самом деле я не заметил этого вовсе, но эту деталь лейтенанту знать незачем. Сейчас я — его командир. Как говорится, «командир есть командир, он всегда прав, и значит, командир умнее». Зрительная память у Тэнди просто феноменальная — приборы не чета «Капитолийскому Глазу» — камерам, которыми «нашинкован» каждый угол во всех дистриктах и каждый квадратный метр в Капитолии. (Интересно, вот зачем «Глаз» в Капитолии-то? Дистрикты — ясное дело, «территория оккупированная, территория потенциального врага», но отчего они так плотно шерстят своих? Надо будет поставить этот вопрос перед полковником Норрисом. Его уж убедить-то я смогу, чего не скажешь о нашем Старике Гатти).

«Глаз» всегда на виду: он сконструирован так, что его нельзя не заметить, и его видят абсолютно все! А вот наши «игрушки», хоть и сделаны на основе капитолийских разработок, но являются их полной противоположностью. Они — скрытое оружие. Как и мы все, собственно говоря. Они вроде как есть, но их в то же время как бы и нет. А всё дело в целях наружного наблюдения у Них и у Нас.

Капитолий считает наружное наблюдение элементом проводимой после неудачи Первого Восстания политики. Террор, Запугивание и Жестокость. Её никто не скрывает, она демонстрирует Мощь и Власть напоказ! Другое дело, что мы давно заметили, что эта политика стала работать на нас: сила врага начинает затухать, а значит, каждый его необдуманный шаг несёт прямую выгоду и пользу для нас, Могильщиков Капитолия. Наш враг постепенно слабеет и теряет бдительность.

Наши приборы слежения незаметны, очень малого размера (спасибо беженцам из Третьего, которые умеют делать такие мини-приборы!) и вывести их из строя может только высококлассный спец-профессионал — либо диверсант, либо контрразведчик. Вот, например, я точно не смогу. И значит, мы на верном пути, а направление, заданное генералом Кристи, правильное.

Восьмой уровень встречает нас перепуганными лицами солдат-первогодков, которым всего-то по 17-18 лет. Именно они сейчас несут основную нагрузку по охране внутреннего периметра — жилых отсеков Бункера. Этого не должно быть и категорически воспрещается инструкциями! Но после «крысиной пандемии» мы чрезвычайно сильно ослаблены в личном составе. Людей просто нет! Это реальная катастрофа. Капитолий и не подозревает об её масштабах, на наше счастье. Его разведка отсталая и вообще не предпринимала каких-то серьёзных действий. По крайней мере, раньше была такой.

Ключевое слово — была, мы расслабились и потеряли бдительность. Более того — мы зазнались. Генерал Тим Кристи месяца четыре как вбивает в головы нашего командования эту истину, но увы, президент к нему раньше не прислушивалась. Нападение Капитолия считалось «полным логическим нонсенсом» — дословная цитата президента Койн! Но, предчувствую, что эта ночь будет «жёсткой посадкой» и все заблуждения нашего руководства как ветром сдует. Я это как заслуженный парашютист говорю. Выздоравливай или же умри! — проклятое негласное правило «крысиной пандемии». Но всё же я надеюсь, что обойдётся без массовых ампутаций…

Нас уже ждут — механизм Бункера по-прежнему работает исправно. Капрал — самый старший в своей группе — ему лет 20, безошибочно находит глазами самого старшего среди вновь прибывшей группы, то бишь меня:

— Сэр! Вы — капитан Боггс? Ваш личный номер?

— 2015 А 41.

И теперь он точно знает, что я — это я.

— Командующий Боггс, майор Джексон ждёт Вас. Следуйте за мной!

После этого мы все бежим за бегущим рысцой капралом. Отмечаю: кстати, он же не представился… Непорядок.

— Как твоё имя, солдат?

— Капрал Джонни Хейс, сэр!

После его ответа мне становится ясно, что он сын моего инструктора по прыжкам с парашютом, лейтенанта Богарта Хейса.

— Джонни Хейс, я знал твоего покойного отца (он умер во время пандемии). Он научил меня тому, что я знаю сейчас. А не научил бы меня, то сейчас я был бы мёртв.

(Это — истинная правда. Три года назад это случилось во Втором Дистрикте. Немало моих товарищей сложили свои головы там, это место во стократ опаснее и непредсказуемее самого Капитолия. Тогда я прыгал с лёгкого планолёта в районе долины Аспен. Погода была нелётная, но иначе там просто нельзя — засекут в два счёта, поскольку это — Второй. Меня затянуло в «болтанку», а затем кинуло резко вниз. Если бы я тогда не отработал до автоматизма, как надо себя вести во время сверхжёсткой посадки, то вероятнее всего, переломился бы мой позвоночник, и прощай, моя активная военная служба! А так я отделался обморожением ног и множественными ушибами тела. Но голова не пострадала ничуть, спасибо Богарту Хейсу — научил!)

— Будь достоин своего отца, солдат Хейс! — заканчиваю я свою краткую речь.

— Служу Свободному Панему, — отвечает на бегу, нисколько не замедляя бег, сын Богарта Хейса. И я отдаю правой рукой воинское приветствие.

Коридор 8-9. Да, тут была хорошая драка, валяются какие-то обломки и… на полу лежит тело 17-летнего юного солдата Армии Свободы. У меня сжимаются губы — от ярости и накатывающего волной гнева: «Фиг вам, припёрлись незваными, пощады не ждите, огребёте вы по полной! Джерри Боггс твёрдо чтит правило — „Бей гада первым“!».

Но работать ногами и руками не пришлось — поздновато ты появился, Джерри, теперь очередь работать головой — двое солдат постарше и покрепче, пересыпающие свою речь на посту лютейшими выражениями, — поскольку убитый был из их взвода, — охраняют вход с автоматами (вместо винтовок) на бельевой склад, который неожиданно превратился в тюрьму и комнату для допросов. Времени нет! Вот в чём заключается вся суть. Нас поспешно пропускают.

— Говори, сволочь, или хочешь ещё? — цедит сквозь зубы немолодой майор, наполовину седой. От напряжения у него на виске бьётся синяя жилка, а со лба градом катится пот. Он допрашивает диверсанта — детину лет 20, и по всему его виду можно сказать уверенно: горец Второго, «крепкий орешек», идеальный убийца и головорез. Такой ни за что не признается, кто он такой. Вот только я знаю про него даже больше, чем он сам. Про всех четверых! Ну что ж, приступим, капитан Боггс!

— Ну и ну! Второй «штормящий»! Самое позорное подразделение во всём Капитолии! Неужели ваш капитан не мог найти никого получше, у кого меньше 50 штрафных баллов! Рядовой Тиберий Роллс МакКалоу, почему послали тебя, а не Секста Деция? — говорю я в максимально-издевательской небрежной манере — её я прекрасно отточил в Капитолии, вжившись в роль сержанта-казначея Бальдра Кромарти.

Диверсант-громила с непонимающим выражением лица поднимает на меня взгляд. Узнал! Что ж, первая победа, Боггс, едем дальше, не останавливаясь!

— Секста отчислили из-за того, что он заикается, — выдаёт обалдевший Тиберий Роллс МакКалоу — солдат из Второго воздушно-штурмового батальона Пятой отдельной воздушно-десантной бригады, место дислокации — база «Марцелл» на северной окраине Капитолия. Служба там настолько тяжёлая, что укомплектована она на 90% уроженцами отдалённых горных районов** Дистрикта Два.

Не ожидал, чего уж там говорить! Надо мне Тиберия как следует встряхнуть!

— Я не понял, рядовой Роллс МакКалоу, а где «сэр»? — Я ору в полный голос, да так, что барабанные перепонки даже у меня самого, того гляди, лопнут. Эффект великолепный: майор застывает в крайнем недоумении, а Роллс МаКкалоу автоматически переходит в режим «Вопрос сержанта — ответ рядового». Отвечает без запинки — рефлекс.

Остальные горе-диверсанты, как только понимают, что перед ними капитолийский сержант, сразу же «раскалываются», даже без команды. И через четыре минуты старый, много что повидавший на своем веку майор Джексон начинает тихонько смеяться. Ещё бы не смеяться ему, если Роллс МакКалоу сотоварищи выдают всё, и даже то, чего не знают, а только подозревают. И гипотеза — всего лишь гипотеза — про первый отряд и их «особое задание» подтверждается. Капитолийцы всё-таки не полные идиоты. Группа из Второго воздушно-штурмового и понятия не имеет, где находятся «спецы» и какова их цель. Но то, что «спецы» (как они уважительно именуют настоящих капитолийских диверсантов) проникли на жилые уровни Бункера, увы, жуткая правда! Что ж, теперь мы знаем уже больше…

* * *

Девять минут спустя. 22:24. Офис майора Джексона.

Мы ждем конвоя для Роллса МакКалоу и компании, а генерал Кристи разумно решил, что «настоящему капитолийскому офицеру» в чине подполковника Роллс МакКалоу расскажет то, что всё-таки мог утаить от «сержанта Кромарти». Мы же теперь будем ждать прилёта из Третьего Дистрикта подполковника Марка Кокцея Нервы Биллингсвуда, самого настоящего родовитого капитолийца, известного как полковник разведки Армии Свободы Рассел Норрис только некоторым людям в Дистрикте Тринадцать, включая меня. Он — мой командир и непосредственный начальник.

Маленький кабинет Джексона (мой собственный кабинет скромного сержанта в Главном казначействе в пять раз больше!) с трудом вместил нас двоих. Мы вдвоём составляем рапорт для самой Альмы Койн! Джексон не желает «позорить свои седины» и настаивает на том, чтобы я его «проконсультировал»:

— Значит, Джереми, самое важное то, что Роллс МакКалоу знает тебя не один год?

— Я знаю этого парня два года. Туповат, родился в глухой деревушке, сын шахтёра. По меркам Дистрикта Два, вырос в нищете. Наш клиент! — Тут я вспоминаю, как сама Альма Койн объясняла мне в своё время критерии для вербовки.

Запомните, Джереми, три вещи. Происхождение. Моральный облик. Семейный статус.

— Это крайне удивительно! — качает головой старый майор. — Я с юности знаю, что головорезы Второго Дистрикта — самые преданные Капитолию люди. Преданнейшие из преданных. И тут вдруг этот мерзавец «колется и колется». Чудеса!

— Долгие годы мы их изучали, — говорю я.

(А сам думаю: сколько же наших парней погибло у них под пытками? Я сам семь лет назад «прокололся» и меня загребли в контрразведку миротворцев. Повезло, что не в Супрефектуру, там «другие методы», капитолийские, но я везучий! Мне вменили в вину, что я «самовольщик», выкравший с военного склада динамитные шашки, били долго, и я во всём сознался. Что моё имя — Аквилий Уэстмэн, что я капитолиец, миротворец из службы снабжения, что я проиграл в карты семь тысяч капитолийских долларов, и что мой сержант, наконец, «отпустил меня» для того, чтобы я достал деньги. А уж как я их достану — украду или убью и ограблю кого-нибудь, сержанта это не касается. И мне поверили! Такая «правдоподобная история» для Капитолия. Меня заковали в ножные кандалы и отправили поездом в Пятый, в военную тюрьму. А оттуда меня спокойненько вытащили уже через три недели. Пятый Дистрикт — фигня, работа в нём считается легче лёгкого, а в Тюремное Ведомство Миротворческих Сил наши давно «внедрились», заплатить кому надо и освободить узника — не вопрос!)

— И вот однажды мы поняли простейшую истину: их мир чётко делится на «своих» и «чужих». Первые получают задаром преданную дружбу, а вторым — лютая смерть! Чёрно-белое восприятие жизни, никаких ярких красок, никаких полутонов, всё просто и чётко. Друг и союзник — Враг и предатель.

— Но Роллс МакКалоу ведь не считает себя изменником? Даже этот рыжий, который убил рядового Мэллори, — не боялся ни суда, ни возмездия! Каждый член группы согласился на сотрудничество. Сам. Когда увидел, что его товарищи делают это.

— Это — горцы. У них всё делается только по команде, либо рефлексы, им не положено думать. И самое главное правило для этих лютейших парней — «Сержант всегда прав, он для миротворца — царь и бог». Роллс МакКалоу ни за что не подумает сам, что он совершает акт измены. Это ему должен «подсказать» старший по званию, которого он знал раньше и приказы которого он выполнит не думая. (Здесь, конечно, есть и «личный фактор», Тиберий считает меня другом. Ну, не совсем… это во Втором называется по-другому, «товарищество». Я для него — «старший», и не то важно, что я — капитолиец, и совсем даже не то, что я свой, из «миротворческого десанта», а то, что я парня однажды из петли вытащил… Именно это он и ценит!)

— Погоди, капитан, постой! Объясни мне, что-то я не догоняю! Ты ведь не его командир, ты даже не из его полка. Но почему он слушается твоих приказов?! Как баран, честное слово.

Ммм… Сейчас я в щекотливом положении: ну не имею я права рассказывать майору Джексону, почему Роллс МакКалоу так мне доверяет. Он почти что «мой личный агент». Ну, почти… Да и другие тоже не впервые видят Бальдра Кромарти. Ведь тогда мне придется раскрыть парочку моих личных агентов-капитолийцев и горцев, а также рассекретить наш план по работе в самых боеспособных капитолийских частях, поскольку мы давно и плотно работаем с десантными и штурмовыми подразделениями. Ведь именно их должны использовать в операциях против Тринадцатого. Что, собственно, и случилось сегодня.

Поэтому капитолийский сержант Кромарти, служака и педант, большой хитрец и самый настоящий пройдоха и жулик, так к Первому воздушно-десантному и Второму воздушно-штурмовому батальонам по-особенному «расположен». Выдать жалованье вперёд всех? Инструкциями не дозволяется. Но ради «корешей», с которыми почти каждую субботу пьёшь в «Тётушке Ливии» до самого утра, можно это сделать. Поскольку они тебя, вусмерть упившегося, не раз и не два дотаскивали волоком до твоего дома. Три мили! А самое важное — вступали в драку с комендантским патрулем! Чтобы ты сохранил своё «тёпленькое местечко», ценитель-любитель мадеры сорта люкс «Виктория Августа». И расплачивались за это пятнадцатью ударами кнута! Знал бы Джексон, что мне приходилось делать в Капитолии? Да, сомневаюсь, что образцовый семьянин Джексон оценил бы мои лихие похождения по «Городу, который не спит Никогда!», в конце недели. А если уж поведать майору, что доверие этих головорезов Второго приходилось заслуживать, участвуя в групповой оргии… Вот этого я точно не буду докладывать Джексону, дудки!

Ещё дойдут разговоры такого рода до Кларри, и она подаст президенту Койн заявление на развод! Перспектива жуткая — разводы в Бункере редчайшее явление. Куда лучше развода грандиозный скандал, лишение офицерского звания, это я ещё могу вытерпеть, но разлуку с Кларри я не вынесу! Нет!

— Извините, майор. Я не могу сказать всего, служба! — делаю я «морду кирпичом», а самому погано на душе: если офицер лжёт офицеру — это уже «тревожный звоночек», капитан Боггс. Но, с другой стороны, если эта ложь не подрывает безопасность Тринадцатого, можно и промолчать. Да и майор явно в курсе порядков во Втором, так что наверняка понимает, какого лиха мне пришлось хлебнуть там ради внедрения.

— Не объясняйте, Боггс, я знаю, кто Вы и где служите, — полусерьёзно-полунасмешливо, по-отечески, отвечает мне старый майор. — Моя дочь служит у Вас. Вы даже были её инструктором, неполный семестр. Джина Джексон.

И я чувствую себя полным кретином, забывчивым маразматиком. Я слишком много времени провожу в этом проклятом Городе, или же я начинаю терять нюх? Меня это очень озадачивает.

* * *

Но мне не дают времени озадачиться моей внезапной тупостью, поскольку в этот самый момент в комнату без стука влетает генерал Винци Гатти:

— Привет, Боб. — Мой строгий шеф жмёт руку Джексону, я же моментально вскакиваю, и Гатти знаком разрешает мне сесть.

— Странные дела, джентльмены. Все сто процентов жилых уровней, все 87, проверены, но «гостей» мы так и не нашли. Президент уже была готова отдать приказ об отмене общей тревоги. Нам с Тэмом (т.е. с генералом Кристи) еле удалось уговорить её сделать нам последнюю отсрочку. Миссис Койн недовольна, очень недовольна. И во всём этом бардаке она винит нас — разведку и контрразведку, что мы всё прохлопали ушами. Господа, у нас в распоряжении один час, чтобы их найти. Поэтому к делу. Рассказывайте, Боггс, что Ваши добрые приятели из Второго воздушно-штурмового поведали.

Но увы, через пятнадцать, да и через двадцать минут ничего особо нового нам узнать (а главное: понять) нам не так и не удалось. Это был самый настоящий провал. Тиберий Роллс МакКалоу и другой горец, Кадм Сьюткингсли, как ни старались (а они старались!), ничего стоящего не смогли нам поведать для скорейшего разгадывания этого проклятого ребуса. Не считая того, что Кадм Сьюткингсли заметил, что «спецы», которые шли первыми, перед их группой, на уровнях с второго восьмой вывели из строя все датчики движения, но парень пошёл и проверил датчик ниже уровня Восемь!

— Я подумал, что датчик могли поставить немного ниже, и тогда мы все проколемся. Я спустился и проверил. Датчик был, но «спецы» его испортили.

Генерал Гатти, который перед этим начал нервничать и даже пару раз сорвался на крик, говорит:

— Парень, а ты дело говоришь. Они пошли вниз. Я это запомню. Капитан, а где лейтенант Тэнди? У меня родилась идея.

Действительно, в комнату три раза, принося свежие новости, заходил лейтенант Тэнди. Вид у него был взмыленный, похоже, он пару раз сбегал отсюда в штаб, на уровень 23, и обратно.

И вдруг в моей голове пазл начал внезапно собираться в капитолийский узор.

«Спецы», или «Белый спецназ». Я долгие шесть лет собираю сведения о них, об этом самом засекреченном и самом закрытом для посторонних подразделении миротворцев. Так что же я знаю о нём? Никто, ни миротворцы из любого дистрикта, ни одна капитолийская воинская часть, даже гвардейская, на такую филигранную работу по незаметному внедрению в принципе не способна. Дистрикт Тринадцать — как раковина, и её можно открыть только изнутри. Отсюда вывод: ищи предателя. И он должен быть в контрразведке. Слабое звено. Но поверить в это я не могу! Кто может очень тихо, очень аккуратно, практически бесшумно и незаметно обойти все наши линии защиты? А их четыре. Невозможно! Ещё вчера я был убеждён в этом на все 100%. Однако, Джереми, они сделали это. «Внутренний контур» — то есть сам Бункер, последняя, пятая линия обороны. Самая слабая, и они добрались до неё. Вот только какого лешего им это понадобилось? Ведь наша оборона цела и невредима и может в любой момент ударить по Капитолию! Думай, думай, капитан, ответ должен быть простым, потому, что все самые сложные ответы я уже перебрал в своей голове, и все они неверны.

Итак, вот что я знаю: Кориолан Сноу, как только стал президентом, жутко опасался за свою жизнь и свою власть! Первые годы пребывания на посту главы Панема он не раз и не два был в шаге от того, чтобы потерять власть и погибнуть жуткой смертью. В Капитолии только так, по-другому нельзя — либо ты, либо тебя! Конкуренты: Аткинсон, Хейли, старый Сьяццио, — все они поначалу были сильнее Сноу, но просто не сумели договориться. Они слишком люто ненавидели друг дружку, к тому же слишком долго принимали Сноу за слизняка, которого посадил на трон Плавций Уиллоу. И Сноу начал отбирать в свою личную охрану тех, кому доверял, в силу ряда причин: обиды, вражда, амбиции до небес. Как правило, никакого политического веса такие кандидаты и их семьи не имели. Их преданность он покупал по-разному: всё-таки у президента была и есть неограниченная власть.

Так была сформирована личная охрана президента Сноу. И, как мне рассказывали «очень много знающие» люди, они с самого начала были его личной «службой ликвидации». Она очень маленькая и самая секретная, численностью не более 100 человек. Но скольких «важных людей» в Капитолии они якобы убили по тайному приказу Сноу, — об этом ничего не известно точно, одни непроверенные слухи. Всякие внезапные и скоропостижные смерти. И в этом «мусоре слухов» мне всё-таки удалось обнаружить парочку очень важных фактов. Факты и имена.

Но всё равно что-то тут не так, что-то здесь ещё, важное, вот только что? Или, вернее сказать, кто?

И тут у меня в памяти всплывают воспоминания годичной, а если точнее, — десятимесячной давности. У нашего замечательного шефа, главного казначея миротворческих сил Панема, генерал-майора Сальвия Смит-Дорана, был юбилей. 40 лет на военной службе. Меня тоже туда пригласили. Отмечали мы его в Дворце Приёмов Президента. Он находится совсем рядом с Президентским дворцом, прямо на Круглой площади, откуда Сноу каждый год приветствует трибутов на параде. Кстати говоря, самого Сноу на юбилее не было. Генерала поздравлял принцепс* Сената старик Ван Гук. И я начинаю припоминать детали этого самого приёма.

— Кромарти, ты это отлично придумал! За ¾ цены берём пять тонн, завозим состав с лесом на Сортировочную станцию. А загоняем за полную цену, — говорит заметно окосевший капитан Домиций Крафт.

— Но, заметь, Бальдр оформил покупку как опилки и обрезки. Некондиция, а таможня уже дала добро, — басит не менее окосевший лейтенант Фурий Бишоп.

— Ба, вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! «Бессмертные», чёрт меня побери. Смотри, Бальдр, где ещё ты их увидишь? Какие мерзкие сытые рожи, не находите, господа? — слышится пьяный баритон старшего ревизора, подполковника Огульния Рикетти. Он не так уж и стар, ему чуть за 50, но все «казначейские» немножко перед ним робеют, да и он сам относится к молодёжи снисходительно, по-отечески. Пить он совершенно не умеет. М-да, как бы мне не пришлось грузить его в такси…

Я стою за бархатной занавесью, то есть меня в любом случае не видно. Поэтому, чуть-чуть отодвинув золотые кисточки занавеси, я рассматриваю лица вновь прибывших. Охранники президента Сноу. Парадные мундиры, широкие плечи, красивые, но исключительно надменные, даже по меркам Капитолия, лица. И одно лицо привлекло моё внимание, из-за того, что он стоял прямо напротив меня, анфас. Мне оно кажется знакомым и в этот самый миг — какое совпадение! — я слышу голос незнакомого мне офицера:

— Фиггис, привет! — И он здоровается с одним из них.

Да. Точно. Это он, Марк Анций Север Фиггис. Капитан из «специального отряда по обеспечению охраны президента Панема». Иначе, здесь в Капитолии, их ещё зовут «Бессмертными». Почему — не знаю, мне не удалось этого выяснить. Я видел его совершенно случайно несколько месяцев назад, ещё осенью.

Меня пригласила на тот вечер супруга одного из моих хороших знакомых из Министерства Ресурсов. Она — верный агент Тринадцатого. Именно она, а не он. Он — всего-навсего муж. Богатый и весьма влиятельный. Я сидел в гостиной, пил херес. Ждал её. А вместо этого услышал его голос. Голос её мужа. Он человек сдержанный, но сейчас он не скрывал своего раздражения. Я услышал его «разнос» и чуть не поперхнулся хересом:

— Капитан Марк Анций Север Фиггис! Даже не заикайтесь о помолвке с моей кузиной Лавинией! Об этом не может быть и речи! Наша семья, и я в особенности, категорически против перспективы породниться с Вами! И Вы прекрасно знаете, почему, капитан Фиггис!

По капитолийским понятиям, это был весьма резкий отказ! Я не мог отказать себе в любопытстве и внимательно рассмотрел (в зеркале!) лицо мистера Фиггиса.

И в этот самый момент мой мозг, как молния, пронзает мысль: «Я вспомнил! Именно его я видел на уровне, где живёт президент Койн. Фиггис. Именно он сейчас находится там! Немедленно докладывай об этом, Боггс, каждая секунда на счету!».

Примечание к части

Прим. автора:

*Принцепс — «первый», т.е. Председатель Капитолийского Сената.

**Район (англ. — section). В цикле книг «Голодные Игры» Сьюзен Коллинз говорится, что государство Панем состоит из большого мегаполиса — Капитолия и тринадцати дистриктов. Вот только самый маленький из них с населением менее 8000 человек — Дистрикт 12, по канону состоит лишь из двух городских районов — шахтёрского поселка, известного как «Шлак», и Района торговцев.

Но другие дистрикты значительно крупнее, чем Двенадцатый. Наверняка Капитолий, для собственного удобства разделив Панем на 13 дистриктов, также разделил каждый дистрикт на районы примерно с одинаковым количеством населения. Вероятно, в каждом дистрикте есть административный центр, небольшой город, именуемый «Боро», состоящий из нескольких городских районов, подобных «Шлаку» и Району торговцев Двенадцатого Дистрикта. Остальные 10-15 (в больших по территории дистриктах — Втором и Одиннадцатом) и 2-5 (в дистриктах поменьше) районов — сельские.

Пролог к главе.

POV Пита.

Всё моё тело — словно натянутая струна, концентрация внимания — максимальная, и я стараюсь лишний раз не дышать: монстры рядом!

— Пит, в сторону! Живо!

Я действую. Никаких мыслей — только инстинкт, только рефлексы: так про это говорил мне в своё время ментор. Миротворец по имени Афанасий с первого раза попадает из автомата по большой чёрной твари, которая явно намеревалась прыгнуть в нашу сторону. Отлично, одним переродком меньше, но ведь ещё пятьдесят штук их осталось!

Сейчас все мы находимся на волосок от смерти — незапланированный спуск в подземелье, называемое Трансфер, обернулся настоящей бойней. У меня со лба медленно падает горячая капля, а во рту, напротив, словно устроили филиал пустыни, но моё сердце бьётся ровно. Мелларк, ты ведь прекрасно знаешь, ради чего ты рискуешь, ради чего ты вызвался добровольцем на смерть, заменив Эбернети, имя которого произнесла вслух Эффи.

— Блеск, прикрой меня! — кричит Брут, и вместе с Чумой бросается резко влево. Чума страхует своего напарника, а Второй кидает на семьдесят шагов сверхлёгкое и заточенное тоньше бритвы на конце копьё. Прямое попадание! Ещё минус одна тварь! Осталось сорок девять.

В этот момент Саммерс падает на цементный пол вместе с Чумой, поскольку очень большая светло-серая тварь сверху с карниза делает таранный бросок невероятной силы, как раз в нашем направлении. Плохи наши дела: в этом двенадцатифутовом (1) чудовище никак не меньше тысячи фунтов(2) веса! Оно сейчас рассечёт наш маленький отряд надвое. «Критический момент» — думается мне в этот самый миг. Я снимаю с предохранителя автомат и прячу мой обоюдоострый меч в ножны за спиной.

— Эна, сзади! — что есть мочи орёт Китнисс. Она сама, как волчок, крутится на месте, не выпуская верный лук из рук, который специально изготовили в специальной лаборатории по биометрическим параметрам, и он слушается Китнисс великолепно — они идеально подходят друг другу. Странно говорить такое про мою напарницу и её оружие — но это факт!

Тем временем, Энобария с невероятной скоростью отпрыгивает на пол, приземляясь на спину. Но всё равно она находится слишком близко от чудовища: до серой твари не более двух метров.

— Мелларк, прикрой меня! — слышу справа голос Кашмиры. Моментально разворачиваю корпус, палец уже лежит на курке, и одновременно с этим я слышу какое-то мерзкое шипение. Ищу цель, и в паре сантиметров от своего лица вижу красные глаза. Ну и ужасная же тварь! Я от страха едва не наложил в штаны, но хорошо, что никто не узнает. Не до таких пустяков.

Выстрел. Ещё один выстрел, и тварь, небольшая, белая и блестящая, падает сверху прямо на меня: отпрыгнуть я не успеваю. Вижу — она мёртвая, — осталось сорок восемь.

Если бы переродок не был мёртвым, мне было бы несдобровать — у него когти словно заточенные ножи на кухне Мелларков. Вспоминаю, что мама не любит, когда ножи не заточены, поэтому отец зорко за этим следит. Мама нарезает мясо, купленное в лавке у Рубы, вдовы мясника, большим кухонным ножом. Одно выверенное годами практики движение. Раз. Два. И почти готово.

— Пит! — слышу я истошный крик Китнисс, выдирающий меня из воспоминаний, и замечаю ещё одну тварь сверху. У моего автомата очень простой спусковой механизм: я переключаю режим с «одиночных выстрелов» на «стрельбу очередями». Переродок больше меня и двигается он в два, нет, даже в три раза быстрее, чем я. Чёрный, как уголь, который добывают в моём родном дистрикте. Очень удобно, на фоне белых стен проклятого Трансфера эта тварь — отличная мишень. Я прицеливаюсь в неё. Скорость? Она ей не поможет! Очередь. Ещё одна, с колена. Есть! Осталось сорок семь.

Оглядываюсь вокруг. ОГО! Вот это сцена, такого не увидишь даже на Арене!

Большая светло-серая тварь в ловушке, посчитавшая нас «лёгкой мишенью». Ой, вот это зря… Никогда не нужно недооценивать противника. Рост, вес — всё это не главное. Возьмём Китнисс. Маленькая, худенькая. А на её счету, если я ещё не сбился, уже пятнадцать переродков. Шестнадцать стрел и пятнадцать убитых монстров.

Финник Одэйр уже успевает накинуть на огромную тушу серебряную сеть — своё секретное оружие. Помимо неё, он держит в руках трезубец с наточенными острыми наконечниками (я осторожно попробовал дотронуться до них пальцем, так у меня моментально пошла кровь. Вот Финник был недоволен!). Брут говорил, что сеть Финника сделана из титана — наверное, это такой металл. Кроме того, сам Одэйр обмолвился, что она сама затягивается на теле жертвы. Чистая правда: сеть обездвижила монстра, он сейчас как в коконе. Но какой же он огромный?! Да, такую тушу в одиночку не убьёшь, но нас здесь много, и каждый работает по-своему, кто во что горазд. Все Победители — мастера своего дела.

Китнисс целится монстру в большой светло-зелёный глаз. Выстрел в яблочко! Браво, Китнисс, я тебя люблю. Миротворец по имени Юлий отстреливает монстру задние лапы. Мы скоро будем плавать в море крови убитых тварей, которых «случайно» выпустили в Трансфер. Случайно ли? Ну-ну! Я осторожно стреляю в самую широкую часть корпуса — как бы своих не задеть, поскольку все мы столпились вокруг и жалим, как осы. «Осы-Победители». Отличнейший пропагандистский слоган, запоминаю его. Кашмира пускает дротики — между прочим, таким запросто можно смертельно ранить взрослого мужчину!

Наконец, вперёд выходит мрачный-премрачный Чума с огромным топором и наносит по голове огромного монстра удар чудовищной силы, которым можно насквозь пробить бетонную стену. Одновременно Седьмой вслух матерится так, что уши вянут. Очевидно, он всю брань своего дистрикта решил вспомнить. Но девчонкам всё нипочём, и я слышу за спиной злой голос Энобарии:

— Молодец, Чума. Зачётный ударчик!

Осталось сорок шесть…

* * *

POV Китнисс.

Наконец-то мы убрались из этого жуткого Трансфера! Плутарх Хэвенсби лично бежит встречать нас, ну и ну, никогда бы не подумала! Всё выясняется быстро: он крайне обеспокоен тем, что с нашим замечательным провожатым, с Петронием. Да, согласна я с Питом: он отличный парень. Хитрый, но мужества и храбрости ему не занимать. Вот и как теперь думать о капитолийцах? Я и сама не прочь подружиться с Петронием.

Плутарх не просто прибежал сломя голову — господин главный заговорщик, увидев Петрония, яростно накидывается на него, разве что слюной не плюётся:

— Петроний, проклятие, как ты мог?! Я просто вне себя от ярости! Ты хоть понимаешь, что сделала бы со мной твоя бабушка, если бы ты пострадал?! Невыполнение моих приказаний, молодой человек, — особо тяжкий проступок, так и заруби себе на носу. Да, знаю, под защитой Победителей ты был почти в безопасности. Почти, Петроний, понимаешь разницу?

— Мистер Хэвенсби, я целиком и полностью признаю свою вину, и готов искупить свой проступок любым выбранным вами способом. — Наш юный друг весь раскраснелся от бега, но держится молодцом. И… ему на помощь одновременно спешат Пит и Брут.

— Мистер Хэвенсби, Петроний не имел фактической возможности заранее уйти, а преследование было слишком интенсивным, нам в прямом смысле наступали на пятки. Но, уверяю Вас, его жизни ничего не угрожало!

Пит врёт на голубом глазу, ну как так можно? Заливает знатно, но я замечаю, что Плутарх Хэвенсби не поддаётся на эту ложь. Он не особенно доверяет версии Пита, а ведь проверить её не получится, если, конечно, не сдаться на милость Сноу и не остаться в Капитолии.

— Пит, ты не понимаешь! — сурово говорит Хэвенсби.

— Мистер Хэвенсби, мистер Эйнстин не мог следовать вашим рекомендациям, а события пошли не так. Пришлось импровизировать. Поэтому его решение остаться с нами было самым разумным. Да, опасным, но попытка выбраться из Центра в одиночку совершенно не имела шансов на успех, — спокойно говорит Брут.

Когда уверенность излучает такой гигант, Человек-Гора, это производит впечатление. Но не на Хэвенсби. Впрочем, что я знаю об этом хитреце-распорядителе?

— Нет, мистер Саммерс, я не могу с вами согласиться. Это было слишком рискованно — взять Петрония с собой в подземелье. Вы все, конечно, Победители Голодных Игр — люди особой закалки. Но Петроний — лицо гражданское, наш союзник. С этого момента я категорически запрещаю вам всем брать его с собой! — Плутарх всем своим видом даёт понять, что мы все, несмотря ни на какие наши заслуги, только что получили от него очень серьёзную взбучку.

— Мистер Хэвенсби, я хочу сказать, что Петроний ни в чём не виноват. Он — отличный парень. — Я решительно направляюсь к спорящим, и не дам Петрония в обиду!

— Китнисс! Вижу, вы прекрасно поладили, и я знаю, Эйнстин — парень не промах, но на следующий раз — предупреждаю всех. Я запрещаю брать Петрония на особые задания, которых у вас всех скоро будет очень много, даже не сомневайтесь, без моего прямого приказа. Всем ясно? — гневно и внушительно, выкинув правую руку с указательным пальцем, говорит глава заговорщиков Капитолия.

* * *

Знала бы я до этого, что мне доведётся спуститься в это мерзкое белое, как броня у миротворцев, подземелье под названием Трансфер, то ни за какие коврижки не пошла бы вниз. Страсть как я не люблю всякие подземелья! Да что там говорить? Просто ненавижу. Взяла бы Пита и попросила бы принести мне лук.

Что? Отпустить Пита от себя дальше, чем на 10 метров? После ночей, которые мы вместе провели в Туре?

Да ни за что! Нет!

Нормальные, благовоспитанные девушки (хотя все они живут в районе торговцев, мне до них нет никакого дела, чихать я на них хотела!) спят дома в своей постели. На чистых перинах, да. Доводилось мне в лесу спать на ковре из зелёных листьев — и, по мне, это мягче, чем самый дорогой капитолийский шёлк. Я вспоминаю, как Мадж мне подарила в прошлом году шёлковую простыню. Тогда я хотела отказаться, но она меня срубила тем, что сказала следующее:

— Китнисс, ты принесла из леса стебель Пустынника. Я заварила его маме в чай и, невероятно, ты не поверишь — мамина мигрень отступила. А ведь лекарства за пятьсот капитолийских долларов не помогали. Маме всё равно было больно.

И я закрыла рот. Решила промолчать. Уже неплохо. Сама знаю — мой язык — мой злейший враг. И что? Прикажете мне помалкивать всю оставшуюся жизнь? «Слушать и слушаться любимого мужа и помалкивать». Ни за что этого не будет, и всё. Я так решила.

Но Пита я никогда от себя не отпущу. Это не просто так — вдруг Катон решит явиться ко мне в гости в очередном кошмаре, а Пита рядом нет? Страшно!

* * *

Наш поход в Трансфер начинался более-менее. Победители спустились на первый этаж, и тут Кашмира сказала:

— Нам не сюда, нам нужен минус первый цокольный этаж.

Я ничего не поняла, а этот-умник-заговаривающий-всем-зубы-но-не-мне, Мелларк, ответил Мире:

— Это там, где комната управления находится?

Вот откуда Пит это может знать?! Хеймитч ему говорил или Эффи? Но зачем, и почему мне ничего такого никто не говорит? Что за фаблиянтина(3), в самом деле?! Я со всей силы сжимаю запястье питовой руки. Рука у меня сильная — ведь я в лес хожу с одиннадцати лет, а не всякой ерундой страдаю. Пит морщится. Ясное дело, что ему больно, и я ощущаю полное душевное удовлетворение. Да… угольный «черныш» тебя побрал бы (4), Мелларк! Нахваталась же я умных словечек от пекаря!

— Нет. Она на минус втором цокольном, — и Кашмира остановила свой внимательный взгляд на мне, заметив то, как я «нежно» вцепилась в руку Мелларку, и одобрительно оскалилась. Первая, хоть и подмигивает мне с весёлым выражением на своей физиономии, но в её голубых глазах лёд — я ей очень не нравлюсь. Она была ментором Марвела с девяти лет, по семнадцать-восемнадцать часов тренировала его каждый день, Пит рассказывал… А я его убила. Я-то думала, что Победители никогда не мстят другим Победителям за своих трибутов. Но это ложь. И я ослабила хватку. Живи, пекарь. Ты мне нужен!

Мы спускались, но огромная стальная бронированная дверь на склад спецвооружения оказалась заперта, и возникла небольшая заминка. Кто-то, кажется, Чума, предложил расстрелять её из автомата, но Блеск возразил ему, что дверь стальная, любая пуля отрикошетит и может кого-нибудь задеть. Спор прекратил Финник Одэйр громким и весёлым окриком:

— Господа, не спорьте! Сейчас принесут ключи, я только что говорил с Плутархом.

И действительно, не прошло и минуты, как к нам быстрым шагом подошёл капитолиец — мальчишка лет шестнадцати, крепкого телосложения. Походка у него такая, что я делаю вывод: в лесу Двенадцатого он сможет пройти от кордона до Высокого ручья, затем до «волчьей норы у кривой сосны», затем до Индюшачьей поляны и устанет, лишь добравшись до Главного озера. Нашего с папой озера. Вывод — я заинтересована в нём.

Я увидела, что Энобария, завидев парня, весело, а не зло оскалила зубы, и закричала ему:

— Эй, Эйнстин, как тебе новая работа?

— Здравствуйте, госпожа Гардинер! — задорно отвечал он ей. — Работа распорядителя — мерзость, мне она совсем не понравилась. Меня лишь удерживала мысль, что я наконец-то увижу падение Голодных Игр.

Я поняла, что одним союзником у меня стало больше — парнишка не врал, по глазам видно было.

— Петроний Эйнстин, это ты? — вступил в разговор Финник.

— Да, мистер Одэйр.

— Привет! — и Финник нацепил снова свою фирменную улыбочку, а я поморщилась так, словно дикий лимон съела. Ох уж эти финниковы приёмчики, бррр, сердцеед, твою Угольную прамать!

Капитолиец в два счёта открыл двери в оружейную комнату, и при этом смотрел пристально, прямо на меня, не отводя взгляда. Ещё один мой поклонник? Мелларку это точно не понравится. Смотря на меня, парень вслепую открыл один замок, а следом точно, по памяти, попал в узкий разъём идентификационной карточкой. Молодец, произвёл впечатление! И Победители толпой зашли в помещение. Зайдя в комнату, я тут же забыла про мальчишку-капитолийца — мне на глаза впервые попался Мой Лук!

* * *

POV Пита.

— Пит, что мне делать? Нажимать или не нажимать? — раскрасневшаяся Китнисс растеряна и раздосадована в крайней степени: шутка ли — лук не хочет слушаться свою хозяйку! А всё из-за того, что Китнисс, пока не подоспел я, успела нажать не ту кнопку на интерфейсе, возникшем «из ниоткуда» прямо в воздухе. Прозрачный зелёный экран и команды голубого цвета. Вот только теперь там горит красная надпись: «Отказано в доступе. Биометрическая идентификация не завершена. Подождите, пожалуйста». Это нервирует даже меня, а у Китнисс сейчас либо произойдёт нервный срыв, либо она заплачет, либо, и это более возможно, начнёт буйствовать от незаслуженного оскорбления.

Я слышу за спиной полный возмущения голос Энобарии:

— Стайнер! Вот чего ты стоишь, как истукан последний, помоги же ей! Тоже мне, а ещё профи называешься!

И Блеск Стайнер нехотя идёт по направлению к нам. Энобария также решительно идёт в нашу сторону, в правой руке Вторая сжимает Франциску — боевой топор на длинном древке, она прекращает мини-соревнование с Мэйсон по метанию топора в мишень, но оружие забирает с собой. Профессионал! Я же перехватываю руку Китнисс — в ярости она пытается вторично нажать кнопку «Отмена». Но запущенную уже идентификацию личности владельца лука остановить невозможно. Я только что понял это, а Китнисс, к сожалению, нет.

Не ясно, чем нам может помочь Блеск, но, по-видимому, он разбирается в специальных программах, которые создают капитолийцы. И моя догадка моментально подтверждается. Три пасса рукой и на интерфейсе красная надпись сменяется белой: «Идентификация проходит успешно. Программа загружается. Подождите, пожалуйста». И Китнисс, лицо которой приобрело ярко-пунцовый оттенок, постепенно успокаивается.

Через восемь минут Китнисс уже вовсю тренируется в стрельбе. Блеск Стайнер ей подыгрывает, подкидывает мишени, изобретает новые и необычные позиции, с колена, лёжа. Китнисс яростно удивлена, а уж про меня и говорить нечего. Да, Первый неслабо разбирается в технике ближнего боя, а значит, и в стрельбе из лука! А на тренировках он на Китнисс и не смотрел, не считая, конечно, коронного выступления. Но тут, глаза мои, что же вы видите?

Лёд растаял. Китнисс Эвердин спокойно общается, и с кем же? С ментором Диадемы и с ментором Катона. Кто бы мог подумать? Неужели всё дело в том, что здесь нет слежки?

Хотя, пожалуй, нет — всё началось еще на лестнице. Вторая принесла Китнисс одежду и выразила желание пойти в номер вместе с нами. Я забеспокоился: мало ли чего у Энобарии на уме? Но, к моему удивлению, исключительно недоверчивая, чемпион Панема по угрюмости и поискам во всём подвоха, Китнисс не возражает. А сама Победительница с самыми опасными в Панеме зубами поставила точку над "i" в этом вопросе:

— Пит! Китнисс! Я слов на ветер никогда не бросала. Если кто сомневается, пусть спросит Брута или Финника. Если кого хочу убить, так и говорю в лицо, чёрт побери!

— Пит Мелларк, слово Брута Саммерса, с головы Китнисс Эвердин волос не упадёт, а впрочем… Эна, хранить и защищать Лучницу, если будет нужно, пообещай Мне! — прозвучал бас Брута.

— Клянусь.

Да, я знаю, что такое клятва в их родном дистрикте. А Китнисс? Она уже внутри и ждёт там Вторую, похоже, клятв она и не просила давать. И к моему большому удивлению, девчонки, пробыв всего три или четыре минуты наедине, возвратились обе очень задумчивые и какие-то грустные, но очень умиротворённые. Я немножко подозреваю, в чём тут дело — как-никак, трибуты, — но выводы я буду делать лишь после разговора с Кашмирой. Наедине. А пока всё это — лишь мои догадки.

Сейчас мы все тут тестируем боевое оружие. Его хитрец-Плутарх в своё время заказал, якобы для Квартальной Бойни, и теперь надо убедиться, что оно хорошо, а кто во всём Панеме лучше всего может это выяснить? Только Победители. Финник объявил нам пять минут назад:

— Мы ждём момента, когда во всём Капитолии вырубится электричество. После чего планолёт заберёт нас прямо через крышу. У нас пятнадцать минут, к делу, джентльмены! — Одэйр помедлил немного, улыбнулся картинно и добавил, — И леди тоже!

Хотя за пять минут до объявления Финника всё наше предприятие было под угрозой провала: тестировать новейшее и сделанное под конкретного Победителя спецоружие в оружейной с её полками и стеллажами было бы полным безумием, а пробираться на три уровня выше в Главный Тренировочный Зал просто не было времени. Но Плутарх дал нам весьма неглупого помощника.

— Я придумал! Уровнем ниже есть просторное и пустое помещение, пойдёмте за мной, господа! — сказал Петроний.

На это Кашмира отреагировала таким образом:

— Веди! Парень, где я могла тебя видеть? Твоё лицо напоминает мне одного моего знакомого!

Загадка пока осталась неразрешённой, но позднее Первая вспомнит, на кого похож Петроний. Найденное, весьма пригодное для короткой тренировки, помещение оказалось полутёмным, поскольку по-прежнему горело лишь аварийное, слишком тусклое освещение. Победители заспорили. Брут Саммерс категорически отверг предложение Финника «потренироваться, но с большой осторожностью»:

— Мистер Одэйр, такое понятие, как правила обращения с боевым оружием, Вам вообще знакомо?! Похоже, что нет!

И в этот самый момент Эрроу, Победительница из Пятого Дистрикта, внезапно оживилась, а ведь до того момента она была практически незаметна:

— У меня идея!

На глазах крайне заинтересованных коллег, она отперла электрический щит неизвестно откуда взявшимся у неё ключом особой формы. Минуту или менее того спустя, мощность еле горевших аварийных ламп резко увеличилась: просторное помещение прямо затопил красный и синий свет. Все были изумлены и восхищены произошедшей метаморфозой.

— Мисс Флинн, вы спасли всех нас, позвольте мне выразить вам мою глубочайшую признательность! — сказал Брут и церемонно поцеловал ей руку, затем его примеру последовали Блеск и Финник, Чума же просто отвесил низкий поклон. Я счёл за обязанность на секунду покинуть Китнисс и словами выразить Эрроу свои чувства:

— А могу я узнать, как Вам это удалось? И так быстро?

На что Эрроу мне ответила, по-прежнему очень смущённая:

— Я просто перепрограммировала контур, отвечающий за напряжение сети — отменила режим экономии, поскольку резервный генератор в силах дать любое напряжение на сеть. Ничего сложного, я и раньше решала подобные проблемы. Дома, когда предохранитель вырубался из-за скачка напряжения.

И тут мне пришла в голову одна давно не дававшая мне покоя мысль:

— А Вы можете научить меня? Свет в деревне Победителей нередко гаснет, так как электрических приборов очень много, а до нашей с Китнисс победы в наших домах никто не жил. Хеймитч же жёг очень мало света.

Пятая, ещё до того, как я закончил, энергично закивала и, взяв за руку, потащила к электрощитку. А через минуту, улыбаясь, Эрроу сказала мне:

— Пит, а ты быстро всё схватываешь, даже для Победителя. Если какие будут вопросы, обращайся.

— Пит, время дорого, иди скорее сюда! Эрроу, ты тоже иди, и тебе есть подарок, — услышали мы голос Финника. Мы подошли ближе. Четвёртый вручил мне длинный кинжал в ножнах, на которых светилась надпись «Кинжал Мелларка».

Кинжал для меня, да, знаю, персональное оружие — это основа основ, то, с чем ты как единое целое. Для Китнисс это — лук. А для меня, как бы удивительно или нелепо это не звучало — это нож.

Так повелось с моего детства, и это была наша с братьями тайна. Тайна для матери, отец же делал вид, что он не замечает. Мы тренировались у восточной стены пекарни. Началось это, когда мне исполнилось одиннадцать. Рай, мой старший брат, учил меня и Брэнника, с которым у меня всего полтора года разницы, а с Раем — почти три года. Именно Рай Мелларк научил меня защищаться от ножа, а потом мы с Брэнником сами постигали науку, которая называется «как не дать себя убить, если ты имеешь при себе финку». Между прочим, эти три финских ножа принадлежали ещё нашему деду, Брэду Мелларку.

Хранить дома холодное, так называемое «нецивильное» оружие, в Двенадцатом Дистрикте официально запрещено, поэтому мы старались держать всё втайне. Как-то раз я рискнул заговорить об этом с отцом. Он, как всегда, неохотно, но всё-таки поведал мне такую старинную историю, кажется, в прошлом году:

— Когда я был моложе, между пацанами из Шлака и нашими, Торговыми, нередко возникала Пауза, из-за того, что они цеплялись к одной из наших девчонок. И вот тогда Торговые шли в Шлак, чтобы проучить шлаковских как следует. — Отцу не хотелось посвящать меня в подробности, во избежание эксцессов, но он всё же объяснил, что в то время Шлак был весьма опасным местом. — Поэтому, сын, для таких разговоров Мелларки всегда захватывали с собой острый нож!

И вот теперь моё персональное оружие — нож с длинным обоюдоостро наточенным лезвием. Неужели мистер Плутарх Хэвенсби в курсе семейного секрета братьев Мелларк? Или он заметил на моих Играх, что оружие, с которым я «на ты» — не меч, и уж точно не копьё, а нож?

Пройти «процесс идентификации» мне удалось легко. Я оказался в затруднении: манекенов тут не было, можно метать нож, как это делала Мирта, но мне требовалось несколько другое — оттачивать навыки самообороны. И тут мне на помощь пришла нежданно-негаданно Энобария:

— Мелларк, чего ты мучаешься? Просто представь, что перед тобой противник, отбивайся от него. — Вторая подошла ко мне, и через пару секунд я узнал, какими в Панеме должны быть настоящие менторы.

* * *

— Резче бей, вот так. Ещё раз, теперь — угроза слева. Раз, два! Молодец. Не зевай, смерть рядом. Теперь справа, удар снизу. Да, вот так.

Вот уже минуты две Энобария меня дрючит по полной программе: я воюю с виртуальным противником, как заведённый, и уже начинаю взмокать.

— Эна, ты позволишь? — это к нам присоединяется Финник.

— Валяй! — Энобария на него не смотрит, поскольку неотрывно следит за каждым моим движением. Заметив ошибку, она в бешенстве орёт: 

— Эй, Мелларк, ты сильно лажаешь. Повтор. Ещё раз. Да, теперь лучше. Угроза сверху! Резче, чёрт тебя побери, резче, я сказала!

— Его тактика мне знакома, я её уже видел… — изрекает Финник.

— Ты не поверишь, это «Хайлендерз сеншэр», сильно изуродованный, но точно он.

— «Танец горца», что ли?

— Ага!

Финник восклицает: «Расскажу Мэгз!», а я успеваю подумать: «Ни фига себе!».

К нам бесшумно подходит Брут — я совсем не слышу его шагов, а за ним следом тяжело ступает Чума, совсем другая поступь. Да, похоже, меня заметили…

— Хорошая техника. Наша. Парень, ты оттачиваешь её с одиннадцати лет, так? — спустя полминуты наблюдения за мной задаёт вопрос Брут Саммерс.

— Да, сэр! Меня мой старший брат учил, — отвечаю я, а сам чётко чуть наклоняю корпус: Энобария только что приказала мне отбивать мощный боковой удар слева.

— Понятно. Эна, ему нужен спарринг. Посмотрим на него в деле. Спарринг на полторы минуты. — неожиданно вносит предложение Брут. — И выставим против него Афанасия!

Мне показалось, что в этот момент Энобария была изумлена и, дерзко предположу, сбита с толку. Чуть погодя Вторая изрекает:

— Вы уверены? — и я впервые слышу какой-то звук. Оказывается, так смеётся Брут: издевательским тихим смехом.

— У наших броня, это безопасно. А у него есть нож! — следует не терпящий возражений приговор Второго.

Против меня выставляют самого старшего из миротворцев. Его зовут Афанасий и он на голову меня выше, а мой нож для его белой брони, в которую миротворец закован с головы до ног, нипочём. Бой длится ровно полторы минуты. За это время я успеваю с трудом уклониться от трёх его ударов мне в челюсть слева. Афанасий — левша, что для боксёра не очень удобно, и я едва не пропускаю удар в голову. Отбиваясь, я режу, словно бритвой, его броню. Раздаётся скрежет, но клинок выдерживает сильный удар по касательной. Выбить у меня нож у Афанасия тоже не вышло. Но я тяжело дышу и всё моё тело покрыто потом — спарринг для меня был тяжёлым испытанием: отбиваться от такой груды натренированных мышц мне ещё не доводилось. Я еле дышу. Тяжко. Мне здорово досталось. Но главное — я справился. И вот следует команда Энобарии:

— Стоп. Бой окончен. Пит, ты меня не разочаровал, весьма неплохо, — говорит Вторая, Брут же молчит.

Следом она задаёт вопрос миротворцу:

— Рядовой, броня не держит удар кинжалом?

— Нет, держит. Но «перо» классное, мне бы такое, — отвечает тяжело дышавший миротворец, и мы крепко пожимаем друг другу руки. Энобария зло скалится:

— «Перо» Победителя захотел. Не положено!

И только сейчас я замечаю, что все Победители смотрели на наш с миротворцем бой, даже Китнисс перестала стрелять и не отводит от меня взгляда. Это осознание буквально открывает мне второе дыхание, эйфория просто немыслимая, а мою усталость как рукой снимает. Я счастлив!

Каждый из Победителей опробовал своё личное оружие: Брут — стальное титаново-вольфрамовое копьё (про материал он потом мне расскажет), Блеск — короткий меч и пару ножей в придачу, его сестра — набор стальных «звёздочек», Финник несказанно радуется складывающемуся трезубцу и стальной сети. «Гладиатор!» — вовсю подкалывает Четвёртого Кашмира, но он ничуть на это не обижается. Чума получает тяжёлый «мужской» топор, Джоанна — топор поменьше, и она начинает громко возмущаться:

— А почему Чуме достался нормальный топор, а мне какой-то задрипанный недомерок?

Энобария хочет выбесить её парой фраз, но мрачный Брут настороже: он берёт её за руку, разворачивает и лично вручает меч какой-то необычной формы. Глаза у Второй загораются и она вмиг забывает о Седьмой, которая, получив «подержать» топор Чумы, вынуждена капитулировать:

— Чума, забирай, — и отдаёт его невозмутимому и малоулыбчивому напарнику.

Эрроу получает электрошокер и нож. Все ножи, разумеется, спрятаны в ножны, как и меч Блеска, плотно прижатый к левому бедру Первого. Любопытно, что только короткий меч Энобарии имеет не стальные, а кожаные ножны. Она также, как потом и я, наигравшись с ним, прячет его в ножны на спине. Китнисс получает Суперлук... Почему именно «супер»? Я непременно расскажу об этом, но немного позже.

— Леди и джентльмены! — говорит Финник, наигравшись вволю с трезубцем. — Время вышло, мистер Хэвенсби только что дал команду выдвигаться. Миротворцы Второго Дистрикта, если кто не в курсе, остаются в Городе, чтобы прикрывать наш отход и вообще вдоволь покуражиться.

После последнего заявления я ловлю недоумённый взгляд Китнисс. Сами «остающиеся» весело гогочут, и я понимаю, что смерть этих парней нисколечко не страшит, — напротив, они так и жаждут горячего представления. «Бунтующие миротворцы Второго» — таков подарок президенту Сноу от мятежников.

Мы идём наверх, капитолиец Петроний идёт с нами, причём Энобария с Брутом не упускают его из виду ни на шаг. Нас по-прежнему ведёт сияющий Финник Одэйр, который теперь сжимает в правой руке Трезубец. Счастлив так же, как и Китнисс.

Мы поднимаемся по какой-то запасной, «технической» лестнице. Заметно, что здесь давно никто не ходил, — везде чудовищный слой пыли, поэтому девчонки тщательно стараются не прикасаться к перилам. Наконец мы выходим на открытое пространство.

— Ба, да это же Атриум (4), самое сердце здания. Одэйр, мы что здесь забыли? — восклицает Чума.

— Нас поднимут на тросах прямо в планолёт, — отвечает ему Финник.

Мне эта перспектива не нравится. Идея слишком рискованная: некоторое время все, кого будут поднимать наверх, будут беззащитны. Я осматриваюсь вокруг и всё увиденное оказывается просто замечательным. Далеко наверху можно разглядеть крышу, до которой около трёхсот футов, а напротив меня — сдвоенный лифт. Обычно это место мне удавалось мельком разглядеть из прозрачной кабины лифта. Площадку видно при самом начале подъёма на 50-й этаж, в пентхаус. Я давно не прочь разглядеть тут всё как следует.

Прямо перед нами находится низкий бассейн, наполненный водой, а в его центре — золотая статуя женщины с поднятыми вверх руками и запрокинутой головой. Справа и слева от воды находятся чёрные стелы, украшенные гербом Панема. Внезапно я слышу голос Китнисс:

— Пит! Иди сюда! Смотри, тут написаны наши имена!

Подойдя к крайней, справа от двери, стеле, я вижу цифру «12» и читаю с крайним изумлением искусно выгравированную золотую надпись:

Хеймитч Эбернети, 50.

Китнисс Эвердин, 74.

Пит Мелларк, 74.

— Что это? Куда мы попали? — шепчет ошарашенная Китнисс, одновременно намертво вцепившаяся в меня, и я понимаю: больше она меня не отпустит!

— Это Мемориал Победителей, — говорит нам с Китнисс бородатый Победитель с огромным топором — Чума.

Примечание к части

(1)Четырёхметровом.

(2)То есть примерно четыреста пятьдесят килограммов.

(3)Фаблиянтина — нецензурное выражение, бытующее в Шлаке.

(4) Нецензурное выражение, употребляемое шахтёрами шахты № 1 Дистрикта 12, где работал мистер Нейл Эвердин.

(5)Атриум — заимствование из практики Древнего Рима. По сути, это — центральное, лишённое этажных перекрытий, пространство здания, которое освещалось непосредственно через стеклянную крышу или «световой фонарь».

При написании главы были использованы фотоматериалы с сайта: http://www.quarterquell.org

А точнее, фотосет со сьёмок кинофильма "Голодные игры. Сойка-пересмешница. Часть первая":

http://www.quarterquell.org/2013/12/mockingjay-set-at-marriott-marquis.html