Черновик (гет)

— Сегодня стало известно, что знаменитый сценарист, прозаик, лауреат нескольких престижных литературных премий, обладатель премии «Оскар» Эдвард Шоу попал в реанимацию, его состояние врачи расценивают как критическое…

Я позвонила, чтобы заказать билет, как только прозвучало слово "знаменитый". Я знала, что это о тебе. Знала, что это неизбежно. И знала — когда это случится, я прилечу, что бы там ни было, просто чтобы быть рядом, несмотря на то, что мы расстались долгих двадцать пять лет назад. Я знала… Не слишком ли много знаний на мою седеющую голову?

Двадцать пять лет. Целая жизнь. Краткое мгновение вечности.

Ты любил конструировать такие фразы. Простые, но емкие. Именно это подкупило меня когда-то. Хотя, наверное, нет. Все-таки подкупило другое. Талант. Несомненный. Маленький Будда, сидевший на твоем широком плече.

О, как широк ты был в плечах! Еще у тебя была мощная спина и сильные руки. Гнущие подковы и умеющие ловко управляться с женским телом. Хотя… опять же нет, в самом начале ты не был так уж хорош в этом.

Таксист прихватил мой небольшой чемодан, аккуратно поместив его в багажник. Дверь я открыла сама. В полумраке такси я вспоминала нашу первую совместную поездку. Ты так хотел меня, но тебе было неловко перед водителем. Наконец ты устал бояться и просунул руку мне между ног, и отдернул ее, когда я засмеялась.

— Глупый, до отеля пять минут!

— Я не могу ждать, я хочу попробовать тебя!

Ты облизал пальцы, глядя мне прямо в глаза, а я смеялась, понимая, что если не буду хохотать, то у меня от страха остановится сердце. Да, мне было дико страшно.

Я была старше тебя на пять лет. Я боялась, что ты найдешь меня непривлекательной, старой. Мне было двадцать пять тогда. Тебе двадцать.

Ты уже был подающим надежды писателем, чей рассказ опубликовали в известном литературном журнале, и все критики сделали стойку, ожидая шедевра, способного взорвать писательский мир.

Я была актрисой, на счету у которой не было ни одной приличной роли. Много думающей актрисой, знающей себе цену актрисой, той, которая не стала раздвигать ноги по первому требованию продюсера.

Ты не был у меня первым, а я у тебя… я думаю, все-таки, да. Хотя ты говорил иначе. И первый раз был ужасным. Но я была к этому готова — я видела, как ты дрожал. Зато второй раз… после второго раза я лежала почти без сознания и без сил. И только одна мысль застряла в моей дурной голове — что будет со мной, если когда-нибудь ты решишь поменять эту кровать на чужую?

— Мэм, вам нужен терминал «А»?

— Да, спасибо.

Я обожала аэропорты. Еще с того времени, когда мы были вместе и могли позволить себе улететь на выходные куда-нибудь, хоть куда — в Париж, в Ниццу, в Рим или в Лос-Анджелес. У меня было небольшое наследство, которое я с радостью проматывала. У тебя были уже довольно приличные гонорары. Мы останавливались в недорогих гостиницах, сначала бурно любили друг друга, потом ты заказывал ужин — обязательно что-то из местной кухни. Потом ты садился в кресло с блокнотом, я садилась у твоих ног. Ты часто спрашивал меня, как лучше построить фразу, так или эдак. Я подсказывала, мы редко спорили тогда.

Потом как-то я взяла и отредактировала один из твоих рассказов, обвинив тебя в излишнем украшательстве и обилии ненужных пафосных фраз. Ты обиделся и ушел из номера хлопнув дверью. Я не смогла открыть бутылку шампанского, которое все равно терпеть не могла, напилась виски и улеглась спать, закрыв дверь на ключ. Ты спал в коридоре, потому что тебе было жаль будить ночного портье. Утром ты нашел меня в ванной, мне было так плохо, что ты испугался и хотел вызвать скорую. Но это было всего лишь похмелье, одно из многих…

Ты согласился, что я права. Еще раз перечитал рассказ и сделал несколько правок, сказал, что я твоя муза.

О, если бы. Если бы ты верил в это…

— Посадочный талон, мадам.

Ты всегда любил покупать мне что-то в аэропорту. Духи, очки, платки, сумки, прочую ерунду, которой я никогда не придавала значения. Но тебе в какой-то момент стало важно, чтобы все было высший класс. Высший в твоем понимании. Бедный богатый мальчик. То есть наоборот, богатый бедный…

Тебе стало казаться, что ты вот-вот завоюешь вселенную. Тебя стали любить. Тобой стали восхищаться. Ты щедро делился этим со мной. Сначала.

Тогда ты только на два дня прилетел из Рима. Известный итальянский режиссер предложил снять картину по твоему рассказу. Нужно было написать сценарий, серьезно переработать материал. Ты набросился на меня, едва переступил порог квартирки, которую мы снимали. Ты взял меня прямо в коридоре, дерзко, резко, задрал мое домашнее кимоно — белья я никогда не носила, вошел сразу, на всю длину, заставив меня задохнуться от боли и удовольствия. Мне всегда было трудно достичь оргазма вот так — ты знал, что мне нужна определенная поза, определенные движения, но тогда в коридоре я не успела подумать ни об удобстве, ни о своих заморочках — мне хватило нескольких толчков, чтобы взлететь в твоих руках. Ты полетел вслед за мной. Потом, уткнувшись в мою шею, ты страстно что-то шептал на итальянском. Мне это не показалось чем-то странным… я была молода, слепа и глупа…

И я любила тебя. Я любила тебя так, что мне иногда казалось — сейчас разорвется грудная клетка и сердце вылетит вслед за тобой. Это было больно. И прекрасно.

— Приглашаются на посадку пассажиры первого класса…

Я хорошо помню один эпизод. Ты купил машину. Не новую, но в отличном состоянии, главное, действительно престижную марку — ее продал тебе тот самый итальянский режиссёр. Ты гордился ею больше, чем если бы купил новую. Ведь это была машина Самого! И вот в один из вечеров мы поехали в ресторан, но по пути ты должен был заскочить на встречу, отдать кому-то рукопись. Я осталась в машине — ты сказал, что это деловой разговор и я буду отвлекать. Я сидела в этой машине, просто сидела в машине, которая успела пропахнуть тобой. Я вдыхала запах кожи салона и твой запах — чуть кисловатый, терпкий, родной. И я была счастлива. Так счастлива, что казалось, я могу умереть — я уже пережила в жизни все, что может пережить человек. Я узнала главное. Я узнала любовь.

До самой смерти я не забуду этого. Всепоглощающее счастье. Просто вот так. Просто потому, что я сидела в твоей машине и ждала тебя.

Ты стал больше работать. Я все реже сидела у тебя в ногах. Ты реже спрашивал о том, как написать ту или иную фразу. Реже читал мне свои рассказы.

Это произошло после того, как я раскритиковала один. Справедливо. Но…

Ты сказал, что сейчас надо писать именно так, я ничего не понимаю, я застряла в прошлом веке литературы, и вообще, что может понимать неудавшаяся актриса, которая перебивается озвучиванием сомнительных сериалов?

Мы очень бурно мирились тогда, ты доводил меня до исступления, сначала пальцами, потом губами, потом… Потом я лежала не в силах пошевелиться, а ты вставал и тут же начинал стучать на машинке, лихорадочно, словно опасаясь, что текст испарится.

А потом случилось то, чего я ждала и боялась.

Ты, конечно, не был готов к ребенку. Бывают ли вообще мужчины, которые готовы?

Нет, ты не вынуждал меня пойти на крайние меры, ты знал — предложи ты мне эту операцию, и я выгрызу тебе сердце. Но я чувствовала, что ты растерян. Это было не для тебя, ведь так? Плачущий сопливый малыш, которому нужно менять пеленки, который будет отнимать время и деньги, которого еще к тому же надо будет любить…

Я видела, как в твоей голове крутятся эти мысли, хотя ты изо всех сил старался не показать своего состояния.

Я думала — может, я виновата, может, я на самом деле навязываю тебе то, к чему ты не готов? Но… ведь ты же прекрасно знал, что от этого бывают дети, знал тогда, в тот страстный вечер, когда получил первую, не самую значимую премию, знал, опуская меня на ковер и заверяя, что все контролируешь?

Надо отдать тебе должное, ты все же сделал мне предложение, даже купил кольцо и опустился на одно колено. Трогательный смешной мальчишка. Тебе было всего двадцать пять, а мне уже тридцать. Тогда мне казалось, что я старше тебя на целую жизнь… Я приняла предложение, зная, что не должна.

Ты бы спросил, почему я отказываю? Я бы сказала. Потому, что это я счастлива до обморока просто сидя в твоей машине. Тебе для счастья меня и нашего ребенка мало. Может быть, мне стоило просто смириться с этим? О, я бы смирилась, если бы родился ребенок.

Когда боль в животе стала невыносимой я все-таки заставила секретаря киностудии разыскать тебя. Ты перезвонил. Сказал, что говорил с одним из лучших врачей и он обещал позвонить мне и объяснить, что такое бывает. Кровотечения нет, следовательно, все в порядке, это просто спазм.

Я позвонила еще раз. Мне передали, что ты просил не беспокоить. В любом случае.

В больнице я как-то не сразу поняла, почему после УЗИ все начали суетиться. Молодой доктор объяснял, что необходимо сделать срочную операцию. Я потеряла сознание.

Ты приехал в больницу. Даже не на следующий день после операции. Ты плакал, говорил, что выкидыши бывают, что у нас еще будут дети, что ты уже был готов стать отцом и даже думал о том, в какую футбольную команду отдашь нашего паренька. Я молчала. Если бы можно было курить, я бы закурила. Хотя я не выносила запах сигарет.

Но в этом и был весь ужас. Клише. Мадам курит не когда ей больно, а когда ей пусто внутри. Курит, чтобы заполнить дымом пустоту.

Ты так и не понял, почему я ушла. Я сказала, что надо было уйти давно, что я знала о том, что ты мне изменяешь — на самом деле я не знала, но ты так спокойно принял это, и я поняла, что права — я сама уже не любила тебя, просто была привычка, и если бы не ребенок, то…

Если бы не ребенок.

Ты пытался меня остановить. Ты говорил, что любишь, что без меня ты ничто. Слова, слова, слова… Ты верил в то, что говоришь. И играл в это. Тебе казалось, что мы в шекспировской трагедии. Он любит, а она уходит не оборачиваясь.

Ты врал себе. Или не врал. Может, ты и вправду считал, что трагедия даст тебе новые силы? Ты думал, что после моего ухода ты напишешь что-то по-настоящему великое! Ты верил в это. Правда.

Но мой уход не стал для тебя трагедией. Наоборот. Тебе показалось, что ты свободен, что ты волен делать все, что хочешь. Пить что хочешь и сколько хочешь. Спать с кем хочешь и сколько хочешь. Писать о чем хочешь и как хочешь.

О да, сначала твое новое творчество приняли на «ура»! Но…

— Дамы и господа, наш самолет приступает к снижению. Командир корабля просит пристегнуть ремни…

Да, ты получил еще несколько премий. Тебя называли даже рупором эпохи, голосом очередного потерянного поколения. Но я знала, что все это — жалкая попытка вернуть то, каким ты был раньше. Молодым, острым, ярким, настоящим. Ты превратился в суррогат.

Нет, не потому, что я ушла от тебя. Не только поэтому.

Ты стал писать на потребу публике. Ты забыл о том, чего именно хотел добиться как автор. Ты стал позволять себе говорить с позиции самого умного, самого важного, сытого, вальяжного, пафосного сноба.

Читатели еще хранили тебе верность, но уже понимали, ты держишь их за дурачков. Ты глумишься над их чувствами, над их страхами, над их жизнью.

Постепенно ты скатился до пошлых романов, дешевых детективов.

Плоско, не смешно, неискренне, пусто. Не нужно никому, кроме разве что твоего издателя, пытающегося выжать из тебя еще немного бабла.

— Такси, мадам? Куда?

— Центральный госпиталь, пожалуйста.

О да, как я забыла! Премия «Оскар»! Мечта начинающего сценариста! Почему начинающего? Это даже не смешно. Потому, что хороший и стоящий сценарист знает, что творится за кулисами любой премии. И давай-ка начистоту, сам-то ты считаешь этот фильм достойным? Нет. Достойным был тот, который мы снимали тогда в Италии. Ты даже написал специально для меня небольшую роль, за что я тебе особенно благодарна. Твой «оскароносный» фильм никто не вспомнит и не будет пересматривать, а ту итальянскую картину всегда включают в списки фильмов всех времен.

Ты прислал мне письмо спустя десять лет после нашего разрыва. Полное желчи и горечи. Ты писал, что сначала тебе казалось, что ты испытываешь облегчение. Ты пустился во все тяжкие. Жизнь играла новыми красками. Потом наступило тяжкое похмелье — ты именно так написал. Ты бросался на женщин, похожих на меня. Ты искал меня. Ты хотел меня вернуть. Ты писал, что любишь меня.

Я прочитала письмо несколько раз, пытаясь понять, что чувствую. И не ответила. Хотя знала, что ты ждешь ответа.

Я жила спокойной тихой жизнью в небольшом городе. У меня был свой маленький театр. Муж и две дочери. Дочери моего мужа.

Я не смогла родить ребенка.

Тогда это был не выкидыш. Внематочная беременность. Им пришлось удалить мне все… Я перестала быть женщиной. Я чуть не умерла там, на операционном столе. Нет. Я умерла. Именно это произошло. Я умерла. И родилась заново. И эта новая я не хотела больше любить. Потому, что это очень больно, любить.

— Мадам, мы приехали…

Почему же я приехала сегодня?

Потому, что я так и не смогла победить эту болезнь. Я все равно люблю.

Двадцать пять мучительных лет люблю.

Я похоронила супруга, который относился ко мне как к божеству. Я обожаю его детей и своих внуков.

И я люблю того бедного богатого мальчика.

Почему я ушла? Почему я не вернулась?

Я разрушила свою жизнь. Я думала, что тебе будет лучше без меня. Но я ошиблась. Без меня тебе было хуже, намного хуже. Я поняла это слишком поздно.

И слишком поздно я поняла, что никогда не бывает поздно.

Но ты был уже женат. У тебя родился сын, потом дочь. Ты развелся и снова женился. Ты вроде бы жил полной жизнью, но ты перестал жить как писатель. Великий писатель, которым ты мог бы стать, если бы…

Если бы не я, не мы, не ребенок, не глупость, не любовь.

— Я хотела узнать, могу ли я увидеть Эдварда Шоу?

— О… мадам… Эдвард Шоу…

— Он умер час назад.

Я повернулась и увидела тебя. Ты был… совсем такой, как в тот вечер, когда мы впервые увиделись на вечеринке после премьеры спектакля. Я наверное на секунду потеряла сознание, но ты поддержал меня, помог сесть в кресло.

— Мадам Ви? Это же вы? Эллен Ви?

Я смотрела на тебя сквозь пелену слез.

— Эдвард?

— Я Эдмунд Шоу, я сын Эдварда…

Ты знал, что я хочу назвать нашего мальчика Эдмундом.

— О…

— Он говорил о вас. И он просил передать вам кое-что. Рукопись. Она у адвоката. Он оставил рукопись вам. Только вы можете решить, будет ли она издана. Отец говорил, что это очень личное.

Ты сделал мне прощальный подарок. Ты все-таки подарил мне себя.

— И еще вот. Записка. Он продиктовал ее мне… буквально за несколько минут до…

Мальчик так похожий на тебя протянул мне листок.

«Я знаю, что ты приедешь ко мне. Я не буду просить прощения. Считай, что эта жизнь — черновик. Он не слишком удался мне, да и тебе тоже. Я жду тебя в следующей жизни, любимая».

Все-таки ты был великим писателем.