Луна белой пустыни (джен)

* * *

Над барханами вставала луна, в холодном воздухе далеко разносились ночные звуки пустыни. Тонко свистел ветер в жестких ветвях кустарника, шелестел песок на чешуях выползшей на охоту змеи, попискивали тушканчики, трещали сверчки, гудели сами песчаные горы. В прочий шум, совершенно не нарушая его, вливалась мерная и мягкая поступь человека. Идущий так давно странствовал по пустыне, что свыкся с ней, понял ее, а потому не тревожил ее обитателей своим появлением. Животные не избегали его, от одного его шага дышащая жизнью пустыня не превращалась в мертвые пески, какими их видят люди.

Сколько раз он видел в этих песках смерть, знакомых и незнакомых, врагов, друзей, скольких видел людей живущих одним днем, порывистых и гордых. Чтож, если ты не знаешь будет оазис твоим завтра или нет, то почему бы не пить сегодня воду так жадно? Но ,в отличае от родившихся здесь, он помнил, помнил всегда, другой мир. Тот, в котором текут широкие полноводные реки, зеленеют бескрайние леса, ждет жена, которой он каждый день отправляет мысленные письма. Посему он не может в бессмысленной ярости рубить врагов или упиваться вином у костров, весело красть и, смеясь, грабить, да и кровь его не умеет так кипеть. Он спокоен и внимателен ко всему и ко всем, он идет по прямой, не выдумывая ярких кодексов чести и всегда поступая по совести.

Сухов неторопливо и целенаправленно шел по пескам, сочиняя послание дорогой Катерине Матвеевне, когда заметил над гребнем соседней дюны темные очертания, извивающиеся и полощущиеся, точно рваные края ткани. Если днем воздух извивается, преломляя лучи, от жара солнца, то ночью источником тепла может быть только огонь. Приблизившись к тому месту, откуда виднелся мираж, Сухов увидел вдалеке довольно высокие для пустыни деревца, блестящие в лунном свете. Он посмотрел вверх и увидел прямо над собой границу двух небес темно синего, усыпанного множеством звезд, с молодым месяцем, и чернильно-черным, без единого пятнышка, с сияющей полной луной. Усмехнувшись в усы путник сделал шаг вперед.

Все также скрипел под ногами песок, но не выглядел также. Федор Иванович зачерпнул немного и пропустил меж, мозолистыми от климата и рукоятки пистолета, пальцами. Песок был совершенно белым, как отборная мука, из которой Катерина наверняка сейчас месит тесто для хлеба. Похоже на то, будто бы он перенесся в другую часть пустыни. Тут Сухов почувствовал насколько он устал, на спину давила необъяснимая тяжесть, свежий и какой-то живительный, непривычный воздух будто упирался при каждом вдохе. Бывалый боец и странник превозмог себя, расправляя плечи и вдыхая полной грудью. Посмотрел вокруг внимательным взглядом. Оглянувшись, он увидел сжимающиеся рваные края разрыва в черном небе, которые стягивались вокруг кажущегося отсюда таким светлым и тусклым кусочка звездного неба. Вскоре они срослись окончательно и стало тише, но все равно, даже в этом странном месте давали знать о себе невидимые обитатели, от чуткого слуха не скрывались осторожные шорохи и скрипы. Где-то вдалеке раздался тоскливый вой...

Сухов продолжил свой путь через пески, привычно вообразив красную, будто по линейке на карте вычерченную, линию. Сквозь бури и войны, миражи дня и звёздные холода пустынной ночи вёл его этот путь. Всегда прямо. Конечно, Восток, оно дело тонкое, и останавливаться или крюка давать приходилось, не без этого. Но всей душой он стремился в родные земли, рвался свидеться с дорогой женой, хоть словом перемолвиться. Потому и писал в уме письма. Без бумаги и чернил. Знал: всё равно дойдут. То же и путь, не отмеченный нигде, но вечно зримый.

Вой, походящий на скулёж оголодавшей и побитой собаки, песню колючего ветра и скрежет прошедшейся по броне пули единовременно, ясно давал понять, что неподалёку был источник. Также как и весьма бойко разросшиеся деревца. Следовало оставаться начеку и постараться наполнить фляги и видавший виды медный чайник. Сухов огляделся, примечая малейшие детали. Вот неровные полосы пролегли под барханом. Это сползли тонкие струйки песка из-под лап. Вот лёгкую пыль у левого края гряды сносит вбок — ветер натыкается на камни и сворачивает в сторону. Не из тверди ли бьют подземные ключи?

Сухов лёг на песок и бесшумно подполз к кромке дюны, за которой, по его мнению были скалы, укрывающие источник, и осторожно выглянул. Однако на пути несущих пыль воздушных потоков вставала вовсе не горная порода. Покуда Фёдор Иванович не без удивления рассматривал насыпь из огромных скелетов, серебристые ручейки песка медленно, но накрывали впавшего в некое оцепенение красноармейца. Однако вскоре Сухов приподнялся на локте и усмехнулся, от чего задорно вздыбился пшеничного цвета ус, в глазах заплескалось веселье.

— Ишь, кости чудные.

Встав, он продолжал посмеиваться, желая как можно скорее уйти подальше от гиблого места и возможных живых сородичей несуразных чудовищ, чьи останки красноречиво указывали на их странности. Впрочем, рано или поздно он их повстречает. Сухов мысленно пересчитал патроны. Мало. Ещё есть верёвка, фляги, лопатка сапёрная, нож. Красноармеец зашагал вперёд, отряхивая песок с одежды. Из-под пальцев поднялась красная пыль. Бывалый воин оглядел песок на ладонях. Каждая крупичка имела цвет достославного Знамени. И ровная полоса, уходящая вдаль, тоже. Слева и справа, сколько хватало глаз, простиралась белая насборенная ткань пустыни. За спиной также к горизонту тянулась линия цветного песка. Сухов поддел песок, на котором стоял, носком ботинка отбросил в сторону. Преодолев границу между краем "дорожки" и прочей пустыней, песчинки поменяли цвет. Очистились.

Хмыкнув, Фёдор Иванович сел скрестив ноги, и занялся вопросом вплотную. Как оказалось , вглубь песка неведомая краска проникала всего на локоть, локоть же в ширину, и длины неимоверной. Даже пересыпаемая в ладонях горстка песка, пусть и с опозданием принимала, прежний белый оттенок. Однако все, заносимые ветром на полосу пути песчинки красными становились мгновенно. Образ, созданный душой и выдуманный для удобства, обрёл плоть, так сказать, материю. Есть над чем поразмыслить. Но сперва следует сменить дислокацию на более пригодную для ведения боя, по возможности тихую.

* * *

Гриммджоу подкарауливал одного низшего адьюкаса, недавно бывшего гиллианом, достаточно сильного, однако, чтобы продержаться на краю зоны поражения губительной реацу великого васто-лорда, столько, сколько понадобилось на то, чтобы успеть понять, развернуться и убежать. Достаточно сильного, чтобы насытить и избавить от риска регресса достаточно надолго. Король-пантера улёгся на белом песке в неизменной тени рощицы кристаллических деревьев — верхних веточек особенно раскидистого и толстого древа, растущего в Лесу Меносов. Полосы на стыках щитков костяной брони маскировали его от глаз, спокойствие выжидания без отдельных усилий маскировало его духовную энергию.

Ожидание охотника было прервано внезапно разнесшимся всплеском реацу средней силы. Сбоку мелькнуло что-то алое. Серо? Нет. Осталось и лежит, тянется от дюны к дюне. Вскоре Джагерджак стоял поперёк неведомой красной линии, разделившей бескрайнюю даль Уэко-Мундо неведомо зачем на две части. Прямо на него шёл очень маленький пустой. Не похож, другой. Шинигами? Нет у них запах особый, вкусный. Уровень силы тоже не понятен, вроде не велика, но ясно, что большая часть скрыта.

Неизвестный всё приближался. У него не было дыры пустого, как не было и дзанпакто. Впрочем, почти весь покров был белым, а та жёсткая штука на голове всё же напоминала маску. В лунном свете на верхнюю часть лица странного путника ложилась глубокая тень, имелся и символ. Какой же всё-таки он маленький. Осторожнее. Невнятный пустой остановился и скользнул по его костяному хребту взглядом. Произнёс не громко, но отчетливо, с какими-то странными интонациями:

— Я тебе не враг, иди своей дорогой. А я ищу место для защиты благоприятствующее, как с преследователями разделаюсь, так и дальше вперёд двинусь, тебя не потревожу.

Что это? Говорит о перемирии. Считает нас равными, или настолько опасен и отчаян, что способен нанести непоправимый урон перед поражением? Вызвал слабым всплеском духовной силы сразу нескольких сильных пустых, но опасается открытого боя. Неужели он настолько голоден и близок к регрессу, что так рискует? И так спокоен. Но больше всего Гриммджоу заинтересовала и ввела в ступор последняя фраза. Не желая искать долгих путей к ответам на свои вопросы, Джагерджак приблизился к незнакомцу на расстояние броска в сонидо и сказал:

— Я позволю тебе устроить засаду вместе со мной, но взамен ты скажешь мне, что означает твоё "вперёд"? Ты говоришь о нём, как о месте. Объясни.

Сухов по обыкновению поприветствовал зверя, полагая увидеть молчаливое понимание, но не услышать вопроса в ответ.

Красноармеец слегка покачал головой и усмехнулся. С кем не приведёт встретиться, а в момент боя кто твой нежданный союзник, значения не имеет. Идеологию, когда пыль уляжется надобно выяснять. Привычно обострившееся перед боем восприятие по-иному распределяло получаемые сведения обо всём, что могло быть важно. И пропадающий и появляющийся в мерцании говорящий зверь был просто тем, кто в обмен на сведения предоставлял помощь. Смекалка всё вертит, пристраивает так, чтобы ладно было, для неё нет удивительного. Подходя к валу, что намели заглохшие в роще вихри, Сухов краешком ума походного свойства понимал, что после будет очень удивлён. После? Собранным быть надо, чтобы это "после" настало. Праздные рассуждения отставить!

Боец отточенными и неторопливо-быстрыми движениями пальцев, под любопытным взглядом союзника, проверил и снял с предохранителя наградной пистолет. Лёг, упёр руку и пробно прицелился, оставалось совсем недолго ждать. Преследователей пока что не было слышно, но скоро они найдут его следы. Стало тихо, звон песков где-то вдали прозвучал одиноко и бессмысленно-потеряно. Ночной воздух будто стал гуще, а очертания всего на земле резче. Так происходило всегда, стоило стае или шайке хищников, зверей ли, людей, встрепенуться, замедлив бег, прислушаться, повернуть в сторону нежданной добычи. И все мелкие обитатели пустыни чуяли их азарт и тотчас прятались. Пески мгновенно делались мёртвыми, будто давая свободу судьбе вершиться самой. Постепенно Сухов перенял умение у осторожных и проворных наблюдателей знать о приближении кого бы то ни было. Что ж на сей раз представление о противнике было не в пример точным, с детализацией. Преследователей, больше чем наверняка, было четверо, и шли они туда, где он раннее изучал свойства красного песка, полукольцом. А ещё тот, что левее, был вдвое быстрей и вдесятеро сильнее прочих. Двое были почти равны, четвёртый уступал им в силе, но не так разнился с первым по скорости.

Вот из-за гребня показалась белая голова. Сухов шёл там и знал, что в лунном свете, тот, кто взбирается на бархан, должен выглядеть ближе. Выходит — стоит далеко, но выше бархана. Когда охотник, на которого устроили засаду, подошёл почти на расстояние выстрела, в поле зрения появились ещё три маячащие на дюнах фигуры. Слабый не спешил обгонять своих товарищей. Тут песок где-то сзади справа мягко зашуршал, заполняя оставшуюся пустой ямку в тени деревьев. И тотчас белый и гибкий силуэт возник из мерцания в тени ближайшего врага и быстро вскарабкался на загривок, легко увернувшись от пары клешней. Однако из меховых складок, свисавших у почти верблюжьих, обутых в колодки с лезвиями, ног выпростались скорпионьи жала. Покрытый костяной бронёй, кажущийся не больше кота, на широкой спине рослого, с дом, противника, хищник вновь замерцал и возник уже на одном из отростков, челюсти сжали узкое место крепления ядовитой колючки. Чудище издало знакомый уже Сухову рёв, силясь сбросить вцепившегося в неё зверя, размахивая повреждённым жалом и силясь достать его остальными пятью. В итоге раненная конечность откинулась вбок, остальные последовали за ней, и большое мохнатое тело завалилось на сторону, погребая под собой и смертоносные отростки, вместе с неудачно подвернувшейся ногой, той самой, по которой взлетел наверх нежданный союзник приведшей их всех сюда дичи, и его самого.

Трое оставшихся двинулись вперёд тотчас, как упал самый сильный. Двое из них были тонки и высоки как башни, раскачиваясь, точно пьяные или контуженные, они заходили с разных сторон. Однако не было видно слаженности их движений. Каждый будто бездумно брёл куда велели, не разбирая дороги. Третий по кривой стал приближаться к поваленной туше. Ящеричья голова тянулась на тонкой суставчатой шее в одну сторону, вертясь, будто высматривая куда лучше разить павшего или выискивая где мог пытаться вылезти шустрый противник. А зеленовато-серебристые щупальца понемногу сдвигались всё ближе и ближе ко второму, притаившемуся за валом. Сухов узнал эту мнимую безмятежность. Повернуться спиной, когда соратники держат на мушке того, к кому, якобы, не выказываешь опасений. Не задумываясь, красноармеец откатился в сторону и выстрелил. Четыре пули прошили кость на спине гораздого на уловки вожака двоих пошатывающихся. Тут же скрестились два красных луча, ударив по пустому месту.

Последовал взрыв, воздух загудел, но немного оглушённый, Сухов успел сообразить, что было бы очень не плохо выстрелить сразу в обоих тощих, покуда они недоумевают куда он делся. Сперва правый. После двух пуль в странную пятиглазую маску враг начинает медленно оседать на песок, но смотреть некогда. Как бы хотелось успеть подстрелить и второго. Подобраться бы со спины, но хватит и просто уйти с линии возможной новой атаки. Боец вновь зажмурил глаза, чтобы пыль не заставляла отмаргиваться, когда он перекатится. В уме так и стояла удобная позиция... Разожмурившись, Сухов сначала расстрелял три патрона по телу "башни", прежде чем спохватился, что быть его тут никак не может. Однако же лежит себе, опершись на локоть, и обозревает место баталии. Стряхнув с себя последнюю хмарь, происходящую от взрывной волны, воин отыскал взглядом истекающую сиреневой жижей тварь. Подошёл, добил.

Затем приблизился к гиганту, что придавил его помощника. Изнутри туши доносился приглушённый хруст. Завидев, что песок подрагивает возле передней ноги исполина, достал лопатку из рюкзака, оставленного под одним из деревьев, и начал раскапывать товарища. Ямка росла до тех пор, пока у дальнего её края песок не начал дыбится. Сухов размышлял над тем как в пылу боя и немногим после проделал то, что в уме всякий раз заранее продумывал, опуская детали, которые сами собой разумелись. Впрочем, рассуждения были прерваны скребанувшей по стали когтистой лапой. Звук вышел, будто по душе скрежещущим. Фёдор Иванович даже сощурился неприязненно, отходя прочь, предоставив свободное пространство, куда его товарищ по охоте мог вылезти.

Вскоре тот, отфыркиваясь и отряхиваясь от золотистой жижи и темнеющей в лунном свете алой крови разом, стоял на песке и сыто облизывался. Смерил стоявшего перед ним человека взглядом, будто припоминая уговор и раздумывая, стоит ли его выполнять. Потом замерцал и возник на мгновение возле каждого из поверженных. Когда он вернулся к Сухову, в голубых глазах и на всей морде выражались только сильный интерес да некоторое недоумение. И никакого желания закусить им. Красноармеец поставил пистолет на предохранитель и убрал в кобуру, готовый отвечать на вопросы.

— Почему ты в первую очередь помог мне, вместо того, чтобы насыщаться? — спросил хищник.

— А то как же? Мало ли, что случится пока ты выкарабкиваться будешь? Голый песок дело такое, налетят стервятники, как только поживу заметят, так что лишний раз лучше среди мёртвых не залёживаться. Да и не ест человек сырого мяса, хотя и всяко приходилось. Поделим добычу? — Сухов качнул головой в сторону мохнатой громады.

— Разве ты не хочешь сперва съесть маски? — зверь уже совсем растерялся, полагая, видимо, эту часть самой лакомой.

— Нет, благодарствую. Я вот верблюжатинки лучше пожарю, да и впрок запастись стоит. — видя, что своими словами привёл, ничего не сведущего в заготовке провианта, зверя в ещё большую растерянность, Сухов улыбнулся и добавил. — Кости, коли тебе так нравятся, ешь, угощайся.

Радостно умчавшись в мерцании и тотчас захрустев дополнительной порцией, за которую не надо было драться, как оказалось, большой кот вовсе забыл о необычном создании. Но не успел нож красноармейца отсоединить сустав поверженного чудовища, как тень любопытно склонённой головы с навострёнными ушами неровными из-за стыков в костяной броне легла на песок подле Сухова. Чувствуя на себе пытливый взгляд, Фёдор Иванович аккуратно дорезал мясо, умело избегая того, чтобы лезвие тупилось о шерсть. Потом встал и поразмыслил, не стоит ли попробовать опять перенестись в рощу, где оставил рюкзак, без лишних движений. Представил себя с этой ногой копытного скорпиона в тени деревьев, закрыл глаза. Шагнул и к своему какому-то странному разочарованию и вполне понятному облегчению именно там и оказался. Можно и надобно было в необходимом порядке написать дорогой Катерине Матвеевне о всех приключившихся коллизиях. Пока товарищ по оружию слишком занят тем, что видит, для того, чтобы спрашивать, следовало занять ум свой делами привычными, достать нехитрую посуду, нарезать мясо, веточек для костра наломать. А сердце тем временем примирится, пообвыкнется, Восток — дело тонкое, тут без сноровки в суть вникнув долго не проживёшь, и раньше бывало дивился экзотике — так прошло.

Он погиб. Был мертвее мёртвого, да вот ни на ад, ни на рай местечко, куда душа передислоцировалась вовсе не похоже. Дома, рынок, детишки бегают. Ну да ладно, надо пойти местному начальству в прибытии отчитаться. Народ подивился вопросам, но дорогу указали верно. Не найдя ворот, решил покликать кого. На зов предъявили себя стена и привратник, росту громадного.

Рассудив, что чего на Том Свете ни бывает, павший в бою, завёл с, так сказать коллегой, беседу. Великан оказался не шибко умён, но разговорчив. А спустя тройку часов, попросил уйти от стены, а то ему тут стоять голодно. Подивившись, начальник таможни признался, что тоже не прочь попировать — закусить да выпить. Страж задумался и высказался в том смысле, что во всех отрядах с этим строго, разве что пойти в Одиннадцатый, там де столь часто состав меняют, что одного новобранца и не заметит никто. На всякий случай не спросив, а будет ли какое взыскание, за нарушение приказа "не пущать", не считавший себя в бытность живым такой уж соломинкой, коренастый мужчина уселся гостеприимному сторожу на протянутую ладонь.

Всё завертелось и вот уже ни стены, ни ворот, а улицы пустые да вычищенные. Попрощавшись, нажелав всякого добра понимающему в их профессии человеку, не соблюдший обязанностей горе-вояка, указал куда идти, и был таков — растворился. Бодро и неспешно идя в надобном направлении, покойный заметил, что постройки становятся всё более новыми, а где частично отремонтированными, где совсем свежий погром, а улочки всё шире да замусоренней. Подле больших створок с чужой, но всё едино понятной цифрой, имелась дыра в коию не сгибаясь проехал бы конный, с винтовкой и примкнутым штыком.

Войдя без стука и доклада, незваный гость повстречал мало взволнованных нарушением границ молодых бойцов, скучающих с мётлами в руках. Без лишних вопросов вновь прибывшего отправили на плац, — де пятый офицер разберёт, нужны нам такие бойцы иль нет. Но удача, столь часто поминаемая в песне, сопутствовала в тот вечер не одному капитану Зараки, что нашёл самый короткий путь до своего отряда. От смеха грозного командира рядовые вжали в плечи головы, кое-кто пал на колени.

Бывший начальник царской таможни хорошо знал кому кланяться надо, а кому — нельзя вовсе. Как бы ни гнул к земле взгляд единственного глаза. Уперев ноги в землю коренастый, бывший далеко не слабым по самый последний вздох, человек продолжал стоять прямо. Хоть и возникло чувство, будто на каждое плечо погрузили тяжёлый тюк, по голове огрели дубиной, а для комплектации, так сказать, дали обухом под дых. К счастью весьма сомнительному все эти ощущения, пусть и по-отдельности, Верещагин Певел Артемьевич за свою жизнь не раз испытывал, а потому и после, позволил себе не теряться при подобных обстоятельствах. Тем более, что сам обладатель ока, был вовсе в настроении весёлом, сурово карать никого не собирался.

Позволив себе покоситься на другого человека с прямой спиной, ещё не знающий об этом, но уже твёрдо зачисленный где-то шестой-седьмой офицер Одиннадцатого отряда, поймал направленную ему одобрительно-заинтересованную улыбку. Не вышедшая статью, но наделённая точёностью черт, девица кивнула ему и своим замыслам. После обратилась к капитану, указывая на длинные борозды от сапог незваного гостя. А ведь и не заметил сразу, как по земле проволокло.

Дни в посмертии тянулись давно позабытой привычкою. Отыскивать нарушителей границ и писать доклады с почтительным обращением было даже как-то заупокойно, да простят ему шутку неуместную, отрадно. Так отрадно, как когда уж далеко пьян, с горя випивши. Сына своего сыскать посередь людей всё не выходило никак. Овось и Рай есть, что-ни-наесть доподлинный, там душа разве оказалась. Но прекращать поиски не собирался ни в коем случае.

Примечания:

Векша, я тебе очень благодарна за поддержку!!!

Так. У меня с самого начала не было завершённого замысла. Как закончить эту историю может решить любой читатель и написать сам продолжение, если захочет. И я сама тоже попробую)

Ичимару Гин, лейтенант Пятого отряда, дурачась, преследовал обоз. Его интересовали мешки с сушёной хурмой. Разумеется, второй офицер мог себе позволить маленький садик и сушилку для фруктов и, надо сказать, приглядывал место для сада большого, полагая себя капитаном во вполне обозримом будущем. Но красть у дубин из Одиннадцатого было веселее.

На собрании лейтенантов новоиспеченный Седьмого, Иба, говорил, что место четвёртого офицера освободил для хорошего человека и теперь новое назначение будет отмечать каждый, от новобранцев до некоего Фазана. И верно, гуляли с размахом. Разломанно было всё, что могло сойти за стену. И, каким-то чудом, посреди свежих руин белел от пыли совершенно целый склад.

Телега въехала в ворота, Ичимару призвал Шикай и направил лезвие в стену. Искать хурму среди завала было ещё веселей. Мерзко чиркнуло. Печально на грани слуха выругался занпакто. Стены были из Секки-Секки, как у периметра. Ичимару похолодел. Дело пахло глупой иллюзией его капитана. Хотя Гин никогда не касался взглядом гипнотического клинка. Но неразрушимый склад был слишком неожиданным, для того, чтобы быть правдой.

Хотя, будь он сам капитаном над вечно всё крушашими отморозками, то давно бы нашёл какой-нибудь схожий способ избавиться от расходов на бесконечные ремонты. Забава перестала веселить, Гин хотел сорваться прочь в шунпо. И ударился, хорошо так, о барьер. Лейтенант оглядел фиолетовый круг знаков с птицей посередине. Кидо не только сдерживало, но и отправляло сигнал о нарушитиле.

Явился полный шинигами с дурацкой причёской и в неуставной обуви. Хакама очень странно смотрелись, будучи заткнуты за голенища сапог. А седины были обрезаны так, что у Ичимару Гина почти не оставалось сомнений в том, что лейтенант Кусаджиши одела на голову этому бойцу своё любимое зелёненькое ведёрко и обрезала все волосы, которые

остались торчать из-под кромки. Вид был, для Одиннадцатого, совершенно приличный, а вот уровень владения "жалкими фокусами, недостойными славной драки" неприятно удивил.

Ичимару растянул лицо в улыбке и беспомощно развёл руками. На рубаку высвобожденное духовное давление Ичимару не произвело особого впечатления. Гин одёрнул себя, конечно, так и должно быть: во-первых, бойцов Одиннадцатого и не обучают быть сенсорами, а во-вторых рядом с Зараки Кенпачи легко потерять способность распознавать что-либо, от неконтролируемой реацу сложно не "оглохнуть".

— Доброго вечера. — поприветствовал он.

Боец посмотрел осуждающе.

— Второй офицер. — тон однозначно давал понять, что поведение Ичимару Гина никоим образом занимаемой должности не соответствует. — У нас в расположении балуетесь. Ничай, места мало?

— Лейтенант Иба упомянул праздник по поводу назначения. Я не мог не прийти. — снова угрожающе улыбнулся Гин.

Боец немедленно изменился в лице.

— Так ты, стало быть, меня поздравлять пришёл? — он усмехнулся и снял барьер одним небрежным взмахом руки, положил эту самую руку лейтенанту на плечо. — Пойдём! Хорошо придумал, этак меня позвать. Иба верно придупредил, что кроме как за ради добра от застолья не уйду.

— Второй офицер Седьмого отряда, говорит, что у вас есть редкое умение достать что угодно.

— Говори, что надобно, а там — видно будет. Но сначала — уваж.

* * *

Гин не привык к тому, чтобы его обнимали и заставляли пить и есть. Обычно всё было как раз наоборот. Желанием обнять его отличалась только Ран-тян, отличалась от всего прочего жестокого мира. А( имя звучало на едином для всех душ языке, хоть от количества выпитого восприятие расслаивалось и привычные сочетания слогов распадались на смысловые куски, у которых не было звучания, они вспыхивали в мозгу осознием, в то время как слух фиксировал нечто сложнопроизносимое. "Богиня Охоты", "Верещага", "Дитя". Гин был слишком пьян, чтобы называть по имени четвёртого офицера даже в мыслях) этот человек норовил стиснуть его и угостить.

Хурмы он тоже выдал, Ичимару обнаружил кулёк рядом со своим футоном. Как он оказался в расположении своего отряда Гин не помнил. Воспоминания обрывались где-то на том моменте, где он дразнил бойца с приклеенными к ресницам перьями. После было какое-то сияющее дерево, на котором росли плоды. Судя по их виду, это было уже бредовым сном, так как те были всё той же засушенной хурмой.

Гин встал и пешком, без шунпо, побрёл в Четвёртый отряд. Как ни странно, количество бойцов из Одиннадцатого не превышало нормы, никто лекарства от головной боли и общей мерзостности мира не просил. Что, учитывая размах попойки, где, помимо саке и чего-то, схожего вида с плавающим в бутыли острым перцем, наличествовали коньяки и вина, а также ярко-синее нечто с грибами, золотистое с пчёлами, ярко-зелёное и славное, а также многоцветный слоёный коктейль* было подозрительно крайне.

Пошпионив немного, Гин установил, что новоиспечённый четвёртый офицер, бессменный заведующий складами, любим и уважаем всем отрядом заслуженно: Верещагин припас наутро выпивки и закуски. Ровно столько, чтобы, не начав нового праздника, бойцы почувствовали себя лучше.

Склад действительно был из Секки-Секки, стоял. На месте был и фиолетовый барьер. На сей раз лейтенант внимательно проследил цепочки повторяющихся знаков и разглядел рисунок лучше. Если бы Павел Артемьевич не рассеял Кидо, то Ичимару позорно пришлось бы ковырять для себя выход несколько часов. В Одиннадцатый направили мастера, очевидно, главнокомандующий устал подписывать документы о досрочном пополнении довольствия, по причине уничтожения складов.

Гин захихикал. Его ненавидимый капитан знать не знал о том, как можно устать от бюрократии, так как умел использовать неточности в законах, а то и сами законы, в своих целях. О мысль о такой простой причине ему в голову не могла прийти. Потому любитель каллиграфии и крючкотворства сам себя обманет, выискивая причины такого назначения. Ичимару пошёл и выложил капитану Айзену все известные ему факты, старательно придавая себе хитрый вид. Он предвкушал головную боль начальника, который будет зазря тратить свои силы. Хотя, в результате славный завскладом мог быть таинственно похищен или, того забавнее, стать Пустым, Гина это устраивало — он был смущён реакцией собственного занпакто на его духовный меч. Шинсо было любопытно. А это на фоне полного ядовитого безразличия. Впрочем, планы Айзена были делом долгим, и Верещагин вполне мог достать Гину множество забавных и полезных вещей, до их осуществления.

Примечания:

"Месть Радуги" или на языке барменов "прощай, мой бедный мозг"

Описание его и прочих алкогольных напитков взято из книг о "Плоском Мире". Не берусь ручаться, что Верещагин достал их именно оттуда, возможно там были их земные прототипы, которые и в реальной жизни стоят на полках и удивляют своим видом, не вызывая желания (даже в большом подпитии) их пробовать. Также упомянуты обычная "Горилка" и абсент, который, как мне кажется, напоминает улыбку Ичимару.

После боя нашло спокойствие. Фёдор Иванович понимал, что понимать ничего не должен, как после контузии средней слабости. Однако же после стычки, успешно закончившейся, в панику впадать не было особенного желания. Диковинны были обстоятельства, подумать было о чём, но лучше уж найти во всём этом разумную, так сказать, концепцию.

Благо встретил местного жителя, на разговор, а не грабёж настроенного. Белый леопард оружию подивился, совсем не пуганный здесь, значит, звериный, так сказать, люд. Страху перед человеком не знает. Побоялся напасть, потому за умного да бессловесного Сухов его было принял.

Значит походит Фёдор Иванович на кого-то из здешних жителей. Тех, что остальных чудищ в страхе держат.

Но сперва ответить на вопрос полагалось.

— Вперёд, оно, стало быть, домой. К жене родимой. Не всё по пескам бродить.

Зверь округлил глаза от удивления, и разглядел красноармеец в лунном свете, что они человеческие совсем. Голубые и яркие, будто не луна, а солнечный луч на них светит.

— Звать-то тебя как?

— Гриммджоу Джаггерджак. Я с тобой пойду.

Вот уж имечко. Сразу поди выговори. К Востоку пообвыкся, вроде. А вот с фонетикой, ещё более диковинного места, куда он угодил, можно сказать, нечаянно, чуял красноармеец, что ещё намучается. Сухов представился. Затем оглядлся, сел перед костерком и набил трубочку.

— Стало быть, попутчиком будешь.

* * *

Гриммджоу всему дивился. И чайнику, и трубке, и рюкзаку, как дитя обо всём спрашивал, что де да для чего. Только растолковав, что носик чайника — вовсе не чей-то рог обломанный, Сухов спохватился: огня зверь не боялся, да и не спрашивал о нём.

— А откуда ты огонь знаешь?

— Это ещё что?

Сухов показал на угли.

— Впервые вижу.

— И не боязно? — обидеть попутчика не хотелось, но и знать всё ли зверьё такое или Гриммджоу единственный храбрый было нужно.

— Ха! Так это серо должно отпугивать? Оно действует только на слабых Пустых!

По тону сделалось ясно, что новый знакомец и себя причисляет к неким "пустым", но готов горло перегрызть каждому, кто по поводу его сил сомнение выразит. Что за "серо" такое, красноармеец решил сразу не спрашивать, ибо уже с огнём возникла путаница.

Тем временем зверь сунулся костяной мордой в пламя. Понюхал. Только тут Фёдор Иванович заметил, что дрова не дымят вовсе. Ясное дело, что дыма ждать от сухостоя в пустыне нечего. Но горячий воздух должен был бы всё же над огнём колебаться. Однако, нет. Языки пламени полоскались в стоячем воздухе. Джаггерджак фыркнул одобрительно.

— Ты и сил на него не тратишь! Оно их из кристаллов само ест! — похвалил он костёр.

Тут уж Сухов укорил себя мысленно за невнимательность. Ибо веточка в самом деле была каменной. Лёгкой и мутной, как подвесные блестяшечки на пыльной люстре. Только камень весь был почти прозрачный, дымчатый, а не покрыт чем снаружи, и, насколько позволяли судить познания в геологии, впрочем, скромные, был природным. Но занялась веточка от одной искры. Зверь тем временем рассуждал вслух о тактических достоинствах, не только для кота, но и для иного человека, толково достаточно:

— Ты можешь оставить его далеко от себя, а сам уйти. Можно отогнать им слабых, чтобы они не мешали разделаться с главарём. Или обезопасить добычу от посягательства всякой мелочи, не выпуская много реацу. Твой "Огонь" — хорошая способность.

Что такое "реацу", Фёдор Иванович решил окольными путями вызнать, дабы не смущать попутчика незнанием особенностей нравов и вообще местности.

* * *

Сухов двинулся дальше по красному песку, а говорящий зверь за ним следом. Через несколько времени попутчик спросил отчего бы не использовать сонидо. Сказал, что Фёдор Иванович сам им пользуется.

— Верно говоришь. От чего б и нет.

Этакими скачками выходило куда быстрее. Мечтал о таком каждый путник, наверное. А в белых песках не только образ мыслимый, но и чудеса воображаемые настоящими делались.

— А скажи-ка мне, Гриммджоу, как эта пустыня называется?

— Ты какую-то другую знаешь?!

— Другую. Да и не только пустыню, коль уж на то пошло. Мне посередь песков жить не свойственно: сердце ноет, будто кусок из него вынули...

— Но я решил, что унывать не буду. — Добавил Сухов, видя, что попутчик его как-то странно заслушался, даже остановился.

Зверь со всех сторон оглядел Фёдора Ивановича пристально, даже в грудь ткнулся носом, для чего ему морды задирать не пришлось.

— Ха! И правду говоришь! Дыра заросла! Ха! Значит можно так! Чтобы не было этой боли, чтоб не горечь всякую жрать и не выть!

Сухов припомнил, что взаправду все местные жители были дырявыми. Ус снова от веселья вздыбился:

— Так у тебя тоже хребтом напополам, ничай, разделена. Заживёт.

Гриммджоу повертелся так и этак, пытаясь увидеть небо сквозь дыру на животе, и кубарем покатился.

— Сухов!!! — дальнейшие слова было вовсе не разобрать, так как были они не столько смысловую несли нагрузку, сколько, так сказать, праздничную.

* * *

Когда на горизонте замаячили развалины, Гриммджоу подобрался весь, но не свернул с алой линии. С его слов Фёдор Иванович узнал о местном представителе монархии. Его признавали все, кому в бескрайних песках на руины дворца набрести не посчастливилось. Никаких приказов Барраган не издавал и просто был главарём шайки. Но королём звался, по разумению Сухова, не совсем за зря: поди в песках первым отыщи помещение, почти целое, где ко всему прочему ещё и трон есть. Джаггерджак, правда, уверял, что когда-нибудь сам королём станет. Но зачем ему это, помимо славы, гордый зверь не имел ни малейшего понятия. Вопросы красноармейца и рассказ о всяческих видах устройства общества так увлекли Гриммджоу, что он не почуял издали зверя, что брёл по красному песку им навстречу. Испугавшись двоих, одиночка пустился наутёк, подняв песок, что засеребрился в лунном свете.

Пустой, у которого скрыться не получилось, бранился девичим голосом. Белый кот, заместо того, чтобы напасть, стал разоряться выражениями не краше. Сухов усмехнулся, поняв насколько Гриммджоу старался быть вежливым. На подмогу кричавшей пришла союзница, не менее грязно обругав красноармейца и его спутника.

Трое дырявых зверей в белой броне стояли под луной и сквернословили, будто праздные гуляки, хмельным угощающиеся. Они давно б друг на друга кинулись, но потребность отвести душу, верно, была для них даже сильнее голода.

Но выслушивать дальше крики и рисковать красноармеец не стал. Он постарался ступать тихо, звери за руганью стали, в худшем смысле, на людей похожими. Оскорбляли они самозабвенно и не слыхали уже ничего. Он взялся за рог и свернул существу голову. Второе закричало и бросилось. Но Гриммджоу с оставшимся врагом быстро разделался.

Джаггерджак с достоинством слушал, не припал к песку, только уши прижал, неправоту признавая, когда Сухов взялся учить кота уму и вежеству. То, как он подобрался во время перепалки, сильно Гриммджоу впечатлило. Хоть желание огрызнуться и правоту свою доказать явно читалось на морде, пусть костяной, но выразительной.

Слово, однако же, зверь взял, только когда выслушал. Оказалось Сухов негаданно закон физический, или навроде него, нарушил. В белых песках диковинных, как всем жителям, кроме пришлого, было ведомо, во время бахвальства и оскорблений замирала всякая коллизия. А Сухов прямо посередь речи шею врагу свернул.

Гриммджоу стал, вслух опять-таки, размышлять, о великих возможностях такого чудесного навыка. Выходило, что невольно, королём, а то и вождём партии помог бы стать ему Сухов. Если бы идеей увидеть моря и лес зверь ранее не загорелся.