Гексамерон (джен)

— Как только подъедем, сразу в дом, ясно? — сказал Игорь, не сводя глаз с грунтовой дороги. — Ни шагу в сторону. Я серьёзно.

— А то что? — хмыкнул Кир, втиснутый на заднее сидение к троим девчонкам. — Выбежит твой дед и зарядит мне из ружья солью в жопу за то, что ворую яблоки?

Кто-то из девушек засмеялся. Игорь — нет. Он знал, что полудикие кривые яблони за домом не раздеты октябрём — они умерли. И дед тоже. Пережил их года на два.

Интересно, кстати, в доме осталась соль? В суматохе сборов Игорь впопыхах забыл о куче маленьких важных вещей, вроде запаса сигарет, например — благо, хотя бы зажигалка у него всегда была с собой. И ещё вот о соли. Нет, ну правда, какая, нафиг, соль? Он тогда думал о чём угодно, но не о ней.

Игорь заглушил двигатель перед покосившимся, чёрным от времени бревенчатым домом. Ничем не огороженный двор зарос бурьяном и дудкой. Подъезжая, ребята видели по всей деревне одно и то же: косматую полынь, сорные травы по пояс, разросшийся в колючие джунгли шиповник. В детстве, когда родители отправляли Игоря сюда на лето, в некоторых из этих покинутых ныне домов жили круглый год, в другие приезжали как на дачу. Теперь здесь, кажется, даже не пели птицы.

— Да уж, — сказал Матвей, выходя из пассажирской двери, и недовольно сморщил нос. — Тишина как на кладбище.

Четверо, набившиеся на заднее сидение, как сельди в бочку, сейчас пытались со смехом и пыхтением выбраться на волю. Взвизгнула и захохотала Марго — не иначе Кир, пользуясь моментом, пощупал её за зад. Когда Матвей наотрез отказался ехать сзади — он вообще не терпел тесноты, даже в метро в час пик не совался, — Кир, конечно, вполсердца обозвал его педиком, но сам явно был не против поприжиматься к юным женским телам.

Начал накрапывать мелкий дождь. Они похватали из багажника вещи и сгрудились под козырьком террасы. Сражаясь с заржавевшим навесным замком, Игорь ещё раз оглядел всех, кто решился поехать с ним. Матвей с его толстыми очками и вечным саркастичным изгибом бровей. Небритый Кир в кожанке и старой застиранной футболке с КиШом. Марго — блестящие волосы, крашеные в чёрный, каблучища (знала же, куда они едут! зачем?!), фальшивые ресницы до небес. Вероника, их родная, а потому не подлежащая буллингу серая мышка, шмыгает красным носом — наверняка всю дорогу плакала, впрочем, как и всегда.

А ещё Мила. Деловитая, собранная, в практичном рыжем свитере с горлом, с пушистым русым каре и чудны́ми, чу́дными глазами — сине-серо-зелёными с золотыми крапинками возле зрачка.

Как же Игорь был рад, что она тоже с ними.

Дверь наконец покорилась, и он пропустил всех вперёд. Мила, идущая последней, задержалась на пороге и положила руку Игорю на плечо.

— Нас заметили, да?

Игорь кивнул.

Он не стал говорить остальным — не хватало им ещё паники и истерик. Но он видел.

Мила поджала губы.

— Значит, мне не показалось.

Игорь промолчал о том, что и сам надеялся, что ему просто померещилось от нервов.

Закрыв за собой дверь, он щёлкнул в темноте сеней замком, запираясь изнутри.

В доме пахло плесенью и пылью — ещё бы, сколько сюда не ступала нога человека? Год? Два? Дядя с тётей вроде хотели приехать посмотреть, не осталось ли от деда чего-нибудь ценного, и продать участок, но, видимо, решили, что овчинка не стоит выделки. Воровать тут тоже давно уже было некому, так что все дедовы пожитки остались на своих местах. Нехитрая посуда, драные ватные куртки, стёганые одеяла старше Игоря раза в два… Он даже отыскал дедушкин запас махорки, и облегчение от этой находки было до стыдного огромным — сигарет у Игоря в кармане осталось всего полпачки, а бросать прямо сейчас он не был готов.

Соль и та нашлась, правда, от влажности слипшаяся в огромный серый комок, который приходилось крошить ножом.

Остаток дня они пытались обустроиться на новом месте. Мила рылась в шкафу с отсыревшим постельным бельём, Ника тревожно пересчитывала пакеты гречки и макарон. Марго попыталась открыть наглухо разбухшее окно, чтобы проветрить, но только сломала ноготь и потом полчаса выла раненой волчицей. Поделом: Игорь с самого начала предупредил, чтоб на улицу носа не казали! От Матвея пользы было ноль, он мозгами работал куда лучше, чем руками, зато Кир хотя бы помог Игорю натаскать дров из сеней.

В доме было две комнатки, чердак, подпол — им повезло, что именно там, а не во дворе, дед устроил колодец, — и большая кухня с обеденным столом, в которую вела входная дверь из сеней. Чуть ли не половину кухни занимала побелённая русская печь, растопить которую у Игоря не было никакой надежды. К счастью, дед под конец жизни тоже ленился делать это для себя одного, и рядом с белой громадиной, как приблудный котёнок под боком у мамы-кошки, притулилась закопчёная буржуйка. С этой управится даже городской житель, но и дров она жрёт ого-го…

А дров у них было не сказать чтобы много. Да и еды, если честно, тоже.

В конце лета Игорь увидел среди наводнивших интернет мемов про «одноразовые» маски, которые носятся по три месяца, туалетную бумагу и чумных докторов шутку о том, что пора «косплеить Бокаччо» — самоизолироваться на даче в кругу друзей с шашлыками и очешуительными историями. Тогда это было смешно, а потом… Потом всё стало происходить как-то слишком быстро, и то, что зародилось как полусерьёзное желание переждать пандемийную истерию вне города, за считаные недели превратилось в бегство. Никто из них не был готов как следует. Не сложил аптечку — Игорь захватил с собой только пенталгин и какие-то антибиотики, завалявшиеся дома; не купил сахар, спички и спальный мешок.

Игорь не знал, насколько ясно это осознают остальные, но он сам не обманывал себя с самого начала: устроить долговременное убежище им не удастся.

На самом деле, это и не планировалось. Они думали, что вся опасность — в городах, где сотни тысяч живут, сбившись в кучу. Что северные леса с их чистым воздухом, как, кажется, говаривала даже Ванга, станут спасением.

Наивные.

В окру́ге ведь наверняка были другие деревни. Посёлки. Дачи. С чего Игорь взял, что мелкие населённые пункты ещё не заражены?

Впрочем, уже неважно. Теперь они здесь, и деваться некуда.

Слава богу, им хотя бы хватило ума запастись фонариками и свечками. Электричества здесь не было и в лучшие времена; летом, белыми ночами, это как-то особо не мешало, а вот сейчас, в середине осени… Когда начало всерьёз темнеть, все потихоньку подтянулись в кухню, где Игорь наконец сумел сладить с буржуйкой. Пламя уютно потрескивало в раскалённых железных боках, мерцая за открытой дверцей, и на стенах вырастали длинные, гротескные тени, на которые почему-то было неуютно смотреть.

Кир с грохотом ссыпал на пол последнюю на сегодня охапку дров и пнул стоящую у печки картонную коробку. Ничем не скреплённые клапаны приоткрылись, показывая дряхлые обтрёпанные книжные обложки.

— А это ещё что? — спросил Кир. — Александрийская, мать её, библиотека?

Матвей закатил глаза.

— Ага. Либерия Ивана Грозного.

— Дед использовал их на растопку, — пояснил Игорь, вытаскивая из коробки выцветшую газету. — Привёз откуда-то, из райцентра, что ли. Там библиотека закрылась и списала целую кучу книг и прочей макулатуры, их чуть ли не на вес за копейки продавали, как картошку. У деда таких коробок было штук десять, наверное. Эта вот, похоже, одна осталась, он её до последнего берёг, потому что я кое-какие книжки из неё читал, когда ещё приезжал…

Он оторвал кусок газеты и попытался неумело свернуть себе самокрутку, но махорка рассыпалась. Со второго раза, впрочем, получилось лучше.

— О, так у нас тут настоящий Брэдбери, — равнодушно заметил Матвей. — Будем жечь книги.

Засмеялась только Марго, но Игорю что-то не верилось, что она реально поняла шутку.

— Кто где будет спать? — бодро спросила Мила.

В итоге она, Матвей и Ника устроились в меньшей из комнат — спать всем в разных было бы слишком холодно. Кир и Марго вдвоём удалились на чердак, на мешки с полусгнившим сеном, накрытые покрывалом, а Игорь остался на топчане в кухне — не хотелось оставлять печку без присмотра. Он разогнал всех по кроватям сразу, как они поужинали макаронами с тушёнкой, и погасил фонарик — запас батареек у них тоже был не бесконечный, — а сам ещё долго лежал, укутавшись в два одеяла, не в силах закрыть глаза.

Утром его разбудил хохот из сортира.

Проморгавшись, Игорь понял, что уже светло. Он заснул только под утро, и даже не потому, что Кир у себя на чердаке пялил Марго так, что с потолка сыпалась пыль. Старый дом, потревоженный гостями, жаловался и стонал, скрипели, качаясь на ветру, мёртвые яблони, и Игорю казалось, что по двору ходят. Нет, даже не ходят — бродят, подволакивая ноги, или ползают, если их нет вовсе, и в темноте белеют начавшие тухнуть бессмысленные глаза…

Хохот раздался снова. Значит, не приснилось.

— Как, уже психоз? — пробормотал Матвей, наливая себе чаю. — Как-то рановато. Доброе утро.

— Доброе, — согласился Игорь, садясь.

Дверь сортира хлопнула, и в кухню из сеней ворвалась Марго с какой-то газетой в руках. Ах да, дед же не признавал нормальной туалетной бумаги…

— Короче, слушайте кору, — объявила Марго. — «Буратино спрашивает у Пьеро: «Ты уже спал с Мальвиной?» — «Ага.» — «И как?» — «Ну, ты здесь не единственное бревно!»

Она едва смогла дочитать, потому что не выдержала и первая рассмеялась к концу. Кир, спустившийся с чердака, посмотрел на неё очень и очень красноречиво.

— Погодите, вот ещё, — заявила Марго, листая газету. — «Мужик с похмела просыпается: это моя рука... это её рука... это моя нога... это её нога... это мой член... это ЕЁ член?!»

— Хорош хернёй страдать, — сказал Кир. — Я знал, что ты тупая, но не…

Его прервал далёкий вой из леса, обступившего деревню с трёх сторон. Нечеловеческий. Голодный.

Все разом замолчали и застыли, не дыша.

— Ч-что это?! — испуганно пискнула Ника, как раз входившая в кухню и замершая на пороге.

— Что-что! Собака Баскервилей на болотах! — огрызнулся Матвей. — Сама-то как думаешь?!

— Волки, — равнодушно сказал Игорь, сворачивая самокрутку.

Они все знали, что это не волки.

— И ч-что нам делать?! — у Ники, кажется, начиналась паническая атака.

Игорь закурил.

— Есть, — сказал он. — Спать. Пить чай. Мыть посуду. Читать книжки, пока я их ещё все не пожёг.

— И пересказывать их друг другу. Реально, настоящий Брэдбери, — заметил Матвей. — Затвердим по книге наизусть, чтобы сохранить их для человечества после конца света.

Смешная шутка. Как будто он, самый умный в компании, не понимает, что с вероятностью в кучу процентов никакого человечества больше не будет.

Минуту или две они сидели в молчании. Потом Мила тихо сказала:

— Марго, почитай ещё.

И Марго, бледная даже под слоем штукатурки, который зачем-то намазала на лицо, подрагивающим голосом стала читать им несмешные бородатые анекдоты из двадцатилетних газет. А остальные слушали. Что ещё им оставалось делать?

День без интернета, сводок новостей, музыки и прочего мусора, помогающего убить время, тянулся без конца. Девчонки в гостиной читали друг другу вслух статьи и стихи из найденных старых журналов, Марго пилила и красила ногти, Матвей брезгливо выудил какую-то книжку из коробки с растопкой. Игорь сам не помнил, что делал — наверное, маялся от скуки до тех самых пор, пока все не расползлись по норкам с наступлением темноты.

Только когда все уснули, он вытащил из потайного ящика в кухонном столе потрёпанную старую тетрадь. Свой дневник.

Ему повезло, что он нашёл его первым — если бы Кир наложил на него лапу, то непременно устроил бы чтение по ролям. Тетрадка ждала хозяина всё в той же коробке у печки. Игорь начал писать в ней ещё мальчишкой, от нечего делать — у деда не то что телика, но даже радио не было, да и других детей в деревню привозили что-то нечасто. Правда, дневник он вёл не очень прилежно, так что сорока восьми листов хватило на несколько лет, и парочка даже осталась чистыми. Игорь бездумно листал покоробившиеся от влажности страницы: вот он отсчитывает дни до того, как родители наконец вернутся и заберут его в город, вот в щенячьем восторге описывает какую-то девчонку, на пару дней прикатившую проведать бабку через два двора. Надо же, он даже пытался что-то рисовать. Когда был мелким — волков, похожих на корявых собак, которые не напугали бы даже Пашку. Как стал постарше — анимешных девчонок с такими сиськами, что удивительно, как их хозяйки не падают плашмя лицом вниз…

В столе отыскался огрызок карандаша, и Игорь, не удержавшись, приписал над одним волком, воющим на луну: «Одна ошибка, и ты ошибся». Позволил себе улыбнуться.

Вот дурачок. Ему помирать скоро, а он над тупыми мемами ржёт.

Он убрал дневник обратно и пошёл спать.

— А что, кроме махровой фэнтезятины здесь ничего нет? — недовольно спросил Матвей.

Игорь, возившийся с печкой, не стал отвлекаться, чтоб на него посмотреть.

— Не знаю, — отозвался он и взглянул на книгу у себя в руке. — Ну, вот, например, есть справочник по органической химии, — он кинул его в топку. — То есть был.

— Ему бы всё равно не подошло, — сказал Кир. — Он же гуманитарий.

— Очень смешно, — хмыкнул Матвей. — А тебя ещё не выгнали из школы к тому классу, где объясняют, что гуманитарий — это не просто тот, кто не умеет складывать циферки?

— Да знаю, знаю, — ухмыльнулся Кир. — Кафедра классической филологии, все дела… «Лингва латина нон пенис канина», да?

— Эта фраза, кстати, грамматически некорректна, — спокойно заметил Матвей.

— А что ты сейчас читаешь, Мэтт? — спросила Мила. Сегодня была её очередь готовить обед, и она сидела рядом, оттирая дно кастрюли. — Тебе не нравится?

— Какую-то мистическую херню про студента с синдромом отличника, который переучился настолько, что у него кукуха улетела в район Марса, и он пришёл на зачёт по латыни и вместо того, чтобы отвечать текст по билету, взял и призвал демона. Демон обрушил крышу, естественно, кровь, кишки, мольбы и стоны, десятки погибших. Может, в чём-то и занятно, но финал слит, как токсичные отходы в городское водохранилище. Типа, автор вроде как пытается оставить неоднозначность насчёт того, был демон или нет — мол, здание университета и так было старое, могло рухнуть само по себе, все дела, а гэгэ просто в удачный момент умом тронулся. И всё бы ничего, но в последней сцене этого гэгэ находят мёртвым под завалом, разорванным чудовищными когтями. Вот объясните мне, зачем?

— Да уж, — сочувственно кивнула Мила. — Как во второсортных ужастиках.

— Да ладно, — беззлобно возразил Игорь. — А вдруг это было, ну, как гипноз? Говорят же, что если человеку внушить, что его сейчас прижгут сигаретой, и коснуться его руки хоть пальцем, у него будет ожог. Был даже вроде рассказ такой… у кого-то из фантастов…

— У Шекли, — подсказал Матвей. — «Призрак-5». Но блин, это в реальности так не работает!

— Год назад ты про любой сценарий зомби-апокалипсиса сказал бы, что это так не работает, — фыркнул Кир.

— Сказал бы, — согласился Матвей. — И был бы прав.

Он бросил книгу, которую читал, на верх коробки.

— Эту следующей сожги. Она всё равно ни о чём.

На четвёртый день Ника наконец сломалась.

Она забаррикадировалась в маленькой комнате, той самой, где был люк в подвал, и, судя по звукам, рыдала в голос, забившись в самый дальний от двери угол.

— Никусь, ну ты чего?! — с широкими недоумёнными глазами вопрошала Марго, барабаня в дверь кулачками. В ответ ей неслись только всхлипы.

Мила бесцеремонно распотрошила Никину сумочку, неосторожно оставленную на кухне; отыскала среди вываленного на стол барахла упаковку из-под таблеток — пустую. Грязно выругалась.

— Ей же их каждый день нужно пить. Она что, не взяла с собой запас?!

— Хватит истерить, выходи! — крикнул Кир.

— Нет! — донеслось из-за двери. — Ни за что!

Нике явно не хватало воздуха, она захлёбывалась слезами, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, что она там лопочет.

— А что, если… — выговорила Ника, — что, если среди вас уже есть заражённый?! А мы здесь все сидим! Вместе!! Запертые!! В одном доме!!!

— А вдруг этот заражённый — ты?! — спросил Кир.

Ника резко умолкла, и из комнаты снова зазвучал рыдающий, тоненький жалобный вой. Мила, бросив в Кира убийственный взгляд, плечом оттеснила его от двери.

Матвей нагнулся и поднял с пола раскрытую книгу, брошенную корешком вверх.

— Ну и какой умник дал ей почитать «Маску Красной смерти»?

Вопли за стеной постепенно утихли, перейдя в усталый, безнадёжный плач.

— А вдруг кто-то из нас и правда?.. — прошептала Марго.

— Чушь, — отрезал Матвей. — Терминальная стадия развивается за пять-семь дней, но симптомы были бы видны сразу.

Мила снова тихонько постучала в дверь — тщетно.

— Да оставьте её в покое, — проворчал Кир. — К обеду проголодается и сама вылезет.

Ника не вылезла ни к обеду, ни к ужину.

В вечерних сумерках Игорь с Киром, проведя совместную атаку на дверь, сумели сдвинуть кровать, служившую баррикадой.

Ники не было.

В комнате стояла мёртвая тишь. Окна были нетронуты. Ничто не двигалось — только мерно качался маятник настенных часов, которые Игорь исправно заводил, чтобы знать время, когда разрядятся смартфоны.

Он вдруг понял, что упустил момент, когда плач за стеной прекратился. Час назад? Два? Три?

Люк, ведущий в подвал, стоял открытым настежь. Как и крышка колодца.

В подвале Ники не было тоже.

Кир и Игорь вылезли из подпола, не говоря друг другу ни слова. Не сговариваясь, они с остальными ребятами решили постараться подольше растянуть воду, которую вчера натаскали в бак на кухне.

Той ночью Игорь впервые по-настоящему услышал шаги снаружи.

Неупокоенным мертвякам, движимым одним из двух основных инстинктов всего живого, понадобилось четыре дня, чтобы их найти. Вернее, четыре ночи: солнечный свет почему-то был им не по душе. Игорь не знал, что за чутьё их привело — звериный нюх? Единый разум вроде сознания пчелиного роя? Может, они методично обходили каждый дом в деревне, пока наконец не наткнулись на тот, внутри которого бьются живые сердца?

Он слышал, как шуршит их одежда, превратившаяся в лохмотья, как они порыкивают и стонут себе под нос. Как, бестолково кружа вокруг дома, трутся о стену плечом, не в силах постичь концепцию двери и найти вход.

Ничего. Ещё найдут. Это вопрос времени, а времени у них полно.

Игорь укрылся одеялом с головой и уснул. Кажется, он постепенно начинал привыкать.

Что будет, то будет. Какой смысл бояться?

Буржуйка жрала как не в себя. Игорь уже перетаскал все дрова из сеней и теперь прикидывал, какую мебель пустить под топор в первую очередь. Коробка с книгами опустела почти на две трети. Дедов рваный ватник оказался внуку вполне впору. Но ему всё равно постоянно было холодно.

И это ещё только октябрь.

Может, и к лучшему, что им не придётся переживать здесь настоящую зиму?

Днём на улице было тихо — только хрипло каркали какие-то птицы, стариковскими суставами скрипели деревья и брызгал на стёкла мелкий, унылый дождь. Никто не заговаривал о Нике. Её сумочку Игорь сжёг, а одежду поделили Марго и Мила: чтобы хоть как-то согреться, им приходилось одеваться как капуста.

Разговоры не клеились. Кир мрачно сидел у окна в гостиной и хлебал какую-то дрянь прямо из бутылки — а ведь Игорь говорил не брать алкоголь, как бы этот дурак не начал буянить… Марго, прячась от реальности, спала уже где-то часов восемнадцать, Матвей разгадывал кроссворды в старых газетах, Мила выбрала себе самую толстую книжку из тех, что ещё остались в живых.

Игорь пытался писать в дневник, но слова не шли. То ли разучился выводить слова от руки — не делал этого, кажется, с са́мой школы, — то ли мыслей было так много, что они застревали в дверях. В какой-то момент он поймал себя на том, что начал письмо маме и Пашке. Включил телефон, выключенный, чтоб сохранить зарядку: нет сети. Ну и хорошо. Что бы он им сказал? «Простите»? «Прощайте»?

Бутылка Кира, видимо, иссякла, и, заскучав, он пришёл в их Александрийскую библиотеку. Долго копался в том немногом, что осталось в коробке, выудил какую-то книгу; качнувшись, с размаху бухнулся задом на пол. Полистал свою находку, несколько минут, кажется, даже реально читал, а потом выговорил заплетающимся языком:

— М-да, заебись сказочка!

По-хорошему, не надо было бы ему отвечать, но Игорь слишком устал от молчания.

— Что там? — спросил он.

— Какие-то ёбаные стихи без рифмы, — сказал Кир. — Про то, как два брата-акробата пособачились, и один вырезал весь клан другого, кроме одного мелкого пиздюка. Того он в рабство взял. Но пиздюк из-за всей этой кровавой бани оказался проклят ненавистью или что-то типа того, так что у него руки росли из жопы. Он за что ни брался, всё ломал. Скажут ему с ребёнком сидеть — ребёнок кони двинет, скажут дом сторожить — дом сгорит. Попытался убить себя, потому что какой смысл так жить, но даже это не вышло, вот же ж лох, блин. Ну и в общем его погнали со двора ссаными тряпками, потому что кому нахер такой раб сдался. И он значит идёт по лесу и видит — девчонка на лыжах бежит. Он её и трахнул, в сугробе прям. А она оказалась его сестра. Пошла и прыгнула с обрыва. Короче… Посмотрел он на всё это дерьмо и взял себя зарезал. На сей раз получилось почему-то. И типа, его собака зато смогла согреться, попив тёплой крови и поев парного мясца. Вот так, тут, блин, и сказочке конец, а кто слушал, тот пиздец.

— Да уж, — сказал Игорь.

— Что «да уж»? — вскинул голову Кир. — Что «да уж»?! Всё, млять, как в жизни! Можешь страдать сколько угодно, всем насрать, можешь хоть сдохнуть, а всякие суки только и ждут, чтобы тобой попользоваться и выкинуть!

Он бросил книгу через всю комнату, встал — получилось не с первой попытки — и, тяжело и злобно топая, ушёл к себе наверх.

Игорь не пошёл следом. Правильно, пусть проспится. Он сходил за книгой, бросил её обратно в коробку и стал наливать воду в таз, чтобы мыть посуду.

Мила, бесшумно возникшая рядом, встала с Игорем плечом к плечу и принялась помогать споласкивать чашки, хотя сегодня и не была её очередь. Некоторые люди умеют утешать без всяких слов.

На улице темнело, из леса ползли холодные тени, но Игорь усилием воли заставлял себя слушать и слышать только тёплый, домашний треск дров в печи, пышущей жаром.

Утром Кир спустился с чердака и буднично сказал:

— Я убил эту суку. Можете пойти посмотреть.

Игорь с остальными кинулись наверх, едва не сбивая друг друга с ног на лестнице, и нашли Марго лежащей с подушкой на лице. Она уже совсем остыла.

Пока Мила тормошила подругу, пытаясь разбудить, Игорь вспоминал основы сердечно-лёгочной реанимации, а Матвей просто стоял в стороне и смотрел взглядом, равнодушно говорящим «все там будем», Кир повесился в гостиной. Они нашли его чуть позже, свисающим на собственном ремне с потолочной балки.

Матвей помог Игорю снять его и оттащить оба тела в сени. Хоронить ребят по-людски не было ни времени — даже днём находиться на улице было слишком опасно, — ни сил, так что они просто выволокли их наружу и столкнули с крыльца.

«It’s the circle of life,» — вспомнилось Игорю из хорошего старого мультика, и он криво усмехнулся самому себе. Здесь будет кому подобрать падаль.

Тушёнка кончилась ещё вчера, но никто даже не заикнулся о том, чтобы пополнить свой рацион белком.

Он возился с замком в тёмных сенях, когда Матвей вдруг сказал:

— Не запирай пока.

Игорь взглянул на него через плечо, не понимая.

— Я ухожу, — просто сообщил Матвей.

— С ума сошёл?! — Мила, возникшая на пороге кухни, была тёмным силуэтом на фоне освещённого проёма. — Куда ты пойдёшь?

— Не знаю, — спокойно признался Матвей. — Игорёк ведь говорил, что тут рядом железная дорога. Может, по ней в город ходят военные составы.

— Не дойдёшь, — хмуро припечатал Игорь. — Сожрут.

— Может быть. А может и нет, — Матвей пожал плечами. — Днём они вялые. Ночью найду, где спрятаться. Они медленнее человека и уж точно глупее. Шанс есть.

Минуту все помолчали. Да, шанс, наверное, есть всегда, но…

— В любом случае я не хочу оставаться здесь до тех пор, когда мы начнём драться за то, в каком порядке друг друга жрать, — сказал Матвей. — Простите, ребята. Но лучше уж так.

Игорь не стал тратить силы на спор.

Матвей собрал самое необходимое в небольшой городской рюкзак, и Игорь открыл ему дверь.

Они с Милой остались вдвоём. Если честно, где-то там, в глубине души, Игорь давно подозревал, что так всё и будет.

Он начерпал воды с донышка бака на кухне и поставил чайник. Когда тот засвистел, сделал себе и Миле по большой кружке чая. В буржуйке уютно потрескивали ножки и спинка порубленного на дрова стула.

Мила обхватила чашку руками, грея пальцы. Игорь достал из заначки последнюю пачку печенек. На вкус они были как картон.

Говорить было не о чем.

Враз опустевший дом казался гулкой, тёмной пещерой. Такой же тихий, как тогда, когда в нём не было совсем никого, и, кажется, от этой тишины становилось даже холоднее, чем от того, что шесть человек больше не греют воздух своим дыханием.

За окном смеркалось, и бурьян во дворе снова зашуршал, потревоженный чьей-то неровной, неживой походкой. Слава богу, не с той стороны, куда выходили кухонные окна.

Со стороны крыльца. Там, где лежали свежие, вкусные Кир и Марго.

Игорь даже не вздрогнул, когда с улицы донеслись чавканье и возня. Звуки борьбы за самые лакомые куски. Хруст хрящей и хлюпанье по-звериному разрываемого мяса.

Интересно, далеко ли ушёл Матвей?

— Нет, ну правда, глупо как, — словно прочитав его мысли, вдруг заговорила Мила. — Мэтт же умный парень, зачем?! Это, знаешь, как вот в этой книжке, которую я читаю… Там про параллельный мир, в котором прорвалась ткань мироздания или что-то типа того, и в этот прорыв начало просачиваться такое Ничто, абсолютная пустота, которая в малых дозах искажает всё, чего касается. А мир был, знаешь, такой… Ну, типа утопической версии античного общества, только без рабов. Науки, искусства, уровень жизни на запредельной высоте… И из-за этого Ничего люди стали потихоньку превращаться в чудовищ и начали всё разрушать. Просто потому, что им это было прикольно.

Игорь слушал её и отхлёбывал чай, не чувствуя вкуса. Он привык пить сладкий — вот кто мешал ему взять из города сахар?

Зомби во дворе глодали кости его друзей.

— И, в общем, один из героев, прекрасный скульптор… Он ещё не успел чудовищем стать, но взял молот и пошёл и разбил все свои скульптуры, на которые потратил целую жизнь. Представляешь? Просто потому, что «лучше уж сам». Там описано, как он часами из мрамора каждый пальчик вытачивал, каждый ноготок, каждый локон. Как ваял бюсты дам в прозрачных вуалях. Из камня! А потом взял — и вдребезги… Я бы не смогла.

Мила невесело улыбнулась.

— Знаешь, сказала бы, что это как ребёнка своего убить. Но этот скульптор, он потом взял кинжал и пошёл знаешь куда? К дочери в спальню. Потому что понял, что дочка — его самое, чтоб её, совершенное творение. И что да, опять-таки «лучше уж сам».

Она замолчала. Её губы дрожали.

— Так глупо, правда? Если и так ясно, чем всё кончится, то какая вообще разница, сам или не сам?

Игорь, морщась, допил чай. Отставил кружку.

— Ты правда не понимаешь? — сказал он.

Крыльцо заскрипело под тяжестью мёртвых тел. Может, зомби всё-таки чуют запахи и смогли вынюхать, откуда им скинули свежего мяса?

Стул в буржуйке догорал, и коробка с книгами почти опустела. Игорь уже сжёг связки женских журналов и жёлтых газет. Сжёг учебник латыни для медиков (издание второе, дополненное, под редакцией Матвея Орлова). Сжёг томик рассказов Эдгара По, на обложке которого перемазанный грязью юноша судорожно сжимал в руках шкатулку с зубами, и сборник жутковатых карельских сказок. Остались только книжка Милы и его, Игоря, дневник.

Он коснулся растрепанной тетрадки и попытался вспомнить, как чувствовал себя в детстве. Давно, когда этот дом ещё не покосился, как пьяный, из печалей в будущем было только неумолимо грядущее первое сентября, и никто не видел и в страшном сне, что то, что случилось в этом году, взаправду может случиться.

Потенциальный конец человечества. Чумное поветрие.

Пандемия смертельной нейроинфекции.

Даже сейчас, когда всё уже произошло, эпидемия казалась сном. Сценарием очередного фильма-катастрофы про вирус со смертностью почти в девяносто процентов, от которого никак не могут найти вакцину. Про закрытые аэропорты, костюмы биологической защиты, про скептиков, кричащих, что паника раздута ради наживы фармацевтов. Про опустевший — все забились по свим норам — город, сплошь обклеенный памятками о том, как распознать болезнь.

«Регулярно мойте руки. Использование одноразовых масок обязательно. Соблюдайте социальную дистанцию. Первый и главный симптом: невероятно реалистичные галлюцинации».

Новая болезнь обводила иммунитет вокруг пальца, и от неё даже не поднималась температура. Она проникала прямо в мозг и разрушала его за неделю.

«Терминальная стадия развивается за пять-семь дней после возникновения первых симптомов. ВАЖНО! Больной становится заразным в первый же день заболевания!»

Исследования показали, что видения могут быть разными, но один мотив неизменно повторяется у каждого пациента в любой точке мира. Мозг человека эволюционно недалеко ушёл от того, каким был тысячи лет назад; он ещё слишком хорошо помнит время, когда мы все были добычей.

Галлюцинации, рождённые нейроинфекцией, идеально вписаны в мир больного. Для него они выглядят, звучат, пахнут как настоящие вещи. Они даже осязаемы: мозг, моделирующий нашу личную реальность, безупречно обманывает сам себя.

И среди них обязательно есть хищник.

Неважно, какой. Это зависит от географии, культурного бэкграунда, веры и страхов. За тобой может гнаться голодный ягуар, злой дракон, черти из ада, стая бродячих собак или гопники из местной промзоны — неважно, их всё равно не видит никто, кроме тебя. Но они могут тебя убить.

Прямо как в «Призраке-5».

Несуществующие когти и зубы не оставят на теле реальных ран, но, если тебе не удастся убежать или спрятаться вовремя, и ты дашь своему хищнику тебя догнать, это будет слишком большой стресс для мозга. Короткое замыкание, синий экран, смерть от инсульта или от остановки сердца.

А ещё, пока эта смерть не наступит, боль от того, что тебя понарошку едят заживо, будет реальной. Её сможет засечь сканирование мозга. И её уж точно почувствуешь ты сам.

Игорь нашарил у печки кочергу и поворошил ею угли.

До этой недели он сам не знал, что ему настолько близка тема живых мертвецов. Да, он как-то играл в «Left 4 Dead» и «Resident Evil», смотрел в интернете обзор на «Zомби каникулы» и знал, откуда пошёл мем про мальчика Карла в смешной шляпе. Ожившие трупы никогда не были его самым большим осознанным страхом. Кто бы мог подумать.

Самое паскудное было в том, что знать, что это всё нереально, не помогало. Рациональному знанию было не под силу перекричать инстинкты, во всю глотку орущие «спасайся!!». Прячься, беги, забейся в нору. Сам отрежь себе путь к отступлению, когда демоны, порожденные твоим собственным больным мозгом, возьмут тебя в кольцо.

«Терминальная стадия развивается за пять-семь дней…»

Примерно через неделю от появления первых галлюцинаций они перестают подчиняться логике реального мира. От них больше не могут защитить ни святая вода, ни оружие, ни самые крепкие стены. Подлейший подвох всех этих догонялок: ты проиграл в них с самого начала.

Как бы ты ни бежал, через неделю тебя настигнут.

Игорь отложил кочергу и взял книжку Милы, лежащую на столе.

Замок на двери громыхнул, когда её дёрнули снаружи. Мёртвые руки, никогда не бывшие живыми — никогда не бывшие настоящими, — похоже, вспомнили, зачем нужны дверные ручки.

Игорь бездумно раскрыл книгу в случайном месте. Слова расплывались.

— Ты чего, Игорёк? — встревоженно спросила Мила.

Игорь моргнул, и по щеке потекло что-то горячее.

Он вдруг подумал о том, как маме будет чудиться, что к ней в квартиру ломится отец, до смерти которого она почти двадцать лет не знала покоя. Подумал о маленьком Пашке, который — спасибо дурной двоюродной бабке — с младенчества до слёз боялся, что ночью за ним придёт серенький волчок.

Игорь не знал, откуда притащил болезнь: он читал, что её инкубационный период — от одной недели до восьми, так что мог откуда угодно. Он сорвался прочь из города, спасая не себя — знал же, что бесполезно, — а мать и младшего брата. Отчаянно хотел верить, что ещё не успел заразить и их, что, если он уедет очень быстро, вот прямо сейчас, то…

Ерунда, конечно. Они ходили между тех же стен, что и он. Дышали тем же воздухом. Игорь не мог и не смог бы их защитить, пусть он и постарался изолироваться сразу, как только увидел Милу у себя в спальне.

Мила. Милланоя Арато, дочь скульптора из города Антореи. Почему-то именно имя выдуманного города запомнилось Игорю из прочитанной в детстве книжки лучше всего. Антореи — как Афины или как Хельсинки, только не взаправду, как не существует на самом деле описанный в муторных рассказах Грина город Лисс. Как нет и никогда не было под нашим, земным небом юной тёплой девушки с удивительными глазами, которую отец зарезал во сне, добравшись до неё раньше чудовищ.

Игорь точно не помнил, чем кончилась та книга, но, кажется, ничем хорошим.

Он поднял голову, и лицо Милы вмиг изменилось.

— Не надо, — сказала она упавшим голосом. — Игорь, пожалуйста, прошу тебя, не надо. Я не хочу умирать.

У неё на глазах — немножко голубых, немножко серых, немножко золотых на зелёном, как солнце, проглядывающее сквозь листву — выступили слёзы, но Игорю было всё равно.

Они ненастоящие.

Не опуская взгляда на книгу, лежащую у него на коленях, он оторвал половину страницы и увидел, как бледное лицо Милы рвётся вдоль, словно бумага. Высыпал из дедушкиного кисета последние крошки махорки, свернул самокрутку. Бросил книгу в буржуйку, прикурил от радостно поднявшегося пламени.

Дверь в сенях тряслась, как будто кто-то бился в неё всем телом. Громыхал колотящийся об косяк замок.

Скоро они будут внутри. Не по-настоящему, потому что влиять на материальное галлюцинациям не под силу, но разницы для Игоря не будет никакой. Его станут жрать заживо, отрывать куски гниющими зубами, и он почувствует каждый укус.

Да, исход в итоге всего один, но неужели в самом деле нет разницы между тем, чтобы тебя заколола во сне любящая рука, и тем, чтоб над тобой надругались, изуродовали, запытали насмерть?

Игорь глубоко затянулся в последний раз, и самокрутка обожгла ему пальцы.

За дверью ворчали, рычали, возились в беспорядочном клубке полуразложившихся тел, и ему не надо было смотреть, чтобы видеть всю мерзость в деталях. Вонючие раззявленные рты, треснувшие ногти, так и ждущие, чтобы содрать с него кожу. Всё-таки хорошее воображение — проклятие, а не дар.

Он встал.

Лучше уж сам. Это правда.

Игорь взял в руки свой дневник. На мгновение сжал корешок, а потом кинул тетрадку в печь.

Закрыл глаза, видя сквозь опущенные веки, как пляшет вокруг мигом объявший его тело огонь.

Кажется, зомби сломали дверь и ввалились в сени. Кажется, их леденящие душу гортанные стоны, всё, что осталось от осмысленной речи, уже звучали совсем рядом.

Неважно.

Игорю было почти не больно.

Последним, что он слышал, был треск пламени.

Он всегда его успокаивал.