Холодное сердце пустыни (гет)

Градоначальник Турфана Паулю не понравился совершенно. Паулю вообще редко нравились настолько облеченные властью персоны. Он терпеть не мог харибского халифа — как заочного владельца всей Арены, не переваривал эффинского губернатора — за компанию с отцом и Риком, но именно Мансула али Кхара Пауль не взлюбил всей душой, с первого взгляда и абсолютно непонятно за что.

Градоначальник все сделал как полагалось. Принял присягу, выдал медальон добровольца и грамоты, дававшие Паулю право не только требовать места в караване, но и взять за счет городской казны любое оружие и любую броню в лучшей оружейной лавке. Это было ужасно кстати, с учетом того, что в кошельке самого Пауля до сих пор основную часть балласта составляли по-прежнему мелкие камушки.

Турфанец даже пригласил Пауля на вечерний пир, который закатывал перед отправкой в Хариб. В общем не было никаких причин Паулю Мансула ненавидеть. А он ненавидел этого слащавого фальшивого типа. Тихой, холодной ненавистью, которую прятал как можно глубже, удерживая на лице доброжелательную мину. Хотя это и было непросто, пока слушал рассуждения Мансула али Кхара на тему того, что хорошо бы, если бы женщины снова поняли свое место и не смели поднимать головы, а не то при Сальвадор они совершенно распоясались.

Сальвадор должна была умереть не поэтому. А потому что её суд совершал ошибки. Судья не имеет права их совершать. Судья не должен быть предвзят. Если это правильный судья, разумеется. А Сальвадор предвзята была…

— Давайте прервемся, порадуем глаза, — в какой-то момент Мансул просто откинулся на подушки, на которых сидел. И хорошо, можно было выдохнуть чуть-чуть. Не слушать внимательно всю эту неприятную чушь. Понятное дело, что в пустыню со своими взглядами лучше было не ходить, пустыня жила по своим правилам. Но сейчас Пауль рад был отвлечься.

Все в этом доме творилось по щелчку его хозяина.

По щелчку Мансула стоявший у входа магик сотворил чары тишины, и все звуки в зале тут же испарились, заставляя гостей остановить их беседы и удивленно завертеть головами, в поисках того, к чему привлекали их внимание.

По щелчку Мансула запели флейты в руках у музыкантов.

По щелчку же выскочили из-за резной ширмы дружной стайкой три изящные девушки в ярких нарядах. Выскочили, метнулись через зал, поближе к столам, чтобы гостям лучше было видно. И затанцевали…

Пауль плохо увидел сам танец. Пауль вообще все на свете перестал замечать, когда увидел Мун. Его Мун. Со свободными, чуть вьющимися волосами.

Вот она — истинная причина ненависти к Мансулу. Стоит себе, перед Паулем, ведет бедрами влево, рисует в воздухе гребень волны кистью тонкой руки. Мансул был её хозяином. Определял её судьбу. Пока что...

Поссей всезрящий, насколько же бесстыжий на ней наряд. Настолько, что всем гостям, кто сейчас на неё пялился, хотелось вырвать глаза, чтобы не видели ничего. Ни этого нежного живота, ни красивых тонких лодыжек и уж тем более — коленей!

— Хороша, бесовка, — едва слышным шепотом фыркнул Аман, — могу тебя понять, братец.

Пауль покосился на названного брата, тот ухмылялся незаметно, покусывал кончик трубки, но на Мун к своему счастью не глядел. Не нарывался.

Взгляд Пауля снова метнулся к девушке.

К тонким пальчикам, будто плетущим в воздухе невидимую паутину.

К опущенным густым ресничкам, прятавшим от непонимающих её непокорные глаза.

К гибкому телу, извивающемуся в танце настолько соблазнительно, что Пауль лишний раз почувствовал, что не понимает подобной расточительности пустынников. Как можно было делиться с кем-то даже одной из этой тройки? Как можно было хоть кому-то показывать вот такую Мун?

Она бы танцевала так, только для него. Она и будет танцевать только для него. Потому что никто не должен знать, что она — может вот так. И такой вот — яркой, вызывающе желанной — она тоже не должна быть для всех. Не будет.

Пауль бы наверное отвесил себе затрещину за то, что сразу уставился именно на Мун, хотя должен был бы делать вид, что впервые её видит. Но потом спохватился и оглянувшись успокоился.

Многие гости пялились на танцовщиц. И почти каждый выбрал себе прелестницу по вкусу и не спускал с неё алчных голодных глаз, любуясь далеко не танцевальными движениями. Да, господин али Кхар точно знал, как взбодрить своих подзаскучавших гостей.

И сам Мансул в общем-то не особенно отличился от Пауля.

Он смотрел на Мун. Неотрывно, не отводя взгляд ни на мгновение. И после того, как Пауль на это обратил внимание — ненависть в его груди заклокотала еще сильнее. В отличии от него Мансул со своей рабыней мог делать все, что хотел. Наверняка — и делал. И вот об этом Паулю было думать ужасно вредно. Потому что стоило представить, как узловатые пальцы этого крохобора али Кхара прикасаются к нежной, как лилейные лепестки, коже Мун — и мир подергивался алой пеленой…

Пауль практически силой заставил себя ни о чем не думать. Смотреть на Мун. Когда еще представится такая возможность? До капища идти три недели, и до возможности выкупить Мун самому Паулю еще предстоит со многим разобраться. Аман довольно подробно объяснил, что в прямую схватку с духом, а уж тем более с Сальвадор, не стоит соваться без парочки божественных благословений. А их просто так не давали…

Поэтому стоит посмотреть на неё, прежде чем он выйдет с караваном и все-таки на некоторое время с ней распрощается. Хотя, сейчас это все было во имя того, чтобы к ней вернуться и забрать эту лилию себе. Вот ведь дернула же Шии-Ра броситься тогда на один только крик. А если бы решил не рисковать? Был бы свободен от необходимости рисковать своей шкурой. Но и её бы не знал.

Сейчас хотелось того, на что Пауль пока не имел права. Например, чтобы она подняла глаза. Чтобы эти губы, тронутые легкой улыбкой, предназначенной только для её зрителей, расцвели в улыбке искренней. Чтобы она танцевала, глядя на него.

Умолкла музыка. Танцовщицы замерли. Впервые с начала танца подняли глаза, глядя на хозяина. Будто чего-то ожидая. Мансул прошелся по всем трем задумчивым взглядом, явно выбирая, а потом ткнул пальцем в Мун. Оставшиеся две девушки порхнули обратно за свою резную ширму.

Мун же шагнула чуть влево, становясь точно напротив самого Мансула. Анук поднес ей два веера, за которыми тянулись тончайшие шлейфы из желтого шелка. Она будет танцевать и дальше?

— Вы нас балуете, господин али Кхар? — учтиво поинтересовался Аман. — Из всех ваших цветков решили показать нам самый яркий?

— Себя я балую больше, — насмешливо откликнулся Мансул, блестящими глазами глядя на Мун, — но согласен, Шейл, шайтан эту девку создавал, не иначе. Её не хочется упускать из виду.

Эта презрительная небрежность в адрес Мун резанула Пауля за живое. И снова пришлось себе напоминать, что с Мансулом лучше не связываться. Хотя очень, очень хотелось оторвать господину градоначальнику его куцую, тонкую бороденку.

Она затанцевала снова. На этот раз — как хотел Пауль, с открытыми глазами, с широкой улыбкой, и веера в её руках будто горели пламенем, танцуя вместе с Мун.

Вот только было что-то неживое в её лице. Мертвое. И она… Она будто нарочно не смотрела на Пауля. Только на хозяина. Так, наверное, было правильно, но ревнивому сердцу эффинца это было объяснить довольно сложно.

И все же — она танцевала. Превращала шелк в пламя, трепещущее в воздухе. Становилось похожей на богиню, созданную только для танца. Рисовала в воздухе невидимую картину, будто пела не размыкая губ, одним только телом, рассказывая о своей мятежной душе, которую было так сложно усмирить одним только рабским рунным ошейником.

И еще больше глаз на неё смотрело, больше гостей любовалось золотистой кожей, красивыми лучистыми глазами. И еще больше народу Паулю хотелось убить…

А потом Мун остановилась, и склонилась в поклоне перед хозяином, подняв вперед сжатые ладони. Будто прося о чем-то.

Мансул же побарабанил пальцами по столу перед собой, разглядывая девушку и будто наслаждаясь каждой секундой этого унизительного поклона.

— Иди, — наконец милостиво бросил он, и Мун выпрямилась и не поднимая глаз бросилась за ширму. Оттуда тут же выскочила танцовщица в белом, но Паулю она уже была не важна. Куда важнее была Мун, что в компании Анука вышла из зала. И Анук почти сразу же вернулся, а Мун нет…

— Я отлучусь ненадолго, господин али Кхар, — Пауль сделал красноречивую мину, объясняя выражением лица, что естественные потребности требуют его немедленного внимания.

— Да-да, конечно, спросите у слуг, они объяснят, куда вам идти, — Мансул кивнул, отрывая от кисточки винограда на своей тарелке пару ягод.

Вообще — это вряд ли. Вряд ли хоть кто-нибудь из слуг Мансула Паулю скажет, где искать одну конкретную рабыню их хозяина. Да и он не спросит, не будет так рисковать. Оставалось только надеяться, что ему искать дорогу не понадобится…

Когда Пауль вышел из зала — Мун уже не было видно. Лишь кончик длинного желтого хвоста от веера мелькнул в конце коридора слева. Ну, спасибо, лилия, что хоть хвостом на прощанье махнула.

Пауль не стал срываться на бег. В конце концов — по коридорам ходили слуги, и хоть они не стали бы оговаривать хозяйского гостя, все-таки бег наверняка бы привлек ненужное внимание.

Коридор, коридор, поворот, поворот… Когда Пауля вынесли ноги к невысокой изящной узорчатой арке, у которой стоял охранник — пришлось остановиться.

— Кажется, вы забрели не туда, уважаемый гость, — любезно заметил стражник, — это женская часть дома, сюда не позволено заходить никому, кроме хозяина.

Дернулась циновка, закрывающая проем одной из самых ближних к арке дверей, в коридор высунулась Мун. Глянула на Пауля, закатила глаза, уставилась на стражника.

— Пропусти его, Каул, — умоляюще прошептала она. Паулю показалось, или смотрела она на стражника с какой-то томностью?

— Ты же знаешь, что не положено, — зашипел стражник.

— А ты знаешь, что я под чарами неприкосновенности, — быстро откликнулась Мун, озираясь, — Каул, ну пропусти, ты же понимаешь, я рискую больше. Мы недолго поболтаем, и все.

— Если хозяин узнает…

— А откуда он узнает, хороший мой? — мурлыкнула нахалка ласково и Пауля почти перекосило от возмущения. — Я не скажу. Ты скажешь? Выдашь меня?

— Мун… — простонал Каул едва слышно, — меня из-за тебя в песке живьем похоронят. Или скормят скорпионам… А потом похоронят живьем!

— Мы быстро… — клятвенным шепотом пообещала Мун.

— Шевелись, — шикнул Каул Паулю, отводя взгляд, и эффинец, не до конца поверивший своему счастью, торопливо метнулся в комнатку Мун.