Белым по чёрному (гет)

1

Когда мама погибла, Луна не плакала. Сидя рядом с телом матери, она не рыдала, как обычно делают дети, на чьих глазах погибают их родители. Ни слезинки она не пролила и на похоронах. Чувства, которые она испытывала, просто нельзя было выразить слезами. Ни скорбь, тупую, как столовый нож, которым приходится несколько минут пилить отбивную, чтобы отрезать кусочек. Ни странное ощущение, будто частичка чего-то светлого навсегда покинула этот мир.

Луна знала, что эти чувства никуда не уйдут. Она была совсем ребёнком, но уже осознавала, что смерть необратима, и не существует ни заклинаний, ни зелий, способных вернуть к жизни дорогого ей человека. Скорбь останется с ней на всю жизнь, порой почти затихая, но давая о себе знать в непогожие вечера, как бабушкины больные колени.

Папа старался как мог, чтобы заполнить поселившуюся в её душе пустоту. Он читал ей книги о диковинных созданиях, которые скрываются от глаз волшебников и нашёптывают им странные мысли. Вместе они искали следы морщерогих кизляков сначала в окрестностях, а потом и в холодных шотландских лесах. Он делал всё, что мог — но Луна всё равно скучала по маме.

Порой, промозглыми осенними вечерами тоска становилась особенно сильной, и Луна спускалась в подвал их дома, где нетронутой оставалась лаборатория матери. Отец не разрешал ей туда ходить — но она всё равно ходила. Он, конечно, знал об этом, но никогда не запирал дверь. В лаборатории было тихо, а ещё холодно — но почему-то необъяснимо уютно. Луне нравилось подолгу рассматривать причудливые устройства, стоящие на полках, вдыхать запах трав, развешенных вдоль стен, листать книги с пометками, выполненными мелким витиеватым маминым почерком. В такие моменты легко было поверить, что мама просто вышла ненадолго и вскоре вернётся, чтобы закончить свою работу.

Луне вот-вот должно было исполниться одиннадцать. А это значило, что вскоре она отправится в своё первое большое путешествие. В Хогвартс, учиться магии. Ей не было страшно — наоборот, она испытывала воодушевление при мысли о собственной волшебной палочке и огромном, полном чудес замке. Вот только тоска отчего-то накатила вновь, словно покидая родной дом, она рвала одну из немногих оставшихся ниточек, связывающих её с мамой.

В подвале было темно, но волшебный светильник вспыхнул, озарив комнату тусклым голубоватым светом, стоило Луне переступить порог. Это было мамино заклинание, и оно не исчезло даже после её смерти. Луна привычно остановилась возле стеллажей, разглядывая загадочные приспособления, а потом отважилась протянуть руку и коснуться крохотного маятника, покачивающегося в такт с биением пульса. Она никогда прежде не делала этого — мама не разрешала ей трогать свои устройства, уверяя, что они могут быть опасны. И Луна впервые нарушила её запрет.

Пальцы кольнуло. А потом дрожь морозом пробежала по всему телу. Голова закружилась, и Луна почувствовала, что её тянет куда-то очень-очень далеко. Прочь от родного дома. А когда головокружение прошло, и зрение вновь обрело чёткость, Луна обнаружила, что стоит на оживлённой улице, а вокруг снуют люди в странной магловской одежде.

* * *

Том сидел на жёстком стуле возле кабинета миссис Коул и слушал доносящиеся из-за двери голоса. Говорили о нём. О его странностях. И каждое слово резало, как по живому. Том давно научился игнорировать мнение людей, которых он не уважал. Всех, в общем-то, потому что никого действительно достойного уважения Том за одиннадцать лет своей жизни так и не встретил. Однако сейчас это получалось из рук вон плохо. Проклятый доктор Беккер. Том встречал множество отвратительных людей, но он превзошёл всех.

Беседа началась вполне приятно, несмотря на то, что общаться с доктором Том не желал. Тот не пытался давить на него своим авторитетом, не лез в душу и ни разу даже не заикнулся о странностях Тома, из-за которых, собственно, и состоялась эта беседа. Он рассказывал о своей работе и людях, которых ему доводилось лечить. Уверял, что вот они-то действительно странные, а Том скорее… особенный. И это было приятно слышать — особенно после постоянных сетований помощниц миссис Коул о том, что Тому самое место в психиатрической лечебнице.

Том сам не заметил, как начал рассказывать о себе. Сначала сухо, односложно — но доктор Беккер слушал его с таким вниманием, что Том невольно начал делиться подробностями. И в какой-то момент ему показалось, что доктор Беккер действительно понимает. Как же сильно он заблуждался!

Том не заметил, когда доктор Беккер начал давить на него. Он ведь не сказал ни единого оскорбительного слова. Просто разговор вдруг повернулся так, что всё, что говорил Том, доказывало его ненормальность. И это действовало сильнее, чем если бы доктор Беккер прямо назвал его психом. Заставляло сомневаться в себе и собственном здравомыслии. Сомневаться настолько, что когда в конце беседы доктор Беккер спросил, считает ли сам Том себя нормальным, он не нашёл, что ответить.

И вот теперь он сидел и слушал, как этот отвратительный двуличный человек зачитывает миссис Коул длинный диагноз, полный неизвестных Тому, но наверняка не означающих ничего хорошего терминов, и рекомендует подумать о принудительной госпитализации. И самое ужасное, что какая-то часть сознания Тома верила ему.

Внезапно потянуло холодом — кто-то открыл массивные двери приюта — и в коридор свернул мужчина в полицейской форме, ведущий за руку девочку возраста Тома. Девочка дрожала от холода, одетая в одну только длинную ночную рубашку лилового цвета. Её светлые волосы были собраны в неряшливый хвост. В ушах болтались массивные серёжки в форме морковки.

Миссис Коул выглянула из кабинета. Полицейский сообщил, что нашёл девочку в центре Лондона, испуганную и растерянную, и не смог добиться от неё внятного ответа на вопрос, откуда она и где её родители. Том тихо фыркнул. В приюте были такие — дети, выброшенные на улицу собственными родителями. Миссис Коул попросила полицейского подождать, а сама вернулась в кабинет и продолжила прерванный разговор.

Том с силой стиснул край стула. Костяшки пальцев побелели. А потом он почувствовал, как древесина под его руками нагревается, готовая вспыхнуть. Такое случалось с ним — и не раз. Когда Том испытывал ярость, в комнате вдруг становилось нестерпимо жарко или, наоборот, холодно до дрожи. Он считал, что это его дар. Считал — до разговора с доктором Беккером. А теперь, видя, как с кончиков пальцев слетают крохотные искры, не мог понять, правда ли это — или ему просто чудится.

— Я ненормальный?.. — тихо прошептал Том, в отчаянии зажмурившись.

— Это не так, — услышал он тихий девичий голос. — А если и так — то ненормальные мы оба.

Том поднял голову и посмотрел на девочку в глупой ночной рубашке. У неё были светлые водянистые глаза навыкате и странная мечтательная полуулыбка, смотрящаяся неуместно в этих серых стенах. Но это было не главное. На её раскрытой ладони цвёл настоящий живой цветок.

2

Шли летние дни, и чем ближе было первое сентября, тем сильнее давили на Тома приютские стены. И казалось, он сошёл бы с ума, если бы не странная девочка по имени Луна Лавгуд.

Другие дети насмехались над ней, называли странной, дразнили Полоумной. В чём-то они было правы, конечно, но Тома её странности почему-то не раздражали. Девочка из другого мира, такая же одинокая и потерянная, как и все здесь, но хранящая внутри себя частичку чего-то, способного расцветить даже самый пасмурный день. Частичку волшебства.

Именно она рассказала Тому о том, что вскоре они покинут приют и отправятся учиться магии. И хотя Луна почти ничего не могла рассказать о загадочной волшебной школе, она знала многое другое — то, что известно лишь тем, кто с детства рос в волшебном мире. Даже глупые рассказы о мозгошмыгах, которым, по словам Луны, Том очень нравился, не раздражали его.

Профессор из Хогвартса пришёл тогда, когда Том уже почти отчаялся. До начала учебного года оставалось меньше месяца, и хотя он был убеждён — уверен целиком и полностью — что именно там его место, в душу невольно начала закрадываться сомнение. Лишь когда профессор в одеянии слишком странном, чтобы быть частью привычного мира, перешагнул порог комнаты, где Тома заперли в качестве наказания за выдуманные проступки, напряжение отпустило его.

Альбуса Дамблдора мог принять за обычного человека только глухой и слепой. Он выглядел как волшебник; говорил как волшебник; даже смотрел как волшебник, и в его светло-голубых глазах вспыхивали не иначе как волшебные искорки. Возможно, Том смотрел бы на него как на спасение, как на единственную надежду вырваться наконец из ненавистного приюта и окунуться с головой в ожившую сказку… если бы не Луна. Волшебством была она, а появление профессора — почти обыденностью, чем-то, что обязано было произойти.

Будь всё иначе, для Тома стала бы жестоким ударом предвзятость профессора. Но подожжённый шкаф с игрушками, которые хранили здесь для «особых» случаев, лишь заставил Тома вопросительно приподнять брови. Как будто ему были нужны надувные мячи и плюшевые кролики!

Нет, его волновал другой вопрос. За всю беседу профессор Дамблдор ни разу не упомянул, что Том не единственный волшебник в этом приюте. А когда он засобирался уходить, оставив в руках Тома письмо с выведенным зелёными чернилами адресом и массивной сургучной печатью, Том не выдержал.

— Подождите, профессор! Возможно, вы не знаете, но здесь есть ещё одна особенная девочка. Вы не хотите заглянуть к ней?

Профессор Дамблдор удивлённо обернулся.

* * *

В приюте было серо. Луне казалось, что всему в этом мире соответствует свой цвет. Её родной дом ощущался жёлтым — не как яичный желток, а скорее как лимонная цедра. Мама искрила всеми оттенками алого, всегда увлечённая, легко загорающаяся, как буйное пламя. Отец, наоборот, напоминал прибой, белую пену на сине-голубых гребнях волн. В приюте же красок не было, словно весь цвет давно вывелся из этих холодных стен.

Серыми были все. И дети, несчастные и потерянные, чья боль, выраженная в жестоких насмешках и взглядах затравленных зверьков, била Луну в самое сердце. И миссис Коул с помощницами — вечно усталые, раздавленные бесконечной рутиной. И даже сама Луна, казалось, начала терять здесь краски.

Только Том сохранил частичку цвета. Он нёс в себе оттенки зелёного — порой сияя, как изумруд в бабушкином ожерелье, порой заражая мхом тоски, порой переливаясь, как змеиная кожа. Луне нравилось смотреть на него, разговаривать с ним, даже просто сидеть рядом, когда он читал книгу. И тем тоскливее было от того, что Том вскоре отправится в Хогвартс, а она… Луна не знала, найдут ли её в огромном холодном даже в погожий день Лондоне.

Луна сидела в спальне девочек, глядя в мутное окно. Она предпочла бы выйти на улицу и посмотреть на облака, но Тома наказали, а идти одной казалось неправильным по отношению к нему. Луне хотелось, чтобы наказали их обоих — ведь доставалось Тому лишь за то, что он был не таким, как все здесь. Но и она была не такой.

Дверь мягко открылась, не с тем резким хлопком, с каким распахивали её соседки по комнате, и Луна удивлённо взглянула на вошедшего. Она узнала его по портрету во вкладыше к шоколадной лягушке, правда, в жизни Альбус Дамблдор выглядел намного — намного — моложе. И ощутила, как затрепетала в груди надежда.

— Ты Луна Лавгуд? — мягко спросил профессор, заходя в комнату и притворяя за собой дверь. — Том просил меня поговорить с тобой, но я, признаться, не понимаю, что Лавгуд делает в лондонском приюте?

Луна горько улыбнулась.

— Всё очень просто. Я переместилась. Портал, кажется? Папа запрещал мне трогать мамины вещи, но я не послушалась… и вот я тут. Вы не могли бы сказать папе, где я? Он, наверное, страшно беспокоится.

Профессор присел рядом с Луной, жёсткая постель надрывно скрипнула под его весом. Он пристально посмотрел на Луну, и ей показалось, что лучистый взгляд из-под очков половинок видит саму её душу.

— Странно, очень странно… — пробормотал профессор Дамблдор. — Скажи, кем тебе приходится Терпсихора Лавгуд?

— О, это моя двоюродная бабушка! — оживилась Луна. — Правда, она умерла три года назад. А вы её знали?

— Знал. Знаю, — профессор Дамблдор глубоко задумался. — Это, конечно, считается невозможным, но, вероятно, за прошедшие годы способ нашли… Боюсь, я не смогу вернуть тебя домой. Дело в том, что ты не из этого времени. Твои родители, скорее всего, ещё не родились.

— Как… это?.. — Луна удивлённо моргнула.

— Время — сложная материя, — задумчиво произнёс профессор Дамблдор. — Его можно обратить, сжать или растянуть. Хотя никто ещё не путешествовал так далеко, как ты. И думаю, будет лучше, если никто, кроме нас двоих, не будет об этом знать. Сколько тебе лет, Луна?

— Недавно исполнилось одиннадцать.

— Значит, тебе пора в Хогвартс. Я могу сделать так, чтобы твоё имя появилось в списках, но возникновение ещё одной Лавгуд будет сложно объяснить. Придётся тебе взять другую фамилию. Как ты смотришь на то, чтобы позаимствовать её у Тома? Он, кажется, беспокоится о тебе, так что вряд ли откажется поделиться. Луна Риддл? Как ты на это смотришь?

— Звучит странно, — честно ответила Луна.

— Или загадочно, — профессор Дамблдор улыбнулся одними глазами.

3

Большой зал сиял огнями. Он был средоточием цвета и света, однако великолепие убранства не трогало Луну. Она была сама не своя с памятного разговора с профессором Дамблдором. Она не понимала многое из его объяснений, но одно теперь знала наверняка. Она никогда не вернётся домой. Никогда не увидит папу. Маму она уже потеряла, а теперь потеряла и его.

— Риддл, Луна! — объявил профессор Дамблдор, но Луна так и осталась стоять, пока Том не подтолкнул её. Только тогда она осознала, что даже собственной фамилии у неё больше нет. Ничегошеньки.

Луна подошла к высокому табурету и взобралась на него. Ей не было страшно, она не беспокоилась, на какой факультет её распределят. Внутри зияла пустота, и казалось, всех впечатлений мира не хватит, чтобы её заполнить. А потом ветхая Распределяющая Шляпа опустилась ей на голову, скрыв своими полами огни зала, и Луна услышала в голове чужой скрипучий голос.

— Так-так, что тут у нас? Лавгуд, которая пришла раньше срока. Намного-намного раньше. Будет ли правильным в принципе распределять тебя?

— Я не знаю, — тихо ответила Луна, ей казалось, что будет даже справедливо, если Шляпа отправит её обратно в приют. Пустая внутри, она принадлежит серым стенам, а не красочному Хогвартсу.

— Не так давно я распределяла твою бабку. Непростая была задача. Ум, урезонивающий храбрость. И храбрость, застилающая ум. Да, Хаффлпафф был удачным выбором — только там она сможет сохранить оба этих качества. Непросто мне будет и с твоей матерью, но это произойдёт ещё не скоро. Так что же мне делать с тобой?

— Мама умерла. Почему вы говорите «будет»? — спросила Луна. Какая-то мысль, неявное ощущение ударилось в стену апатии, пробив крохотную брешь.

— Было, есть, будет… Одно так легко превращается в другое, в зависимости от того, с какой точки смотреть. Вот ты — будешь. Нескоро: ещё много первокурсников мне предстоит распределить, прежде чем очередь дойдёт до тебя. Но ты — есть. Сидишь и ждёшь моего вердикта. Как быть с этим парадоксом?

— Я не понимаю… — прошептала Луна одними губами.

— А что тут понимать? — Луне показалось, что Шляпа рассмеялась каркающим старушечьим смехом. — Тебя не должно было здесь быть — но ты есть. И с этим ничего не поделаешь. Ты часть этого мира, твоя жизнь течёт здесь и сейчас. И однажды, возможно, ты возьмёшь на руки свою малютку-мать.

Осознание холодным водопадом обрушилось Луне на голову. Она всегда любила загадки и тонко чувствовала скрытый смысл в чужих словах. Она в прошлом, и она никогда не вернётся домой. И в этом прошлом её умершая бабушка учится на Хаффлпаффе, и ей только предстоит встретиться с дедушкой Луны. А значит и её отцу, и маме только предстоит родиться. Она ещё увидит их — их обоих. Станет для них если не дочерью, то подругой. И одного этого оказалось достаточно, чтобы заполнить пустоту в душе Луны.

— Вижу, ты любишь разгадывать загадки, — усмехнулась Шляпа. — Что ж, тогда, РАВЕНКЛО!

* * *

— Риддл Том, — услышал Том собственное имя.

Луна как раз сняла с головы Распределяющую Шляпу и бодро зашагала к столу, над которым висели гербы с изображением ворона. О чём она беседовала со Шляпой, Том не знал, но длился разговор довольно долго.

Том подошёл к табурету и присел на него. Профессор Дамблдор опустил ему на голову Шляпу, и Том услышал в голове голос:

— Сложно, очень сложно. Поразительно, как одна маленькая деталь меняет картину! Там, где путь был лишь один, из ниоткуда возникла другая дорога.

— Позвольте спросить, что вы имеете в виду? — вежливо поинтересовался Том — он не знал, как вести себя с древними артефактами, умеющими читать мысли, и опасался сказать что-то не то.

— Ерунда! — хмыкнула Шляпа. — Пустые размышления старой Шляпы! Куда важнее сейчас, куда мне распределить тебя? Казалось бы, выбор очевиден — ан нет.

— А у меня выбор есть? — осторожно спросил Том.

Всегда приятнее решать самому, чем слепо следовать чужой воле. Он немного опасался, что Шляпа выкрикнет название факультета, только коснувшись его головы, как было с некоторыми первокурсниками до него. Хотелось получить возможность высказать и свою точку зрения, пусть даже весьма смутную.

— Теперь — есть, — Тому показалось, что Шляпа улыбнулась — широко и слегка насмешливо. — Я вижу в тебе ум, способный совершить поистине удивительные открытия. Но вижу и хитрость, которая поможет тебе во что бы то ни стало добиться поставленных целей. Выбор сложен, как я уже сказала. А впрочем, почему выбирать всегда должна я? Выбирай сам, но знай: на Равенкло ты сможешь обрести себя, на Слизерине — достигнуть величия. Решай, что для тебя важнее.

Том глубоко задумался. Он мало знал о факультетах Хогвартса — денег, выделяемых попечительским советом на содержание сирот, не хватило, чтобы купить книгу об истории школы. Его неуловимо привлекал Слизерин — возможно, змеёй на гербе. Тому казалось, что там его место — но никаких оснований для этой уверенности у него не было.

Вот только Луну распределили на Равенкло. Конечно, Том не считал, что должен ходить вслед за ней, как послушная собачка. Но ещё в приюте он имел возможность убедиться, что Луна совершенно не может постоять за себя. Над ней будут насмехаться, а она так и продолжит улыбаться своей странной туманной улыбкой. Кто-то должен ставить её обидчиков на место, а так уж получилось, что кроме Тома у неё никого нет.

Шляпа сказала, что на Равенкло он найдёт себя, а на Слизерине обретёт величие. Но что если это просто слова? Как она там сказала: «Пустые размышления старой Шляпы?» В конце концов, обрести себя можно на любом факультете — ровно как и стать великим.

— Я решил, — твёрдо сказал Том.

— Ну тогда… РАВЕНКЛО!

4

Смерть обрушилась с неба. Её голосом был рычащий звук моторов немецких самолётов. Её лицом были пыль и щебень. И тогда, прячась от падающих бомб в тесном приютском подвале, Том в первый раз не просто осознал, а прочувствовал всем своим существом: люди смертны, и, хуже, смертен он сам. Магия могла помочь ему укрыться от взрывов, благодаря ей он мог прожить полторы сотни лет — но конец был неотвратим. Каждая секунда, которую отбивали стенные часы, стоящие в кабинете миссис Коул, приближала его к смерти.

Возвращение в Хогвартс, которого прежде Том ждал с нетерпением, не смогло прогнать мрачные мысли. На приветственном пиру он почти ничего не ел — просто не мог себя заставить. Его тошнило, в первый раз в жизни тошнило от страха. Он плохо спал, и сны его были сумбурными и мрачными. Даже новые заклятия, которые прежде давались ему с первого раза, теперь усваивались тяжелее. Он был жив — но неминуемость смерти давила, превращая жизнь в безрадостное существование.

Первый в этом году урок Защиты от Тёмных искусств проходил не в кабинете, а в заброшенном классе на шестом этаже. Пожилая Галатея Вилкост остановилась перед старинным шкафом, в котором билось что-то неведомое, и велела ученикам встать полукругом. Когда все нашли свои места, она объявила:

— Сегодня мы изучаем боггартов. Кто-нибудь может рассказать о них?

Том знал о боггартах — он прочёл учебник за третий курс в первый же вечер после покупки. Он многое мог сказать — но не хотел. С начала года он вообще редко отвечал на уроках, предпочитая молча выполнять данные преподавателями задания.

— Боггарты боятся нас, — услышал он тихий голос Луны, которая, как и всегда, ответила сразу, не подняв руки. — Поэтому и прячутся в старых сундуках и шкафах — там, где их не найдут. А если всё-таки встречают волшебников, превращаются в то, чего боятся они — чтобы отпугнуть.

— Верно, — кивнула профессор Вилкост. — Пять баллов Равенкло. Кто-нибудь может дополнить?

Том слушал ответы, но все они звучали глухо, невнятно. Словно он был накрыт стеклянным куполом, внутрь которого не могли просочиться ни звуки, ни краски. Наконец профессор Вилкост закончила опрос и провела краткую лекцию о заклинании «Риддикулус», позволяющем превратить боггарта во что-то смешное. А потом вызвала первого ученика и распахнула дверь шкафа.

Не будь Том так погружён в мрачные размышления, он нашёл бы это забавным. Страхи его однокурсников были глупы, смехотворны, нелепы. И это Равенкло — факультет, славящийся своим высоким интеллектом! Чего стоила одна Миртл Уоррен. Её боггарт превратился в их однокурсницу Оливию Хорнби, и Миртл побледнела и выронила палочку из дрожащих пальцев. Впрочем, боггарт самой Оливии был ничем не лучше. Огромная змея — Том никогда не понимал чужого страха перед этими завораживающими созданиями.

Но вот очередь дошла до него, и Том оказался один на один с оборотнем в нарядном розовом комбинезоне, похожем на те, в которые старые девы любили наряжать своих крошечных собачек. Очертания существа мгновенно пошли рябью. Несколько мгновений боггарт словно раздумывал, какую форму принять. Но вот силуэт поплыл, и Том увидел собственное тело, безжизненно лежащее на пыльном полу.

Это не было страшно в привычном понимании этого слова. Тому не хотелось кричать, не хотелось бежать прочь из кабинета. Он просто застыл с поднятой палочкой, глядя в собственные остекленевшие глаза. И подумал, как-то очень отстранённо: лучше бы боггарт принял образ старухи с косой. Мысли вязли, путались. Том понимал, что должен выполнить задание преподавателя, но не мог — просто не знал, что смешного может быть в собственной смерти.

И тут дорогу ему заступила Луна, как всегда не спрашивая разрешения. С палочкой в руке она встала перед боггартом и взглянула на него. Фигура мёртвого Тома пошла рябью, и… так и осталась лежать на полу кабинета.

* * *

Том многое держал в себе. Луна давно поняла, что своими проблемами он предпочитает делиться не с людьми, а с мозгошмыгами. Но это-то её и беспокоило. Мозгошмыги любят путать человеческие мысли, а уж их советы и вовсе лучше пропускать мимо ушей.

С началом года Том стал особенно замкнутым, и Луна, признаться, скучала по нему. Скучала по длинным разговорам, которые они вели в гостиной Равенкло после отбоя, скучала по его снисходительно-заботливым замечаниям, скучала просто по совместному молчанию, которое порой значило больше, чем любые слова. Она бы никогда не призналась ему в этом, но она чувствовала себя одинокой без него.

Луна неслышно ступала по ступеням лестницы. Все уже давно спали — а ей нравилось бродить по коридорам школы после отбоя. Было что-то завораживающее в пустынных коридорах, высоких сводчатых потолках и свете свечей в массивных канделябрах, играющем на сером камне стен.

Том тоже не спал. Он сидел в неприметной нише на пути в Слизеринские подземелья, как всегда, с книгой в руках. Крохотный огонёк на кончике волшебной палочки освещал пожелтевший от времени пергамент. Луна приблизилась. Тихо-тихо. И наклонилась над его плечом, чтобы заглянуть в книгу. Том злился, когда она так делала, но Луна находила это забавным.

Взгляд зацепился за слово «крестраж», и по спине Луны сотней маленьких мурашек пробежала дрожь. Было в этом слове что-то холодное, опасное, недоброе. Она вздрогнула и шаркнула ногой, так что Том резко дёрнулся и обернулся, захлопывая книгу.

— Я много раз просил тебя этого не делать, — тихо сказал он.

Том всегда говорил тихо, и чем тише, тем значительнее были его слова.

— О чём ты читаешь? — Луна не обратила внимания на его реплику.

Она обошла Тома и тоже устроилась в нише, забравшись в неё с ногами. На первом курсе они помещались здесь свободно, сейчас же уже приходилось поджимать к груди колени.

Мгновение Том обдумывал её вопрос, а потом медленно, словно тщательно подбирал каждое слово, произнёс:

— Ты бы хотела жить вечно?

Луна удивлённо моргнула. Странный вопрос — и такой типичный для Тома.

— Я думаю, это очень печально, когда люди умирают прежде, чем сами того захотят, — задумчиво сказала она.

— Ты знала, что есть способы обмануть смерть? — поинтересовался Том, его взгляд сделался острым и цепким. — Не самые простые, но они есть!

— Крестраж? — предположила Луна, и слово обожгло язык.

— Крестраж, — согласился Том. — Ты заключаешь часть своей души в материальный предмет, и пока он цел, ты будешь жить.

Луна тяжело выдохнула.

— Это плохая идея, Том. Очень-очень плохая идея.

— Почему? — Том подался вперёд, теперь их лица были близко-близко. — Ты же сама сказала, что не хочешь умирать. А моя смерть — твой самый большой страх. Разве плохо будет, если мы победим её?

Луна прикрыла глаза. С Томом всегда так — когда какая-то идея захватывала его разум, он не обращал внимания ни на что вокруг. А ещё его воспитали маглы, и это проявлялось в те моменты, когда он менее всего этого хотел. Луна никогда не презирала маглов, но сколь же многое они забыли!

— Смерть — это когда человек исчезает, уходит навсегда, — проговорила она. — Но ведь, если человек сходит с ума, или меняется так сильно, что уже и не узнать — это то же самое. Он вроде бы есть — а его больше нет. Так и с душой. С ней неразрывно связаны наши эмоции, наш разум, даже сама наша магия. Отщипнёшь хоть кусочек — и никогда не станешь прежним. Нельзя быть собой на треть или на половину.

— Ты уверена? — в голосе Тома промелькнуло сомнение, а ещё страх, глубокий, как бездна. Казалось, что спасительная ниточка, за которую он едва сумел уцепиться, натянулась и порвалась.

Луне хотелось его утешить. Хотелось сказать что-нибудь ободряющее. Хотелось подарить ему надежду. И она сказала:

— Дары Смерти.

5

Элизабет не появилась на ужине. Зато Оливия Хорнби едва ли не светилась от счастья. Луне было жаль Оливию. Её жизнь была пуста, ничего не вызывало в ней интереса, и Оливия заполняла пустоту, насмехаясь над теми, кто не мог ответить. Жаль ей было и Элизабет — одинокую беззащитную девочку, которую никто даже пытался узнать поближе. Все звали её Миртл — хотя если присмотреться, можно было заметить, как опускаются уголки её губ, как бледнеют её щёки, стоит ей услышать это имя. Луна замечала. И звала Элизабет, всегда, даже в мыслях.

Иногда с Элизабет было забавно. Она, в отличие от всех остальных, всерьёз воспринимала рассказы Луны о созданиях, считающихся вымышленными. Однажды даже пошла с ней в Запретный лес искать морщерогих кизляков. Но иногда Луна остро ощущала фальшь, которой была пропитана эта дружба. Элизабет нравился Том, давно и безнадёжно, и она не придумала ничего лучше, кроме как подружиться с его сестрой.

Сестра и брат. Именно так называла Элизабет Тома и Луну, хотя, как и все остальные, прекрасно знала, что между ними нет кровного родства. Наверное, она просто хотела в это верить, хотела видеть в Луне союзника, а не соперницу в борьбе за любовь. Сама же Луна… это было странно, но когда Элизабет звала Тома её братом, ей становилось прямо таки физически неудобно. Было в этом слове что-то неправильное. Придающее их отношениям налёт неуместности и запретности.

Кем был для неё Том? Луне было почти шестнадцать, но ответа на этот вопрос она не знала. Вернее знала, но объяснить никому не могла. Не братом, нет. Братьев не выбирают, а она именно что выбрала его, как и он её. Не другом. Это слово просто не вязалось с объятиями — слишком долгими и какими-то личными. Не возлюбленным. Влюблённость мимолётна, а чувства, что испытывала Луна к Тому не померкнут от времени, не утратят своей силы, что бы ни произошло с ними в будущем. Нет. Он был семьёй. И лучшего слова Луна подобрать не могла.

Луна очнулась лишь когда ужин подходил к концу. Снова оглядела зал, но Элизабет так и не появилась. Хотелось подойти к Оливии и узнать, что такого она сказала на этот раз, но Луна так больше не делала. Это было попросту глупо, Оливия или меняла тему, или начинала насмехаться над ней.

По дороге из Большого зала Луна свернула в коридор на втором этаже, ведущий женскому туалету. Прежде Элизабет нередко давала там волю слезам. Луне хотелось отыскать её и успокоить. А ещё... самую-самую малость… узнать, что нашёптывают мозгошмыги людям, заставляя их плакать. Она спустила со лба радужные очки и толкнула дверь в женский туалет.

Последним, что она увидела, стали два огромных жёлтых глаза.

* * *

Наверное, каждого сироту занимал вопрос: как он появился на свет, кем были его родители, и как получилось, что он остался один? Том не был исключением, хотя вопрос происхождения волновал его не только по этой причине. Отчего-то ему было обидно считать себя грязнокровкой, хотя никаких предубеждений относительно чистоты крови на Равенкло, в отличие от того же Слизерина, не было. Наверное, всё дело в было в том, что Том чувствовал: он не просто магл, волей случая получивший магический способности, он волшебник по крови.

Том учился на четвёртом курсе, когда узнал, что способность говорить со змеями, присущая ему с детства, даже в волшебном мире считалась уникальной. По легенде со змеями мог говорить Салазар Слизерин, один из основателей Хогвартса, и его потомки. А если это так — то Том нашёл первую ниточку, связывающую его с роднёй.

Другим открытием стало то, что в недрах замка спрятана Тайная Комната, в которой Слизерин оставил подарок для своих потомков. На поиски ушёл целый год, но Том учился на Равенкло и как никто другой умел разгадывать загадки. Он знал, кто ждёт его в Тайной Комнате, задолго до того, как сумел отыскать её. Но величие василиска, огромной змеи, способной убивать одним взглядам и подчиняющейся лишь ему, Тому, всё равно поразило его до глубины души.

В последнее время Том всё чаще задумывался о том, что ошибся, пойдя на Равенкло. Странно, что Шляпа вообще дала ему выбор. Впрочем, миссию, возложенную на него великим предком, можно было выполнить, обучаясь на любом факультете. Истребить грязнокровок… это казалось правильным и даже необходимым. Том с самого начала недолюбливал их за связь с магловким миром, от которого он страстно хотел дистанцироваться. Возможно, им и правда не место в Хогвартсе?

Василиск явился на зов, стоило Тому открыть проход в Тайную Комнату. Отчего-то змей всегда знал, когда он понадобится, и был неподалёку. Том ощутил под рукой холодную чешуйчатую кожу и прошептал на парселтанге:

— Приветс-с-ствую тебя. Время приш-ш-шло.

Внезапно он услышал хлопок открывающейся двери и повернул голову. А потом открыл рот, чтобы закричать — впервые в своей жизни — но было уже поздно. Луна рухнула на пол, застыв в неестественной позе, с одной ногой, занесённой для шага, и протянутой вперёд рукой. Она не шевелилась.

Том замер, просто застыл, не в силах пошевелиться. Так бывает иногда, когда чувствуешь, что подошёл к грани, заступив за которую уже никогда не станешь прежним. Такое ощущение уже возникало у него прежде, но всегда рядом была Луна, тянущая его назад, не дающая сделать непоправимое. Теперь же… её больше не было.

В душе Тома поселилась странная засасывающая пустота. Единственный человек во всём мире, к которому он был привязан, теперь был мёртв, и мёртв по его вине. А грань приближалась, маячила на горизонте, дразня переступить её. Отказаться от чувств и больше никогда не испытывать душевной боли, возвести любовь к себе в абсолют и больше никогда не испытывать любви к другим. Как легко, как необходимо.

Том уже поднял палочку, чтобы прошептать первые слова заклинания. Он помнил его, хотя книгу о крестражах читал два года назад. Оно словно бы въелось в мозг, и мысль о таком доступном и простом способе обрести желанное бессмертие не давала покоя. Губы шептали буквы, связывающиеся в слова, но словно бы какая-то неведомая сила не позволяла вложить в них магию, наделив подлинным могуществом. Крестраж можно сотворить лишь посредством хладнокровного убийства. А о Луне он не мог не жалеть.

И тут его накрыло. Непрошенные чувства обрушились на него разом, погребя под собой. Он вспомнил миг, когда впервые встретил её. Луна сказала, что он нормален тогда, когда Том сам начал сомневаться в этом. Она придала ему сил и уверенности. И он был благодарен ей за это. Она не посмеялась над его страхом смерти и даже подсказала решение, которое он в силу своего воспитания сам увидеть не мог. Она дала ему выбор и лишь теперь, с её смертью, Том понял, что этот выбор был правильным.

Том бросился к ней, упав рядом на колени. Коснулся губами холодных губ, так глупо, так по-магловски пытаясь вдохнуть в её лёгкие кислород. И только тогда ощутил слабое дыхание на своих губах. Он посмотрел на Луну, на глупые очки, что она носила, чтобы видеть невидимое глазу. И понял.

Наверное, только в этот миг Том понял, что такое счастье. Это не эфемерное понятие, не цель, к которой стоит идти, сметая всё на своём пути. Счастье это сейчас, счастье это внутри.

С тех пор боггарт Тома Риддла навсегда изменил свой вид.

Эпилог

— Кого ещ-щ-щё черти принес-с-сли? ¬- голос был хриплый и резкий, как бывает у человека, который давно и беспробудно пьёт.

Дверь хлипкой лачуги распахнулась, подняв пыль, и на пороге появился невысокий полный мужчина, с неаккуратно стриженной бородой, одетый в какие-то обноски. На мгновение Том подумал, что попал не туда, но Морфин Гонт разговаривал на парселтанге, а значит сомнений быть не могло.

— Ты?! — от удивления Морфин перешёл на английский и уставился на Тома, свободной рукой роясь в кармане рубахи в поисках волшебный палочки. — Ах ты мерзкий магл!

— Инкарцео, — спокойно сказал Том. — Петрификус Тоталус.

Беседы с дядюшкой в его планы не входили. Ему нужна была лишь одна конкретная вещь. Он подошёл к обездвиженному телу и снял с пальца Морфина Гонта кольцо с крупным треугольным камнем. Стоило надеть его на палец, как кольцо сжалось, сев по руке. Первый из трёх Даров Смерти был у него.

Том покинул дом, не удосужившись снять с дядюшки чары. Он взглянул на холм, где в окружении благоухающего сада стоял богатый дом Риддлов, семьи его магла-отца. И прошёл мимо. Родственники его больше не волновали, у него уже была семья, и другой он не искал.

Луна напала на след Мантии Невидимости и обещала поделиться с Томом своими соображениями, как только он вернётся. Была ещё Старшая Палочка, но её как зеницу ока берёг Гриндевальд. Впрочем, это дело поправимое — Том всё равно собирался в обозримом будущем выступить против Тёмного волшебника.

Но это в будущем. А сегодня его ждала Луна.