Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Звон, звон, звон окатил водою,
Справлюсь сам с собою. (с)
Ей снится Золотой берег. Каменистые склоны, до того крутые, что берегом до ее любимой бухты не дойти — от пристани приходится подниматься почти к самому камню Леди, а затем снова спускаться к воде.
Во сне ей девять, и, поднимаясь в гору, она едва поспевает за отцом — на каждый его шаг ей приходится делать два-три, хоть он и старается идти медленнее. А у нее чуть сбивается дыхание, гудят ноги и очень хочется остановиться хоть ненадолго, но... нельзя. Отец, конечно, остановится, не упрекнув даже взглядом, и будет ждать, пока она отдохнет — но ей самой не хочется показывать свою слабость. К тому же, осталось всего ничего...
Она поднимается и лишь тогда позволяет себе перевести дыхание. А затем смотрит вниз, на спуск, ведущий к бухте, и у нее вырывается испуганное "ой".
— Что такое?
— Там крабы...
Огромные, похожие на валуны на ножках, грязевые крабы и убить могут. И сожрать... впрочем, насчет последнего она не уверена.
Но отца крабы не пугают — на его ладони зажигается волшебное пламя:
— Значит, на ужин у нас сегодня крабовое мясо. Ты же не против?
Он улыбается — не то ей, не то самому себе: за три года в тюрьме соскучился по магии и только рад лишний раз поколдовать. Глаза его сияют, и изможденное лицо кажется в этот миг невероятно красивым...
А затем она просыпается, и нет больше сверкающего синего неба над головой — только белые стены ее скромной девичьей комнаты, теряющиеся в утренних сумерках. Пора вставать, помочь маме с завтраком и поспешить в церковь, где служит ее отец.
Ее отец. Не герой и не убийца, но тот, к кому идут каяться в грехах и просить благословения. Не меридиец, обуреваемый страстями, но смиренный христианин. Преподобный Роберт Макгонагалл.
Деревенская церковь все та же, что и два года назад, когда Минерве не снился еще Золотой берег, и десять лет назад, когда она только мечтала о Хогвартсе, и двадцать, когда ее даже на свете не было. Те же простые белые стены, крепкие скамьи, потемневшее от времени распятие. Почти те же люди, те же согнутые трудом и невзгодами спины, те же сияющие надеждой глаза и светлые лица. Но кое-что все же изменилось.
Она изменилась, и отец поглядывает на нее с тревогой. Прежде Минерва доверяла ему, делилась своими радостями и бедами, обходя стороной лишь магию, с открытым сердцем исповедовалась, и отец всегда старался утешить ее, поддержать, что-то посоветовать.
Но второе лето кряду она не ждет утешения и не просит советов, не приходит на исповедь и избегает причастия.
— Скажи, дочь моя, зачем ты ходишь в церковь? — спрашивает отец, задержав ее после проповеди. — Я же вижу, что твое сердце закрыто от Господа. И не хочу, чтобы ты приходила на службу из страха перед чужим осуждением, по привычке или потому что заботишься о моей репутации. Мне не нужна такая забота, понимаешь? Так же, как неискренняя молитва не нужна Богу.
Его слова отдаются в ушах колокольным звоном. Он и раньше пытался достучаться до нее, но прошлым летом она могла прикрыться усталостью, волнением перед последним годом в Хогвартсе и серьезными экзаменами, которые ни в коем случае нельзя завалить. Теперь же Хогвартс остался позади, да и лгать осточертело, но сказать правду — невозможно. Минерва медленно качает головой, глядя ему в глаза:
— Не осуждай меня и не требуй открыться. Это выше моих сил... Но дело не в страхе или привычке, просто в церкви мне легче.
Она не лжет: в церкви ей в самом деле становится легче. Так же, как легче стало в святилище Меридии, которое она посетила однажды — принесла к ногам Принцессы оскверненную некромантией плоть и долго молилась, чувствуя, как светлеет на душе. Так же, как легче становилось в часовне Дибеллы — даже когда, совершив Темное таинство и передав своих врагов слугам Ситиса, она не решалась приблизиться к алтарю. Так же, как легче и светлее становилось ей в доме на окраине со скромным алтарем, где обосновался молодой орден Дозорных Стендарра(1).
Она знает, что имен этих — Меридия, Ситис, Дибелла, Стендарр — Минерва, дочь преподобного Роберта Макгонагалла, даже знать не должна. Но она не только Минерва, она еще и Карахил, дочь Нарантила Неустрашимого, воспитанная в уважении ко всем пантеонам и для себя избравшая Девятибожие — и ей ничто не мешает добавить к известным богам еще одного и искать утешения в его храме. Без молитв, не исповедуясь — как путник, нашедший ночлег в ненастную ночь, не просит лишнего у радушных хозяев и не докучает им разговорами.
И покинуть гостеприимный дом хочется с благодарностью, а не с неприятным осадком, оставленным цепкими взглядами и чересчур подробными расспросами.
Отец понимает ее без слов, по выражению лица, и не настаивает. Лишь тяжело вздыхает:
— Я и не требую — исповедь, вырванная силой, только вредит. Просто помни, что Господь всегда примет тебя, если ты Его примешь... Ладно, ступай.
Она уходит, чувствуя спиной его исполненный печали взгляд.
Отец, конечно, во всем винит магию, и не без причины: все случилось в Хогвартсе. Возможно, Минерва никогда бы ничего не вспомнила, если бы не дурацкий розыгрыш; кто мог знать, что несколько безобидных заклинаний воскресят в ее памяти сражение с некромантом в руинах Гарлас Агеи? Первый бой Карахил, из которого она, к несчастью для многих, вернулась живой...
Никто не мог знать.
Никто не виноват.
Но она не хочет пугать родителей еще сильнее.
В их семье принято беречь друг друга. Мама несколько лет скрывала свою суть, оберегая отца — и до сих пор молчала бы, не случись у Минервы магического выброса. Отец не в силах принять магию, но не выказывает неодобрения, чтобы не ранить Минерву и младших — ведь они не виноваты, что родились с волшебным даром.
Теперь пришел черед Минервы замалчивать правду: родители не виноваты, что в ней пробудилась память Карахил, их только расстроят и напугают ее признания — даже сильнее, чем произошедшие с ней перемены. Будто мало им этих перемен. Откуда у девицы, никогда не служившей в армии, взялся вдруг тяжелый строевой шаг? Что за тайну дочь священника не в силах открыть даже Богу? Как вообще могла появиться постыдная тайна у юной девочки, чьим самым страшным грехом были тайные вылазки в Хогсмид, а худшей из бед — травма спины и невозможность играть в квиддич?.. Невысказанные вопросы повисают в воздухе, оседают на коже ядовитой росой, разъедающей металл, ткань и живую плоть. Минерва резким движением оправляет шаль на плечах — день выдался ветреный, — и идет прочь от деревни. К морю — хоть ненадолго смыть этот яд.
С морем ее впервые познакомила мама, когда Минерва достаточно подросла, чтобы спуститься по узкой извилистой тропинке между скалами. Она до сих пор помнит, как осторожно шла, держась одной рукой за камни, а другой вцепившись в мамину ладонь, и очень боялась споткнуться. Как замерла от восторга, спустившись наконец к воде и увидев совсем близко огромное прекрасное живое море. Как опустилась на корточки у кромки прибоя и вытянула руку к волне, чтобы погладить ее, точно кошку.
Это была любовь с первого взгляда. И когда маленькая Минерва все же решилась зайти в воду, море подхватило ее бережно, как старший брат, и понесло к берегу, не давая заплыть слишком глубоко.
Взрослая Минерва почти вбегает в воду, с силой отталкивается ногами и плывет на глубину. Море сжимает ее в объятиях, как любовник, холодными пальцами зарывается в волосы. Минерва обожает эти ощущения, первые прикосновения воды к теплой коже, погружение — и холодную гибкую массу воды, перекатывающуюся под ее руками, как живые мышцы. Она изгоняет все ненужные мысли и просто плывет на глубину, изредка поднимая голову, чтобы сделать вдох, и снова позволяя морю целовать ее лицо. Плывет, кажется, целую вечность.
Плывет, пока не понимает: пора возвращаться, сил осталось ровно на обратный путь. Это знание пришло к ней вместе с памятью Карахил, знавшей пределы и возможности своего тела, как собственный клинок. Море, все понимающий друг, не удерживает ее, позволяя доплыть до берега и выйти из воды.
Пара взмахов палочки — пихта и перо феникса, семнадцать дюймов, очень жесткая — на волосах не остается ни капли воды, и ни крупинки соли на коже. Минерва туго заплетает косу, на все пуговицы застегивает скромное платье, будто затягивает крепления доспеха, набрасывает шаль вместо плаща — и только сейчас отмечает неправильность, незавершенность.
Плащ нечем скрепить.
Утром, собираясь в церковь, она сколола шаль старинной брошью, подарком мамы на семнадцатилетие. Неужели потеряла? Черт, как некстати. Она хотела надеть эту брошь на танцы, а теперь... Знать бы, где потеряла — в церкви или где-то по дороге? Или уже здесь, на тропе между скал?
А, впрочем, какая разница.
— Зову(2), — ей нет нужды называть искомый предмет, мамина брошь и так стоит перед глазами. Миг — украшение ложится в протянутую ладонь, и Минерва, улыбаясь, скалывает стальной иглой концы шали. Вот теперь все правильно, как и должно быть. Теперь она готова вернуться — помогать маме по хозяйству, стараться вести себя как обычно, ждать сову с ответом из Министерства насчет ее работы. И молчать о том, что же с ней, черт возьми, происходит.
Нарантил не ждал бы, пока она соберется с мыслями, а просто велел рассказывать — и она бы не посмела ослушаться. Он не терпел недомолвок и умолчаний, считая их той же ложью — а ложь ненавидел всей душой, как иной слепец ненавидит дневной свет. Впрочем, Карахил давно бы сама все выложила: Нарантил, в своей честности безжалостный, как стальной клинок, приучал дочь к той же таранной искренности и умел держать удар. Но она не только Карахил, она еще и Минерва, дочь преподобного Роберта — человека с душой чистой, как родник в степи, что равно утоляет жажду праведника и грешника, равно смывает с рук остатки целебной мази и свежей крови. И она не может, не имеет права отравить этот родник болью и ненавистью столетней выдержки.
В прошлой жизни могла — и легко сеяла отравленные семена в душах своих учеников, даже не задумываясь о том, что поступает дурно. В прошлой жизни, но не теперь, когда нежность и милосердие — то, чему пытался научить ее отец — отдаются в душе Минервы эхом далеких колоколов.
1) Дозор Стендарра был сформирован сразу после Кризиса Обливиона, в 1 году Четвертой Эры, для охоты на даэдра и их слуг. К слову, неофициальный девиз этого ордена — "Моли Стендарра о милосердии, у Дозорных его нет".
2) Акцио.
Но держался я собственных правил,
Будь то дело, любовь иль война. (с)
Ей вновь снится побережье Абесинского моря — крутые склоны и трава, выжженная солнцем до белого золота. Солнце печет немилосердно, штаны и рубаха липнут к влажной коже и так не хочется тратить время, ковыляя сперва в гору, а затем по крутому склону вниз, к воде, что от одной мысли туфли начинают жать.
— Интересно, вплавь до нашей бухты далеко?
— Хочешь проверить? — улыбается отец. — Давай, а я рядом пойду.
Он предлагает так легко, будто с пристани его семнадцатилетнюю дочь не могут увидеть матросы, потому что не сомневается: ей ничто не грозит. Весь Анвил знает Нарантила Неустрашимого, его огромную силу и бешеный нрав, и в его присутствии на Карахил боятся даже взглянуть лишний раз. А кто не знает, видят Нарантила, огромного даже для альтмера, с не-альтмерским размахом плеч — и тоже не рискуют.
— Почему нет, — ничего интересного матросы не увидят. Она ведь не собирается раздеваться, а дешевая грубая ткань выдержала многое, стерпит и соленую воду. — Наложишь на меня Водное дыхание?
Не то чтобы оно ей необходимо: Карахил с детства хорошо плавает и умеет задерживать дыхание под водой. В окрестностях Анвила корабли распугивают рыб-убийц и прочую опасную живность, способную утащить под воду, а море сегодня спокойное, и на небе ни облачка... И все же она бы не отказалась от поддерживающего заклинания, просто на всякий случай, ведь плыть в самом деле далековато. Но отец качает головой:
— Нет уж, давай-ка сама. Я знаю, что ты умеешь.
Она в самом деле умеет, просто ее заклинание держится не так долго, как отцовское.
— А если слетит?
— Значит, второй раз будешь накладывать в воде...
— А если я не смогу?
— Все ты сможешь, — говорит он так уверенно, будто объясняет очевиднейшую вещь. Вроде того, что Массер больше Секунды, а не наоборот.
Карахил, успокоенная его словами и голосом, накладывает заклинание и ныряет с разбегу, позволяя морю обнять ее так, как пока не дозволено обнимать мужчинам. А вынырнув, слышит совсем рядом негромкое шлепанье. По земле отец ходит громко, с силой впечатывая в землю каблуки тяжелых сапог — много лет она удивлялась, зачем ему каблуки с его-то ростом, — но на воде его шаги почти неслышны.
Минерва просыпается затемно под еле слышный шелест дождя, заправляет постель, быстро приводит себя в порядок. Спускается по шаткой лестнице, не скрипнув ни одной половицей, и улыбается самой себе: все она может, и обуздать ненадолго привычку из прошлой жизни в том числе.
Поздним утром насквозь промокшая сова приносит письмо из Министерства, и с первых строк Минерва понимает, что на работу ее не берут. Чрезмерно витиеватый слог, начало слишком издалека, чтобы не обижать претендентку сразу же... Мистер Уркхарт впечатлен оценками Минервы и характеристикой, данной ей преподавателями; он бы охотно взял ее на работу, но увы — в его Департаменте нет свободных мест.
Да и черт с ним. Минерва откладывает письмо и как ни в чем не бывало берется за отставленный утюг, усмехаясь своим мыслям: кое в чем мистера Уркхарта можно понять. Она сама весьма впечатлилась характеристикой, больше раскрывающей тех, кто писал, нежели саму мисс Макгонагалл, лучшую ученицу выпуска тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.
Спраут рассыпалась в похвалах упорству студентки, только чудом не обломавшей зубы о гербологию. И деликатно умолчала о том, что весь год бессовестно завышала Минерве оценки, впрочем, как и всем остальным. Милая профессор Спраут с сияющими глазами, ямочками на румяных щеках и шапкой буйных кудрей, вечно выбивающихся из-под шляпы, лишь в том году пришла в Хогвартс и пока еще готова любить весь мир и помогать всем студентам: своим и чужим, талантливым и бездарным. Остается лишь надеяться, что любви к миру и ученикам в ней хватит на долгие годы.
Слагхорн — "ваше лицо, мисс, кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить ни одного волшебника по фамилии Макгонагалл" — сдержанно похвалил ее трудолюбие и исполнительность. Справедливо: на его уроках Минерва звезд с неба никогда не хватала. А приукрашивать ее достоинства или выдумывать несуществующие необязательно, ведь она никому не наследница и не невеста.
Флитвик весьма предсказуемо — и вполне заслуженно — расхвалил "необычайно талантливую юную леди" на пол-листа.
Дамблдор отделался парой предложений, но каких! "Для своих лет проявляет необычайное здравомыслие", "неплохие задатки организатора"... Забавно. До сих пор забавно, а уж впервые прочтя характеристику, Минерва расхохоталась в голос: "Профессор, вы нарочно?" — "Простите старика, совсем забыл упомянуть вашу проницательность и чувство юмора..."
— Чему улыбаешься? Хорошие новости?
— Мне отказали в Департаменте, так что в Лондон я не еду, — по вмиг помрачневшему взгляду мамы Минерва понимает, что сказала не то. И лишь затем осознает, что дело не в словах, а в голосе, в еле сдерживаемой улыбке.
Прежняя Минерва расстроилась бы: лучшая ученица выпуска достойна места в Департаменте магического правопорядка! Уязвленная гордость и сейчас глухо рычит, ворочаясь под ребрами, но Минерва отмахивается от беспокойной твари: не ей переживать из-за какого-то отказа. Она изменилась, и то, что раньше могло всерьез опечалить ее, с высоты ста тридцати двух лет кажется совершенно незначительным.
Она изменилась, и мама переживает, объясняя эти изменения по-своему.
— И что ты собираешься делать?
— Напишу в Хогвартс — профессор Дамблдор обещал помочь мне, если возникнут проблемы...
Он сказал, что почтет за честь стать ее учеником, но маме совсем не нужно об этом знать. Прежней Минерве Дамблдор не сказал бы ничего подобного: чему вчерашняя школьница могла научить профессора?
— Или поищу работу в Косом: продавцам всегда нужны помощники.
— Или останешься в деревне, верно? Ты хорошо знаешь маггловскую жизнь, тебе не нужно к ней привыкать — достаточно сложить учебники и мантии в старый сундук, а сундук спрятать в дальний угол, пусть покрывается пылью. И Хогвартс останется ярким воспоминанием, которое тоже со временем потускнеет... А ты будешь помогать мне по хозяйству, ходить на танцы по субботам и на ярмарки по праздникам... возможно, выйдешь замуж за кого-нибудь из деревенских парней. Например, за Дугала Макгрегора, — она не спрашивает, а утверждает, и голос ее глух и бесцветен. — Не отрицай, я видела, как вы переглядываетесь в церкви. Он замечательный юноша, и я бы только радовалась за тебя, но...
Но он маггл.
Но Минерва связана Статутом секретности и до брака не может рассказать своему избраннику о волшебном мире.
Но ни одному мужчине не понравится, что ему лгали.
Но мама вспоминает свою молодость, побег с молодым красавцем-пастором, волшебную палочку в пыльной коробке из-под обуви, неотвязно зудящий над ухом страх разоблачения и стыд за собственную ложь — и не хочет своей дочери такой судьбы.
Минерва прекрасно понимает все эти "но".
— Прошу тебя, будь благоразумна. Я понимаю — ты молода, тебя окрыляет первая любовь...
Мама даже не представляет, насколько права: влюблена Минерва действительно впервые. Прежде она не знала трепета от переданной украдкой записки, прикосновения руки к руке, прощального поцелуя в щеку, ожидания новой встречи.
Строгой и чрезмерно правильной старосте не присылали открыток с нежными признаниями. Может, кто-то и признавал ее красоту или находил удовольствие в беседах с нею, но ее отстраненность отпугивала юношей похлеще доксицида. К тому же, их окружали бойкие на язык старшекурсницы Гриффиндора, мечтательные девушки с Рейвенкло, благоухающие духами изящные слизеринки и добродушные жизнелюбивые хаффлпаффки — многие ли, оказавшись в таком цветнике, найдут очаровательным куст терновника? Свидания в Хогсмиде, валентинки и поцелуи под омелой доставались другим, но Минерва, погруженная в свои мысли, едва ли замечала эту сторону жизни.
Карахил предпочитала не тратить время на вздохи под лунами, коль скоро каждый бой мог стать последним. О чем и говорила каждому, кто пытался добиться ее благосклонности, прямо и честно, как положено в любви. Она познала многих — сильных, отважных и преданных, достойных чести разделить с ней ложе, — родила двоих сыновей от разных мужчин, но воспетый бретонскими поэтами цветок первой любви в ее выжженной душе так и не расцвел.
И в новой жизни, сперва борясь с пробудившейся памятью, затем пытаясь убежать, наконец, смирившись и приняв самое себя, Минерва вовсе не думала о любви. Пока не появился Дугал.
Они познакомились на танцах всего две недели назад. В тот вечер он с нее глаз не сводил, кружа в танце, и от его восхищенного взгляда и неуклюжих, но таких милых комплиментов у нее теплело на сердце. А что его взгляд то и дело соскальзывал с лица на грудь — туда, где была приколота мамина брошь, — было совершенно естественно и... просто очаровательно, на ее взгляд.
Первый красавец деревни, мечта всех девушек, он выбрал Минерву — и, что скрывать, ей это нравится. Нравится, что именно ей Дугал читает вслух старые сказки; ее плечи укутывает пледом, якобы защищая от холодного ветра с моря, на деле — чтобы прикоснуться лишний раз; с ней как бы случайно встречается взглядом в церкви, едва заметно улыбаясь.
Это так ново, непривычно и мило, что Минерва улыбается в ответ. Улыбается и сейчас, вспоминая широкие плечи Дугала и его крепкие горячие руки, а мама между тем продолжает:
— Тяжело и больно отказываться от магии, но даже потом... даже научившись жить без волшебства, ты обречешь себя на вечный страх — вдруг муж узнает, что ты столько лет ему лгала? Вдруг ваши дети унаследуют твой дар? И что тогда ты скажешь? Мне повезло, что Роберт сумел простить меня, пусть не сразу, — но я знаю, чего ему это стоило. Подумай еще раз, уверена ли ты, что Дугал простит тебя и примет?
— Мама...
— Тебе, наверное, кажется сейчас, что я говорю страшные вещи, жестокие... может, ты и права. Но я не хочу, чтобы ты мучилась всю жизнь.
Минерва отставляет утюг, садится на корточки рядом с мамой. Гладит ее руки, загрубевшие от тяжелой работы, самые ласковые на свете — и невольно вспоминает ладони Карахил, на которых каменные мозоли остались вовсе не от стирки.
Жестокие слова! Если "будь благоразумна" — это жестоко, то как назвать "соберись, враг тебя не пощадит"? Что-то подобное говорил Нарантил на тренировках, когда она пропускала его атаки. "Все ты можешь. Давай, еще раз", — и так до тех пор, пока она не падала от усталости.
Он не пытался избавить ее от страданий — он хотел видеть ее воином, умеющим держать удар и побеждать. И верил в ее силы безоговорочно, даже когда она сама в себе сомневалась. "Все ты можешь", — говорил Нарантил, и в конце концов она поверила.
До сих пор верит, пусть это уже и не нужно, ведь в новом мире у нее нет проблем страшнее министерского отказа и горы белья в корзине.
Когда на стопку выглаженных вещей наконец-то ложится последняя салфетка, у Минервы ноют плечи и руки, как после хорошей тренировки, а в голове заезженной пластинкой крутится единственная мысль: "Магией проще". Зачаровать бы утюг, чтобы сам скользил по ткани, а белье — чтобы переползало по доске, подставляя мятые бока! Но отец не любит волшебство, и они с мамой дома не колдуют.
Минерва с детства приучена к труду, и все-таки сейчас у нее в горле клокочет глухое раздражение: столько времени тратится впустую, когда можно пару раз взмахнуть палочкой! Она бы так и сделала, но вся семья сегодня дома.
Малкольм и Роберт-младший, одуревшие от скуки, прицепятся к ней с просьбами наколдовать что-нибудь еще — и не остановятся до самого вечера, пока отец не вернется. А потом... нет, отец не станет ругаться, не повысит голоса, лишь мягко укорит ее за несдержанность и лень — а лучше бы накричал, обозвал последними словами, дал право разозлиться в ответ. Больше века назад, ловя ее на непослушании, Нарантил орал так, что стекла тряслись в оконных переплетах, и Карахил стискивала зубы до скрипа, чтобы не огрызнуться — о, она могла, лишь почтение удерживало ее язык за зубами! Минерве же нечего противопоставить негромким укорам преподобного Роберта даже в мыслях.
Мама, конечно, ничего не скажет, поймав ее за колдовством — лишь посмотрит с невыразимой тоской... Этот взгляд куда тяжелее набитого углями утюга, он преследует Минерву весь день, давит Обузой на плечи и спину. Будто мама заранее хоронит ее, лишний раз напоминая, какая жизнь ждет ее без магии — жизнь зрячей с навечно завязанными глазами. По собственной воле завязанными.
Минерва морщится, отставляя утюг, и идет в прихожую: ей необходимо сейчас море, иначе она точно на кого-нибудь сорвется.
Дома колдовать нельзя, поэтому водоотталкивающее и дезиллюминационное Минерва накладывает уже на крыльце. Магия окутывает ее мягким плащом, защищая от дождя, укрыв от любопытных глаз. Какое все-таки блаженство — колдовать! Проходя мимо дома Макгрегоров, она замедляет шаг: может, зайти?
Но неприлично молодой девушке заявляться под вечер в чужой дом.
Но она слишком устала, чтобы придумать правдоподобный повод для визита.
Но Макгрегоры, конечно, обратят внимание на ее совершенно сухую одежду...
Но некоторые правила все же стоит соблюдать, хотя бы для собственного удобства и спокойствия. И Минерва идет прочь, с силой вдавливая каблуки во влажную землю. Море — друг, брат, любовник — примет ее безо всяких "но".
You won't find any modesty over here
Nothing but pure honesty my dear (с)(1)
Проходит день, другой, третий. Дождь уже не льет, как из ведра, а сыплется мелкими нечастыми каплями — не самая приятная погода для прогулок, но ни Минерву, ни Дугала это не смущает. Они уходят к прибрежным скалам, и Дугал шутит, что, должно быть, где-то здесь Минерва прячет свою тюленью шкуру — неспроста же она так любит море!
Было бы забавно, но у Минервы нет тюленьей шкуры — она не шелки и даже не анимаг. На пятом курсе она хотела овладеть анимагией, чтобы отвлечься от горестных мыслей о травме, закрывшей ей путь на квиддичное поле, но Дамблдор тогда отказался ее учить. Посоветовал сосредоточиться на обязанностях старосты и приближающихся СОВ, а после экзаменов — подумать еще раз, нужна ли ей анимагия. "Я понимаю, что вами движет. Более того, я уверен, что вам по силам овладеть такой сложной дисциплиной, но подумайте еще раз: результат непредсказуем и не зависит от вашего трудолюбия и способностей — лишь от того, каким человеком вы являетесь. Уверены ли вы, что хорошо себя знаете и что результат не принесет вам разочарование вместо утешения и гордости за себя? Я не отговариваю, ни в коем случае, но прошу подумать как следует", — сказал Дамблдор, и Минерва обещала, что подумает.
А в начале шестого курса проснулась Карахил, принеся с собой лязг стали в окровавленных залах Гарлас Агеи и сверкающее Абесинское море, и у Минервы не осталось ни сил сожалеть об утраченных кубках, ни желания становиться анимагом.
— Ты расстроишься, если я скажу, что у меня нет тюленьей шкуры?
— Раз так, на следующее свидание я приду с уздечкой. Чтобы взнуздать тебя, если ты вдруг обернешься лошадью и захочешь унести меня в море, — Дугал с деланной серьезностью смотрит за ее плечо, на влажную землю. — Хотя следы вроде не задом наперед...
— Дугал Макгрегор, ты так много знаешь о фэйри, что мне уже страшно! Уж не с одним ли из них я сейчас разговариваю? Может, это ты меня сейчас заговоришь и в воду утащишь? — Минерва смотрит на его уши так же, как Дугал минутой ранее — на ее следы. — Хотя уши вроде не лошадиные...(2)
Дугал смеется, глядя на ее озабоченное, почти испуганное лицо. У него хороший смех — звонкий, почти мальчишеский. Да и сам он, в сущности, совсем еще мальчишка — по-взрослому серьезный, когда дело касается семейной фермы, но за ее пределами наивный и искренний, всей душой верящий в чудеса. И Минерва рядом с ним чувствует себя легкой, свободной и немного смешной, будто ей на самом деле восемнадцать лет, и наслаждается этим. Только сожалеет по-детски, что из-за Статута не может показать Дугалу настоящую магию — о, наверняка он был бы в восторге! Но увы, узнать о волшебном мире и не подвергнуться Обливиэйту могут лишь родственники магов да те немногие, кто получил на это особое разрешение Министерства. Простому фермеру такого разрешения, конечно, никто не даст...
Она поводит плечами и, выпустив руку Дугала, оправляет шаль.
— Замерзла? Хочешь, вернемся?
— Пока нет, — не так уж долго они гуляют, и не так уж на улице холодно.
Но Дугал серьезно качает головой, глядя на нее, будто на неразумную девчонку, а затем набрасывает ей на плечи свою куртку:
— Теперь точно не замерзнешь.
— Зато замерзнешь ты, — и это куда серьезнее, ведь у него нет пары флаконов Бодроперцового, спрятанных на дне школьного сундука. И высушить свои вещи взмахом палочки, запершись в комнате, Дугал тоже не сможет.
А он только улыбается, снова становясь беспечным юнцом:
— Да мне-то что сделается? А тебе мерзнуть нельзя... — и вдруг замолкает, покраснев до ушей.
— Что такое?
— Я хотел сказать — тебе нельзя мерзнуть, потому что можешь застудиться и не родить ребенка, а мне это особенно важно. Важнее, чем кому бы то ни было. Я хочу семью, детей, и чтобы матерью моих детей стала именно ты, Минерва Макгонагалл, — он опускается на одно колено, прямо на влажную землю. — В правом кармане кольцо; оно твое, если хочешь. Ты будешь моей женой?
Кажется, никто и никогда не говорил ей слов прекраснее, но Минерва не торопится доставать кольцо. Она вспоминает тоску в глазах мамы, ее глухой бесцветный голос, волшебную палочку в коробке под кроватью. Вспоминает печальный, какой-то потерянный взгляд отца — и удерживает рвущееся с языка "да"...
А впрочем, какого черта?
Мама говорила о жизни в страхе, но чего Минерве бояться? Долгого разговора? Утраты доверия?
Она вспоминает Гарлас Агею, первую кровь на своих руках, обратный путь через боль и усталость по выжженной траве. Вспоминает первое Темное Таинство, холодную ярость и сознание своей правоты, затмевающее страх перед наказанием. Вспоминает сражение длиною в век, собственную гибель в неравном бою — и проглатывает едва зародившееся "нет".
— Прежде, чем я отвечу, ты должен знать: у меня есть тайна, открыть которую я смогу только законному мужу. Когда мы поженимся, ты все узнаешь, обещаю, но до тех пор не расспрашивай меня, не следи за мной и не пытайся никаким другим способом узнать мою тайну, иначе ты никогда больше меня не увидишь.
Она готова ко всему: и к тому, что Дугал не обрадуется, но согласится на ее условия; и к тому, что он повременит с помолвкой, чтобы все обдумать; и даже к расставанию. Но к его улыбке, по-мальчишески хитрой и невероятно довольной, будто Дугал вдруг догадался о чем-то, неизвестном ей, Минерва все же не готова.
— Э, нет, теперь я точно не отступлю, — глаза его сияют, как у первокурсника, впервые увидевшего Хогвартс, и этот взгляд наполняет ее сердце чистой искрящейся радостью: в своем любимом она не ошиблась. — Так ты будешь моей женой?
— Да, — кольцо совсем простое: тонкая полоска серебра, небольшой бледно-зеленый камень. И все же это самое красивое кольцо, которое Минерва когда-либо надевала. — Тысячу раз да.
— Дугал сделал мне предложение, — объявляет она за ужином. — И я согласилась.
Малкольм и Роберт-младший искренне за нее рады: они считают Дугала отличным парнем, только магией не владеющим, но разве это недостаток? Уж точно не в их глазах.
Отец одобряет ее выбор и благословляет помолвку, но смотрит задумчиво, даже неуверенно. Минерва не может знать наверняка, куда уходят корнями его сомнения — в далекое ли прошлое, когда преподобный Роберт узнал тайну своей жены? Или в прошлое недавнее, когда дочь впервые взглянула на него чужими глазами?
Возможно, останься Минерва прежней, отцу было бы легче радоваться за нее и Дугала, пожелать им счастья? Или та Минерва, вняв материнским предостережениям, вовсе не довела бы дело до помолвки, и отец переживал бы куда сильнее — из-за ее разбитого сердца? Она не знает.
Зато не сомневается, что увидит в глазах матери глухую тоску. Мама и хотела бы порадоваться за счастливую дочь, да не может: слишком хорошо помнит, как пошатнулось ее счастье после первого стихийного выброса Минервы.
Минерва тоже помнит тот день, опрокинутую неловким движением чашку и чай, некрасивым пятном расползающийся по только что выстиранной скатерти. Жгучий стыд и досаду на собственную неловкость: теперь придется стирать заново, а мама так устает, целый день хлопоча по хозяйству! Закипающие в глазах слезы, страстное желание хоть как-то все исправить... и скатерть, очистившуюся, точно по волшебству.
Помнит вечер того же дня, тихие голоса из-за закрытой двери — слов не разобрать, но и так понятно, что родители ссорятся. Помнит маму с покрасневшими от слез глазами и странно потерянного отца. Помнит долгий разговор о мире магии; о том, что не нужно бояться своих способностей, ведь они даны ей богом; о том, что с их помощью она сможет сделать много добра... родители сердились друг на друга, но так старались успокоить ее и утешить, что при воспоминании у Минервы слезы наворачиваются на глаза.
— Сестренка, ты что?
— Это от радости... до сих пор верится с трудом, — улыбается она, движением век разгоняя слезы и воспоминания. И вновь за столом воцаряется мир и спокойствие: мальчишки обсуждают достоинства Дугала, отец размышляет вслух, когда лучше сыграть свадьбу. Только мама не произносит ни слова за весь вечер, а Минерва не пытается поймать ее взгляд.
Лишь когда они остаются наедине, мама прерывает затянувшееся молчание:
— Прости меня, дорогая. Ты, конечно, ждала другого, но...
— В любви все должно быть честно. Я помню, мама.
О да, она помнит. И то, что воскресло в ее памяти, куда страшнее негромких разговоров за закрытой дверью.
Она помнит, как странный шум, разбудивший шестилетнюю Карахил, вдруг сменился неправильной и оттого жуткой тишиной. Помнит туфлю с примятым бочком посреди коридора, в спешке слетевшую с чьей-то ноги. Слишком скромную, чтобы принадлежать маме, слишком легкую и совсем без каблука — точно не отцовскую... такую неправильную в их доме, такую удобную, чтобы прийти ночью, таясь, точно вор... и оставленный этой туфлей кровавый след. Помнит — а хотела бы забыть намертво, раз уж тогда не могла наколдовать Слепоту — распахнутую настежь дверь родительской спальни, застывшего возле кровати отца, окровавленный меч, выпавший из его ослабевшей руки. Залитую кровью постель и мать, разрубленную от плеча до пояса.
Нарантил так никогда и не простил себя за это. Кого он застал в ту ночь с матерью, Карахил не спрашивала: не хотела растравлять рану, да и зачем? Она без того усвоила главное: как опасно поддаваться ослепляющему гневу и как важна честность в любви.
— Поэтому я сказала Дугалу, что у меня есть тайна, которую я имею право открыть только законному мужу, даже не жениху. А если он сам попытается узнать правду до свадьбы — потеряет меня навсегда...
— И что он ответил?
— Что теперь точно не отступит — и ты бы видела, как у него загорелись глаза! — улыбается Минерва, разгоняя повисшее в воздухе напряжение. — Ставлю сотню галеонов против кната, что родись Дугал волшебником, он учился бы на Гриффиндоре.
— Отваги ему в самом деле не занимать, — мама слегка улыбается в ответ, впервые за весь вечер. — Как и тебе. Ты смелее, чем я была в твои годы; как знать, может, у вас и впрямь все получится...
— Даже не сомневайся, — ее уверенный голос и твердый ясный взгляд действуют ничуть не хуже Воодушевления и Успокоения разом. В новой жизни Минерва не владеет прежней Иллюзией, но все еще умеет успокаивать и убеждать — и сейчас у нее получается отогнать мамины переживания.
По крайней мере, на один вечер.
1) Тебе не найти здесь скромности -
Ничего, кроме честности, дорогой!
Blackbriar — Stone cold body
2) Дугал и Минерва в шутку подозревают друг друга в принадлежности к морским коням: келпи (способен оборачиваться как мужчиной, так и женщиной, чтобы завлекать путников; в конском облике копыта у келпи вывернуты задом наперед) и глэстин (превращается в красивого мужчину, отличить от человека его можно по заостренным, как у лошади, ушам).
В волосах ее звездная пыль серебром, тонкий стан, дивный взгляд.
И кажется все только сказочным сном, но не будет дороги назад. (с)
Минерва приходит на берег задолго до рассвета, когда над головой догорают последние звезды. Осторожно входит в воду, давая телу привыкнуть к холоду, отталкивается и тихо плывет на глубину, рассекая толщу воды, как тюлень... или шелки, улыбается она, вспомнив слова Дугала. И долго лежит на волнах, глядя в розовеющее небо.
Дугал как-то обмолвился, что умеет плавать; было бы чудесно встретить рассвет, лежа на воде и держась за руки, а потом неспешно плыть к берегу бок о бок. Интересно, он согласится? В прошлой жизни она часто делила с мужчинами постель, но ни одному не предлагала разделить с ней море, даже в голову не приходило. Сейчас же эта мысль согревает сердце, будоражит кровь тем сильнее, что в последние три дня им не удавалось перекинуться и парой слов — лишь улыбнуться друг другу на воскресной службе.
От деревни до моря рукой подать; в порыве раздражения Минерва обычно пролетает это расстояние, не заметив, сейчас же идет не торопясь, растягивая удовольствие. Дезиллюминационное заклинание надежно скрывает ее от любопытных глаз, а Заглушающее позволяет ступать бесшумно, и она наслаждается прохладным ветерком, набирающими силу лучами солнца, свежим и острым запахом земли.
Деревня уже проснулась, и двери старой церкви распахнуты для страждущих. Минерва улыбается и почти проходит мимо, когда изнутри доносится знакомый голос, заставляя ее остановиться и прислушаться.
Дугал? Он набожен, конечно, и каждое воскресенье ходит на службу, но зачем ему понадобилось прийти сюда утром в будний день? Не успел исповедаться в воскресенье или хотел без суеты поговорить с преподобным? Или случилось что-то серьезное? В голове Минервы проплывают стайкой рыбешек отцовские наставления: "Нехорошо подслушивать", "грех нарушать таинство исповеди", "умерь свое любопытство", но она лишь отмахивается и, обновив заклинания, ныряет под своды церкви.
Дугал действительно здесь — сидит с преподобным Робертом на последнем ряду, благо церковь в этот час пуста и можно говорить спокойно... Или не очень спокойно? Дугал заметно нервничает, теребя красный шнурок на запястье, и рубашка у него наизнанку — что случилось? Кто-то заболел? Но почему же тогда он здесь, а не на полдороге в Уик, к доктору?
— ...в общем, я даже не знаю, как это сказать, — произносит Дугал, видимо, заканчивая ранее начатую фразу.
— Не волнуйся и не торопись. Помни, здесь, в церкви, я в первую очередь священник, и только потом отец Минервы; даже если мне будут неприятны твои слова, ты не встретишь осуждения.
— Да я не осуждения боюсь. Просто, понимаете, я давно перестал верить в дедовские сказки — мне же не пять лет, в конце концов, я знаю, что сливки из блюдечка в углу ест наша кошка, а никакой не брауни... То есть знал. До встречи с Минервой, потому что с ней связано слишком много вещей, которые я не могу объяснить...
И Дугал, глубоко вздохнув, рассказывает, как недели три назад нашел в траве возле церковного крыльца красивую старинную брошь. И хотел отнести ее преподобному отцу — вдруг тот бы подсказал, кто обронил украшение, или хозяйка сама прибежала в церковь, обнаружив пропажу, — но брошь исчезла. Не выпала, не затерялась между кошельком и списком покупок — просто испарилась из застегнутого наглухо кармана, будто ее там никогда не было. И Дугал, может, забыл бы об этом, если бы тем же вечером не встретил на танцах красивую девушку с той самой брошью, как ни в чем не бывало приколотой к платью. А что брошь была та самая, он поклясться может — хорошо ее рассмотрел...
Даже не видя лиц, Минерва отчетливо представляет, как покраснел сейчас Дугал и с каким трудом сдерживает улыбку отец. Она сама улыбается, надежно скрытая заклинанием: почти детская откровенность Дугала и его внезапное смущение просто очаровательны, черт возьми.
А он, справившись с собой, вспоминает, как неделю назад после страшного ливня обнаружил едва заметные следы, будто кто-то приходил и стоял у калитки, не смея зайти. Но если какое-то дело или горе выгнало из дома под проливным дождем, то человек бы и в дверь постучался, попросил его впустить, разве не так? И Бобби, брехливый старый кобель, лающий на всех без разбора, даже не тявкнул на гостя... А следы, к слову, были небольшие, женские, и в раскисшей земле отпечатались квадратные каблуки; Дугал потом нарочно пригляделся — у Минервы такие ботинки, и следы очень похожи.
"Так вот зачем он мне за спину смотрел!"
— А потом я сделал предложение, а она сказала: у меня есть тайна, которую нельзя выведывать до свадьбы, — но я и так уже все понял. Она подменыш, ребенок фэйри, верно? То есть погодите, не отвечайте: мне нельзя про нее спрашивать.
— Поэтому у тебя рубашка наизнанку... — усмехается отец, будто прочтя мысли Минервы.
— Да, я не хотел, чтобы она за мной проследила. Кто знает, что у фэйри в голове? Может, она бы решила, что я буду вас о ней расспрашивать, и исчезла навсегда, а как раз этого я не хочу, — Дугал замолкает ненадолго, собираясь с духом. — Не знаю, какой была настоящая Минерва, но я люблю ту, что есть. Я хочу быть с ней, неважно, кто она; жить честно и правильно, потому что она этого заслуживает, но... она ведь не человек. Я наблюдал за ней три воскресенья кряду, я видел, что она ни разу не причастилась, и теперь даже не знаю, можно ли ей венчаться. Вдруг это убьет ее или еще как-то навредит? Вы не знаете?
И такая искренняя тревога звучит в его голосе, что у Минервы дыхание перехватывает от нежности. Мальчишка... Любящий всей душой, смешной и трогательный в своей боязни навредить, безоговорочно поверивший в сказку, едва заметив ее радужный хвост. С каким восторгом он, должно быть, читал бы письмо из Хогвартса, как радовался бы первым успехом, как тянулся бы к новым знаниям! И как жаль...
Хотя нет, не жаль. Чудеса опоздали к нему на целых семь лет, так пусть они вырастут вместе с ним и станут еще прекраснее; Минерва не в силах поделиться с ним волшебным даром, но она подарит ему волшебную сказку, в которую Дугал так сразу и горячо поверил.
Она уже не слушает, что отвечает отец: у нее появилась идея, и нужно побыстрее разделаться с домашними делами, чтобы осталось время на отработку заклинаний.
Недели между помолвкой и свадьбой проходят в хлопотах и игре "я знаю, что ты знаешь", полюбившейся Минерве еще в прошлой жизни. Будто случайно она вытирает ножи расшитым терновыми ягодами полотенцем именно в тот момент, когда Дугал заходит в гости, и он хитро и весело глядит в ответ, вспомнив поверье о холодном железе. Поехав вместе с Дугалом в Уик, чтобы договориться насчет свадьбы, она медлит у моста, будто не решаясь перейти реку — и Дугал легко, как пушинку, подхватывает ее на руки и переносит на другой берег.
Но игра подходит к концу перед скромным алтарем деревенской церкви. Под взволнованным взором мамы, радостными взглядами братьев и довольными — Макгрегоров Дугал скрепляет на плечах Минервы клетчатую шаль, а преподобный Роберт, улыбаясь, соединяет их руки. Он уже не сомневается: его дочь выбрала верно.
А Минерва с нетерпением ждет окончания праздника. Ее рыцарь прошел испытание и должен получить награду — о, поскорее бы увидеть его лицо! Восторг Дугала будет ей лучшим свадебным подарком...
Но вот звучит рил; гости обходят деревню в последнем свадебном танце, и каждый, оказавшись у своего порога, прощается с молодыми. В конце концов Дугал и Минерва остаются вдвоем.
И теперь, убедившись, что все окна погасли и никто не может их увидеть ненароком, Минерва достает из складок платья волшебную палочку и наколдовывает "блуждающий огонек". Это заклинание сложнее Люмоса и ненамного эффективнее, но Минерве оно нравится: крошечные сияющие солнца похожи на безвредных даэдра из Цветных комнат, которых когда-то призывал ее отец.
Этот огонек, конечно, не даэдра и не местная болотная нечисть — просто сгусток света, указывающий путь к морю, но Дугал смотрит на него, как на величайшее в мире чудо. Кажется, даже появившаяся из ниоткуда медвежья шкура и горящий сам по себе костер у кромки прибоя впечатляют его меньше.
— Так я был прав? — полуутвердительно выдыхает он, осторожно садясь на самый край шкуры, еще не веря до конца. — Ты настоящая фэйри?
— Не совсем, — признается Минерва. И добавляет, заметив на лице Дугала недоумение и тень разочарования: — Я салачи(1) — слышал о нас когда-нибудь?
Разумеется, он не слышал — о салачи в этом мире слышал только один человек, не считая Минервы. Дугал ждет рассказа с нетерпением мальчишки, получившего письмо из Хогвартса, и нельзя, невозможно ему отказать.
— Это волшебный народ, похожий на сидхе; много веков назад они пришли на берега теплых морей и поселились там. Они были горды и надменны, но очень хороши собой: высокие, стройные, с заостренными ушами и кожей золотого цвета. Салачи всегда женились только между собой, а на людей и прочие народы смотрели свысока... Но однажды к их берегу пристал корабль с севера, полный высоких, крепких и белокожих людей, и молодой сероглазый воин приглянулся красавице-салачи, а она — ему. Девушка уже была обручена с дворянином своего народа, да и ее родители никогда бы не одобрили связи с человеком, но она по-настоящему полюбила своего северянина и сбежала с ним к людям... У них родился сын редкой красоты, с золотой кожей и серыми, как сталь, глазами. Звали его Нарантил Неустрашимый, и он был настоящим рыцарем — отважный в бою, безжалостный к врагам, милосердный к слабым и честный во всем.
В жизни, конечно, все было не совсем так: где-то проще, а где-то, напротив, сложнее. Но зачем уточнять, что родители Нарантила всю жизнь прожили в Анвиле и сбежали-то лишь на другой конец города, где жилье стоило дешевле всего? Или что Нарантил был добр и милосерден, но вместе с тем вспыльчив, груб и несдержан — и в припадке ярости зарубил собственную жену? Нет, не нужны Дугалу эти подробности, да и Минерве, признаться, тоже. Особенно сейчас, под тихий плеск волн и потрескивание волшебного костра.
— Однажды Нарантил поссорился с могущественным колдуном из людей по имени Лоргрен. Это был человек богатый и знатный, и он пользовался своим богатством и титулом, чтобы творить самое черное колдовство: поднимать умерших и превращать их в своих слуг. Многие боялись его, другим он платил за молчание, Нарантил же не знал страха и не был жаден до золота. Много лет длилась их вражда: Лоргрен знал, что в честном бою проиграет, и потому избегал поединка; Нарантил же искал доказательства преступлений Лоргрена, но раз за разом ему мешали подкупленные стражники, а он не был так богат, чтобы переманить их на свою сторону. Наконец Лоргрен нашел среди товарищей Нарантила двоих, готовых предать за хорошие деньги, и заплатил им; он поднял целое кладбище за городом, зная, что Нарантил придет упокоить мертвецов, и когда драка с нежитью лишила его сил, предателям удалось схватить его и притащить в дом Лоргрена, — теперь, в новой жизни, это не более чем страшноватая сказка, в самый раз для ночи у костра; голос Минервы почти спокоен, и в темноте не разглядеть на ее ладонях следов от впившихся до крови ногтей.
— И что потом?
— У Нарантила была дочь, которую он очень любил. С юности девушка предпочитала меч веретену и пяльцам, и когда выросла, стала воином, как отец. Когда Нарантил попал в беду, его дочери не было в городе; вернувшись, она почуяла неладное и пришла в дом Лоргрена... но было слишком поздно. Нарантил был мертв, и Лоргрен превратил его в своего слугу; а душу Нарантила он заключил в его же меч, чтобы первый, кто возьмет этот меч в руки, вызвал из небытия разъяренного духа и погиб в схватке... Случилось так, что первой меч Нарантила взяла его дочь. Но даже после смерти, связанный злыми чарами, Нарантил любил свою дочь так сильно, что смог перехитрить Лоргрена — чары велели ему драться, и он дрался, но не с живыми, а с мертвыми, расчищая дочери путь к покоям Лоргрена через полчища духов. Так он спас ей жизнь и помог отомстить; со смертью Лоргрена чары спали, освободив Нарантила, и он упокоился с миром. А его дочь...
— Ты?
— Да.
Дугал смотрит серьезно и задумчиво и вовсе не выглядит потрясенным — с чего бы, в самом деле? Его мир перевернулся уже давно — в тот миг, когда на груди Минервы блеснула исчезнувшая брошь, — а теперь лишь обретает опоры, чтобы больше никогда не встать на прежнее место. Он никогда не слышал о высокомерных золотокожих салачи, но почему бы им не существовать? И почему бы его жене-подменышу не оказаться древней феей? Он и сам подозревал что-то подобное.
Он колеблется, будто не знает, какой вопрос задать. Но задает единственно правильный:
— Ты скучаешь по нему?
— Порой мне его не хватает. Но я хотела бы увидеть его здесь, а не вернуться ради него в прошлое: здесь мои родные... и ты, — она подается к Дугалу и целует его первой. — Он благословил бы нас, я знаю...
Потом, конечно, Дугал засыплет ее вопросами. Сколько ей лет, как она выглядит на самом деле, остались ли колдуны среди людей... Но на сегодня довольно разговоров.
У сказки, придуманной ею для Дугала, много глав — и пора переходить к той, где у фэйри и ее избранника рождается благословенный ребенок.
1) Самоназвание альтмеров.
Холодный город превратил любовь в скелет,
Оставив только странный след — холодный свет. (с)
Последние теплые дни августа тают, как расплавленный воск; скоро море остынет настолько, что без магии будет не зайти в воду, но до тех пор Минерва и Дугал каждое утро ходят купаться. Спускаются к самой кромке воды, помогая друг другу, рука об руку входят в темную соленую воду. И плывут от берега прочь, пока хватает сил и дыхания — поначалу Дугал побаивался плавать в темноте, но быстро освоился, и Минерве уже не нужно замедляться и сдерживаться, боясь потерять его в сумерках. Они плывут бок о бок и встречают солнце, лежа на волнах, будто на спине огромного зверя, держась за руки. Пальцы Дугала под водой холодные и соленые, сильные и надежные, как море.
Последние рассветы августа принадлежат только им двоим.
Сказка кончается на берегу, когда Минерва, наложив осушающие и согревающие чары, прячет палочку в складки платья. Снова они с Дугалом — обычные влюбленные, в которых нет ничего странного или необъяснимого. Совсем ничего.
Будущим летом у них будет свой дом, где Минерва сможет колдовать, сколько душе угодно, а Дугал наконец-то увидит все чудеса бытовой магии — и еще неизвестно, кто ждет с большим нетерпением. Но пока они живут у Макгрегоров, приходится соблюдать осторожность и о волшебном мире вспоминать только на рассвете, да еще по вечерам, когда за окном совсем темно, а дневные дела все переделаны и посуда от ужина вымыта и убрана в шкаф.
Тогда, закрыв дверь и наложив на нее пару заклинаний, чтобы точно никто не вошел, Минерва показывает одно чудо за другим, выбирая самые красивые. И рассказывает истории.
О волшебниках из людей — не был же Лоргрен единственным, — об Основателях волшебной школы Хогвартс, о великом Мерлине, о Статуте секретности, о чародеях двадцатого века, которые никуда не исчезли, просто обычные люди о них не знают... Дугал слушает очень внимательно, забрасывает Минерву вопросами, порой неожиданно сложными для нее, почти всю жизнь прожившей в мире магии — и радуется каждому ответу, каждому показанному чуду. Даже Патронус Минервы, некрасивый горбатый зверь с огромной пастью, кажется ему симпатичным. Минерва понятия не имеет, почему ее Патронусом стала гиена, трусливый падальщик(1), но... вслед за Дугалом она ищет в собственном Патронусе привлекательные черты — и находит. Падальщик уничтожает мертвечину, а это полезно, в конце концов — кому, как не ей, век уничтожавшей некромантов, об этом знать.
На смену лету приходят осенние дожди. Дугал узнает все больше, и вот ему уже мало одних рассказов — он хочет увидеть мир волшебников своими глазами.
— Почему нет? Мы сделаем тебе разрешение, и можно будет на Хэллоуин съездить в Косой переулок, хочешь?
— На Хэллоуин? — Дугал бросает недовольный взгляд на календарь, где еще сентябрь-то не кончился. — Это что, у вас так долго разрешения делают? Воистину, с бумажками никакая магия не справится...
Бумажную волокиту Дугал терпеть не может; Минерва вспоминает, с какой неохотой он ездил в Уик накануне свадьбы — воистину, только игра в загадки фэйри примиряла его с необходимостью возиться с документами. И как потом, когда выяснилось, что чиновник из Уика, заполняя бумаги, все перепутал и вместо новой фамилии Минервы вписал везде девичью, именно Дугал отговаривал ее менять документы. "Дались тебе эти бумажки! Ты моя жена, нас в церкви обвенчали, а как тебя записали — дело десятое, как по мне..." И гримасу состроил точь-в-точь как сейчас.
— Да нет, — смеется Минерва, — просто на Хэллоуин там наверняка очень красиво. И потом, я сама там ни разу в Хэллоуин не была, не смотри так — кто бы отпустил меня с занятий!
— То есть для тебя эта прогулка тоже будет первой? — Дугал уже не хмурится: возможность узнать что-то не от Минервы, а вместе с ней, ему явно по душе. — Тогда я согласен подождать месяц...
Но ждать приходится несколько дольше: в канун Хэллоуина бабушка Дугала серьезно заболевает, и все развлечения приходится отложить. До самой зимы Минерва тайком варит для старушки лечебные зелья и заваривает чай только на самых пахучих травах, чтобы скрыть запах зелий. "Маленький семейный секрет, — улыбается она на все расспросы, — некоторые старинные рецепты слишком хороши, чтобы от них отказываться". До самой зимы хитрит и изворачивается вдвое против обычного, учась колдовать у всех на виду, но так, чтобы никто не видел... Но результат того стоит: старая миссис Макгрегор, которой доктор из Уика, отводя глаза, не обещал и месяца, в Сочельник сидит за столом вместе со всеми, и первый ее тост — за "хорошие традиции, которые не след забывать".
А следующим утром Минерва и Дугал едут в Лондон — наконец-то знакомиться с миром волшебных праздников. И этой встречи определенно стоило ждать.
Хлопья снега, пролетая мимо витрины кондитерской, превращаются в разноцветные леденцы, и земля вокруг магазина усеяна конфетной крошкой. Это иллюзия, само собой — конфета исчезнет, если ее поймать, — но сделана она очень хорошо даже на взгляд Минервы, любимой ученицы профессора Флитвика. Книги во Флориш и Блоттс танцуют вальс — летают парами по витрине, сплетаясь страницами. Цветные огни горят во всех витринах, кружатся в воздухе, гаснут под ногами — а затем снова загораются, уже на еловых ветках, обвивших каждый дом, как лианы...
Ослепленный этим великолепием Дугал теряется, не зная, куда смотреть, и пытаясь охватить взглядом все сразу. Минерва чуть сжимает его руку и улыбается, чувствуя легкое пожатие в ответ:
— Не торопись. У нас впереди целый день, и мы осмотрим все.
Они медленно идут по едва присыпанной снегом мостовой, когда Минерва слышит знакомый голос:
— Странно видеть вас здесь, мисс МакГонагалл. Соскучились по Лондону?
— Миссис МакГонагалл, профессор, — поправляет Минерва, оборачиваясь. — Познакомьтесь, это мой муж, Дугал Макгрегор. Дугал, это профессор Дамблдор, мой бывший декан и самый надежный человек в Хогвартсе.
"И единственный, кто знает обо мне больше, чем ты", — но этого Минерва, конечно, не произносит вслух. Даже не потому что Дугалу не понравится быть вторым, а потому что он слишком молод, чтобы рассказывать ему всю правду без прикрас. Слишком молод, слишком прост и прямодушен, слишком горяч... Другое дело Дамблдор, многое переживший и умеющий не осуждать; с ним Минерва обо всем может говорить откровенно. Или почти обо всем.
— Минерва много рассказывала о вас, — кивает Дугал, пожимая руку профессору. — Говорила, что вы гений и отличный учитель. Она очень вас уважает.
— О, это взаимно. Ваша жена — необычайно одаренная ведьма, она была лучшей на своем курсе. Признаться, я надеялся, что Минерва заменит меня на посту преподавателя — объяснять непонятное у нее выходит даже лучше, чем у меня, — но я, пожалуй, повременю с приглашением... В ближайший год вам обоим будет не до воспитания юных умов...
— Что, простите? — вопрос вырывается у Минервы и Дугала одновременно.
Дома их маленький секрет давно перестал быть секретом. Еще осенью старая миссис Макгрегор отмечала за Минервой бледность и рассеянность, особенно по утрам... Минерва, само собой, только улыбалась и пожимала плечами: не могла же она признаться, что всю ночь стояла над котлом с очередным зельем! Но когда платье, прежде свободное, стало обтягивать ее округлившийся живот, нужда в правдоподобных объяснениях отпала сама собой.
Впрочем, никто особенно и не спрашивал — все были слишком обеспокоены состоянием бабушки Макгрегор, — и Минерву это устраивало. Ее саму ничто не беспокоило, а предстоящие роды вызывали скорее радостный интерес, чем страх, и ей совершенно не нужна была лишняя суета вокруг. Ей нравилось, что в семье ее беременность приняли просто как данность, что в деревне никто не задавал вопросов — тяжелое шерстяное пальто надежно защищало от холода и пытливых взглядов, — и она так привыкла к этому, что сейчас под взглядом Дамблдора даже чуть растерялась. Она ведь в зимней мантии, скрывающей пока небольшой живот — так как же?..
— Некоторые вещи, молодые люди, становятся особенно заметны, когда исчезают, — профессор улыбается в седеющие усы, взглядом указывая на ноги Минервы. На ее старые разношенные ботинки, позаимствованные у преподобного Роберта, не слишком красивые, зато мягкие и удобные, без тяжелых каблуков — как раз по отекающей ноге... Ну да, конечно. Минерва давит смешок, Дугал мгновением позже смеется на всю улицу, сообразив в чем дело.
— А вы наблюдательны, сэр! — восклицает он, утирая выступившие слезы. — Я сперва даже не понял, о чем вы!
— Но ведь поняли. У вас быстрый и острый ум, мистер Макгрегор, жаль, что мне не посчастливилось вас учить... Но, впрочем, я совсем заговорил вас, а вы двое вряд ли хотите провести весь день, развлекая старика беседой. Сердечно поздравляю вас обоих... и, Минерва, если вас не затруднит, напишите мне как-нибудь. Насколько я помню, мы с вами очень многого не успели обсудить.
Слова Дамблдора отзываются мимолетным уколом совести. Она же обещала писать... У нее был целый год, чтобы рассказать профессору о Нирне, но что такое год для погруженной в учебу семикурсницы и вечно занятого декана? Несколько чудом выкроенных встреч, тяжелые разговоры, после которых вопросов оставалось больше, чем ответов...
— Он тебя расстроил? — Дугал обнимает ее за плечи, притягивает к себе. Жест защиты и утешения, хотя кто еще кого защищать должен...
— Нет, что ты. Просто я совсем забыла, что обещала ему написать, а он же ждет... Некрасиво получилось.
— Да брось, напишешь вечером! Если опять забудешь, я напомню, — тяжесть его руки и беззаботный тон возвращают Минерву в праздничный день.
Так бывает, когда в жарко натопленную комнату вносят рождественскую ель прямо с мороза; свежий воздух разгоняет духоту, пробуждает от тяжелых мыслей, и руки сами тянутся к коробке с игрушками, чтобы скорее начать украшать елку... Нет и не может быть в эти минуты ничего плохого — только праздник, только счастье и ожидание чуда.
Было у нее в прошлой жизни одно чудо... Минерва не знает, писать ли о нем Дамблдору, но определенно не хочет вспоминать сейчас.
Они гуляют допоздна, сперва по волшебному кварталу, потом по маггловскому Лондону, такому шумному и странному после их родной деревни... Минерва ничуть не жалеет, что в Министерство ее не взяли. Она не смогла бы жить в этом холодном городе вдали от моря, в вечном шуме людей и машин, и она счастлива вернуться домой.
Но дома возвращается память, отряхивая серую лондонскую пыль... Возвращается вонью разложения, тонким запахом цветков паслена, жаром горящих свечей, не дает уснуть — и глубокой ночью Минерва садится за письмо к Дамблдору.
"Дорогой профессор,
В прошлый раз нам не хватило времени для обстоятельной беседы, но я помню, что вы просили рассказать о Нирне и о том, что происходит с душой после смерти. Может ли разумный повлиять на судьбу своей или чужой души? Сколь ни обрывочны мои воспоминания, могу твердо сказать: да, это возможно, я могу вспомнить не менее трех путей.
Помните ли вы моего отца, профессор? Во время сеанса легиллименции вы видели его в моих воспоминаниях — очень высокий светловолосый мужчина в черненой броне. Так вот, отец поклонялся Меридии; вся его жизнь была связана со служением этой Принцессе (я могла бы назвать ее богиней, но вы сами изъявили желание беседовать в привычных мне терминах), и после смерти его, по всей вероятности, ждали бы Цветные Комнаты — царство его госпожи. Если бы не вмешались внешние силы.
Вы видели, что произошло с Нарантилом, но картины памяти не передают в полной мере цинизма Лоргрена. Душа, оскверненная некромантией, потеряна для Цветных комнат, как и для любого другого царства Обливиона, как и для Этериуса. Ее ждет Каирн, страшное безжизненное место, где души обречены скитаться вечно, по крупицам теряя себя; ужасная участь для любого, но в особенности — для врага некромантии, и на это Лоргрен обрек Нарантила.
Итак, первый путь — служение Принцу Даэдра, второй — некромантия. И третий — Темное Таинство, особый контракт на убийство, обрекающий душу убитого на растворение в Пустоте..."
Минерва откладывает перо и прикрывает глаза.
Впервые она совершила Темное Таинство спустя год после гибели Нарантила — и даже сейчас не может сказать, привело к этому случайное стечение обстоятельств или воля Меридии, давшей ей возможность отомстить.
В то лето, получив увольнение, Карахил отправилась в паломничество к святилищу Принцессы. Само собой, она знала, где оно, отец рассказывал — в Скинграде, достаточно далеко от жилых мест, чтобы никто не тревожил паломников, и достаточно близко, чтобы не заплутать в поисках. Карахил никогда не была даэдропоклонницей, но рана в душе еще кровоточила. Посетить святилище Меридии в память об отце казалось ей необходимым и единственно правильным, и она пошла — пешком, с куском оскверненной плоти в заплечном мешке.
И был долгий путь к святилищу и долгое молчаливое бдение, и встретив в святилище второй рассвет, Карахил чувствовала себя гораздо лучше. В душе разливался холодный свет, похожий на сияние далеких звезд, и под этим сиянием выцвело горе, поблекли голод и усталость. Она уходила от святилища со спокойным сердцем.
Путь ее лежал к предместьям Скинграда — там Карахил думала купить припасов и отдохнуть перед дорогой... А встретила человека, которого уже год как считала мертвым. Бывшего боевого мага из Гильдии Анвила, бывшего подчиненного Нарантила — одного из тех двоих, кто был с ним на последнем задании. Одного из тех двоих, кого признали мертвыми, не сумев найти останки среди прочих.
Он не узнал в измученной паломнице дочь бывшего командира, прошел мимо, не изменившись в лице — не до того ему было, торопился домой, к своему огороду и уютному очагу. Зато Карахил его узнала. А чуть позднее, осторожно расспросив местных, узнала, что это приезжий, год назад купил землю и построил дом; заодно полюбопытствовала, сколько стоит надел плодородной скинградской земли...
Не удивилась и не ужаснулась, услышав сумму — в Гильдии платили куда меньше, зато Лоргрен на пороге смерти мог себе позволить потратить и вдвое больше на последний каприз. Она же могла себе позволить задержаться на пару дней в окрестностях — но все-таки подальше от людных мест — и нарвать паслена. Угрызений совести она не чувствовала, лишь холодную ослепляющую ярость. Ярость вела ее руку, срезая подходящие цветы со стеблей, ярость глубокой ночью постучала в новую крепкую дверь, ярость ослепила и выжгла последние сомнения, когда бывший сослуживец, узнав Карахил, схватился за оружие. Его тело и сердце стали последними ингредиентами для Темного Таинства, и тем один предатель поспособствовал смерти другого.
Даже сейчас Минерве кажется, что это было справедливо.
Но подробностям этой истории не место в письме к Дамблдору, не годится она для ученых бесед под чай с малиновым вареньем. Да и в общем... Минерва перечитывает письмо и нервным движением палочки смахивает чернила с листа: слишком много личного, слишком много лишнего. Беременность сделала ее сентиментальной, пробудила излишнюю откровенность; Дамблдор не осудит, он никогда не осуждал, но все-таки не стоит.
"Дорогой профессор,
Вы просили рассказать о Нирне и о том, что происходит с душой после смерти. Может ли разумный повлиять на судьбу своей или чужой души? Да, это возможно; я могу вспомнить три способа и в этом письме постараюсь рассказать о них все, что знаю.
Пожалуй, начну с Захвата душ — заклинания школы Мистицизма; возможно, вы удивитесь, но оно не запрещено, более того — свободно продается людям, лишенным магии. Нет ничего противозаконного в том, чтобы поймать в камень-артефакт и использовать, скажем, для зачарования душу волка или тролля — ведь они не отмечены печатью Акатоша... Можно сказать, эта практика мало отличается от привычной нам заготовки ингредиентов для зелий.
Однако — снова как в зельеварении, где составы с частицами человеческого организма относят к особо опасным — запрещено применять Захват душ на разумных, пленять их души и использовать в своих целях; черные камни душ, особые артефакты, созданные специально для разумных, также запрещены. Душу, пойманную в черный камень, ждет Каирн — жуткое безрадостное место, и вернуться в мир живых она может разве что по воле мага и очень ненадолго. Вне призыва души скитаются по мертвым пустошам Каирна, теряя память о себе, пока не исчезают в безвременье", — последнее, что помнит Карахил — черный камень душ в руках ассасина, посланного по ее душу. Темному Братству безразлично, кого убивать, и вполне возможно, что к ней послали тех, кто некогда исполнял ее заказы... Впрочем, это уже не имеет значения, думает Минерва, прижав ладонь к округлившемуся животу. Важно лишь то, что ей каким-то образом удалось избежать Каирна и Пустоты, и что сейчас она жива.
1) Изучать образ жизни гиен начнут гораздо позже, поэтому о настоящих повадках этих животных Минерве просто неоткуда узнать.
Auch auf den Wellen wird gefochten,
Wo Fisch und Fleisch zur See geflochten. (с)(1)
На следующий год у молодой четы Макгрегор появляется собственный дом — чуть в стороне от деревни, чуть ближе к морю. Впервые переступив порог с маленьким сыном на руках, Минерва выдыхает с облегчением: не нужно больше лгать и прятаться. Теперь у них с Дугалом есть жилье, где они сами себе хозяева и могут делать что пожелают, хоть заниматься любовью на трансфигурированной из старого пальто медвежьей шкуре, хоть играть в шашки на той же шкуре, пока Дугал-младший спит в зачарованной колыбели, а посуда от ужина сама себя моет. Жизнь с волшебством гораздо удобнее и приятнее, чем без него; Минерва не намерена более отказываться от магии, а Дугал вовсе не против.
Но когда приходят гости, их дом становится самым обычным жилищем молодой семьи, чистым, ухоженным и совсем не волшебным: котел для зелий превращается в старую кастрюлю, ингредиенты — кроме самых безобидных, которые можно и за пряности выдать, — исчезают в шкафах, а банка с летучим порохом прячется в кладовую, к старой метле и школьному сундуку.
— Но это так, для гостей, — признается Минерва, когда в гости приходят ее родители. — Наедине мы делаем, что хотим, даже камин к сети подключили...
— Не напоминай, — Дугала передергивает. — Я не меньше двух дюжин этих ваших свитков заполнил, до сих пор, как вспомню, пальцы ноют!
— Всего-то две дюжины — а я в Хогвартсе за неделю исписывала втрое больше! Представляешь, каких мучений тебе повезло избежать? — смеется Минерва. — Но, честно говоря, пока подключали камин, я сама чуть не свихнулась. Видите ли, дом, в котором живет маггл, пусть он и муж волшебницы и отец ее детей, надо подключать по особой форме! Как хорошо, что меня не взяли в Департамент — я бы с ума сошла со всеми этими формами и правилами!
Они наперебой рассказывают о подключении камина — о занудной чиновнице, выпившей им всю кровь, о необходимости таскаться в Департамент, как на работу, благо за Дугалом-младшим согласился присмотреть знакомый брауни, о бумагах, в которых, кажется, каждая буква имеет значение... теперь бумажная волокита кажется Минерве не более чем очередным пережитым приключением, о котором смешно вспоминать и приятно рассказать за чашкой чая.
Отец больше смотрит, чем слушает: от волшебного мира он далек и к нему не стремится; куда важнее для него слышать искренний смех дочери и зятя, видеть их сияющие глаза. Знать, что тайна Минервы не омрачила ее отношений с Дугалом тенью недоверия — наоборот, укрепила их брак, разделившись на двоих.
Мама все чаепитие молчит; в ее светлых глазах утренней поземкой стынет печаль, и Минерве никакая легиллименция не нужна, чтобы понять, о чем она думает. О том, что им с отцом не к лицу играть в рыцаря и фэйри, да и не выйдет уже: слишком долго относились они к магии как к тяжелой, почти постыдной тайне, ломающей жизни и отравляющей души. Возможно, Изабель даже немного завидует дочери... но, как бы то ни было, находит в себе силы искренне обнять ее на прощание.
— Ты гораздо отважнее меня, — шепчет мама на ухо Минерве, прежде чем разомкнуть объятия. — Гораздо умнее. И обязательно будешь счастлива.
Минерва закрывает глаза, утыкаясь носом в мамину колючую шаль, пахнущую травами и яблочным вареньем, совсем как в детстве. От маминого благословения — первого настоящего благословения; предыдущее, данное перед самым венчанием со слезами на глазах и сомнением в голосе, можно не считать, — перехватывает дыхание и на глаза наворачиваются слезы. "Я просто намного, намного старше, мам", — думает она, но вслух, конечно же, не говорит.
В деревне и захочешь — не спрячешься от соседей, но Дугалу и Минерве не привыкать. Их дом, скрытый чарами невнимания, редко посещают гости: идти далековато, да и своих дел полно... конечно, вряд ли кто-то замечает, что воспоминания о неотложных делах становятся тем ярче, чем ближе к дому молодых Макгрегоров, но это и неважно. Главное — чары работают, убеждая соседей, что в молодой семье все хорошо и ничего не происходит, а большего и не нужно.
У них в самом деле все хорошо. Работа на ферме спорится, особенно после того, как приходящий брауни остается у них насовсем; у Дугала появляется достаточно свободного времени, и он начинает подрабатывать — чинит мебель соседям. Иногда благодарят деньгами, иногда продуктами и детской одеждой, и подарки молодой семье совсем не лишние, но Минерве важнее другое: получив магию, пусть и не совсем свою, и все связанные с нею возможности, Дугал остается собой — простым парнем, работящим и ответственным. Тем, кого она полюбила и с кем без колебаний создала семью.
О ней самой и говорить нечего: она любит мужа и сына, но не готова отказаться от своих амбиций даже ради них. Благо бытовая магия освобождает время и силы не только для семьи, но и для магии теоретической, и когда Дугалу-младшему исполняется год, Минерва принимает предложение Дамблдора и готовится вернуться в Хогвартс — уже в качестве преподавателя.
Конечно, она немного волнуется: Дугал-младший — беспокойный парень, и оставлять его на весь день только на отца и брауни, возможно, не лучшая идея. Особенно когда он так внимательно смотрит своими зеленоватыми глазенками, будто уже прикидывает, что бы учудить в отсутствие матери... Может, это всего лишь глупые мысли, но Минерва не сомневается: ее сын понимает куда больше, чем говорит. Хотя бы потому что произносит он пока всего несколько слов, а понимает более чем достаточно: он абсолютно точно знает, что суп из круглой кастрюли нельзя есть, даже если он остыл и пахнет не противно, и что тонкая палка в руках матери может куда больше, чем та колотушка, которой отец громко стучит по доскам.
Правда, почему так, он пока понять не в силах и проверяет на волшебство каждый предмет, попавший ему в руки — от собственного ботинка до нового мячика, — размахивает им, изображая колдовские пассы, и только потом с чистой совестью тянет в рот. Метод, конечно, имеет ряд недостатков, но это Минерва объяснит сыну, когда он станет старше.
— Видел бы профессор Флитвик, какой талантливый ученик растет. Смотри, уже пытается что-то наколдовать... а ну-ка, маленький сэр, смотрите как надо! — Минерва зажигает несколько блуждающих огоньков и пускает их наперегонки летать по комнате; Дугал-младший тут же оставляет мяч в покое и бежит, пытаясь поймать хоть один огонек.
— Кстати о твоих профессорах, — вспоминает Дугал, — ты расписание поездов уже выучила?
В первую секунду она, поглощенная колдовством, даже не улавливает связи. При чем тут расписание поездов, если в Хогвартс и обратно она намерена перемещаться камином? Потом вспоминает: это профессор трансфигурации может в одно мгновение преодолеть сотню миль, а преподавательница рисования в женской школе добирается до дома ночным поездом.
— Так точно, сэр — мой поезд прибывает в Уик в шесть утра в субботу и уезжает в девять вечера в воскресенье. А как ты будешь отбиваться от желающих посочувствовать твоей горькой доле? Жене дома не сидится — значит, ты всю неделю один с ребенком...
— Ага, и посочувствовать попытаются, и утешить соломенного вдовца. Как буду отбиваться, не скажу, потому что таких слов при детях и феях произносить не положено.
— Как знаешь. Только скажи, если сильно достанут, хорошо?
— Нет, — Дугал ловит ее удивленный взгляд и поясняет: — Ну Минерва, я мужчина или кто?
Как раз в этот момент Дугал-младший падает, запутавшись в собственных ногах. Дело привычное, он уже все углы в доме пересчитал, кроме тех, до которых не дорос, и точно знает, что надо делать:
— Мам! — зовет он и машет кулаком с воображаемой палочкой. Обычно Минерва так и лечит все его синяки и царапины — так быстрее, а она не любит тратить время, — но сейчас... ей вдруг приходит в голову, что Дугал прав. Не стоит приучать сына к тому, что мама со всемогущей палочкой всегда рядом, тем более что совсем скоро она выйдет на работу и не сможет постоянно за ним следить...
— Иди сюда, — она протягивает пустые руки.
Дугал-младший смотрит удивленно: что поменялось? Это какая-то игра? А почему мама раньше в нее не играла? Но, подумав, поднимается на ноги и идет к матери, чтобы посмотреть, что будет.
Когда сын подходит вплотную, Минерва берет его на руки, залечивает ушибленное колено и целует в лоб. До августа осталось несколько месяцев, и за это время она надеется приучить малыша к новому правилу: ничто, даже волшебство, не дается без усилий. Даже если это усилия, затраченные на несколько шагов до ее кресла.
У новой жизни много новых правил, не всегда понятных, и без трудностей, само собой, не обходится; к счастью, Дугал-младший, как и Минерва, не любит тратить силы на бесполезные вещи и знает, что капризы на его родителей не действуют. А потому чем скорее он выучит новые "правила игры", тем лучше.
Когда ему исполняется три года, Минерва совсем перестает лечить его магией, и мальчик стискивает зубы, когда мать смазывает его ссадины зеленкой — щиплется — но молчит. Правила с каждым годом становятся все сложнее, но учить их все еще надо: если он будет хорошо себя вести, родители возьмут его с собой на море и, может, разрешат искупаться! Ради этого можно и зеленку потерпеть.
К четырем годам он понимает, что жизнь — сложная штука, в которой не всегда можно делать то, что хочется. Потому что ему хочется сплавать на глубину, а вместо этого он ждет на мелководье с папой, пока мама где-то там. Потом мама возвращается и на глубину плывет папа, но ему снова приходится ждать на мелководье!
— Так нечестно, — серьезно говорит он, глядя на Минерву серо-зелеными, как зимнее море, глазами. — Я хочу к папе!
— Я тоже хочу, — признается Минерва, — но пока нельзя.
— А почему тебе нельзя? Ты ведь туда уже плавала!
— Потому что ты еще не очень хорошо плаваешь. Мы поплывем вместе, когда ты подрастешь и будешь плавать лучше.
Дугал-младший, прищурившись, смотрит вдаль — на полосу горизонта, отделяющую небо от моря. Он не спрашивает, может ли мать поддержать его на воде, потому что знает ответ: "Могу, но не стану. Ты должен сам". Он знает, что море не любит ленивых и глупых — нужно доказать, что он не из таких, иначе его заберет к себе морской царь и превратит в рыбу... о последнем, правда, Минерва не рассказывала — это он сам придумал, поверил и впечатлился. Настолько впечатлился, что сейчас, задумавшись, вдруг превращается в дельфина и плывет на глубину, вслед за отцом, так быстро, что Минерва поначалу едва успевает за ним — но вскоре ловит ритм, и вот они уже плывут нос в нос с дельфиненком. Они, правда, никуда не доплывают: стихийная трансфигурация развеивается быстро, на полпути у дельфиненка вырастают руки и ноги, такие нелепые и неудобные в воде, если не знаешь, что с ними делать; приходится возвращаться, но Дугал-младший счастлив и этому.
— Представляешь, папа, я стал дельфином! Правда-правда! Ненадолго, но я стал дельфином и плавал вместе с мамой, и морской царь ничего не понял! — тараторит он, захлебываясь от восторга, пока его отец выбирается на каменистый берег.
— Это что выходит — теперь у нас два волшебника? — уточняет Дугал, улыбаясь немного неуверенно. К жене-фэйри он уже привык, а вот к сыну-волшебнику привыкнуть еще предстоит; он, конечно, знал, что такое возможно, но знать и видеть собственными глазами — разные вещи.
— Я бы сказала, полтора. До целого волшебника надо долго учиться...
— И я смогу снова стать дельфином и обмануть морского царя? Ура!
— Дельфином или любым другим животным, — уточняет Минерва, потрепав сына по мокрым волосам. — Я расскажу, когда вернемся домой, хорошо?
Тем вечером, устроившись со своими мужчинами у огня, Минерва рассказывает им про анимагов. В Хогвартсе она читает эту лекцию с третьего курса и старше, но какие только лекции не приходилось ей превращать в волшебные сказки! В этот раз, правда, она старается держаться ближе к правде: если ее мужу анимагия недоступна, то сын однажды может заинтересоваться всерьез — и ему стоит быть готовым к трудностям.
— Чтобы превращаться в животное, нужно много знать и уметь. В Хогвартсе ты будешь изучать превращения и зелья — это сложные предметы, но ты должен очень хорошо их знать, чтобы все получилось. Нужно будет прочитать много книг, долго готовиться, сварить сложное зелье... что такое?
Дугал-младший смотрит на нее исподлобья:
— Много книг я буду сто лет читать. Зачем мне плавать как дельфин, если я буду совсем старый?
Читает он и в самом деле пока медленно: "Вилли и поросенка"(2) одолел за неделю... но для его лет это само по себе здорово, и Минерва лишь пожимает плечами:
— Ты хорошо читаешь, а вырастешь — научишься еще лучше. Если захочешь научиться превращениям, за пару лет управишься.
— Два года — это тоже долго, — мотает головой Дугал-младший так резко, что его волосы, без того лохматые, встают дыбом. — И зелье еще варить... оно же сложное, как суп! Я не смогу...
— Все ты сможешь, — спокойно отвечает Минерва, ни секунды не сомневаясь в своих словах.
Солнце встает на востоке, Массер больше Секунды, а ее сын сможет все, чего захочет.
1) И на волнах бывают битвы,
Где рыба и плоть переплетаются с морем.
Rammstein — Reise, Reise
2) Шотландская народная сказка.
Пробирая до дрожи, лишая покоя,
Под железною кожей бьется сердце живое. (с)
Время меняет все, незаметно, но неотвратимо, как море обтачивает камни. Как и прежде, Минерва уходит каждое утро на работу, исчезая в зеленом пламени камина; как и прежде, Дугал ходит на станцию "встречать" и "провожать" ее по выходным. Но с каждым годом перемен в доме все больше: вот Дугал-младший идет в первый класс приходской школы, и сборникам сказок на полках приходится потесниться, чтобы освободить место для учебников; вот ему приходит письмо из Хогвартса — вообще-то Минерва могла бы и сама отнести, но не хочется лишать сына сказки, и она отправляет домой школьную сову; вот ее старый сундук покидает кладовую на целых десять месяцев и едет в школу с новым хозяином.
В тот год приходят первые новости о странных смертях магглорожденных волшебников, и Минерва накладывает и обновляет защитные чары везде, где это возможно — на доме своих родителей и ферме Макгрегоров, на собственном доме и приходской школе, да и на деревенской церкви заодно... Незаконное использование магии на маггловских постройках и осквернение храма; родители не одобряют ее действий, но молчат, понимая, что поздно читать нотации. Минерве плевать. Да, незаконно, но пусть сперва поймают за руку — а ловить, она почти уверена, никто не будет: Министерству без того есть чем заняться. А у нее и подавно много дел, надо перепроверить защитную систему Хогвартса, в конце концов, и желательно — так, чтобы студенты не узнали; все чаще она ночует в школе, возвращаясь домой только на выходные. Дугал не в восторге, но принимает ее объяснения и лишь просит быть осторожнее; Минерва заверяет, что в стенах Хогвартса ей точно ничего не грозит.
Время меняет все и одновременно не меняет ничего — по крайней мере, в стенах Хогвартса. Студентам невдомек, что все школьные големы приведены в боевую готовность, замок увешан защитными заклинаниями, как новогодняя елка украшениями, а профессора на педсоветах не только расписаниями и оценками заняты, — у студентов своя жизнь, и Дамблдор уверен, что чем дольше они не прикоснутся к жизни настоящей, тем лучше. Впервые Минерва не согласна со своим учителем и другом, но на сей раз она в меньшинстве — и принимает правила игры.
Молодым волшебникам нужны знания, даже больше, чем когда-либо; на занятиях Минерва выкладывается полностью, но и со своих студентов требует вдвое больше обычного... почти со всех. С Дугала Макгрегора-младшего она требует втрое, потому что уверена: он справится.
И в самом деле справляется, более того — Макгрегор лучший ученик курса, от репутации невыносимого зубрилы его спасает только обаяние и живой веселый нрав, унаследованный от отца. Он неплохо играет в квиддич — два сезона продержался на позиции загонщика — но на пятом курсе без сожаления уступает место в команде более талантливому игроку, сосредоточившись на учебе и обязанностях старосты. Он успешно сдает СОВ и готовится после седьмого курса подавать документы в аврорат, и Минерва полагает, что Макгрегору с его характером там самое место: он умеет поддерживать порядок и добиваться своего, будь то "Превосходно" по зельям или исполнение детской мечты. Он помнит, что хотел стать анимагом, и у него даже получается — с третьего раза, потому что курсом младше учатся Джеймс Поттер и Сириус Блэк, а шуточки их компании могут сорвать абсолютно все, от сложного эксперимента до квиддичного матча, — и Минерва не без гордости подписывает его заявку на внесение в Реестр анимагов. Черт побери, ее сын добился того, от чего она сама когда-то отказалась! И в день, когда Макгрегор получает лицензию анимага, ее радость ничто не может омрачить — ни очередные тревожные новости, ни необходимость проверять экзаменационные эссе до позднего вечера, ни даже ее собственные студенты...
— Можно, профессор?
...впрочем, ладно, со студентами она погорячилась.
— Входите, — кивает Минерва, не отвлекаясь от проверки работ. Июнь — тяжелая пора не только для студентов, но и для профессоров, которым приходится проверять и оценивать самих себя: насколько хорошо удалось им вложить знания в юные головы.
В дверь один за другим протискиваются трое пятикурсников; все трое измазаны землей, в волосах у них запутались травинки, мантии кое-где порваны.
— Блэк, Поттер и Снейп? Что, позвольте спросить, это значит — и почему вы все в таком виде?
— Это значит, профессор, — отвечает вместо них Макгрегор, выходя вперед и поправляя значок старосты; он, в отличие от остальных, безупречно опрятен, — что я уже не раз настойчиво просил этих троих отцепиться друг от друга, поскольку их конфликт с каждым годом становится все опаснее, и не только для них самих. За несколько дней до экзаменов я предупредил, что еще хоть одна выходка, неважно с чьей стороны, и я не буду разбираться и искать виновных, потому что меня все это уже достало! — его голос, повышаясь с каждым словом, под конец взвинчивается почти до звенящего лая, заставляя провинившихся мальчишек прикрыть уши.
Минерва, поморщившись, обрывает его тираду:
— Макгрегор! На октаву ниже, пожалуйста, и следите за речью.
— Прошу прощения. Сегодня эти господа сдавали СОВ по защите, и, видимо, решили отработать практические навыки друг на друге; я вмешался.
— А их внешний вид — результат неожиданной дуэли? — уточняет Минерва, не скрывая улыбки.
Дугал-младший хмурится, но качает головой:
— Нет. Я... немного вспылил, признаю.
— Два ярда носом по земле — это, по-твоему, немного? — ворчит Поттер. Макгрегор, не удостоив его взглядом, пожимает плечами:
— По ярду за каждое превращение, сорванное из-за ваших дурацких шуточек. Сорвал бы третье — пообнимался бы с кальмаром.
— Ну хорошо, а ко мне-то вы зачем пришли?
— Понимаете, профессор, некоторым явно скучно, и я подумал — может, вам или кому-то из профессоров нужен помощник?
Блэк и Поттер, судя по лицам, еле сдерживаются, чтобы не застонать в голос. В такой хороший день сидеть в душном классе, проверяя писанину малышни — что может быть хуже! А вот Снейп заметно оживляется, и Минерве почему-то приходит на ум кролик с терновым кустом. "Э, нет, молодой человек, в ваш любимый класс зельеварения я вас не отправлю".
— Да, один помощник, скажем, мистер Блэк, мне не помешает. Профессор Флитвик тоже наверняка не откажется от помощи... и к слову, мадам Хуч что-то говорила про учет инвентаря, зайдите к ней.
— Понял, — кивает Макгрегор и уходит вместе с раздосадованным Снейпом и совсем поникшим Поттером.
Минерва же кладет в стол палочку Блэка и, поймав его тоскливый взгляд, бесстрастно пододвигает к нему стопку эссе. Наказание не такое уж и страшное, а юноши, к тому же, были предупреждены — Минерва слишком хорошо знает своего сына, чтобы заподозрить его во лжи; более того, она знает, что происходит в школьных коридорах. Война проникает и в стены Хогвартса — обострением вражды, страхом за родных, тревогой из-за неопределенного будущего. И лучшее, что она может сделать для своих студентов — помочь им повзрослеть. Научить слушать и слышать, что им говорят, думать о последствиях каждого шага и принимать ответственность... взрослая жизнь ближе, чем кажется. Всегда ближе, чем кажется.
Дела идут все хуже с каждым годом, но в Хогвартсе мало что меняется. На смену одним студентам приходят другие, которым тоже нужно дать все знания, какие есть, и немного больше; Минерва делает для них все, что может, и привыкает ждать письма. С тех пор, как Дугал-младший стал аврором и уехал в Лондон, они видятся все реже; он, конечно, старается навещать родных, но чаще его хватает лишь на короткие торопливые письма. Карахил понимает — сама когда-то могла пропадать на службе неделями, но совиной почты у нее в то время не было, так что ее сыновьям оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Минерва помнит и ценит то, что у нее есть.
Хотя это бывает сложно, особенно когда незнакомая сова прямо посреди урока приносит ей конверт с печатью Больницы святого Мунго. "Аврор Дугал Макгрегор получил проклятье домового эльфа и находится при смерти", — сообщает незнакомый твердый почерк; должно быть, дежурный колдомедик отправляет такие письма по дюжине в день, думает Минерва, откладывая письмо — и резко сжимает руки, так что ногти до крови впиваются в ладони.
Воспоминания накрывают ее с головой, сталкиваются и накатывают друг на друга, как волны бушующего моря; тянет зажмуриться, чтобы горькая соль не попала в глаза. Она как наяву видит Дугала-младшего в их последнюю встречу — всего три недели назад он сидел с родителями у камина и рассказывал о предстоящем деле, пытаясь умолчать обо всех значимых деталях и при этом рассказать хоть что-нибудь — и одновременно видит Нарантила, нервно расхаживающего по кухне их анвильского дома.
"Аластор не верит, что Малфой чист, и я тоже. Прямых улик против него нет, и в рейдах он не светился, но наши покопались в гоблинских журналах — даже не спрашивай — и наткнулись на несколько очень подозрительных операций за июнь... так уж сложилось, что я знаю, для какого яда нужен редкий и дорогой ингредиент, который как раз в июне можно достать".
"Среди нищих ходят разговоры о добром господине, который щедро платит за простейшие поручения, да еще потом хорошо пристраивает — ни один на паперть не вернулся! Все бы ничего, но я нарочно поспрашивал — подмастерьев и прислуги в последнее время ни у кого не прибавилось. И что-то я не замечал за местными богачами привычки швырять деньги на ветер..."
"Что еще интереснее, мы потихоньку проверили на следы этого яда последних убитых — и что ты думаешь, у некоторых нашли! Причем у тех, кто якобы был убит Авадой неизвестного Пожирателя... вот ни в жизнь не поверю, что в Мунго разучились отличать Аваду от яда, пусть и не очень известного и быстро разлагающегося".
"Уже третья перерытая могила за полгода. Для черных торговцев слишком скромно, да и могилы не из свежих и не самые богатые, для залетного некроманта — чересчур нагло, прямо под самым носом городской стражи... в которой, кстати, целая смена очень удачно ослепла и ничего толкового о прошлой ночи сказать не может".
"Тут, конечно, еще порыться надо, но Малфой та еще лиса и следы заметать умеет. Разве что попытаться сунуться к нему в нору — если найдем что-нибудь, он уже не отвертится".
"Лоргрен может заткнуть рот страже, но не мне! Еще хоть одно происшествие на кладбище — и я лично нанесу ему визит!"
Она слышит, как нервно хрустят пальцы ее сына. Слышит, как стучат по дощатому полу, отдаваясь эхом в ушах, подбитые железом каблуки ее отца... то был последний раз, когда она видела его живым.
Она помнит особняк Лоргрена и изуродованный труп Нарантила, вышедший навстречу непрошеным гостям. Только голову некромант оставил нетронутой — чтобы видели и ужаснулись, чтобы растеряли боевой дух, увидев, во что превратился один из лучших боевых магов Гильдии...
— Что встали, сучьи дети?! В атаку! — она слышит свой голос, будто бы со стороны, и, выдохнув, открывает глаза.
Карахил тогда было тридцать лет, но она справилась и повела в бой своих людей. Минерве сто пятьдесят шесть, и ей терять самообладание тем более не к лицу. Да и не с чего пока: ее сын еще не умер, а она своими слезами ничем ему не поможет. Профессор Макгонагалл оглядывает притихший класс:
— Урок еще не закончен, дамы и господа, и у вас есть задание. Пожалуйста, продолжайте.
Спустя полтора месяца Дугал-младший покидает Мунго и приезжает в родную деревню.
— В Ыондне фкуфн, — коротко поясняет он, и Минерва кивает: в Лондоне в самом деле скучно, особенно без работы. А работы у ее сына сейчас нет и быть не может — кому нужен аврор, неспособный колдовать?
Она уже знает диагноз — молоденькая большеглазая медведьма рассказала. "Похоже, этот домовик хотел лишить Дугала... я хотела сказать, аврора Макгрегора, магии, но что-то пошло не так... в общем, сквибом аврор Макгрегор не стал, но колдовать ему нечем, по крайней мере, пока он не разовьет левую руку. Мы не умеем снимать эльфийские проклятия, так что на излечение не надейтесь. Простите, профессор..." — Стендарр милосердный, кажется, девчонке в самом деле было стыдно; Минерва невольно усмехается, вспоминая ее печальные глаза.
Дугал молчит и смотрит в пол. Долго молчит — весь ужин и потом, пока Дугал-младший рассказывает о своих приключениях, пристроив кое-как безвольную руку "штопф не баытаыаф". В какой-то миг Минерве кажется, что это ее мужу, а не сыну, прилетело проклятьем, навсегда лишив руки и части лица; она сидит рядом, она держит его за руку, но чувствует, что душа его где-то безнадежно далеко.
— Знаешь... я никогда не понимал до конца, что для вас эта ваша магия, — признается он, наконец собравшись с мыслями. — И сейчас, наверное, не понимаю... только чувствую, что без нее вам жизни нет. Скажи, вот теперь, когда колдовать ты не можешь... что ты будешь делать?
Должно быть на языке у него вертится другой вопрос. Что-то вроде "не наложишь ли ты на себя руки?" Но Дугал Макгрегор, никогда ничего в жизни не боявшийся, не испугавшийся перевернуть свои представления о мире, бестрепетно поверивший в сказку и воплотивший ее в жизнь, сейчас боится своих же мыслей. Так боится, что даже вслух произнести не может, и впервые его не успокаивает молчаливая поддержка Минервы.
— Наушуф каыдав-ват нев-веыбаына, — Дугал-младший небрежно поводит здоровым плечом, будто нет в мире ничего проще. В свете пламени его изможденное лицо кажется золотисто-желтым, и Минерва узнает эту манеру говорить о трудностях так, будто их нет вовсе, этот взгляд и выражение лица, эту непоколебимую уверенность в себе, вселяющую надежду во всех, кто рядом; более того — она видит, что и Дугал вспомнил и узнал.
Ночью, впервые за много месяцев, ей снова снится Абесинское море, серо-стальное в предутренних сумерках. Подол ее платья, насквозь пропитавшийся водой, тяжело липнет к ногам; наверное, это холодно, но она не чувствует — то ли помогает Сопротивление холоду, то ли онемевшая душа просто неспособна сейчас чувствовать хоть что-нибудь. Карахил идет на глубину, держа парадный шлем отца, точно величайшее сокровище, и море мягко пружинит под ее каблуками, колышет подол, касается щиколоток, будто пытается утешить.
Хотя... нет, конечно же, не пытается. Море всегда знает, что ей нужно, и наверняка знает: сейчас Карахил не нуждается в утешениях — только в тишине и одиночестве. Море всегда дает только то, что нужно по-настоящему, и ничего лишнего. Так говорил Нарантил, проживший рядом с морем всю жизнь и понимавший его, как любовницу и друга... Он очень любил море; наверное, ему было бы приятно еще раз почувствовать объятия морской воды, прохладу и соль на коже, но только кожи у него больше нет. Его останки, оскверненные некромантией, были очищены огнем, и от тела остался лишь пепел — несколько пригоршней, без труда уместившихся в позолоченном шлеме. Карахил идет и идет, пока не стихает за спиной шум растревоженного города, пока сам город не становится маленьким, точно игрушечным, и лишь тогда останавливается. Быстро осматривает воду — нет ли морских тварей — и, никого не увидев, погружает руку в сухой серый пепел.
Он уже совсем остыл, на ощупь ничуть не теплее окружающей его стали, или она просто не чувствует? Неважно; широким жестом она развеивает пепел над морем, как сеятель бросает в распаханную землю семена. У ее отца не будет могилы — он станет частью моря, вечно живого, щедрого на подарки и смертельно опасного; она уверена, Нарантилу понравилось бы такое бессмертие. Горсть за горстью пепел исчезает в волнах; наконец, когда в шлеме остается совсем немного, Карахил разжимает руки, отдавая морю и его. С тихим всплеском, похожим на всхлип, падает он к ее ногам, затем все глубже и глубже в пучину, не защищенный более магией; Карахил позволяет себе на миг прикрыть глаза и выдыхает — вот теперь точно все. Она сделала все как надо, осталось лишь обновить заклинания и идти назад, в город, к восходящему солнцу...
Минерва открывает глаза, вглядывается некоторое время в темноту спальни. Глухо бьют часы в гостиной, отмеряя четыре удара; еще слишком рано, чтобы собираться в Хогвартс, но она понимает, что уже не сможет уснуть и не хочет пытаться. Больше всего на свете ей сейчас нужен голос моря и одиночество. Тихо, чтобы не разбудить мужа, она встает и выходит на крыльцо.
Она не знает, как долго стоит, прислонившись плечом к косяку и слушая бесконечную песню волн. Слишком мало, чтобы чернильная темнота сменилась сумерками, но достаточно, чтобы ее отсутствие заметили. Дугал молча набрасывает ей шаль на плечи, вкладывает в ладонь волшебную палочку, забытую на прикроватной тумбочке; держит ее руку в своей, согревая ледяные пальцы.
И только сейчас, смаргивая непрошеные слезы, Минерва понимает, как же сильно она замерзла — и как хорошо оказаться в тепле.
 |
Гексаниэльавтор
|
|
Снаррифил
Раэл Тощий Бетон_вторая итерация Nita *сгребла всех в обнимашки* Я вас тоже люблю, ребята, спасибо! Мне стало заметно лучше, настолько, что я аж взяла и в два дня накатала главу в фик, на который много месяцев смотреть не могла. Пока еще боюсь загадывать (загадывать будем, когда я окончательно слезу с таблеток, то есть не завтра), но мне определенно это понравилось.)) 3 |
|
 |
|
|
1 |
|
 |
|
|
Спасибо! Конец, как обычно, настал неожиданно.
1 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
Nita
Ну почему неожиданно, к этому все и шло) просто шло в силу некоторых причин очень долго. |
|
|
|
|
Гексаниэль
Хорошую вещь хочется продлить. Пусть я и понимаю, что здесь все правильно. 2 |
|
 |
|
|
Спасибо.
А теперь можно ждать продолжения ещё чего-то?) 1 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
Тощий Бетон_вторая итерация
Не, теперь имеет смысл подождать, пока я отдохну и соберусь с силами - все-таки долго изображать бешеный принтер мне тяжеловато)) Я пока не очень понимаю, что буду делать дальше, так что все еще без прогнозов. 3 |
|
|
|
|
Гексаниэль
Главное, поправляйтесь. Остальное подождем, ибо истории историями, а ваше здоровье важнее. 2 |
|
 |
|
|
Спасибо за фик! У вас прекрасный слог, яркие герои, и живой мир, в который хочется верить (а сказать такое о мире на стыке канонов можно не всегда). Очень рад, что у Вашей Минервы-Карахил было в жизни такое простое человеческое счастье.
1 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
Ingwar_JR
Спасибо за комплименты! Значит, не зря я старалась с конструированием мира, раз оно живое. Мне вот тоже показалось, что Минерве, раз уж такая пьянка, стоит в новой жизни получить то, чего в прежней она не пробовала - хотя бы просто чтобы понять, что это за штука такая "семейная жизнь" и с чем ее едят. Новый опыт, интересный и сложный, да и просто имеет свои плюсы... И вот. Она попробовала и ей понравилось.)) 2 |
|
 |
|
|
Красивая и грустная, и радостная история. Спасибо автор!
1 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
Milu
Благодарю! Очень рада, что вам понравилось)) |
|
 |
|
|
Очень приятная во всех отношениях история! Прекрасный литературный язык, читаешь и словно плывешь по волнам того самого моря, что описывается в фике) Не знакома со вторым каноном (впрочем, автор и так вполне себе ясно прописывает в чем там дело), потому читала только из-за ГП.
Очень понравилась у Вас история Минервы и Дугала. Ни в книгах ни в фильмах об их истории ни слова, а инфа из интернета такая унылая. Я довольно скептически воспринимала все это. Но после Вашего фика по иному взглянула на эту пару. Мне у Вас очень понравился Дугал - прямо вдохнули жизнь в этого персонажа и стало ясно почему Минерва могла его полюбить. Славный парень, ну как с таким не связать жизнь? Здорово то как он воспринял мир магии. Немного напомнило пару Куинни и Якоба в этом смысле. А как романтично описаны их отношения с морем! И вообще интересно представлен их семейный быт. За Минерву можно порадоваться, что она таки обрела семейное счастье таким вот необычным образом. Под конец правда остается некоторая горчинка из-за известных событий, но там уж канон такой. Но благо у Макгрегоров в целом все благополучно сложилось. Спасибо за замечательную историю! 2 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
Рейвин_Блэк
Показать полностью
Очень рада вас видеть! И спасибо за комментарий) Всегда приятно слышать от читателя "второго канона не знаю, но по фику все понятно". Это для меня высшая похвала)) С Дугалом было и сложно, и просто: мы про него знаем, что он хороший парень, которого глубоко обидел отказ Минервы, но который нашел в себе силы жить дальше... и, в общем-то, все. Ну, еще можно немного представить себе его взгляды на мир и семейную жизнь, вспомнив, где и когда он рос: с одной стороны, как и положено фермеру, он практичен, а с другой, он вырос в маленькой прибрежной деревне, где жизнь очень зависит от моря, где в церковь ходят каждое воскресенье, потому что потому, а бабушка все детство рассказывала ему всякое про волшебный народец. И в голове у него наверняка возникла очень интересная картина мира, в которую существование магии встроить довольно легко. Но сказать, каков он в семейной жизни, сложно - тут мы его не знаем... И вот тут, как ни странно, моим Дугалу и Минерве очень помогло то, что они маггл и волшебница, а не оба магглы или оба волшебники. Потому что их сферы деятельности в семье настолько различны, что они не могут залезть на чужое поле, а значит, не могут начать конкурировать за лидерство (что, учитывая их характеры, могло бы иметь место; не знаю как Дугал, а вот Минерва моя с мужем-волшебником не ужилась бы). Но поскольку этого нет, они - равноправные партнеры, которые любят и поддерживают друг друга.)) Под конец правда остается некоторая горчинка из-за известных событий, но там уж канон такой. Вот тут немного не поняла - какие именно известные события вы имели в виду?1 |
|
|
|
|
Гексаниэль
Показать полностью
спасибо за интересный ответ! Очень интересная картина мира Дугала как раз приятно и удивила. Он не принял мир магии в штыки, напротив - ему стало очень интересно. Такой персонаж открытый всему новому и необычному, эдакая противоположность, к примеру, Вернону Дурслю. Мне как раз показалось, что Дугал в этой истории довольно уживчивый человек, он стремится понять, войти в положение, что очень ценно в семейной жизни на самом деле. Плюс иная чем мы привыкли знать Минерва (зрелая пожившая женщина) и, вуаля, такая вот вполне себе удачная пара. А про сферы деятельности - да, согласна. Хорошо, что в разных сферах и мирах. Это примерно как супругам в принципе лучше не работать на одной работе. Вот тут немного не поняла - какие именно известные события вы имели в виду? У вас под конец жизнь героев проходила на фоне Первой магической войны (она же так вроде именуется?). То есть семейная жизнь и сама Минерва иные чем в каноне, но исторический фон все тот же. И появляется сын четы, который пострадал от всего этого политического конфликта. Вот и ложка (или даже поварешка) в бочке с медом, так сказать. 1 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
Рейвин_Блэк
Такой персонаж открытый всему новому и необычному, эдакая противоположность, к примеру, Вернону Дурслю. Оно и неудивительно. Дугалу 19 лет, самый возраст, чтобы познавать новое и выстраивать свою картину мира. А Вернону... я не помню, сколько ему, но мне упорно кажется, что он старше Петуньи и Лили; плюс магия вошла в его привычный мир не в виде волшебной сказки и приключения, а в виде невоспитанных Поттера и Блэка, переживаний любимой жены, а затем и вовсе чужого ребенка у порога. Можно понять мужика, такой поворот мало кому по душе придется.У вас под конец жизнь героев проходила на фоне Первой магической войны (она же так вроде именуется?). То есть семейная жизнь и сама Минерва иные чем в каноне, но исторический фон все тот же. И появляется сын четы, который пострадал от всего этого политического конфликта. Вот и ложка (или даже поварешка) в бочке с медом, так сказать. А, это да. Для меня просто оба канона и события в них близки, поэтому я и уточнила - какое конкретно событие вы имеете в виду.1 |
|
|
|
|
Гексаниэль
Рейвин_Блэк Пожалуй. Хм, тут уже, наверное, почва для размышлений фикрайтеру) Как бы мог на магию реагировать Вернон, появись она в его жизни в более юном возрасте и при иных обстоятельствах. Но там наверное еще среда обитания иная, воспитание и т.д. Но это уже другая история...А Вернону... я не помню, сколько ему, но мне упорно кажется, что он старше Петуньи и Лили; плюс магия вошла в его привычный мир не в виде волшебной сказки и приключения, а в виде невоспитанных Поттера и Блэка, переживаний любимой жены, а затем и вовсе чужого ребенка у порога. Можно понять мужика, такой поворот мало кому по душе придется. 1 |
|
 |
|
|
Гексаниэль
Показать полностью
С месяц назад я в очередной раз установила The Elder Scrolls IV: Oblivion. Как только добралась до Анвила, сразу пошла к Карахил. И знаешь, после твоей работы я на неё смотрю совсем другими глазами. Как на старую знакомую. Удивительно, как же ты оживила персонаж, какой глубокий мир получился. Перечитала работу с самого начала. Наслаждение высшей пробы. Какой язык, какой слог! Какая же классная Минерва-Карахил. Вообще, если задуматься, миры Облы и ГП имеют очень много точек соприкосновения. Взять тех же некромантов. Воландеморт стремился стать личем. Ну, не совсем, но близко. Карахил люто ненавидела некромантию. И какая же потрясающая тут гетная линия. Мне очень понравилась пара Дугала и Минервы. Дугал здорово ей подходит. В том, что он маггл, много плюсов. С каким восторгом он воспринимает магию, это так трогательно. Он верит в фэйри, и это замечательно, что он не боится магии. Последняя глава лично для меня оборвалась неожиданно. Я думала, это ещё не конец. Получается, вопрос с Дугалом-младшим оставлен открытым. Хочется верить, что он выкарабкается. Хочу отметить сильный момент с перекрёстными воспоминаниями. Вот когда Минерва получает письмо из Мунго. Я несколько раз перечитала. Это просто настолько круто, что можно только поаплодировать. Всё шло к тому, что Дугал тоже погибнет, уж больно схожи получились обстоятельства. И хоть и тревожно в конце, повторюсь, верю, что он выправится. Ну и какой же здесь просто потрясающий главный герой! МОРЕ. Сцены с морем и описания выше всяческих похвал. Вот жаль, что нельзя две рекомендации к работе писать. Она того стоит. Обалденная вещь. Спасибо тебе большое. Да, хотела спросить. У меня почему-то последняя глава и все комментарии, включая ники читателей, идут курсивом. Это только у меня так? 1 |
|
|
Гексаниэльавтор
|
|
NAD
Показать полностью
Ми! Как я рада тебя видеть)) Как только добралась до Анвила, сразу пошла к Карахил. И знаешь, после твоей работы я на неё смотрю совсем другими глазами. Как на старую знакомую. Это круто.)) Кстати, Лоргрен, которого тут вскользь упоминает Карахил - герой квеста про дом в Анвиле, так что, возможно, упокоить его тебе будет теперь вдвойне приятно. (Про него у меня тоже фик есть, "Предпоследний акт" называется).Мне очень понравилась пара Дугала и Минервы. Дугал здорово ей подходит. В том, что он маггл, много плюсов. С каким восторгом он воспринимает магию, это так трогательно. Он верит в фэйри, и это замечательно, что он не боится магии. Я впервые писала такой прям гетный гет, поэтому вдвойне приятно, что тебе понравилось.)) Знаешь, мне было жаль, что канонному Дугалу Минерва шанса раскрыться не дала. То есть понятно, что у нее были на то причины, но... мне всегда хотелось дать ему, точнее им обоим, шанс... Да, для этого пришлось рискнуть и проявить фантазию - зато как хорошо все сложилось.Последняя глава лично для меня оборвалась неожиданно. Я думала, это ещё не конец. Получается, вопрос с Дугалом-младшим оставлен открытым. Хочется верить, что он выкарабкается. Само собой.)) Дугал-младший появляется в "Рональде М.":— Однако какие люди. Артур Уизли и Дугал Макгрегор... Смогли накопить на приличные метлы детям? Я слышал, изъятие и порча чужого имущества — не самое прибыльное занятие. Так что это даже не спойлер - он выкарабкается.))Мужчина в аврорской мантии оборачивается к Малфою. У него узкое, какое-то кривое лицо и светло-зеленые глаза — впрочем, при виде Малфоя они выцветают до серого: — Имущество? Отличное название для домовиков, которые дерутся вместо вас. Впрочем, понимаю: лучше выставить кого-то вандалом, чем признаться в своей излишней осторожности... — он говорит чуть невнятно, кривя рот на сторону, и становится ясно, что половина лица у него парализована. Что до открытого конца... здесь все-таки история про Минерву и про ее наконец-то прожитое и осмысленное прошлое, которое она сумела отпустить с миром. Ну и какой же здесь просто потрясающий главный герой! МОРЕ. Сцены с морем и описания выше всяческих похвал. Спасииибо))Да, хотела спросить. У меня почему-то последняя глава и все комментарии, включая ники читателей, идут курсивом. Это только у меня так? Ага. У меня курсивом идет только эпиграф, остальное в норме.1 |
|
|
|
|
Гексаниэль
Кстати, Лоргрен, которого тут вскользь упоминает Карахил - герой квеста про дом в Анвиле, так что, возможно, упокоить его тебе будет теперь вдвойне приятно. (Про него у меня тоже фик есть, "Предпоследний акт" называется). Да-да, я это тоже отметила. Просто ещё денег на дом не накопила. Помню этот квест с призраками. Теперь пойду не просто квест выполнять, а раздавать по заслугам.Захотелось теперь и Рона-Муциана перечитать. Мне кажется, ничего подобного у нас здесь больше нет. Это мастерство высочайшего уровня. |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
