Здесь водятся драконы (гет)

Люциус пришёл в себя от звука затачиваемого лезвия. Если он не ошибался, это был тот самый маленький кинжал, который Беллатриса вечно носила в подвязке, считая, что так выглядит устрашающе. Однако, Беллатрису он не боялся. Терпеть её не мог, но не боялся. Она была слишком безумна, чтобы действовать эффективно и убедительно.

Но Беллатриса появилась здесь не просто так, об этом ясно говорило холодно-злорадное выражение её лица.

— Просыпайся, зятёк! — протянула она нараспев. — Я принесла кой-какие новости!

— Поняла, наконец, что мир без тебя станет лучше? — спросил он равнодушно.

Нарцисса отчитала бы его за то, что он дразнит Беллатрису. Люциус никогда не понимал, как жена могла любить эту психопатку, но, она часто говаривала ему: «У тебя нет родных братьев и сестёр. И ты никогда не поймёшь, как сильны родственные узы между ними».

— Считаешь себя чертовски остроумным, да, Люциус? — прошипела Беллатриса. — Давай-ка посмотрим, как ты посмеёшься над этим, — и поманила кого-то взмахом руки.

В конце длинного коридора открылась дверь, и темноту подземелья пронзил острый луч света. Вошли трое Пожирателей Смерти. Между собой они тащили чьё-то тело — высокое, тощее и длинноногое, с волосами цвета песчаных дюн. И кожей, покрытой порезами, синяками и ожогами. Впрочем, как и тела и лица трёх мужчин, которые его несли.

— Отбивался, как дьявол, — процедила Беллатриса, кривя в жестокой ухмылке губы. — Влияние моей сестры, несомненно.

Пошатываясь, Люциус вышел вперёд, к решётке камеры, и застыл, неверяще распахнув глаза. Сердце бешено колотилось.

«Только не Драко. Пожалуйста, только не...»

— О, он жив, — пробормотала Беллатриса, почти нежно проводя рукой по расслабленному лицу Драко. — Пока.

— Если ты его хоть пальцем тронешь... — слова заклокотали в горле с такой первобытной злобой, что Люциус сам не узнал собственный голос.

Она усмехнулась, довольно сверкнув глазами.

— Теперь тебе есть о ком беспокоиться, кроме меня, не так ли?

— Он же твой племянник! — прорычал Люциус. — Твоя кровь, твоя семья! Как ты могла столь вероломно предать его? Как ты могла предать Нарциссу?

— Этот никчёмный слабак бесполезен даже в качестве племянника! — свирепо заорала Беллатриса, бросившись к решётке. — Он — позорное пятно на моем роду! Ты — тоже, Люциус, и тебя вместе с твоим отродьем сотрут без следа! — она остановилась напротив так близко, что забрызгала капельками слюны его лицо.

— Умрёт он, и можешь попрощаться со своим драгоценным родом, бесплодная психопатка! — рявкнул в ответ Люциус.

У Беллатрисы от ярости побелело лицо.

Он понимал, что должен отступить. О, он на собственной шкуре испытал, что значит этот блеск в её глазах, но был так зол, что не сделал бы и шагу назад.

Сквозь прутья решётки Беллатриса вонзила палочку в его грудь с такой силой, что там наверняка образовался синяк.

— Круцио!

Люциус как подкошенный рухнул на пол, корчась в агонии. Боль вцепилась в его внутренности словно хищная птица когтями. Круциатус Беллатрисы был таким же как всё остальное в ней: по-варварски свирепым, до крайности неистовым, разрывающим на куски, так что Люциус не смог даже вдохнуть. Мир вокруг раскалился и стал ослепительно белым, а затем покраснел от боли.

Десять минут спустя, когда сознание к Люциусу вернулось, коридор оказался пуст. А ему оставалось только гадать… и волноваться.

☆★☆★☆★☆

«Вот и всё. Этим и должно было закончиться. Пришло время умирать. Месячная передышка, если её можно так назвать, подошла к концу», — сказала себе Гермиона.

Но даже это было лучше, чем та неизбывная тоска, что навевала камера шесть на шесть. Лучше, чем постоянный поток насмешек и голод; липкое внимание мужчин, наблюдавших, как она моется и пользуется «удобствами» (которых на самом деле здесь не было); злоба женщин, твердящих, что она уродливая, никчемная мелкая шлюха, и, прежде всего, лучше, чем изоляция ото всего мира. Гермиону убивало незнание того, что происходит за этими стенами.

«Жив ли Гарри? Рон? Остальные друзья и родственники? Что происходит на фронте?»

Она понятия не имела. И находилась полностью во власти гнусных людей.

Такова была плата за беспомощность. Гермиона не знала, чем себя занять, когда её лишили самостоятельности. Первую неделю она сопротивлялась изо всех сил, отвечая оскорблениями на оскорбления, заявляя о вере в друзей и правое дело, отказываясь выполнять то, что от неё требовали. Некоторые из тюремщиков просто откровенно над ней смеялись, другие лишь снисходительно ухмылялись, прежде чем применить проклятие.

Круциатус стал обычным и ожидаемым событием, что было ужасно само по себе, а в сочетании с явными лишениями, холодной и тёмной камерой, а также вечным голодом, способствовал тому, что Гермиона быстро выдохлась. Хуже всего оказалось то, что они даже не стали допрашивать её. Казалось, им вовсе и не нужна была никакая информация; очевидно, план Гарри по поиску Крестражей к этому моменту уже стал известен, а её захват и последующие пытки совершались исключительно из чистой ненависти и желания причинить боль.

Единственное, за что, пожалуй, стоило быть благодарной, так это за то, что до сих пор не случилось никакого физического издевательства: мужчины, хотя и угрожали, но никто из них не решился изнасиловать её. Она была, как сообщил ей старший Гойл, «слишком грязной». И Гермионе совсем не хотелось испытывать их терпение. Она понимала: подобные репрессии никогда напрямую не связаны с сексом. Речь здесь шла исключительно о контроле. И если тюремщики хотя бы предположили, что узница вышла из-под этого контроля, перестала подчиняться, Гермиона была уверена, что они не погнушались бы использовать и сексуальное насилие, лишь бы загнать её в угол. Фенриру Грейбеку, например, очень нравилось укрощать молодую строптивую плоть, по крайней мере он часто любил повторять это, когда приходила его очередь охранять: он расхаживал перед её камерой туда-сюда, проводя по прутьям решётки ногтями, больше похожими на когти.

Гермиона была измотана, но не сломлена, потому что понимала: на самом деле её персона не представляет для них интереса. Она стала насторожённой и бдительной пленницей, наблюдающей, выжидающей, редко отвечающей на оскорбления. Она была не настолько глупа, чтобы полагать, что хорошим поведением заслужит хоть что-то. Однако время шло, и Гермиона видела, чувствовала почти осязаемое облегчение, которое испытывали некоторые из её похитителей. Они явно ожидали, что узница будет вести себя намного хуже, и тогда им тоже придётся делать с ней гораздо более страшные вещи.

Таким образом, задумавшись однажды над этим, Гермиона смогла поделить Пожирателей Смерти на две группы. Члены одной из них, составлявшие большинство, без усилий переступали грань разумного, им нравилось причинять боль. Но были и те, кто не утратил способности видеть в ней человека, ребёнка, мало чем отличающегося от их собственных детей. Те, кто чувствовал вину. Те, у кого порой возникали сомнения.

Гермиона с самого начала понимала, что одних сомнений окажется недостаточно, чтобы побудить этих людей сделать хоть что-то. Проявления доброжелательности носили незначительный характер: дать лишнюю корку хлеба, повернуться спиной, пока она моется, молчать вместо оскорблений — эти люди слишком боялись Волдеморта, чтобы решиться на что-то большее…

Чья-то рука крепко сжала её предплечье, выдернув из раздумий. И это было ещё одно, пусть и незначительное, проявление участия. Своего рода невысказанное вслух: «Обрати внимание, девчонка, это важно, и, пожалуйста, веди себя тихо!»

Гермиона не могла осуждать их за эгоистичный характер подобной доброжелательности, потому что понимала: эти воспоминания будут преследовать их тоже. Эти люди оказались так же беспомощны, как и она, хотя и получали за это деньги, что было гораздо хуже.

Вспыхнувший внезапно свет ударил в глаза, пронзая голову иглой боли. Гермионе пришлось прикрыть веки, но даже сквозь их фильтр свет казался слишком ярким. Она слепо шла навстречу смерти, в чём была абсолютно уверена.

Те же руки рывком заставили её остановиться. Спустя ещё минуту глаза настолько привыкли к свечению, что Гермиона смогла их чуть приоткрыть. Стоило оглядеться вокруг, как её вдруг поразило осознание: за всё то время, что она провела здесь, подвергаясь пыткам, издевательствам и находясь в плену у Пожирателей Смерти, двое из них всегда отсутствовали. Как раз те, которые должны были стоять первыми в очереди мучителей.

Она ни разу до сего дня не видела среди Пожирателей ни Драко Малфоя, ни его отца.

Но сейчас Люциус находился здесь. Окружённый тремя закутанными в мантии Пожирателями Смерти, стоял на коленях с палочкой, прижатой к затылку, и выглядел ужасно. У Гермионы невольно дрогнули губы: Люциус выглядел так, словно, как и она, провёл в тёмной камере целый месяц.

Безысходность и отчаяние накрыли её с головой.

«Что же произошло за прошедший месяц? Что такого могло случиться, раз я стала свидетелем подобного?»

Знания всегда были её главным, совершеннейшим оружием, и, лишённая этого оружия, Гермиона чувствовала себя ужасно беззащитной.

Малфой даже не пытался сопротивляться. Как и Гермиона, которую тоже толчком в спину поставили на колени. Всё указывало на то, что казнят их вместе. Ирония судьбы казалась почти невыносимой.

Тёмный Лорд откашлялся, и гул шепотков растаял в тишине. Гермиона вскинула взгляд на одержимого паранойей волшебника. Она не испытывала страха и была рада этому. Быстрый, брошенный искоса взгляд в сторону подсказал ей, что Малфою не хватает её спокойствия: его грудная клетка ходила ходуном, а челюсти были крепко сжаты. Он явно злился.

«Жаль, — подумала она. — Я бы, наверное, хотела увидеть Малфоя, охваченного страхом. Наверное».

— Я много размышлял над тем, что с вами сделать… — произнёс Волдеморт.

Гермиона не была уверена, к кому именно он обращается — к Малфою или к ней — возможно, этот пассаж предназначался им обоим. Собственно, так оно и оказалось, судя по продолжению речи:

— …ибо ваши преступления прямо противоположны друг другу, — алые глаза вперились в Гермиону. — Ты, девчонка, — воровка чужой силы, несносная мошенница. Заурядный мерзкий паразит, пиявка, которая имеет наглость называть себя ведьмой.

В толпе Пожирателей Смерти послышалось одобрительное шипение. Гермиона же просто смотрела в немигающие потусторонние глаза, не желая больше бояться.

— Видите, как она пялится на тех, кто лучше её? — Волдеморт оскалился. — Мелкая дешёвая дырка, — он передёрнулся всем телом, как будто увидел перед собой нечто отталкивающее, а затем перевёл взгляд на Малфоя. — А ты, Люциус. Ты ведь должен был стать одним из лучших. Этот мир дал тебе всё: чистую кровь, знатное происхождение, магическую силу и социальное господство, интеллект, внешность, деньги... но ты всё равно стал неудачником. Самым жалким позором среди волшебников.

Снова послышался одобрительные шепотки, хотя Гермиона смогла расслышать разницу. Эти прозвучали вынужденно. Пожиратели соглашались с прозвучавшими словами, но потому, что этого хотел их Лорд.

Она поняла, что Люциуса выбрали козлом отпущения. Он должен стать примером, демонстрацией того, во что обойдётся неудача.

«Как же извращена мораль у этих людей. Да ведь они должны быть вне себя от радости, что потерпели такую неудачу: не смогли совершить зверство».

— Так что же с вами поделать? — Тёмный Лорд ухмыльнулся. — Смерть — слишком легко. Тюремное заключение и пытки не сработали. Оба вы столь же заносчивы, как и месяц назад, когда я только притащил вас сюда. Вот я и подумал как-то… что, если я позволю вам наказать друг друга?

Взгляд Малфоя обжёг её. Он длился долю секунды, но Гермиона увидела, как отчаянно Люциус жаждал искупления. Колкая дрожь страха прокатилась по её позвоночнику.

— Я придумал одну игру. Люциус, если ты выиграешь, то, возможно, заслужишь искупление. И, возможно, снова увидишь собственную семью. А ты, мисс Грязнокровка... если победишь ты… возможно, тебе позволят жить, — Волдеморт вновь ухмыльнулся. — Разве я не милосерден?

— Они не заслуживают вашего милосердия, милорд! — взвизгнула Беллатриса Лестрейндж.

— Чего они точно не заслуживают, так это моего времени и внимания, — презрительно фыркнул тот. — Иногда лучше всего позволить проблеме самой о себе позаботиться.

С этими словами он поднял палочку. Гермиона почувствовала рывок за скрутившиеся в клубок внутренности. Мгновение спустя окружающий мир исчез, и на провалилась в неизвестность.

☆★☆★☆★☆

Следующее, что она смогла ощутить, как её буквально подбросило в воздух. То, что, вероятно, было землёй, встретило её не слишком ласково. Гермиона попыталась открыть глаза, после чего мир вокруг поплыл.

Спустя бесконечно долгую минуту получилось сосредоточиться. И первым, что удалось разглядеть, оказался Малфой, который с искажённым от боли лицом корчился на земле в нескольких ярдах от неё. Пытаясь выровнять дыхание, он осторожно придерживал левую руку.

«Должно быть, это я на него свалилась».

Даже отсюда Гермиона могла уверенно сказать, что рука у него сломана. Сев, она попыталась сообразить, что же теперь делать. Интуиция шептала, что надо подойти к нему, попытаться помочь и, возможно, заключить какой-либо взаимовыгодный союз. В то время как разум подсказывал, что это будет непростительной глупостью.

Некоторое, довольно долгое время, она была словно парализована нерешительностью. Затем, призвав на помощь то ли мужество, то ли глупость, поднялась на ноги и нерешительно шагнула к Люциусу.

— Она сломана. Нам придётся соорудить что-то вроде перевязи.

Малфой открыл глаза. Они были влажными — без сомнения, непроизвольное проявление боли — но пылали негодованием.

— Нам? НАМ?! Нет никакого «нам», девчонка! — крикнул он, заставляя себя подняться на ноги. Прижав левую руку к телу, он попытался одёрнуть мантию. И вдруг его глаза расширились.

Пока Гермиона непонимающе пялилась, он полез в правый карман. В его ладони лежала волшебная палочка. У столь же поражённой Гермионы отпала челюсть.

«Нам оставили палочки? Волдеморт дал нам способ защититься? Что же тогда ожидает нас в этом месте?»

Она немедленно обыскала себя.

«Если он обнаружил палочку, у меня она тоже должна быть, верно?»

Но бешеный поиск по карманам и одежде не принёс результатов. У неё не оказалось волшебной палочки. Оно и понятно: зачем человеку, который считал её недостойной звания ведьмы, давать ей волшебную палочку?

Один взгляд на Малфоя сказал ей, что он тоже это понял. Значит, это и был тот самый решающий момент. А поскольку именно она только что, пусть и невольно, сломала ему руку, поводов для оптимизма у Гермионы не оставалось.

И Люциус не разочаровал. Его лицо залилось ненавистью, и он вскинул палочку.

— Мягкое приземление было последней любезностью, которую жизнь оказала тебе, — прорычал он.

Она отреагировала мгновенно: рефлексы были отточены постоянными столкновениями со смертью в прошлом году. Малфою же понадобилось время, чтобы решить, какое заклинание использовать (хотя подсознательно Гермиона чувствовала, какое из них первым придет ему на ум), и эта доля секунды стала ее единственной надеждой. Она бросилась к ближайшему укрытию.

Луч зеленого света ударил в куст, в который она только что нырнула. Листья вокруг скукожились, мгновенно уничтоженные проклятьем. Гермиона на четвереньках отползала назад, всё дальше и дальше углубляясь в заросли. Ветви рвали ей волосы и царапали кожу, но она почти не чувствовала: всё это было не так важно, как попытка убежать от мстительного волшебника.

В последний момент, почти выбравшись, она потянулась и ухватилась за одну из ветвей, прошептав заклинание, которому научилась на гербологии у профессора Спраут. Это была простая беспалочковая магия, предназначенная для восстановления проплешин в декоративном кустарнике. Раньше она использовала действие этого заклинания только на рождественской елке. Теперь же оно оказалось единственной преградой, что выросла между Гермионой и смертью.

Пока она пыталась отдышаться, кустарник расцвёл, быстро разрастаясь и окутывая её пышным коконом. Растения, должно быть, почувствовав экстренную срочность её призыва, стали такими густыми, что затмили свет, и Гермиона оказалась не в состоянии видеть дальше нескольких дюймов перед собой. Ей пришло в голову, что выбраться отсюда будет невероятно трудно, но это казалось неважным. Ведь теперь она находилась в безопасности.

☆★☆★☆★☆

Девчонка отреагировала как испуганное животное: исчезла прежде, чем он смог должным образом прицелиться. Он видел, куда она метнулась, даже слышал, как ломилась сквозь кусты, словно испуганный олень (которым, по сути, и была). К сожалению, к тому времени, как Люциус добрался до того места, где она нырнула в кусты, её и след простыл. Наглое отродье исчезло.

Малфой отступил и сквозь зубы втянул воздух. Рука теперь болела ещё сильней: он забыл придерживать её, пока бежал.

«В одном девчонка оказалась права: мне нужна перевязь. Стоп… У меня же есть волшебная палочка, так зачем мне тогда повязка? У меня должно получиться вылечить её».

Бросив последний взгляд на непроходимое безмолвие леса, он опустился на землю. Попытался стянуть мантию с повреждённой руки. Однако мантия не поддалась: конечность уже гротескно опухла. Тихо, но от души выругавшись, он положил сломанную руку на колени и направил на неё палочку.

Ничего не произошло. Боль не уменьшилась, ощущения, что рука выпрямляется, тоже не было. Ни-че-го. Раздраженный, Люциус поднёс палочку к глазам и внимательно осмотрел её. Не нашёл ни трещин, ни других изъянов. Не существовало абсолютно никаких причин, по которым заклинание не должно было сработать. Однажды он уже лечил сломанную кость: Драко как-то свалился с метлы...

Малфой закрыл глаза, отгоняя воспоминания.

«Нельзя сейчас думать о Драко».

Единственной задачей было убить Грязнокровку и унести ноги отсюда как можно быстрей. Только так он мог помочь сыну.

Полный решимости, Люциус снова направил палочку на руку.

«Если и на этот раз не сработает, значит палочка намеренно зачарована не выполнять исцеляющие заклинания. От Тёмного Лорда можно ждать чего угодно».

И оказался прав, подспудно не отвергая подобной возможности: заклинание не сработало и во второй раз. Итак, палочка позволяла нападать — что стало кристально ясно из того, как легко появилось смертельнное проклятие — но Люциус понятия не имел, сработает ли она в защите, и знал теперь, что себя исцелить не получится. Значит, он не мог позволить себе снова получить травму. Слава Мерлину, девчонка сломала нерабочую руку, и ноги остались целы.

Малфой отложил палочку в траву и принялся мастерить перевязь.

☆★☆★☆★☆

Гермиона ещё долго просидела в кустах. Она знала, что Люциус так и не двинулся с места: слышала, как он ругался себе под нос и пытался вылечить руку. Видимо, заклинание не сработало. Доставшаяся им одна на двоих палочка, не могла творить исцеляющие чары.

Значит, единственный способ выбраться отсюда — остаться целой и невредимой. Любая серьёзная травма могла стать для неё концом. Придется быть осторожной и надеяться, что сломанная рука Малфоя помешает ему достаточно, чтобы дать преимущество ей.

Когда в голове у Гермионы наконец прояснилось после выплеска адреналина, она задумалась, как теперь выбраться из кустарника. Растения так активно отреагировали на её заклинание, возможно, они поддадутся ещё раз? Гермиона дотронулась до большой ветки. Древесина под корой была свежей и упругой. Как сказала бы Спраут, податливой. Был шанс, что она послушается.

Гермиона шептала заклинания, молясь про себя, чтобы они сработали, как и первое, без манипуляции палочкой. Сначала кусты отказывались поддаваться. Но затем, медленно, начали расползаться в стороны.

На это ушёл почти час и все силы, что у неё имелись, но, когда все заклинания были произнесены и выполнены, заросли открыли для неё проход. Гермиона проползла через него и поразилась, насколько ровными и совершенными получились ветви. Они выглядели как бесконечные ряды ребер, защищавшие от любого внешнего нападения.

Итак, теперь Гермиона точно знала одно: растительная жизнь здесь откликалась на её призывы. Это оказалось несколько неожиданно, поскольку она никогда не являлась гением гербологии, как например Невилл. Гермиона была хороша в ней, как и во всём остальном, но гербология точно не стала лучшим её предметом. Слава Мерлину, она уделила внимание урокам и сохранила в памяти большую часть того, что могла предложить Спраут.

Приблизившись к знакомой полянке, Гермиона остановилась. Люциус до сих пор сидел на корточках, здоровой рукой и зубами пытаясь пристроить левую руку в импровизированную перевязь. Чтобы сделать её, он пожертвовал собственной мантией. Невольно Гермиона поймала себя на том, что надеется: ночью не будет холодно. Иначе он замёрзнет.

В этот момент Малфой вскинул голову. И осмотрел поляну с безошибочным чутьём охотника. Гермиона почувствовала, как кровь стынет в жилах, когда взгляд неземных голубых глаз остановился точно на ней.

Она непроизвольно схватилась за тот самый кустарник, готовясь вновь плотно нарастить его вокруг себя.

«Как я могла быть такой глупой?»

Но стоило Люциусу сосредоточиться на Гермионе, как его внимание привлекло ещё кое-что — какой-то неясный звук среди деревьев.

Секунда, и он уже стоял на ногах, нацелив палочку. В абсолютной тишине. Гермиона не решалась даже вдохнуть. Хотя вокруг было по-прежнему тихо, она слышала непонятные звуки так же отчётливо, как и Малфой: там, за границами поляны что-то двигалось.

☆★☆★☆★☆

Люциус стоял на поляне, напряжённо прислушиваясь. Он очень хорошо умел определять местоположение цели, за что ему следовало благодарить собственного отца и любовь к охоте. Конечно, Абраксас никогда безоговорочно не одобрял применение подобной тактики к магглам, но и одновременно не делал ничего, чтобы прекратить это.

Грязнокровку легко было обнаружить. Она думала, что спряталась, но её красный свитер виднелся среди ветвей кустарника. Если бы Люциус захотел, то мог бы выстрелить в неё заклинанием, но в данный момент не это стало его главной заботой. Что бы ни скрывалось в лесу, сейчас оно было важней. С глупой девчонкой Малфой и так мог справиться. Неизвестное представлялось ему гораздо более значимой угрозой.

Хотя он стоял, напряжённо застыв в течение трёх долгих минут, до его слуха не донеслось больше не звука. Что бы там ни скрывалось, оно исчезло... или тоже застыло, наблюдая за ним.

Охотясь на него.

Малфой тяжело дышал, быстро оглядываясь вокруг. Он хорошо знал, каково это — быть добычей.

Долгое время Люциус скрывался от Тёмного Лорда. Почти год. Забрал семью и сбежал спустя две ночи после побега Поттера и его друзей из Мэнора. Ставки были слишком высоки. Вся эта война вышла за самые широкие рамки, какие только он мог себе представить. Малфой был не против поддержать проект финансово или своим присутствием и разработкой стратегий на собраниях, но он вовсе не ожидал, что его отправят в тюрьму, лишат волшебной палочки и вынудят опасаться за жизни жены и сына.

Все это было слишком иррационально. Темный Лорд потерял вместо с душой и рассудок, цель волшебного очищения отошла на второй план по сравнению с его стремлением к власти. Как только хрупкая опора Люциуса в виде клановости оказалась потерна, у его семьи не осталось надежды на восстановление положения. Они стали не более чем пешками, расходным материалом. Это был только вопрос времени, когда их показательно отправят впереди всех, выталкивая в центр внимания, чтобы уничтожить руками противника.

Они бежали подземными ходами под Мэнором. Доступ к ним могли получить только те, кто принадлежал к роду Малфоев. Нарцисса смогла пройти, потому что Люциус и Драко провели её. Проходы вели в магически скрытое место неподалёку от Стоунхенджа. Там были припрятаны три метлы как раз на такой случай. Поскольку метлы хранились со времён прадеда Люциуса, они были старыми и летали медленно, но метла остается метлой.

Они пересекли Ла-Манш, и Люциус заметил, что к жене и сыну возвращается жизнь. На щеках Нарциссы появился румянец. Губы Драко вспомнили, как улыбаться. В памяти Люциуса воскресло кое-что иное, кроме ярости, адреналина и беспомощности. Он был не настолько глуп, чтобы верить, что они могут оставаться на одном месте достаточно долго, но свобода сладка, пусть даже они и вели кочевой образ жизни.

Девять стран, двенадцать городов и тринадцать домов скрывали их. В течение одиннадцати месяцев всё казалось идеальным. Затем, когда они готовились окончательно покинуть Европу, начало рушиться. Двенадцатый месяц превратился в затяжную игру в кошки-мышки.

Нарциссу поймали в Будапеште. Она притворилась, что находилась там одна. Люциус не мог оставить её, отдал Драко всё, что у него было (две волшебные палочки, обручальное кольцо и уменьшенный заклинанием мешочек с огромным количеством галлеонов) и приказал бежать как можно дальше. Он отправился за Нарциссой, прекрасно понимая, что идёт в ловушку.

Драко продержался в одиночестве ещё полтора месяца, а когда Пожиратели нашли его, сопротивлялся до последнего. Люциус тогда увидел сына впервые за шесть долгих мучительных недель: Драко был весь в синяках и крови, но даже в бессознательном состоянии всё ещё рычал. Люциус гордился им… насколько это вообще было возможно, ведь страх выжирал огромную дыру в его внутренностях.

Сейчас ему предоставили последний шанс. И хуже всего было то, что это оказался всего лишь шанс. Люциус с большой долей вероятности полагал, что если справится с заданием, победит Грязнокровку и вернётся, то только для того, чтобы увидеть, как в любом случае его семья умирает. Темный Лорд не обладал особой способностью прощать.

И всё же, ему ничего больше не оставалось. Даже самый ничтожный шанс спасти семью стоил того, чтобы бороться. И он будет бороться из последних сил, пока не выберется отсюда! Кем бы, чем бы ни было то, что наблюдало за ним… он не сдастся.

☆★☆★☆★☆

Гермиона не могла не впечатлиться лёгкостью, с которой Малфой исчез в лесу. К счастью, он удалялся от неё. Гермиона не сомневалась: он заметил её, но посчитал невидимого и незваного гостя более значимым злом и отказался пока от намерения убить её. Она могла только надеяться, что существо, находящееся где-то там, за пределами их нынешнего места обитания, вычислило Малфоя так же легко, как и он её.

Хотя, конечно, ярко-красный свитер мог иметь какое-то отношение к её быстрому обнаружению. До отправки сюда Гермиона не носила ничего подобного. Но по какой-то причине магия Волдеморта обрядила её в столь яркую одежду. Хотя, с чего бы этому психопату позволять Гермионе маскироваться? С таким же успехом он мог нарисовать мишень у неё на спине.

Она не смогла удержаться от желания проверить на всякий случай. Мишени на свитере не было. Но для того, чтобы прятаться в лесу, он оказался невероятно неподходящей одеждой. Гермионе пришлось его надеть: в нём, по крайней мере, было тепло. И, если ночи будут холодными, ей не придётся дрожать, как Люциус, в мятой белой рубашке.

Вздохнув, она выбралась из кустов и осмотрела себя. На одежде зияли прорехи, на коже — царапины. Причёска была в ужасном состоянии. Поморщившись, Гермиона вытащила из всклокоченных спутанных кудрей листья и веточки и отбросила в сторону. Успокоила себя тем, что всё-таки не в конкурсе красоты участвует. А потом без особого стыда признала, что Малфой в нём, вероятней всего, победил бы.

Что же теперь делать? Она понятия не имела, где находится и куда должна идти. Гермионе не нравилось бродить беззащитной. Не хотелось этого признавать, но лучшей идеей было последовать за Малфоем. У него имелась волшебная палочка. Если его выведут из строя, или он хотя бы секунду потеряет бдительность, Гермиона могла бы забрать её. И получить средство защиты, пусть даже пока не имеет представление, что делать дальше.

☆★☆★☆★☆

Девчонка следовала за ним. Но Малфоя это совершенно не волновало. Он всё равно оставлял по пути метки, чтобы хоть как-то ориентироваться. Кроме того, добычу легче всего убить, если она по собственной глупости предпочитает оставаться поблизости.

☆★☆★☆★☆

Малфой знал, что Гермиона следует за ним, но ничего не предпринял по этому поводу. Даже продолжал оставлять короткие синие отметины на деревьях, проходя мимо. Это была одна из старейших, описанных в одной книге стратегий, чтобы не заблудиться.

Похоже, он обладал неплохим чувством направления. То ли из-за какого-то инстинкта, которого у Гермионы не было, то ли из-за применённого заклинания, он, казалось, добился какого-то результата: они ещё не наткнулись ни на одну из поставленных им ранее меток. Оставалось выяснить, направлялись ли они из леса или углублялись всё дальше в него.

Тут шагавшая Гермиона слегка прищурилась. Она могла бы поклясться, что только что видела одну из его меток, но та исчезла прямо на глазах.

«Возможно, я устала больше, чем думала».

☆★☆★☆★☆

Он уже должен был куда-то прийти. Возможно, это было очередным наказанием. Возможно, он застрял здесь, чтобы вечно скитаться в поисках искупления, которое никогда не наступит, и обязательно в компании с невыносимой Грязнокровкой. Это казалось подходящим проявлением мстительности Тёмного Лорда.

Люциус больше не слышал и не видел в лесу то существо. Возможно, он был параноиком, и там, действительно, всего лишь бродило чрезмерно любопытное животное, но почему-то он сомневался в этом. Он будет держать свои органы чувств в тонусе и надеяться, что сможет избежать встречи с этим… чем бы оно ни было.

☆★☆★☆★☆

Теперь Гермиона была уверена, что у нее не галлюцинации. Его метки-чёрточки исчезали . Не просто исчезали, но казалось, превращались во что-то другое. Она как раз остановилась и смотрела на одну, чтобы убедиться.

Синяя полоса на стволе дерева начала пузыриться. Постепенно теряя цвет, становила белой, а затем и вовсе отвалилась от дерева. Гермиона наклонилась посмотреть, во что та превратилась. Предмет, который она подняла, был мягким и пористым. Повинуясь внезапному порыву, она поднесла его к носу.

Желудок скрутило спазмом, совершенно неожиданно напомнившим, что она давно ничего не ела. Потому что это был хлеб!

«Синие полосы превращались в кусочки хлеба. А их, скорей всего, съедали животные, обитавшие в этом лесу, тем самым уничтожая любые следы меток».

Не успела Гермиона подумать об этом, как на неё спикировала птица и вырвала из рук кусочек хлеба. Гермиона подпрыгнула, с трудом подавив крик. Птица уселась на ближайшую ветку и на глазах у неё проглотила хлеб. Затем у наглой твари хватило нахальства усесться там со всеми удобствами, распушить перья и выжидательно уставиться на Гермиону.

Которой дорого обошлось минутное замешательство.

— Почему ты следишь за мной?

При звуке его голоса по телу пробежали ледяные мурашки. Гермиона храбро обернулась. Другого выхода не было.

— Потому что у тебя есть волшебная палочка, — честно ответила она. — Разве ты поступил бы по-другому, поменяйся мы местами?

— Это не имеет значения, — Малфой поднял вышеупомянутую палочку.

— Твои метки исчезают, — выпалила Гермиона, надеясь отвлечь его. — Они превращаются в кусочки хлеба, которые съедают животные. Ты уже проходил здесь.

Взгляд Люциуса метнулся к птице, которая теперь прихорашивалась. К её темному оперению прилипла ярко-белая крошка. Гермиона на мгновение была очарована тем, как много смогла увидеть в глазах Малфоя за те несколько секунд, пока тот, забывшись, потерял бдительность: он напряженно думал, разрабатывая следующий план действий. Гермиона не знала этого, но выглядела почти так же, когда ей предлагали загадку, которую она не могла разгадать сразу.

— Здесь водятся не только животные, — тихо произнёс он.

Словно этого и дожидаясь, по позвоночнику скользнул холодок интуиции. Гермиона что-то почувствовала. Оно было близко и наблюдало. Малфой замер, держа палочку в руке с удивительной, почти женственной грацией. Он чувствовал то же самое.

☆★☆★☆★☆

Уже знакомое ощущение преследования снова настигло Люциуса. Неизвестное нечто играло с ними. Ему было знакомо нервное возбуждение от пребывания на «правильной» стороне и сопровождавший его прилив опьяняющей власти. Он помнил, как сильное ему всё это нравилось когда-то. Больше нет, потому что никак не получалось изгнать из головы воспоминания о борьбе с неизбежным. Он мог думать только о мучительных минутах перед тем, как Нарциссу поймали в Будапеште, и о том, что согласился бы на что угодно, лишь бы уберечь её от опасности. Такого рода отчаяние и страх были для него в новинку. И то, и другое ужасало.

Стоящая напротив девчонка обладала превосходной чувствительностью. Она заметила чуждое присутствие быстрей него, пусть и всего на секунду. Как бы сильно это ни раздражало, она действительно была ведьмой, потому что только они могли чувствовать подобное… не говоря уже о том, что в этом незнакомом мире у него осталась единственная возможность обрести союзника. Неразумно убивать свой единственный шанс, пусть даже этот шанс тоже был его врагом.

Исключительные обстоятельства иногда заставляли врагов объединяться. И если уж так складываются обстоятельства, всегда лучше найти кого-то, с кем можно выступить единым фронтом. Не следует действовать слишком поспешно или основываться только на убеждениях. В убеждениях Люциуса логика отсутствовала довольно давно, и это привело его к тюрьме, пыткам, плену и сожалениям.

Он знал, безумие — это когда человек раз за разом совершает одно и то же действие, ожидая разных результатов. Малфой не был безумцем. Он обладал способностью менять образ мыслей, даже если это было крайне неприятно.

Думать о девчонке как о ком-то ином, кроме как мерзкой Грязнокровке, которая украла магическую силу у того, кто был более достоин, казалось отвратительным. Однако, если применить логику, не находилось правдоподобного объяснения тому, как магглорождённые «крали» магию. Их родители-магглы на такое точно способны не были, и тем более нелепым казалось предполагать, что ребёнок десяти-одиннадцати лет мог замыслить подобное.

Никто не мог объяснить, откуда в этой девчонке взялась магия, но она в ней была, к тому же сильная. И, если руководствоваться только логикой, это оказалась достаточно веская причина, чтобы оставить её в живых. Как бы сильно Малфой ни хотел покончить с ней по множеству причин (например, при мысли, что она так же хороша, как и он; компетентна, но нечиста; разрушает его мир; побеждает его сына; ломает ему чёртову руку!), логика сводила это желание на нет.

В сломанной руке запульсировала боль, и Люциус поморщился. Что ж, логика свела на нет большую часть поводов убить её, но не все. Перелом на самом деле доставлял ему весьма неприятные ощущения.

☆★☆★☆★☆

Гермиона была настолько поглощена ощущением того, что за ней наблюдают, и размышлениями о том, кто наблюдает, что почти забыла о более очевидной угрозе. Краем глаза она заметила, как пошевелился Люциус, и напряглась. Возможно, лучшим было бы, если бы он её попросту убил прямо сейчас. Смертельное проклятие безболезненно, по крайней мере, так говорили… но, возможно, так говорят всем пострадавшим семьям, чтобы облегчить горе.

Его лицо потемнело. Гермиона была уверена, что смерть уже ждёт своего часа на его губах. Дерзко выпрямившись, насколько смогла, она вдёрнула подбородок. Даже если придётся умереть, то уж никак не запуганной фанатиком.

— Это как раз то, чего он добивается, — сказала Гермиона. — Он будет смеяться, когда ты убьёшь меня, но, когда его ловушка убьёт тебя, он будет просто хохотать. Не притворяйся, что ты не понимаешь этого.

Малфой молчал, вытянув руку с палочкой, направленной ей в грудь.

Гермиона сгорала от желания узнать, что такого он натворил, раз его выкинули сюда вместе с ней; благодаря чему стал настолько недостойным, что его отправили в ад с Грязнокровкой. Хотя это было не так уж важно. Что на самом деле имело значение, так это то, действительно ли Люциус настолько отчаянно хотел искупления? В таком случае он казался ничем не лучше Беллатрисы. Вот только… Гермиона мало что могла сказать о нём положительного, однако, Малфой, по крайней мере, здесь доказал, что был тихушником и расчетливым фанатиком, но никак не вопящим безумцем. Теплилась у неё слабая надежда на первое.

Кажется, постепенно он склонялся именно к этому пути. Раньше в гневе он был скор на расправу и готов убить её за совершенно случайный перелом руки. Теперь, когда она смирилась и стояла перед ним беззащитная, он ждал. Ждал, ждал и ждал… С непроницаемым лицом, пугающе пустыми глазами, погружённый в собственные мысли.

Затем, после напряжения, длившегося столетие, а уместившегося в одну минуту, Малфойопустил палочку.

—Я не буду тебя защищать, — лаконично бросил он. — А если попытаешься отобрать мою палочку, убью тебя.

Он развернулся, взметнув светлыми волосами, и ушёл. Гермиона ошеломлённо застыла на месте. Его чувства однозначно не были добрыми, но значение имели оставшиеся невысказанными слова:

«Я не убью тебя только за то, что ты существуешь».

Судя по её опыту, это был большой прорыв для любого Пожирателя Смерти.

Сердце бешено колотилось о ребра от осознания того, что её собственная смерть зависела от каприза двух мужчин. Ни один из них не отличался ни открытостью взглядов, ни доброжелательным и деликатным поведением. Однако у Люциуса была одна существенная черта, которой не хватало Волдеморту.

У Малфоя всё ещё оставалась душа, ну, или что-то похожее на неё.