Дракон в реке (джен)

Иошими вышивала на поясе для своего косодэ жёлтого дракона из Великой реки. Драконы появились в Акора Лмар незадолго до рождения Иошими — должно быть, её покойная матушка в то время уже носила её под сердцем. Драконы растопили вековой лёд Великой реки и вновь дали людям возможность заниматься земледелием, как это было в стародавние времена.

Никто толком не знал, откуда появились драконы — всего их было восемь: один жёлтый, два белых, два чёрных и три красных, — но их почитали спасителями и благодетелями человека. И им поклонялись.

Драконов почитали за ками рек и озёр. Они жили в этих реках, они питали реки своим огнём, призывали дождь и охраняли урожай. Они были мудры и добры. Они чувствовали помыслы сердец людей, что к ним обращались за помощью, и одаривали добрых просителей своей милостью, а злым воздавали по справедливости — во всяком случае, именно так о них говорили.

Иошими родилась в год, почитаемый годом жёлтого дракона, и, стало быть, имела право носить его изображение на поясе. Покойная матушка как-то говорила, что человеку, рождённому в такой чудесный год, должна всюду сопутствовать удача. В жизни Иошими действительно оказалось множество чудесных, удачных стечений обстоятельств — можно было даже сказать, что сама её жизнь представляла собой одно большое стечение обстоятельств.

Только вот сначала Иошими никак не могла этого понять.

В Городе цветов Иошими оказалась в пять лет — двумя неделями позднее смерти своей матушки при очередных родах. В Городе цветов было лучше с едой, чем дома — во всяком случае, свою порцию риса Иошими получала исправно ещё тогда, когда только постигала всё мастерство своей профессии, ещё ни медяка не принося хозяйке того домика, где оказалась. А после постепенно и как-то совсем незаметно пришли и шёлковые одежды, и лучшие кушанья, и сон до полудня, а кожа на руках стала возмутительно нежной. В Городе цветов царили жёсткие порядки, но привыкнуть к ним оказалось довольно легко — по сути, в этом обособленном от всего мира местечке не терпели только нерях, лентяек и откровенных лгуний.

В шестнадцать лет, в год вступления в «возраст», Иошими стала вышивать на своих поясах дракона — чаще жёлтого, но иногда красного или чёрного, если того хотелось. Белого женщинам не следовало носить на своей одежде. Белый был мужским цветом.

Неподалёку от Иошими сидел хромой Музыкант (так она его называла, не зная его имени) — этот человек обыкновенно появлялся в Городе цветов раз в три-четыре зимы и оставался до самой весны — и сосредоточенно возился со своей лютней, как матушка-хозяйка называла этот музыкальный инструмент с далёких западных земель, отдалённо напоминающий биву.

В юности Иошими всегда тайком подглядывала за ним — из чистого любопытства, разумеется. А иногда, притаившись в уголке, слушала его истории, что он поведывал матушке-хозяйке или старшим сёстрам. Он помнил множество историй — о бесстрашных воинах, о чудищах, о крылатых бессмертных созданиях... Должно быть, часть из этих историй он придумывал сам — Иошими не верила, что они могли произойти в действительности. Но некоторые истории Музыкант рассказывал так, словно они оставили незаживающую рану в его сердце. Эти появились только в это его появление — в их домике он появился три недели назад, ровненько в день осеннего равноденствия.

О выдумках не рассказывают с таким выражением в глазах — Иошими была в этом совершенно уверена.

Музыкант был не слишком-то похож на мужчин, с которыми Иошими — и кто-либо ещё из женщин Города цветов — обычно имела дело. В первую очередь, вероятно, от того, что этот человек был чужеземцем. Во вторую, должно быть, от того, что повидал он на своём веку гораздо больше, чем многие.

Кожа Музыканта была несколько светлее, чем у кого-либо здесь, а лицо, глаза и нос имели несколько иную форму. Держался он несколько забавно — должно быть, дело было в том, что он, почти не видя юкских мужчин, но, очевидно, не желая показаться чересчур странным, старался подражать поведению жительниц Города цветов. А в говоре Музыканта присутствовали некоторые звуки, каких Иошими больше нигде не слышала. Да и название их земель — Акора Лмар — он произносил так странно, что большого труда стоило не рассмеяться.

Музыкант был странно одет. Из запашной одежды у него был лишь старый и на вид очень тёплый плащ, сохранившийся, должно быть, ещё с того времени, когда ещё не появились драконы (о драконах он очень любил рассказывать, но иногда, чересчур разговорившись, вдруг с грустной улыбкой замолкал, словно вспоминая что-то, а потом и вовсе тушевался, извинялся и стремился исчезнуть в своей крохотной комнатке на втором этаже). На плаще были вышиты серебром диковинные узоры. Всё его имущество составляли лишь лютня, старенький холщовый мешок, в котором помещались несколько свитков, запасной комплект одежды (всего их у него всегда было при себе два — тот, что уже был на нём, и тот, что лежал в мешке), да пара-тройка зачерствевших лепёшек.

Музыкант хромал и сильно мучился от боли в ногах, и особенно это проявлялось в преддверии холодов. Как-то Иошими случайно подслушала разговор двух девочек-служек о том, что он по несколько раз в день промывает раны на своих ногах и мажет их какой-то вонючей мазью из маленького горшочка, носимого им обыкновенно за пазухой, после чего обматывает чистыми тряпками. Увидев Иошими, девочки смутились и тут же замолчали.

Но самым главным и самым удивительным было то, что Музыканту, единственному из мужчин, было позволено не то что изредка бывать, но и жить в доме матушки-хозяйки, как её обычно называли, рядом с женщинами из их заведения. Других мужчин в дом никогда не пускали — с ними надлежало видеться за пределами дома, в специально отведённых для этого в Городе цветов местах. Появление мужчины — или хотя бы и маленького мальчика — даже на пороге считалось непозволительным.

Как и все новые люди — или, скорее, редко появляющиеся — в Акора Лмар, Музыкант просто не мог не привлекать к себе внимания, чем, казалось Иошими, нередко бессовестно пользовался, улыбаясь всем подряд столь лучезарно, что на сердце у многих становилось теплее.

В этот раз Музыкант держался более закрыто и обособленно, чем обычно — казалось, в душе его поселилась глубокая скорбь, и он никак не мог пережить её, выплакать (он и не плакал никогда на памяти Иошими, предпочитая посылать трогательные в своей ласковости и мягкости улыбки и топить боль в саке). Он почти ни с кем не разговаривал, хотя в предыдущие встречи был на ужас говорлив, и открывал рот лишь тогда, когда ему следовало развлекать клиентов всякими балладами.

Иошими по обыкновению наблюдала за Музыкантом украдкой. Ей, впрочем, думалось, что он замечал её беглые взгляды из-под сени ресниц всякий раз, когда он оказывался неподалёку. Не мог не замечать. Что-то в его виде говорило об этом Иошими, но сама она никак не могла сообразить, что именно.

Ей нравилось наблюдать. Замечать какие-то мелочи и запоминать их, чтобы и в следующий раз замечать их. Ей нравилось смотреть — безмолвно и безмятежно, словно на деревья, горы или реку. Но заговорить с Музыкантом — о, это было подобно разговору с солнцем или ветром. В этом никогда не было смысла.

Иошими сделала ещё два аккуратных стежка.

— Я ведь для вас — что диковинный зверёк, не так ли? — услышала она немного охрипший голос Музыканта, и, вздрогнув от неожиданности, едва не уколола себе пальцы иголкой.

Иошими подняла на него глаза и немного смутилась. Она не знала, как ей стоит отвечать на этот вопрос.

Музыкант улыбнулся и отложил в сторону свою лютню.

— Не отрицайте! — сказал он с какой-то отчаянно весёлой, словно пьяной, улыбкой. — Прошу вас — не отрицайте! Это, право слово, именно так — вы смотрите на меня всё время с нашей первой встречи, и порой ваши взгляды выдают ваше замешательство. Все чужеземцы поначалу кажутся диковинными зверьками, мне ли этого не знать, и я прошу вас не смущайться этой мысли — чужеземцы не так едят, не так говорят, не так двигаются! Словом — случайно нарушают половину правил приличия. Но, право слово — что я делаю не так?

Музыкант поднялся на ноги и с проворностью, удивительной для хромого человека, подошёл к Иошими. Она вдруг подумала, что он вообще порой двигался удивительно быстро, пусть и заваливаясь при ходьбе на одну ногу — словно за всю свою жизнь (Музыканту едва ли было меньше сорока, судя по тому, что говорила о нём матушка-хозяйка) он привык убегать.

Иошими отложила шитьё в сторону и сама поднялась на ноги, почувствовав в этом необходимость. И только теперь вспомнила, насколько высок был этот человек, которому всякий раз приходилось нагибаться, чтобы войти в их маленький домик — Иошими едва доставала макушкой ему до плеча.

Музыкант смотрел Иошими прямо в глаза, и ей становилось от этого не по себе. Она тут же отвела взгляд, сильно смутившись, и стала разглядывать дощатый настил у себя под ногами. В манерах, в речи, в движениях Музыканта не было ни капли смирения или почтения — ни истинного, ни показного. От этого не могло не стать неловко — в Городе цветов приучали к почтению к людям, что проявлялось во всём внешнем виде, от макушки до кончиков пальцев на ногах, в каждом неспешном слове, в каждом выверенном годами движении.

— Мужчины Акора Лмар двигаются и говорят иначе, чем вы, — сумела всё-таки выдавить из себя Иошими и тут же пожалела о своих словах, подумав, что этим могла его оскорбить.

Музыкант хотел что-то ответить, но посмотрев на неё, лишь усмехнулся и, с улыбкой почти издевательски откланявшись перед Иошими, удалился.

До начала зимы Иошими почти не пересекалась с Музыкантом наедине, увязнув в заботах и делах по самую макушку — ей удавалось видеть его лишь мельком. Он по-прежнему развлекал их клиентов игрой на своей лютне да балладами о храбрецах, сказочных существах и прекрасных девах. Он по-прежнему появлялся в их доме под утро и, если матушка-хозяйка не приводила к нему девочек для обучения игре на музыкальных инструментах или танцам, что-то писал гусиным пером, а после прятал в свой холщовый мешок.

У Иошими и самой прибавилось забот — болела бабушка. Матушка-хозяйка, с грустью качая головой, твердила — бабушке осталось недолго.

Это означало начало перемен — матушке-хозяйке придётся поторопиться и выбрать себе в приемницы самую успешную из работающих здесь девушек. Иошими была готова принести ками молитвы, чтобы это только не оказалась Амэя — вздорная и вспыльчивая, словно лесной пожар.

В первый день зимы Иошими сумела выкроить время, чтобы выбраться к алтарю в центре Города цветов, и вознести молитвы, чтобы матушка-хозяйка выбрала своей приемницей Макото — поборницу справедливости и безукоризненной честности. Макото, на взгляд Иошими, подходила лучше всего — она была в меру строга, в меру властна и безупречно справедлива ко всем.

У алтаря на специальных глиняных дощечках писали имя ками, к которому была обращена молитва, а затем погружали эту дощечку в молоко, эфир, воду или масло — в зависимости от того, к какой стихии относили ками, молитва к которому возносилась. Ками, что относились к стихии пустоты, не поклонялись. Они считались вестниками смерти и разрушения. У ками пустоты были белые или светло-светло-серые глаза, в которых ничего не отражалось. Ками пустоты вечно страдали и вечно приносили страдания другим — вольно или невольно.

Иошими всегда писала на дощечке «Иметэцио», как в Акора Лмар прозвали жёлтого дракона — ками воды. Окунать свою дощечку ей всегда приходилось в глубокую чашу с водой.

Музыканта она обнаружила сидящим на мосту и с ленцой наблюдающим за проходящими мимо женщинами и спешащими по поручениям девочками. Привычной лютни при нём не было. Музыкант улыбался, и в улыбке этой Иошими чудился некий душевный надлом.

Она подошла к нему, сама не понимая, что именно заставляет её делать это.

— Не думал, что вы когда-либо снова захотите со мной говорить! — усмехнулся Музыкант. — Мне показалось, вы были не слишком-то обрадованы нашим общением в прошлый раз.

Иошими мягко улыбнулась, стараясь унять дрожь, что появлялась в её ногах при всяком взгляде светло-серых глаз этого человека. Перстень на пальце Музыканта в лучах зимнего солнца блестел как-то особенно ярко. Это отчего-то пугало Иошими. Да Музыкант опасен — вдруг подумала она. Он привык убегать, а перстень на его руке явно не подходил по статусу человеку, чья жизнь прошла в странствиях и побегах. Как подобная драгоценность могла достаться бродячему артисту? Сейчас — без привычного роскошного кимоно за пределами маленького родного домика — Иошими особенно остро чувствовала свою беззащитность и сурово ругала себя за потакание сиюминутному порыву, из-за которого она подошла к нему сейчас.

— Вы тогда застали меня врасплох, — ответила Иошими кротко. — Я вышивала дракона на своём поясе.

Любой человек из Акора Лмар или окрестных земель понял бы, что это означало. С равным успехом можно было сказать — «вы прервали мою молитву». И это означало хотя бы обязательные извинения. Но Музыкант был иноземцем. Он не понимал.

— Не хотите прогуляться? — спросил Музыкант с привычной улыбкой. — Погода стоит прекрасная.

Иошими почувствовала, как заледенели от страха её руки. Она почти механически поклонилась, как того требовали правила приличия.

— Я ещё собиралась помолиться, — сказала Иошими. И снова поклонилась, а потом поспешила прочь, привычно семеня.

Музыкант глядел ей вслед и усмехался.

Бабушка требовала к себе всё больше внимания Иошими — других девочек, девушек и женщин, кроме Иошими и матушки-наставницы, бабушка гнала прочь, не желая, чтобы они прикасались к ней лишний раз.

Бабушка была слаба. Теперь она совсем не поднималась с постели. Её лицо, жёлтое, испещрённое тысячей глубоких морщин, то искажалось от боли, то замирало от невыносимой слабости. Со стороны могло показаться — в далёком прошлом те дни, когда в железной хватке она держала всех жительниц этого дома. Но все здесь знали — она ещё держит всё под своим неусыпным взором. Она всё ещё повелевает здесь. И власть её закончится лишь с её последним вздохом.

Иошими знала, что когда-то давным-давно бабушка блистала в Городе цветов, и едва ли не каждый мужчина, что посещал это место, был готов отдавать любые деньги за одну ночь, проведённую с ней. Тогда давно бабушка была красива, изящна и молода — должно быть, не старше самой Иошими. Тогда бабушка красиво танцевала, пела и носила меха — в то время в Акора Лмар и во всём мире было страшно холодно. Тогда красивые ткани пользовались гораздо меньшей популярностью.

Чуть позже, перед самым появлением драконов, в Городе цветов блистала и матушка-хозяйка.

Теперь блистала Амэя.

Бабушка теперь совсем плохо ела и плохо спала. Дверь в её комнату теперь никогда не задвигали, даже ночью, чтобы у неё была возможность со своего места с царственным видом наблюдать за всеми. Не так давно ещё минули дни, когда бабушка могла избить своей клюкой какую-нибудь нарушительницу местных законов, и девочки всё ещё боялись её, словно огня — кроме, разве что, четырёхлетней озорницы, совсем недавно появившейся под их кровом.

Иошими кормила бабушку, палочками поднося еду прямо к её рту, когда неподалёку от её комнат появился Музыкант. Он казался уставшим и разбитым, но привычно улыбнулся и поклонился бабушке, тут же, не дожидаясь её на то разрешения, удалившись в свою комнату.

Иошими почувствовала, как костлявые старушечьи пальцы больно сомкнулись на её руке, и едва не выронила палочки и тарелку, которую держала в другой руке. Одним взглядом бабушка приказала Иошими наклониться к ней так, чтобы она могла сказать ей что-то на ухо.

— Он — ками пустоты, я точно знаю — посмотри в его страшные глаза, и сама в этом убедишься, — прошелестела бабушка почти беззубым ртом. — Остерегайся его, милочка. Уж не знаю, зачем Мэйно его привечает под крышей нашего дома, но остерегайся его.

Сердце Иошими, суеверной, как и многие девушки, появлявшиеся в Городе цветов из деревень, снова сжалось от ужаса, и забилось, словно птичка, пойманная в сеть. Иошими была готова броситься наутёк — бежать, из Города цветов, подальше от этого непонятного, пугающего человека, который, если уж так подумать, вполне мог оказаться ками пустоты: много ли Иошими знала иноземцев в Акора Лмар?..

Только вот бежать было некуда.

Иошими дождалась, пока бабушка отпустит её руку, и снова принялась кормить её. И если сохранять — с огромным трудом — спокойное выражение лица у Иошими ещё кое-как получалось, то унять дрожь в руках никак не удавалось.

— Дурной ты человек, Торда-хан! — услышала Иошими насмешливо-укоризненный голос матушки-хозяйки, когда спускалась вниз.

Иошими притаилась и прислушалась. Совесть почти не мучила её за это.

— Что есть — дурной! — надрывно рассмеялся какой-то мужчина за стеной, и лишь каким-то чутьём Иошими смогла понять, что это был именно Музыкант — настолько другой был голос. — Но ведь не обижу — ни тебя, ни старуху, ни девчонок твоих, и ты это знаешь, Мэйно.

Иошими услышала его шаркающую походку, постукивание матушкиных пальцев по столу...

— Она ведь считает тебя ками пустоты! — задумчиво произнесла матушка-хозяйка и тут же усмехнулась. — Хорош же из тебя ками, Торда-хан!

— Никуда не годится, — согласился Музыкант. — Ками не заходятся кашлем и не хромают — таких проблем у них никогда не бывало.

Больше Иошими, окончательно струсившая, ничего не услышала — она бросилась подниматься по лестнице обратно, в комнату к задремавшей бабушке. Прогнать кого-либо оттуда сейчас, пока бабушка была ещё жива, едва ли хоть кто-нибудь посмел бы.

Под утро Иошими приснился жёлтый дракон, плывший по реке. Дракон сверкнул из-под воды своими фиолетовыми глазами и словно усмехнулся. И в усмешке этой было что-то нехорошее и знакомое.

Беду следовало почувствовать заранее. Должно быть, всё было ясно уже давно. И можно было ещё что-то исправить, предупредить... Только Иошими ничего не видела, не замечала. Не замечали и матушка-хозяйка, и бабушка, и Амэя с Макото, ни девочки, ни служанки. И исчезновение девятилетней Норико стало для всех неожиданностью и настоящим ударом. Даже Музыкант казался взволнованным — называть его по имени, названному матушкой-хозяйкой и подслушанному несколько дней назад, Иошими не решалась даже в мыслях. Впрочем, имя ли это было? «Торда-хан» означало лишь «господин странник», едва ли Музыканта могли в самом деле так звать.

Матушка-хозяйка кривилась и презрительно цедила — сбежала. И называла Норико неблагодарным созданием. Амэя, зло усмехаясь, замечала, что в таком случае едва ли можно было позавидовать участи этой глупой девчонки — за пределами Города цветов её в конечном счёте могла ожидать лишь голодная смерть. Бабушка, узнавшая о случившемся, лишь твердила о бесцветных глазах ками пустоты, поселившегося в их доме и принёсшего им беду. Макото качала головой и сомневалась — сбежала ли Норико из Города цветов сама или кто-то её на это надоумил. Музыкант молчал и задумчиво теребил камень на своём перстне.

Иошими не знала, что ей думать.

Норико казалась обычной. Она была напугана переменами в своей жизни — всего пару месяцев назад её продали в Город цветов, — но почти не нарушала спокойствия обитательниц этого дома, покорно выполняя возложенную на неё работу. Она немного общалась с другими девочками, скучала по дому — и порой плакала по ночам, вспоминая, должно быть, свою семью и свой родной дом. Но в этом не было ничего необычного — Иошими и сама плакала первое время. А потом как-то привыкла. И даже чувствовала себя благодарной судьбе.

Макото считала — нужно организовывать поиски Норико, пока девчонка не ушла непоправимо далеко. Макото настаивала — девятилетняя Норико едва ли в полной мере осознавала, как подводит она своим глупым, бессмысленным побегом всех своих новых сестёр. Макото объясняла это матушке-хозяйке тем своим соображением, что девчонка, какой бы неблагодарной она не была, всё же заслуживала если не второго шанса, то хотя бы жалости. Макото оказалась так убедительна, что поиски вскоре действительно начались.

Макото и Амэя отправились искать Норико в сторону от западных ворот, Музыканту и Иошими досталось северное направление — из Города цветов можно было уйти лишь через северные или через западные ворота. Южные всегда запирались и стереглись, а восточные теперь ремонтировали, и уйти через них незаметно не представлялось возможным.

Музыкант молчал всю дорогу до северных ворот и словно обдумывал что-то. Он то вырывался вперёд Иошими, то отставал. Походка его казалась ещё более странной, чем обычно.

— Я не думаю, что эта девочка сбежала, — наконец, сказал Музыкант, поравнявшись с Иошими.

На её вопросительный взгляд он усмехнулся.

— Я всю свою жизнь провёл в бегах, — заметил Музыкант почти равнодушно. — Тешу себя надеждой, что научился выделять из толпы людей, способных решиться на побег. Вот вы неспособны. И Мэйно. И Амэя. Вот Макото, пожалуй, способна. Только не видит в этом смысла.

Выйдя за ворота, Музыкант облокотился об ограду на мостике, переброшенном через неглубокий ров, окружавший Город цветов со всех сторон — словно крепость из древних сказок.

Иошими не нужно было даже подходить к Музыканту ближе, чтобы услышать его дыхание сбилось, а на щеках его выступил не вполне хороший румянец. На его почти мёртвенно-бледном лице, едва ли нормальном для человека, большую часть жизни провёдшего в странствиях, это смотрелось едва ли не жутко. Иошими смотрела на него издали, не решаясь сделать хотя бы лишний шаг. Этот человек — после подслушанного разговора она уже не верила, что он может оказаться проклятым ками — всё ещё внушал ей опасения, даже учитывая всю ту жалость, которую она к нему теперь испытала.

Иошими так и простояла немного в отдалении, пока Музыкант пытался отдышаться. Она не знала наверняка — не стоит ли ей броситься ему на помощь. Только вот разве Иошими могла хоть чем-то помочь?

Наконец, ему стало лучше. Иошими почти с облегчением наблюдала, как разгладились немного глубокие морщины на его лице, как из всего выражения исчезла боль.

— Пойдёмте к реке, — вздохнул Музыкант, проведя рукой по своим спутанным тёмным волосам. — Я умею немного гадать, но для этого мне нужно спуститься к реке.

Иошими покорно последовала за ним, про себя молясь лишь о том, чтобы этот человек не оказался истинной причиной исчезновения бедной Норико — эта мысль пришла ей в голову только после этого предложения. Иошими мысленно благословила бабушку, заставившую её спрятать за поясом кинжал. Едва ли, впрочем, он смог бы помочь Иошими в том случае, если Музыкант на самом деле захотел бы её убить.

Путь к реке был неблизким — пришлось долго идти. Музыкант хромал, подволакивая ногу. Иошими шла чуть бодрее, но и ей эта дорога давалась нелегко.

Когда они спустились, Музыкант почти рухнул на колени совсем рядом с водой, и тут же снял с пальца перстень, который спрятал за пазуху.

— Не кричите и не делайте резких движений, — приказал Музыкант, не оборачиваясь к Иошими, и она вдруг подумала, что такого холодного голоса у этого человека ещё не слыхала. — Задёргаетесь или завопите — и мы оба в одно мгновенье окажемся мертвы. Драконы мудры и знают ответы на любые вопросы во вселенной. Один из них живёт в этой реке. Я хочу его вызвать.

Музыкант засучил рукава своей рубашки, и на локте его Иошими увидела старую татуировку, на которой была изображена голова скалящего зубы дракона.