Расплата (джен)

В начале было Слово.

В конце... былая слава, былая жизнь, былые порывы...

В конце будет Слово.

Дэн Симмонс

В последний раз я была здесь много лет назад — в тот день, когда хоронили мою единственную дочь. Маленький город, который я всю свою жизнь идентифицирую как истинный дом, совершенно не изменился, если не брать в расчёт несколько отреставрированных и вновь построенных зданий. Всё та же размеренность, изредка прерываемая какими-то из ряда вон выходящими событиями. Та же атмосфера родства и близости всех со всеми, что совершенно естественно и часто наблюдается в забытых богом и дьяволом местах. Та же степь, живая и мёртвая одновременно, благоухающая полынью и выжженная дотла в хаотичном порядке. И всё тот же привычный шум от полётов боевой авиации.

Когда-то давно, в те стёршиеся из памяти времена, когда я ещё могла чувствовать и не была знакома со смертью, я была здесь счастлива. Казалось бы, что хорошего может происходить в военном городке, даже не отмеченном на карте, гимном которого является звук авиационного двигателя да шум песчаной бури? Но счастье — необъяснимое явление, в своей эксцентричности перещеголявшее всё, кроме, пожалуй, самой смерти. Здесь я родилась и росла, ходила в школу и взрослела, работала и набиралась опыта. Здесь был дом моих любимых родителей. Здесь я встретила свою судьбу. Всё это было настоящим счастьем обычного человека — до того, как не выявилось моё странное заболевание, разделившее жизнь на две совершенно неравные части.

Бессмертие. Вы, наверное, удивлены, что я считаю его патологией? Это ведь, наверное, здорово — жить невероятно долго и видеть, как сменяются эпохи. Крайне медленно стареть благодаря пределу Хейфлика (1), странным и совершенно непостижимым образом стремящемуся к бесконечности. Не иметь способности травмироваться из-за дикой, необузданной и нечеловеческой регенерации. Ну как, многообещающе звучит?

Признаться, в первые годы и даже десятилетия после диагностирования этого клеточного безумия меня посещали именно эти мысли. По наивности думая, что это благодать судьбы, я собиралась воспользоваться своим состоянием на полную катушку, занимаясь наукой, сочиняя стихи и путешествуя по всему миру. Собственно, я именно этим и занималась, став довольно известным и успешным генетиком к сорокалетию. Розовые очки вдребезги разбились в один знойный июльский полдень. В тот день по нелепой случайности погиб мой муж.

Мы познакомились банально — вместе учились в музыкальной школе, которая была основным и практически единственным местом дополнительного образования для школьников в нашем городке. Долгая и крепкая дружба, постепенно переросшая в необходимость быть вместе везде, всюду и всегда, стала отличным фундаментом для построения семьи. Наше совместное счастье вспыхнуло там же, на безлюдных улочках неотмеченного на картах места, и продолжало ярко и весело гореть всю нашу общую жизнь. До того ужасного дня, в который я лишилась части своей души, ни одной предательской мысли о жизни без своего неизменного спутника почему-то не возникало, хотя я чётко осознавала существование особенности, отличавшей меня от всех остальных. По прошествии многих десятилетий смею предположить, что помутнение разума было своеобразной защитной реакцией, не дававшей скатиться в перманентный стресс раньше времени и подарившей какое-то количество безусловно счастливых лет. Но всё хорошее имеет одно единственное отвратительное свойство — неизбежный конец. Мой муж погиб, и я осознала истину — меня ожидает жуткая расплата за проклятье, по неведомой причине прицепившееся именно ко мне. Одиночество — вот цена бессмертия. С того момента я перестала считать годы.

Моя красивая, бойкая, взбалмошная и невероятно жизнерадостная мама умерла в какой-то из безликих и серых ноябрей, что совершенно неотличимы один из другого. Шёл мелкий и очень неприятный дождь; я стояла на небольшом кладбище на окраине родного города рядом с папой, прижавшись к нему боком, и страстно желала, чтобы он держался как можно дольше, несмотря на такую же, как у меня самой, неизлечимую дыру в сердце. Я уверена, что он думал о том же, что немудрено: папа всегда понимал меня лучше всех и в принципе был самым проницательным человеком, которого я знала.

Но в какой-то из январей умер и он — тихо ушёл во сне в глубоко престарелом возрасте. Я была благодарна своему невероятному родителю за стойкость духа и любовь — не к жизни, нет, а к своей маленькой доченьке, как он называл меня до последнего вздоха. Папа всегда любил меня больше всего на свете и много раз повторял, что я — его смысл жизни. Стоя на кладбище рядом с могилами родителей, я не замечала ни лютого мороза, ни целого сугроба за пазухой, ни порывистого ветра. В сущности, мне уже тогда было почти всё равно. Почти — от состояния апатии прочно удерживала дочь.

Мой милый ребёнок! Теперь мне кажется, что я слишком мало говорила о том, как ты мне дорога. Моя девочка была очень похожа на бабушку — мою маму, унаследовав от неё не только внешность и характер, но и имя. Когда-то я надеялась, что мой отпрыск должен унаследовать бессмертную заразу, но почти сразу стало понятно, что данные предположения ошибочны. Дочь умерла в апреле, не дожив до по-настоящему зрелых лет и оставив меня в полном одиночестве. Сердца у меня больше не было — его место заняло пепелище. Я стояла на том же кладбище раздражающе погожим весенним днём и совершенно не представляла, как буду существовать дальше.

Все последующие десятилетия слились в одну непрекращающуюся канитель, связанную с постоянными переездами в поисках чего-то необъяснимого. Окончательно потеряв старый смысл жизни, я попыталась изобрести его заново, погрузившись в исследования. Но успехом это не увенчалось — чувства словно испарились куда-то. Я будто превратилась в бездушную машину, хуманизированного робота, который внешне идентичен человеку, но им не является. Поэтому я бросила всё и приехала сюда — в свой единственный дом к своей семье. И наконец поняла, что нужно сделать.

Сегодня снова апрель, тёплый и солнечный. Вечность, мне отмеренная, подходит к концу. Бессмертные тоже способны умирать — нужно лишь захотеть. Сделать шаг навстречу совершенно без страха — что, казалось бы, может быть проще? Но инстинкт самосохранения психически здоровых людей в ясном сознании действует безотказно. Чтобы его побороть, необходимо смертельно устать, что наконец произошло со мной. Яд осознания полной бессмысленности дальнейшего пребывания здесь быстро распространяется по сосудам, пока я дописываю эти последние строки. Руки немеют, органы чувств отказывают, сердце останавливается под приближающийся раскатистый гул военного самолёта. Я вернулась, мой маленький город, в котором летают. На этот раз — навсегда...

(1) Предел Хейфлика — граница количества делений соматических клеток. Максимальное число делений различается в зависимости от типа ткани и вида организма. Так, для большинства человеческих клеток этот предел составляет 52 деления.