«Танго Магнолия» (гет)

Вы плачете, Иветта,

Что наша песня спета,

Что сердце не согрето без любви огня…

...Вы плачете, Иветта,

Что песня недопета,

Что это лето где-то унеслось в мечту.

~ А. Вертинский, «Танго Магнолия»

~~~

Он не вернулся в мае. Почти целое лето от него не было ни единой строчки. Август до поры проходил в мучительном неведении. Линор была вынуждена признать, что пребывает в глубокой грусти и замешательстве. Они поклялись друг другу не терять контакта, пообещали слать письма, записки на клочках газетных страниц. Он, кажется, в шутку упомянул тогда даже почтовых голубей…

Однако же в феврале Джонатан отчалил на «Сэнт-Мартине» в Англию, заверив ее, что воротится к ней уже весной. Но нет. И ни слова.

До тех пор, пока однажды жарким августовским утром в ее дверь не постучали, и сердце Линор не забилось чаще.

Это был их «секретный стук». Четыре удара, затем пауза, еще два удара, пауза, удар, пауза, удар. Они придумали этот порядок, когда познакомились. Восемь лет назад. Она вскочила, отбросив вышивку и чуть не наступив на оброненную иглу. Это не имело никакого значения. Ее зрачки расширились, а по всему телу пробежала дрожь, но в порывистых движениях Линор все эти детали, конечно, терялись.

Подлетев к двери, она открыла ее, даже не дав дыханию в своей груди выровняться. И замерла: Джонатана по ту сторону не было. Только почтовый служка, моментально приобретший виноватый вид.

— Откуда?.. — начала было Линор, и служка с готовностью выпалил: — Короткая телеграмма пришла вместе с письмами, мисс.

Только сейчас она заметила в руках у юноши коричневый сверток.

— В ней и был код, — закончил он и улыбнулся.

— Забудь его.

Забрав письма, Линор захлопнула дверь, чтобы служка не увидел слезы, выступившие в уголках ее карих глаз. Она шмыгнула носом, оперлась на лакированный дуб двери и прямо там, в прихожей, ногтем вскрыла бумажный сверток. Писем пришло сразу три. На всех стояло ее имя в графе «адресат», на всех были наклеены марки Лондона и Аризоны, и какие-то еще, текст на которых она не сумела разобрать. Стерши слезы, Линор распаковала первый конверт.

«Дорогая моя Линор,

я пишу тебе это письмо уже с борта «Сэнт-Мартина». Мы только что сели. Видела бы ты здешних служек! Они такие потрясающе вежливые, тебе бы пришлись очень по душе! Как только я взошел на борт, мой багаж (спасибо тебе, моя любовь, что он был собран столь аккуратно) у меня отобрали и заверили, что доставят в мою каюту — и когда они успели узнать, в какой из них я буду проводить путешествие?..

Все в порядке. Наш капитан Прайс сказал, что мы будем у берегов Англии не позже начала апреля. Тогда за две недели я сумею завершить все свои дела в Лондоне, и обратным рейсом уже в мае вернуться к тебе.

Так что не грусти, моя душа. И расскажи, все ли у нас дома, в Аризоне, хорошо.

Люблю,

Дж. С.»

У Линор дрожали руки. Он написал ей, как только расстался с ней на причале, не успела она еще добраться назад в родной штат. Но тогда почему же эти строчки она читает лишь сейчас?! Если Джонатан отплыл в самом конце февраля, а прибыть к берегам Англии, по расчетам капитана, должен был в самом начале апреля, значит, на путь уходил практически ровно месяц. Оказавшись в Лондоне, Джонатан непременно первым делом направился бы на почту и отправил бы все те письма, что написал в дороге. И она должна была бы держать их в руках и читать их уже в в середине мая. Однако сейчас стоял последний месяц лета, а для нее и Джонатана из этого письма описанные в нем события были если не сегодня, то самое далекое — вчера. Линор охватил страх.

Во втором и третьем письме он писал, что капитан Прайс оказался очень сговорчивым и готовым пойти на контакт, как и жители соседней с ним каюты.

«…Ричи и его семья из 13-й — невероятно приятные люди! Только представь, его жена тоже увлекается вышивкой икон, как ты! Они как раз направляются в Лондон, чтобы продать несколько ее готовых работ. Линор, они потрясающие, тебе бы непременно понравились: там такие необычные сочетания цветов! Я видел всего несколько, и они невероятно красивые. Хотя, разумеется, не ровня твоим, моя дорогая...» — писал Джонатан. Линор невольно улыбнулась, и одинокая слеза капнула на чернила, которыми ее жених выводил свои слова любви.

В третьем письме Джонатан совсем коротенько написал, что в тот день не было ничего особенно интересного, «если не считать легкого приступа морской болезни, с которым я быстро справился», так что тревожиться ей было не о чем — он в этом уверял. «Люблю, Дж. С.» — так оканчивался и этот текст.

Остаток того дня Линор потратила на то, чтобы выпытать у транспортной компании судьбу Джонатана. Она не могла бы точно объяснить, чего именно опасается. Ей просто было нужно, чтобы он был рядом, и чтобы с ним все было хорошо. К сожалению, транспортники ничем не сумели ей помочь — только сказали номер рейса, зарывшись довольно глубоко в свои бумажные архивы. Что с этим делать дальше, Линор не представляла, а потому побрела домой, где тут же забылась крепким, но тревожным сном.

~~~

Следующие письма пришли словно за всю неделю сразу — целых семь штук. Отменив несколько встреч, в субботу Линор закрылась дома и нетерпеливо начала читать.

«Дорогая Линор!

Несмотря на всех этих милых людей, путешествие по однообразным водам нагоняет на меня скуку уже на пятый день. Но не страшно: у меня же есть письма, а еще все те книги, которые ты как-то сложила в мою дорожную сумку.

Капитан Прайс оказался здоровским рыбаком. Неудивительно — как он сам говорит, он «опытный морской волк». Мы встали на якорь около Гавайских берегов, и он быстро научил меня обращаться с удочкой и наживкой. Он отличный учитель!

Коли захочешь, мы с тобою сможем отныне иногда ездить на какие-нибудь из наших берегов и лакомиться рыбой. Тебе не о чем волноваться: ты знаешь, я хорошо готовлю.

Люблю,

Дж. С.»

Улыбнувшись краешком губ, Линор раскрыла следующий конверт.

«…Жена Ричи кажется мне немного подозрительной, Линор. Я мельком увидел еще несколько ее готовых работ, и спросил, что на них изображено. Она ответила мне, что Святая Дева Мария и рождество Иисуса. Мне показалось, это было с ее стороны святотатством: почему-то на ее картинах они оба были темнокожие. Хотя она пыталась заверить меня, что это обоснованно географическим происхождением Сына Божьего, долго слушать ее я уже не мог...»

Линор удивилась. Это было любопытно, раньше она такого никогда не слыхала. Припомнив, что события Библии происходят в жарких регионах мира, про себя она отметила, что об этом стоит поразмышлять. Она открыла следующее письмо.

Она поглощала письма жадно, словно они могли заполнить пробел, который возник с отъездом Джонатана. Она цеплялась за его слова и почерк, как если бы брала за руку самого его, сидящего в кресле рядом. Линор обожала его истории, и уж скуку по ним эти коричневые пергаментные конверты сполна удовлетворяли. Линор знала, что сохранит их все.

В последнем письме из этой партии Джонатан написал, что у Ричи начались жесточайшие приступы морской болезни; это было событием, потому что предыдущие полторы недели он провел на море совершенно спокойно. Было не понятно, отчего бы внезапно организм почувствовал себя значительно хуже. Но Джонатан, если и встревожился, ни одним словом этого не выказал. Из письма следовало, что это лишь временное недрмогание, и все под контролем. Что-то, однако, все равно тревожило Линор во всей этой истории.

Никаких ведомостей о задержке того рейса «Сэнт-Мартина» у транспортной компании не было. Линор напирала: она переспросила о рейсах почтовых кораблей Англия-Америка, которые, возможно, были отложены или перенесены. Нет, отвечали ей, вся почта поступала в Соединенные Штаты ровно тогда, когда и должна была — с нормальными отклонениями на день-два. Линор ушла, чтобы не поссориться с управляющим вслух и на глазах у его подчинённых.

Она решила было зайти с другой стороны: написать Джонатану встречное письмо. Но, если он уже плывет домой, а она отправит почтовым кораблем послание ему, они могут попросту разминуться в водах Тихого океана, и ее текст вернется обратно, не найдя адресата. Линор очень не хотела этого признавать, но, похоже, оставалось только ждать. Все, что у нее пока что было — это постоянное, жизнеутверждающе неизменное «Люблю, Дж. С.».

~~~

На следующей неделе пришел еще один сверток. На сей раз писем в нем было десять. Когда Линор зло спросила у служки, почему же они не могут принести все письма сразу, тот раскраснелся и ответил, запинаясь, что он приносит ей все, что есть. Она кивнула, все еще злая, и вошла в дом.

Джонатан, оказывается, взял довольно долгий перерыв: предыдущие письма оканчивались десятым марта; эти же начинались вновь аж с двадцать третьего. И в них оказалось нечто, что заставило волосы Линор встать дыбом, а сердце сжаться.

«Дорогая моя Линор.

Я уже рассказывал тебе о морской болезни, которая, лишь чуть-чуть затронув меня, словно перебралась на Ричи. Сегодня то же самое произошло с его женой. Ей весь день было дурно. Сейчас около шести часов вечера, и, когда я в последний раз интересовался, Ричи сказал, что она отдыхает. Несмотря на ее предосудительное отношение к Сыну Божьему, она тоже человек, и я за нее переживаю. Но Ричи и сам выглядит дурно, и ему тоже нужен отдых. У них обоих пока что слабая горячка — почему-то я ни секунды не сомневаюсь, что только пока что. Но надеюсь на лучшее, хотя надежда слабая.

Те же самые жалобы я услышал от Тима Мартина из 14-й каюты и от Маргарет Джонсон из 28-й. Маргарет, когда я проходил мимо, постоянно трогала лицо, как если бы ее беспокоила чесотка или какая-то сыпь. Деликатно отказав им в близком общении, я прошел мимо и покамест принял решение оставаться в каюте, выходя только в гальюн. Пищу и воду мне может приносить служка. Боюсь, контакт с ним я ограничить не могу.

Пожалуйста, не тревожься слишком сильно.

Люблю,

Дж. С.»

Он в опасности. Он был в опасности, а она даже не знает, что с ним сейчас. Линор не находила себе места. Молниеносным движением она вскрыла следующий конверт.

«Дорогая моя Линор, — Джонатан сохранял спокойный тон, это было успокаивающим знаком. — На корабле все мирно. Кажется, кроме Ричи, его жены и тех двух человек, никого больше эта горячка не задела. Я же, в независимости от степени ее распространения, как и обещал себе и тебе, остаюсь в каюте, никуда не выходя.

Я общаюсь короткими записками с капитаном Прайсом. Он говорит, что среди экипажа и внутренней службы корабля заболевших нет, и это очень меня радует. Было бы крайне прискорбно узнать, что двигаться дальше, к большой земле, мы не можем, потому что штурман слег с горячкой. Служка, который относит записки от меня капитану и наоборот, выглядит здоровым и румяным, только что уставшим.

Я по-прежнему надеюсь, что ничего серьезного не случилось и мы будем в Англии в срок. Обещаю, я вернусь к тебе живым и здоровым.

Люблю.

Дж. С.»

Линор испугалась. Руки дрожали, а сердце разрывалось между жгучей необходимостью узнать, что приключилось с Джонатаном дальше, и ужасом перед тем, что она может узнать. И, когда она начала следующее письмо, она вскрикнула и дрогнула всем телом.

«Линор!

Сыпь! У всех зараженных (теперь не может быть никаких сомнений, что это какая-то зараза) появилось одно и то же странное высыпание. Судя по тому, что мне передал служка, на небольшие нарывы жалуются и Ричи, и его жена, и Маргарет с Тимом Мартином. Прошу тебя, не беспокойся: я полностью здоров, и служка тоже. Капитан Прайс говорит, нам нужно отправить лодку к берегам Англии, чтобы предупредить их о возможных трудностях к нашему прибытию.

Мне сложно объяснить, почему именно, но мне не нравится эта затея.

С легкой тревогой,

люблю.

Дж. С.»

Руки Линор опустились, выронив конверт. Она зарыдала. Джонатан! Милый Джонатан! Если его письма с корабля приходят только сейчас, а его до сих пор нет, то что с ним случилось?!

А потом ее осенило. Взглянув в тот момент в зеркало, она бы решила, что умерла: настолько она была бледна. Джонатан на корабле не замечал этого, или намеренно не хотел упоминать о своих опасениях в письмах к ней, но около двухсот лет назад похожая болезнь уже бушевала, и начиналась она так же. И если это она, Линор может больше никого не ждать.

Ей стало совсем худо.

Следующие письма расплывались перед ней в отдельные слова и фразы, не желая, отказываясь собираться в цельную картинку. «Я в порядке»; «Ричи стало хуже»; «черные крысы»; «капитан Прайс тоже болен»; «служка жалуется на температуру, и я больше не говорю с ним». Джонатан заперся у себя в каюте, и чувствовал себя хорошо, только страшно устал. Он больше ни с кем не говорил и держал крыс, когда те скребли по полу, на расстоянии рукоятки метлы. Судно понемногу превращалось в корабль-призрак. Однако в последнем письме в этом конверте Джонатан вдруг написал, что лодка, отосланная в Англию, вернулась. Он выбрался из каюты и осторожно, чтобы ни с кем не встретиться, вышел на палубу, чтобы поговорить с прибывшим и предостеречь его. Разговаривая, Джонатан закрывал нос и рот воротом своей рубахи.

«… Мужчина из лодки, не ступая на борт, пробормотал, что мы не можем плыть дальше и должны стать на якорь здесь. Подумать только! В чистом море! Я сдержанно кивнул ему, и он отплыл, но, Линор, как я порой жалею, что смертная казнь для гонца, прибывшего с дурными вестями, ушла в прошлое!..

По дороге назад в каюту я встретил служку и быстро прошел мимо, укрывшись воротом. Но он успел сказать мне несколько слов, и был страшно бледен.

Мне тревожно. Но я здоров.

Люблю.

Дж. С.»

Некоторое время Линор просто смотрела в темноту. А затем вскочила и выбежала из дому. Она бежала через парк, бежала по улицам, бежала через мост, мимо церкви и школы возле нее. Она направлялась туда, где можно было хоть что-то выяснить о судьбе Джонатана. Хоть что-нибудь. Такое место было всего одно.

~~~

Таверна «Три дня спустя» стояла почти что на отшибе города. Она была тем местом, куда заваливались в поисках выпивки и жилья те моряки, которым не посчастливилось каким бы то ни было ветром оказаться в Аризоне. Эти почтенные джентльмены приносили с собой вести с морей, и все самые громкие случаи так или иначе доходили и сюда. У Линор же не было сомнений, что переделка, в которую угодил Джонатан, была из серьезных.

Она нерешительно встала у барной стойки и прислушалась к общему шуму. Большинство голосов говорили хрипловатым басом, от чего по коже ее пробежали неприятные мурашки, но она подавила их. Среди волны американцев — выходцев из других штатов проскакивали нотки, которые Линор определила, как английские. К ним она прислушивалась особо.

Мужчина лет сорока с явным шотландским произношением рассказывал коллегам за кружкой пива, как его и команду поймали на границе вод двух штатов с контрабандным шелком, и он откупился от законников несколькими метрами той же таки ткани. Другой, седобородый ирландец, жаловался на сильнейшие ветра, которые нежданно захватили его корабль на Ла-Манше. Двое молодых людей из самой Англии излагали новости своей страны третьему, говорившему на том же исконном английском. К ним Линор и подсела, набравшись храбрости.

Она задала компании простой вопрос: «не происходило ли на водах неподалеку от Англии в последние пару месяцев чего-то нестандартного?» Англичане задумались. Двое рассказчиков то кивали, то мотали головами, вспоминая истории за июнь и июль, но, очевидно, не находя того, что могло бы заинтересовать эту женщину. Того же мнения, казалось, придерживался и третий: он то и дело хрустел хрящиками на пальцах, заламывая их то в одну, то в другую сторону — думал.

Линор почти отчаялась, когда вдруг один из рассказчиков щелкнул себя по лбу и голосом завсегдатая каждого городского паба произнес:

— Недавно на каком-то корабле была вспышка какой-то болезни. Сперва думали, цинга, но потом поняли…

— Что на цингу не похоже, — подхватил его напарник. — Решили: чума.

«Чума», — шепотом повторила Линор. По рукам пошла крупная дрожь, а на лбу и над верхней губой выступил нездоровый холодный пот. Сомнений в том, что это был именно корабль Джонатана, не было ни малейших — так она чувствовала.

Вот теперь ее охватила паника.

~~~

«Дорогая Линор.

Между последним письмом и этим — разница в добрых десять дней, но теперь мне понятно, что ты, скорее всего, этого и не заметишь. Нет сомнений, что письма не придут к тебе в срок.

Восемь дней назад служка вдруг застонал где-то у меня под дверью. Он умолял, но я не открыл ему, вместо этого говоря с ним через дверь. В сложившейся ситуации, думаю, это наибольшее, что я мог для него сделать. Я выглядывал из каюты пять дней назад и ужаснулся: все его тело покрыто бурыми нарывами; он выглядит, как человек, которого покусали гигантские пчелы, высосав все его жизненные силы.

...

Человек на лодке приплывал из Англии еще раз, но, увидев на палубе служку, побледнел и капитулировал, даже ничего не сказав. Я его не виню. И я знаю все равно, что бы он нам сообщил.

...

На борту эпидемия Черной смерти, Линор. Я не могу больше игнорировать все совпадения и сигналы, которые на это указывали. Нарывы, которые могли быть вызваны цингой или каким-либо еще недомоганием; горячка, которую можно было бы объяснить отравлением залежавшимися в трюме продуктами; боль, которая может возникнуть по множеству разных причин — все это вместе формирует картину, которую мне очень не хочется признавать. Но выхода у меня нет, и поведение английских моряков в этих лодках лишь доказывает худшие опасения.

Я так надеюсь, что ты прочтешь эти письма! А то иначе последним, что ты запомнишь из моих уст, будет «Да, Линор, я вернусь», что, получается, станет обманом к моменту прихода к тебе этих писем. Я сохраню их в крепком сундуке — есть надежда, что через некоторое время они отправят сюда нескольких людей проверить (и сжечь) корабль. Я не знаю.

Линор, вчера умерла жена Ричи. Я ни с кем давно уже не говорю, и я узнал об этом, потому что женщина всю ночь истошно кричала, а где-то под утро затихла, и тогда Ричи горько заплакал. Мне очень жаль его — и еще жальче, что я не могу ему помочь. И ей не смог.

А сегодня ночью в мою дверь все скребся и скребся служка. А потом вдруг перестал. Я боюсь и совсем не хочу выходить из каюты: если я сделаю это, я споткнусь прямо об его мертвое тело.

…

Мне хотелось жениться на тебе, Линор. Мы бы сыграли пышную свадьбу там, в Аризоне. На целых три дня наняли бы прекрасных слуг и поваров, чтобы чествовать себя и гостей. А затем я бы увез тебя куда-нибудь на край штата, страны, света — как бы тебе больше захотелось. Мне хотелось петь тебе, любить тебя.

Мне все еще хочется. А более прочего — просто увидеть тебя.

Но все это ждет тебя с кем-то другим, и я верю, что ты найдешь себе замечательного, доброго мужчину.

Я нашел у себя нарыв. Прямо как у всех остальных. Я не люблю излишней драматизации, но в сложившихся обстоятельствах… мы уже корабль-призрак. Мы ходячие мертвецы.

…

Я люблю тебя, моя милая Линор.

И я прекращаю писать, чтобы бред, приближение которого я чувствую всем телом, не просочился на эти строки. Я оставлю с первым письмом наш с тобой код.

Я люблю тебя,

будь счастлива.

Дж. С.»