Не больно (гет)

Больно. Больно. Больно. Боль везде. Она ввинчивается в мозг, зудит внутри костей, жжет кожу. От боли невозможно сделать вдох, сколько бы Гермиона ни пыталась, судорожно хватая воздух губами. Но когда ее легкие уже горят огнем, пытка ненадолго прекращается. Прекращается лишь затем, чтобы потом возобновиться вновь.

— Где они? Говори! Где?! — каждый визгливый вопрос словно удар кнута. Хотя, возможно, это действительно кнут. Гермиона давно перестала различать реальность и болезненный бред, порожденный ее измученным сознанием.

— Я... — говорить невероятно трудно: изо рта доносится лишь невнятное хрипение. Сколько раз за сегодня она повторила эти слова? — Я... не... знаю...

— Не знаешь? Хочешь, чтобы я поверила в это? Круцио!

И снова приступ боли, но будто бы немного слабее, чем предыдущие. Неужели Гермиона начала привыкать? Было бы хорошо привыкнуть настолько, чтобы совсем ничего не чувствовать.

Но все мысли скоро вытесняет боль. Больно. Больно. Больно.

Потом ее снова спрашивают, а она снова хрипит: «Я не знаю». Сколько раз она уже говорила это? Десять? Двадцать? Сто? Сколько еще нужно, чтобы они поверили?

Теперь Гермионе кажется, что она недостаточно откровенна. Нужно рассказать больше. Нужно рассказать все. Но... что она должна рассказать? Ответить, где они. Кто? Кто эти «они»? Гермиона не знает. Они... они... Наконец она вспоминает. Да, точно. Нужно сказать. Обязательно сказать, и боль закончится.

Гермиона с трудом дожидается конца пытки, чтобы, жадно хватая ртом воздух, выдавить из себя:

— Они... они... в... безопасности. Они в безопасности.

Но это неправильный ответ. «Они» где-то еще. Но... Гермиона больше ничего не знает. Она не знает правильного ответа. Она провалилась. Провалилась. Нужно было учить лучше. Она точно должна это знать. Она же учила. И Гермиона плачет и просит прощения. Она обязательно выучит. Подготовится. Только... только ей нужен еще один шанс. Она умоляет: «Дайте мне хотя бы день. Хотя бы час. Я все выучу. Обещаю. Я выучу». Но это тоже неправильный ответ.

Больно. Больно. Больно.

Гермиона почти теряет сознание, когда боль немного отступает. Но вместо привычного вопроса Гермиона слышит совсем другой голос. Этот голос лениво тянет слова, насмешничает над Гермионой, злит.

— Тетя Белла, вам не кажется, что эта грязнокровка больше ничего не расскажет? Насколько я мог заметить, она уже час как помутилась рассудком. Вы развлекаетесь с ней с самого утра. Не пора ли передать ее дальше? Другим тоже хочется.

— Да, да, — раздается со всех сторон. — Дай и нам поиграться. Дай!

Гермиона чувствует, как в бок врезается острый носок туфельки. Раньше, когда Гермиона еще могла различать предметы, она рассмотрела эти туфли в подробностях. Черные, изящные, на остром каблучке. Гермиона обязательно купит себе такие же на Рождество. Красивые. В красивой обуви женщина становится сильнее. Так говорил... Гермиона не может вспомнить, где это слышала. Но... наверное, Беллатрикс такая сильная из-за туфель. Нужно... нужно просто снять их, тогда боль прекратится.

Гермиона слепо шарит руками по полу, но не может ничего нащупать. Она не справилась. Теперь снова будет больно. От обиды на глаза наворачиваются слезы, Гермиона сдается и плачет, тоненько повизгивая. Хотя, возможно, ей это просто кажется, а на самом деле она так и лежит на полу без движения.

— Хм... — раздается сверху. — Действительно. Ладно, кто там хотел эту девчонку? Сивый, ты?

— Тетя Белла, — вдруг снова вмешивается знакомый голос, — вчера ты сказала, что я могу придумать себе рождественский подарок сам. — Он замолкает, но Гермиона буквально чувствует на себе пристальный взгляд.

— Тебе приглянулась эта маленькая грязная тварь? Что скажет твой отец, когда узнает о твоих вкусах, а?

— Тетя Белла, — смеется он, — ты прекрасно осведомлена о моих вкусах. Но я тоже хочу развлечься. А эта заносчивая дрянь попортила мне в школе немало крови. Неужели лишишь меня такого удовольствия?

Его ответы правильные, они нравятся Беллатрикс. Гермионе снова становится ужасно обидно. Она тоже учила. Почему он может ответить, а она нет? Его вопросы проще. Его не спрашивают о «них». Так нечестно. Слизеринцам всегда подсуживают. Им достаются простые вопросы, а Гермионе — сложные.

— Ладно, уговорил. Забирай. Потом сам решишь, кому отдать. Если, конечно, она еще будет жива.

Гермиона чувствует, как какая-то сила поднимает ее в воздух. Она... летит? Разве люди умеют летать? Гермионе страшно: она же сейчас упадет. Падать больно. Гермиона раньше часто падала. С велосипеда и с дерева во дворе. Там росла высокая яблоня, на которой было очень удобно устроиться с книгой, но всего одно неверное движение, и ты летишь вниз. Падать больно. Гермиона не хочет, чтобы снова было больно. Но... зачем она снова залезла на яблоню? Папа будет ругаться. Она обещала больше так не делать. Гермиона в ужасе замирает: нельзя двигаться, чтобы не упасть.

Но она все равно падает. Медленно, страшно. Только почему-то не больно. Ее тело осторожно опускается на что-то мягкое. Папа накидал под яблоней сена, чтобы Гермиона не разбилась? Нет. Сено колется и пахнет солнцем, скошенной травой и немного пылью. Нет. Тогда... Где же она?

Гермиона принюхивается и вспоминает маму. Мама купает, заворачивает в большое полотенце и говорит бежать в кровать. Там ждет чистая пижама. Красивая, с цветочками. Гермиона ныряет в постель, накрывается одеялом с головой и чувствует себя в безопасности. Да. В безопасности. Гермиона трется щекой о подушку, наслаждаясь запахом чистоты. Но...

Но сначала нужно искупаться. Нельзя ложиться на чистое, пока не сходишь в душ. Гермиона только испачкает все. Она начинает беспокойно ерзать, не понимая, что происходит. Она сегодня бегала по лесу. Падала. Много раз. Почему? Папа взял Гермиону в поход? Они в палатке? Почему тогда не пахнет лесом? Нет, в лесу она была не с папой. А с кем? С кем? С кем?

— Тише ты, — шипит ей в ухо раздраженный голос, — не дергайся.

Но это не успокаивает. Гермиона чувствует его руки на своих плечах и вырывается все сильнее. Пока тело не подводит ее и не замирает, скованное путами.

— Пей, — приказывает он и прикладывает к губам Гермионы флакон с зельем. — Пей, Грейнджер.

— Что... — хрипит Гермиона. — Что это?

— Не задавай вопросов, — ответ ощущается как пощечина. — Пей.

И Гермиона послушно глотает зелье. Оно почти не горькое, пахнет мятой. Приятно. С каждым глотком боль, глубоко засевшая в мышцах и костях, отступает. Больше не больно. От облегчения хочется плакать. Гермиона уже забыла, как это прекрасно, когда нет боли. С губ срывается всхлип, но твердая рука зажимает ей рот:

— Тише.

На его ладони мозоли от волшебной палочки. У Гермионы тоже есть такие. Они появляются, когда целыми днями отрабатываешь заклинания. Он тоже любит учиться? Гермионе нравится, когда ее друзья прилежно занимаются. Он тоже ее друг? Нужно узнать.

— Ты... друг?

— Заткнись!

Гермиона вздрагивает от резкого крика и звука удара. Но боли нет. Здесь есть кто-то еще? Это его бьют? Гермионе нужно знать. Она решается немного приоткрыть глаза и видит перед собой размытый силуэт. Он шипит сквозь зубы и трясет рукой. Его ударили? Кто? Гермиона с трудом поворачивает голову, но в комнате больше никого нет.

Он подходит ближе, наклоняется над Гермионой. Горячее дыхание обжигает кожу.

— Говорю тебе, тише. Они подслушивают. Подожди немного. Я потом все объясню.

Он собирается уходить, но Гермиона вспоминает кое-что важное и хватает его за руку.

— Стой. Не... нельзя.

— Чего тебе нельзя? — Ей кажется, что в этот раз он все-таки ударит. Но боли нет.

— Постель... нужно мыться.

Он ругается. Долго. Потом произносит заклинание, и грязь исчезает. Гермиона гладит рукой свой потрясающе чистый свитер, нащупывает место, где раньше была дырка, и улыбается.

— Довольна?

Она кивает. Хочется попросить еще пижаму, но он велел молчать. Гермиона верит ему. С ним не больно.

Вдруг раздается истошный крик. Гермиона в ужасе замирает, боясь шевельнуться. Кого-то пытают. Ей так больно, девушке, которая кричит. Нельзя, чтобы Гермиону заметили. Тогда тоже будет больно. Нельзя. Нельзя. Нельзя.

Крик стихает, и Гермиона слышит второй голос. Это тот, кто ее спас. Тот, с кем не больно. Но теперь его голос полон ненависти. Ругань. Оскорбления. Насмешки. А затем короткое: «Круцио!» И девушка снова кричит.

Гермионе страшно. Очень страшно. Как же так? Он же был хорошим. Он был ее другом. Зачем он причиняет кому-то боль? Теперь он сделает больно и Гермионе?

— Нет, — тихо шепчет она. — Нет. Нет. Не нужно. — Ее хватают за плечи, трясут. Гермиона вырывается и кричит, насколько позволяет сорванный голос. — Нет! Отпусти! Отпусти! Не нужно.

— Тихо, — шипит он. — Замолчи.

Но Гермиона не слушается. Она думала, что должна быть послушной, чтобы не было больно. Но он причинит ей боль. Она просто не хочет, чтобы боль возвращалась.

— Послушай меня, Грейнджер, это не по-настоящему. Это иллюзия. Понимаешь? Здесь только мы. Успокойся.

Гермиона концентрируется на этом тихом голосе. Она больше не слышит в нем злости. Гермиона пытается понять, о чем ей говорят. Иллюзия? Что значит «иллюзия»? Гермиона знает это слово. Она учила. Учила. Но на ум ничего не приходит. Крики сбивают с толку, заставляют испуганно сжиматься в комочек.

— Ей больно, — наконец говорит Гермиона. — Отпусти ее. Пожалуйста.

Он тяжело вздыхает:

— Ей не больно, Грейнджер. Это иллюзия. Ты знаешь, что это такое?

Гермионе очень стыдно, что она забыла. Но он говорит мягко, не сердится. Ему можно сказать. Он не будет ругаться.

— Я не знаю. — И только произнеся эти слова, Гермиона вспоминает, что это неправильный ответ. Нельзя так говорить. Будет больно. Снова больно.

— Тише, тише. — Он стирает слезы с ее щек. — Ну, забыла так забыла. Я объясню. Открой глаза. Видишь, здесь никого нет. Никому не больно. Мы слышим то, чего нет на самом деле. Это иллюзия. Тише, Грейнджер. Давай просто помолчим. Они слушают.

И Гермиона действительно вспоминает. Иллюзии — особый вид магии, нацеленный на создание образов. Иллюзии делятся на звуковые и визуальные. Наиболее простым вариантом являются образы, созданные на основе собственных воспоминаний. Такие иллюзии дольше держатся и выглядят правдоподобнее тех, что созданы с нуля. Школьная программа за шестой и седьмой курс подразумевает только упражнения на визуализацию воспоминаний. Более сложные виды иллюзий рекомендованы для самостоятельного изучения после окончания Хогвартса.

— Чей это крик? — тихо спрашивает Гермиона.

— Грейнджер, ты можешь помолчать? — его голос звучит устало. — Если они услышат тебя, нас с тобой уже ничего не спасет.

Все-таки он не такой умный, как Гермиона. Она учила. Она помнит.

— Заглушающие заклятия, — быстро говорит она, — по принципу действия делятся на внешние и внутренние. Внутренние направлены на предмет. Примером таких заклинаний может служить Силенцио. Внешние же воздействуют на окружение, очерчивая границу, которую звук не может преодолеть...

— Я знаю, — обрывает Гермиону он. — Все сделано. Просто... Ну, лучше помолчи, Грейнджер. Ладно?

Он тоже учил. Это хорошо. Гермионе нравятся прилежные ученики.

— Тебе страшно? — спрашивает она.

— Грейнджер...

— Мне тоже. Поговори со мной, — просит Гермиона. Если разговаривать, то не так страшно. Можно представить, что они снова в лесу. В палатке. И лампа на столе немного мигает, а по радио играет какая-то дурацкая песня. Но, кажется, в палатке был не он. Или он? Гермиона не может вспомнить.

Матрас под ней прогибается: он залез на кровать с ногами, и теперь Гермиона может прижаться щекой к его мантии. Пахнет мятой, как от того зелья, что убрало боль. Это правильно. С ним не больно.

— Вот скажи мне, Грейнджер, почему я не могу просто заткнуть тебе рот? Это было бы гораздо проще.

Он задает легкие вопросы. Гермионе нравится знать ответы. Это приятно.

— Потому что ты хороший, — убежденно говорит она.

Он нервно смеется:

— Не говори ерунды, Грейнджер. Будто не знаешь, кто я.

А этот вопрос уже гораздо сложнее. Действительно, кто он? Гермиона морщит лоб, изо всех сил пытаясь вспомнить. Они знакомы. Он хороший. Заботится, обнимает. Кричит, но не всерьез. Да, точно. Гермиона знает. Ему сейчас очень тяжело, поэтому он иногда срывается и кричит. Но они друзья.

— Ты Гарри? — немного неуверенно спрашивает она.

— Ох, Грейнджер, — он вздыхает и гладит ее по волосам. Приятно. — Нет, я не Гарри.

— Не Гарри? Тогда... Рон?

— Тоже нет. Ладно. Забудь. Это не имеет значения.

Гермионе обидно. Это имеет значение. Она хочет знать. Но тут ее снова отвлекает истошный крик. Гермиона вздрагивает и чувствует, как сильные руки обнимают ее за плечи. Безопасно.

— Зачем она кричит?

— Это иллюзия, — терпеливо напоминает он.

— Я знаю. Но зачем?

В его голосе проскальзывает что-то среднее между ненавистью и отвращением:

— Им нравится слушать, как кто-то кричит. Если дать им развлечься, ты сможешь побыть здесь подольше.

— Хорошо, — успокаивается Гермиона. — Здесь безопасно.

Она чувствует, как его грудь под ее щекой мерно поднимается и опускается. Гермионе нравится лежать так. Как будто она маленькая и засыпает рядом с папой на диване во время футбольного матча.

— Ты, — делает еще одну попытку Гермиона, — мой папа?

Сверху слышится легкий смешок:

— Все никак не успокоишься? Ладно. Ты можешь звать меня Драко. Довольна?

Гермиона счастливо улыбается и кивает. Драко. Звучит безопасно. Ему подходит.

— Ох, Грейнджер, что же мне с тобой делать? — вздыхает он.

Этот вопрос тоже сложный. Гермиона какое-то время пытается понять, какой ответ будет правильным, но потом сдается. Она слишком устала. Драко хороший. Он даст ей время, чтобы подумать над ответом. Гермиона может немного поспать, а потом обязательно ответит. Она прикрывает глаза и просто лежит, слушая, как совсем рядом с ней бьется сердце Драко.

Просыпается Гермиона от ругани. Сначала она пугается, но потом понимает, что они с Драко в комнате все еще вдвоем. Он пристально смотрит в маленькое зеркальце и раздраженно выговаривает кому-то невидимому:

— Вы там с ума посходили? Не ты ли говорил, что вы за своих стоите горой? Почему за Грейнджер все еще никто не пришел? Мне что, стоит начинать жалеть о принятом решении? — Он на какое-то время замолкает, слушая собеседника, потом кривится: — Уж пожалуйста. Мне, знаешь ли, не хочется потом занять ее место. Очень надеюсь, что вы все тщательно продумаете. Но лучше поторопитесь, я не смогу долго держать ее у себя. Один-два дня. Не больше.

Тут Драко замечает, что Гермиона не спит, и вопросительно смотрит на нее. Гермиона улыбается и машет ему рукой. Но Драко почему-то мрачнеет и снова поворачивается к зеркалу.

— Слушай, она... не в себе. Что мне с этим делать? Конечно, я дал ей зелье. Сразу же, как только смог. Боюсь, она сорвет вам операцию. Ладно. Хорошо. Я попытаюсь. Если не получится, усыплю. Будьте готовы забирать бессознательное тело. Понял.

Он убирает зеркало в ящик стола, достает волшебную палочку и накладывает защитные заклинания. Сложные. Гермиона никогда не использовала такие, только читала в книгах. Интересно, он рассердится, если она попросит научить ее?

— Грейнджер, — Драко подходит к ней и помогает сесть, — я сейчас попробую сделать одну вещь, чтобы тебе стало легче. Это не сложно, я точно тебе не наврежу. Хорошо?

Гермиона задумчиво склоняет голову набок.

— А что ты хочешь сделать?

— Притупить воспоминания. Это очень просто. Ты даже сама могла бы это сделать, но, боюсь, не сможешь сконцентрироваться. Ты позволишь мне помочь?

Гермиона знает об этих техниках. Она читала в книге по окклюменции. Нужно всего лишь выделить нужные воспоминания и завернуть их в непрозрачный кокон. Тогда они станут тусклыми, почти незаметными. Но Гермиона не понимает, какие воспоминания Драко хочет убрать. Она медленно качает головой:

— Я не хочу тебя забывать.

Он почему-то фыркает. Потом пододвигает к кровати стул и садится, пристально глядя на Гермиону.

— Ты не забудешь меня, Грейнджер. Я хочу, чтобы ты забыла о боли. Хорошо?

Да. Гермиона очень этого хочет. Она часто-часто кивает и, кажется, снова начинает плакать. Драко гладит ее по волосам, пока она не успокаивается.

— Все хорошо, Грейнджер. Все хорошо. Просто посмотри мне в глаза, ладно?

Гермиона смаргивает слезы и послушно смотрит. Глаза у него красивые. Серые. Она все смотрит и смотрит. Ей кажется, что в мире нет ничего, кроме этих глаз. Так спокойно. Она точно знает, что в безопасности.

Потом Гермиона резко приходит в себя. Как она могла так задуматься? Ей нельзя расслабляться ни на минуту. Не то время, не та обстановка. Нельзя отвлекаться. Тем более здесь. Кстати, где это «здесь»?

Гермиона оглядывается. Она в какой-то роскошной комнате, сидит на массивной деревянной кровати, а рядом...

— Малфой. — Гермиона шарахается и пытается незаметно отползти подальше. — Что ты задумал?

Он смотрит на нее странно: со смесью горечи и облегчения. Потом поднимает руки, показывая раскрытые ладони:

— Я не причиню тебе вреда, Грейнджер. Ты у меня... в гостях, если можно так сказать. Потерпи пару часов. За тобой придут. — И, видя, как Гермиона напряглась, поспешно добавляет: — Твои дружки придут. Не бойся. Скоро ты покинешь это место и забудешь все, как страшный сон.

— С чего мне доверять тебе, Малфой? — спрашивает Гермиона. Но она и сама уже знает ответ. Зелье, пахнущее мятой. Сильные руки. Ладонь на ее волосах. «Тише, Грейнджер». Безопасность.

Гермиона даже не пытается вспомнить, что было до этого. Она просто знает, что было плохо и больно, а потом это закончилось.

В голову приходит мысль о ловушке, и Гермиона на всякий случай говорит:

— Если через два часа никто не появится, я за себя не ручаюсь.

Малфой изгибает губы в насмешливой улыбке и кивает. Они оба понимают, что Гермиона сейчас не может сделать абсолютно ничего. Она еще слишком слаба, да и волшебной палочки нет. Но ей все равно становится спокойнее.

В комнате повисает неловкое молчание. Наконец Гермиона не выдерживает:

— Зачем ты это сделал, Малфой?

— Сделал что? — неохотно уточняет он.

— Спас меня.

— Ну... в то, что я просто влюбленный идиот, у которого отказали последние мозги, ты ведь не поверишь?

— Не смеши меня, — неуверенно хихикает Гермиона. Она очень надеется, что Малфой шутит. Потому что... ну, так не должно быть. Наверное.

— Тогда предположим, что мне не нравится, когда мне дают заведомо невыполнимые задания. Предпочитаю более честную игру.

Гермиона вспоминает рассказы Гарри о том, что произошло в прошлом году на Астрономической башне. Да, это веская причина.

— Тогда ты и... связался с нашими?..

Он кивает. Гермиона решается задать еще один глупый вопрос:

— А почему ты здесь? Ну... ты мог сбежать...

Малфой смотрит на нее как на идиотку.

— Здесь моя семья. Предлагаешь их бросить?

— Но вы с отцом сейчас по разные стороны...

— Ваши в курсе, что я не пойду против отца. Я просто... помогаю с информацией. Ладно, Грейнджер, — он решительно встает, — давай наложим на тебя иллюзию. А то ты своим цветущим видом меня компрометируешь.

Гермиона знает, что вид у нее совсем не цветущий, но ничего не говорит, позволяя Малфою создать довольно правдоподобные порезы и кровоподтеки на ее лице и руках. Гермионе не хочется думать о том, что все это тоже его воспоминания. Жить в этом доме должно быть невыносимо.

Малфой будто угадывает ее мысли и кривит губы в улыбке:

— Я большую часть времени в Хогвартсе. Так что не особо полезен как шпион. Там все-таки гораздо тише, чем здесь.

Гермиона кивает:

— Как скажешь.

Но его иллюзия настолько реальна, что, когда дверь слетает с петель и в комнату врываются орденцы, Гермионе приходится с рыданиями броситься на шею Рону, не давая проклясть Малфоя, и шепотом ввести друга в курс дела.

Ей странно покидать это место. Она знает, что скоро все произошедшее здесь будет казаться не более чем кошмарным сном, но... Она уверена, что кое-что забыть не сможет и вряд ли захочет.

Гермиона оглядывается, находя взглядом Малфоя. Едва заметно улыбается ему: «Встретимся после войны». Он слегка наклоняет голову в знак согласия и падает, обездвиженный заклинанием Тонкс. Гермиона только надеется, что Малфоя не станут винить в ее побеге.

Они оба должны выжить. А потом она все-таки попросит научить ее тем защитным заклинаниям. И он обязательно согласится. Когда-нибудь. После войны.