Метаморфозы (джен)

«Inova fert animus mutatas dicere formas / corpora»⁽¹⁾

Овидий «Метаморфозы»

Вампиров не существовало. В этом Иван Николаевич Сыроежкин, младший научный сотрудник Здитовского государственного университета и так и не состоявшийся кандидат биологических наук, был абсолютно убеждён. Вот только пьяно пошатывающемуся типу, напавшему на Сыроежкина в вырвиглазной темноте пустой подворотни в один из ноябрьских вечеров, было плевать на убеждения своей жертвы с высочайшей колокольни.

Хотя ранка затянулась в считанные минуты, укус продолжал неприятно саднить даже спустя двое суток после загадочного происшествия. Память выдавала события обрывками — вот Сыроежкин спешит с работы домой, прикрывая от дождя голову портфелем, вот падает на асфальт экологичная авоська с продуктами и оранжевый апельсин тонет в глубокой луже, вот Иван Николаевич замечает молниеносное движение, тёмную куртку с нашивкой-фликером в виде летучей мыши на груди. Резкая боль в районе горла, подогнувшиеся колени и румяное лицо Алёнки на шоколадке, почему-то оказавшейся прямо под его щекой... Сыроежкин не помнил, как встал, как собрал рассыпавшиеся по асфальту продукты, как побрёл на автопилоте в сторону своего подъезда. Из оцепенения его вывел лишь громкий резкий голос ведущего по телевизору, обещавшего продолжение истории после рекламы, и яркий свет, вспыхнувший в прихожей его квартиры.

— Ты задержался, Ванюша, — строго сказала мать, обнюхивая Сыроежкина на собачий манер. Не обнаружив признаков запаха женских духов, табака, алкоголя и всего такого прочего, о чём Ивану Николаевичу не позволено было даже мечтать, она удовлетворённо вздохнула и отобрала у него авоську. — А почему всё мокрое?

— Дождь на улице, мам.

— И грязное?

— Я… упал.

— Как упал? Где упал? Что болит? Где синяк? Ты подрался, да? Тебя избили? Кто это был? Скажи маме правду? Я сейчас же позвоню в милицию!

Сыроежкин лишь морщился и качал головой, стараясь втянуть пострадавшую шею поглубже в складки шарфа.

— Никто на меня не нападал. Я просто поскользнулся и упал. Устал на работе…

Мама захлопотала вокруг него, грозясь пожаловаться декану на начальника кафедры, загрузившего её бедного сыночка со слабым здоровьем собственной бумажной работой. В телевизоре ведущий допытывался у несимпатичной женщины с грязными жиденькими волосами, кто отец её ребёнка. Сыроежкин флегматично пережёвывал ужин, воспринимая окружающие его звуки как белый шум. Мысли его всё ещё витали в темноте подворотни, но прийти к какому-либо логическому выводу он был попросту не способен — жутко хотелось спать…

Как ни странно, проснулся Сыроежкин бодрым и отдохнувшим. Впервые за несколько лет спину не ломило после ночи на узенькой мягкой тахте, а ноги не сводило судорогой. Иван Николаевич критически осмотрел своё бледное отражение в зеркале, непроизвольно отметив, что оно не расплывается перед ним, несмотря на близорукость, проверил языком высоту ряда верхних зубов и внимательней рассмотрел ранку на шее. Две красные точки — в целом ничего особенного. Сыроежкин прыснул на них одеколоном и непроизвольно скривился от неприятного запаха. Он бы давно выкинул весь флакон в мусорку, если бы одеколон не подарила ему мать. Словно в ответ на его мысли, она появилась в дверях комнаты.

— Ванюша, не забудь надеть сегодня шапку и взять зонтик!

— Конечно, мам, — откликнулся Сыроежкин, всё ещё не сводя с собственного отражения глаз и не в силах отделаться от чувства, что что-то неуловимое изменилось в нём за эту ночь.

Настоящие перемены начались спустя неделю. Сыроежкин никогда не был склонен к красивому ровному загару, да и время года для принятия солнечных ванн было неподходящее, но и аристократически бледным оттенком кожи не отличался. Теперь же его рука почти сливалась с чистотой альбомной бумаги, а вот светло карие глаза наоборот — потемнели на пару оттенков. Заметив этот факт, Сыроежкин понял и другое: очки — его верный спутник в познании мира с класса третьего — больше ему ни к чему. Но вишенкой на торте оказались зубы — стоило Сыроежкину задуматься об одном лишь виде крови, как резцы увеличивались раза в два, словно другой орган человеческого тела в ответ на мысли о симпатичной девушке.

Пусть Иван Николаевич так и не защитил собственную кандидатскую диссертацию (все его наиболее оригинальные изыскания стали частью докторской его научного руководителя — Антона Станиславовича Любарского, который взамен обещал молодому подопечному продвижение по карьерной лестнице, но запамятовал об этом вскоре после того, как научная степень оказалась в его руках). Однако он прекрасно знал, что вампиры — не более чем выдумка для молодых девчонок, считающих отношения с плохими парнями чем-то любопытным. Он убеждал себя, что напавший на него хотел казаться самому себе плохим парнем, вот и изобразил из себя вампира, укусив за шею случайного прохожего. Но чтобы он, Иван Николаевич, взрослый мужчина, научный сотрудник, поверил во всю эту ересь… И всё же ни в одном учебнике по анатомии ничего не говорилось про самовыдвигающиеся и задвигающиеся клыки.

Но самой большой его проблемой стали запахи. Застарелый пот от незнакомца в автобусе, приторно сладкие духи секретарши из деканата, аромат сосиски в тесте из ларька с едой на третьем этаже университета… Слишком резкие, слишком сильные, слишком тошнотворные для обоняния обычного человека. Подходя к аудитории, Сыроежкин уже точно знал, кто из студентов провёл перерыв в курилке, кто усугублял алкоголем накануне, кто жует жвачку, а кто забыл почистить зубы. Постепенно к распознаванию запахов добавилось распознавание эмоций. Сыроежкин узнал, как пахнет страх, злость, лень, похоть. А вместе с этим пришло и ужасное — желание попробовать всё это на вкус.

По натуре своей Сыроежкин был учёным, мечтающим изучить неизученное и открыть неоткрытое. Жизнь подарила ему не самый удачный стартовый пакет — слабое здоровье, одинокую мать, склонную к гиперопеке и трепетавшей от ужаса, что её сын найдёт, наконец, себе жену и выпорхнет из её гнезда, неспособность защищать свои интересы, когда кто-то чужой, улыбаясь тебе прямо в лицо, нагло ворует результаты твоего труда… И вот, впервые за всю его скучную жизнь случилось что-то неожиданное и, возможно, феноменальное… И потому первым его порывом стало изучить собственную природу и тщательно задокументировать свои наблюдения.

Синяя общая тетрадка — заначка из советского прошлого — за пару недель заполнилась бесчисленным количеством записей. И если начинал Сыроежкин с экспериментами над возможностями собственного тела, то вскоре одних лишь измерений собственных замедленного пульса и давления для удовлетворения научного любопытства оказалось мало.

Мир человеческих взаимоотношений раскрылся перед Сыроежкиным во всей красе. Раньше люди не представляли для него особого интереса — мать приучила его к мысли, что мир жесток и лишь под её крылом он сможет найти любовь и ласку. В школе и университете Сыроежкина дразнили за очки, за нескладную фигуру, за слишком яркий румянец на щеках, стоило кому-то из девушек обратиться к нему с невинным вопросом. На работе Иван Николаевич был тем, кого не приглашают на рюмку коньяка после занятий, в чьём присутствии замолкают голоса, но слишком громко звучат сдавленные смешки. Окружающим Сыроежкин как человек был неинтересен, а он в ответ перестал интересоваться ими, с головой уйдя в изучение моллюсков и дождевых червей. Но став… чем-то другим… Иван Николаевич стал замечать, что люди не менее интересный объект для изучения.

Словно за рыбками в аквариуме наблюдал он за группами студентов, отмечая про себя, как разнятся их характеры, поведение, реакции на схожие ситуации. Кровь текла, пульсировала в них, приводя в движение неумный мотор, называемый сердцем. Он не мог по-настоящему видеть, что творится у каждого из них под кожей, но сверхчувствительное обоняние позволяло представить это как наяву. У одних кровь была тёмная, вязкая, отравленная завистью и злостью — выпить такую, словно засунуть в рот горелый пирог. У других почти прозрачная, словно вода, не отягощённая опытом, лишними размышлениями и сильными чувствами — пресная, безвкусная, словно накаченный пестицидами фрукт. Но у некоторых кровь была ярко алого цвета — как вишнёвый сок, как кетчуп на пицце, как хмельное вино. Такие люди были редкостью — своего рода алмазы среди груды булыжников.

— Любопытно да? Я тоже не замечала никого вокруг себя, пока не стала вампиром.

Сыроежкин вздрогнул и молниеносно повернул голову. Первой его мыслью стало то, что выкрашенные в светло-розовый цвет пряди волос повергнут в шок его дорогую мамочку. Девушка, неслышно подкравшаяся к нему и источавшая незнакомый ни на что не похожий, но довольно приятный запах, была олицетворением всего того, что Сыроежкина приучили воспринимать как отсутствие вкуса — слишком короткие волосы, слишком короткая юбка, слишком грубые ботинки без намёка на каблук. Ей шло.

— Меня зовут Виолетта, я с первого курса. Здесь рядом есть кафе — «Орионис» — цены там повыше, чем в студенческих забегаловках, но зато можно будет спокойно поговорить и съесть что-то полезнее шаурмы, — невозмутимо распорядилась она. — Сразу после занятий. Сегодня.

Сердце Сыроежкина ёкнуло от страха и предвкушения. Вряд ли эту встречу можно было назвать свиданием, но ему никогда раньше не приходилось сидеть с девушкой в кафе. Отбросив мысль о том, что мама будет беспокоиться, если он не вернётся домой вовремя, Иван Николаевич оценивающе оглядел себя в зеркале в туалете, нашёл свою наружность если не блестящей, то вполне удовлетворительной, и двинулся прямиком навстречу новому опыту.

Когда он пришёл, перед Виолеттой уже стоял небольшой стейк с кровью.

— Какой сорт вина ты предпочитаешь? — спросила вместо приветствия она, взглянув на Сыроежкина поверх винной карты.

— А тебе уже можно? — осторожно поинтересовался он в ответ. Любопытно они, наверное, выглядят со стороны — солидный дяденька-лаборант и студентка с розовыми волосами. Впрочем, для Сыроежкина было не секрет, что некоторым преподавателям симпатичные студентки сдают зачёты в более интимной обстановке, чем университетские аудитории.

— Мне пятьдесят шесть, — отрезала Виолетта. Сыроежкин дёрнулся — она годилась ему в матери. — Съешь и выпей немного. Это поможет унять и вампирский голод. Я вообще удивлена, что ты до сих пор не укусил кого-нибудь.

Единственным знакомством Ивана Николаевича с красным вином был короткий эпизод на дне рождения бабушки. Тогда четырнадцатилетний Сыроежкин втайне от всевидящего ока матери залпом опустошил целый бокал, и уже через пять минут завалился спать на диване в гостиной. Но признаваться в этом Виолетте он не собирался.

— Сначала расскажи, что за чертовщина со мной происходит…

— Да ты и так всё понял, — констатировала факт она, жестом подзывая официанта. — Ещё один стейк и два кидзмараули, пожалуйста. Тебя укусил вампир, ты сам стал вампиром и теперь тебе хочется попробовать человеческой крови. Я расскажу, где можно достать донорскую. Она обычно здоровая — хотя сейчас сложно найти кого-то здорового при повальном увлечении газировками и фаст-фудом. Люди, которые сдают её, чтобы помогать нам… обычно это хорошие люди.

— Стой… Хочешь сказать, что люди сами готовы поставлять нам свою кровь? — официант, принёсший бокалы с вином, удивлённо на него уставился при этих словах, но тут же снова нацепил маску вежливости и убрался на другой конец зала. Виолетта даже бровью не повела.

— Не совсем нам. Тем, кто нуждается в этом по медицинским показателям. Мы как раз попадаем под эту категорию. Плюс это гигиеничней, чем прокусывать чью-то шею, — она повела взглядом в сторону соседнего столика, где толстый мужик уминал уже третью порцию спагетти. От жирной складки его шеи доносился едкий запах пота и грязи. — И так мы не обрекаем никого на вечную жизнь. Живи и дай спокойно умереть другим — основной принцип всей так называемой разумной нечисти. Это людям всё время кажется, что вампиры и оборотни только и ждут момента, чтобы их покусать, а инкубы с суккубами — чтобы изнасиловать.

Сыроежкин непроизвольно улыбнулся, некстати вспомнив слова матушки о том, что когда он вырастет, злые люди будут постоянно предлагать ему секс, алкоголь и наркотики. Вот он вырос — интересно, куда подевались все эти люди?

— Конечно, встречаются психи… Впрочем, как и среди людей. Вроде того, кто тебя укусил. Вообразил себя графом Дракулой, идиот! Забыл про главный принцип: мы в ответе за тех, кого укусили. Он уже под стражей, можешь не волноваться. А нам теперь из-за него понадобится кормить ещё один рот.

— Ты всё время говоришь нам, — нахмурился Сыроежкин. — Таких… много? Я могу встретиться с ними?

— Мы стараемся не собираться большими компаниями, — помотала головой Виолетта. — Знаешь, всегда ведь найдутся те, кто захочет подпалить нас или проткнуть осиновым колом.

— А мы умрём, если нас проткнуть осиновым колом?

— Любой умрёт, если его проткнуть осиновым колом, — сварливо отозвалась Виолетта. — Лично я не вижу в этом особой проблемы, во всяком случае, для нас. Все рано или поздно умирают, — ответила на невысказанный вопрос. — Я видела вампиров, проживших несколько сотен лет — у них в глазах скука. Вот уж точно живые мертвецы! Впрочем, многие живые люди мало чем от них отличаются. Ты сам таким был, — добавила она, смакуя вино. — До того, как тебя укусили. Живой… Ну или мёртвый пример, что некоторым смерть идёт на пользу.

— Так значит я… умер? — Сыроежкин замер, прислушиваясь к собственному организму. Безусловно, он работал совсем не так, как раньше, но ведь продолжал функционировать — тело и не думало разлагаться.

— А ты чувствуешь себя мёртвым?

— Нет…

— Ну так какая разница? Я же говорю, тебе случившееся пошло на пользу. Ты наконец-то снял очки и увидел мир… в его многообразии. Ты был таким… зашоренным раньше…

— И не поспоришь, — вздохнул Сыроежкин чуть сердито. — И всё же я не успокоюсь, пока не смогу объяснить весь этот феномен с точки зрения биологии.

— Валяй, — Виолетта пожала плечами. — У тебя вся вечность впереди. Ты знаешь, что на биофаке я получаю уже своё седьмое высшее образование? Один из бонусов того, что мне всегда девятнадцать. Только не вздумай пытаться защитить кандидатскую с темой про вампиров — тебя на смех подымут. Об остальном можешь не беспокоиться. Такие как мы помогают друг другу — с качественной кровью у тебя проблем не будет. Главное, пить её хотя бы раз в месяц, и тогда желание покусать кого-нибудь можно обуздать. Хотя, не спорю, соблазн велик…

Соблазн действительно был велик. Чем интереснее, сложнее, богаче был человек, тем аппетитнее казалась кровь в его жилах. Не раз и не два ловил себя Сыроежкин на мысли, что неплохо было бы вонзиться клыками в тонкую шейку студентки, что-то сосредоточенно рисующей в своём конспекте на последней парте или в крепкую кожу молодого магистранта, одержимого проектом очищения пресной воды. Может быть, таким людям и стоило бы подарить вечную жизнь? Может, именно они и могут изменить этот мир к лучшему?

Виолетта лишь усмехалась в ответ на подобные рассуждения. Она всегда была за свободу выбора, особенно, в вопросах жизни и смерти.

Для Сыроежкина она стала проводником в новый, неизученный в университетах мир. Вампиры, оборотни, зомби — существа из сказок и дешёвых хорроров обрели плоть и кровь (впрочем, зомби — Сыроежкин прозвал их про себя сухарями — прекрасно обходились и без неё). Многие из собратьев Сыроежкина по миру потустороннего оказались довольно интересными личностями, и впервые за тридцать семь лет своей жизни Иван Николаевич мог смело сказать, что у него появились друзья. А ещё в его жизни появились попкорн и вечера в кинотеатре, шуточки про свечение кожи Эдварда Каллена и коктейли из вина и донорской крови, которые Виолетта неизменно украшала долькой апельсина и зонтиком.

Иногда они вместе гуляли в парке после занятий, то тихо переговариваясь, то просто молча наслаждаясь обществом друг друга.

— Откуда пошёл миф, что мы боимся солнечного света? — спросил Сыроежкин, наблюдая, как золотой луч настойчиво пытается выглянуть из-за тучи.

— Ну людям же надо верить в то, что мы чего-то боимся, чтобы самим было не так страшно, — тихо рассмеялась Виолетта. — Солнечного света, креста… ну или чеснока, — она нахмурила своё маленький прямой носик. — Ненавижу чеснок.

— Я решил выступить с докладом на конференции в феврале, — некстати сообщил Иван Николаевич. — О вампирах.

Ему казалось, что она разозлится. Она и должна была разозлиться, но вместо этого вложила свои холодные пальцы в его руку и легонько сжала ладонь.

— Любарский будет на конференции? — Сыроежкин кивнул. — Знаешь, ты не обязан кому-то что-то доказывать. Все эти научные степени — это же просто цирк с конями. И это не только в научной сфере, уж поверь мне, старушке, — она улыбнулась, и он опустил их переплетённые руки себе в карман. — Они не поверят тебе, потому что не захотят поверить.

— Но это ведь правда, и у меня есть доказательства.

— Правда не всегда побеждает ложь. Да и тысячелетия существования вампиров доказали лишь то, что лучше людям считать нас выдумкой. Представляешь, что начнётся, если нас рассекретят? Запылают костры, в ход пойдут осиновые колья...

— Ты сама сказала, что не боишься этого, — упрямо возразил Сыроежкин.

— Но я не имею права решать за остальных, — Виолетта вздохнула и вытащила руку из его кармана. — Я понимаю, в тебе говорит честолюбие и обида. Но это не лучшие советчики, поверь мне. Перед тобой открыт весь мир, у тебя в запасе множество времени, а ты думаешь о том, как заткнуть за пояс какого-то подлого старикашку?

— Я учёный, — Иван Николаевич чуть повысил голос. — Я обязан изучить это явление…

— Изучи, — согласилась Виолетта. — Но не надо пытаться рассказать об этом всему миру!

— Но мир должен знать правду! — почему-то это казалось ему очень важным, но Виолетта лишь фыркнула в ответ на этот довод.

— А хочет ли он её знать? Вань, перед нами все дороги открыты — не заползай обратно в свою раковину. Ты можешь принести миру гораздо больше пользы, не посвящая его в тайны вселенной.

— Мы могли бы основать свой университет, — помолчав, заметил Иван Николаевич. — С настоящей биологией.

— Ага, в подземелье поселим огромного василиска, а почту нам будут приносить совы, — развеселилась Виолетта, но, заметив недоумение на его лице, встрепенулась: — Ты что, никогда не читал… Да ладно!

Доклад Сыроежкин всё-таки написал. Отправляя заявку на участие в конференции, он трусливо думал, что организаторы отметут его кандидатуру, как только прочитают тему, и моральная дилемма решится сама собой. Но тема была принята, и ни одна живая душа не осведомилась, не поехала ли у Ивана Николаевича Сыроежкина крыша, если он и вправду решил завести научную дискуссию о существовании среди людей вампиров.

— Нам нужно серьёзно поговорить, Ванюша, — от таких слов из уст кого угодно волосы встанут дыбом, а уж если серьёзно поговорить решила мать Сыроежкина… Он что-то невнятно промычал про то, что хочет ещё раз прочитать свои записи перед выступлением на конференции, но мама была непреклонна.

— Ты очень изменился в последнее время, Ванечка, — уж в этом она была права. — Скажи маме правду: ты принимаешь наркотики? Тебя затянули в секту?

Иван Николаевич нервно хихикнул — сообщество вампиров, зависимых от крови, действительно чем-то походило на секту наркоманов.

— Где ты был вчера? Ты пришёл поздно вечером… — не унималась мать.

— Я был с подругой.

— С подругой?

Сыроежкин вскинул на неё глаза. Едкий противный запах ревности, злости, собственничества ударил ему в ноздри.

— С подругой, — подтвердил он, стараясь сдержать тошноту. — Мне тридцать семь, мама. Мне уже не нужно отпрашиваться, чтобы пойти погулять.

Выйдя из душной квартиры на свежий морозный воздух, он глубоко вздохнул, вбирая в лёгкие как можно больше кислорода. Как он мог жить так раньше? Ходить лишь на работу и в магазин, смотреть глупые телешоу по вечерам и не замечать, что материнская любовь стала для него клеткой? Он грустно оглядел серую девятиэтажку, в которой прошли все годы его человеческой жизни. Сможет ли он когда-нибудь вернуться сюда?

— А, Иван Николаевич, — громкий голос Любарского вывел Сыроежкина, всё ещё потрясённого ссорой с матерью, из задумчивого состояния. — Решили вновь посвятить нас в тайны размножения червей или выбрали для объекта изучения ещё какую-нибудь гадость? — бывший научный руководитель пьяно улыбнулся, подтверждая мысль о том, что «круглый стол» у некоторых начался ещё до официального старта конференции, фамильярно потрепал Сыроежкина по плечу и громко зашептал ему в ухо: — Я из тебя кандидуба всё-таки сделаю, Ванька, такого учёного мужа из тебя сделаю…

Сыроежкин отшатнулся, учуяв запах подлости и лжи, и, не говоря ни слова, ушёл в дальний конец аудитории. Любарский удивлённо хмыкнул, но догонять его не стал.

Доклады других участников Иван Николаевич слышал словно бы из идущего помехами телевизора. Трусливая мысль, что можно было бы сослаться на боль в животе и покинуть аудиторию, избежав тем самым позора, крутилась в его мозгу. Но вот выступил один докладчик, затем второй, третий, а Сыроежкин всё продолжал сидеть на своём месте, не отрывая взгляда от исписанных карандашными пометками листов.

— «Превращение человека в вампира. Основные стадии», докладчик — младший научный сотрудник Иван Николаевич Сыроежкин, — не веря собственным глазам, прочитал руководитель секции. Кто-то в аудитории закашлялся, скрывая смешок, пару человек, включая Любарского, подняли на Сыроежкина недоверчивые удивлённые взгляды, и лишь умудрённый сединами старичок, задремавший ещё на первом докладе, продолжал пребывать в царстве Морфея. Иван Николаевич собрал всю свою решимость в кулак и подошёл к трибуне.

— Знаю, многим мой доклад может показаться странным и фантастичным. Пару месяцев назад я, как и все остальные в этой аудитории, был твёрдо уверен, что вампиры — не более чем выдумка. Пока однажды сам не стал жертвой одного из них. Первый слайд, пожалуйста.

Фотографии сменялись на экране сравнительными таблицами (основные физические показатели до превращения Сыроежкина в вампира и после), графиками (изменение мощности его обоняния); голос Сыроежкина, поначалу неуверенный, окреп. Окончательно раскрепостившись, он показал коллегам главное своё доказательство — самовыдвигающиеся и задвигающиеся из дёсен острые зубы, словно бы специально сконструированные так, чтобы прокусывать чью-то шею и пить из неё кровь. В аудитории во время доклада не раздалось ни звука, и лишь когда Иван Николаевич закончил, Любарский присвистнул и разразился аплодисментами.

— Браво! — выкрикнул он в гробовой тишине. — Ну и повеселили вы нас, Иван Николаевич. Никогда бы не подумал, что вы можете отмочить подобную шутку — в тихом омуте…

Остальные учёные мужи, подхватив мысль о том, что доклад Сыроежкина — это розыгрыш, также начали неуверенно хлопать. От шума проснулся уснувший на первом докладе старичок и громко осведомился у соседа, что происходит.

— Это не шутка, Антон Станиславович, — стараясь перекричать нарастающий гул, объявил Сыроежкин. — Я теперь действительно вампир, и многое могу учуять…

— Суперспособности, — понимающе откликнулся Любарский. — У меня внук на всём этом помешан! Всё смотрит про этих… О Капитане США, Зимнем спецназовце…

— Вот Вы, например, так и не перестали пить коньяк по утрам, — выдохнул Сыроежкин, пристально глядя прямо в глаза Любарскому. — Ваша жена пользуется духами с жасмином и обожает кофе…

— Моя жена не пьёт кофе, — машинально отозвался Любарский, и тут же побагровел, поняв, какую ошибку он совершил. Сыроежкин понимающе хмыкнул.

— Запах супружеской измены и страха разоблачения… Как это я сразу не понял…

— Уймитесь, молодой человек, — басом прогудел один из профессоров, приехавших на конференцию из столичного университета. — Здесь научное мероприятие, между прочим…

— Вам бы заняться уже, наконец, своей язвой, — искренне порекомендовал Сыроежкин. — Не бойтесь лечить зубы — потом будет только хуже. И хватит уже мучить своего сына — та карьера, которую Вы ему выбрали, явно ему не по душе, Вы сами прекрасно это понимаете.

— Неслыханная наглость!

— Дерзость!

— Это уже не смешно!

— Послушайте! — выкрикнул Сыроежкин. — Посмотрите на меня! Я работаю здесь уже несколько лет, знаю многих из вас… Неужели вы совсем-совсем не заметили, что что-то изменилось?

— Почему мы должны слушать этого неудачника? — взревел багровый в тон к своему галстуку Любарский. — Да он даже защититься за столько лет работы не смог!

— Зубы! Зубы! — вскричал Сыроежкин, представляя, как вгрызается Любарскому в горло, как брызгает фонтан крови на белую бумагу, как подёргивается в предсмертных судорогах его плечо. — Мои зубы! Вы их видите?

— Я вижу лишь нелепый фокус, молодой человек! — взревел в ответ Любарский, отодвигаясь назад всем своим могучим торсом. — Прекратите весь этот цирк! Не думаете же вы, что мы всерьёз можем уверовать в существование всякой… нечисти…

Сыроежкин оглядел их всех, таких учёных, таких старых, таких причёсанных. Сколько в них крови — своей и чужой, выпитой из затюканных придирками жён, не соответствующих ожиданиям детей, подающих надежды студентов, рискнувших занять их места на научном Олимпе… Пожалуй, он не стал бы пить ту гнилую жижу, что текла в венах Любарского, даже если бы тот сам его об этом попросил.

— Да вы и в человека уверовать не в состоянии, не то, что в вампира, — махнул он рукой. Любарский судорожно вздохнул, но промолчал. — Упыри…

Выходя из аудитории, он громко стукнул дверью и вдруг осознал, что уж теперь всё точно осталось позади. Уж ему-то, бессмертному существу со «сверхспособностями» нечего было волноваться о том, что думает о нём кучка болванов. С плеч словно бы свалилась тяжёлая ноша. Процесс превращения человека в вампира завершился, из куколки наконец-то выпорхнула бабочка.

Виолетта ждала его возле аудитории. Она ничего не сказала, не попыталась его утешить, только молча взяла за руку и повела прочь из душных стен университета. Больше он сюда не вернётся — только не в ближайшую сотню лет.

В небе сияло февральское солнце, белый чистый снег искрился в его лучах. Жизнь, яркая, прекрасная, полная возможностей, словно дорога расстилалась прямо перед ними, и даже угроза осинового кола не пугала, а лишь добавляла остроты в это сказочно вкусное блюдо под названием «здесь и сейчас». Сыроежкин был вампиром и он абсолютно точно существовал.

И был счастлив.

1) «Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы / Новые»

Вернуться к тексту