Странная (джен)

В подземелье темно и сыро. В нос ударяют запахи крыс и немытых человеческих тел. Когда распахивается решетка, кто-то шевелится внутри, но разглядеть невозможно. Огня бы сюда, огня! Оживить мрачные тени, заставить их плясать по щербатым каменным стенам, осветить эту обитель мучений для всех, ожидающих приговора.

Грубые, шершавые руки толкают в спину, и Венделина падает на пол. Ее мятая льняная юбка задирается, спутанные рыжие волосы лезут в лицо, а ладони ныряют во что-то липкое и влажное, похожее на грязь.

— Вот тебе, зубоскалка, за твои фокусы! — раздается над ухом хриплый мужской голос. Добрый христианин, считающий женщин дьявольским отродьем, выплевывает слова, будто они — ядовитые насекомые, случайно залетевшие в рот. — Посидишь, подумаешь, каково это — невинных людей дурачить колдовскими чарами. А если не образумишься — отдам городским властям, они страсть как любят жечь таких красивых и отчаянных! Сожгут тебя, рыжая, как миленькую, помяни мое слово. Не посмотрят на то, что ты ведьма и огня не боишься!

— А чего сам не сжег, святой отец? — Венделина поправляет юбку и, поднявшись с пола, обращает лукавый взор на блестящее в свете факела лицо — обрюзгшее, красное, с маленькими елейными глазами. — Мне за радость сгореть на костре, разведенном руками святого человека! Твои благочестивые братья не дадут соврать. Приятно, щекотно и весело, как в детстве на Рождество, а жара столько, что гори — не хочу!

Венделина заходится смехом — таким громким, что он отталкивается от стен и сплетается в плотный, душный клубок. Заключенная с вызовом разглядывает стоящего перед ней монаха в строгой серой мантии с крестом на широкой груди, словно не он имеет над нею власть, а она — над ним. Елейные глаза вмиг наливаются кровью.

— Дура… странная… Как смеешь ты хулить бога? — зло цедит монах сквозь стиснутые зубы и резко разворачивается, чтобы уйти.

— Этот тот бог, что любовно принимает ваши огненные жертвоприношения? — кричит Венделина вслед, но монах больше не слушает. Пылающий факел исчезает, осветив на прощание грязные ступени, и ее пожирает тьма. — Или есть другой бог, о котором я не знаю?

— Есть.

Тихий, но уверенный женский голос доносится из глубины темницы. Венделина вглядывается во мрак, однако зрение, ослабевшее от игр с кострами святой инквизиции, подводит ее. Что, если здесь полно еретиков, и ей придется провести последние дни перед казнью, слушая их молитвы и унылые нравоучения?

«Невыносимая скука», — вздыхает Венделина и решает зажечь огонь, используя невербальную магию. К черту этих набожных магглов! Ей что, теперь вконец ослепнуть из-за их убеждений?

Она раскрывает испачканные грязью ладони и произносит про себя заклятье. В воздухе одна за другой вспыхивают искры, постепенно превращаясь в горящее пламя. Чтобы осветить помещение, Венделина легким движением руки отправляет огонь под потолок, низкий и сырой, покрытый черной плесенью. Леди Астарта Блэр, преподаватель заклинаний в Хогвартсе, была бы ею довольна.

— Помилуй нас, Господи! — говорит кто-то у противоположной стены, и Венделина бросает туда любопытный взгляд. От разгоревшегося пламени становится совсем светло. — Правду говорят, что ведьма.

В подземелье трое узников, кроме нее. Морщинистая, седая старуха в лохмотьях — полная и неповоротливая, как тетушка Берти, что живет в Уэльсе, неподалеку от родового гнезда Венделины. Развязная черноволосая девица с голыми плечами и улыбкой во все лицо, давно не мытое, в запекшейся крови. Худая и бледная молодая женщина, шепчущая что-то неразборчивое и осеняющая себя крестным знамением. Черты заостренные, глаза огромные и прозрачные — с таких лиц, наверное, иконы пишут.

— Как тебя зовут? — спрашивает Венделина у последней и по ее внимательному взгляду понимает: это она ответила на вопрос о боге.

— Эмилия, — говорит женщина. Ее лицо искажает гримаса боли. Ветхая одежда разодрана, на обнаженных руках и ногах — раны и кровоподтеки. Видно, так истязатели пытались показать ей, чей бог важнее.

— А я Венделина. Или просто Венди. Все называют меня странной, но лично я не вижу ничего странного в том, чтобы любить костры.

И она опять смеется, будто надеясь своим безумным хохотом сорвать замки с решеток и выпустить всех узников на свободу.

— Блаженная, что ли? — подает голос девица, сверкая темными глазами. — Или раскаявшаяся грешница, что погрязла в ереси? — Ее пересохшие губы ухмыляются. — А может, повинна в блуде? Оттого и жаждешь мучений, чтобы искупить грех.

— Замолчи, Лукреция, что за чушь ты несешь, — укоризненно произносит старуха и, отвернувшись от девицы, принимается мусолить беззубым ртом корку черствого хлеба.

— Нет, — сквозь смех говорит Венделина, чувствуя пронизывающий взгляд Эмилии, — я просто люблю гореть в огне. Не могу отказать себе в удовольствии. И святые отцы не могут. Пять раз меня на костер отправляли, и вот я снова здесь. — Она садится на холодный, влажный пол, ближе к узникам, откидывает рыжие кудрявые волосы назад, всматривается в лица. — А ты, девочка, чем не угодила? Неужели пустила в ход женские чары и совратила какого-нибудь пылкого юношу?

— Хуже, — отвечает Лукреция, качая головой, — не юношу, а деву. Нежную, как цветок, и сладкую, словно вызревший плод. Инквизиторы узнали о нашей связи, разлучили нас и бросили по разным темницам. Противоестественный порок для них страшнее прелюбодеяния. В этом мире грешно любить, Венди. Имей в виду, если сильно захочется.

Венделина молча кивает, заметив, как брезгливо морщит лицо старуха, а Эмилия, сидящая в углу, тихо крестится.

— А ты, почтенная, кому дорогу перешла?

Старуха поднимает на нее свои бесцветные глаза, полные слез.

— Как и тебя, колдуньей окрестили. Лечила людей травами и снадобьями. Последним был мальчишка в лихорадке, выходила, с того свет вернула, а его родичи меня оклеветали. Кидают теперь старуху Юфимию из тюрьмы в тюрьму. Грозятся отправить на суд городских властей — не хотят церковники грех на душу брать. А те сожгут, непременно сожгут!

— Попляшут они у меня, — сжав кулаки, произносит Венделина. — Знаю я средство, как свести их с ума.

Рассказать бы госпоже Изабелле Копленд, профессору зельеварения, чем платят магглы за добрые дела. Сколько они вместе с колдомедиком, леди Роуз Ортон, в свое время спасли людей — инквизиторам и не снилось. Но то волшебницы! А здесь несчастная старуха, от которой один только вред — что зажилась на свете.

— Ты лучше взгляни, как они Эмилию отделали, — тяжело вздыхает Юфимия. — Натравили на нее ядовитых змей, чудом жива осталась.

— За что так с тобой? — спрашивает Венделина.

В свете огня худая Эмилия кажется призраком.

— За проповедь покаяния, — тихо отвечает та, прикрывая голые ноги остатками рваного платья.

Венделина горько усмехается, тряхнув непослушными волосами.

— И где же твой бог? Почему не спасет тебя и не накажет обидчиков?

— Вот мой бог, — говорит Эмилия, показывая ослабевшей рукой между грудей, великоватых для ее худеньких плеч. — Он обитает не в храмах и не в золотых изваяниях. Он живет в душе. А тому, кто истинно верует, не страшны ни змеи, ни скорпионы, ни даже костры. Думаешь, только твоя магия способна творить чудеса?

Эмилия смотрит на Венделину пристально и смело. В ее прозрачных, чистых, как безоблачное небо, глазах загорается огонь — ярче того, что пылает под потолком. Еще несколько дней, а может быть, часов, и бедную женщину привяжут к позорному столбу.

— Думаю, что очень скоро ты погибнешь за истинную веру, Эми, — еле слышно отзывается Венделина, — и твой бог примет тебя в свои объятия.

* * *

На главной площади Лондона многолюдно. Магглы любят зрелища не меньше хлеба. Стража тащит Венделину сквозь ревущую толпу, а ей неудержимо хочется расхохотаться, несмотря на грубые тычки в бок и туго связанные руки.

Вот будет потеха, когда она взойдет на помост и под истошные крики «Сжечь ведьму!» начнет гореть, не сгорая. Ей не терпится увидеть лица ее обвинителей, искаженные злостью и презрением. Знали бы они, насколько сильны замораживающие чары, перестали бы устраивать эти бездарные спектакли, поберегли бы поленья и огонь для более слабых и менее красивых ведьм.

Но Венделину не ведут на помост. Крупный стражник склоняется над ней и, обдав ее лицо зловонным дыханием, говорит:

— Сегодня ты не умрешь, рыжая. Будешь смотреть, как горят твои подружки, и наслаждаться.

На деревянном помосте три столба с разложенными под ними дровами, а на столбах висят тела — слабые, измученные пытками, словно неживые, подожги — не издадут ни звука.

Венделина различает в них своих знакомых: старую знахарку Юфимию, Лукрецию, любящую нежных девиц, и проповедницу истинного бога Эмилию. Ей становится жаль, что без волшебной палочки она имеет власть лишь над огнем, и то если он находится в непосредственной близости. Ни тебе Империуса, ни чар невидимости. Бедные женщины слишком далеко от нее, чтобы она сумела им помочь.

— Сожги и меня, святой человек! — говорит Венделина, ухмыляясь стражнику в глаза. — Чего тебе стоит? Упроси городского правителя! Гляди, как я умею!

И она вспоминает еще один свой дар — метаморфомагию. Меняет рыжие волосы на черные, удлиняет нос, сверкает голубыми глазами вместо привычных зеленых, становится выше ростом. А сама смеется, будто все происходящее на площади — детская забава.

— Какой я святой, дура! — рычит стражник и замахивается на нее тяжелой рукой. — Твои фокусы тебе не помогут! Смотри, говорю, странная Венди, раз так любишь огонь, и получай удовольствие!

Он толкает ее вперед. Венделина чувствует в воздухе запах дыма. Городской правитель был краток, он уже произнес приговор над колдуньей, блудницей и еретичкой, а его помощники подожгли дрова, поднеся к ним горящие факелы. Толпа ликует, размахивая руками. Когда еще увидишь столько грешников в одном месте?

— Глациус! Агуаменти! — задыхаясь от едкого дыма, шепчет Венделина и то обливается незримой волной, то покрывается серебристым инеем. Но тех, кто страдает в этот миг на столбах, ее заклинания не спасают.

Оранжевые языки пламени касаются ног несчастных женщин, спустя какое-то время перепрыгивая на истлевшие одеяния, жадно лижут бледную кожу. Искры летят в темное небо, тела полыхают и извиваются.

Венделине кажется, что этому ужасу не будет конца. Она зажмуривается и слышит, как нечеловечески стонет Юфимия, а Лукреция заходится криком, словно раненое животное. И лишь Эмилия не кричит — горячо молится своему богу, воздев глаза к небу.

— Покайся, еретичка, и отойдешь с миром! — издевается толпа, слушая ее воззвания. Все замирают в ожидании.

Момент, другой, третий… Юфимия и Лукреция — вернее, то, что от них осталось — наконец затихают, а Эмилия все еще жива, несмотря на поглотивший ее костер. Лицо черное от копоти, глаза огромные, как пруды на территории Хогвартса, голос охрипший, но сильный, ничего не знающий, кроме молитв.

«Невредима, — восторженно думает Венделина, впившись в нее взглядом. — Вот это бог, Эми, вот это бог! Настоящий волшебник».

Люди в толпе начинают шуметь и толкаться. Венделина еле удерживается на ногах, и стражник хватает ее за плечо.

— Руби голову! Убей еретичку! — кричат из толпы. Венделине делается дурно. Тлеющие угли отправляют в воздух искры и дым. Глаза застилает пелена, она с трудом различает тонкий силуэт Эмилии. Кто-то сильный и безжалостный стаскивает ее с обгоревшего столба. Та продолжает шептать молитву, будто все происходит не с ней.

— Нет, Эми, нет! — плачет Венделина, не узнавая собственного голоса.

Далеко-далеко, словно в другой вселенной, сквозь крики людей, раздается глухой звук топора, и Венделина, беспомощно ахнув, проваливается в темноту.

* * *

Костер разгорается все ярче и ярче, но Венделина не чувствует ничего, кроме приятного покалывания. Замораживающие чары действуют безотказно. Увидев ее бесподобную магию, профессор Блэр начислила бы Гриффиндору не меньше пятидесяти баллов.

И пусть в нее из толпы летят проклятия, Венделине совсем не страшно. Она заливается смехом, как будто в уличном театре дают комедию с пошлыми шутками карликов.

Какая эта «смерть» по счету? Двадцатая? Или двадцать пятая? Сколько еще ей посчастливится «умирать»? Она верит, что триумф продлится долго. Ведь примерно десять «смертей» назад Венделина приняла решение — свести с ума своих любимых инквизиторов, чтобы отбить у них желание сжигать ее на костре, а вместе с ней и других, таких же красивых и странных. А их в мире магглов не счесть! И пылающие повсюду костры — яркое тому подтверждение.

Чтобы привлечь к себе внимание, Венделина открыто колдует на рынках и площадях. Купив новую волшебную палочку, она превращает воду в вино, накладывает заклятие умножения на серебряные монеты, заставляет жителей ни с того ни с сего петь церковные песнопения и падать без чувств, развлекает ребятишек летающими сладостями, веселыми огоньками и снежинками посреди солнечного июльского дня.

— Ведьма! Держи ее! — кричат вокруг, но Венделина не скрывается от властей. Каждый раз она позволяет себя связать и отвести в святой отдел расследования еретической греховности. Проповедующие аскетизм монахи сменяются важными городскими начальниками, сырые полупустые подземелья — душными, полными грешников темницами, а вопросы, обращенные к Венделине, остаются прежними.

— Кто ты, ведьма? Покайся — и избежишь наказания!

— Венделина Странная! — отвечает она, и тот, кто ведет допрос, нагло плюет ей в лицо.

— Врешь! — шипит он змеей. — У Странной волосы рыжие, как огонь, глаза зеленые, словно изумруды. Она молода и красива, длинные, стройные ноги ее достают до самого ада — любого преподобного с ума сведет. А ты едва ли милее старой жабы.

Венделина усмехается, глядя на свои морщинистые руки. Седые волосы свисают по плечам, тело высохшее и дряблое, как будто вся жизнь ушла из нее. Чем не обличье для ведьмы? И ведь никто не догадывается, что она меняет лица так же часто, как чистокровные волшебники — парадные мантии. Неужто забыли любимые инквизиторы о ее метаморфомагических способностях?

— Сожги меня, милорд! — просит Венделина вкрадчивым голосом. — Уж очень я люблю гореть на костре.

— Назови свое имя, старуха!

— Лакретия Блэк, милорд.

— Будь по-твоему, Лакретия, — ухмыляется святой инквизитор, выталкивая ее прочь. — Любишь гореть — гори!

И вот она снова на костре, сменившая два десятка женских имен и обличий, — по-прежнему горит, не сгорая, под шум неугомонной толпы. Изабель и Камилла, Делла и Гвендолин, Агнесса и Жаклин… Такая разная и всегда одинаковая — Венделина Странная.

— Опять обвела вокруг пальца, ведьма! — кричит обезумевший народ.

— Покайтесь, грешники! — Венделина хохочет в ответ, чувствуя, как замораживающие чары посылают мурашки по раскрасневшейся коже, а через минуту растворяется в дымном, горячем воздухе.

* * *

По ночам к Венделине приходит крыса. Черная, юркая, с крошечными блестящими глазками. Запрыгивает на ноги, цепляясь за одежду, подбирается ближе к лицу и выпрашивает остатки хлеба. Ей все равно, что сегодня Венделина носит лицо сероглазой хмурой вдовы Александры, а завтра будет выглядеть как милая веснушчатая Анна из уэльской таверны. Когда-то в Хогвартсе Венделина с легкостью превращала крыс в чаши для воды. Будь у нее волшебная палочка, она бы с радостью наколдовала еще пару зверьков и напугала своих угрюмых соседок. Но вместо этого Венделина довольствуется тем, что кормит крысу с рук, с любопытством наблюдая за нею. Сидеть в темнице в ожидании приговора такая скука!

Правда, в эту ночь скучать не приходится. В подземелье ярко пылают факелы — подсудимых по очереди выводят на допрос. Стража грозно и пристально осматривает каждую узницу, будто за пазухой у них таятся гремучие змеи. Вот из душных инквизиторских покоев возвращается Камилла — простоволосая дама в легком хитоне, уклонившаяся вместе с семьей в какую-то страшную ересь. Из глаз ее катятся слезы, она шумно вдыхает воздух и дрожащим голосом рассказывает о случившемся.

— Из лондонских тюрем исчезли десятки узников. Куда и как, никто не знает. Ни следа, ни зацепки, будто сквозь землю провалились. Стража проверяет, темницы вверх дном — нет никого, только одежда на полу валяется. И в нашей тюрьме было несколько случаев. Старуха Римма, рябая Молли, девицы Сэймур пропали на прошлой неделе. Власти волосы на головах рвут, разобраться не могут, что за напасть. Говорят, убивает их кто-то, избавляет от грядущих мук, чтобы на кострах не страдали…

— А ты чего ревешь? — прерывает ее Венделина, спугнув наевшуюся хлеба крысу. — Тебя же не убили!

Она широко улыбается, словно Камилла рассказывает смешную историю. В обличье Александры Венделине немного не по себе — слишком она веселая и яркая, чтобы иметь мозолистые руки, серые глаза и жидкие бесцветные волосы.

— Монахи твердят, что это происки еретиков, — всхлипывает Камилла. — Мол, только они так могут, исподтишка, без единой капли крови. Потому и обещают адские муки всем, кого судят за ересь.

— Глупости! — качает головой Венделина. — Какие уж там еретики! Это все темная магия, — она подмигивает Камилле, и стоящие рядом узницы переглядываются. — А уж я ее, поверьте, за несколько миль чую. Темным магам и кровь проливать не нужно. Взмахнул волшебной палочкой — и дело с концом, следов не найдешь.

— А ты-то откуда знаешь? — недоверчиво спрашивает Камилла, окидывая Венделину мрачным взглядом. — Неужто сама ведьма?

— Может, и ведьма, кто разберет, — смеется Венделина, подобрав юбки, и возвращается в свой угол.

— Врешь, — говорит черноглазая Гвен, — ведьмы одна другой красивее, а ты — без слез не взглянешь. Я думаю, это проделки Венделины Странной, той помешанной, что огонь любит. Чтобы лишний раз на костре сгореть, она готова весь город со свету сжить. Поймать ее невозможно, лица, как маски, меняет. Собственными глазами видела. Взошла на помост седовласой старухой, а как костер подожгли, обернулась рыжей девицей, а потом и вовсе растаяла в воздухе, подобно туману.

— Говорят, у этой странной даже волшебной палочки нет, — тихо замечает из угла Венделина. Черная крыса возвращается и, невзирая на гомон и суету, заползает к ней в широкий подол.

— Зачем она ей? — вскидывает заросшие брови Гвен. — Венделина и без палочки повелевает огнем — аж мурашки по коже. А хохочет так, словно бесы в аду веселятся.

В этот момент в темнице появляется стражник. Он возвращает с допроса шмыгающую носом деву, уличенную в блуде, и устремляет взор в сторону Венделины.

— Эй, ты, сероглазая! Твоя очередь!

Большой крест на груди монаха серебрится в свете свечей. Откуда-то сквозит, отчего огоньки жалко трепещут. Венделина не сводит с них глаз.

— Покайся, Александра, облегчи душу! — лениво шевелит губами монах; нескончаемая вереница узников ему давно наскучила. — Откажись от волшебных чар!

Венделина расплывается в улыбке, мотая нечесаной головой.

— Какие чары, святой отец! В темнице тоска смертная! Одно развлечение — крысы.

— А на рынке что вытворяла, когда тебя взяли под стражу? Разве не помнишь?

— Как не помнить!

— Колдовала?

— Ваша правда, святой отец, колдовала, — соглашается Венделина. — Вы бы видели, как смеялись торговцы, когда из гусиных яиц под воздействием чар вылупились котята.

— Ты смущаешь народ, ведьма! — резко изменившись в лице, выкрикивает монах. Он встает из-за стола и, подняв глаза на распятие, начинает молиться.

Венделина растерянно разводит руками.

— Что поделать, — восклицает она, — если я магию лучше самой себя знаю!

— Так, может, ты и убийцу, что узников на тот свет отправляет, знаешь?

Монах снова садится за стол, сцепив руки на животе. На его лице застывает ожидание, а в глазах отражается пламя свечи. Свеча изливается воском, похожим на жгучие слезы страдальцев.

— Знаю.

— А мне расскажешь?

— Расскажу, святой отец, — Венделина делает шаг вперед, подальше от могучих стражников, стоящих позади, и внезапно переходит на шепот. — Только сделай одолжение. Сожги меня на костре!

— Ты что, спятила? — распахивает глаза монах. — Или на Венделину Странную насмотрелась? Целый город с ума свела эта ведьма. Теперь кого ни приведут ко мне из ваших — все огня желают сильнее свободы.

— Так люблю гореть на костре! — признается Венделина, просияв улыбкой.

— За этим дело не станет. Говори, кто узников убил!

Лицо монаха становится суровым. Кажется, еще немного — и отправит в пыточную, откуда редко кто живым возвращается.

— Так я и убила, святой отец. Я. Венделина Странная. Ведьма из Уэльса.

Щеки монаха покрываются красными пятнами. Пламя свечи тревожно моргает, делая взгляд инквизитора еще более зловещим.

— Зачем убила?! — задыхаясь, спрашивает он.

— Пожалела несчастных, — отвечает Венделина, и ее глаза наполняются слезами. В облике хмурой Александры плакать намного легче, — избавила от огня. Все их костры себе забрала! Сорок шесть раз горела — и еще хочу. А узники те в лучшем мире, святой отец, не волнуйся. Там нет ни боли, ни страха — один покой. Магия, что ты так не любишь, творит чудеса. Навела я на них чары, и уснули они мертвым сном.

Венделина замолкает и смотрит монаху в глаза. На лбу у него блестят капли пота. Повисшая пауза длится вечность, словно им обоим отрезали языки.

— Чем докажешь, что ты Венделина Странная? — с трудом выговаривает монах, вцепившись пальцами в серебряный крест.

Венделина не отвечает. Она лишь подходит ближе к его столу и, тряхнув волосами Александры, начинает превращаться. Загрубевшие, почти мужские руки постепенно становятся тоньше и нежнее, круглый нос заостряется, на плечи вместо жидких прядей падают тяжелые рыжие кудри, а вместо серых глаз теперь сияют колдовские зеленые. Вернув себе прежний облик, Венделина подмигивает монаху и разражается оглушительным смехом.

— Вон! — кричит он ей вслед, пока стража тащит ее в темницу по узким коридорам мрачного замка, продрогшего от сквозняков.

* * *

Безжалостный приговор взмывает в небо гордо парящей птицей.

— Венделина по прозвищу Странная, вы обвиняетесь в колдовстве и убийстве сорока человек!

Разномастная толпа ликует. Скоро, совсем скоро для Венделины зажгут очередной костер. Наверняка каждый из этих людей, выкрикивающих ругательства, мечтает, что он будет последним.

Венделина послушно дает привязать себя к столбу и смотрит в закатное розовое небо. Ждет-не дождется, когда под ногами затрещат поленья, когда смелые, обжигающие языки пламени начнут с ней любимую игру. Все вокруг станут кривить лица в ужасе и наслаждении, а она призовет на помощь замораживающие чары и изойдет победным смехом.

— Прекратите! Остановитесь! Пожалуйста, прекратите!

Звонкий голос перекрикивает толпу, исполнитель приговора застывает с горящим факелом в руке. Венделина с любопытством взирает вниз. Кто этот смешной малый, желающий остановить казнь ведьмы и душегубицы? Растрепанные волосы, грязная, помятая мантия, блестящие, как в чумной лихорадке, глаза. Видно, кто-то из религиозных фанатиков, что веруют в истинного бога, живущего не в храмах, а там, где бьется сердце, и гниют в подземельях за свою веру.

— Эта женщина невинна! — кричит он, расталкивая народ, чтобы скорее пробраться к сидящему на возвышении городскому правителю. — Прошу вас, милорд! Выслушайте меня!

Толпа на секунду замирает, увлеченная словами юноши, а потом снова начинает реветь обезумевшим зверем.

— Сжечь ее! Сжечь! Убийца! Ведьма!

— Тихо-о-о!!! — летит над площадью громкий, обезоруживающий голос. Венделина видит, как городской правитель поднимается с места. Он окидывает суровым взглядом собравшихся и обращается к юноше: — Говори, что хотел сказать, но помни: за ложное свидетельство ты ответишь перед судом!

Неуклюжий юноша выходит вперед и, поклонившись, повторяет:

— Эта женщина невинна, милорд, — он заикается от волнения, и Венделине вдруг становится его жаль. — Венделина по прозвищу Странная никого не убивала. Все эти сорок человек, о которых вы здесь упоминали, живы и здоровы, клянусь вам в этом истинным богом, — юноша молитвенно прижимает руки к груди. — Она никого не убивала, милорд.

— Как это не убивала? — недоумевает правитель, подняв руку, чтобы успокоить вновь зашумевшую толпу. Он переводит взгляд на Венделину, висящую на столбе. Даже издалека заметно, как хмурятся его брови. — Она созналась в своем преступлении, после долгих разбирательств суд посчитал ее виновной в смерти этих несчастных и применении колдовства. Что еще тебе нужно, глупый ты человек?

— Она их не убивала, милорд, — чуть не плача, твердит юноша и, сделав паузу, добавляет: — Она их спасла!

— Что?!

— Венделина Странная вывела из темниц сорок узников. Избавила их от страшной казни. Несчастных старух, девиц и женщин, обвиненных в ереси и колдовстве. Она меняла свои черты, временно присваивая себе их лица, чтобы запутать следы, и горела на костре вместо них. Пощадите ее, милорд! Прошу вас!

Над площадью на несколько мгновений воцаряется тишина. Венделина жадно вглядывается в толпу. На лицах — раскрасневшихся и бледных, худых и толстых, полных жизни и равнодушных ко всему — по очереди мелькают удивление, злость, страх и что-то, похожее на восхищение. В темных глазах городского правителя вспыхивает ярость.

— Эта помешанная спасла от справедливого возмездия сорок таких же сумасшедших, — грозно произносит он, — долгие месяцы потешаясь над нами и вытворяя свои безбожные фокусы, а ты просишь ее пощадить? Ты в своем уме, парень?

Юноша обращает на правителя взор, полный разочарования. Еще мгновение — и беднягу разорвут в клочья.

— Беги, дурачок! Беги! — кричит Венделина, видя, как взорвавшаяся от негодования толпа набрасывается на юношу. Тот беспомощно мечется по кругу, грубые руки терзают его, швыряя из стороны в сторону. Городской правитель кивает и возвращается на место. Стража, до этого безучастно наблюдавшая за происходящим, расталкивает беснующихся людей и сгребает юношу в охапку, волоча его, словно труп, по вымощенной камнем площади. И в эту самую минуту под затекшими от жестких веревок ногами Венделины Странной вспыхивает огонь.

«Мой последний костер», — думает она, слабо улыбаясь.

Венделина больше не хохочет и не глумится над грешниками. Когда пламя поглощает ее целиком, она шепчет «Глациус» и исчезает, забросав ревущую толпу золотистыми искрами.

* * *

В комнате Венделины целыми днями пылает камин. Здесь так тепло и уютно, что не хочется выходить наружу. Поленья потрескивают, огненные языки сливаются в причудливом танце. Будто напоминание о прежней жизни и любимых когда-то кострах.

Венделина всматривается в горящее пламя, но видит в нем не себя. Ей то и дело мерещится Эмилия — грустная женщина с прозрачными глазами, что горела в огне, не сгорая, без всякой магии.

Венделина больше не колдует. Ну, разве что для забавы изредка меняет цвет волос, готовит зелья от головной боли и зажигает свечи в темноте без помощи рук. Волшебная палочка лежит в шкафу без надобности. Вместо того чтобы наколдовать дюжину солнечных зайчиков, подразнить ползущего по стене паука, Венделина читает книги. Или просто сидит на кровати, сложив ладони вместе, и шепчет себе под нос слова новой молитвы.

По вечерам приходит мать, строгая и озабоченная. Садится рядом, берет за руку и задает привычный слуху вопрос:

— Может, передумаешь, Венди? Господин Льюис счастлив предложить тебе должность преподавателя заклинаний. В Хогвартсе ты будешь в безопасности. Темные времена настали, милая, — тяжело вздыхает мать. — Мое сердце не узнает покоя, пока ты здесь, окруженная врагами, которые только и мечтают сжечь тебя заживо. После того, что ты натворила в Лондоне, инквизиторы как с цепи сорвались. Зачем тебе рисковать жизнью? Поезжай в школу, найди место в своем мире.

Мать заглядывает Венделине в глаза, обнимает худые плечи, пропуская сквозь пальцы непослушные рыжие пряди. На коленях у нее — смятый желтый конверт с печатью Школы Чародейства и Волшебства, а в нем — приветственное письмо от директора.

— Я не поеду, — тихо произносит Венделина, сжав теплую руку матери. — Не печалься, мама. Я сделала свой выбор.

— Какая ты странная, Венди!

Мать качает головой и выходит из комнаты, плотно сжав и без того тонкие губы. Письмо из Хогвартса, покружив в воздухе, падает на пол, одинокое и никому не нужное. Венделина смотрит на него, и на душе у нее вдруг делается светло.

«Подвиг Эмилии высок, — написал ей на днях отец Патрик, — а твой — еще выше. Тебе предстоит нелегкая брань с собственной природой. Пусть бог благословит тебя».

Подумав немного, Венделина поднимает с пола желтый конверт и бросает его в камин.

Жалеть больше не о чем. У нее теперь другой путь.