Сумасшедшая (джен)

— Пожалуйста, мама, перестань вмешиваться в мою жизнь.

С этими словами кладу трубку и тяжело вздыхаю, присаживаясь на пуфик возле телефона. Когда она поймет наконец, что я — самостоятельный человек, могу без подсказки принимать решения и отвечать за них?

Слышу, как на кухне закипает чайник, и немедленно встаю обратно: не хватало еще, чтобы проснулась Вирджиния.

"Господи, вы что, хотите, чтобы девочку всю жизнь дразнили?" — спросила мама, когда я рассказала ей, какое имя мы выбрали дочери.

На часах около шести, понимаю, что скоро вернется Тони, но не могу отказать себе в удовольствии выпить немного чаю, прежде чем браться за ужин. Семейная жизнь не так весела, как мне казалось в начале, но это мой выбор, и я не хочу давать матери повод сказать: "Я же говорила!"

Тони очень старается. И любит меня, знаю. Мне кажется, что я тоже его люблю — может быть, не так сильно, как хотелось бы ему, но это определенно самая большая привязанность в моей жизни. С ним я могу не притворяться. Не строить из себя ту, кем не являюсь.

Это еще имеет некое очарование для меня, но тает все больше с каждым грязным подгузником и коротким звонком: "Милая, мне снова нужно немного задержаться".

Я не знаю, как сказать ему: мне не нужно, чтобы он заработал все деньги мира. Когда завожу об этом речь, он отмахивается и думает, что я просто его жалею.

"Ты же привыкла к роскоши с детства!"

Привыкла. Но разве я была в ней счастлива? Рядом как будто раздается короткий мамин смешок.

Устала. Как же я устала.

Образ высокомерной красавицы, который так упорно примеряла на меня мать, как будто все еще лежит где-то в ногах. Надежды на то, что замужество освободит меня, почти не осталось.

Тони. Тони. Почему ты не замечаешь?

Проглатываю чай, почти не ощущая его вкуса. Чувствую, что нужна еще одна чашка. В детской начинает шевелиться малышка. Прежде чем войти в комнату, считаю до десяти.

"Соберись, Кристина. Соберись ради нее".

* * *

На улице дует ветер. Вирджиния роет золотистый песок маленькой розовой лопаткой. Он разлетается в разные стороны, и она смеется. Я тоже смеюсь, глядя на нее.

— Кристина?

Поворачиваюсь — и улыбка меркнет. Не надо было идти в этот парк.

Мама в дорогой шубе, хотя совсем еще не время для такого меха. В ушах сверкают любимые сережки с крупными камнями. Безвкусно.

— Привет, мам, — говорю почти бесцветно.

— Милая, что с тобой? Выглядишь ужасно!

Начало разговора приятное, как всегда.

— Все в порядке, мама.

— Что за лохмотья на тебе надеты? Вас что, ограбили?

— Обычная одежда для прогулки с ребенком.

— У тебя нездоровый вид! Он что, бьет тебя? Эти синяки…

— Мама!

Восклицаю, хотя знаю, что её не остановить. Ей не нужны мои ответы. Она уверена, что всё очень плохо, ведь я вышла замуж за Энтони Льюиса. Покорно жду, когда иссякнет её словесный поток.

Мне хочется скорее уйти, но так легко отделаться не получится. Стараюсь погрузиться в себя так глубоко, насколько это возможно. Не реагировать. Не нужно реагировать. Моя мечта в этот момент очень проста — как можно реже встречать женщину, которая меня родила.

* * *

— Милая! Смотри, что я принес тебе!

Тони вкладывает в мои руки футляр — по очертаниям вижу, что там платье. Он любит дарить мне платья, особенно теперь, когда почти не бывает дома.

— Тони, спасибо! — изо всех сил изображаю радостную улыбку.

— Мама, примерь! — тут же просит Вирджиния, выглядывая из своей комнаты.

Сопротивляться нет сил. Беру у Тони платье и иду в сторону спальни. Перед входом замираю. Посчитать до десяти. Потом можно дальше. Снимаю домашний халат, стараясь не смотреть в зеркало, висящее перед кроватью.

— Ты очень красивая.

Тони неслышно появляется за моей спиной. Я не оборачиваюсь. Не хочу, чтобы он видел меня спереди. Мои груди уже совсем не так упруги, как раньше, и мне кажется, что он точно это заметит. И лицо… Что стало с моим лицом?

Платье плотно прилегает к фигуре. Тони помогает застегнуть молнию и нежно целует в шею. Я не чувствую этот поцелуй. Мне бы хотелось, чтобы он произошел намного раньше. Кто-то внутри меня злорадно хихикает.

"Я же говорила!"

* * *

Дома очень тихо. Вирджиния спит, и я сижу на кухне, стараясь заглушить тревогу чаем. Одна чашка, вторая, третья. Тони нет. Мне всё чаще кажется, что я его просто выдумала. С тех пор, как ему взбрела в голову эта идея с парком аттракционов, он почти все время пропадает на работе.

Пытаюсь вспомнить, когда мы говорили о чем-то важном последний раз. Не помню. Хоть убей, не помню.

"А может, и нет никакого парка, — вдруг раздается в голове. — Лежит сейчас с какой-нибудь красоткой в дешевом мотеле, а ты тут ждешь. Дура".

— Мама! — вслух возмущаюсь я, но тут же прикрываю ладошкой рот. Нельзя разбудить Вирджинию.

Но едкая мысль селится в голове и уже не хочет из нее уходить. Может быть, поэтому всё так? Может быть, у него вторая семья?

Слышу, как поворачивается ключ в дверном замке. Вскакиваю со стула, бегу, но привычно замираю перед дверью. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Дальше по коридору.

— Где ты был?

Тони, кажется, удивлен.

— Милая? Почему ты еще не спишь? Я был на работе, ты же знаешь. До запуска парка осталось всего две недели.

"Обманывает", — отчетливо звучит в голове.

— А ты мне его покажешь?

— Конечно, когда все будет готово.

"Вот видишь! Тянет время".

Я без сил падаю на пол и начинаю рыдать. Тони ошеломлен.

— Ты мне изменяешь.

Он растерян и не знает, что ответить. Это еще больше уверяет меня в правильности маминых догадок. Чувствую себя истеричкой, но не могу остановиться. Не хочу с ним больше говорить. Никогда.

* * *

— Мамочка, давай сходим погулять?

— Не хочу.

Стою перед раскрытым шкафом и перебираю платья. Какое из них надеть, чтобы снова стать красивой?

— А можно мне тоже посмотреть?

— Нельзя.

Вирджиния надувает губки и, обиженная, выходит из комнаты. Ничего. Ничего.

В коридоре начинает звонить телефон. Не хочу отвечать. Это наверняка мама. Я и без того слишком часто слышу её голос. Ничего хорошего он не говорит, только бередит еще сильнее и без того саднящие раны.

Ничего подходящего!

В раздражении отшвыриваю пышную черную юбку.

"Сама виновата", — шепчет ехидный голос, и я злюсь еще сильнее. Не хочется признавать, что мама была права.

* * *

Тони приходит домой поздно. Так поздно, что обычно я делаю вид, будто уже сплю. Дела идут не очень. Кажется, его парк аттракционов не так успешен. Он не хочет об этом говорить.

В воскресенье утром он будит меня, резко распахивая шторы. Солнце щекочет ноздри, и я открываю глаза с улыбкой впервые за много месяцев.

— Сегодня идем гулять всей семьей! — объявляет Тони. — Собирайся, милая, завтрак уже готов.

Мне хочется еще немного понежиться в постели, но голос не дает.

"Лежи-лежи, уж он найдет, с кем погулять в парке".

Тут же поднимаюсь.

Вирджиния радостно пересказывает свой сон, пока мы сидим за столом. Тони, кажется, тоже в хорошем настроении.

— Дела идут на лад? — осторожно спрашиваю, наливая чай.

Он неопределенно жмет плечами.

— Решил сегодня об этом не думать. Мы так давно не проводили время все вместе. Куда ты хочешь пойти, Вирджиния?

— В зоопарк! — уверенно отвечает она.

Что ж, там мы вряд ли встретим мою мать.

После завтрака убираю посуду и иду в сторону спальни, чтобы одеться.

— Почему ты замираешь перед дверями? — с любопытством спрашивает Тони, следуя за мной.

— Что?

— Ну, я заметил, что ты никогда не входишь сразу. Сначала как будто раздумываешь.

Я не знаю, что ему сказать. У меня нет ответа. Решаю сменить тему, но так отвыкла от простых разговоров, что не сразу могу придумать. Тони отвлекается на Вирджинию, и я немного выдыхаю.

Когда мы идем по улице, мне не по себе. В последние недели удавалось успешно скрываться от мамы, и я боюсь, что сейчас все старания рухнут и она появится откуда-нибудь из-за угла. Тони замечает мою нервозность.

— Не хочу встретить маму, — объясняю я.

Он понимающе ухмыляется.

— И я тоже не хочу, поверь мне.

Вдруг вижу впереди женщину в коричневой шубе. Сердце сжимается. Она оборачивается, и я в ужасе замираю.

— Кристина?

Тони следит за моим взглядом и все понимает.

— Это не она, не она, успокойся.

Но меня трясет. Не могу успокоиться до самого окончания прогулки.

* * *

Мне тоскливо. Чувствую, как не хочу подниматься по утрам. У Тони большие проблемы. Кажется, нам даже придется съехать из этой квартиры. Мама ликует: "Я всегда говорила, что он неудачник!"

Вирджиния находит меня на кухне. Я снова выпила шесть или семь чашек чая подряд. Сижу, глядя в одну точку. Ничего не хочу. Устала. Так устала.

— Мамочка, — тихо говорит она, — ты заболела?

Молчу. Мне нечего ей сказать.

Вдруг появляется Тони.

— Вирджиния, оставь нас, пожалуйста? — просит он и внимательно на меня смотрит.

Мне все равно.

Тони осторожно наклоняется ближе.

— Что же с тобой происходит, милая?

* * *

Мама говорит со мной все чаще. Кажется, чем больше я избегаю встреч с ней, тем сильнее она укрепляется в моей голове. Не хочу, не могу её там терпеть, но она не уходит: комментирует все мои действия и предлагает разные вещи.

Боюсь сказать Тони. Он и так меня больше не любит — это видно по тому, как мало времени он проводит дома, как редко со мной разговаривает, как тревожно поглядывает в мою сторону. Наверное, он считает меня сумасшедшей. Если скажу ему про голос, точно упечёт в лечебницу.

Не знаю, что делать. Боюсь. Боюсь. В какой момент всё пошло не по плану?

* * *

Настроение скачет так, будто кто-то делает ставки. Тони думает, я просто скучаю, но у него не хватает времени разобраться. Работа, работа. Его парк аттракционов оказался никому не нужен. У меня чувство, что тоже никому не нужна.

Вирджиния очень похожа на бабушку. Замечаю это все отчетливее в последнее время. Когда она смеется, внутри расползается холод. И её взгляд. Такой пристальный взгляд, совсем как у мамы — зачем она так смотрит на меня?

Стараюсь проводить с ней меньше времени. Иногда боюсь её, иногда — за нее.

Голос внутри подначивает: "Иди посмотри, как она примеряет платья. Любит наряды, совсем как я. Хочешь, чтобы она стала как я?"

Мне страшно. Не хочу, чтобы она стала ей. Не хочу. Не хочу. Голос смеется.

"Станет".

* * *

Часто слышу, как в прихожей звонит телефон. Знаю, что это мама, и не беру трубку. Надоела. Надоела. Тревожность растет: не хочу, чтобы она пришла сюда, увидела меня — и без того хватает комментариев, когда смотрю на себя в зеркало.

Если в дверь стучат, прошу Вирджинию не подходить. В ответ она смеется: "Мамочка, но никто не стучит!" И не знаю, где правда. Не верю, что мне может просто казаться.

В последнее время часто думаю о детстве. Когда была маленькой, мама почти всегда просила меня открыть дверь. Обычно в гости приходили мужчины — одни игнорировали меня, другие приносили подарки. Однажды гость усадил меня на колени, несмотря на сопротивление, и долго гладил по голове, спине, коленям. Маме не нравилось такое внимание — она ревновала. Не меня — ко мне.

Вспоминаю теперь эти моменты с брезгливостью. Понимаю то, что в детстве было недоступно. Противно. Мерзко.

Замечаю, что Вирджиния любит бабушку. Красивую, нарядную. В детстве я тоже любила. Только с тех пор выросла.

* * *

— Кристина, может быть, тебе стоит сходить к врачу? — Тони говорит очень осторожно, будто боясь, что начну кричать. Я не кричу, хотя и больно.

— Ты считаешь меня сумасшедшей? — спрашиваю прямо.

Он смущается.

— Ты плохо спишь в последнее время, рассеянная, и эти перепады настроения… Вряд ли это что-то здоровое.

— Прекрасно, — отвечаю язвительно. — Я схожу.

— Не обижайся, милая, — мы лежим в кровати, и он пытается меня обнять, — я просто переживаю за тебя и Вирджинию.

Что-то в его тоне заставляет меня смягчиться. Обещаю себе, что запишусь в больницу.

Голос возражает: "Да ему самому надо лечиться!"

Понимаю окончательно, Тони прав: я — сумасшедшая.

* * *

Записываюсь на прием и даже действительно собираюсь сходить. Тони берет Вирджинию на работу, чтобы не мешать мне. Одеваюсь словно в тумане — туго соображаю в последнее время, но не хочу себе признаваться.

"Соберись, Кристина, соберись!" — уговариваю себя.

"Да не нужен тебе никакой врач, — перебивает голос. — Ты просто устала — с таким мужем немудрено. Впервые за сколько лет он помог тебе с ребенком?"

Трясу головой, отгоняя эти слова, но они жужжат, жужжат в голове.

"Лучше пойди и ляг, поспи, все пройдет. А еще лучше — разведись, это тебя спасет".

Плачу, отшвыриваю в сторону пальто. Почему моя голова не может принадлежать только мне? Почему?

* * *

Растворяюсь. Чувствую, как падаю куда-то. Кто-то из нас — всё сложнее разобрать, я или мама — говорит Тони, что врач прописал мне лекарства от депрессии — нужно время, чтобы подействовали. Он верит. Ждет. Мама злорадствует: "Глупый".

Вирджиния дома все реже — с бабушкой. Возвращается довольная: "Смотри, мама, мне разрешили краситься! А туфли у бабушки видела? Мерила! Красивые, на большом каблуке".

Смотрю на нее с ужасом. Отказываюсь верить, не хочу. Что делать? Что?

* * *

Несколько недель в голове зреет план. Нужно придумать что-то, сделать, спасти. Нельзя допустить, нельзя. Решение появляется постепенно, и не могу понять, кто придумал его: я или тот человек, что живет во мне.

Набираю ванну, бросаю резиновых пони и лью пену. Зову дочь, стараясь не выглядеть странно, чтобы не заподозрила. Она удивляется, радуется и тянется ко мне. Ничего. Ничего. Я помогу. Спасу.

Вирджиния залезает в ванну, и я беру щетку, чтобы потереть маленькую спину и тонкие ручки. Она смеется — щекотно, но мне не до смеха. Тру, тру, но кажется, не помогает. Что делать, что?

"Ты знаешь, — шепчет голос. — Знаешь, знаешь".

Знаю. Выпускаю из руки щетку, и она мягко падает в воду. Другого выхода нет. Осторожно поглаживаю дочь по щеке.

Прости, дорогая. Прости. Прости.

Она сопротивляется, пока я толкаю её под воду. Внутри меня ураган, он путает мысли, но не сметает проклятый голос.

"Давай, — шепчет он. — Давай! Давай!"

Боже! Боже!

— Кристина, что ты делаешь?!

В ужасе достаю руки из воды. Вирджиния выныривает, жутко кашляя и рыдая одновременно. Тони бросается к ней.

Боже! Боже!

Шарахаюсь от ванны, будто от адского огня, и бегу, бегу, не оглядываясь. Он не пытается меня остановить. В голове будто проясняется.

Что я наделала?

* * *

На улице темно, бегу, не разбирая дороги от застилающих глаза слез. Больно. Больно.

"Что ты сделала? Что ты сделала, мама? Что я сделала? Зачем? За что?"

Сигналят машины. Бегу, не останавливаясь. Не знаю, куда, но надеюсь, что там не будет её, не будет воспоминаний, не будет ничего. Через какое-то время — не знаю, не разбираю — прислоняюсь к дереву, в страхе смотрю на руки. Как я могла? Как?

Вдруг слышу еще один голос. Новый. Неизвестный.

— Ты заблудилась, дитя мое? Ты что, заблудилась? Давай я покажу тебе дорогу.

На пути появляется невозможно старая и дряхлая старуха. Замираю, не в силах пошевелиться. Она говорит что-то, требуются усилия, чтобы разобрать смысл.

— Иди ко мне, — говорит она, — иди за мной, и ты навсегда забудешь свою боль.

Смотрит прямо в глаза. Гипнотизирует взглядом.

— Забудешь навсегда.

Что-то внутри заставляет верить.

Голос подначивает: "Иди, иди".

Старуха протягивает руку, и я не могу отказаться. Забыть, забыть, просто хочу забыть.

Она тянет меня, и я вижу нечто похожее на дверь — воздух как будто рябит.

Сумасшедшая.

Старуха становится настойчивее. Я закрываю глаза, мне нечего терять. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять — делаю шаг. Чувствую, будто лечу сквозь время и пространство. Потом все исчезает.

"Прости, доченька".