Как воют акрионы (джен)

Любопытный желтоватый нос мгновенно скрывается под моей курткой. Значит, опять атака. Я уже давно не задумываюсь, просто знаю. Через пару минут срабатывает сирена, но я и так на боевой позиции, и потому первым успеваю сбить подлетающую тварь. Синеватая студенистая кровь заляпывает нашу станцию снаружи. Это ничего. Мы давно нанесли специальную смесь на стены. Теперь это совершенно безопасно.

Честно, я даже не представляю, каково приходилось людям сразу после вторжения. Еще чудо, что их уцелело так много. Рассказов родителей я не помню. Они погибли задолго до того, как я вступил в сознательный возраст. Но у нас на станции есть один старик.

Иногда вечерами, когда делать особенно нечего — в сумерках твари не летают, он рассказывает всякое, а мы слушаем. Он может и насочинять. Ухмыльнется потом в усы и спросит:

— Так вы чего, поверили, что ли? Эх вы, балбесы…

Слово "балбес" вообще у него любимое. И от него, как от старых вещей, пахнет уютом, покоем и той самой жизнью, которая была до вторжения.

Но про тот день он всегда рассказывает серьезно.

— Была осень. Тогда еще времена года здорово отличались друг от друга. И были листья. Много-много. Золотые, красные, сиреневые. И солнце оранжевым светом проникало повсюду. Люди были заняты обычными вещами. Кофе пили, любовью занимались. Газеты читали. Ждали, когда начнут падать звезды. Есть такая дурацкая примета. Если увидишь падающую звезду — можно загадать желание.

В ту ночь многие заметили множество падающих звезд. А к рассвету желание было только одно — проснуться и понять, что все это было лишь дурным сном. Нашествие тварей оказалось внезапным и непредсказуемым. Все время приближения к Земле они маскировались под астероиды, и их не могла засечь ни одна система. А потом было уже поздно. Убитая тварь разбрызгивала вокруг себя едкую ядовитую кровь, которая прожигала стены и укрепления, убивала оказавшихся рядом людей. И остальные твари спокойно могли пройти дальше. Если тварь не удавалось убить, она нападала сама. Длинным острым штырем на гибком хвосте она вспарывала человеческое тело так же легко, как раскаленная игла лопает воздушный шарик. Да, все мы были для тварей тогда легкими, дурацкими и невероятно уязвимыми воздушными шариками.

Старик задумчиво качает головой и смотрит куда-то вглубь, вдаль и, может быть, еще назад. В то далекое прошлое первых недель вторжения. Ну, на самом деле ему лет сорок, но сейчас люди долго не живут, так что он уже старик для всех нас. Да и жизнь в вечной осаде и борьбе не способствует могучему здоровью. На одной руке у него нет пары пальцев. Да и сама фигура его — сгорбленная, сутулая. Ногу он чуть приволакивает, голова трясется. Это от встречи с тварями. Тогда они напали на него всей стаей и уже успели впрыснуть яд. Просто чудо, что мы с акрионом так вовремя его нашли. Хотя, наверное, не чудо. Этот старик первым принял мою зверушку. Помню, как он осторожно гладил обожжёнными, заскорузлыми пальцами маленькую золотистую голову моего питомца. Акрион тогда закрывал глаза и почти мурлыкал.

Однако потом, когда наступила зима, людей осталось мало, но и ряды тварей тоже заметно поредели. Оказалось, что они не переносят холода. Тогда все обрадовались, даже праздновали освобождение Земли. Пока весной не появились новые твари. Те, первого захода, успели отложить яйца в земле, воде, горах, полуразложившихся трупах. И на свет появилась новое поколение тварей, прекрасно адаптировавшееся к условиям Земли. И не приспособленное к космическим путешествиям. Так что они никуда не собирались больше улетать.

Вот тогда-то началась борьба не на жизнь, а на смерть. Сейчас по общему итогу лидируют твари.

— Эй, Драгон, ты уснул там, что ли? — кричит мне Берк. — Слева заходят, живее жми.

И я встряхиваю головой и нажимаю на спусковой курок. Словно почувствовав общее напряжение, мой акрион снова возится у меня за пазухой, цепляясь острыми тонкими коготками за рубашку, стремясь устроиться поудобнее. Меня всегда восхищает эта его способность в самой жуткой заварухе искать возможность поудобнее устроиться и найти для себя местечко потеплее. Больше всего он любит спать, обвившись вокруг меня, так что его хвост находится у меня на правом боку, грудь же в районе левого бока. А голова вообще устраивается где-то в районе солнечного сплетения.

Однажды твари подобрались к нам слишком близко и выпустили стрелы. Это такие тонкие стальные раскаленные иголки, прошивающие на бешеной скорости практически любую поверхность, с которой сталкиваются. Если стрела прошивает человека, ему хана. Хоть я и не был на линии огня, одна из стрел угодила прямо мне в спину. И — ничего не случилось. Я даже не почувствовал ничего. Только как в замедленной съемке увидел, как белый, сияющий на солнце стальной луч оттолкнулся от меня и полетел назад, угодив прямо в глаз той твари.

Это был мой акрион. Стрела попала ему в хвост, от неожиданности он вздрогнул и отбил нападение. У него на чешуйках потом осталась вмятина. Видимо, навсегда. Я очень надеюсь, что больше стрел он своим хвостом не словит — так ведь можно и плотность брони потерять. А ему еще жить и жить. Твари не обращают внимание на акрионов. Эти подвиды находятся в разных пищевых системах.

Ну вот, атака отбита, Берт судорожно вытирает вспотевшие ладони.

— Скольких мы сегодня уложили, а? — довольно говорит он все еще дрожащим от напряжения голосом.

— Да, многих, — небрежно сплевывая, говорю я, а сам думаю: «Но еще больше осталось. Много больше».

С каждым днем я понимаю все отчетливее — нам этой войны не выиграть. Твари быстрее, изворотливее и умнее нас. Скоро мы вынуждены будем признать поражение. И… Не хочу об этом думать. Твари не принимают капитуляции. Мы не нужны им даже в качестве рабов. Им требуется расширение среды обитания. Только и всего. А мы — лишний элемент, подлежащий уничтожению.

Акрион снова высовывает наружу свою любопытную мордочку. Изумрудно-зеленые глазки серьезно смотрят по сторонам. Иногда взгляд его до того осмысленный, что мне становится не по себе. Кажется, еще секунда, и он заговорит. Золотистые чешуйки дыбом встают на голове. Это слишком близко подошел Берк. Мой акрион не любит его.

— Господи, ну и откормил же ты свою тварюшку, — смеясь, бросает Берк, ковыряясь травинкой в зубах.

Я не столько слышу рык, сколько чувствую кожей вибрацию чешуек.

— Не называй его так. Ему не нравится.

— Ага. Может, мне еще кадриль станцевать для его удовольствия, — раздражается Берк.

После боя напряжение внезапно спадает, и многим необходимо спустить пар. Берк вот цепляется ко всем и каждому. Я шепчу что-то нежное прямо в золотистую макушку и ухожу подальше. От боевой позиции, от сердитого Берка. От всей этой безумной, безнадежной, бесконечной войны. Пока мой акрион спокоен — атаки не будет.

Сам не заметил, как прикипел к этой маленькой дикой зверюшке. Акрионы попали на землю одновременно с тварями. Наверное, нечаянно забрели в их летательные капсулы. Или просто заснули, прикрепившись где-то снаружи. У акрионов такая крепкая чешуя, что ее не берет ни огонь, ни холод. Ни стрелы, ни взрывы. Да и без воздуха они могут обходиться пару суток. Поэтому я даже гадать не берусь, в какую переделку попал мой малыш.

Когда я нашел его — он больше походил на высохшую шкурку-тряпочку, полудохлый трупик. Была холодная весна, мы несли значительные потери. Шли непрерывные дожди. И грязь смешивалась с потом и кровью, слезами и отчаяньем. Сам не знаю, зачем я его тогда подобрал. Просто подумал, что один он точно сдохнет. А со мной, может, у него есть шанс. Один на миллион. И он им успешно воспользовался.

Система оповещения хрипит и выдает трещащим слабым голосом:

— Общий сбор. Немедленно.

— Чего еще эти идиоты придумали? — ворчит все еще не отошедший после боя Берк.

Он не в восторге от нашего командования. Но другого все равно нет.

Я тихонько дую на узкую умную мордочку моего акриона, и он юркает обратно в теплые недра моей рубахи. Не думаю, что руководство будет счастливо лицезреть мою «тварюшку».

— Ситуация крайне напряженная. Оптимизма не внушает, — вещает наш командир.

Когда-то пышные усы сникли и висят вчерашними макаронинами. Голос у него нудный, въедливый, и слов много-много. Все они прыгают шариками от пинг-понга по комнате. А смысл-то один. Надежды нет. Нам их не одолеть. Бой проигран.

Наверное, окончательное превосходство они получили, когда подросли колючки. Твердые, быстро растущие кусты с острыми ядовитыми шипами. Их поросль быстро заняла большую часть земной поверхности. При соприкосновении с кожей человека шипы впрыскивали в кровь свой яд. Ребята говорили, что там, в крови, он опять превращался в шип и вместе с кровотоком добегал до сердца. И втыкался в него. Быстрая смерть. Поросль не брали ни огонь, ни химикаты, ни уничтожение корней. Неуязвимая, как и твари, она постепенно занимала всю землю, оттесняя людей все дальше и дальше. Почему-то мне кажется, что именно они эти кустики и посадили. Хотя у нас принято отказывать этим тварям в способности долговременного планирования.

— Бла, бла, бла, — вещает наш капитан.

Акриону тоже ужасно надоело слушать эту пластинку, и он вновь высовывает любопытный желтый нос. Я наклоняюсь к нему как можно ниже и тихонечко дую. От теплого воздуха моя зверушка жмурится, закрывает свои изумрудно-золотистые глаза и как будто даже улыбается. Думаю, не имеет смысла обсуждать, как быстро наступит конец. Меня же утешает лишь то, что мой акрион останется жив в любом случае.

— Рядовой Драгон, черт возьми, вы слышите меня?

Да, похоже, я и правду задремал под нудные речи о невозможности спасения.

— Вам понятна задача?

— Так точно, — бодро отзываюсь я.

Задача очень проста — сдохнуть как можно позже.

— Ты точно идиот, — шепчет мне вечером Берк. — Ты хоть понимаешь, что нам теперь крышка? Те, которые на кораблях, по крайней мере, имеют шанс.

— Шанс сдохнуть в космосе? — едко замечаю я. — Лететь неизвестно куда в призрачной надежде найти подходящую планету — замечательная идея! С ограниченным запасом топлива и провизии. С призрачной надеждой не натолкнуться на новой планете с существами похлеще наших тварей.

На самом деле я думаю, что надежда все-таки есть. Она есть всегда. Использовал же мой акрион свой шанс из тысячи? Может, и им повезет. Но я вижу, что Берку очень горько умирать. Нам выпало с ним остаться в арьергардном отряде. Мы обеспечиваем тылы и прикрываем отступление. Следующий день мы вряд ли переживем.

— Нет уж, я предпочитаю сдохнуть на Земле, — как можно громче и убедительнее говорю я.

Берк лишь хмыкает и уходит подальше. Хотя на нашем защитном пункте особо не разбежишься. Через пару часов наш сохраненный и усовершенствованный флот отправляется подальше от Земли на поиски более пригодной для проживания планеты. Ученые вроде бы что-то подобное нашли. Мы же с Берком должны дать возможность кораблем уйти в небо. Как только они выйдут за пределы атмосферы, твари оставят их в покое. Со своей новой мутацией, лучше приспосабливающей их к жизни на Земле, они не могут находиться в космосе, даже в высоких слоях атмосферы. Как только корабли окажутся недосягаемы для тварей — те обязательно вернутся к нам.

Нет, конечно, официальная версия звучит иначе: мы обеспечиваем прикрытие, а потом заляжем на дно и подождем спасательного корабля. Когда наши доберутся до новой планеты и обустроятся там, то пришлют за нами спасателей. На самом деле мы все знаем, что будет чудом, если мы встретим завтрашний день.

Акрион беспокойно ворочается у меня за пазухой. И вновь высовывает любопытную мордочку. Я осторожно глажу его чешуйки на макушке и шепчу:

— Все с тобой будет хорошо, приятель. Ты вполне справишься и один. Не позволяй себя задирать, малыш. И все будет хорошо. У тебя впереди — целая жизнь!

На самом деле я понятия не имею, сколько живут акрионы, но мне кажется, что тот, что сейчас разнежился у меня на груди, совсем еще малыш. И будет жить еще лет сто как минимум. А может быть, и больше. Он обязательно переживет всех этих тварей. Обязательно.

* * *

Даже сквозь броню кораблей слышен долгий пронзительный свист. Этот звук идет оттуда, с покидаемой навеки Земли. Его черные завихрения окутывают душу безнадежностью и холодом. Сжимают в тисках отчаянья. Как будто сама планета прощается со своими непутевыми детьми. На самом деле ничего необычного. Так всегда воют акрионы, когда теряют товарища.

Маленькая сиреневая тварь ежится во сне и вновь сворачивается клубочком в грузовом отсеке между коробками.