Голос (гет)

— У вас слава человека, предельно строгого. Отчасти жестокого. Не прощающего даже малейших ошибок.

Ведущая подалась вперёд, как будто пытаясь придать своему вопросу ещё больше дерзости и напора. Гость студии, расположившийся на диване в мнимо расслабленной позе — одна рука на спинке, второй он изредка жестикулировал, нога согнута и опирается щиколоткой на колено второй ноги — только снисходительно смерил ведущую нечитаемым взглядом чёрных глаз.

— Возможно, я просто не переношу халтуру? Современные люди отвыкли от работы в полную силу. От необходимости соответствовать, совершенствоваться… Современное общество охвачено инфантилизмом, и шоу-бизнес не исключение. Людям кажется, что они имеют право на похвалу только потому, что они «старались» или «потратили много времени». Можно весь день носить воду решетом и очень устать. Но принесёт ли это хоть каплю воды?

Он снова взмахнул рукой, жестом показывая ту самую «каплю». Ведущая невольно засмотрелась. Не то чтобы пальцы были какими-то особенно длинными, но каждый жест казался настолько точным и выразительным, что в голову против воли лезли всякие штампы о «музыкальных руках пианиста». Смотреть на руки в любом случае было приятнее, чем в лицо: неулыбчивое и словно выжидающее чего-то. И этот взгляд — как будто видит тебя насквозь и заранее осуждает. Имиджем известный продюсер больше всего напоминал гробовщика или священника — с головы до пят в чёрном, темноволосый и темноглазый почти по-итальянски, но без средиземноморской живости и экспрессии.

Северус Снейп (как странно, что это не псевдоним… хотя — кто знает? Ведь как минимум половина его официальной биографии вполне могла быть ложной) буквально подавлял одним своим присутствием.

Ведущая едва сдержала грустный вздох, глядя на список вопросов. Легко Скитер — придумать и сбросить на другого. Как будто это ей дразнить быка, с минуты на минуту ожидая слов «интервью окончено, встретимся в суде». Как будто неизбежную неустойку канал повесит на Скитер… Нет, её они сохранят, она для них ценный кадр. А вот таких журналистов как Лара — с длинными ногами, смазливой внешностью, но без особенных талантов репортёра — пруд пруди. Наверное, под влиянием этих мыслей она решила чуть-чуть отступить от списка:

— Фактически, это можно сказать о многих в современном обществе: об офисных работниках, консультантах… Ведущих, — она жестом указала на себя. — Потому что их работа и не предполагает роста. Так что, нам просто смириться с тем, что нас могут выкинуть в любой момент?

Её голос против воли дрогнул.

— Видите ли… Давайте начистоту? — он слегка подался вперёд и чуть усмехнулся. Ларе от этой усмешки стало ещё более не по себе. — Иногда человеку выпадает золотой билет. Синекура. Разве не логично быть за это благодарным? В конце концов это не работа на заводе, верно?

— Напоминает продажу души, — заметила Лара.

Он только развёл руками:

— Всё в жизни имеет цену.

Взгляд Лары упал на следующий вопрос. И, кажется, теперь она была готова его задать:

— То есть, ваша «философия» не отрицает появление на сцене не только талантливых, но и… расплатившихся, скажем так, чем-то другим?

Снейп задумчиво и как-то свысока посмотрел на неё:

— Смотря чем.

Взгляд показался неуютным и крайне двусмысленным. И раздевающим даже не до нижнего белья, а до костей. Лара приподняла брови:

— Против вас никогда не выдвигали обвинений в харассменте.

Он закатил глаза и даже фыркнул:

— Разумеется! Не хватало ещё…

— Почему «разумеется»?

Снейп пощупал ткань своего пиджака:

— Как вы полагаете, сколько стоит эта милая тряпочка?

— Похоже на коллекцию Тома Форда.

— Близко. Но чуть дороже. За полгода работы на меня исполнитель может купить квартиру в престижном районе столицы. За год — ещё и оплатить любое образование, полностью сделать стоматологию любой сложности и ещё останется на вот такие приятные тряпочки, — он первый раз улыбнулся шире, демонстрируя, что на стоматологию для себя Северус Снейп тоже не поскупился. Лара видела фото тех лет, когда он выиграл свой первый конкурс среди пианистов, так что ей было с чем сравнить. Да уж, деньги иногда творят с внешностью людей чудеса… — А теперь вопрос: стоит ли чья-то продажная благосклонность таких денег? Уверяю вас, лучшие эскорт-услуги обойдутся в десятки, если не сотни раз дешевле.

В наушник Ларе уже почти орали, что она не вписывается в регламент, и до рекламной паузы надо срочно задать ещё хотя бы один вопрос. Она натянуто улыбнулась:

— Ладно, даже не буду спрашивать, откуда вы так хорошо осведомлены о ценах на теневой бизнес… — шутка вышла скомканной, но она заторопилась дальше: — Однако, о плате… что насчёт, например, нашей восходящей «звезды», Драко Малфоя? Как его наставник, что вы скажете о его голосе… и таланте?

Снейп с мнимым простодушием развёл руками:

— Мне нравится то, что он делает. Как звучат мои песни в его исполнении, как он подаёт себя на сцене. И, хочу сказать, это исключительно дисциплинированный молодой человек, не чета некоторым «звёздам», — он изобразил пальцами кавычки, — которые могут себе позволить сорвать концерт из-за капризов или мнимой головной боли, которой у них не было бы, если бы они выучили слова «режим» и «здоровый образ жизни»…

— Но его вокал… не слишком впечатляет, нет?

— Чтобы хорошо спеть песню, мужчине не обязательно уметь брать «ми» второй октавы. Как это прекрасно показали Джо Дассен, Леонард Коэн… Главное — уметь петь душой, сердцем. Драко ещё очень молод, но у него есть эта способность: слушать своё сердце. И находить верную интонацию. Самые важные слова говорят негромко.

— Как вы? — решила поддержать тему Лара.

Зря. Снейп по-прежнему чуть улыбался, но в выражении его глаз произошла неуловимая, и от того ещё более разительная перемена: на их дне сейчас будто плескалось что-то тёмное и вязкое. Такой смеси холодной ярости и ненависти Ларе видеть не доводилось, пожалуй, никогда. Возможно, её коллегам из криминальной хроники и было с чем сравнивать, но её жизнь к такому не готовила.

— У меня были другие причины, — коротко заметил он мнимо спокойным тоном.

— Как интересно… — пролепетала Лара и с деланной бодростью продолжила. — Но об этом мы узнаем после короткого блока новостей шоу-бизнеса. Оставайтесь с нами!

* * *

Снейп запер дверь в гримёрную комнату и прислонился к двери. Глубоко вздохнул, прикрыл глаза, массируя переносицу пальцами. Похоже, подкрадывалась головная боль. А обезболивающие, как назло, нельзя…

Чёрт бы побрал интервью. И эту девицу с её вопросами. Но иначе нельзя. Приходится играть по правилам. Ничего, ещё тридцать минут и он свободен.

Запиликал телефон.

Снейп мельком взглянул на номер и снова шумно вздохнул. Сбросить? Нет, лучше ответить сразу:

— Да, Люциус. Что тебе надо?

На том конце линии цветисто и громко возмущались. Тем, что Снейп, дескать, только что подтвердил своими словами, что карьера Драко полностью куплена. Что обесценил его достижения. И — особенно интересно — не смог скрыть роль Малфоя-старшего.

Снейп переждал бурю слюны и эмоций, и только когда собеседник затих, всё так же негромко заметил в трубку:

— У него твоя фамилия и доля в твоём бизнесе. И даже при этом всё было бы в порядке, если бы твой сын не взял привычку фотографироваться вместе с папой «за работой» и «в кругу семьи», а потом выкладывать эти фото в соцсети. Не надо считать людей за идиотов, Люциус.

«Считай людей умнее, чем они есть — только тогда они покажут тебе свою глупость», — таково было продолжение фразы. Но Снейп не тратил слова попусту. Тем более что говорить уже становилось немного неприятно: в горле першило.

Из трубки ещё пару раз возмутились. Он отвечал как только выдавалась пауза:

— И что с того? На павлинов своих поори. Нет. Я всё понимаю. Да. Да. И я вернул эти деньги сторицей, не так ли? Всё. Мне пора.

Снейп нажал кнопку отбоя. Если бы не неприятности с Дамблдором и вся эта суета вокруг «Горшка и Леприконов», Северус скорее бы сторожил клетки с белыми мышами, чем пошёл на этот договор. Да и Драко в какой-то момент стало жалко: Нарцисса знала, на что взять Снейпа. Мимолётное упоминание о «плохой компании» — и он уже рад стараться: пересаживает наследника Малфоевских миллионов с травки и кокаина на куда более ревнивый и бесповоротный наркотик — сцену. Софиты и тысячи блестящих глаз, устремлённых на тебя из темноты, будто на какое-то божество…

Ну что же. Осталось семь минут. Пора возвращаться, чтобы у гримёров было время его припудрить.

* * *

— Перед тем, как уйти на перерыв, мы говорили с вами о голосе. Многие наши зрители помнят вас прежде всего как исполнителя…

Разумеется. Потому что композиторов не помнит никто. Всем интересно только лицо у микрофона. И поэтому это лицо должно быть приятным. «Смазливым», — безжалостно подсказал внутренний голос. У юного Северуса в этом смысле было мало шансов. Лили, добрая душа, иногда сравнивала его с Паганини. Смешно. Лучше бы опустилась до банальности о «внутренней красоте». Даже на оперной сцене Снейпу доставались только роли в массовке, хотя его баритон — без ложной скромности — заслуживал лучших партий.

Только получив доступ к другому уровню средств и связей он, наконец, смог себе позволить певческую карьеру. И тогда как по волшебству «мрачность» превратилась в «загадочность», «внешность бандита из подворотни» в «благородную мужественность», а нежелание смотреть в зал — в «сосредоточенность на музыке».

— Однако, на самом пике популярности — как вашей, так и ваших подопечных — вы неожиданно для всех завершили карьеру и надолго заморозили все проекты. Что случилось?

Есть истории, настолько сложные, что рассказывать их другому не имеет смысла, даже если захочешь открыть правду. А есть настолько банальные, что поведать о них, ничего не приукрасив и не изменив, — почти стыдно. Перейдя из классической музыки в шоу-бизнес, Снейп понял только одно: правда — самый невзрачный товар из возможных. Зато сказки всегда востребованы. Даже слишком.

Но в то же время как сложно лгать! Вначале просто, потом — ещё проще, но наступает момент, когда из-под всех мифов начинает сочится правда. Горькая или нелепая, болезненная или банальная. Если не упустить этот момент у других, можно получить над ними настоящую власть. Главное, не попасться однажды самому.

Не говорить правду, но и не позволять себе самообманываться. Остриё тоньше бритвы.

Снейп сжал челюсти. Недолго смотрел куда-то вниз, сосредотачиваясь. И только потом ответил:

— То, что случается со многими певцами. Потеря голоса.

Ведущая сверкнула на него пронзительно-голубыми глазами в обрамлении чёрной туши. Глаза блестели ярко и плотоядно, как у пираньи, почувствовавшей запах крови. И точно — с притворным выражением лица примерной ученицы она начала:

— Я немного навела справки…

«Во-первых, не ты, а редакторы программы. Ты не способна использовать компьютер для чего-то большего, чем переписка в инстаграме».

— …Бытует мнение, что узлы на связках образуются только у тех певцов, кому не ставили голос профессионально. У самоучек. А профессионалам это не грозит. Или всё не так?

Снейп подарил ей холодный взгляд:

— Так. Но не совсем. Если голос поставлен правильно, это позволяет сохранить его гораздо дольше и выдерживать большие нагрузки. Но! Академический вокал ставят в расчёте на академические партии. Я мог бы петь… допустим, партию Яго? — он усмехнулся, и ведущая усмехнулась в ответ. «Как будто ты поняла, в чём состоит шутка». — В течение двадцати или тридцати лет. Но концертные песни — совсем другое. Там необходимы другие вокальные техники. Да и гастрольная деятельность накладывает отпечаток: стрессы, перелёты, недосып… На пике гастрольной деятельности я одновременно следил за шестью турне с разными маршрутами и форматом. Мне иногда было сложно брать какие-то ноты, но я думал — ещё немного, ещё чуть-чуть — и отдохну. Переоценил себя.

— И в результате?

— И в результате замолчал навсегда.

Странно, что вообще выжил. Северус лгал напропалую. Голос у него отняли совсем не узлы на связках. Узлы на связках — пустяк. Сейчас это оперируют легко.

А вот старые счёты — штука куда более болезненная. Снейп так и не узнал, кто именно подмешал в его бутылку с водой то вещество. Но сделать это мог только кто-то из самого ближайшего окружения. Кто-то из тех, кого он считал почти «своими», забыв, что человек — существо подлое и неблагодарное, в любой момент готовое к любой жестокости. Расплата была болезненной: отёк гортани, поражение связок, удушье. Всё могло закончиться смертью. Но обрадовался ли Снейп тому, что выжил? Когда он пришёл в себя в палате, доктора сказали, что он никогда больше не будет не то что петь, а даже говорить. Нет. Он предпочёл бы умереть.

В сущности, голос был единственным, что осталось ему после смерти Лили. Голос и дурацкое обещание не уходить со сцены, которое он ей дал незадолго до этого. И вот теперь у него отнимали и это.

Если он и выжил тогда, то только чтобы отомстить.

Ведущая тем временем сдавленно охнула, изображая шок:

— Но как же вы тогда…

— Как я говорю сейчас? Тихо и размеренно. А первые полгода после операции не мог говорить вообще. И слушать чужие голоса тоже.

Голубые глаза округлились ещё больше.

— Почему?

«Почему я всё должен объяснять?»

— Когда человек слышит голос… то непроизвольно напрягает связки. Так мы понимаем чужую речь и пение: пытаясь их воспроизвести. Мне пришлось провести полгода в абсолютной тишине. Разумеется, ни о каком преподавании не могло идти и речи. И о продюсировании тоже. Я должен слышать результат.

И снова полуправда. Снейп разогнал свою команду, когда понял, что кто-то из них его продал. За утратой голоса стоял Том Риддл, здесь и думать было нечего. Но кто-то послужил его орудием…

Том Риддл… Теперь он получил новый срок, уже пожизненный: к торговле наркотиками добавилось несколько покушений на убийство. Будь проклят тот день, когда Снейп, тогда ещё юный студент консерватории, согласился на него работать. Ему казалось, чтобы впечатлить Лили нужны деньги.

Ему казалось, что для этого нужна слава.

Ведь именно этим она объясняла свой уход из оперы в рок: «Я не могу ждать двадцать лет, чтобы спеть арию Джульетты или Дездемоны, перебиваясь ролями в массовке и убеждая себя, что зато я причастна к чему-то большему. Я хочу, чтобы меня услышали».

Снейп не добился успеха, задаривая её купленными на деньги от продажи кокаина букетами. Она лишь делала большие глаза и задавала неудобные вопросы.

Тогда он вслед за ней решил податься в шоу-бизнес — чтобы услышать «нам необходим кто-то более фотогеничный». Но ему предложили заниматься аранжировками. А также… кое-что, связанное с вокалом. Законное: образцовая запись, чтобы другие ориентировались на неё. Почти законное: делать запись, чтобы полученную гармонию использовать для «вытягивания» чужих голосов. И совсем незаконное: смешение вокальных партий.

Лили с её совершенным музыкальным слухом как-то поймала его на этом. Был ужасный скандал. Она говорила, что никогда бы не поверила, что Снейп до этого «опустится». Знала бы она, до чего он «опускался» на прежней работе у Риддла… Он от него почти ушёл. Но напоследок решил свести Тома с Джеймсом Поттером. Это казалось идеальным решением: Снейп был полностью уверен, что смазливый мальчик с электрогитарой, мажор и всеобщий любимец, быстро впадёт в наркозависимость. А Лили… бросит его, разумеется. Ведь у неё были такие строгие принципы.

— Сейчас я могу говорить, но когда слышу плохое пение… Мне больно. И это не фигура речи. Вот в этом и причина моей «жестокости». Есть очень мало голосов, пение которых я могу слышать дольше сорока секунд.

И даже раньше, до проблем с горлом. Впервые его связки отказались служить, когда он однажды услышал новую запись Лили. Её прекрасный голос, чистый как хрустальный ручей, превратился во что-то непонятное. Он метался и дрожал, будто загнанное и смертельно больное животное. О том, что наркотики поселились в её жизни, Снейп впервые узнал на слух.

Он не решался сдать бывшего начальника долгие годы. Боялся мести, боялся сесть самому… Но ему хватило всего сорока секунд. Сорока секунд прослушивания этого умирающего — да что там: уже умершего и похороненного — голоса, чтобы решиться. Кстати, Снейп так и не сел. А всё Дамблдор и его проклятые связи в силовых ведомствах. Ему нужен был послушный раб, невидимый призрак, поющий за тех, кого при других обстоятельствах освистали бы даже в караоке.

Снейп терпел. Ведь ему были нужны деньги на реабилитацию для Лили. Тогда он ещё верил, что наркомана можно вылечить, главное найти путь… Он ошибся.

Долгие годы её срывов, предательств, лжи… бессмысленность всех методов, от традиционного детокса до шаманских практик — истрепали его любовь к ней, как истрепали и его собственную душу. Но когда она умерла — с нелепой просьбой на устах: чтобы Снейп вернулся на сцену, — вместо облегчения он почувствовал пустоту.

Какое-то время он развлекался тем, что доставлял неприятности Дамблдору, уйдя в свободной плавание и уведя за собой многих из его исполнителей. Но всё это не радовало. Задыхаясь на полу в студии, Снейп был готов умереть. Даже удивительно, что не умер.

— В таком случае, запись, которую мы сейчас покажем вам, дорогие зрители, — Лара ослепительно улыбнулась в камеру, — поистине уникальна: Северус Снейп слушает исполнителя дольше сорока секунд. Видео, пожалуйста!

Снейп потупился. Но потом всё же поднял взгляд. Надо же посмотреть на это со стороны хотя бы один раз. Какой-то очередной конкурс. На сцену выходит хрупкая девушка со светлыми волосами, заплетёнными в две косы почти до пояса, — и становится перед клавесином. Первые ноты легки и нежны — но всё ещё ничего особенного. Приближается припев. И здесь её голос, будто птица, отпущенная в небо, внезапно взмывает необыкновенно чисто и свободно. Словно хрустально прозрачный ветер с альпийских гор.

Оператор переключил камеру на Снейпа. Такое выражение лица у него даже сложно было представить: смесь почти детского восхищения, удивления и зачарованности. На его губах блуждала неверящая улыбка. Он так заслушался, что едва успел до конца песни поставить оценку. А когда спрашивал девушку, как её зовут, его голос дрогнул.

«Луна, — донеслось со сцены. — Как «луна».

— Ну что ж, — подытожила Лара. Экран погас и Снейп с видимым сожалением вернулся к интервью. — Я так понимаю, такие голоса не вредят вашим связкам?

В этот раз он не стал ёрничать:

— Напротив, они их лечат.

Ведущая разгладила юбку на коленях:

— Мы все, я думаю, поражены выступлением. Но скажите, разве справедливо, что такие таланты — вашими же усилиями — становятся в один ряд с теми, кто может просто заплатить за «раскрутку»?

Снейп вздохнул. Отчасти ему было почти жалко её. «Далеко тебе до Скитер, девочка, ох далеко». Он подался вперёд:

— Жизнь вообще несправедлива. Не знаю, как другие, а я никогда не позволял себе «раскручивать» тех, кто не имеет таланта. Нарумянить дохлую свинью ещё не значит создать для неё рынок.

— Но их талант не столь выдающийся?

— Не столь. Но не будь их… и их денег… имел бы я возможность находить таланты? Ведь раньше, чем проект начнёт приносить прибыль, в него надо многое вложить.

— Вот уж никогда бы не подумала, что всё так сложно.

— Жизнь сложна.

— И несправедлива?

— Совершенно точно.

— Но в ней есть место красоте?

— Верно.

— Что же. На этой ноте я и хочу завершить наше интервью. На красоте. А теперь встречайте: Луна Лавгуд и премьера песни «Хрустальное сердце»!

* * *

— Световое шоу — это было слишком.

Она подошла к нему сзади, скользя руками по его затылку, шее… тонкие пальцы нащупали пуговицу возле ворота и, ловко расстегнув, устремились дальше вниз — к ключицам и груди.

Снейп прильнул щекой к её руке и на секунду прикрыл глаза. Угасающий голос Лили когда-то едва не убил его. Колдовской, хрустальной, запредельной, почти космической чистоты голос Луны — возродил заново. И заставил поклясться себе, что этому голосу он не даст увянуть. Никогда.

На экране тяжёлым серебром падали капли дождя, рассыпаясь осколками стекла. Сгущался туман. А потом его прорезали стремительные горные пики, вздымавшиеся к звёздам.

— Я хочу, чтобы те, кто будут это смотреть, хоть на секунду поняли, как я тебя слышу.

Он поймал её пальцы в свои и поцеловал.

— Ты мне льстишь, — мягко упрекнула она.

— Я никогда никому не льщу.

Он потянул её на себя, заставляя упасть прямо ему на колени. В полумраке комнаты её лицо — бледное и матовое — казалось чуть светящимся, как тонкий фарфор. Огромные серьёзные голубые глаза делали Луну ещё более похожей на фарфоровую куклу, хрупкую и беззащитную. Слишком хрупкую для этого мира.

Такой чудовищный контраст с его собственной разбитой и склеенной оболочкой. Говорят, что опыт украшает. Японцы считают, что посуда, заново собранная из осколков, более ценная, чем та, что никогда не билась. Чудовищно врут.

Она притянула его к себе и поцеловала: как всегда робко и несмело, будто не до конца веря, что имеет на это право.

— Я худший выбор из возможных, — пробормотал он перед тем, как поцеловать её в ответ. Это было как держать в руках кусочек солнца: слишком горячо, чтобы не выпустить из рук, но слишком желанно, чтобы не удержать. — И когда-нибудь ты это поймёшь.

Она завозилась, освобождая его от одежды, приникая всем своим тёплым, быстрым, настырным существом. Будто белка, лущащая шишку. Ни шанса отказаться. Ни шанса задуматься.

— А если у меня пропадёт голос? — вместо ответа выдохнула она.

— Я никогда этого себе не прощу…

Её наряд, вполне в духе хиппи, лишён всяких пуговиц и тесёмок. Блузка снимается через голову. Так легко и незатейливо. И нижнего белья под ней нет.

— А мне — простишь?

Юбка, запелёнутый между коленей «солнцеклёш», сдаётся ещё быстрее.

— Тебе я прощу всё. Но если это когда-нибудь случится, мы будем общаться с тобой жестами.

Потому что он не хочет слышать мир, где не будет её голоса. Потому что страх потерять гонит его вперёд и заставляет в приступах ревнивого отчаяния заключать её голос во всё новые и новые альбомы и синглы, бесчисленные аудиозаписи и клипы. Он бежит наперегонки с безжалостным роком, пытаясь остановить мгновение и закупорить в бутылку вечность.

— Договорились, — шепчет она, расстёгивая пряжку на его брюках. — Можем начать прямо сейчас? Чтобы потренироваться.

Чёрное и белое. Её бледная кожа и чёрная кожа дивана. Набросок красоты. Пальцы, чертящие узоры на его спине, играющие беззвучную мелодию на клавесине его рёбер. Что же, иногда нас делает счастливыми не только слух.

Склеенное из осколков никогда не будет красивым. Но иногда внутреннего жара достаточно, чтобы расплавить их заново. Вылепить заново. И стереть шрамы навсегда.