Сбрасывая шкуру (гет)

Эрик в плохом настроении — оживший ночной кошмар. Если он заявляется в зал новичков уставшим, или после выволочки от Макса, или с похмелья, или что там ещё происходит в его насыщенной жизни — мы будем тренироваться до обмороков, и это не преувеличение.

Эрик в хорошем настроении — это ещё хуже. Его забавляют чужие слабости, веселят наши промахи и неловкие приемы. После его насмешек просто руки опускаются. Нам грозят прохождением пейзажей страха на психологическом этапе подготовки, так вот, уверена — младший Лидер будет основным страхом у большей части новичков.

Эрик, которому вздумалось затащить меня в постель — худшее, что могло случиться.

Его сальные взгляды я чувствую на расстоянии и даже спиной. Он то и дело трогает меня руками, поправляя стойку. Других девушек он тоже касается, но мне кажется, что именно между нами происходит что-то непристойное. Формально к нему не придраться, но меня бросает в жар от его прикосновений.

Наш единственный поцелуй произошел на мосту над Пропастью. На том самом, где он подвесил Кристину. Даже если бы я в случайном порыве идиотизма на миг допустила, что он не козел и не гад — мост не дал бы забыть. Я трепыхалась, как могла, хоть и понимала, что против Эрика шансов нет. Его только веселили мои жалкие попытки. Тогда я подумала, что его заводит сопротивление, и решила не доставлять ему такого удовольствия. Просто повисла мешком в его руках.

И вдруг оказалось, что этот сукин сын потрясающе целуется… Никто ещё не делал со мной такого. Над Пропастью всегда холодно и промозгло, а Эрик был таким теплым, хотелось согреться об него, прижаться к нему покрепче. Я пришла в себя, только когда Эрик промурлыкал мне на ухо: «Пойдем ко мне». Я вдруг осознала, что обнимаю его обеими руками, и оттолкнула изо всех сил. «Скоро передумаешь», — заявил он и оставил меня в холодном полумраке, униженную и злую.

То, что он мне понравился — это ужасно, кому рассказать… Мама всегда говорила, что должна быть духовная близость, гармония с любимым — слияние душ и всё такое… Мама у меня — гордость Отречения. В моей бывшей фракции жизнь простая и суровая — растительная пища без соли и сахара, закрытая серая одежда, постоянное сдерживание своих желаний и служение людям. А моя мама на голову выше всех Отреченных. Она у меня самая добрая, самоотверженная… И в кого я такая уродилась?..

А какое с Эриком может быть слияние душ?! Да я перестану себя уважать, если буду обтекать в мечтах об этом монстре!

После этого начался ад. На следующее же утро Эрик поставил меня в спарринг с Питером. Даже если не считать того, что Питер меня ненавидит — он ещё и весит на двадцать кило больше меня. И жаловаться было не на что, в Бесстрашии на спаррингах не подбирают равных партнёров. Мол, мы должны быть готовы к любым противникам. Но в тот раз, я уверена, Эрик сделал это нарочно. Конечно, бой кончился моим нокаутом. И так следующие две недели. Насмешки и подколки, боль от побоев и самое страшное — неуклонно тающие очки рейтинга.

* * *

Второй раз мы столкнулись тоже на мосту. Это его любимое место, что ли? Или я слишком много времени там провожу? Может, и так. Пропасть — лучшее во фракции место для мрачных размышлений. На дне шумит поток, его эхо отражается от каменных стен. Именно туда обычно прыгают самоубийцы. Я смотрела вниз и думала о своих шансах остаться во фракции. Я с самого детства любовалась Бесстрашными. Завидовала, что уж там. По сравнению с малахольными детишками из остальных фракций они были такими дикими, свободными, безбашенными! Со временем эта зависть превратилась в осознанное желание. Я мечтала поддерживать в городе порядок, охранять шахты за стеной и поля Дружелюбных. К сожалению, не все изгои мирные и безобидные. Многие из них чувствуют к оставшимся во фракциях настоящую классовую ненависть. То и дело в городе и за его пределами вспыхивают беспорядки, и мирному населению не обойтись без Бесстрашных, и я так хотела стать одной из них! Но по итогам последних боёв мое имя болталось в рейтинге на уровне красной линии — то чуть ниже, то чуть выше. А ведь до конца физического этапа подготовки всего ничего…

И вдруг, в наказание за рассеянность и пессимизм, мускулистые руки легли поверх моих и еще сильнее прижали их к поручням. Эти татуировки на предплечьях я бы узнала из тысячи. Вот влипла!

— Добрый вечер, Трис, — интимный шепот.

— Добрый вечер, Лидер, — процедила я сквозь зубы, про себя добавив «чтоб ты сдох».

— Твое имя в красной зоне.

Мысли он читает, что ли?!

Эрик медленно поднял руку, невесомо провел указательным пальцем по моей щеке. Я поймала себя на крамольной мысли, что это очень приятно — если бы только это был не он! Я была по-прежнему зажата между перилами и его телом, попыталась вывернуться и не смогла.

— Что молчишь?

— Угу, — согласилась я. — Я в красной зоне. Видела.

— Я мог бы тебе помочь.

Он запустил пятерню в мои волосы, медленно пропустил их между пальцами. Тяжёлая теплая рука легла на мой живот, двинулась выше, ласково сжала грудь… Мне отчаянно захотелось повернуться, или хоть голову повернуть, и чтобы он поцеловал меня так же, как в тот раз, а потом… Но это же был Эрик! Утром он снова будет стравливать на ринге друзей или влюбленные пары. Заставлять хрупких девушек драться со здоровыми бугаями — и смотреть, и наслаждаться. Да он просто садист! Он будет дрессировать нас, железной рукой выкраивать из нас то ли роботов-убийц, то ли невротиков и психопатов… Я не решалась ни оттолкнуть Эрика, ни ответить, сердце колотилось как сумасшедшее, и наконец выдала:

— Ненавижу.

— Ты отсюда вылетишь быстрее пули, если будешь выебываться!

Послышались шаги, на мосту показались двое Бесстрашных — моих ровесников, но из группы урожденных. Я не знала их по именам, но в лицо знала.

— Эй, ребята! — окликнула я их.

Но при виде Лидера, лапающего новенькую, Бесстрашные замерли, едва ступив на мост.

— Валите отсюда, — доброжелательно предложил Эрик, не выпуская меня из рук.

— Извините… Извините! Считайте, что нас уже здесь нет! — и оба испарились. Чертова субординация.

— Трусы, — пробормотала я.

— А ты кто, Трис? И кого ты сейчас боишься — меня или себя?

Да что ж он себе позволяет! Я наконец решилась наугад ткнуть кулаком назад и вверх, пытаясь попасть Эрику в лицо. Не попала. Одной рукой он держал меня за талию, по-прежнему спиной к себе, а второй легонько, почти символически, применил удушающий захват. И ему снова было смешно!

— Попытка не засчитана. Учишь вас, учишь, и все без толку. А сейчас что будешь делать?

Я врезала по его голени каблуком ботинка, Лидер зашипел от боли и наконец разжал руки. Я рванула в спальню изо всех сил, хотя никто и не думал за мною гнаться. К сожалению, в спальне ещё горел свет.

— Трис, ты откуда такая встрепанная? — громко, на всю спальню спросила Кристина. Она моя подруга, я люблю ее, но пока Искренности в ней больше, чем Бесстрашия. Что на уме, то и на языке.

— Опаньки, наша Убогая с кем-то обжималась! — а это Питер. И за что он меня так невзлюбил? Если раньше у меня только щеки горели, то сейчас жар заливает все тело, до самых кончиков пальцев.

— Отстаньте! — огрызаюсь я. Дорогие мои друзья и однокашники, где бы ото всех спрятаться… Заглядываю в душ. Бесполезно — там Уилл, Мэтт и Ал брызгаются водой и гогочут. Туалет у новичков такой же общий, как душ, там тоже не уединишься. Падаю на кровать прямо в одежде и закрываю глаза руками.

Неужели я совершаю очередную ошибку? Я так боюсь вылететь из Бесстрашия! Оказаться на улице, жить в грязи и выпрашивать подачки в моей бывшей фракции — невозможно представить себе судьбу хуже. Девчонки бы сказали, что я сошла с ума, надо соглашаться — хуже не будет, а Эрик мог бы помочь мне остаться… Здесь, в Бесстрашии, все просто относятся к таким вещам, осуждать некому — сами все такие! А сплетни… ну что сплетни, их не избежать. Чем скромнее я себя веду, тем больше тайных пороков мне приписывают… Может быть, стоит… ну, попробовать один раз…

Девчонки тем временем затевают интереснейший, как им кажется, разговор — кому из командиров они бы дали, а кому нет, кто злой от недотраха, а кто, кажется, по мальчикам. Я готова сквозь землю провалиться, у нас в Отречении такое было немыслимо!

— Кристина, пойди поразвлекай Эрика, может, к утру подобреет!

— Да я лучше сдохну! Ненавижу этого ублюдка!

— Гадюка, может, ты решишься? Бесстрашная ты или кто? Слабо́ совершить подвиг ради товарищей?

— Ну тебя на фиг, он меня насквозь проткнет, выберите кого-нибудь побольше!

— Молли! Побольше — это ты!

— Да пошел ты, я хочу старшего Лидера! На меньшее не согласна!

— Ха-ха-ха!

Когда они начинают обсуждать мышцы Эрика, экстравагантную прическу и прикидывают размер его члена, я убираю ладони с глаз и затыкаю уши.

* * *

Глаза у Тори — как черные звёзды. Будто само ночное небо смотрит на тебя ее глазами — без улыбки, без агрессии, без лишних вопросов. Она такая красивая, утонченная, особенно на фоне диких, грубоватых Бесстрашных. И всегда грустная. Какой-то в ней чувствуется надлом, тайная боль, но Тори никогда об этом не говорит.

Мне больше не с кем посоветоваться. Даже если Тори не сможет помочь, она умеет хранить секреты.

Я вываливаю на нее свои огорчения прямо с порога. И что же слышу в ответ?

— Сделай так, как тебе подсказывает внутренний голос.

— С тобой разговаривать — все равно что с зеркалом, — тихо обижаюсь я. — Я-то думала, что ты скажешь, как мне быть!

— Пора взрослеть, девочка, — неожиданно жёстко отвечает Тори. — Это твоя жизнь. Какой бы распрекрасный совет я ни дала, последствия расхлёбывать тебе!

Закрываю лицо руками.

— Ты сама-то чего хочешь?

Хочу ли я узнать, каков Лидер на вкус? Интересно ли мне, как психопат с раздутым эго поведет себя в постели?

— Не хочу, — мотаю головой. Не столько отвечая Тори, сколько в ответ на мысли об Эрике. — Его точно не хочу.

— Видишь, как просто, — улыбается Тори. Поднимает тонкие руки и приглаживает свои черные волосы. — Значит, ты уже приняла решение, не так ли?

— А ты знаешь хоть одну девушку, которую он выгнал из фракции именно за это?

— Нет. Ему ещё никто не отказывал.

* * *

Я мучаюсь несколько дней и всё же решаю не соглашаться. Даже если я буду покорной, как овца — ничто ведь не мешает Эрику выгнать меня из Бесстрашия под любым другим предлогом. Просто из личной неприязни. Не могу представить, чтобы он что-то сделал для другого человека по дружбе. Или ради любви. Но выкинуть его из головы оказывается гораздо сложнее, чем принять правильное решение.

Каждый раз, когда Эрик снится мне, я будто становлюсь на его сторону против всех, кого он обижает.

Каждый раз, когда он кажется мне красивым, я предаю саму себя.

Мне настолько хочется избавиться от мыслей о нем, что я нахожу простое и радикальное решение. В родной фракции меня бы не поняли — но я больше не в Отречении. Жизнь не готовила меня к очень многим вещам, что здесь происходят, и мне придется измениться. Бесстрашные встречают трудности лицом к лицу, верно?

Я решила — чтобы крыша не поехала окончательно, мне нужен другой. Причем не любой, а полная противоположность Лидера. Может, я и слабая на фоне остальных, и меня без конца дразнят Убогой, но уж в личной жизни мне никто не указ, никакой Эрик. Мне нужен был хороший мальчик. Кто у нас самый хороший? Без сомнения, Ал из нашей группы. Мягкие темные волосы, никаких татуировок и пирсинга, воспитанный, спокойный, совестливый. То, что надо.

Хоть я и не считаю себя красивой, привлечь внимание Ала оказывается на удивление просто. Робкие взгляды из-под ресниц, пара невинных шуток в столовой, да ещё я перестала отворачиваться к стене в общем душе — и вот уже Ал приглашает меня подняться вечером на крышу. Закатом полюбоваться. Закат, может, и хорош, но мы здесь не для этого. На крыше нет камер наблюдения, полно каких-то надстроек, железяк — есть где спрятаться. Целоваться Ал не умеет. Не то чтобы я вдруг стала специалистом, просто все происходит как-то по-другому. Мы то и дело стукаемся зубами, губы у него холодные, и вообще… Как ни странно, меня это успокаивает. Мало-помалу Ал пытается зайти все дальше и, кажется, очень удивлен, что я его не останавливаю. Вот удача, у него презерватив при себе. У меня тоже есть, но классно, что не пришлось самой про них напоминать. Лечь на крыше негде. Ал прижимает меня к стене бетонной надстройки и пытается пристроиться спереди. Но он выше меня, и я уверена, что у него ничего не получится. Мелькает непрошеная мысль, что Эрик просто приподнял бы меня на нужную высоту и смог удержать на руках, сколько надо… Гоню эту мысль прочь и беру инициативу в свои руки.

— Подожди.

Поворачиваюсь к Алу спиной, упираюсь руками в стену и слегка наклоняюсь. Поза получается почти такой же, как тогда, на мосту. Ал звенит пряжкой ремня, шуршит одеждой и пристраивается сзади. Я думала, будет больно — но ничего, терпимо. Ловлю себя на том, что улыбаюсь.

Я свободна. Не принадлежу никому, в том числе и воплощенному сволочизму в лице младшего Лидера.

Я буду делать что хочу, и он мне не указ.

Ал ритмично двигается и пыхтит. Машинально пытаюсь попасть в ритм.

Об Эрике и вспомнить-то нечего. Между нами ничего не было. Все эти сильные руки и горячие поцелуи могли впечатлить только глупышку из Отречения. Я обесценю эти жалкие мелочи, другие впечатления вытеснят их из моей души…

Ал ахает и останавливается, и я неожиданно понимаю, что секс закончился.

— Убогая, ты просто улёт, — выдыхает он.

Я смеюсь и отодвигаюсь от него.

— Да ты — мастер комплиментов! Кому рассказать — засмеют!

— Прости, Трис!

Да ладно, не переживай. Я-то вообще весь секс бросала вызов воображаемому Лидеру…

Ал мнется, потом все же просит:

— У тебя есть что-нибудь вытереться?

У меня в карманах завалялось две салфетки из столовой. Одну протягиваю ему, второй пользуюсь сама.

Мне хорошо.

Пусть я почувствовала чуть больше, чем ничего — на душе спокойно и тепло.

Ал такой смешной и беспомощный, такой неопытный — совсем не похож на Эрика.

Я в безопасности. Я контролирую ситуацию.

* * *

Наутро после нашего первого раза у меня чудесное настроение. Эрика отправили за Стену, этого достаточно, чтобы новички летали, как на крыльях. Ал, по-моему, слишком уж стремится дать всем понять, что у него появилась девушка. Мне это не сильно нравится, но обижать его не хочу. Уже вот-вот начнется тренировка, а он обнимает меня за плечи и шепчет:

— Трис, а ты могла бы сделать кудряшки?

— В смысле?..

На тренировки я всегда собираю волосы в хвост.

— Ну, знаешь, чтоб прическа была такая… секси… типа как у Тори. И губы накрасить. Ты ведь очень красивая, только…

Растерянно хлопаю глазами, не зная, как к этому отнестись. Зачем краситься в Бесстрашии, с нас пот льется ручьями, а иногда и кровь, и чужие кулаки размажут весь секси-имидж…

Звучат быстрые шаги, и в зал входит Эрик. Один. Без Фора. Окидывает всех внимательным, недобрым взглядом. Он всегда всё замечает — даже то, что его не интересует. Мое хорошее настроение сдувается, как проколотый воздушный шарик. Замираю и боюсь дышать. Я бы сбросила руку Ала и отошла от него хоть на шаг, да только боюсь привлекать внимание. Эрик — как хищник, чувствует страх и реагирует на движение. Он гадко усмехается и тянет:

— Ал, на ринг.

Ал выполняет команду, но Эрик не спешит вызывать второго бойца. Мастер драматических эффектов, чтоб ему пусто было! У меня всё внутри сжимается. Сейчас этот монстр назовет мое имя. Заставит нас драться. Это его любимое развлечение…

Но нет, всё оказывается ещё хуже. Эрик молчит и идёт к рингу сам.

— Ой… — лепечет в тишине кто-то, до кого дошло первым.

Ал добросовестно пытается напасть, но Эрик тут же ставит блок, обманывает его ложным выпадом и первым же ударом ломает ему нос. Дальше начинается форменное избиение. Я прижимаю пальцы к губам, не могу на это смотреть — и все равно смотрю. Наконец Ал теряет сознание.

— В лазарет его.

Кажется, этот гад даже не вспотел.

— Кто ещё хочет блеснуть навыками?

Я его ненавижу.

Драться с новичком — против правил, никто из инструкторов так не делает! Но этот сукин сын сам меняет правила, как ему вздумается!

Эрик в сто раз опытнее Ала, это было просто подло!

Я хочу от души ему врезать. Что бы он со мной ни сделал, оно того стоит.

Решительно иду на ринг. Питер свистит в мою честь похоронный марш. Чувствую примерно то же, что и в момент прыжка с крыши в темноту. Или в тот момент, когда Фор метал в меня ножи. Страха уже нет, главное — не думать.

— Убогая? — удивляется Эрик. Весело смеётся и даже не считает нужным встать в защитную стойку! Это окончательно выводит меня из себя. Изо всех сил бью Эрика в челюсть, с наслаждением чувствую боль в костяшках правой руки. Но удовольствие портит мысль, что это не я его подловила, а он позволил нанести этот удар, и сейчас прилетит ответ…

А дальше меня вышибает с ринга ужасающий удар в корпус. Лежу на холодном полу, пытаюсь вдохнуть, сверху — тревожные лица Кристины и Уилла. И мерзкий голос издалека:

— Убогая — плюс одно очко за то, что повеселила. И минус три очка за отвратительный бой.

После возвращения из-за Стены мне совсем не хочется подрываться в семь утра. Проспать бы сутки, а ещё лучше — двое. И чтобы никто не дёргал, и коммуникатор чтоб молчал. Но дела не ждут. Для начала нужно заглянуть к новичкам и навести шухер. Заждались небось любимого Лидера, расслабились, Фор вечно с ними нянчится. Нужно выдать мелким по дозе страха и немного здоровой злости. Я — лучший мотиватор во фракции, к вашему сведению.

Черный коридор подсвечен редкими лампами. Многих угнетает обстановка в Бесстрашии, меня же она успокаивает. Неяркое освещение означает, что электричество расходуют экономно, как я и требую. А надёжные стены и камеры на каждом углу напоминают — здесь безопасно. Бесстрашные, конечно, не ангелы, здесь бывают драки, даже с поножовщиной, но в наших зданиях хотя бы нет афракционеров.

По дороге на тренировку сталкиваюсь с Тори. Она спешит в свою нору со свежей порцией чернил и антисептиков. Отводя глаза, бормочет приветствие, обходит меня и спешит скрыться. Оборачиваюсь, провожаю взглядом ее рельефный зад, обтянутый черными джинсами. Несмотря на мирную профессию, Тори в прекрасной форме. Это я отказал ей в месте патрульной, и в разведку она не попала тоже благодаря мне. Хоть бы спасибо сказала, стерва! Она — самый популярный мастер тату в Бесстрашии, делает неплохие деньги и ничем не рискует! Руки-ноги целы, ни одной контузии, ни одного ожога! Но Тори рассказывает каждому встречному и поперечному, что я испортил ей карьеру и вообще жизнь сломал, и старается как можно меньше со мной пересекаться. А ведь когда-то мне казалось, что мы с ней могли бы поладить.

Все уже на месте — столпились у ринга. Пока Фор нудит что-то о вчерашних достижениях и завтрашних планах, я рассматриваю новичков. Красивые девки, очень разные, есть на что посмотреть. У Кристины снова разбита губа. Опять пропустила удар в лицо, судя по цвету гематомы — вчера. Бездарь и ничтожество. Молли. Высокая, мощная, отличные сиськи! Но злости ей — по моим меркам — по-прежнему не хватает. Трис. В своем репертуаре — даже не смотрит в мою сторону. Продолжает показывать характер. Ну-ну.

Все они стараются, пыжатся, день за днём лупят груши и друг друга, но я точно знаю — ни одна из девок не станет по-настоящему хорошим бойцом. Ни одну не взял бы в свой отряд. Единственная роль, в которой я готов их терпеть — шлюхи. А что, хорошая профессия. Точно знаю — в каждой фракции (кроме Убогих) есть девки, которые получили рабочие места не по результатам обучения, а за умение раздвигать ноги. Неофициально, само собой. Они сыты, одеты, обуты, гражданскими правами обспечены под завязку — в отличие от изгоек.

Разбиваю новичков на пары. Я успею посмотреть только первые три боя, остальное придется оставить на Фора. В том числе и спарринг Трис. Мое отсутствие даст ей возможность передохнуть. Кажется, я все же слишком сильно ей врезал.

По-хорошему, по справедливости, баб в нашу фракцию вообще нельзя брать. Пусть бы сидели по своим Дружелюбиям и Отречениям, целее были бы. Я до сих пор терпеть не могу сломанные женские носы и скулы. Неправильно это, неестественно, я не обязан на это любоваться. Но совет фракций против дискриминации. Это давняя традиция, довоенная ещё. И, хоть я и Лидер, переть против системы не буду. Мы все слишком заняты, чтобы ездить в другие фракции на потрахушки, и иметь девок под рукой удобно. И вот я вынужден тренировать этих соплячек наравне с парнями. Зачем, спрашивается, они ломятся в Бесстрашие в таких количествах из года в год? Дуры. Думают, что носить чёрное и набивать татуировки во всех местах — это круто. Что здесь их ждёт свобода. Хрена с два. Даже у меня её меньше, чем хотелось бы.

Наблюдая за первым спаррингом, можно сдохнуть со скуки. Я втаптываю в грязь самооценки этих лузеров и отправляю обоих к грушам, отрабатывать удары. Да, в очередной раз. Эти мелкие долбоёбы, по идее, должны быть мне благодарны. Среди тех, кто обучался у меня, выживаемость и боеспособность были в разы больше, чем в группах Фора. А те, кого тренировал наш добренький Убогий, заканчивали инициацию с отличными результатами — и погибали в первый же год, максимум во второй. Как только Макс это просёк — он поставил Фора и Лорен тренировать новичков, а меня — контролировать их в свободное от основных обязанностей время. Определять стратегию и раздавать пиздюли. Макс считает, что мы с Фором дополняем друг друга, как «добрый и злой полицейский». Насрать. Мне такие «дополнения» без надобности. Может, Фор когда-то меня и обошёл, но лучший тренер здесь я, и уступать это место не собираюсь.

На ринг выходят следующие парни. У обоих заметный прогресс, но все же не настолько, чтобы говорить это вслух.

Как она удивила меня в прошлый раз! Знала, что ей против меня не выстоять — но все же бросила вызов. Темперамент у этой девчушки — будь здоров, Отречение слетает с нее, как ненужная шелуха. За милым личиком скрывается железный характер и неудержимый боевой дух. Я просто не могу упустить такой бриллиант. Только вот физические данные Трис далеко отстают от поганого характера. Сколько же в нее придется вложить, чтобы ее было не страшно хотя бы выпускать из здания фракции! А тем более — выставлять против вооруженных изгоев!

И с выбором парня она дала маху. Ал обосрался ещё до того, как вышел на ринг. Ещё до первого моего удара. И чего она полезла за него заступаться? Ясно же как день, что она его не любит. Пока он ее тискал и шептал на ухо всякие глупости, она выглядела такой отстранённой, будто таблицу умножения повторяла. Ничего, поумнеет и сделает правильный выбор, надо только поднажать. У меня здесь конкурентов нет.

Скоро очередь Кристины выходить на ринг. Трис бережно обнимает ее за плечо, что-то тихо говорит, судя по выражению лица — подбадривает. Густые светлые волосы Трис собраны в аккуратный хвост, в больших серо-зеленых глазах — тревога. Красивая, как ангел.

Ангелы в Бесстрашии ни к чему.

Скорее отвожу от нее взгляд. Только стояка сейчас не хватает.

Я привык все держать под контролем. Видимо, поэтому с девками, ставшими полноценными Бесстрашными, отношения никогда не складывались. На них меньше рычагов нажима, чем на новичков. Они пытаются быть идеальными бойцами и не давать поводов для взысканий. Ничего, это только на пользу фракции, а свежего мяса на мой век хватит. Новенькие — как полка с игрушками, выбирай любую. Они так боятся вылететь к изгоям, так ломаются под непривычными нагрузками, что на всё готовы, лишь бы пройти инициацию. Каждый год мою коллекцию пополняют несколько подстилок. Правда, исчезают они с той же скоростью. Признаются, что я снюсь им в кошмарах. Видят меня в пейзажах страха. Просят о назначении в разведку, на кухню, на склады, лишь бы подальше от меня. Потому что им невдомёк: чем больше и жёстче я требую, тем сильнее желаю этому Бесстрашному добра.

Но иногда я даю слабину и думаю, что мне хватило бы одной нормальной девушки. Почти как в дурацком довоенном стишке, от которого тащился мой отец⁽¹⁾. Из какой фракции, какой внешности — неважно. По-настоящему страшные девицы встречаются редко. Я в бабах понимаю и в каждой могу найти что-то хорошее. Главное, чтоб она не притворялась. Не напоминала каждый день, что я законченный подонок — сам знаю. Не мечтала меня убить или свалить на край света, чтоб никогда больше меня не видеть. Мне всего-то надо…

И это совершенно неважно. Я не могу позволять себе слабости. Стоит хоть на день потерять самоконтроль — меня не будут бояться, потом перестанут уважать, а потом… даже думать не хочу. Все эти девки значат для меня не больше, чем выпивка. Или, допустим, еда. Довоенный ром — это вкусно, но раз в две-три недели, не чаще. Пожрать я тоже люблю — но всегда готов, что в рейдах за Стену придется питаться сухарями и водой. И это ещё при хорошем раскладе. Как-то раз мы в самую жару остались на два дня без питьевой воды.

Пора идти, вот-вот начнется совещание. На прощание обещаю, что вернусь в два счёта, новички даже не успеют соскучиться. По залу проносится дружный вздох.

По дороге к Максу встречаю Менди. Выглядит как зомби. Ещё одна из тех, кому не следовало выбирать Бесстрашие. Нет, не потому, что рукожопая или трусиха. Менди — лучший снайпер из всех, кого я знал. Лучше меня и Фора, а это дорогого стоит. Она проходила подготовку вместе с нами. Здесь, в Бесстрашии, она встретила Джоша, и все эти годы они были вместе. Его подстрелили позавчера. Если бы я был хорошим другом — бухал бы вместе с Менди, оплакивая Джоша. Но я — не друг и не хороший.

— Пила? — грозно спрашиваю я вместо приветствия. Менди поднимает на меня воспалённые глаза. От нее тянет перегаром, но она выпрямляется и находит в себе силы соврать:

— Нет-нет!

Уважаю. Нет более унылого зрелища, чем жалеющий себя Бесстрашный.

— Хорошо. Тебе пора возвращаться в отряд. Нужно уничтожить группировку Ястреба. Отправишься завтра.

Речь идёт о той самой группировке изгоев, что убила Джоша. На лице Менди загорается жестокая улыбка — будто ее наконец включили в сеть. Я достаю коммуникатор и пишу в оружейную, чтоб ей выдали новый ствол — из тех, которые недавно усовершенствовали в Эрудиции. Когда она слышит об этом, сияет, как девчонка, получившая новую игрушку.

— Спасибо, Эрик! Я тебя люблю!

И шустро — будто ей в зад вставили пропеллер — двигает в оружейную.

Ну хоть кто-то меня любит. А ведь я сейчас приблизил ее смерть. Пытаясь отомстить за Джоша, Менди будет лезть на рожон, пока наконец не нарвется. Зато, может, сдохнет счастливой.

Открываю дверь в кабинет Макса и выбрасываю из головы все лишние мысли. В том числе и о Трис. Нечего тут думать. Это моя фракция, и выбор у Убогой невелик: или ко мне в постель, или… ко мне в постель.

---

1) Мне нужна жена -

Лучше или хуже,

Лишь была бы женщиной,

Женщиной без мужа.

Толстая, худая -

Это всё равно,

Пусть уродом будет -

По ночам темно.

Если молодая,

Буду счастлив с нею.

Если же старуха,

Раньше овдовею.

Пусть детей рожает, -

Было бы охоты.

А бездетной будет -

Меньше мне заботы.

Если любит рюмочку,

Пусть не будет пьяница.

А не любит рюмочки -

Больше мне останется!"

(Р. Бернс в переводе Маршака)

Вернуться к тексту

Мы с Алом оказываемся в лазарете на соседних койках. Правда, уже к вечеру Док ломается и отпускает меня. Алу выписка в ближайшее время не светит. Его тонкое лицо похоже на отбивную. Душевное состояние, боюсь, ничуть не лучше.

Лидер, естественно, заявляется в этот день в лазарет. Уж конечно, не потому, что волнуется за своего ученика, даром что чуть его не убил. Эрик подавляет одним своим видом. Он молча любуется загипсованным Алом на больничной койке, потом оборачивается ко мне:

— Ты ведь сделала выводы, правда?

Я молчу и прижимаю к больному месту пузырь со льдом. Больше спрятаться не за что.

— Со всеми остальными, кому ты решишься дать, будет то же самое. Подумай ещё раз над тем, что я тебе говорил.

Эрик резко разворачивается и уходит. Из всех, кого я знаю, он самый ужасный, самый мерзкий, подлый… Если бы могла — стёрла бы его с лица земли! Из-за Эрика я чувствую себя такой слабой, беспомощной, никуда не годной! Я перешла в Бесстрашие, чтобы стать сильнее, а не за этим всем!

Ал рядом беспокойно ворочается, несколько раз пытается заговорить. Наконец его прорывает.

— Послушай… Ты замечательная! Я тебя никогда не забуду! Но против него я… Мне так стыдно… Я бы хотел быть типа принца на белом коне, вызвать его на поединок, и победить, и спокойно с тобой встречаться! Но… прости меня, — Ал понижает голос, — он же отморозок!

Горько улыбаюсь.

— Не переживай. Ты не должен извиняться за то, что не можешь противостоять ему, ты ещё не готов! Я не хочу тебя потерять!

Ал меняется в лице.

— Мы с тобой перестанем общаться, и Эрик отстанет, всё забудется! Ты, главное, выздоравливай!

Ал успокаивается. Правда, ему грозит ещё одна серьезная опасность — пока он будет залечивать свои переломы, пропустит много занятий, и рейтинг неизбежно рухнет. Но у него заметно отлегло от сердца, когда я пообещала, что больше не подойду к нему. Вот и всё. Мои первые отношения закончились, толком не начавшись. Эрик снова выиграл. Как же это низко, неужели ему удастся изолировать меня ото всех! А ведь он вполне на это способен, никто не решится со мной встречаться, если рядом будет маячить этот гад…

И вдруг меня пронзает идея. Смеюсь вслух.

Человек, который не боится Эрика, существует!

— Ты что? — тревожно спрашивает Ал. — Трис! Эй!

Мотаю головой и продолжаю смеяться. Я нашла выход! Ничего с собой поделать не могу, радость кипит во мне и вырывается наружу.

— Док! Док! Кажется, у нее истерика!

В палату заходит Док — встрепанный, в белом халате с брызгами крови. Рукава засучены, очки перекошены.

— Трис, попытайся взять себя в руки.

Его голос, обычно скрипучий, звучит очень мягко. Будто Док боится, что я сейчас начну мебелью швыряться или ещё что-нибудь такое выкину.

— Думаю, тебе необходимо успокоительное…

— Извините, Док. Нормально все. Просто… понимаете, мне вдруг весело стало…

Сама понимаю, как это глупо звучит, но правду рассказывать не собираюсь. Док тяжело вздыхает, переключает капельницу на следующий флакон с регенерирующим раствором. Уходя, он ворчит:

— И почему я не остался в морге Эрудиции! Прекрасная была работа — тихо, спокойно!..

Я кутаюсь в простыню до самого носа, чтобы никто больше не спрашивал, чему я так радуюсь.

Фор — лучший боец в Бесстрашии. Эрик сейчас занимает должность, которую сначала предлагали ему. Все знают, что они друг друга терпеть не могут, но Эрик не смеет его цеплять. Они спокойно работают вместе и не бросаются друг на друга, как бешеные псы, их старый конфликт давно заморожен. К тому же Фор очень симпатичный. У него яркие темные глаза, густые брови, пухлые губы — совсем не похож на Эрика. Он добрый и справедливый. Никого не пытается построить, не срывает злость на живых людях!

Фор — вот кто мне нужен. Его Эрик не посмеет тронуть. Вот только подобраться к Мистеру Совершенство будет непросто. Фор не слишком общителен, и субординацию никто не отменял, а я совсем не умею заигрывать… Но, кажется, другого выхода у меня нет.

* * *

На моё счастье, Чудовище надолго уезжает за Стену, на этот раз взаправду. Начинается психологический этап подготовки, и всё же новички вздыхают полной грудью. Фор даже отпускает Уилла на свадьбу его сестры в Эрудицию. Правда, свадьба была назначена на день зачёта по стрельбе. Уилл хорошо стреляет и мог бы подняться на вершину рейтинга, а вместо этого сползает на десяток пунктов вниз. Эрик ни за что бы его не отпустил. Он понятия не имеет, что людям может иногда хотеться нормальной жизни.

Я завожу привычку по вечерам тягать железо в малом зале. Это любимый зал Фора, предназначен для полноправных членов фракции. Мне там не место, но Фор меня не гоняет. Сначала он молчит, потом начинает давать советы, потом…

Потом (как бы странно это ни звучало) меня очень удачно пытаются убить. Кажется, я заразилась черным юмором, принятом в Бесстрашии. Я задерживаюсь на тренировке, и трое парней пытаются сбросить меня в Пропасть. Лиц я так и не увидела, они надели мне мешок на голову. Но один из них подал голос, и я его узнала — Дрю из нашей группы. К счастью, Фор слышит шум. Нападающие разбегаются, оставляя Фору мою в очередной раз потрепанную тушку.

Фор на руках доносит меня до своей квартиры. Заботливо смазывает кровоподтёки, расспрашивает, что я успела заметить. Затем оставляет меня одну и уходит разбираться с Дрю.

Вернувшись, он рассказывает — кто-то испортил камеру наблюдения, нацеленную на этот участок коридора. Дрю все отрицает, то есть получается его слово против моего. Спрашиваю, что же делать дальше, я ведь уверена, что слышала голос Дрю! Фор без обиняков объясняет, что он не любит жёсткие методы допроса и ни из кого не будет выбивать показания. А сыворотку правды можно достать только в Искренности, и по такому случаю — разборка между новичками с результатом в виде пары синяков — никто из руководства не будет ее выпрашивать. Я вдруг чувствую жуткую усталость. Фор предлагает остаться у него до утра — мол, не стоит сегодня ночевать в одной спальне с теми, кто пытался на меня напасть. Он по-честному собирается уступить мне кровать. Бросает на пол запасные одеяла и подушку. Но я признаюсь, что мне очень страшно. Фор присаживается на кровать рядом со мной, нежно обнимает. Целует в щеку, в шею. Мне начинает казаться, что все будет хорошо. В Бесстрашии нашелся-таки человек, который не лупит меня на ринге. Не пытается сбросить в Пропасть. Не угрожает…

Фор всё делает неторопливо. Ничего общего с наглостью Эрика. Много времени проходит, прежде чем ласковая рука Фора оказывается под моим бельем.

— Ты не девственница? — вдруг задаёт он риторический вопрос — вежливо, но разочарованно.

Это уже слишком для сегодняшнего паршивого дня. Момент безнадежно испорчен.

— Прости? — переспрашиваю я. Фор хмурит соболиные брови, встаёт с кровати.

— То есть вы засунули нас в одну спальню с десятком парней, у нас общая душевая и уютный общий туалет с дырками в полу — видимо, все это для того, чтобы проще было хранить девственность?

Фор молчит.

— А постоянно драться с мужчинами надо, чтоб мы не растеряли свою женственность, так, что ли? — я медленно, но верно зверею. Тоже поднимаюсь с кровати, застегиваю молнию на джинсах, поправляю съехавшие лямки майки. Мне по-прежнему страшно возвращаться в спальню новичков, но, кажется, пора выметаться.

Фор оборачивается.

— И все же другие девушки серьезнее к этому относятся.

— Другие — это какие? Уж конечно, не Бесстрашные! — фыркаю в ответ. — Может, ты Отречение имел в виду? Напомнить, что ты сказал нам в первый день? «Не желаю ничего слышать о ваших прежних фракциях. Забудьте, кем вы были раньше»! Вот я и забыла, чем же ты недоволен?

Ответа не жду, делаю шаг к двери.

— У тебя какие-то претензии к Отречению?

Кажется, Фор уводит разговор в сторону, но у меня так испортилось настроение, что достанется и Отречению.

—Да там всё такое… мелкое! И замшелое! Глупые правила, ничего нельзя! Служить людям — это прекрасно, но кому будет плохо от яркой одежды? Или оттого, что дети станут бегать и баловаться, как другие? Или, ну не знаю, взрослые позволят себе хохотать и травить анекдоты? Да я ни разу за все 18 лет не почувствовала себя свободной!

Пока я срываю зло на своей бывшей фракции, красивое лицо Фора светлеет и смягчается. Будто я нажала на нужную кнопку или дала единственно верный ответ на хитрый вопрос.

— Ты не представляешь, насколько права насчёт Отречения. Эта фракция — сплошная ложь и лицемерие.

Фор так мягко, по-доброму улыбается, что я больше не могу на него злиться.

— Мне все равно, что у тебя было в прошлом. Делай все, что хочешь. У тебя получится.

Фор подходит ко мне, ласково проводит рукой по моему плечу — и всё. Даёт мне возможность уйти или остаться — как сама захочу. Это так мило, так ненавязчиво, и я придвигаюсь к нему и целую в щеку. Фор мягко подталкивает меня обратно к кровати и выключает свет.

В общем, секс между нами все же происходит. И, честно говоря…

Видимо, Фора всё же расстроило мое прошлое. Наш секс тянется, и тянется, и никак не может закончиться. А может, он хотел меня порадовать? Вроде бы это считается очень крутым, Мэтт однажды хвастался, что «может всю ночь напролет». Фор замедляется, потом разгоняется, потом повторяет всё заново. В комнате темно, я не вижу его лица, не могу понять — он хоть сам-то удовольствие получает или я зря терплю? Успеваю задуматься, не симулировать ли оргазм и как это вообще делается, но вдруг всё кончается. Если эта скукотища и есть секс с хорошим парнем и достойным человеком, то я не понимаю, зачем люди этим занимаются. Допустим, девчонки из моей группы половину привирают. Возможно, мама ошибалась про слияние душ и безоблачное счастье с единственным, предназначенным судьбой. Но вот Кристина и Уилл — они же пяти минут друг без друга прожить не могут! Даже когда они бросили привычку целоваться взасос при всех, все равно заметно, как между ними искрит. И Уилл тоже из хороших. Спокойный, рассудительный, доброжелательный — нормальный! Я бы тоже хотела, чтобы у меня все было складно и правильно…

Фор целует меня в висок, вытягивается на кровати и вскоре начинает мерно сопеть. Тихонько кладу руку ему на грудь и понимаю, что в нем меня настораживает.

Он ничем не пахнет.

Ну, как ничем — цитрусовым гелем для душа. И всё.

Эрик пахнет табаком, потом, порохом, машинным маслом. Изредка — антисептиком. Он пахнет опасностью, агрессией, экстримом. Раскалёнными улицами Чикаго и выжженными ничейными землями за Стеной. Свежий запах его дезодоранта не может это скрыть. И мне это нра…

Я, наверное, ненормальная. Фор просто очень чистоплотный. Нам всего-то надо привыкнуть друг к другу. Я, может, и совершаю ошибки, но добро от зла отличить сумею. Фор сегодня спас мне жизнь, он такой хороший…

* * *

Я бы неминуемо проспала, но Фор — сама дисциплина. Будильник пиликает в половине седьмого. Фор свеж и бодр, как жаворонок. Будто он вчера никого не спасал, не возился с моими травмами и сексом не занимался. Фор принимает холодный душ, бреется и уносится, чтобы разбудить новичков ударами железки по рельсу. Оставшись одна, я позволяю себе понежиться в командирском душе — теплом, чистом, а главное, одиночном. И так увлекаюсь этим, что мы чуть не опаздываем на завтрак. На подходе к столовой Фор приобнимает меня и говорит, что сядет с командирами — должен кое-что обсудить. Я не возражаю. Кристина, конечно, будет спрашивать, где я ночевала, и, наверное, я всё ей расскажу, представляю, как она удивится! Фор ласково чмокает меня в губы, и тут в паре метров впереди нас из бокового коридора вылетает хмурый Эрик в пыльной кожанке. Его аж перекашивает при виде нас. Я цепляюсь за локоть Фора и задираю нос как можно выше. Вот так-то, дорогой Лидер, у меня появился защитник, который тебе не по зубам! В Форе я уверена на все сто, поэтому даже позволяю себе кривую улыбку. Надеюсь, она выглядит так же издевательски, как обычные усмешки Эрика.

Образно выражаясь, я с грохотом наступаю на те же самые грабли.

Эрик сует руку под мышку — там он носит кобуру с пистолетом, выезжая в город. Смотрит не на меня, на Фора. К счастью, расстояние между ними слишком мало, Фор молниеносно реагирует, чуть ли не одновременно отшвыривает меня в сторону и кубарем бросается Эрику под ноги, выстрел оглушает в замкнутом пространстве коридора, но пуля летит мимо, Фор вырывает у Эрика пистолет, дальше все смешивается в жуткий калейдоскоп кулаков и тяжёлых берцев.

— Держите его! Он в меня стрелял! — призывает Фор на помощь. К драке присоединяется один Бесстрашный, второй, третий. Эрик дерётся молча, ожесточенно, насмерть. Но силы неравны, и в итоге его скручивают.

* * *

— Что теперь будет дальше?

Весь день Бесстрашие обсуждало утреннее нападение и гадало, что будет с Эриком. Макс сегодня допоздна на Совете Фракций, разбирательство отложено на завтра. Сейчас ужин, столовая уже полупустая. Фор жуёт с аппетитом, азартно разделывает мясо, ловко втягивает в рот спагетти. Я вяло ковыряюсь в тарелке.

— Каждое неудачное покушение рассматривается индивидуально, — отвечает Фор. — И в его случае, думаю, это будет смертная казнь.

— Как это? — не понимаю я.

Фор указывает пальцем в шею под ухом, изображая смертельную инъекцию.

— Да нет, я не об этом. Почему ты решил, что его казнят, он же не совершил убийства?

— Кого-то другого, скорее всего, просто изгнали бы, — кивает Фор. — Но выгнать Эрика — значит подарить Эвелин бойца с огромным и разнообразным опытом. Мы потом замучаемся его ликвидировать. Это будет политическое решение.

— Ты точно уверен, что Макс вынесет такой приговор? — голос изменяет мне, и я заканчиваю шепотом.

— Трис, я не последний человек во фракции. И я уж постараюсь, чтобы завтра мы избавились от этого подонка. Ничего не бойся, — подбадривает меня Фор.

А я и не боюсь. По крайней мере, не за себя.

* * *

Спальня новичков гудит, как растревоженный улей. Мои друзья строят предположения о приговоре Эрика и даже заключают пари. Жалеют Фора. Гадают, что послужило причиной покушения — нас с Фором никто, кроме Эрика, не видел, а у меня наотрез пропало настроение рассказывать о своем новом парне. Наконец новички затихают. Только я ворочаюсь с боку на бок, не находя себе места.

Надавать бы себе по морде.

Никто не будет больше тянуть ко мне свои грязные руки. Разве не этого я хотела?

Никто не будет издеваться над новичками. Правда, они и сами прекрасно справляются, меня вон вчера пытались в Пропасть выкинуть…

Он такой настоящий. Такой живой. Я вдруг будто наяву чувствую большие ладони, накрывающие мои руки. Вспоминаю, как он обнимает меня сзади. Жар его мощного тела, острый мужской запах, прикосновение к моим волосам…

Если Эрика казнят из-за меня — никогда себе не прощу.

А может, Фор ошибается? Он ведь сказал — каждый случай решается индивидуально?

В итоге страх и муки совести поднимают меня из постели и гонят в сторону камер. Охранник, будто сова, хлопает на меня сонными глазами. Его красный «ирокез» горит в полумраке, как стоп-сигнал.

— Новенькая, ты что здесь забыла? Для тебя свободной камеры нет! — и он ржёт над собственной шуткой.

— Лидер спит? — неловко спрашиваю я вполголоса. — Он… как вообще?

Охранник морщится, тоже понижает голос.

— Как-как… Пиздюля мне вставил за состояние камер! Чесслово, если его завтра грохнут — уйду в запой на радостях! У меня и самогонка в наличии! А вы, новички, небось тоже ссыте кипятком от счастья?

— А ты уверен, что его…

Не могу выговорить это вслух. Охранник радостно кивает, «ирокез» бодро колышется.

— Можно мне к нему?

— Охуела? — громко удивляется охранник. — Ночь на дворе! А разрешение от Макса у тебя есть?

— Я на минуточку, только на пару слов!

— Пропусти, — вдруг раздается ленивый бас. Охранник подскакивает, недовольно смотрит на меня.

— Пошли. Сама напросилась!

Лидер кажется слишком большим для крохотной зарешеченной комнатушки. После утренней драки у него разбита бровь, правое ухо распухло и налилось кровью. А сколько ещё повреждений скрывается под одеждой?

— Чего пришла? Соскучилась?

Выражение лица у Эрика, как всегда, самодовольное. Может быть, поэтому я забываю предложить ему прихваченный из спальни гель для заживления гематом. Вместо этого неожиданно для себя начинаю отчитывать Эрика на повышенных тонах.

— Ты нормальный человек? Зачем, ну зачем?! Как могло придти в голову стрелять в Фора при всех?

— А ты никогда в своей короткой жизни… — и он обрывает сам себя: — неважно. Подрастешь, поумнеешь — может, сообразишь.

И снова ехидничает:

— Значит, надо было мочить Убогого потихоньку? Он тебя уже достал, да?

— Перестань. Я пришла спросить… Все говорят, что тебе светит смертная казнь.

— И что?

— А если ты объяснишь Максу, что у нас… ну, у тебя были серьезные причины…

— Это вряд ли.

Подхожу вплотную к решетке, сквозь прутья протягиваю к нему руки.

— Эрик, соберись, в конце концов! Ты можешь хоть раз в жизни сделать что-то хорошее?! Хотя бы для себя самого?

Он встаёт с койки, двигается ко мне — большой, пугающий, недобрый.

— Только если будешь хорошо себя вести. Я ничего не делаю просто так.

Поднимает руку и вот-вот меня коснется. Нет, мне не это от него нужно, я всего лишь хочу, чтобы он остался в живых! Шарахаюсь от Эрика, как от чумного. Теперь уже он вцепляется в решетку.

— Тогда зачем пришла, Убогая — поиздеваться? Тебе никто не говорил, что у тебя тараканы в голове?

— Ты невыносим!

Вжимаюсь в стену рядом с выходом. Четко слышу, как позади охранник тихо, но убеждённо обзывает нас с Эриком:

— Идиоты.

Макс

Утро придется начать с пренеприятного дела. Мой молодой заместитель перешёл все мыслимые границы. На посту Лидера Бесстрашия я разруливал множество разнообразных конфликтов, но такого в моей практике ещё не было. Сейчас я оказался между нескольких огней.

Я никогда не строил иллюзий по поводу человеческих качеств Эрика. Это злобный, завистливый, закомплексованный ублюдок. Но Эрик нужен мне. Он делает за меня грязную работу и не стесняется озвучивать то, что я не хочу говорить сам. Когда я беру его с собой на Совет Фракций, заседания проходят гораздо жёстче. Недавно Эрик заявил Кану, что Искренних слишком много! На город, мол, достаточно одного судьи и одного химика, чтобы делал сыворотку правды! А вот в Дружелюбии вечно не хватает рабочих рук, а ведь подопечные Джоанны тянут на себе и ткацкие мастерские, и строительство, и многое другое*! Так не хотят ли уважаемые Искренние заняться наконец хоть чем-то полезным? Кана тогда чуть сердечный приступ не хватил. Расформировывать целую фракцию Лидеры не решились, но выпад Эрика привел к крупному перераспределению финансов. Если я хочу похоронить какую-то идею — отказывать не обязательно, достаточно сказать, что я должен посоветоваться с младшим Лидером. После этого даже самые инициативные увядают на глазах и берут свои предложения обратно. И дисциплина при Эрике заметно поднялась, и командир он отличный. Вот только Бесстрашные его боятся и не любят, а Фора искренне уважают. И я никогда не забываю об отце Фора, хоть сам он и не хвастается связями в правящей фракции. Когда-то мне казалось, что из Фора получится прекрасный зам, но нет.

А вот Эрик оказался ценным приобретением. Никого больше не вводят в заблуждение его серьги-тоннели, пирсинг над бровью и гора мышц. Несмотря на брутальный вид, Эрик в большей степени Эрудит, чем многие наглаженные очкарики в синих костюмах. Он мыслит стратегически и отлично манипулирует людьми. Формулирует свои мысли не хуже, чем я. И (что немаловажно) не метит на моё место. Понимает, что в роли старшего Лидера ему придется отложить оружие и целыми днями сидеть в здании, решая разные скучные вопросы. Я не вижу никого другого на месте младшего Лидера. Мигель недостаточно дальновиден. Носорог всё делает не иначе как по приказу. Фор… После всех лет, что этот парень провел в Бесстрашии, я по-прежнему не понимаю, что у него в голове. Амбиций — ноль. Возможный голод его не пугает, вечная нехватка всего и вся — не раздражает, афракционеры — не злят. Иногда мне кажется, что Фор перешёл в Бесстрашие только для того, чтобы оттачивать боевые навыки. Без четкой цели, просто из любви к искусству, как самураи древности.

И сейчас я растерян. Неприятное состояние.

Как сохранить Эрика во фракции? При этом не навести моих борзых ребятишек на мысль, что можно безнаказанно убивать направо и налево? Одно дело — гибель новичков. Это ещё не полноценные граждане. Их ценность для общества лишь немного выше, чем у изгоев, которых я отношу к человеческому мусору. Другое дело — прошедшие инициацию. Если обученные Бесстрашные будут воевать не с изгоями, а друг с другом, это погубит весь город.

Как не разозлить Маркуса и сторонников Фора, не вызвать резонанс в других фракциях? Боюсь, что неверное решение может стоить Лидерского поста. Неужели эти двое не могли разбираться менее кроваво! Бесстрашие — это воплощённый хаос, но всему есть предел!

Поэтому рассматривать дело об этом покушении я буду сам — никакой Искренности. Закрываю дверь, выхожу в коридор. Тусклое освещение мигает, слабеет и в итоге окончательно умирает. Снова сломался генератор. На такой случай все Бесстрашные носят с собой фонарики, у меня он вмонтирован в зажигалку. Включаю фонарик, и его слабый луч помогает дойти до нужного места.

У двери кабинета мнется черный силуэт. Ждёт меня? Поднимаю руку с фонариком, свечу Бесстрашному в лицо. Незнакомое круглое лицо, светлые волосы. Опускаю луч ниже, вижу униформу новичка.

— Доброе утро, — несмело говорит девица.

— Деточка, — ласково спрашиваю я, — тебе разрешено говорить со мной?

— У меня важная информация по вчерашнему покушению! — выпаливает она. Что ж, наказать ее никогда не поздно, пусть скажет свою «важную информацию». Кивком показываю девице, что она может войти.

Моя секретарша экстравагантна даже для Бесстрашной. Очень худая, жёсткая на вид, неопределенного возраста — то ли тридцать, то ли пятьдесят. Короткая полуседая стрижка, слева в волосах сверкает металл — дефект теменной кости закрыт титановой пластиной. На щеке крестообразный шрам. Левая рука от плеча до пальцев сплошь покрыта грубыми светлыми рубцами от ожогов. За глаза Бесстрашные зовут ее Киборгом. Я зову ее Лу Эллен — так, как ее назвали отец с матерью. Она настолько неразговорчива, что многие считают ее немой. Я здороваюсь с Лу Эллен и показываю в сторону кабинета — ей придется протоколировать ход разбирательства. Лу Эллен откладывает документы, берет ноутбук и вслед за мною и новенькой входит в кабинет.

Внутри почти все место занимает большой стол буквой Т. Я сажусь во главе стола, Лу Эллен занимает место слева от меня. Новенькая не решается сесть, встаёт спиной к окну. Ровно в восемь входит Фор. Пунктуальность — его второе имя. Удивляется, увидев девушку, но не решается заводить при мне посторонние разговоры.

Наконец приводят Эрика. Этот выбирает место у самого входа — будто подчеркивает, что они с Фором по разные стороны баррикад. Сесть Эрику никто не предлагал, но он вальяжно усаживается на стул, закидывает правый ботинок на левое колено и пытается занять как можно больше места. Держится не как обвиняемый, а как Лидер, ещё и недовольный. Но судя по тому, как он принимается вертеть в пальцах пачку сигарет, Эрик не настолько уверен в себе, как хотел бы казаться. Девушка не сводит с него глаз, кусает губы.

— Макс, нам в любом случае нужно будет обсудить дела 0247 и 1309, — говорит Эрик. Нервно смотрю на остальных, но, кажется, они ничего не поняли. 0247 — номер расчетной карты Эрика, 1309 — моей карты. Мой лапушка-зам имел нахальство намекнуть на взятку. Вот только моих проблем его деньги не решат! Чтобы разрулить то, что он натворил, нужно нечто большее! Если бы кто-нибудь подсказал мне, куда двигаться…

Первым рассказывает Фор. Ничего нового не слышу — всё это я уже видел вчера в его яростном сообщении. Обращаюсь к Эрику.

— Да, всё правда. Да, осознанно. Нет, не раскаиваюсь, — заявляет этот паршивец, не дожидаясь вопросов. Будто нарочно хочет всё мне испортить. И себе тоже.

— А теперь следующий пункт, — подбадриваю я его. — Почему?

— Посчитал нужным, — пожимает плечами Эрик.

— Потому что ты — злобный придурок, — поправляет Фор.

— Примерно так, — соглашается Эрик. — Из глубокой личной неприязни.

Я начинаю закипать. Эти двое любого из себя выведут.

— Мне допросить вас под сывороткой правды? Заодно узнаю, зачем вокруг тебя вьется Мэтьюс! — обращаюсь я к Эрику. — И какие меры по выявлению дивергентов среди новичков ты принимаешь! — а это камень в огород Фора.

Парни напрягаются, но тут вмешивается девчонка.

— Эрик не виноват! Это всё из-за меня!

И она рассказывает свою версию событий. Неправдоподобную на первый, второй и третий взгляд.

— Эрик — приревновал тебя? Не верю ни одному слову. За ним даже в 18 такого не наблюдалось.

— Я уверена. Я знаю! — настаивает новенькая. — Уже была ситуация с Алом…

Она рассказывает про ещё один мордобой, с новичком. Припоминает, что Эрик угрожал ей при свидетелях.

— И что же связывает тебя с Лидером?

Карие глаза Фора мечут молнии, Эрик постукивает пачкой сигарет по колену. Пусть только попробует закурить в моём кабинете!

Девица косится на Эрика, поджимает губы, потом выдавливает:

— У нас сложные отношения.

Мое отношение к покушению меняется на 180 градусов. Я нашел именно то, что искал — лазейку, позволяющую достичь всех поставленных целей. В Бесстрашии не то чтобы не принято брать чужое. Но тот, кто считает себя достаточно дерзким и безбашенным, чтобы сделать это, должен быть готов к ответному удару.

— Четвёрочка, хороший мой! Ты соблазнил девушку Эрика и приходишь ко мне с претензиями? Не ожидал от тебя такого! — говорю я Фору нарочито сладким тоном.

— Мы с Эриком сейчас не вместе, — мямлит девчонка.

— Это ты так решила, — негромко, зло говорит Эрик. — Только вот меня не спросила!

Бывшая, значит. Или не совсем бывшая. Судя по тому, как эти двое зыркают друг на друга, они сами не знают.

— Я не знал! — оправдывается Фор.

— Это моя вина, — безмятежно заявляет Эрик. — Здесь я лоханулся, признаю. Не подумал, что Фора надо персонально предупредить, вся фракция уже в курсе. Кто ж знал, что Трис его заинтересует! Фор ведь у нас выше этого, да, Убогий?

У Фора такое выражение лица, будто он жуёт сочный ломтик лимона.

— Вы оба мне отвратительны, — заявляет он. — И кто из них был у тебя первым — вот этот?!

— Какая разница! — рявкает в ответ девчонка. Фор подскакивает с места и быстро идёт к двери — стройный, пластичный, обозленный. Эрик провожает его злорадной усмешкой.

— Я не отпускал тебя! — кричу я Фору вслед, но он хлопает дверью. Что ж, продолжим без него. Пошлю ему копию своего решения, и все. Или Лу Эллен отнесет, если электричество не заработает.

— Эрик, золотко моё незаменимое! На твоей должности нужно думать головой, не находишь? — спрашиваю я умильно. Эрик набычивается, сжимает зубы. Лучший способ оскорбить его — сказать, что он недостаточно хорош.

К девчонке у меня претензий нет. Она в этой ситуации не больше чем объект, от нее ничего не зависит. Попала в эпицентр жестоких разборок моих парней. Но принцип гендерного равенства требует, чтобы и она получила порцию начальственного гнева.

— Скажи, деточка, что ты думаешь о своем поведении?

У девчонки начинают гореть щеки, потом уши. Забавное зрелище. Но она поднимает глаза и смотрит на меня с самым невинным видом.

— А что не так?

Она стоит по стойке «смирно». Но напряжённые мышцы шеи и раздутые ноздри выдают сдерживаемую злобу.

— Я всегда слушаюсь приказов, выполняю все обязанности новичка. Но о нравственности никто ни словечка! Инструкторы и стрелять нас учили, и водить машину, и маскироваться, и рукопашному бою! Но никто не говорил, что нельзя встречаться с кем захочешь!

Занятная девица!

— Ой, вспомнила! Док всё время напоминает, чтобы у каждого были при себе презервативы! А больше про… ну, личную жизнь никто ничего не говорил!

— Вы трое, — заключаю я, — позор фракции.

За неимением под рукой Фора я отчитываю оставшихся, как нашкодивших детей. Произношу гневный монолог об их моральном облике. О том, что Бесстрашие должно быть примером для горожан, должно пользоваться авторитетом — а не превращаться в стаю неуравновешенных кобелей (грозный взгляд на Эрика) и женщин лёгкого поведения (это уже в адрес девчонки). И под конец информирую обоих, что раз они сами не могут разобраться со своей личной жизнью — я им помогу. Зарегистрирую их брак. Прямо сейчас.

У Лидеров всех фракций есть право заключать браки без согласия граждан. Обычно это делается в случае внебрачной беременности. Но в этом законе есть размытая формулировка «и в других особых случаях». И я собираюсь воспользоваться ей в своих интересах.

Эрик потягивается, выпрямляя перед собой скованные руки, откидывается на спинку стула. Я готов к взрыву, но он молчит. Не могу понять, что Эрик думает, и это раздражает. Что скрывается за невозмутимым лицом и хитрым прищуром?

— Я не согласна! — заявляет новенькая. За недолгое разбирательство она успела напроситься на целых три наказания. Это меня мало волнует, назначить ей взыскание — проблема инструкторов.

— Лу Эллен, пожалуйста, по форме номер два.

— Да вы с ума сошли!!! Сейчас 24 век, вы не имеете права!.. Средневековье какое-то!

— Эрик, научи свою жену соблюдать субординацию.

— Скажи хоть что-нибудь! — рычит девица на Эрика.

— Мы согласны, — с достоинством заявляет тот.

— Хорошие мои, ваше мнение никто не спрашивал, — ставлю я его на место.

Ноутбук Лу Эллен тоже гаснет — разрядился аккумулятор. Ей приходится взять бумагу и оформлять документы вручную. Через несколько минут она протягивает мне форму номер два.

— И оправдательный приговор по делу о покушении, — вполголоса прошу я следующую бумагу. Она безмолвно кивает и снова принимается писать. Я тем временем просматриваю приказ о заключении брака. «Во имя общественного спокойствия, во избежание конфликтов… властью, данной мне фракцией Бесстрашие…» Всё правильно, ставлю подпись.

Я очень доволен принятым решением. Этот брак сделает грязную историю, в которую меня впутали горе-сотрудники, гораздо романтичнее, чем она есть на самом деле. Кто бы теперь ни спрашивал — Маркус Итон, или Совет Фракций, или целая толпа Бесстрашных, которые ненавидят Эрика — у меня будет роскошный аргумент: «Вы же понимаете, Фор переспал с его невестой… Состояние аффекта… Да, недавно поженились. Это настоящая любовь, вы согласны?» И Эрику придется всё это стерпеть. Оправдательный приговор того стоит.

Спать с чужими женами в Бесстрашии не принято. Не по моральным соображениям, конечно. Здесь играет роль тот немаловажный фактор, что незамужних женщин во Фракции гораздо больше. Таким образом, я значительно снизил вероятность следующих интрижек этой безголовой девицы. Кто захочет иметь с ней дело, когда вокруг полно свободных? Тем более, что с Фором они только что поссорились. Уверен, что вероятность очередной драки из-за нее стремится к нулю.

Кроме того, этот брак охладит пыл всех доморощенных мачо и не в меру свободных львиц, которых в Бесстрашии развелось слишком много. Раньше я старался не вмешиваться в личную жизнь сотрудников. Но если уж на моих Бесстрашных жалуется даже Дружелюбие — значит, пора загонять эту вольницу в рамки приличия. Пусть все помнят, что после бурного веселья будет горькое похмелье. Вынужденная моногамия, падение интереса со стороны противоположного пола, выдача контрацептивов в последнюю очередь.

Отправляю Лу Эллен за охранником, чтобы он снял с Эрика наручники. Доволен и горжусь собой. Можно выдохнуть — до следующей выходки моих берсерков.

— Мы свободны? — спрашивает Эрик, вставая.

— Ты уже был в Дружелюбии? — строго спрашиваю я. Вчера поступил сигнал, что на территории Дружелюбия снова обнаружены посевы конопли.

— Когда? — оправдывается он. — Я же вчера…

— И это твоя вина! Выезжай сейчас же, завтрак подождёт!

Девчонка молча, фурией проносится мимо моего стола, пытается проскочить мимо Эрика, но он хватает ее за руку, и они выходят вместе.

* * *

Трис

Эрик тащит меня к какой-то Шерил. Мне она даром не сдалась, но его сильные пальцы сомкнулись на моем запястье не хуже наручника.

— Тебе разве не надо в Дружелюбие? — зло цежу я сквозь зубы.

— Сначала получим для тебя новый ключ!

Электричество снова заработало. При его свете видно, что Эрик сияет, как медный грош. Самодовольный прищур, лёгкая улыбка, которую он всё не может скрыть. Даже пирсинг, кажется, блестит больше, чем обычно. Шах и мат — он снова выиграл. Но винить некого, кроме себя. Зачем я только прискакала к Максу заступаться за этого гада?!

— Скажи, а что тебя так веселит? — ядовито спрашиваю я. — Ты хоть понял, что Макс нас обоих наказал?

Эрик останавливается, раздражённо поворачивается ко мне. Ого, кажется, зацепила — самодовольства как не бывало! Добиваю:

— Думаешь, между нами что-то изменилось от одной бумажки? Не надейся. Тебе ничего не обломится.

Жду скандала. В любом случае оно того стоило, пусть не радуется. Но Эрик неожиданно оглядывается в обе стороны. В коридоре никого нет, но он все же понижает голос:

— Я знаю, что ты — дивергент.

У меня прерывается дыхание, подкашиваются колени. Впору осесть на пол. Пытаюсь равнодушно ответить:

— Что за бред? Результат моего теста — Отречение.

— Результатами теста можно подтереться, — усмехается он. — Особенно теми, которые введены вручную. Твое поведение просто кричит о дивергентности! Социальные нормы усваиваешь плохо. Подчиняться не умеешь. За время подготовки ты успела проявить бесстрашие, альтруизм и дружелюбие. Судя по количеству твоих парней — дружелюбия хоть отбавляй! А твои сегодняшние показания потянут и на искренность! Вот только с мозгами тебе повезло меньше! Поэтому объясняю на пальцах — если будешь возникать, отправлю к Джанин на опыты!

Эрик деловым тоном рассказывает, сколько денег планирует положить на мою карту и что я теперь смогу приобрести — на нашем складе и в других фракциях. Думает вслух, какое оружие может мне пригодиться и когда.

Молчу, механически переставляю ноги.

Ненавижу их. И Эрика, и Макса. Это какой-то невероятный сюр… Что я такого сделала, что они вдвоем отобрали у меня свободу в 18 лет?.. Разводы у нас запрещены. Типа, семейные ценности должны помочь выжить в жестоком послевоенном мире. Хотела бы я посмотреть в глаза тем, кто придумал этот закон. Видимо, они не сообразили, что с бесчувственными манипуляторами и шантажистами никто не захочет жить. То, что я ночью переживала за Эрика, кажется верхом идиотизма. Такие, как он, всегда выходят сухими из воды. А если и нет — невелика потеря.

Он знает.

Будущее свинцовой тяжестью давит на плечи, пригибает к земле.

* * *

Шерил оказывается забавной девушкой чуть старше меня. У нее красные дреды, татуировка в виде паутины покрывает щеку и по шее спускается на крепкое плечо. Услышав мою новую фамилию, она откровенно таращится на нас с Эриком, хотя должна вводить мои данные в компьютер. И я бы с удовольствием подмигнула ей, если бы настроение было не на нуле. Шерил выдаёт ключ от квартиры Эрика и тарахтит со скоростью двухсот слов в минуту, объясняя, в какие помещения у меня появится доступ после инициации. Слушаю вполуха. Потом они спорят, можно ли оформлять на новенькую расчетную карту. Побеждает Эрик. Подонок. Будто мне нужны его деньги! Под конец Шерил решается выговорить: «Мои поздравления!» Эрик величаво кивает. Нормальные люди в день свадьбы приглашают на праздник всех близких и не очень, у нас в Отречении были такие веселые свадьбы, пусть вегетарианские и безалкогольные! Но Чудовище ухитрился испортить день, который мог стать лучшим в моей жизни! Только бы не заплакать при нем…

Наконец мы выходим из комнатушки Шерил. Я откровенно жду, когда Эрик отпустит наконец мою руку и уйдет. Не тут-то было, он притягивает меня к себе и наклоняется, собираясь поцеловать. Изо всех сил сжимаю зубы. Сейчас у меня нет ни малейшего желания ему отвечать, а что же делать с его угрозой, мне нужны хотя бы остатки свободы, неужели придётся…

И тут меня выручает писк его коммуникатора.

— Будь любезна перенести вещи ко мне, встретимся вечером дома, — сухо распоряжается Эрик и уходит, параллельно отвечая на звонок.

Машинально иду в сторону спальни новичков. Из коридора, ведущего к лазарету, выходит Питер с какой-то коробочкой в руках.

— О, какие люди! Убогая! Где ночевала сегодня?

— Да пошел ты, — негромко отвечаю я. Впервые я так грубо разговариваю с ним.

— Неужели голос прорезался? Не прошло и года! — издевается Питер.

— Отвали, — отвечаю я чуть твёрже. — Я занята. Не до тебя.

— Слышь, ты, чокнутая, тренировка давно началась! — орет он мне вслед.

Какая там тренировка, когда жизнь рушится!

В спальне новичков, как обычно, беспорядок. Изножье кровати Дрю украшено несколькими несвежими носками. У Гадюки не заправлена кровать, из-под подушки свисает красный лифчик, на полу валяется фен — общий на всех новичков. Но Фор терпимо относится к беспорядку, ему важнее, чтобы на тренировки не опаздывали.

Я буду скучать по всему этому. Даже по хамским шуточкам, даже по тому, что здесь невозможно побыть наедине с собой хоть пять минут. Мне не место за железной дверью лидерской квартиры.

Лезу в тумбочку, собираю небогатые пожитки, всё валится из рук. Я роняю расчёску, не могу найти носовой платок и запасной топ. Зубной порошок закончился. И положить всё это некуда! В итоге просто швыряю вещи на пол. Я на грани истерики.

Рассчитывать на милосердие Эрика не приходится. Если Эрудиты прознают, что я дивергент — это будет стоить мне жизни. Раньше их просто уничтожали — угроза всему обществу, подрыв системы и всё такое. Но когда Эрудицию возглавила Джанин Мэтьюс, перед казнью их начали изучать, и это по-настоящему страшно. Родители всегда старались, чтобы мы с братом не слышали их разговоров о дивергентах. Мы, конечно же, подслушивали. До сих пор помню нервный шепот мамы — мол, Эрудиты пытаются пробудить в дивергентах паранормальные способности и создают им экстремальные условия — лишают их сна, морят голодом… А папа недовольно рассказывал, что дивергенты становятся подопытными для тестирования новых лекарств — и ядов…

Что Эрик сможет потребовать у меня, чтобы избавить от судьбы подопытной крысы? Да всё, что угодно! Кто помешает ему лупить меня хоть каждый вечер, ударил же он меня на ринге! Что Эрик придумает для жены, раз у него такое богатое воображение на наказания для новеньких! То дополнительные убийственные тренировки, то отмывание самых грязных закоулков здания! А кто сделал меня мишенью для Фора?! Я так надеялась, что Эрик не даст Максу заключить этот брак, он же бабник, как он мог на это пойти!

Закрываю лицо руками.

Эрик может выдать меня Эрудитам не только за непослушание, но и в том случае, если я ему надоем. Он все время нарушает правила — Лидерам закон не писан, разве можно полагаться на его слово? А Макс сегодня делом доказал, что новички в Бесстрашии никто и звать их никак!

В начале психологического этапа Фор говорил, что только преодоление страхов сделает нас по-настоящему мужественными. Что люди совершают невероятное, шагают навстречу ужасным вещам, лишь бы избавиться от чего-то ещё более страшного…

Что лучше — быть мертвым дивергентом или живым изгоем?

Дивергентов преследуют, как бешеных собак. На изгоев не обращают внимания, пока они не совершают преступлений. Мирные изгои даже имеют право на помощь Отречения, чем и пользуются… И вообще, живут же как-то люди вне фракций!

Если Эрик собирается сделать из меня коврик для вытирания ног, пусть сначала меня найдет.

Приняв решение, я чувствую прилив сил и энергии. Собираю одежду в аккуратную стопку. Мелкие предметы заворачиваю в полотенце. Я бы и постельное белье с собой прихватила, но оно слишком объемное, будет выглядеть подозрительно.

Нужно будет разыскать Эдварда и Майру. Мне реально жаль, что они стали изгоями, но сейчас это значит, что я буду не одинока, мы сможем помогать друг другу. Всё наладится. Еду буду брать на благотворительном пункте Отречения. Пустых домов в Чикаго хоть отбавляй, живи — не хочу. Правда, они выглядят полуразрушенными, но холодная темная спальня новичков тоже не блистает комфортом. А вода из чикагских рек, уж наверно, окажется не хуже той, что льется из нашего душа — чуть теплой, с примесью ржавчины. Думаю, что после Отречения и Бесстрашия я смогу жить где угодно.

Хочется попрощаться с друзьями. Вряд ли мы ещё когда-нибудь увидимся (разве только кто-то из них вылетит из Бесстрашия), а я успела к ним привязаться. Хоть бы записку им написать, но чем и на чём? Здесь не Эрудиция, письменные принадлежности не в чести. К счастью, вспоминаю, что Уилл притащил из родной фракции сборник кроссвордов и карандаш. Кладу открытый сборник на тумбочку Кристины и пишу на полях:

«Ребята, всё будет хорошо. Не переживайте за меня, что бы вы ни услышали.

Кристина — ты лучшая! Хоть и болтушка.

Уилл — береги её.

Гадюка, ничего не бойся. Знаю, ты найдешь способ пройти симуляцию».

У всех, кроме меня, симуляции страха идут довольно тяжело. Но Гадюка мучается больше всех, сейчас она на последнем месте, с большим отрывом от остальных.

«Молли, я тебя прощаю».

Это про наш спарринг, когда она меня отлупила. Надо торопиться, меня в любой момент могут застукать и помешают уйти. Хотела бы выделить отдельно ещё и Ала. Не потому, что он мой бывший, а потому, что я его подставила. Но боюсь привлекать к Алу внимание. Как же Эрик отравляет мне жизнь, даже в мелочах приходится действовать с опаской! Напоследок обращаюсь ко всем сразу, кого ещё не назвала:

«Я вас всех люблю.

Кроме вас, Дрю и Питер. Чтоб вы сдохли!»

Торопливо поднимаюсь в квартиру Эрика. Раз уж мой муженёк был так любезен, что дал мне ключ — прихвачу у него кое-что на память. Совесть меня не мучает. Что бы я ни взяла, Лидер достанет себе ещё.

Мне почти никто не встречается по пути — все заняты. Немногие Бесстрашные в коридорах бегут по своим делам, им не до меня. Новичок — это безликая тень в черной форме, недочеловек, не стоящий внимания. Вообще-то это оскорбительно, но сейчас как нельзя кстати.

Квартира у Эрика идеально чистая и, на мой вкус, какая-то необжитая. Странно. Я-то думала, что у него повсюду валяются презервативы и пивные бутылки. И оружие.

Роюсь в шкафу, нахожу большой рюкзак. Комкаю и запихиваю в него одежду. Надо спешить, кто знает, сколько времени Эрик проведет в Дружелюбии. Может, он уже возвращается. Хорошо было бы зайти на склад, но боюсь потерять там слишком много времени. Поэтому забираю у Эрика два свитера — тонкий и теплый, грубошерстный. Оба черные, большие… наверно, уютные… Раздражаюсь на неуместные мысли, подозрительно обнюхиваю свитера. Нет, пахнут мятным кондиционером и больше ничем. Очень хорошо. Я сейчас так зла на Эрика, что не стерпела бы его запах.

В коридоре раздаются тяжёлые шаги. Я вздрагиваю, затравленно смотрю на дверь. Нет, только не сейчас!

Нет, не Эрик, шаги удаляются. Выдыхаю с облегчением.

В тумбочке нахожу два качественных ножа, в шкафу — классный пояс с ножнами, правда, мне великоват. Кое-как подгоняю пояс под себя, проковыряв дополнительную дыру для пряжки. Надеваю его под футболку, один нож сую в ножны, второй — в рюкзак. На кухне беру несколько банок тушёнки, овощные консервы и буханку серого хлеба. Эрик странный, зачем хранить это в квартире, когда к его услугам столовая? Любит есть в одиночестве?

В холодильнике — бутылка с прозрачной жидкостью. Питьевая вода пригодится, говорят, в гетто это проблема. Отвинчиваю пробку, и острая спиртовая вонь обжигает нос изнутри. Фу, он ещё и алкоголик!

Все же нахожу питьевую воду — в большой бутыли под кухонным столом. Наполняю из нее литровую фляжку. Цапаю со стола зажигалку. Надеюсь, без нее Чудовище станет курить меньше. Злобно думаю, что от меня сплошная польза.

В ванной — аптечка, там препараты с непонятными названиями. Он ещё и ипохондрик? Зачем такому бугаю столько лекарств? Беру только то, что знаю — обезболивающее, антисептик, перевязочный материал и хлорные таблетки для очистки воды. Ну, ещё зубной порошок и кусок мыла. Не хочу ходить грязной, где бы я ни оказалась.

Смотрю на часы. Собралась я довольно быстро, поэтому решаю ткнуться в оружейную, попробовать выпросить пистолет. Бесполезно. Бесстрашный, работающий там, глубоко шокирован словосочетанием «миссис Коултер» и долго извиняется, что без письменного разрешения Эрика не может мне помочь. Неважно. Пора бежать, пока мой благоверный не вернулся.

— Эй, новичок, куда?! — грубо окликают меня на входе.

— Добрый день, — холодно отвечаю я, пытаясь копировать интонации Эрика. У него получается построить людей несколькими словами, даже когда он не говорит гадостей. — Меня зовут миссис Коултер. И у меня срочное дело за пределами фракции.

— Что?..

У Бесстрашного отвисает челюсть. Я молча показываю в сторону его компьютера, типа, не веришь — проверь. Со скукой смотрю в сторону, показывая, как меня всё это утомляет.

Бесстрашный выглядывает из-за монитора и меняет тон:

— Простите. Какое, говорите, у вас дело? Мы обязаны отслеживать передвижения… эмм…

Что бы такое умное сказать? Пытаюсь не показывать нервозность.

— Не уполномочена обсуждать. Если Эрик захочет, сам расскажет.

Проходит несколько мучительных секунд, пока Бесстрашный соображает — выпустить меня как лидерскую жену или все же задержать как новичка. Наконец он кивает. Мой блеф удался!!! Хорошо же Эрик их запугал! Дежурный берет связку ключей, вылезает из-за стола, бесконечно долго поворачивает ключ в замке… Наконец дверь распахивается. Я деловым шагом выхожу из здания, иду мимо гаража. Ворота гаража распахнуты, там возятся несколько Бесстрашных, но на меня никто не обращает внимания — хорошо. Прохожу мимо пустой сейчас полосы препятствий, под железнодорожный мост, дальше начинаются заброшенные высотки. Моя свобода разукрашена цветными рисунками и надписями в старинном стиле «граффити», чернеет выбитыми окнами. Я бегу, пока хватает сил. Наконец останавливаюсь отдышаться.

Я успела. В лицо светит солнышко, а плечи оттягивает увесистый рюкзак с припасами.

Я свободна и останусь в живых.

То, что Максу вздумалось подарить мне Трис, подозрительно. На ум приходит только одна возможная причина: Макс втайне доволен, что Фор чуть не погиб, и хочет, чтобы я довел дело до конца. Но пока прямого приказа не было, можно сколько угодно тянуть резину и делать вид, что до меня не дошло. А если Макс всё же решится отдать приказ устранить Фора — он по-любому будет незаконным. И я сам решу, стоит ли его выполнять. С некоторых пор я сменил гнев на милость. Трис так потопталась по Убогому, что мне расхотелось выпускать ему кишки. От Фора, живого и разобиженного, гораздо больше радости, чем от дохлого и гордого.

В Дружелюбии приходится повозиться. Найти и уничтожить коноплю на порядок проще, чем выявить виновных. Но в итоге мы с парнями справляемся и возвращаемся в Бесстрашие. В моей квартире Трис нет, ее шмоток — тоже. Какого хера, ей же было сказано — перенести вещи и ждать меня! Может, она ещё на пейзаже страха? Спускаюсь вниз. Двое новичков ждут своей очереди. Рывком открываю дверь. На кушетке Питер, опутанный датчиками, дергается и зовёт на помощь. Фор отрывается от монитора и злобно смотрит на меня. Я не успеваю задать вопрос, как он кидает мне встречный:

— Что ты с ней сделал?

— Что за хуйню ты несёшь? — говорю я спокойно. Сейчас сам все расскажет.

— Решил поиграть в Синюю Бороду? Думал, никто не заметит, что Трис не было на тренировке?

— Во фракции масса мест, где человек может находиться вместо тренировки, — тяну я ещё ехиднее. Сердце пропускает удар.

— В лазарете ее тоже нет, не было и в столовой! Учти, Эрик, если с ней что случится…

— Не твое дело, — прерываю я поток его никчёмной заботы. — У меня все под контролем.

Выметаюсь в коридор. Уилл и Кристина провожают меня осуждающими взглядами. Еле сдерживаюсь, чтобы не сорваться на бег. Сиганула в Пропасть? Или сбежала? Врываюсь в диспетчерскую. В полумраке светится полсотни экранов, за ними наблюдает Келли.

— Покажи записи с камеры на мосту, — приказываю я. — С девяти утра.

Келли показывает в сторону небольшого монитора в углу, прикатывает свой стул на колесиках, но мне неохота садиться. Нужная камера позавчера была сломана, и починили ее весьма кстати. Келли выводит запись на экран, включает ускоренную перемотку. За день Трис прошла по мосту туда-обратно — и все. Уже легче.

— Давай следующую, — велю я. — У входа.

— Что ты ищешь? — ляпает она. — Если скажешь конкретней, может, я смогу помочь?

Поднимаю брови. Келли уже понимает, что зря полезла, но я спуску не даю:

— У тебя появились полномочия обсуждать с Лидерами конфиденциальную информацию? Нет? Тогда заткнись и не отсвечивай!

Келли крадучись отступает к своим экранам, а я принимаюсь за следующие записи. На перемотке Бесстрашные то и дело мелькают туда-сюда. Таймер в нижнем углу показывает 10:28, когда из Бесстрашия выходит светловолосая девица в куртке и спортивных штанах, с большим рюкзаком за спиной. Увеличиваю изображение. Точно Трис — ее тонкая рука, ее маленькое ухо, ее пластика. Рюкзак — мой. Неплохо — раз взяла с собой барахло, значит, планировала не суицид, а именно побег. Дежурный тратит на разговор с ней минуты две, не больше — и преспокойно выпускает. Убью пидараса.

Машинально достаю сигарету и в первую же затяжку выкуриваю ее до половины. В диспетчерской хреновая вентиляция, и обычно я сам выгоняю из здания всех курящих в неположенных местах. Келли оглядывается, но возникать не смеет.

Может быть, прямо сейчас мою Трис убивают. Из-за кожаной куртки, или пары берцев, или того, что она догадалась прихватить в моем рюкзаке. Может, ее уже нет в живых.

На всякий случай просматриваю до самого вечера запись с камеры у входа. Трис не возвращалась.

— Келли, поди сюда. Покажи… Нет, лучше дай доступ ко всем записям с девяти до половины одиннадцатого. Угу. Дальше я сам.

Выясняю, что большую часть времени Трис провела в моей квартире. Ещё побывала в оружейной — и всё. Отталкиваю мышку и, к облегчению Келли, ухожу. Уже поздно, но я набираю Майлза.

— Майлз, привет. Сегодня к тебе заходила Трис Коултер. Угу, спасибо.

И этот туда же — лезет с поздравлениями! Нашел время!

— Ты ей что-то выдал? Окей. Нет, я пока дал ей из своих. А у тебя есть в наличии С-312? Хорошо. Мы как-нибудь позже зайдём.

Достаю следующую сигарету. Руки подводят, трясутся, и закурить получается не сразу. Обнаруживаю, что не помню, куда дел предыдущий окурок. Кажется, в диспетчерской и оставил, затоптал прямо на бетонном полу. Любого другого прибил бы за такое поведение.

А ведь всё так хорошо начиналось! Трис была единственной, кто пришел ко мне в камеру не по делу, а потому, что волновалась. А когда она утром прибежала давать показания, ей удалось меня шокировать. Никто ещё не делал для меня такого. Этот шаг навстречу перекрыл все ее злые выходки. Я аж начал надеяться, что у нас все получится. Никогда ещё не жил с девкой под одной крышей, и наверняка это окажется очень нервотрепно. Но мы ведь Бесстрашные, пусть трудности сами нас боятся.

Целых пять минут радовался. Не успели мы пожениться, Трис сразу же плюнула мне в душу, и мы в очередной раз поссорились. Но я открытым текстом объяснил, какие плюшки ей положены в роли лидерской жены и что ее ждёт без меня. Любая нормальная девка на ее месте выбрала бы стабильность и безопасность, как бы она ко мне ни относилась!

Вот только Трис — не любая. И, что уж там скрывать, не сильно нормальная. Иногда (когда она не злится и не боится) я чётко вижу, что она меня хочет. Это сложно обосновать логически, но я шкурой чувствую. Она в такие моменты смотрит по-другому, двигается по-другому. Все, кроме неё, уже поняли, что она моя — даже Макс, не слишком эмпатичный, даже Фор, которому обычно положить на окружающих. Все это время Трис бегает не от меня, а от себя. Что было у нее в голове, когда она ушла из Бесстрашия?!

У моей двери отирается девичий силуэт. Гадюка. Вот радость-то! Только ее мне сейчас и не хватает!

— Что надо? — спрашиваю я. Довольно вежливо, учитывая, что в душе хочется послать ее на хуй.

— Эрик, у меня проблема с пейзажем страха, — вкрадчиво говорит она. — Никак не могу избавиться от страха за друзей. Я потеряла столько баллов…

Понятно. Привычная, отработанная схема. Каких-то несколько дней назад это бы значило, что у меня будет секс. Гадюка немного ниже меня ростом, у нее отличная фигурка и мелкие ярко-синие косички. Она уверена, что я соглашусь, торжествующе улыбается.

Но сегодня мне не до неё.

— Побольше занимайся, — заботливо советую я и отпираю дверь. — Завтра пройдешь симуляцию дважды, идёт? Я поговорю с Фором. Не благодари. Спокойной ночи.

— Но…

Не дослушав, я захлопываю дверь перед возмущенным лицом Гадюки. Раздается металлический лязг. Наконец-то меня оставили в покое.

Когда я вижу, что Трис забрала, меня разбирает нервный смех. Это так по-бабски, так непробиваемо дебильно! Ну ладно, не нашла она тайник с оружием. Но не нужно быть Эрудитом, чтобы догадаться взять с собой спирт! Это универсальная валюта на улицах, сгодится и как антисептик, и как горючее, и внутрь. В моей аптечке есть суперские антибиотики — и от раневой инфекции, и на случай, если изгои снова занесут в город брюшной тиф, они вечно жрут что попало. Если придется ехать на запад, через радиоактивные земли — у меня в заначке два вида радиопротекторов и ондансетрон. Эти медикаменты могут спасти жизнь, изгои многое готовы отдать за них, а Трис их оставила!

Зато она взяла грёбаный зубной порошок!!!

Когда Трис найдется — собственными руками придушу. За побег, за все ее дурацкие ошибки. За раздрай, в который она вогнала меня сейчас. Ей достанется за всё.

Пусть только вернётся.

Знал же, что нельзя ни на кого западать!!! Мне так страшно за неё, что хочется нажраться в хлам. Нельзя. Каждый Бесстрашный — оружие в человеческом облике, а инструкцию по эксплуатации надо соблюдать. Впору прямо сейчас рвануть в город и перевернуть все трущобы вверх дном. Тоже нельзя. Трис прячется от меня, машина Бесстрашных среди ночи в гетто всех переполошит и спугнет ее. Надеюсь, у нее хватит ума пойти к Прайорам. Я бы на ее месте ни за что не пошел к родителям, но это другое дело. Вызываю один из патрулей, приказываю наведаться к Прайорам — мол, был сигнал о несанкционированной помощи изгоям. Вскоре они докладывают, что в доме Прайоров посторонних не обнаружено. Оставляю их пасти Отреченных и дальше. Патрулю, что охраняет Эрудицию, приказываю проверить контакты Калеба Прайора. Судя по тому, как Джанин его нахваливает, братец Трис — тот ещё засранец. Но Трис вряд ли понимает это в полной мере. Она плохо разбирается в людях и о многих думает лучше, чем они заслуживают.

Сигареты кончились. Комкаю пустую пачку. Остальные дела придется отложить до утра. Сейчас нужно будет проспать здоровым сном оставшиеся несколько часов и утром, в отличной форме, браться за поиски.

Хер мне, а не сон. Пинаю одеяло, смотрю в темноту, а память подкидывает воспоминания о жертвах изгоев. Я знаю десятки таких случаев. То, что Трис ушла к изгоям, значит, что она ничего не знает о них. Реальность сильно отличается от искажённой картинки, что видна из благотворительного пункта Отречения.

Дружелюбная, сопровождала в город грузовик с продовольствием. Изгои убили охрану и захватили ее вместе с продуктами. Эту бабу поставили раком и использовали как мишень для метания ножей. На ее трупе было больше тридцати колотых ран.

Изгойка, за упаковку антибиотика согласилась на жёсткий секс. Клиент забил ее насмерть куском арматуры. Изгои, что жили в одном доме с этой девкой, преспокойно слушали, как она зовёт на помощь. Дожидались, когда она умрет, чтобы выпросить у клиента обещанный в уплату препарат. Мы и узнали-то об этом убийстве чисто случайно — смерти изгоев не расследуются.

Бесстрашный, сопровождал груз из Эрудиции, пропал без вести. Его обгоревший труп подбросили к дверям фракции. С издевательской запиской о том, как он умолял его пощадить. Тот парень был обученным бойцом с двухлетним стажем! А Трис с ее цыплячьими бицепсами, рассеянностью, жалостью ко всем встречным и поперечным!..

Сейчас меня не злит даже то, что я ее так и не трахнул. Для начала пусть выживет, остальное потом.

В итоге я забиваю на все попытки заснуть. Завариваю термос того, что у нас зовётся «кофе» — цикорий, сдобренный кофеином производства Эрудиции — и иду в тренажерный зал метелить все груши подряд. Там и встречаю рассвет.

* * *

К утру усталость наконец приносит какое-то подобие спокойствия. Впереди очередной сумасшедший день, нужно скорее объехать всех моих информаторов, пока я никому не понадобился. Спускаюсь на склад, беру тушёнку и хлеб взамен тех, что забрала Трис.

Подхожу к входной двери, на ходу достаю ключ от нее. Сзади раздается подобострастный голос:

— Доброе утро, Лидер!

Чуть не забыл! Вчерашний дежурный, сучий выблядок, который выпустил Трис из здания. Оборачиваюсь с нехорошей улыбкой. Медленно подхожу, опираюсь кулаками на его стол. Широкая морда дежурного бледнеет, он поднимается мне навстречу. Несколько сладких секунд я раздумываю, с чего начать — понизить в звании или сразу выгнать за полное несоответствие должности? Смакую его страх. Мне сейчас хуёво по его вине, и он за это поплатится. Набираю побольше воздуха, чтобы озвучить, какое он чмо и что с ним сейчас будет.

И захлопываю рот, так ничего и не сказав.

— Какие будут распоряжения? — бормочет дежурный, пытаясь понять, чего я от него хочу.

— Нет, ничего. Хотел тебя озадачить, но передумал.

Бесстрашный облегчённо вздыхает. Я оставляю его в покое и иду в гараж, за джипом.

Если Трис выживет — надо, чтоб ей было куда вернуться. Нельзя, чтобы пошли слухи, что она бросила обучение — иначе она станет изгоем уже официально. Буду помалкивать, пока не спросят. А если кто-то (допустим, Фор) докопается, попробую соврать, что Трис наказана — должна прожить день-два-три в гетто.

* * *

Первый пункт назначения — Саутсайд. Ямы на дороге засыпаны мелкой щебенкой. Разнообразные бетонные коробки — повыше, пониже, почти целые, те, от которых остался один фундамент. Время от времени навстречу попадаются компании изгоев — грязные, поддатые, заросшие. Мне нужен двухэтажный домишка с чахлыми кустами на крыше.

Внутри, как обычно, срач. На полу сантиметровый слой пыли, в углу грязный матрас. С матраса мне навстречу радостно поднимается Джуэл.

— Эрик, дорогой! Ты так давно не заглядывал!

На самом деле Джуэл — не проститутка. Просто ее трахают все, кому не лень. Бесплатно. Если можешь взять что-то на халяву — зачем за это платить? Она давно уже забила на собственное тело, ей нечего противопоставить мужикам, какими бы вонючими уёбищами они ни были. Изгои — это дно Чикаго, но даже на дне есть несколько уровней. Так вот изгойские бабы — это первое звено пищевой цепи. Ниже них только малолетки. Бесправные, бесполезные, слабые. Лучше бы им вовсе не рождаться.

Что бы обо мне ни болтали, я езжу к Джуэл не за сексом. Я никогда не трахал изгоек. Не по мне это, если бабу нужно сперва отмывать, потом лечить, а потом откармливать. А уж Джуэл выглядит так, что ее имя кажется насмешкой⁽¹⁾. Кожа изжелта-серая, не от грязи, а сама по себе. Правую бровь пересекает вдавленный шрам, глаза смотрят в разные стороны — старый перелом глазницы. Грязно-серые волосы свалялись и висят сосульками. Тощая, как скелет. Торчат ребра, ключицы, локти, колени — всё, кроме того, что должно торчать у девки, трэш просто. Я пытался представить, какой бы она была, если бы не родилась в гетто — так и не смог. Выглядит хуже Киборга. Бесстрашные говорят, что это другое дело — Киборг, типа, заработала свои травмы в боях и может собой гордиться. По мне — один хрен. Бабы существуют в природе не для такого дерьма.

Джуэл так довольна, потому что каждый мой приезд означает еду.

Выставляю перед ее матрасом банки с тушёнкой, кладу хлеб. Джуэл сияет — жалкое зрелище. Из второй комнаты (дверь давно выбита) вылезают два мелких, тощих пацана и принимаются азартно жрать. Я подробно описываю Трис, вплоть до татуировок-воронов и шрама на ухе, что оставил нож Фора. Объясняю, что сегодняшняя еда — это аванс, если Джуэл узнает что-то важное, привезу ещё. Она обещает, что будет стараться по полной.

Не моя вина, что они живут в таких условиях. Не моя. Законы Чикаго не я придумывал, я всего лишь поддерживаю порядок. Говенная стабильность лучше хорошей анархии. И ни хуя мне её не жалко. За жалостью — это не ко мне. Я подкармливаю ее чисто ради информации.

* * *

Половина восьмого — прекрасное время для звонка. Набираю Отреченного, который отвечает за помощь изгоям. Я его разбудил, но он не возникает, а послушно, сквозь зевоту, рассказывает график выдачи подачек до конца месяца. Сегодня — детские шмотки, еда — через три дня.

Следующий звонок — патрульным, что присматривают за порядком во время выдачи. Этим даю инструкцию задержать Трис, если стрелять, то только нейростимулятором. Через три дня она точно проголодается и явится за бесплатной едой.

Еду в центр. По дороге думаю разные поганые мысли.

Предположим, чисто гипотетически, что меня выгнали из Бесстрашия. Выжил бы я на улицах? Да легко! Для меня нет моральных проблем ограбить или, если надо, убить кого угодно. А вот Трис — слабая. То есть ей придется отнимать еду у таких, как Джуэл. Или малолеток. Или совсем доходяг. Решится ли она на такое? Небось, наоборот, уже раздала всю жрачку, которая у нее была. Трис всегда рвалась помогать тем, кто этого не заслуживает. И мне даже думать противно, что она может превратиться во второго меня. Что там за предъяву Фор ей кидал — не целкой оказалась? Придурок. Лохом был, лохом и остался. Чистота — она не там, где Фор думает, она в голове. Сейчас Трис грозит кое-что пострашнее, чем потеря девственности. Или умрет, или потеряет себя.

Дорога убитая. Джип то подскакивает на ухабах, то скребёт днищем. В центре не такая плотная застройка, как на окраинах, много открытых мест. Раньше здесь было несколько парков, ну ещё скалодром, зоопарк, стадион — всякие развлекушки. Сейчас деревьям не дают вырасти — изгои жгут их в ржавых бочках, которые используют вместо печей. Более-менее сьедобные растения давно сожраны. Зато есть роскошные заросли пыльного чертополоха высотой чуть не с меня. Только такое на улицах и выживает.

Из подворотни на дорогу вываливается какая-то пьянь. А может, торчок. Я не разбираюсь в сортах дерьма. Вся психология изгоев в этом опойке — рвать жопу, чтоб раздобыть себе выпить вместо хлеба. Легко переехал бы его, и рука бы не дрогнула. Но изгой, кажется, сохранил остатки мозгов и шарахается с проезжей части обратно в тень здания.

Останавливаюсь у Атриум Молла, бывшего торгового центра. Огромный холл когда-то был застеклён. Сейчас от остекления остался только остов. На полу слой грязи, эскалаторы почти разобраны. Говорят, до войны в каждом зале продавалось что-то полезное. Сейчас вонь говорит о том, что зал справа от входа изгои используют как туалет, а слева что-то разлагается.

— Мо! — зову я. Тишина.

— Мо, сукин сын! — ору я на пару децибел громче. — Если ты сейчас же…

В дальнем конце центра раздаются суетливые шаги. Показывается тощий, сутулый изгой в обносках.

— Не заводись, Эрик, Мо уже бежит. Для тебя Мо всегда свободен.

Между замызганной шапкой и грязной бородой торчит маленький острый нос и блестят красные глазенки. Как всегда, Мо одет в невообразимое рваньё — черно-белый пиджак, мягкие зелёные штаны и красные кроссовки. Смотрится так, будто он несколько недель спал, не раздеваясь. При этом Мо, если так можно говорить об изгое, неплохо устроился в жизни. Это местный торгаш, меняет что угодно на что попало. Мо знаком со всем чикагским дном. Точно знаю, что пару раз в день он жрет досыта. Что его крышует Эвелин, поэтому его не грабят отморозки, которыми кишат улицы. Этому аванс ни к чему. Не заслужил ещё. Мо тоже проникается серьёзностью задания, и я уезжаю к последнему стукачу.

Хуйня это всё — гражданское общество в Чикаго, права человека. В послевоенном мире основной закон один, простой и жестокий: всем не хватит. Прежде всего — еды. А также питьевой воды, лекарств, шмоток и ещё дохренища разных вещей. Я давно уже усёк — полноценных граждан, членов фракций, должно быть как можно меньше. Никто не говорит об этом вслух — ни умненькие Всезнайки, ни добренькие Убогие и Весельчаки, ни охренительно честные Пиздоболы⁽²⁾. Но на деле так оно и есть. Казалось бы, чего проще — разрешить молодняку выбирать фракцию повторно, если лоханулся в первый раз! Но нет, они вылетают на улицы без права вернуться в семьи. А зачем такие жёсткие правила отбора при инициации? Все за тем же. На самом деле и идея деления людей на фракции по характеру — отстой. Но это не важно, не было бы фракций — были бы любые другие условия, взятые с потолка. Изгои — это те, кто должен сдохнуть, чтобы выжили остальные, так работает система. Внутривидовая конкуренция как механизм естественного отбора. Естественно, изгои ненавидят тех, кто остался во фракциях, и пакостят каждый в силу своей подлости. Грязные улицы, мерзкие людишки, ебанутый город.

И вот моя Трис ломанулась в самый эпицентр нашего местного мини-ада. Добровольно. Сама. Без напарников, почти без оружия, без меня. Зато, блядь, с куском мыла и зубным порошком!

Третий мой информатор — Лучано. Лентяй, чмошник и трепло. Его я когда-то выбрал потому, что он очень общительный. Этому тоже задаток ни к чему, пусть сначала заработает. Да и в любом случае вся еда осталась у Джуэл.

Теперь придется приостановиться — на данном этапе сделано всё, что можно. Хоть один из информаторов да узнает о Трис. Еду обратно в Бесстрашие.

На мужиков-изгоев мне насрать. А о бабах стараюсь не думать. Не могу я забрать с улиц всю толпу голодных, вшивых, проспиртованных девок без единого здорового органа. Это нереально. Я могу быть спокоен только за своих бывших. Годами оставлял их в Бесстрашии, подделывая рейтинги. Это хорошая, выгодная сделка — место во фракции за секс. Есть какая-то ирония в том, что система дала сбой именно на мне. Хрен с ним, что это незаконно. Хуже, что я собственными руками подтачивал мощь Бесстрашия. Чем больше хреновых бойцов, тем больше шансов у афракционеров. А ещё это было подло по отношению к парням, которые вылетали в гетто вместо моих девок. По-честному, они этого не заслуживали. Но никто не дождется от меня угрызений совести. Делал, потому что мог. И остановлюсь, только если сам захочу. Если Трис выживет.

Писк коммуникатора. Одной рукой рулю, второй нажимаю «Ответить».

— Эрик, у нас тут… — голос бойца из отряда, охраняющего Дружелюбие. Оглушительный грохот из динамика, и связь прерывается.

Набираю Джоанну.

— Привет, что у вас?

С ней нужно разговаривать как можно короче, а то вся изойдет на доброту.

— Эрик, хороший мой, как славно, что ты позвонил, я не решалась тебя беспокоить, но, может быть, стоило, там твои Бесстрашные…

Джоанна — тупая старуха. Сколько раз говорил ей, что нечего передо мной расшаркиваться, лучшая вежливость — это говорить коротко и ясно! И, в конце концов, я ненавижу, когда меня обзывают хорошим! Макс это делает, когда разозлится, это ещё как-то можно стерпеть, а Джоанна доводит меня постоянно! Какой я ей, ёб вашу мать, хороший?!

Всю эту лирику я засовываю в жопу и нежно подбадриваю Дружелюбную, чтоб она наконец перешла к делу. Джоанна, без дураков, самый важный человек в Чикаго. Не формально, а по сути. Это благодаря ей и ее Весельчакам город до сих пор не вымер. Поэтому, хоть она меня во многом не устраивает, я никогда ей не хамлю.

— Афракционеры захватили склад в секторе Оптимизма, — выдает она сквозь слезы. — Они там стреляют, можешь себе представить?.. Прямо по людям! У меня в Дружелюбии! И, может быть, ты нас выручишь, я понимаю, что ты очень занят, но твои Бесстрашные…

Куда делись мои Бесстрашные, до меня уже дошло, спасибо.

— Джоанна, что на захваченном складе? — спрашиваю я как можно мягче.

— О, Эрик, это такое горе, там посевной материал! На весь следующий сезон! И картофель, и рожь, и пшеница, и фасоль… всё-всё…

Пиздец. Уж, конечно, афракционеры захватили семена не для того, чтобы сажать самим. Они просто всё сожрут, как саранча. И тогда наступит такой же голод, как 15 лет назад. Я ещё пацаном был, но до сих пор помню.

— А ещё что-то важное там есть?

— Ой, Эрик, что может быть важнее семян! — Джоанна сморкается, вздыхает. — Там, на складе, ещё удобрения хранятся, но их мы сможем заменить, у нас есть навоз…

— Какие удобрения? — терпеливо спрашиваю я.

— Селитра… аммиачная…

А вот это полный пиздец.

* * *

Вызываю свой отряд, приказываю им тащить задницы к Дружелюбию. Включаю пятую передачу и, чуть не сшибая углы, долетаю до сектора Оптимизма. Мои парни уже там. Выскакиваю из джипа, влезаю в броник, хватаю винтовку. Луис бурчит, что всегда мечтал погибнуть ради мешка удобрений. У нужного нам склада стоит потрёпанный грузовик, валяются тела убитых. В черном — Бесстрашные, в жёлтом и красном — Дружелюбные. Будто принарядились к собственным похоронам.

Прячась за деревьями, рассредотачиваемся вокруг. Мигель парой выстрелов дырявит колеса грузовика. Теперь афракционеры не смогут ничего вывезти, даже если успели погрузить. План простой — обезвредить тех, кто вооружен, остальных захватить в плен. Не верю, что они взорвут селитру. По крайней мере, не сейчас. Уж конечно, они собирались использовать ее против нас, а не против себя. Почему-то все изгои цепляются за жизнь.

После выстрелов Мигеля возня на складе прекращается, наступает тишина. Мои парни начинают дразнить афракционеров — стреляют из-за деревьев, стараясь вызвать ответный огонь. В ответ палят от входа и из двух окон на первом этаже.

И тут я выхожу на новый уровень мудачества. Знал же, что в бой надо идти с ясной головой, отбрасывать все эмоции! Но после целого дня тревоги за Трис мне реально хочется убивать. Враги интересуют меня только как объекты, на которых можно сорвать зло. Я делаю шаг в сторону из-за дерева и стреляю по выбранному окну.

В Бесстрашии отличные броники — прочные, лёгкие, удобные. Да только если внутри броника мудак, ничто не поможет. Пуля влетает мне в боковую поверхность шеи, прошивает мышцы и цепляет яремную вену.

Кровь хлещет как из недорезанной свиньи. Больно. Лезу за пакетом первой помощи, рву упаковку, нескончаемый липкий черный поток заливает броник, руки, винтовку. Пытаюсь остановить кровотечение. Носорог, тварь, оставляет свое укрытие, в два прыжка добегает до меня и лезет помогать. Крою его матом, но он не отстает. Боль грызет и разрывает, возиться с анальгетиком некогда. С другой стороны показывается Мигель — этот, умница, дополз до меня, скрываясь в траве. Оставляю его за главного «в случае чего», приказываю после ликвидации стрелков обещать афракционерам что угодно, любые условия сдачи, только бы не взорвали селитру и не уничтожали семена. Кровь кое-как остановлена. Носорог нервно повторяет: «Эрик, тебе нужна помощь, нужен врач, поедем, я должен отвезти тебя в город…» Позволяю увести себя в джип только потому, что хочется сдохнуть от унижения и злости на себя ⁽³⁾. Дать себя подстрелить по собственной дурости, да ещё на глазах у всего отряда — это зашквар, даже на фоне всех последних косяков и неудач. И почему именно сейчас, когда мне так надо остаться в живых! Никто, кроме меня, не будет искать Трис!

В машине Носорог все же втыкает в меня полный шприц анальгетика. Боль стихает, но путаные, тревожные мысли о Трис, отряде, афракционерах, складе никуда не деваются. Нарастает слабость, кровь продолжает подтекать. Показывается Стена. Приказываю Носорогу ехать через Атриум Молл — Мо кажется самым перспективным информатором, и мне позарез надо с ним увидеться, может, он уже что-то узнал о Трис! Носорог пытается что-то вякать, но я рычу: «Это приказ!» Прямого приказа он не смеет ослушаться, сворачивает на север.

Но до Мо я так и не добираюсь — теряю сознание.

---

1) Jewel — драгоценность

Вернуться к тексту

2) На самом деле Искренних называют Правдолюбами, но отношение Эрика к ним уже понятно)

Вернуться к тексту

3) У Эрика так называемая эректильная фаза шока, для которой характерны возбуждение, тревога, бывает и агрессия

Вернуться к тексту

Бесстрашие остаётся все дальше, и изгоев на улицах становится больше. Ясное дело — селиться рядом с Бесстрашием никто не хочет. Я тоже. Мне надо разыскать Эдварда и Майру, найти жильё, переодеться во что-то незаметное. Моя униформа, беспросветно-черная с ног до головы, притягивает взгляды, встречные недобро косятся на меня — или это только кажется? У самих изгоев одежда вылинявшая, неяркая. Безжалостное солнце, проникающее во все щели, выжигает синие костюмы бывших Эрудитов до бледно-голубого, пестрые наряды Дружелюбных — до бежевого. А слои грязи стирают различия между черным и белым. Неужели и с самими изгоями происходит то же самое…

В родной фракции меня учили не навязываться, не рубить сплеча, в незнакомых местах и ситуациях сначала понаблюдать, а потом действовать. Не сносить все на своем пути, как бешеный носорог, а мягко — будто вечерний туман — вливаться в новое окружение. Это не по-Бесстрашному, но сейчас мне хочется начать именно с этого. Поэтому первое время я не вступаю в разговоры, только присматриваюсь. Оказывается, изгои бывают разными. На балконах некоторых высоток сушится белье. У входов в дома стоят старые бочки, и сквозь их дырявые стенки просвечивает пламя. От некоторых очагов даже тянет… ну, не то что едой… чем-то, кажется, пригодным в пищу. Видимо, это «богатые» изгои. Другие сосредоточенно и целеустремлённо, как тараканы, топают по улицам, тащат какие-то драные мешки, разваливающиеся узлы… Становится жарко, я скидываю куртку, скручиваю ее поплотней и заталкиваю в рюкзак. Большинство изгоев, в отличие от меня, одеты слишком тепло, не по погоде, а ведь солнце уже высоко. Запахи от них соответствующие — едкая, шибающая в нос вонь застарелого пота и грязи.

Поперек дороги лежит тело, издали похожее на кучу тряпья. Из тряпок торчат голые, костлявые, синюшные ноги. Не могу оторвать от них взгляд, кажется, он мертв… Я ещё ни разу не видела тел умерших, почему-то жутковато, хотя любой покойник уж точно безобиднее живых. А вдруг ему нужна помощь? Нет, я не могу пройти мимо!

— Эй! Мистер! Вам плохо?

В Бесстрашии по большей части обращаются друг к другу по именам, но я пока чувствую себя не слишком уверенно и возвращаюсь к привычкам Отречения. Наклоняюсь, трясу лежащего за плечо. Его лицо прикрыто бесформенной шляпой, я ее приподнимаю.

— Какое там «плохо», хорошо ему, — ворчит проходящая мимо тетка. — Сама, что ли, не видишь, дура!

Из-под шляпы показывается блаженная улыбка и остекленевшие глаза. В подтверждение слов тетки лежащего обильно рвет в мою сторону, еле успеваю отскочить.

— Извините! — окликаю я женщину. — А вы не встречали одноглазого парня? Высокий, светловолосый, Эдвардом зовут! У него ещё девушка была, она…

— Так я тебе и сказала! Для таких, как ты, мне даже вшей жалко! — припечатывает изгойка, прибавляет ходу и скрывается за поворотом.

В первый день в гетто вопрос об Эдварде и Майре я задала раз, наверное, сто. Но так ничего о них и не узнала. Первое время жители трущоб неохотно идут на контакт. Потом удается обменяться брюками с одной из изгоек — мои черные, спортивные, чистые в обмен на бесформенные, серые, с дырами на коленях. У новых штанов, при всех недостатках, оказывается большой плюс — множество больших и маленьких карманов. Спрятавшись в одном из пустых домов, я перекладываю в них из рюкзака все мелкие вещи, чтобы не потерять. Заодно перекладываю меньший нож из рюкзака в ботинок, между ногой и ножом укладываю сложенный в несколько раз носовой платок. Бо́льший нож оставляю в ножнах. Долго думаю, как поступить с расчетной картой. На ней вроде должны быть деньги, а я не в том положении, чтобы швыряться деньгами… Правда, я не представляю, как делать покупки во фракциях, будучи изгоем, да ещё и не спалиться перед Бесстрашными. Но, может, в будущем у меня появятся друзья, которым можно доверять… В общем, карту оставляю до лучших времён, прячу в тот же карман, что и зубную щётку. А вот ключ от квартиры Эрика с мстительным удовольствием загоняю в щель между кирпичами и поглубже забиваю каблуком. Возвращаться не собираюсь — значит, и ключ ни к чему.

На следующей улице я вымениваю новую черную футболку на широкую бледно-розовую рубашку. Не слишком приятно носить чужую грязную одежду. Зато теперь я ничем не выделяюсь среди изгоев. Черные берцы почти скрыты под широкими штанинами, да и рюкзак не привлекает внимание на фоне поношенной одежды. Можно не шарахаться, заслышав звук автомобильного мотора, и изгои уже не смотрят так враждебно.

Фляжка с водой уже опустела. Солнце нещадно палит, но я беспорядочно брожу по улицам, сую всюду нос и без конца спрашиваю. Судьба поворачивается ко мне лицом, мои знания о чикагском гетто быстро пополняются. От изгоев я узнаю, где находится благотворительный пункт Отречения, и что соваться туда раньше чем через три дня не имеет смысла. Сегодня там раздают детские вещи, и одна из изгоек хвастается перед соседками — мол, одолжила ребенка у какой-то Агаты, получила для него курточку, джинсы и ботинки и собирается их перепродать их какому-то Мо. Соседки уважительно кивают и полностью одобряют аферу. А что насчёт Агаты? А, она все равно в лихорадке лежит, даже не заметила. А как же ее малыш, который останется без одежды? А кому есть до него дело?..

Узнаю, что пить здесь принято из рек (правда, вода в них грязная), а ещё из старых фонтанов — они уже лет двести не работают, но в них скапливается дождевая вода. О Бесстрашных многие отзываются плохо. Правда, один из изгоев проговаривается, что от них масса пользы, но жена тут же шикает на него: «А ну молчи!» О том, где найти Эвелин и ее афракционеров, никто не знает… или не хочет говорить. День как-то быстро подходит к концу, начинает холодать, и я ищу место для ночлега. Выбираю одну из развалюх — стены уцелели только до пятого этажа, в одной из комнат — следы пожара. Неприветливое место, зато здесь никто не живёт. Я пока не встретила на улицах людей, с которыми хотела бы поселиться рядом. Хотя с соседями, возможно, было бы теплее.

Я пока не разжилась матрасом или какой-нибудь подстилкой. Придется обходиться малым. Недаром меня всю жизнь учили преодолевать трудности. Грустно думаю, что мама могла бы мною гордиться — а папа входит в правительство, только дочери-изгойки ему не хватает… С помощью ножа нарезаю большой ворох жёстких сорняков. Накрою их курткой, на одну ночь это сойдёт за постель.

Становится всё прохладнее. Я накидываю на плечи куртку, но этого оказывается мало. Приходится одеть под нее ещё и свитер — один из тех, которые я утащила у Эрика. Он мне велик, и так хорошо греет, и…

И я не собираюсь думать об Эрике, вспоминать, какой он большой и крепкий, или думать, что он сейчас делает. Зацикливаться на козлах-шантажистах — ниже моего достоинства. Он мне всё это устроил. Его оправдали, оставили в живых и при должности, вот и пусть радуется. В одиночку.

Достаю хлеб. Весь день я отщипывала от него кусочки, осталось чуть меньше половины. Достаю из рюкзака фляжку, сую в карман баночку с зубным порошком — после ужина надо будет сходить за водой, заодно зубы почистить. Рюкзак с остальными вещами предусмотрительно прячу под кучу травы. За день он мне все плечи оттянул, не тащить же его с собой.

Выхожу из дома, сажусь на щербатое бетонное крыльцо. Фляжку ставлю у перил, с наслаждением откусываю от буханки большой кусок. Закатное солнце красиво подсвечивает лёгкие облака. У новичков сейчас свободное время. Наверное, мою записку уже прочитали. Кристина, насколько я ее знаю, вовсю переживает, орет, что я ненормальная, и как я могла исчезнуть, ничего толком не объяснив. А Уилл ее утешает, он такой выдержанный, островок спокойствия в нашей дикой фракции…

Ко мне приближается изгой, мальчишка-негритенок лет тринадцати. Опасливо садится на нижнюю ступеньку рядом со мной.

— Я посижу тут немного, окей? Не хочу идти домой, отец уже пьян…

— Сиди на здоровье. Улица не купленная.

На голове у негритенка бесформенная серая кепка, и он зачем-то поворачивает ее козырьком назад. Слева что-то оглушительно грохает. Я рефлекторно поворачиваюсь туда, и в этот миг мальчишка хватает с моих колен хлеб и со всех ног несётся вдоль по улице.

Но я бегаю быстрей. Мы не пробегаем и квартала, когда я нагоняю мальчишку, сбиваю с ног, усаживаюсь на него верхом. Отнимаю хлеб и прячу за пазуху. Негритёнок отчаянно пытается извернуться, но силы слишком неравны, его костлявые ручонки — как соломинки, тощая черная шея нелепо торчит из широкого ворота слишком большой толстовки. Я так зла, что даю мальчишке две чувствительные затрещины.

— Гаденыш! Вор!

Мне никто не мешает, не пытается заступиться за него. Хотя я бью слабого — поступаю некрасиво… Но мимо нас устало шлепают двое изгоев, из дома напротив слышится пьяный ор, из соседнего — унылая песня. Гетто живёт своей жизнью, всем всё равно.

— Попросил бы — я бы с тобой поделилась! — возмущённо ору я.

На лице мальчишки — такое непонимание, будто я говорю на иностранном языке. Он презрительно кривит толстые губы — не верит. Старается вырваться, но я держу крепко. Пытаюсь копировать ехидные интонации Эрика:

— Но у тебя, храбрец, ещё есть шанс поесть сегодня.

До чего же страшные у мальчишки глаза. Бездонные, черные, недетские. Как космические черные дыры, в которых все пропадает.

— Я отдам тебе половину, если ты расскажешь, где окопалась Эвелин с бойцами… и если это окажется правдой.

— Не знаю я, — зло цедит мальчишка.

Я замахиваюсь.

— Никто не знает, где у них убежище, честно! — отчаянно выкрикивает он. — Они приходят из ниоткуда и прячутся так, что тебе в жизни не найти! И к ним нельзя просто так заявиться! Эвелин сама выбирает, кого взять в отряд, если ты ей понадобишься — афракционеры сами за тобой придут!

— Не верю ни одному слову!

— Я тебе другое расскажу, — предлагает мальчишка и косится туда, куда я спрятала хлеб.

Его рассказ и правда интересен. Мальчишка просвещает меня насчёт торговца по имени Мо, у которого можно выменять на еду всё, что мне посчастливится украсть. Говорит о Вудлоне и Лэндейле — районах, в которые лучше не соваться. Об изгое по кличке Упырь, который сталкерит за Стеной и часто нанимает помощников. Правда, обращаться к Упырю мальчик мне не советует — все гетто считает, что он колдун. Виданное ли дело — почти все его помощники умирают или за Стеной, или вскоре после возвращения, а Упырь — будто заговоренный, ничего ему не делается! Но Упырь так хорошо кормит и щедро платит, что в желающих пойти с ним недостатка нет!

Наконец мальчишка выдыхается. Я честно отламываю для него половину хлеба и отпускаю. Воровать я не собираюсь, а вот сталкинг меня заинтересовал.

Солнце почти село, и я решаю отложить умывание до утра. Устало поднимаюсь по разбитым бетонным ступеням, подбираю забытую фляжку. Внутри уже совсем темно, и я включаю фонарик. Тот самый, что вмонтирован в зажигалку Эрика, которую я стащила. Пора укладываться.

Рюкзака под стеблями сорняков не оказывается. Я раскидываю всю кучу по углам. Нет, никакой ошибки нет. Я бессильно опускаюсь на пол и тупо смотрю в стену. Пропала и тушёнка, и овощные консервы, и вся одежда…

Ночь проходит отвратительно. Я делаю постель из травы и куртки, ложусь в свитере, но быстро замерзаю. Потом натягиваю куртку на себя. Жестко, холодно, невозможно спать. Наконец, мне удается задремать, но подсознание подкидывает новое издевательство — мне снится Эрик. Просыпаюсь разбитой. Сон запомнить не удается, от него остаётся только вязкое ощущение какой-то неведомой опасности. Расцениваю его как предупреждение — нужно быть осторожной с патрульными. Но пока я, кажется, всё делаю правильно. Может, Эрик и будет меня искать, но не всесилен же он.

Если бы он не был таким подонком, не угрожал мне, у нас все могло бы сложиться по-другому.

Нужно наконец умыться, я уже чувствую себя грязной. Прохожу несколько километров на север и знакомлюсь с темной водой Калумет. Пахнет тиной, гнилью, сыростью. Мда, такой водой что умывайся, что нет — чище не станешь. Отрываю один из накладных карманов на штанине и использую его как фильтр, наполняя фляжку. Правда, штаны у меня тоже не блещут чистотой, но вода, кажется, становится немного прозрачнее. Сдабриваю ее хлорной таблеткой. Подозреваю, что я занимаюсь ерундой. В голове звучит насмешливый низкий голос: «Это что, фильтр? Как ты собираешься засекать время для очистки? А что будешь делать, когда кончатся таблетки? А когда фильтр забьется грязью? Не позорься, Убогая!» Мотаю головой, отгоняя непрошенные мысли. Может, Лидер все знает и умеет, но он никогда больше не будет меня критиковать. Как сумею, так и выживу. Назло то ли воображаемому Эрику, то ли обстоятельствам я аккуратно причесываюсь, мою с мылом лицо, руки и ноги. Вытереться нечем, приходится использовать подол рубашки. Но уж лучше так, чем никак. Хочется верить, что остатки цивилизации во мне ещё сохранились.

От хлеба осталась обкусанная горбушка. Уже хочу есть, но собираюсь сохранить ее до обеда. На завтрак обхожусь водой. На благотворительный пункт сегодня соваться бессмысленно, и я принимаюсь слоняться по городу в надежде раздобыть что-нибудь поесть.

В бывшем сквере, а теперь просто пустыре, мое внимание привлекают изгои, что-то собирающие в траве. Бледные, оборванные дети рвут с земли какую-то зелень и относят хмурой женщине в сером, которая складывает ее в подол. Останавливаюсь посмотреть. При виде меня все четверо, как по команде, замирают и сверлят меня злобными взглядами.

— Что вы собираете? — вежливо интересуюсь я. Теоретически я знаю, что можно есть одуванчики, лебеду, крапиву, щавель… ещё какие-то сорняки… А на полыни делают настойку, наверное, и она годится в пищу… Но на этом пустыре, что привлек изгоев, я не вижу ничего хоть мало-мальски аппетитного — сплошные заросли колючек, жёстких даже на вид.

— Отвали, — грубо говорит женщина. — Мы сюда первые пришли!

Ах, вот как. Первые. Да только у живущих на улице — одни и те же проблемы, и мне хочется есть не меньше, чем ее выводку. Выпрямляюсь и неспешно иду вперёд. Сейчас узнаю, что изгои собирают, и тоже наберу себе.

И тут на меня вихрем бросается самая мелкая девчушка, лет пяти на вид. Она невесомо метелит меня жалкими кулачками и надрывно верещит:

— Уходи-уходи-уходи!

К ней присоединяются мальчишки постарше — лет восьми и десяти. Они вцепляются в мои брюки, пытаются оттащить от пустыря и так же отчаянно орут:

— Это наше! Не трогай!

Я могла бы расшвырять их всех одним движением. Но Бесстрашная, пусть и бывшая, не значит бессовестная, и с детьми я драться не буду. Разворачиваюсь и оставляю изгоев наедине с их загадочной травой. Эрик сказал бы, что я бесхарактерная и не заслуживаю того, чтобы выжить. И я не исключаю, что он прав.

Этот день становится, стыдно сказать, днём помоек. Сначала ноги выносят меня к черно-белому зданию Искренности. Равнодушно прохожу мимо — ни опасностей, ни перспектив здесь нет. Но в отдалении замечаю большие чёрно-белые контейнеры. Вокруг них суетятся изгои — значит, и мне туда надо. Подхожу посмотреть. На этот раз я даже не успеваю задать вопрос, все, как по команде, поворачиваются ко мне с теми же угрозами — «иди, куда шла», «это наша помойка», «вали, нечего глазеть». «Наша помойка», ну надо же! Я, может, и голодная, но ещё не настолько, чтобы рыться в мусоре. Гордо поднимаю голову и отступаю.

— Эй, сестрёнка! — окликают меня от соседнего здания. Изгойка непонятного возраста сидит у стены, прямо на том, то когда-то было тротуаром — и увлеченно что-то жуёт. На ее опухшем лице написано блаженство.

— Отогнали, стервятники? Они только кулаком в харю понимают, зуб даю. Не горюй, на-ка, держи! Только сегодня утром надыбала, у Правдолюбов, зуб даю.

Изгойка протягивает мне небольшую коробочку.

— Бери два.

Еда оказывается маленькими рулетиками из жареных баклажанов — нафаршированы морковкой, красным сладким перцем и ещё чем-то белым. Какая красивая еда, наверно, повар долго старался, во дают эти Искренние! В Бесстрашии я не видела таких изысков, и уж тем более в Отречении! И как они умудрились выбросить эти рулетики, во всех фракциях нудно призывают к бережливости, собирают пищеотходы для Дружелюбия — что не сгодится на корм курам и свиньям, то пойдёт на удобрения…

Поднимаю руку с рулетиком ко рту… и чувствую резкий кислый запах. Угощение безнадежно испорчено. С трудом сглатываю, делаю вид, что с наслаждением принюхиваюсь. Изгойка подозрительно наблюдает за мной, и у меня не поворачивается язык сказать ей, что ее подарку самое место на помойке и доставать его оттуда не стоило.

— Спасибо, — проникновенно благодарю я. — Домой отнесу, сестре. Я ей обещала.

— Умничка, — слезливо умиляется тетка. — Не то что мои спиногрызы! Бывай!

Она расставляет пошире черные от грязи ступни, углубляется в свою коробочку с едой и забывает о моем существовании. За ближайшим поворотом я выбрасываю неудачное угощение в расщелину асфальта. На обед доедаю остаток хлеба. Грустно думаю, что уж теперь его не украдут.

После обеда меня заносит на другую помойку, на этот раз Эрудиции. Собираюсь снова презрительно пройти мимо — но вижу, что из синего контейнера свисает большой мешок. Меня снова пытаются отогнать, я расквашиваю нос одноногому изгою, толкаю дедульку в грязном ватнике, бью по уху желтолицую девицу в длинном красно-зеленом платье. Они орут на меня в три голоса, но я показываю им нож, и они молча признают мое право рыться в их помойке. Мудрое решение. Хорошо, что эти трое — не бойцы, попадись мне кто-то более злобный — пришлось бы снова уходить с пустыми руками.

Так я становлюсь владелицей дивного огромного мешка из-под картошки. Он такой большой, что при желании я могла бы целиком туда залезть. Правда, дырявый и со следами земли, но это мелочи. Теперь у меня есть матрас, он же постельное белье. Изгои продолжают рыться в контейнерах в безнадёжных поисках еды. Когда я ухожу с одним только свёрнутым мешком, девица крутит пальцем у виска.

Прохожу мимо здания Эрудиции. Красивое, так и сверкает синим стеклом. Синий — цвет интеллекта. Калеб, конечно, сейчас занят какими-то экспериментами там, внутри. Ему точно не нужна сестра-изгойка. А ведь перед Церемонией Выбора он советовал мне остаться в Отречении! Брат у меня по-настоящему умный. Если бы мне не захотелось жить полной жизнью — не было бы никаких домогательств, драк, потери друзей, и пустой желудок не прилипал бы к позвоночнику. Сидела бы сейчас в Отречении, в чистеньком сером платье, сортировала бы капусту и кабачки для изгоев и полноправных граждан…

Скукотища.

Но желание повидаться с родителями становится все острее и к вечеру перебивает даже голод. Я не хочу просить их о помощи, мне бы только поговорить. Обнять маму. Рассказать папе, что у меня все в порядке… ну как в порядке, всего лишь замужем за главным гадом всего Чикаго, без возможности развестись, зато с реальной перспективой попасть в лаборатории Эрудитов в качестве подопытной…

Я не железная, мне всего лишь хочется поговорить с кем-то нормальным. А ближе мамы и папы у меня никого нет. К сумеркам я как раз подхожу к Отречению. Знакомые домики, безличные, серые, одинаковые. Дворов нет, идеально выметенные пустые улицы — ни тебе цветов, ни качелей, ничего суетного. Обхожу Отречение, собираюсь спрятаться в одном из заброшенных зданий неподалеку, дождаться темноты и уже тогда пробраться в родной дом. Я уже вижу знакомую крышу…

Из богатого арсенала ругательств моего благоверного мне приходит на ум самое простенькое.

Ёб вашу мать!

Совсем рядом с домом моих родителей нагло торчит патрульная машина. Возле нее — две темные фигуры с автоматами, в сумерках ярко выделяются красные огоньки сигарет.

Эрик умудрился испоганить мне даже самое невинное желание — лишить встречи с родителями!

Осторожно поворачиваюсь и как можно тише крадусь обратно в сторону трущоб.

Мне придется это стерпеть. Перекладывать на маму и папу мои проблемы — это инфантильно и жестоко. Рассказывать им о моем уходе из Бесстрашия, или неудачном браке, или тем более о дивергенции — только зря расстраивать. Мама и папа оба Отреченные не только по названию, но и по сути, с них станется попытаться помочь мне. Расплата за несанкционированную помощь изгоям и за укрывательство дивергентов одинаковая — изгнание из фракции. Я не могу так с ними поступить! Тем более когда патрульные торчат чуть ли не у самых дверей — то ли меня выслеживают, то ли другой компромат пытаются найти…

Мрачно бреду по ночным улицам, стараясь уйти подальше от опасного места. При свете луны вижу одноэтажное здание с хилыми молодыми деревцами на крыше. Кажется, жизнь налаживается. По опыту прошлой ночи я уже знаю, что без костра замерзну. Внутри дома — непроглядный мрак. Подсвечивая себе фонариком, поднимаюсь на крышу. Неужели я когда-то боялась темноты? Сейчас темнота и тишина означают, что опасаться некого. С помощью ножа и берцев неумело срубаю-выламываю два деревца, ломаю их на куски длиной в пару футов и перетаскиваю вниз. Сначала мои дрова не слишком-то хотят гореть, но мне удачно попадается крупная сухая ветка, она легко вспыхивает, после нее занимаются и остальные дрова. Расстилаю рядом с костром мой драгоценный пустой мешок, плюхаюсь на него и ужинаю водой из фляжки. Желудок обмануть не удается, по-прежнему хочется есть. Эрик, наверное, сейчас нежится на своих белых простынях. И, насколько я его знаю, не один. Слишком много власти сосредоточено в его грубых руках, чтобы я строила иллюзии насчёт его нравственности…

За дверью топают нестройные шаги, раздаются неразборчивые голоса. Вваливаются трое.

— Братишка, мы у тебя погреемся?

— О, да тут баба!

— Одна!

— Выкиньте ее на хрен!

— Куртку сперва с нее сними!

Вскакиваю на ноги, но я одинаково далеко от двери и от окна, и путь к обоим отрезан. Изгои приближаются, понемногу тесня меня к стене.

— Нееет, такую цыпу надо для начала выебать! — предлагает жуткий мужик с рваной раной поперек лица. — А потом уже куртяшку сымем!

Я продолжаю отступать, судорожно прикидываю свои шансы. Ножей у меня два, противников — трое, нельзя было их близко подпускать, даже если я метну оба ножа и попаду — останется третий!..

Я слабая, а слабым не грех притворяться и использовать запрещённые приемы.

— Я все сделаю, — дрожащим голосом предлагаю я. — Только по очереди, хорошо?

— О-о-о, вот это дело! — пьяно гнусавит изгой, у которого нет передних зубов. — Тогда я первый!

— Не тяни резину, остальным тоже надо, — недовольно отвечает длинный изгой в пиджаке с оторванным рукавом. Он и Битая Рожа отступают к моему костру, садятся на мой мешок, но не торопятся отворачиваться. Собираются наблюдать, твари! Я им устрою шоу!

Беззубый подходит вплотную ко мне. Меня обдает омерзительная вонь немытого тела и гнилое дыхание. Лапа с обломанными когтями вцепляется в мою грудь, вторая лезет под рубашку. Ещё секунда — и он задерёт одежду и обнаружит нож. Но я не даю ему такой возможности — рывком достаю нож и втыкаю Беззубому в левый бок. Вместо того, чтобы упасть на пол, он разражается потоком грязной ругани, валится на меня, пытается ухватить за шею. Наношу ещё один удар, целюсь в сердце, но получается выше, с трудом выдираю нож из раны, отпихиваю Беззубого от себя, Длинный и Битая Рожа уже вскочили на ноги, я стараюсь сделать все, как учил Фор — встаю в стойку, сжимаю лезвие в пальцах, замахиваюсь, выпускаю нож…

И очень удачно попадаю Длинному прямо в горло.

Беззубый лежит возле меня, стонет, хрипит. На его губах пузырится кровавая пена. Похоже, я попала ему в лёгкое. Битая Рожа растерянно вертит косматой башкой, глядя на приятелей, быстро переходит от растерянности к пьяной ярости. Но я скорее наклоняюсь к ботинку, достаю оттуда второй нож и снова бросаю удачно.

Беззубый продолжает хрипеть. Что же с ним делать — добить? Оказать помощь? Бросить здесь умирать? Но он избавляет меня от тяжёлого решения и затихает. На всякий случай, преодолевая отвращение, щупаю пульс на сонной артерии. Пульса нет, как и у остальных.

Три трупа. Я в ужасе от происшедшего и от самой себя. Сработала на опережение, как учили в Бесстрашии, все инструкторы сто раз мне твердили — слабая, негодная, пользуйся преимуществами, не запускай ситуацию до необратимой… И вот я стала убийцей из-за нескольких хамских слов и грубых прикосновений… Кто я теперь — молодец или психованное чудовище?

Мой костер всё ещё горит, но у меня нет ни малейшего желания оставаться в этом поганом месте, пусть даже и в тепле. Мешок изгваздан кровью. Поколебавшись, я вытаскиваю его из-под тела Длинного. Спать на нем сегодня не смогу, но, может, потом постираю. Достаю свои — точнее, Эрика — верные ножи из тел, вытираю их об одежду Битой Рожи и скорее выбегаю из дома. Спотыкаюсь о порог, чуть не падаю. При свете луны вижу темные потеки на своих светлых штанах. Как только я понимаю, что это кровь, меня тошнит. Сгибаюсь пополам, хватаюсь за живот, потом откашливаюсь, вытираю лицо. Какая удача, что я не ужинала, иначе еда пропала бы зря. Почему-то эта мысль вызывает приступ истерического смеха. До чего же я докатилась — совершила три убийства, стою тут в темноте и заливисто ржу… Позорище! Эрик гордился бы мной, такой цинизм в его духе. Хотя нет, он назвал бы меня косорукой — с Беззубым сработала «не чисто»…

Неподалеку кто-то переговаривается на два голоса. Кажется, этот город никогда не спит, не хватало ещё, чтобы меня здесь застукали. Возбуждение от драки ещё не отпускает, я быстро иду вдоль улицы, снова — в который уже раз? — надо уйти как можно дальше. Эмоции скачут от шока до злобной радости, гордости за себя и обратно к мукам совести. Может, именно к этому дню меня и готовили Фор и Эрик, раз за разом выставляя на ринг, добиваясь от меня невозможного. Я когтями и зубами отстояла свою честь и безопасность. Я — не игрушка, не подстилка, сама выбираю, с кем и зачем!

И вряд ли хоть кому-нибудь решусь об этом рассказать.

Ночью я прячусь в очередной развалюхе — чуть побольше собачьей конуры, чуть поменьше спальни новичков. После ужасной вчерашней стычки с изгоями я уверена, что не смогу заснуть. Но усталый мозг даёт мне возможность передохнуть, и я сплю мертвым сном чуть ли не до обеда.

Просыпаюсь усталой и голодной. Желудок пока ещё деликатно, лёгкой болью, напоминает, что было бы неплохо что-то в него положить. Решаю сегодня пойти на юг, к Дружелюбию. Поля, конечно, охраняются, но вокруг них есть защитные лесополосы. Может, там растет что-то, что годится в пищу? Боюсь, что я не одна такая умная, но я уже в таком состоянии, что это не мои проблемы. Кровавые потёки на штанах слегка потемнели, но заметно, что это именно кровь. Несколько пятен есть и на рубашке. К счастью, Калумет петляет и изгибается по всему югу города, где-нибудь да выйду к воде.

Очень жарко. Полуденное солнце щедро освещает грязь на улицах, разрушенные дома, разбитые фонари. Что в Чикаго в избытке, так это солнце. Выцветшее белое небо накрыло город раскаленным куполом. Безжалостный свет проникает во все щели, льется сверху, отражается от стен, от остатков асфальта. Я наконец выхожу к реке. На противоположном берегу копошатся несколько изгоев. Чтобы дойти до воды, нужно пройти несколько метров по густому темному илу. Предусмотрительно прячу куртку, свитер и берцы между камнями и обломками бетона. Беру свёрнутый мешок под мышку, стягиваю брюки, бережно держу их в руках и брезгливо иду вперёд, утопаю по колено в вязкой черной жиже. Наконец начинается вода — не то чтобы чистая, но чуточку светлее, чем ил. Кое-как застирываю одно за другим кровавые пятна, те, что на рубашке — замываю прямо на себе, роняю мешок в воду, тихонько ругаюсь. Главное, не просыпать то, что в карманах. Умываюсь, наполняю фляжку — на этот раз без всякого фильтра. При этом я пытаюсь не уронить в воду стираные вещи, наверное, со стороны это выглядит как цирковой номер. Но изгоям на том берегу не до меня. Кажется, они ловят рыбу! Надо бы посмотреть, как изгои это делают, никогда раньше не рыбачила, и давно уже пора помыться полностью…

— Эй, милаха, что ты там возишься, плыви к нам! — орут мне с того берега.

— Белобрысая, сними ещё что-нибудь! — а этот голос слышится сзади. Блииин, а у меня вещи сложены на берегу, поплескаться не удастся! Поворачиваюсь, вынимаю нож из ножен и демонстративно протираю его подолом рубашки. Изгой затыкается. Справа на бывшей набережной появляется ещё один, но это уже неважно — я уже шлепаю по илу обратно. Быстро натягиваю мокрые штаны, забираю из-под камней свои вещи и ухожу с берега, пытаясь найти тень.

Плавлюсь от жары. Неужели здание Бесстрашия когда-то казалось мне темным и мрачным? Милое, приятное место! Вокруг — только свои, неяркий свет успокаивает, прохлада ласкает кожу… а если замёрзла — всегда есть надежда, что обнимет кто-то, у кого хватит наглости, нужно всего лишь отбиться от толпы новичков и подождать…

Мокрые штаны уже почти высохли прямо на мне. Большинство жителей гетто попрятались, чтобы переждать жару, пора и мне сделать то же самое. Впереди открытое место — целая площадь, сплошь заросшая пыльной колючей зеленью. Сворачиваю с проезжей части, вижу тропинку. Колючки выше меня ростом, и откуда-то из-за зелёной стены слышится хриплый стон.

Я уже научена горьким опытом — прежде чем лезть с непрошеной помощью, стоит разобраться, нужна ли она. Подкрадываюсь ближе и подсматриваю между кустами.

На небольшом вытоптанном пятачке беспокойно ворочается с боку на бок огромная уродливая толстуха. Она издает даже не стон, а скрип сквозь зубы и хватается за живот. Я рассматриваю все новые подробности — грязный подол залит кровью, костлявые руки со вздутыми венами комкают платье на животе, мокрые волосы облепили бледный лоб и щеки… торчащие скулы, острый подбородок…

Никакая она не толстая. Изгойка просто беременна и сейчас рожает.

И, кажется, с ней что-то не так.

— Эй… — роженица замечает меня и окликает. — Принеси попить… будь человеком…

Я выхожу из своего укрытия и отдаю ей фляжку.

— Тебе больно?

Сама знаю, что вопрос глупый, но надо ведь с чего-то начать.

— Нет, блядь, я тут развлекаюсь! — сердится изгойка. Начинается очередная схватка, и вместо выкрика получается жалкий лепет.

— Встать сможешь? Давай помогу тебе перейти вон в те высотки, там тень погуще…

— Да ну нах, никуда не пойду, — заявляет изгойка. — Мне всяко пиздец.

Фляжку она не отдает, и я наклоняю ее, не забирая — смачиваю носовой платок и обтираю женщине лицо и руки. К сожалению, больше не могу придумать ничего, что я могла бы сама для нее сделать.

— Тебе нужна помощь! Акушерка, или даже врач, не знаю! Я пойду приведу кого-нибудь!

Женщина вцепляется в мое запястье. Видела я захваты и посильнее, но ее черные ногти все же оставляют кровавые следы.

— Не уходи!.. Не хочу… одна…

Изгойку накрывает очередная волна боли. Отдышавшись и утерев слезы, она заканчивает мысль:

— Не хочу подыхать здесь в одиночестве.

— Ты не умрёшь, — твердо заявляю я. Мама всегда говорила, что ложь во спасение — благо. А мне даже врать не приходится. Главное — мыслить позитивно и передавать свой настрой тому, кто нуждается в помощи.

— Много ты понимаешь… Роды начались утром…

Не понимаю, к чему это она, но ведь в этом нет ничего страшного? Ну, утром и утром, что здесь такого?

— Вчерашним…

Ой-ёй, это она вторые сутки терпит?! Вот почему она такая измученная! Не знаю, как там по правилам, но, наверное, у нее что-то уже должно было получиться за полтора дня? Ну там, чтобы головка показалась…

— И ты ещё говоришь, что помощь не нужна?! Как хочешь, я иду искать врача!!!

Изгойка горько улыбается.

— Никто не придет, дура ты, что ли? Изгоям не положено!..

Но ей не сбить меня с толку — я уже приняла решение. В Эрудиции — квалифицированные врачи, зато в Отречении не смогут нам отказать, там и акушерки есть, и просто медсестры. Несмотря на скулеж, слезы и проклятия, ухожу к реке за водой — предыдущую порцию женщина уже выпила. Вернувшись, бросаю во фляжку хлорную таблетку и пытаюсь взять с изгойки клятву, что она выждет положенные полчаса. В итоге до меня доходит, что она начнет хлебать воду, как только я скроюсь из виду. А терять полчаса, считая до тысячи восьмисот и сбиваясь со счета при каждой ее схватке, глупо и опасно. Представляю, как бы Эрик издевался надо мной по этому поводу. «Жалкое зрелище! Ты же Бесстрашная, ты должна решать любые вопросы! Ты ответственна перед гражданскими! Чему я вас учу?!» Воображаемый голос Эрика придает мне энергии. С трудом выковыриваю таблетку обратно, снова отдаю изгойке фляжку. Подстилаю под нее мешок — влажноватый, но чистый, на него — куртку. Никто не должен валяться, тем более рожать на земле. Прячу свитер в колючках и твердо обещаю, что вернусь.

Несмотря на жару, приходится бежать марафонской трусцой — до Отречения далеко. Из медсестер я знаю мисс Финч — эта больше по части прививок малышам, и миссис Сэлнер — пожилая, опытная, наверное, все уже повидала. Вряд ли кто-то из них меня вспомнит. Пока я жила в Отречении — была настолько незаметной, что со мной могли не поздороваться на улице. На всякий случай распускаю и разлохмачиваю волосы. Кто узнает в изгойке серенькую, прилизанную Беатрис Прайор? Патруль по-прежнему ошивается у дома моих родителей. Не показываясь им на глаза, сворачиваю в сторону дома Сэлнер — она очень удачно поселилась на противоположном конце Отречения.

Миссис Сэлнер дома. Сначала она в ужасе от меня и самого факта прихода изгойки в ее чистенький бесцветный домик. Я пытаюсь объяснить, что мне не нужна еда или вещи, речь идёт всего лишь о милосердии…

И узнаю о людях нечто новое.

Старая медсестра наотрез отказывается брести по жаре невесть куда и оказывать помощь изгойке. Я пытаюсь пристыдить Сэлнер идеалами Отречения, а она заявляет, что совершенно законопослушна и смиренна. Изгоям не положены медицинские услуги, закон о несанкционированной помощи никто не отменял. Поэтому Сэлнер просит меня покинуть ее дом и желает мне удачного дня!

Я выхватываю нож и приставляю к морщинистой, складчатой шее Сэлнер чуть выше белого воротничка. Знал бы Эрик, что я буду творить добро с помощью его ножа!

— Вы пойдете со мной и примете у нее роды, — говорю я проникновенно. Миссис Сэлнер испуганно соглашается, я разрешаю ей взять медицинский чемоданчик, и мы выходим. Я держу ее за жилистое плечо, но нож убираю.

Но старуха оказывается не робкого десятка. Вместо того, чтобы послушно свернуть в сторону гетто, она замирает, едва сойдя с крыльца, и орет дребезжащим голосом:

— Помогите! Помогите! На меня напали!

— Заткнитесь! — шиплю я и ударяю ее кулаком в ухо. Удар получается смазанным, она только громче визжит, а от соседних домов откликаются Отреченные:

— Держитесь!

— Иду!

— Я позову патрульных!

План с треском провалился. Я отталкиваю медсестру и что есть силы стартую в сторону гетто. Изгойка была права, никто не придет. Придется справляться самим.

Следующие несколько часов — сущий ад. Изгойка пытается тужиться, стонет, бессильно плачет. У нее нет сил кричать. Я приношу ей попить, бормочу что-то успокоительное, еле прикасаясь, глажу по раздутому животу. На какое-то время ей вроде становится легче, и она рассказывает, что в кустах спрятан кулёк сухарей, и я должна взять его, когда все будет кончено. По местным понятиям, она завещает мне сокровище…

Солнце касается крыш на западе, когда изгойка затихает. Ее глаза, и так тусклые, стекленеют, из раскрытого рта больше не доносится ни звука. На сонной артерии — ни малейших намеков на пульс. Не знаю, сколько я тупо сижу рядом с ней. Наконец встаю, собираю свои вещи, под большим кустом нахожу обещанный пакет сухарей и ухожу с пустыря. Окружающее воспринимается как-то странно — отдельные подробности кажутся болезненно яркими, а остальное доходит плохо. Слезы льются сами собою, и это тоже странно. Мне ведь совсем не грустно. Мне никак. Я даже о голоде забыла.

Высокое здание враждебно смотрит на меня черными окнами без рам, на белесой стене — ржавые потёки… откуда здесь ржавчина, все железо давно должны были утащить трудолюбивые Дружелюбные… Изгойка так и не сказала мне своего имени под глупым предлогом — «у меня никого нет». Только сейчас я понимаю, к чему это она — не осталось никого, кто расстроился бы при известии об ее смерти. Одинокая, ненужная, обезличенная. Имя — это судьба, недаром при смене фракции разрешают его сменить. Изгойка перестала считать себя человеком, сдалась задолго до смерти. То, что она не сумела родить малыша — ее вина.

Бесчувственно бреду в непонятном направлении, без цели, все равно куда. Косые тени ложатся на разбитую, неровную дорогу. Изгойские дети шумно играют посреди улицы. Игра, кажется, сводится к швырянию друг в друга камней, пронзительным крикам и спорам. Что ж они так орут! А ведь я стащила у Эрика упаковку анальгетика, и если бы его не украли вместе с рюкзаком — роженице было бы гораздо легче! А может, надо было ловить не медсестру, а врача-Эрудита? Говорят, они слизняки и эгоисты, может, Эрудита было бы легче запугать? Ни на что я не гожусь, ни сама не смогла ей помочь, ни других заставить… Почему Эрик не оказался на том пустыре вместо меня, ему бы никто не посмел отказать! Смерть изгойки — это моя вина.

— Слышь, ты! Чего ревешь? — спрашивает надтреснутый голос. Не сразу понимаю, что вопрос обращён ко мне. Прямо передо мной — костер, вокруг него расположилось несколько изгоев. Неопрятные бороды, опухшие веки и носы, тяжёлый запах грязи и нечистот.

— Жрать хочешь?

— В ебало получила?

— Жрачки у нас нет, а вот налить можем…

Не то чтобы я рвалась общаться. Но мне настолько все равно, что я машинально подхожу, послушно беру мятую металлическую кружку, которую суют мне в руки. От нее идёт настолько резкий запах, химический какой-то, что я чуть не чихаю. Зачем мне это дали — в чувство привести, как нашатырным спиртом? Так я в обморок падать не собираюсь. Равнодушно отдаю жидкость обратно.

— О, да ты совсем ебанько, — ставит диагноз сиплый бас. — Сопли-то чего распустила?

— Она умерла, — объясняю я и вытираю слезы. И чего они глазеют, я вроде вполне понятно выражаюсь.

Изгои переглядываются и… разражаются смехом.

— Ты поэтому ревешь? Во даёт! Из-за того, что кто-то там сдох? Ну дебилка!

Разворачиваюсь и иду прочь от костра. Не хочу иметь ничего общего с этими чёрствыми подонками. Но меня настигает хриплый, безнадежно мрачный голос:

— Скоро будешь ей завидовать…

Злость на изгоев помогает немного придти в себя. Только сейчас я понимаю, что сделала для роженицы далеко не всё. Погибших изгоев хоронят похоронные бригады из Отречения. Никто, кроме моей бывшей фракции, не хотел браться за эту полезную, но неприятную обязанность. Может, тот изгой и был прав — иногда лучше быть мёртвым…

На разбитых бетонных плитах тусуется стайка подростков. Подзываю их хватательным жестом — кто-нибудь да откликнется.

— Эй, подите сюда!

Отзывается девчонка — тощая, как палка, рыжая, как язык пламени. Два парня делают несколько шагов за ней, но останавливаются в отдалении.

— Чего тебе?

— Дуй в Отречение, вызови могильщиков в парк Карвер, рядом со 133-ей улицей. Нужно кое-кого закопать.

— Не пойду, — дёргает плечом девчонка. — Делать мне больше нечего!

Как же их уговорить? Нельзя же оставлять эту несчастную посреди улицы, пусть хоть после смерти у нее будет покой, а самой мне нельзя в Отречение… А что бы Эрик сказал на моем месте?

— Любишь гниющие трупы? Понимаю. Скоро на весь ваш квартал будет такой запашок — любо-дорого, в такую-то жару!

— А сама чего не вызовешь? — спрашивает тот из парней, что повыше — с длинным хвостом на затылке, в красных бриджах и пафосном плаще (когда-то белом, а теперь пёстром от грязи) на голое тело.

— Там патруль пасётся уже не первый день, мне нельзя с ними сталкиваться.

— Что-то натворила? — вступает в разговор второй парень — низкорослый, узкоглазый.

— Да, — соглашаюсь я. — Что-то. Но это не твое дело.

Парень впивается в меня цепким взглядом. Мне все равно. Здесь, на улицах, каждая третья — заплаканная и каждая первая — грязная. Он внимательно смотрит на мое левое плечо. Оказывается, ворот рубашки распахнулся, и хорошо видны татуированные птицы под левой ключицей.

— Кэсси, сходи до Убогих, — командует азиат, и я понимаю, что он верховодит в этой шайке. — Давай-давай, не развалишься. А ты, белобрысая, пошли с нами.

— Зачем?

— У тебя какие-то планы? Вечер уже занят? Ну так идем. Сегодня у нас рыба на ужин.

* * *

Если бы парни не предупредили, я бы не поняла, что на их костре жарится именно рыба. Склизкое бесформенное существо без чешуи, зато с двумя парами огромных глаз. И запах от него подозрительный. Новые знакомые настойчиво предлагают мне попробовать — «Пучеглаз! Сегодня днём поймали!» — но есть мутанта выше моих сил. Вместо этого я принимаюсь за сухари, унаследованные от изгойки, заодно и остальным предлагаю. Замечаю, как парни обмениваются торжествующими взглядами.

Мы сидим на бывшем берегу Мичигана, там, где раньше был порт. Толстая белая башня маяка ещё сохранилась, а вот Мичиган почти обмелел. Ну, не до конца — сейчас это сотни квадратных миль топкого болота, в которое впадают Чикаго и Калумет. Здесь гораздо больше комаров, чем в городе, но худо-бедно спасает ветер. Причалы нелепо торчат на несколько метров над уровнем болота — много десятилетий к ним не швартовалось ни одно судно. В доках — тишина. Зато на болоте, говорят, водятся водоплавающие птицы, правда, подстрелить их не так-то просто, а болото почти непроходимо…

Азиата зовут Ван, длинноволосого — Коди, щуплого, тихого, незаметного мальчишку — Айзек. Вскоре к нам присоединяется вернувшаяся из Отречения Кэсси. Всего, значит, пятеро, если считать меня. Эта теплая компания планирует напасть на Дружелюбие, и Ван решил, что я им пригожусь. Коди и Кэсси рвутся в бой прямо сегодня, плотоядно прикидывают, начать с молочного склада или, страшно подумать, с пасеки. Но я заявляю, что отказываюсь участвовать в нападении, пока не увижу всё своими глазами. Компания, точнее, шайка, не возражает, и все разбредаются спать. Кэсси предлагает заночевать с ней в одном из складских помещений, но ее предложение мне иррационально не нравится. В гетто что ни ночёвка, то сюрприз. «Утром вернусь», — заявляю я и ухожу в темноту с верным мешком.

* * *

Большую часть следующего дня мы тратим на слежку за Дружелюбием. Я никогда ещё там не была и, надо признать, их система защиты впечатляет. Между деревьями и ограждением — широкая полоса распаханной земли. Первый ряд ограждения — под током высокого напряжения. Между вторым и третьим на ночь выпускают собак. Плюс ко всему вдоль забора делают обходы Бесстрашные. А за ограждением — разные замечательные вещи, ни дать ни взять рай на земле. Бесчисленные деревья и зелень. Дружелюбные снуют туда-сюда с полными корзинами капусты, мешками муки, бидонами молока. А вон перед красным домиком большая колода, на ней Дружелюбный в жёлтом рубит мясо… Наша шайка любуется этим захватывающим зрелищем, как самым красивым спектаклем, буквально разинув рты. Мы жарко обсуждаем будущее нападение, выбираем самую лакомую цель, и мой желудок реагирует громким бурчанием. Айзек отмалчивается, ждёт указаний. Кэсси думает, что ей достаточно пококетничать с Бесстрашными, которые будут дежурить ночью, и дело в шляпе. Коди горит желанием не только унести как можно больше, но и навалять Бесстрашным по полной программе. Такие прозаические мелочи, как безопасность, соотношение сил, пути отступления, его не интересуют. Я пытаюсь донести до обоих, в чем они неправы. Ван, понаблюдав за нашим спором, начинает обращаться ко мне с непривычными словами — «А ты как считаешь?», «Ты ведь знаешь, как это сделать?»

Наконец план готов. Кэсси уходит в город за тачкой, а остальные начинают приготовления на месте. Каждый раз, когда вдоль ограждения проходит патруль, мы падаем в густую траву и замираем. Закончив и основательно вымотавшись, наша компания пристраивается вздремнуть, надёжно скрытая зеленью.

Мне снова снится Эрик. В его машине несколько бойцов, они неторопливо едут по ничейной земле, возвращаются в Чикаго. На горизонте показывается облачко пыли и быстро разрастается — песчаная буря. Эрик за рулём прибавляет газу, отчаянно пытается добраться до города, я четко вижу его напряжённо сдвинутые брови, сжатые губы, а буря все ближе, видимость пропадает… Просыпаюсь в холодном поту, рывком сажусь. Все с Эриком будет хорошо, такие не погибают, это просто шутки подсознания!

Наконец на Дружелюбие опускается темнота, мои товарищи занимают места. Мое — напротив сектора Мира. Справа раздается совиное уханье. На самом деле это не сова, а Коди. Пора.

Я беру припасенные заранее «зажигательные снаряды» — связки сосновых веток, для утяжеления сдобренные деревяшками потолще. По очереди поджигаю — хвоя весело горит, потрескивая — и бросаю в сторону ограждения. Бесстрашные, охраняющие Дружелюбие этой ночью, замечают пламя очень быстро, из темноты слышатся тревожные выкрики, рычание, злобный лай. Бегу налево, стараясь не шуметь. Вот и облюбованное ещё днём сухое дерево. Мы несколько часов потратили на подпиливание его с нужной стороны ножами! Ведь ни пилы, ни топора у нас не было, а если бы были — мы бы не решились поднимать шум. Хватаюсь за верёвку, свисающую с верхушки, тяну изо всех сил, и — ура! — дерево падает прямо на ограждение! Бегу к нему со всех ног через распаханную землю, опорожняю фляжку на толстую проволоку забора — сейчас ее верхние ряды смяты деревом. Что-то искрит и трещит — кажется, у меня получилось. Бесстрашные орут ещё громче, и голоса приближаются. По дереву перелезаю внутрь, прижимаю к себе оставшиеся пучки веток. До чего же они неудобные, все колется, торчит, царапается, и рука занята! Чуть не валюсь с дерева прямо под ноги сторожевым псам. Добираюсь до темного здания сыроварни, выбиваю несколько окон, забрасываю внутрь подожженные ветки. Последнюю связку хвои швыряю на крышу, сухая дранка моментально вспыхивает. В мою сторону стреляют, промахиваются, кто-то из Бесстрашных яростно ругается, другой виновато отвечает…

И я узнаю голоса. Юрайя из группы урожденных и Зик, его старший брат. Это что же, Дружелюбие теперь охраняют новички? А вдруг там и мои друзья?

Деморализованная, я несусь обратно к ограждению, лезу по дереву назад. Несколько собак заходятся истерическим лаем, но гораздо больше пугает пёс, который молчит — он прыгает, пытаясь меня достать, в свете пожара видна лобастая скуластая морда, купированные уши, мощные челюсти смыкаются в миллиметре от моей щиколотки, я еле успеваю спрыгнуть с дерева. Наши противники — и Бесстрашные, и Дружелюбные — пока заняты горящей сыроварней, но они в любой момент могут выяснить, где я перелезла ограждение, и погнаться следом. Бегу в условленное место встречи — поляна с пеньком посередине напротив сектора Доброй Надежды.

— Эй! Вы здесь?

В ответ — молчание. Может, остальные ещё не закончили? Включаю фонарик в зажигалке Эрика. Сколько же у него полезных вещей, вот бы и от него самого была польза! Хотя я к нему несправедлива — кто учил меня бегать и пользоваться ножом?

Фонарик Эрика освещает для меня интереснейшую картину. Вот примятая трава, а к ней ведёт широкий след по вспаханной полосе земли — здесь волочили свиную тушу. А может, даже части говяжьей. Вот глубокие колеи от колес тачки — здесь ее загружали мясом. Это я предложила не размениваться на овощи и крупу, красть самое ценное и сытное. Только сейчас я понимаю, что на тачке Кэсси можно увезти максимум одного поросёнка, а следов колес несколько, тачку гоняли туда-сюда. Следы выводят меня из леса к грунтовой дороге в город… и обрываются.

Далеко впереди по дороге движется темная тень машины без фар и стоп-сигналов.

Со стороны Дружелюбия приближается хруст, треск и ругань. Между черными стволами деревьев шарят лучи фонарей.

Бесстрашные приближаются, я падаю на четвереньки, сворачиваюсь в клубочек у толстого ствола, между изогнутых корней. Сверху меня удачно прикрывают какие-то перистые лопухи*. Сердце лупит как сумасшедшее, чувствую себя зайцем, загнанным собаками, и их острые клыки вот-вот прорвут мою шкурку… Фонари шарят, кажется, прямо над моей головой. Я не выдержу, сейчас просто встану и позову Юрайю! Он же совсем недавно приглашал меня кататься на зиплайне вместе с урождёнными, он не сможет пустить в меня пулю!

— Глядите, следы колёс! — выкрикивает кто-то. — Весельчаки сюда не заезжают, грабители свалили на машине!

— Заткнитесь! Слушайте! — призывает голос Зика.

Мне ничего не слышно — ток крови пульсирует в ушах. Но, судя по всему, Бесстрашные тоже заметили машину, двигающуюся из Дружелюбия в город, или услышали шум мотора. Чей-то прокуренный голос командует, кому преследовать воров, а кому остаться помочь тушить пожар и чинить ограждение. Хворост хрустит под берцами в каком-то метре от меня, и лучи фонарей удаляются.

Ффуух… Я вылезаю из своего укрытия, взмокшая от ужаса, смахиваю с волос паутину. Понятия не имею, сколько сейчас времени, задерживаться нельзя. Очередной патруль не должен застать меня в лесополосе, когда рассветет. Кто поверит, будто я оказалась тут случайно! В каком направлении город, я примерно запомнила, иду прямо по пустоши параллельно дороге. Тут и там торчит сухостой, какие-то ломкие колючие кусты, есть и пустые участки без всяких растений. При полной луне и безоблачном небе было бы светлее, но ничего, сориентироваться можно. Далеко впереди джип Бесстрашных едет по дороге настолько быстро, насколько позволяют ухабы, два больших конуса света от фар раздвигают темноту. Машину моих сволочных напарников я не могу рассмотреть, слишком далеко. Наконец свет фар выхватывает из темноты большой пикап, и тут же сухо гремят выстрелы. Вскоре патрульная машина разворачивается и возвращается в Дружелюбие, уже гораздо медленнее — тащит пикап за собой на тросе. Я падаю на пересохшую землю за очередным кустом, радуюсь сухостою и темноте — то, что надо! Бесстрашные проезжают мимо, так и не заметив меня.

Не повезло шайке Вана. И тому, кто пригнал для них машину. Я как-то раньше не задумывалась о том, что в Чикаго нет тюрем. Это для членов фракций есть целая куча наказаний, от ерундовых до жестоких. Денежные штрафы, понижение в должности, лишение выходных, общественные работы, изгнание… Мой муженёк был мастером придумывать наказания для провинившихся Бесстрашных. А что можно сделать с теми, у кого ничего нет? Вот именно… И я сильно подозреваю, что вся шайка едет сейчас в изгойской машине в виде аккуратно сложенных трупов. А может, их бросили на пустоши, для могильщиков-Отреченных? Айзек так и не поел досыта. Коди больше не будет красоваться в бывшем когда-то белым плаще. Кэсси никогда не узнает, что с патрульными не стоит заигрывать, от них надо держаться как можно дальше. Чем сильнее Бесстрашный — тем больше шансов, что он сомнет твою жизнь, как пустую пачку из-под сигарет, и пройдется по ней ногами. Ван… Хитрый Ван, который так высоко оценил мой план ограбления. Как бы я хотела понять, почему они решили меня слить. Не хотели делиться? Я сделала что-то не то? Надеялись, что меня обнаружат, и это дополнительно отвлечет Бесстрашных? Спросить больше некого. Сама не знаю, я редкостно везучая или только мучаюсь зря. Потому что мой верный спутник, голод, уже проснулся и напоминает о себе.

Когда я доплетаюсь до Чикаго, уже давно рассвело. Сегодня долгожданная раздача еды, одна мысль о ней вызывает улыбку. Папа говорил, что еды не может не хватить, Отречение предоставляет питание всем нуждающимся. И я решаю сначала заскочить в порт, забрать оттуда свой мешок, он же матрас, простыня и одеяло. Хоть и хочется поесть, еда не убежит, а вот мешок кто угодно может взять.

Забираю свое сокровище, уже довольно пыльное, на том же месте, где оставила его, уходя с шайкой. Шагаю по очередной грязной улице. Когда-то здесь, наверное, было красиво. Одно здание щеголяет красно-фиолетовой облицовкой — часть плиток потрескалась, некоторые и вовсе отвалились. У другого дома — панорамные окна… были когда-то. Сейчас сквозь огромные оконные проемы дом бесстыдно показывает свое замусоренное нутро. Тут и там народ грубо хохочет, переговаривается резкими голосами, и все двигаются туда же, куда и я. За едой.

Что я здесь делаю?

Зачем я здесь?

Сколько ещё я смогу это выдержать? Изо дня в день бороться за жизнь, когтями и зубами вырывать у других кусок хлеба… а зачем? Последние дни я не живу, а тяну резину в ожидании… чего? Ждать-то мне больше нечего, вот в чем загвоздка. Я никогда не мечтала стать профессиональной воровкой или убивать тех, кто стоит между мною и едой. Раньше я всегда знала, кто я и зачем живу. Быть Отреченной — значило посвятить себя другим людям. Быть Бесстрашной — значило защищать гражданских от афракционеров и других преступников. У меня было место в жизни! Было все, начиная от цели в жизни и заканчивая униформой. И никогда-никогда не было такого ужасного одиночества. Да кто я теперь вообще?.. Изгой — это не просто человек, у которого нет крыши над головой. В Чикаго достаточно крыш, на любой вкус. Изгой — это тот, на ком поставили клеймо «негоден» и вышвырнули из жизни.

Как бы я хотела найти Майру и Эдварда. Может, они все же живы, и мы сейчас встретимся на благотворительном пункте? Наверно, надо было подружиться с той тёткой, которая угостила меня кислыми баклажанами? Или, страшно подумать, поболтать с теми алкоголиками, которые так жестко пытались меня поддержать? А что у меня с ними общего, кроме голода? Правильно Эрик говорил — со мной что-то не так. С того момента, как он узнал мою тайну, мне нигде не место.

Хотя, пожалуй, гетто все же лучше лабораторий Эрудиции. Немного, самую малость.

Когда я добираюсь до благотворительного пункта, к нему уже змеится огромная очередь. Я пристраиваюсь в конец. Мамочки, я и не знала, что в городе столько изгоев! Больше, чем все Бесстрашие, может, даже больше, чем Бесстрашие и Отречение вместе! Очередь шевелится, воняет, все время пополняется. Множество голосов болтают, ругаются, вслух мечтают о перловке или моркови. Кто-то отходит справить нужду, его не пускают на прежнее место. Изгой с визгом пытается пробиться обратно, ор не помогает, и он пускает в ход кулаки.

Широкий ярко-черный силуэт резко выделяется на фоне бледной грязной толпы. К месту скандала быстро приближается Бесстрашный. С моего места хорошо видно его бычью шею и бритую голову. Ещё немного — и я сумею рассмотреть татуировку на его виске и пересчитать все заклёпки на его куртке. Прячусь за изгоями, стоящими впереди, и не вижу, как Бесстрашный наводит порядок. Судя по крикам боли, он делает это прикладом автомата.

Надо валить.

Когда я жила в Отречении, никакой охраны на раздаче не было, мама сколько раз жаловалась, как сложно поддерживать порядок. Когда же к Отреченным приставили патрульных? Ни за что не поверю, что они никак не связаны с теми, которые следят за мамой и папой! Есть хочется все больше, закрадываются мелочные, трусливые мысли — может, все обойдется? Но я понимаю, что сама себя обманываю. Ничего не обойдется. Эрик обязательно обругал бы меня за желание закрыть глаза на опасность. Эх, Эрик, незабываемое мое Чудовище… что тебе стоило вести себя как нормальный человек…

Ухожу из очереди, предупреждаю стоящего сзади мальчишку, что вернусь, но сама понимаю, что встать обратно не удастся. За мной уже скопилась целая толпа. Кружным путем иду к началу очереди, встаю подальше и наблюдаю. Под большим навесом, между странными штуками со шлангами и экранами**, припаркован грузовик. На раздаче трудятся трое Отреченных с устало-благостными лицами. Один подаёт сверху, из кузова, консервные банки, овощи, хлеб, другой передает продукты изгоям, третья записывает имена облагодетельствованных.

А рядом с ними — второй Бесстрашный. Чёрная кожа, черная борода, черная форма. Поза обманчиво расслабленная, выпуклые глаза, сверкая белками, постоянно сканируют очередь. Неприятный тип, я видела его в Бесстрашии, может, даже имя вспомню… Нечего и думать, чтобы вскочить на грузовик и схватить что-то из еды в обход остальных. Бритоголовый Бесстрашный возвращается, но ненадолго — снова идёт вдоль очереди.

Каждому изгою положен только один паек, на неделю, это я знаю тоже от папы. А как Отреченные это контролируют? Не могут же они знать в лицо всех изгоев города… или могут? Сможет кто-нибудь занять очередь дважды и получить паек на меня? Вот бы встретить наконец Эдварда и Майру, но их не видно. Когда же у меня наконец появится здесь хоть кто-то близкий!

Но за неимением друзей придется приставать с этой просьбой к незнакомым изгоям. Нужен кто-то незаметный, чтоб его не спалили в самом начале попытки сжульничать. Как назло, с раздачи выходят изгои один другого краше — кто со свежими или старыми травмами, кто с кучей малышей… Азиатка с длинной тонкой косой посылает меня, даже не дослушав. Пожилой изгой с достоинством отвечает, что не станет обманывать Отреченных, слишком их уважает. Надо же, и такое бывает на улицах! Девушка чуть старше меня — острые плечи, угловатые движения, из-под спутанных волос торчат заострённые уши, совсем как у эльфа из сказок. Когда она слышит мою просьбу, ее хитрые глаза как-то нехорошо сверкают. Взгляд изгойки мечется от меня к благотворительному пункту и обратно. Я почти вижу, как она мысленно складывает два и два и неотвратимо получает четыре.

— Что дашь, чтобы я не выдала тебя патрульным?

Сказочный эльф оказался злым.

— С чего ты взяла, что я их боюсь?

— А кого боишься? Крепыша? Эйби и его ребят?

Эти имена ничего мне не говорят. Девчонка гадко ухмыляется и делает вывод:

— Вот видишь, тебе на них насрать. А когда я про патрульных спросила — ты так и дернулась. Так что не пизди!

И почему это чудо проницательности не в Искренности, с таким-то нюхом на враньё? Мистеру Кану надо бы пройтись по улицам, узнал бы много интересного!

— Половину продуктов из тех, что ты получишь.

— Не катит, — мотает это дитя улиц нечесаной головой. — Жрачку я и так могу себе забрать! Ботинки отдашь!

— Да пошла ты, тварь! — шиплю я, ударяю девчонку в плечо, и она падает. — Иди, закладывай!

И я скорей бегу прочь, что ж за день сегодня такой, у меня будет фора в несколько минут, пока эта нахалка поднимется и доберется до патрульных…

Сзади — лёгкие шаги, меня хватают за руку.

— Стой! Куда несешься, дура!

Я пытаюсь вырвать руку из цепких пальцев, оборачиваюсь к девчонке, а она сияет улыбкой и заявляет:

— Я пошутила!

Несколько секунд я стою, не в силах произнести ни слова, потом поднимается злость.

— Знаешь что, мне не до шуток!

— Остынь, — успокаивает меня девчонка. — Милуйся дальше со своими ботинками! Я попробую получить на тебя паек, если расскажешь, что ты сделала Убийцам.

— Нет, — снова отказываю я. — Не могу! Меньше знаешь, крепче спишь! Прости.

— Значит, ты от души им напакостила! — восхищается изгойка. — По-честному все принесу, не ссы. Я тоже их ненавижу.

* * *

У моей новой знакомой ничего не получается. Мои надежды не оправдались — Отреченные на раздаче помнили ее в лицо. Я хмуро молчу и думаю, что не готова выменивать на продукты зубную щетку, или зажигалку, или куртку. Два ножа — это роскошь, но они оба мне нужны, где бы я была без них… И когда я почти готова предложить девчонке пустой мешок, она — вот чудеса! — отламывает для меня кусок хлеба от своей буханки! И ничего не требует взамен! А ещё судьба в лице Отреченных послала ей сырой картошки и репы, и если я пойду с ней, она сварит овощи и меня угостит! Ехидно думаю, что Ван и его компашка были так же гостеприимны. Интересно, что эта девчонка предложит мне украсть. Но сейчас мне на это плевать, есть хочется больше.

Девчонка спрашивает, как меня зовут, и я представляюсь как Бет. Вроде и похоже на мое прежнее имя, но она расшифрует его как Элизабет, а вовсе не Беатрис.

— А меня — ты не поверишь — Эванджелиной звать, — вздыхает девчонка. Длинное вычурное имя она с грустной иронией выговаривает чуть ли не по слогам. — Это мама назвала. Хотела, чтоб я приносила людям удачу, и они бы меня любили* * *

. Но все меня просто Эвой зовут.

Бесстрашных Эва ненавидит всей душой, называет их исключительно Убийцами или Подонками. Моя бывшая фракция убила обоих ее братьев, а ещё ее первого, второго и четвертого парней. А возможно, от их рук погиб и ее отец — много лет назад он ушел к афракционерам, в отряд Эвелин, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Смакуя кровавые подробности, Эва с наслаждением рассказывает, как ее друзья и соседи пакостят Бесстрашным. Выстрелы из самопалов, попытки заманить в укромное место, всяческие нападения на грузовики, ездящие между фракциями, и патрульные машины… У меня ум за разум заходит. Я уже знаю, как тяжело живётся изгоям, и не могу сердиться на них в полную силу. Но ведь Дружелюбные не виноваты, что поставляют в город продукты, а Бесстрашные так же не виноваты, что их охраняют! Я испуганно прикидываю, успела ли Эва заметить мои татуировки. Но она тут же доброжелательно рассказывает о соседях — бывших Бесстрашных, а теперь мирных алкоголиках. На вопрос, где тут логика, девчонка с наивной самоуверенностью заявляет: «Это другое дело!»

Перед домом, где живёт Эва, я надолго зависаю. Если на изгойских домах есть граффити, они обычно кислотных цветов, заковыристые — фиг прочитаешь — надписи, бывают даже матерные. Но у этого дома есть настроение. Я потрясённо рассматриваю улыбающийся дымчато-голубой череп высотою во все три этажа, задумчивого свина с нежно-зелёной мордой, мультяшного мальчика, лезущего по нарисованной лестнице в окно третьего этажа.

— Что, нравится? — гордо спрашивает Эва. — Лучшая хата в городе, точно тебе говорю!

Внутри «лучшей хаты» нас чуть не сбивают с ног четверо мальчишек. Из кирпичей выложен небольшой очаг, рядом валяется топливо — несколько крашеных досок. В некоторых окнах сохранились стекла, другие закрыты кусками пластика. Пока я разжигаю огонь, Эва выходит наружу — у крыльца есть бочка для сбора дождевой воды — и приносит котелок воды и вымытые овощи. Дети с воплями играют в нашествие инопланетян, прибегая и убегая. Постепенно подтягиваются другие изгои — бабка с надрывным кашлем, смешной плешивый мужичок, бледный до прозрачности парень, разговаривающий сам с собой. Они складывают свои пайки вдоль стены и присаживаются у очага. Эва болтает о том, какой замечательный человек ее тётя — маму она потеряла в пять лет. Эва мне нравится — такая же общительная, как Кристина. Наконец картошка и репа сварены и слегка остужены, Эва раздает их с помощью большой кривой ложки, и — вот вкуснотища! — в этом доме даже соль есть! Мальчишки наконец прекращают игру (кто победил, непонятно) и тоже увлеченно принимаются за еду. От недельного пайка Эвы почти ничего не осталось. Взрослые степенно прикидывают, в каком порядке готовить следующие пайки. Я потихоньку спрашиваю Эву, кто из них кем ей приходится. И в очередной раз удивляюсь — оказывается, они никакая не семья! Чужие, по сути, люди, которых судьба свела случайно — друг подруги, приятель двоюродного брата, бывшая соседка бывшего… А дети и вовсе непонятно чьи — то ли приблудные, то ли от прежних жильцов остались! И при этом доверяют друг другу самое ценное, что есть в Чикаго! Отречение и Дружелюбие передрались бы за таких сотрудников!

После сытной горячей еды на душе становится тепло. И у окружающих, наверно, тоже. Самое время кое-что прояснить.

— Эва, спасибо тебе большое. Но мне пока нечем расплатиться.

С замиранием сердца жду, что изгои на это ответят. Мои вещи — это не то чтобы совсем «ничего». Но все, в том числе и Эва, равнодушно пожимают плечами. И никаких предложений отработать, или совершить очередное ограбление, или ещё что-нибудь такое. Где же здесь подвох?

— Мне пора. Спасибо за угощение, — и я поднимаюсь с пола.

— Куда ты намылилась? — удивляется Эва.

— Пойду к Упырю. Хочу, чтобы он взял меня в команду.

— Ёбнулась… — шепчет бледный паренёк.

— Ты хоть представляешь, в какие опасные места Упырь ходит? — возмущается плешивый и роняет недоеденную репу.

— Женщины не бывают сталкерами, — назидательно говорит бабка и так заходится кашлем, будто сейчас развалится на части.

— Упырь же плохой! — удивляется один из мальчиков.

— Угу, — соглашаюсь я с ними со всеми и иду к двери.

— Бет, ты что, серьезно? — Эва тоже вскакивает и вцепляется в меня, как клещ. — Он же колдун! Это все знают!

— А что ты предлагаешь?

— Оставайся здесь, — предлагает она как само собой разумеющееся. — Наши матрасы в дальней комнате, там довольно тепло, тебя можно уложить между мною и тетей! А если вдобавок, — она застенчиво улыбается, — укрыться твоим мешком…

Я мотаю головой.

— Нет, я все продумала. Я не могу вечно вас объедать, так или нет?

Эва опускает голову, чешет кончик острого носа. Знает, что я права.

— Мне нужна собственная еда. Причем много и надолго.

Остальные изгои молча слушают наш спор — видимо, не могут понять, чем мне не угодил благотворительный пункт. Я не собираюсь объяснять, а они не спрашивают.

— Но есть же другие способы…

Я нервно смеюсь. Видала я эти «другие способы», с меня хватит!

Входит мрачная женщина с седеющими волосами. Как и остальные, она сгружает еду у очага и запускает руку в котелок с остывающими овощами.

— Тетя, вы как раз вовремя! Скажите, да или нет?

Женщина напряжённо смотрит на нас с Эвой и тревожно задумывается.

— Не думайте, говорите первое, что в голову пришло!

— Нет, — отрезает женщина и возвращается к еде.

— Нет! — повторяет Эва, лучезарно улыбаясь. — Вот видишь!

Я смеюсь в ответ и делаю несколько шагов к двери.

— Ни фига не аргумент!

Эва хмурится, но настроение у нее меняется, как погода весной.

— Ладно, пошли!

Она несётся на улицу, как метеор, и тащит меня за руку. Останавливается перед домом напротив, закидывает голову и орет тонким голосом:

— Мистер Кью! Мистер Кью-у-у!

Из окна на втором этаже выглядывает кудрявая голова в перекошенных очках. Изгой держит консервную банку с красной наклейкой и орудует в ней пальцами.

— Эва, я в очередной раз прошу тебя обращаться ко мне Ай-Кью* * *

. Это звучит более уважительно!

— Простите-простите! А вы можете предсказать судьбу моей подруге?

Очкарик внимательно всматривается в меня, продолжая есть руками, и капает себе на рубашку коричневой подливкой.

— Ты присоединишься к афракционерам, — заявляет он. — И будешь убита в стычке с Бесстрашными. В течение месяца, не больше, по моему мнению.

— Серьезно? — не верю я. — Может, тогда подскажете, где скрывается Эвелин?

— Это не входит в круг моих задач, юная леди. Я всего лишь даю прогнозы на основании интуиции и личностных характеристик объекта…

— Вы такой умный, наверное, Эрудит! — пытаюсь я его отвлечь и заодно умаслить. Если больше ничего полезного не скажет, так хоть замолчит.

Очкарик смотрит на меня глазами раненой лани.

— Ой, простите, я хотела сказать — бывший Эрудит!

Очкарик бурчит что-то себе под нос и скрывается в комнате.

— Обиделся, — говорит Эва. — Видишь, уже трое тебе сказали — команда Упыря не для тебя! Не надо тебе к нему!

— Ты такая смешная, — грустно отвечаю я. — Совсем как моя подруга. Объясни, зачем ты мне помогла?

Эва задумывается и выдает потрясающий ответ:

— Потому что!

Думает ещё немного и добавляет решающий аргумент:

— И вообще!

— Ну вот и я — «потому что». Давай так договоримся. Я сделаю одну вылазку с Упырем, посмотрю, что там на ничейной земле. Привезу тебе и твоей семье что-нибудь полезное. А там уже подумаем, что выгоднее — сталкерить с ним или заниматься твоими «другими вариантами».

Эва печально улыбается.

— Ты не вернёшься. Но все-таки — удачи.

Упырь — удивительно спокойный человек. Серо-седая шевелюра и борода небрежно острижены. Тускло-серые глаза будто присыпаны пылью. У серо-бежевого пальто оборваны пуговицы, но Упырь продел в дыры на их месте обрывки шнурков и завязал в петлях. Он хладнокровно выслушивает мою пламенную просьбу и невозмутимо отказывает — команда набрана, да к тому же он не работает с женщинами. Поганые сексисты, в гетто то же самое, что в Бесстрашии! Я настаиваю, прошу посмотреть меня в деле, придумать испытание. Упырь проявляет слабое подобие раздражения — ему некогда, сталкерам уже пора уходить, вот только дождутся Грозу Помоек. Ещё двое изгоев тихонько болтают в глубине комнаты и косятся на меня. Не решаюсь больше злить потенциального начальника и выкатываюсь на улицу. Упырь живёт в бывшей больнице. На первый взгляд она кажется такой же разоренной, как и остальные развалины, но на крыше видны солнечные батареи.

А вот, похоже, тот, из-за кого я здесь задержалась. По улице тяжёлой походкой приближается здоровый амбал в растянутом красно-желтом свитере и выцветших джинсах. Удивительно крепкий для изгоя, я ещё не видела таких на улицах. Он окидывает меня презрительным взглядом и собирается пройти мимо, ко входу.

— Привет. Ты — Гроза?

— Чего тебе? — рычит амбал. Голос — и правда как громовые раскаты.

— Можно я пойду с Упырем вместо тебя? — Знаю, что он откажет, но ведь надо с чего-то начать!

Гроза Помоек (блин, ну и прозвище) — человек действия. Он не поливает меня матом, не спрашивает, с какой стати ему уступать мне или что я хочу предложить взамен. Он попросту заносит кулак, целясь мне в челюсть.

В душе я понимаю, что поступаю подло, но другого выхода не вижу. Я одновременно выхватываю ставший любимым нож — тот, что ношу на поясе, больший — и пригибаюсь, уходя от удара Грозы, бью ножом в бедро, стараясь попасть подальше от сосудисто-нервного пучка на передневнутренней стороне, кажется, пробила мышцы до самой кости, он орет от боли и неожиданности, его секундная растерянность даёт мне возможность сделать подсечку, Гроза валится на землю, и я наношу второй удар — носком берца в висок.

Все же я поступила по-свински, место-то было его по справедливости. А я — с ножом на безоружного, фу, самой противно… Но в честном поединке у меня не было бы шансов. До сих пор воспоминания о спаррингах с крупными и злыми противниками — Питером, Эриком и даже Молли — отзываются болью во всем теле. Рана моего противника слабо кровит. Я отрываю рукава от своей рубашки, один плотно складываю и кладу на рану, второй разрезаю ножом вдоль и перевязываю изгою ногу. Гроза Помоек стонет, но в сознание не приходит.

Вваливаюсь обратно в больницу. Бо́льшая часть оборудования давно растащена, но следы прошлого кое-где сохранились — снаружи табличка «только для машин скорой помощи», внутри — «только для персонала», «дежурная медсестра», «огнеопасно!»… Упырь и его команда сидят в приемном отделении, что-то обсуждают уже втроём. На фоне белого кафеля их грязная одежда выглядит особенно неряшливо.

— Гроза не придет, — громко объявляю я. — Он очень занят.

Изгои таращатся на меня, переглядываются, бросаются к окну. Тип со сломанным носом матерится сквозь зубы и несётся наружу. Вскоре он возвращается, пыхтя от натуги и с трудом таща за ноги Грозу Помоек. От такого обращения тот приходит в сознание. Перед дверью приемника порыв сталкера сходит на нет, и он оставляет многострадального Грозу в коридоре у стенки. Упырь и второй изгой, со странными глазами янтарного цвета, выходят посмотреть на пострадавшего. Я тоже подхожу ближе.

— Прости, — нахально извиняюсь я. — Ты ещё найдешь где заработать, а мне деваться некуда.

В ответ Гроза сотрясает воздух грязными угрозами, самая приличная — повесить меня на моих же кишках.

— Ты не можешь работать в ничейных землях с такой раной. Но если ты ещё что-то недопонял, могу порезать ещё и руку. Или обе. Хочешь? — наклоняюсь ближе, поигрываю ножом и пытаюсь симулировать проникновенный взгляд Эрика.

Гроза Помоек пытается вскочить, потом хотя бы встать — и не может, поэтому затыкается. Вместо него начинает возникать изгой со сломанным носом — я, мол, ебанутая, да ещё и дрищ (на себя бы посмотрел!), он лучше приведет кореша или соседа, вот только сбегает до Саутсайда. К моему облегчению, Упыря это не устраивает. Изображая оскорблённое достоинство, он слабым голосом тянет, что мы теряем время — он собирается выехать завтра на рассвете, и ни секундой позже. И сейчас все пойдут загружать машину, вот только условия обсудим. Упырь заявляет, что у него нет бабской одежды, поэтому вместо зимней куртки я получу стёганое одеяло. А вместо двух мешков картошки — один, потому что я ему не нравлюсь. Остальное — как всем. Понимаю, что Упырь здорово уменьшил мой гонорар по сравнению с другими членами команды, но торговаться не решаюсь, я здесь на птичьих правах. Упырь приказывает всем двигать к заднему входу и грузить вещи. Сталкеры торопятся за Упырем, Гроза остаётся в коридоре.

У заднего входа припаркован небольшой грузовик со ржавыми бортами и дверями. Упырь выдаёт мне насос и велит подкачать колеса. Получается плохо, насос травит. На улице похолодало, и тем не менее к концу работы я взмокаю с ног до головы. Остальные изгои тем временем грузят в машину фонари, веревочную лестницу, топор, ещё какое-то барахло. К нам подъезжает потёртый мужичок на велосипеде с грузовым прицепом. Пока он с важным видом тихо переговаривается с Упырем, остальные перетаскивают в грузовик Упыря бочонок с питьевой водой и канистры с этанолом. Две канистры желтоглазый с помощью шланга переливает в бак грузовика. Потёртый дядька, который привез нам припасы, внимательно меня разглядывает. Маленькие глаза так и сверкают поверх острого носа.

— Идите жрите, и сразу отбой, — умирающим голосом велит Упырь. — Ещё хоть один срач, хоть намек на драку — и я отменю рейд.

Упырь остаётся снаружи с «поставщиком», они негромко переговариваются. При их лохмотьях серьезные «тёрки» смотрятся забавно. Желтоглазый и тип со сломанным носом идут в одно из подсобных помещений, я — за ними. На электрической плитке (ого, да Упырь купается в роскоши!) в котелке что-то тихо булькает на слабом огне. Желтоглазый снимает котелок с плитки и ставит посреди стола, изгой со сломанным носом кладет рядом буханку серого хлеба, оба достают ложки и приступают к еде.

Ложки у меня нет. Не подумала взять с собой, когда убегала из Бесстрашия. Изгои ехидно наблюдают за мной. Придвигаю себе табуретку, плюхаюсь за стол, достаю из ботинка меньший нож. Он чуточку более чистый, чем больший — я его мыла пару дней назад и с тех пор ни на кого с ним не нападала. Ножом подцепляю картофелину из котелка. С нее капает бульон, и я подставляю под капли кусок хлеба. Потом вынимаю из кармана фляжку, отвинчиваю крышку-стаканчик и внаглую зачерпываю им бульон прямо из котелка. Он слегка горчит, но вкус, пожалуй, приятный. А может, мне кажется с голодухи. Желтоглазый хмурится.

— Смотреть противно, — кривится мужик со сломанным носом.

Я как ни в чем не бывало выуживаю ножом жилистый кусок мяса. Вроде курятина, а может, утка? Да какая разница, даже если это чайка или ворона! Хотя чайка, кажется, должна рыбой пахнуть? До чего же давно я не ела мяса! Изгои перестают обращать на меня внимание и неспешно разговаривают — гадают, в какое место «на западе» мы едем и что там найдем. Типа со сломанным носом зовут Зак, желтоглазого — Райан. Я слушаю их вполуха — думаю о сегодняшней драке. Как бы я хотела сказать спасибо Фору, который ставил мне удар. Но ещё больше я благодарна ужасному типу, который раз за разом выставлял меня на ринг против более сильных противников, выжимал из меня все соки, упорно добивался невозможного — и я смогла! Я-то думала, что он издевается над новичками, оказывается, именно этому и надо было нас учить!

Подцепляю из котелка следующую вкусность — ножку. Толстенькая, мясистая… м-м-м… что-то не похожа она на куриную, сразу после голени вместо цевки — тонкие пальцы с когтями… Зак тем временем достает из котелка крылышко. Тощее крылышко, покрытое жёлтой чешуей.

— Это что… это кто?.. Ящерица? А почему крылья???

— Это кайманоптер*, — раздражённо объясняет Упырь, вернувшийся со двора. — Не хочешь — не жри!

Есть резко расхотелось, но надо хоть что-то в себя запихать. Неизвестно, когда удастся поесть в следующий раз. Сую ножку загадочного животного обратно в котелок, достаю вместо нее морковку. Хорошо бы подцепить ещё несколько стручков фасоли, но ножом никак. Отламываю большой шмат хлеба и встаю из-за стола.

— Ну хоть что-то в ней хорошее, — комментирует Райан. — Гроза бы уже половину похлёбки слопал!

Упырь и Зак дружно чавкают и одобрительно хихикают.

* * *

Упырь, как и обещал, поднимает нас затемно. Он зачем-то выряжается в долгополую размахайку с капюшоном. Она закрывает его до кончиков пальцев и явно сковывает движения. Сверху эта штука покрыта толстым полиэтиленом, в дырках просвечивает какая-то плотная ткань. Зак спрашивает, зачем это, Упырь объясняет, что он в команде главный и должен выделяться. До чего же мужчины любят выпендриваться!

В кабине грузовика только три сиденья, и Упырь велит мне сесть в кузов. Остальные забираются в кабину. Не очень-то и хотелось, тем более что Упырь выдает всем по горсти сухарей — завтракать будем по пути.

Дорога через ничейные земли меня разочаровала. Какие только сплетни не ходили в городе о том, что за Стеной! Ходячие мертвецы, дикие звери, киборги-убийцы, сумасшедшие учёные, для которых Чикаго и система фракций — только жестокий эксперимент… На самом деле там нет ничего. Неказистые сухие заросли, которые окружают город, сменяются бесконечной вялой травой. Сегодня ещё прохладнее, чем вчера, уже понятно, что лето кончилось. Если бы не манера вождения Упыря, я бы умерла от скуки. Но Упырь бойко жмёт на газ, и я подскакиваю на каждой кочке. Когда вместо травы начинается пересохшая, растрескавшаяся земля, Упырь останавливает грузовик и предлагает всем хлебнуть спирта из канистры. Райан и Зак охотно соглашаются, я, естественно, отказываюсь. Кажется, все трое слегка нервничают. Я бы тоже встревожилась, но пока не вижу, чего бояться. По дороге то и дело встречаются развалины больших поселков и маленьких городков. Кое-где здания почти целые, другие разрушены под ноль. Местами унылый пейзаж сдобрен покореженными остатками машин.

Людей не видно. А также нету ворон, голубей, бродячих собак — никого.

Упырь по одному ему известным признакам находит место, где нужно свернуть. По разбитой дороге мы въезжаем в небольшой город, петляем между разрушающимися домами и останавливаемся у небольшой постройки. Что здесь было раньше, непонятно — изнутри все покрыто густой копотью.

— Здесь же все выгорело! — разочарованно говорит Райан. — Стоило переться в такую даль!..

— Ты позволяешь себе сомневаться? — устало-высокомерно тянет Упырь из-под глубоко натянутого капюшона. Он идет к двери в глубине помещения и распахивает ее. Райан и Зак одновременно суют внутрь головы.

— Ого!

Я пытаюсь подпрыгнуть и посмотреть поверх их голов, но вижу только непроглядную темень. Наконец изгои отлипают от входа, я заглядываю внутрь и чуть не срываюсь в черный провал. Внутри ничего нет — пустота. Я крепко держусь за дверной косяк, осторожно сую в дверной проем ногу и пытаюсь нащупать пол. Пола нет.

— А что там в глубине?

Упырь вяло улыбается.

— Скоро узнаешь. Хватит валять дурака, бери фонарь и помоги с лестницей.

Зак уже принес из машины фонари. Упырь забирает себе самый удобный, с налобным креплением. Райан забивает обухом топора несколько толстых металлических штырей у порога, и мы крепко привязываем к ним веревочную лестницу. Перед спуском все, кроме меня, снова делают по глотку спирта. Традиция у них, что ли, такая? Упырь спускается первым. Сверху нам видно, как его фонарь шарит по стенкам не то колодца, не то шахты. Это квадратный в сечении тоннель, стенки тоже покрыты черным налетом. Опустившись метров на пятнадцать, луч фонаря двигается в сторону, слабеет, и Упырь командует: «Шуруйте сюда!»

Один за другим мы тоже спускаемся. Внизу шахты мы через кривой люк с рваными краями пролезаем в крохотную комнатушку с зеркальными, кажется, закопченными стенами и непонятными кнопками.

— Что за фигня? — удивляется Райан.

— Это лифт, — снисходительно, как умственно отсталому, объясняет Упырь. — Ездить вверх-вниз. Не видел никогда?

Изгои молчат. Ясное дело — лифты есть только в Эрудиции.

— Он больше не работает — подъемный механизм сдох.

Мои напарники кивают с умным видом, улыбаются. Я тоже довольна — будь здесь исправный лифт, Упырь мог бы обойтись и без команды.

— Хватит пиздеть, пошевеливайтесь!

И мы разбегаемся по помещениям бункера. Есть и столовая, и конференц-зал, и спальни, рабочие кабинеты, помещения для охраны… В подземелье тяжёлый, затхлый воздух. Бывшие хозяева бункера были важными шишками — в кухне огромный сверкающий холодильник, на стенах конференц-зала — картины… Я сую нос в кладовую и ухожу оттуда горько разочарованная — срок годности консервов истек десятки лет назад.

Упыря интересует прежде всего электроника. У него при себе тестер, но Упырь пользуется им через раз, бормоча под нос: «Они и неисправное возьмут». К счастью, в темноте не видно, как у меня глаза лезут на лоб. Я знаю в городе только одно место, в котором играючи справляются с неисправным оборудованием. Это Эрудиция! Неужели наши высокомерные чистоплюи торгуют с изгоями?.. Упырь тяжёлой рысью пробегается по всем помещениям, ноет, что система регенерации воздуха испорчена, хлопотливо даёт указания — Райану демонтировать систему наружного наблюдения, мне — перетащить к лестнице компьютеры, Заку — разобрать какой-то невзрачный стол… Сам он прижимает к груди нелепую штуку, похожую на детскую игрушку — пропеллер, сдобренный стеклянным объективом. Его спокойствие как ветром сдуло, Упырь все время нервно повторяет — «быстрее», «шевелите задницами», «время, время, время!»

— Не спеши так, Упырёк, — заявляет вдруг Зак. — Надо кое-что перетереть.

— Ну что ещё? — изображая мученика, выдыхает Упырь. Он как раз закрепляет на моей спине системник с помощью широких ремней, превращая их в лямки грузчика.

— Не пытайся нас наколоть. Это барахло стоит больше, чем ты нам обещал. Гораздо больше.

— С чего ты взял?

У Упыря такой скучный голос, что я понимаю — Зак совершенно прав.

— Это дрон-наблюдатель, так? А эта штука, — Зак показывает на стол, — выдает голографическую карту местности по его данным. Наши гонорары надо удвоить!

Упырь ноет, возражает, торгуется. Он явно торопится слинять из бункера как можно быстрее. Но объяснить, куда он так спешит, не желает — здесь, мол, опасно, и всё. Поэтому Зак целенаправленно тянет время — и побеждает! Выторговывает для всех нас капусту, солонину, сгущёнку! По банке спирта и по пачке анальгетика! Молча восхищаюсь его торгашескими навыками. А ведь Упырь и с Дружелюбием мутит какие-то дела, взять эти продукты больше неоткуда…

Сдавшись, Упырь бурчит, что лучше бы мы делом занялись, и гоняет нас ещё активнее. Начинается бесконечная погрузка — вверх-вниз, вверх-вниз, по верёвочной лестнице, с мониторами, камерами, мотками проводов, светильниками, пультами… Неужели это я когда-то считала Эрика садюгой? Нет, вот по-настоящему изматывающая работа! Упырь трясется над каждой мелочью и лично приматывает к нашим спинам каждую вещь. Обещает придушить того, кто посмеет уронить хоть один из драгоценных приборов. Грузовичок не загружен даже наполовину, когда Упырь объявляет — сворачиваемся, пора спешить обратно, вот только выполним его последнее задание. Нужно осмотреть стены и мебель на предмет тайников. Довоенные деньги мы можем оставить себе на подтирку, а вот драгоценные камни берём! Особенно Упыря интересуют алмазы. Кто первый найдет заначку хозяев бункера, получит кусок мыла. Мы азартно разбегаемся по разным помещениям, принимаемся потрошить истлевшие диваны и стулья, простукивать полы и стены.

Вдруг, выглянув в коридор, я обнаруживаю, что по комнатам шарят только три фонаря, включая меня.

— Эй, народ, кого не хватает? — громко зову я. — Что случилось? Где четвертый?

— Я здесь, — хором отвечают Райан и Зак из конференц-зала и столовой.

— Упырь?

— Здесь я, истеричка, — откликается Упырь из темноты у лифта. — Посрать приспичило. Я могу сесть посрать, чтобы вы, уроды, за мной не подсматривали?!

В подтверждение слов Упыря раздается громкий отвратительный звук. Райан стебется над начальником — кому он нужен, старый хрен, чтоб за ним подсматривать! Мне становится противно, и я ухожу искать тайник подальше от входа. Вдруг на фоне тихой возни раздается яростный звериный рык:

— Сука-а-а!

Я бросаю отвёртку и бегу на голос. Впереди меня топает Райан. Зак беснуется у лифта, вернее, на крыше кабины.

— Он свалил, падла, свалил!!!

В дыре на крыше кабины больше нет никакой верёвочной лестницы. Мы с Райаном по очереди подтягиваемся и встаём рядом с Заком. В шахте пусто, катастрофически пусто. Мои напарники хором зовут Упыря — чтобы в ответ услышать шум мотора.

Сверху льется слабый свет. Слишком высоко, чтобы забросить верёвку или что-нибудь такое. Слишком широко, чтобы подняться враспорку. Мужчины кроют Упыря жестоким матом, потом Райан обвиняет Зака, что не стоило так нагло торговаться с Упырем, тот зло огрызается. Стенки шахты довольно гладкие, а каковы они на прочность? Я ощупываю стену, ковыряю пальцем, потом ножом, потом ударяю им в стену и отламываю кончик. Ну что за день сегодня! Зак проклинает тех, кто строил лифт — мол, неужели нельзя было проложить лестницу в шахте на всякий случай!

— Им было не нужно, — задумчиво комментирую я.

— Оно и видно!

— У них был другой выход.

— С чего ты взяла? Думаешь, самая умная?!

— Ну смотри, лифт внизу и не работает — а в бункере никого нет! Даже трупов нет! А в нем точно жили — кровати не заправлены, и в столовой тарелки немытые!

— А ведь я видел, где может быть запасной выход, — вдруг говорит Райан. — В самом дальнем кабинете — запертая дверь.

Мы прыгаем обратно в дыру на крыше кабины и несёмся в дальний кабинет. Фонари в наших руках истерически прыгают. Таинственная дверь находится моментально. И не открывается. На металлической поверхности нет винтов, которые мы могли бы открутить, к петлям тоже не подобраться, взламывать замки никто из нас не умеет.

Зак отправляется в кладовую — «поискать пожрать», заодно, насколько я понимаю, оценить перспективы. Мы уныло плетемся за ним. Зак вскрывает банку рыбных консервов, но содержимое давно разложилось и превратилось в жидкую гниль. То же самое — во второй, третьей, четвертой банке… Из питьевой воды у каждого из нас при себе по маленькой фляжке, остальная вода была в баке в машине Упыря…

И вот теперь будущее встаёт перед нами во всей красе. Райан устало кладет фонарь на стол и опускается прямо на пол. Зак плюхается в кресло и закуривает. Я бессильно прислоняюсь к стене. Что же получается — я спасла Грозу Помоек от этого рейда, чтобы умереть в подземелье вместо него? Это даже забавно, но мне не до смеха. А если Гроза истек кровью или получил заражение, мог и умереть, изгоям ведь не положено медицинской помощи! Тогда получается, я довела человека до смерти, чтобы бесславно погибнуть на следующий же день. Мало того, что поступила мерзко — так ещё и глупо, без всякой пользы…

Зак пытается вызвать Райана в коридор «на разговор», тот вяло отмахивается — «лень». В итоге Зак пересаживается к нему на пол и что-то втолковывает яростным шепотом.

А ведь шайка Вана поступила со мной на порядок лучше, чем Упырь! Они оставили меня в замечательном месте, полном зелени и свежего воздуха, я могла добраться до любой из рек, раздобыть еды! Они не бросали меня на верную смерть! Какие добрые, благородные ребята! Я звонко смеюсь, но мое веселье не встречает понимания. Зак утихомиривает меня хлесткой пощечиной.

— Сдурел?

— Как ты со мной разговариваешь?! — шипит Зак… и вынимает нож.

Это так несправедливо и не вовремя, что действует почти парализующе. У нас ведь общая беда, что на него нашло?! Я тоже выхватываю нож, пытаюсь отскочить на безопасное расстояние, но Зак уже наносит удар, еле успеваю закрыться, подставив левое предплечье, его нож вспарывает рукав моей куртки и глубоко режет руку, пытаюсь перехватить его руку с ножом, но мой захват слишком слаб, Зак ловко выворачивается и пытается ударить меня снова. Помощь приходит с неожиданной стороны — Райан захватывает его сзади за шею, и мне наконец удается достать Зака.

Райан разжимает руки, и труп Зака падает на пол.

— Он спятил? — спрашиваю я.

Райан криво улыбается.

— Это как посмотреть. Он предлагал мне тебя убить. Есть нечего, пить — тоже, а в тебе все же килограмм двадцать мяса будет, и крови литра четыре…

Я живу в каком-то диком сюре, и он все больше похож на ночной кошмар. Само собой, мое окружение не отличается особой нежностью, но… мясо?.. Я?..

— Этого не может быть, — убеждённо заявляю я. — Ты, наверно, не так его понял.

Райан как-то по-стариковски усмехается — безрадостно, вполсилы.

— Конечно, не может быть. Только в гетто есть народная мудрость — «Умри ты сегодня, а я завтра». В неурожайные годы, знаешь… когда нам урезают пайки… людям всякие мысли в голову приходят.

— А ты? — спрашиваю с замиранием сердца. — Ты хоть раз?..

— Неа.

Не хочу об этом думать. Мотаю головой и пытаюсь забыть, что я только что услышала.

* * *

Почему-то я неважно себя чувствую. Подташнивает, и какая-то непонятная слабость. Я же ела совсем недавно, утром, и не выпивала, и рана худо-бедно перевязана, что за фигня со мной творится? Райан тоже неважно выглядит, но ни на что не жалуется. Мы то судорожно пытаемся выбраться, то скатываемся в чёрное отчаяние. Счёт времени мы давно потеряли. Райана искать некому. Тот, кто, возможно, ищет меня — лучше бы никогда не нашел. Это было бы, что называется, из огня да в полымя. Эрик всегда выполняет свои угрозы. Других сталкеров, кроме Упыря, в Чикаго нет. Вернее, желающих полно, нет знающих эти места. Райан уверен в этом на все сто — как-никак провел тридцать лет в гетто, он потомственный изгой. Сколько ни появлялось в Чикаго храбрецов, которые отправлялись в ничейные земли — все или пропадали без вести, или умирали вскоре после возвращения. Только вот Упырь будто заговоренный, ничего ему не делается. Так что никто не появится в этом мертвом городишке даже случайно.

Сколько мы ещё здесь продержимся? Один из фонарей решено погасить, чтобы их аккумуляторы продержались подольше.

— Когда мы выберемся отсюда, я угощу тебя печёной свеклой, — мечтательно говорит Райан. Его желтоватые глаза при тусклом свете фонаря кажутся светло-карими.

Я вздыхаю. В Отречении я недолюбливала все эти вегетарианские радости. Вернее, не любила, но не знала об этом — выбирать-то было не из чего. В Бесстрашии я бы и смотреть не стала на печёные овощи. Но сейчас я бы с удовольствием поела и печёной свеклы, и огурчиков, и салата, можно даже без соли… Но нам с Райаном это не светит. Нас ждёт мучительный многодневный голод в этом бункере. Голод, от которого уже сейчас режет в желудке.

— Райан, прекрати про еду, имей совесть!

— Я серьезно! Это совсем несложно! Мы с тобой засядем на крыше Уиллис-тауэра, оттуда такой вид на город…

Я прекрасно понимаю, что он врёт — просто хочет меня подбодрить. Да и себя заодно. И надо бы поддержать его игру. Но почему-то отвечаю всерьёз.

— Дружище, я к тебе очень хорошо отношусь. Я никогда не забуду, что ты сегодня для меня сделал. Но я не могу… Угощение — это… Я, короче, замужем.

— Ты не поняла! — оскорбляется Райан. — Я не в этом смысле! Я вообще импотент!

Унизительное признание он выговаривает с таким достоинством, с каким члены фракций рассказывают о себе — «я судья», или «я член правительства», или «я бактериолог». Я перевариваю эту информацию и молча радуюсь, что перед смертью меня уж точно не будут насиловать. Прекрасная компания, чтобы провести последние дни.

И вдруг со стороны лифта доносится слабый шум.

Прихожу в себя в Эрудиции, в сверкающей палате интенсивной терапии. В носу — кислородные трубки, рядом пищит монитор и стоит капельница. Когда я открываю глаза, подбегает целая свора Всезнаек в синих и голубых униформах. Все скалятся до ушей, радуются моей положительной динамике и хвастают, как они героически меня штопали. Улыбаюсь в ответ и заявляю, что мне пора. Всезнайки начинают швыряться умными словами — «полиорганная недостаточность», «значительная кровопотеря», «вы должны восстановиться»… Мне хреново — болит операционная рана, и дышать тяжело. Но я всё же пытаюсь встать с кровати и обнаруживаю, что прикован к ней наручниками! За обе руки!

Всезнайки щебечут, пытаясь меня умаслить. Распоряжение, блядь, Макса — не выпускать меня, пока не поставят на ноги! Неплохой по большей части начальник падает в моих глазах до конченного гондона. В Бесстрашии я бы за такую подлянку показал всем небо в алмазах. Но здесь так нельзя. В моей бывшей фракции другие способы выражения агрессии. Ими и собираюсь заняться.

Хоть я и Лидер, вызывать Джанин бесполезно — эта будет плясать под дудку Макса. Но врача, который сегодня дежурит, я знаю, его зовут Хэмиш МакМиллан. Вежливо говорю, что хотел бы кое-что с ним обсудить. Он разгоняет свою команду, пристраивает толстую задницу на стул рядом с моей койкой.

— Помнишь Джорджа Ву?

Хэмиш подпрыгивает на стуле. Джордж, брат Тори, был дивергентом и погиб именно в его лаборатории — после очередного эксперимента по изучению аномального мозга.

— Я решил, что семье Джорджа стоит узнать, кто его ликвидировал.

На верхней губе Всезнайки блестят капельки пота. Понтовые очки съезжают на нос, он поправляет их пальцем. Ничего лично против Хэмиша не имею, но его страх мне на руку.

— Чего ты хочешь? — подавленно спрашивает он. Молодец, моментально просек ситуацию.

— Отпусти меня. Честное слово, сожру все твои таблетки, и уколы в Бесстрашии есть кому делать, всё будет нормально!

— Понимаю, — он корректно улыбается. — Мы делаем все возможное, над тобой работают лучшие специалисты. Возможно, через несколько дней…

Пиздатый план, огонь просто! Моя Трис — идеальная приманка для подонков, которыми кишит гетто. Да ее сто раз уже могли убить, а перед этим оттрахать каким-нибудь жутким способом! При плохом раскладе может случиться, что даже ее труп не будет обнаружен. В этом долбаном городе масса мест, где можно потеряться с концами, просто исчезнуть, будто тебя никогда не было!

А мне, значит, предлагается нежиться здесь под капельницей и лопать витамины, а Всезнайки будут смахивать с меня пыль, как с музейного экспоната! Несколько дней!!! Говорю с нажимом:

— Мне нужно сегодня.

— В твоём состоянии это совершенно неприемлемо!

Хэмиш вещает что-то про воздушную эмболию и шоковое лёгкое. Сдержанно прерываю его:

— Что ж, ты сам принял решение.

Закрываю глаза, показывая, что разговор окончен. Сейчас дозреет.

— Эрик, ну что ты мне руки выкручиваешь! — выкрикивает он. — Я не могу, просто не могу! Если с тобой что случится, Макс и Джанин с меня голову снимут!

Как же я ненавижу, когда решают за меня! Прошу хотя бы коммуникатор. Хочу дать Носорогу команду пройтись по моим информаторам. А также узнать, как мои парни завершили операцию в Дружелюбии, проконтролировать патрульных и Фора. Хэмиш, сучий потрох, продолжает обо мне заботиться — мол, обязательно даст чуть позже, сейчас мне нельзя волноваться. В переводе это значит «хрен тебе, а не коммуникатор». Точно знаю, сам такие обещания частенько даю.

Когда Всезнайки отворачиваются, втихаря пытаюсь оборвать цепи наручников. Психую из-за своих — наверняка хоть что-то да накосячили без меня. А вдруг афракционеры подстрелили ещё кого-то? А может, они все же решились взорвать склад? Презираю себя, я ведь должен быть одновременно в трёх разных местах — рядом с Трис, со своим отрядом и в Бесстрашии, без контроля и пиздюлей обязательно случится какая-нибудь херня. Медсестры вьются вокруг и мешают — то предлагают поесть, то берут кровь на анализ, то втыкают в меня очередной чудо-препарат. Чувствую себя слабым, как последний изгой, ни разу не евший досыта. И все равно пробую снова и снова. В нашем деле главное что? Правильно, человеческий фактор.

К сожалению, Всезнайки наблюдательны и понимают, с кем имеют дело. Одна из медсестер видит разодранные запястья, в ужасе таращит глаза и идёт меня закладывать. Где-то вне поля зрения несколько голосов нудно спорят о противопоказаниях, моих потрохах и пульсе, который типа зашкаливает. Возвращается давешняя медсестра, вооруженная шприцом. По фальшиво-нежной улыбке сразу понятно — затевает очередную пакость.

— Не нужно, — приказываю я ледяным тоном, от которого Бесстрашные ссались от страха. Эрудитка прикусывает губу, но все равно вводит в венозный катетер свою отраву.

И по венам разливается глубочайший, лютый, непобедимый похуизм. Гаснет тревога, злоба и желание срочно бежать разруливать проблемы. Я и в сознании-то удержаться не могу. Сопротивляюсь, сколько хватает сил, но эрудитское зелье побеждает, и я отключаюсь.

* * *

Не знаю, сколько времени меня держат на транквилизаторах. Большую часть болтаюсь между сном и явью, как дерьмо в проруби. Помню о Трис, но — позорище! — принимаю как должное, что не могу немедленно рвануть за ней. Можно было бы спать и поменьше, но мне одинаково похуй на мельтешащих вокруг Всезнаек, боль в шее и смену дня и ночи.

Но один из голосов все же пробивает броню химического похуизма. Торможу после очередной дозы, почти засыпаю, и вдруг мои пальцы сжимает холодная рука.

— Эрик, хороший мой, маленький мой, как же так…

Это невыносимо.

Она хлюпает носом, роняет на мою руку горячие слезы.

— Поправляйся скорее, я знаю, ты сможешь!

Щас возьму и открою глаза. И скажу матери, чтобы выметалась, ей здесь не место! Выздоровею — сам приду, в форме, при оружии, и никто не посмеет лезть в мои личные дела! А это ранение как раз из тех дел, которые я бы с радостью скрыл от всех!

Но я вовремя соображаю — стоит подать признаки жизни, и поток слез и пожеланий польется с двойной силой.

— Пойдем, дорогая, не стоит, — слышится голос отца. — Эрик поправится и, без сомнения, сам придет.

Правильно, папаша, забери ее отсюда! Ненавижу, когда бабы ревут! И сам тоже — двигай на выход, да поживей!

* * *

Неожиданно я снова чувствую себя человеком. Настроение мерзкое, хочется встать. Тревога за Трис вспыхивает с новой силой и сжигает изнутри. Открываю глаза, шевелю руками — наручников нет. Пора валить, даже если придется разнести на молекулы этот ублюдочный стеклянно-кафельный мирок.

Не помню, сколько изначально у меня было соседей, но сейчас их трое. Вся реанимационная бригада суетится вокруг того, что напротив, с шприцами, ампулами и прочей хренью, врач истерично выкрикивает команды. Молодцы, продолжайте в том же духе. Сажусь, с непривычки кружится башка. Аккуратно — я же не варвар — отключаю монитор, снимаю датчики с пальца и с плеча. Выдираю из предплечья венозный катетер. Пластырь, которым он был закреплён, отрывается от кожи вместе с волосами, секундная вспышка раздражения тут же сходит на нет. Наконец-то я чувствую себя живым.

Всезнайки продолжают галдеть, шибают моего соседа током. Лезу в тумбочку — вдруг там есть что-то моё? Есть, ну надо же! Чистые черные шмотки взамен окровавленных, поверх них — коммуникатор. Как мило со стороны Всезнаек положить их именно сюда. Хотя я бы и нагишом ушел, я не девочка из Отречения, чтобы стесняться. Бесшумно одеваюсь. Как же здорово шевелиться, мышцы соскучились по движению. Щетина на роже настолько отросла, что уже не колется. Это сколько же дней я здесь потерял?!

Тихо встаю с кровати, держа в руках коммуникатор и берцы, когда вопли Всезнаек меняют тональность на мажорную:

— Синусовый ритм!

— Уменьшите скорость инфузии, кубика в час достаточно! Отличная работа, коллеги!

И несколько голосов хором:

— Мистер Коултер!.. Эрик!..

Заметили все же, тупицы. Здороваюсь и тут же прощаюсь:

— Добрый день. Спасибо за лечение, мне пора.

Топаю к выходу, уже не скрываясь. Башка кружится ещё сильней. Не грохнуться бы тут перед ними, пока изображаю из себя неубиваемого.

— Эрик, но вы ещё не прошли заключительные обследования! — гнусавит врач, семеня рядом со мной. Не останавливаясь, смотрю на него сверху вниз, и он скисает на глазах.

— Это займет совсем немного времени! — поддакивает одна из медсестер — маленького роста, вполне ничего, если бы не стервозное выражение лица. — Вернитесь, пожалуйста, на свою койку и…

Пока врач рядом, с медсестрами мне вообще не о чем разговаривать. Выхожу из ПИТа, на ходу успокаиваю Всезнаек — типа, все в порядке, приказ Макса выполнен, и больше мне нечего здесь делать. В коридоре больничного отсека почти пусто, на выходе — двустворчатые стеклянные двери без замков. Отлично — заблокировать их Всезнайки не смогут. Можно торопиться к выходу чуть меньше, и я сую коммуникатор в карман джинсов и влезаю в берцы. Наконец врач сдается, сворачивает свой занудный гундеж и выдаёт мне несколько препаратов — для ускоренной регенерации, для восстановления лёгочной ткани, от анемии. Вторая медсестра — очень симпатичная, сисястая — притаскивает из сейфа мой пистолет с кобурой. Вот теперь я окончательно укомплектован. Цепляю пистолет на место. Врач, похоже, рад от меня избавиться. Сисястая медсестренка молча сияет и любуется моими руками, я машинально подмигиваю ей и берусь за дверную ручку.

— Над вами трудился весь персонал интенсивной терапии, — вякает сзади медсестра-коротышка. — Мы все приложили столько усилий! Вы, конечно, захотите встретиться со всеми и поблагодарить?

Вот сука! Оборачиваюсь, злобно смотрю на ее бровки домиком и поджатые губы. Мысленно обещаю себе — если Трис погибла, пока меня здесь держали, вся Эрудиция умоется кровавыми слезами. А если я ее найду, по-любому отомщу медикам за все, но тонко, неявно. Открыто ссориться с ними нельзя. И уж конечно, расскажу Ву-старшему про эксперименты Макмиллана. Намекну, что если его подстрелит неизвестный снайпер, то это дело не раскроют никогда и ни за что*.

Улыбаюсь по-акульи и вежливо спрашиваю:

— Вы уверены, что персоналу стоит со мной встречаться? Кто пропустил в реанимацию мою мать?

Стерва-коротышка растерянно хлопает глазами.

— Но как же иначе!..

— Все было сделано по правилам! Вас могли посещать все близкие родственники! — вступается за медсестру врач.

— Моя мать очень ранима. Уверен, ее тревожно-депрессивное расстройство обострилось. Пускать ее сюда было жестоко и неэтично, — дырявлю Всезнаек взглядом и кайфую от их унылых рож. — А значит — непрофессионально.

Всезнайки смотрят на меня с ужасом. Я знаю, чего боятся и стыдятся в моей бывшей фракции, и продолжаю бить по больному:

— Вы нанесли вред душевному здоровью моей матери, а ведь она из вашей же фракции! — и финальный удар: — Я поговорю об этом с Джанин.

— Это ваше право, — врач пытается оставить за собой последнее слово. — Но мы всего лишь добросовестно выполняли свой долг.

На том и расстаёмся.

* * *

Мой верный дружок, джип, припаркован у здания Эрудиции. Это Носорог расстарался, больше некому. Знает, что у начальства, даже полудохлого, должна быть под рукой машина. Забираю у охранника ключи, закуриваю. Пока прогреваю двигатель, связываюсь с патрульными бригадами. Трис не появилась на раздаче еды, с предками и братом не общалась. Рулю в сторону Саут-Доти-авеню — начну с Лучано, он в это время обычно шляется вокруг озера и отвлекает рыбаков сплетнями. Потом рвану к Мо, а напоследок — к Джуэл. Не может такого быть, чтоб ни один из информаторов не дал мне зацепку.

По дороге набираю Мигеля. Тот радуется моему возвращению в строй и с гордостью докладывает, что операцию завершили успешно. Что он называет успехом? Делал все, как я и сказал — сняли всех снайперов (двоих ранили, остальных убили), потом вступили с противником в переговоры, по итогам которых афракционеры спокойно ушли, забрали своих раненых и трупы, склад не взорвали, а посевной материал цел и невредим, и Джоанна была очень…

— А главное? — вкрадчиво спрашиваю я, обрывая поток самолюбования. Мигель поперхивается на полуслове.

— В смысле?..

И этого тормоза, эту пародию на командира я оставил за главного!..

— Селитра, — терпеливо объясняю я, но терпение уже на исходе. — Взрывчатка. Ты приказал обыскать уходящих? Смотрел, что они выносят вместе с трупами?

Мигель молчит. Я почти вижу его растерянную рожу.

— А теперь объясни, какого хрена ты не приказал ликвидировать их, как только все покинули склад.

— Но ведь ты сказал «обещать все, что угодно»!

— Ключевое слово — «обещать»! А не «выполнять все, что изгои потребуют»!

— Ты всегда говоришь, что надо держать слово, чтобы не просрать репутацию!

Он ещё смеет возражать?! Я настолько зол на этого придурка, что вынужден затормозить.

— Чем ты меня слушаешь?! Угрозы надо выполнять, уг-ро-зы! Иначе перестанут бояться! Но если бы ты ликвидировал всех нападавших — некому было бы трепаться, что ты не выполнил обещание! Я уже не говорю о том, что недобитые враги возвращаются! Почему, по-твоему, они напали именно на этот склад?

— Там был посевной материал, — бормочет Мигель.

— И что?

— Его можно съесть…

— В Дружелюбии есть и продукты поценнее, и склады, которые легче взять! Следовательно, что было их ключевой целью?

Блядь, опытному бойцу приходится задавать наводящие вопросы, как сопливому новичку! И ведь Мигель ещё не из худших!

— Селитра, — вздыхает горе-вояка.

— Молодец, сообразил, — ядовито хвалю я. — На досуге посчитай, сколько селитры они могли вынести из Дружелюбия по твоей доброте. Когда в Чикаго начнутся теракты со взрывами — помни, что все жертвы на твоей совести. Взыскание я назначу позже.

Завершаю вызов и снова завожу мотор. Я-то знаю, кто на самом деле виноват в провальном результате. Но Мигелю об этом знать незачем, пусть не расслабляется.

Продолжаю обзвон патрульных. Узнаю́, что без меня снова было нападение на Дружелюбие, на мясной склад и сыроварню. Всех нападавших перестреляли. Ну хоть что-то хорошее. Связываюсь с детективным отделом. Эти тоже хорошо сработали, раскрыли убийство в Эрудиции. Разберусь со своими делами — выпишу им премию. Если буду добрый.

Я ошибся — Лучано не болтает с рыбаками. Он вешает лапшу на уши темнокожей девке в красно-желто-бело-синих шмотках. Они оба отламывают куски от одной и той же буханки хлеба. Белые зубы негритянки сверкают на всю улицу. Брачные игры в исполнении тощих грязных вонючек раздражают. И чего радуются! Это еда их так веселит или предстоящий трах? Мало же им надо для хорошего настроения! Жалкие люди, чесслово! Медленно проезжаю мимо этой пары уёбищ и останавливаюсь за углом. Через пять минут Лучано подбегает к машине. Улыбку так и забыл с рожи стереть.

— Есть новости? — я закуриваю.

— А как же! — изгой задирает нос. — Твой «объект» прибился к шайке Вана пару дней назад. Я видел их вместе.

— Уверен?

— Обижаешь! Светлые волосы, серые глаза, черная куртка. Да точно она! Мордаха круглая, грязи мало… Не похожа на помойную кошку… пока, — и Лучано ржёт.

Много он видел помойных кошек! Терпеть не могу, когда люди выпендриваются и говорят о вещах, в которых не шарят. Кошки в Чикаго только и остались, что в Дружелюбии — охраняют склады от грызунов.

— Ну и где она сейчас?

— Пока ещё не выяснил, — изгой перестает лыбиться. — Ван планировал пощипать Дружелюбие, наверное, где-то пьют на радостях, Чикаго большой…

Вот это номер! Больше из Лучано ничего выжать не удается. Объясняю, что недоволен его результатами, оплата будет, только когда он узнает местонахождение «объекта». Как только Лучано скрывается из виду, я еду в сторону Атриум Молла. Снова звоню патрульным, выспрашиваю все подробности о неудачном ограблении.

После разговора с ними малость легчает. Патруль настаивает, что всего убитых изгоев было шестеро — два взрослых мужика, трое парней и только одна девка, рыжая.

То, что Трис связалась с грабителями, паршиво. Хуже этого — только присоединиться к афракционерам. Ее могут подстрелить мои же Бесстрашные, и даже я не могу ничего сделать, чтобы ее обезопасить — в темноте или сумерках никто не будет разглядывать особые приметы попавшего в прицел изгоя. Но настроение невольно поднимается. Она смогла! Беспомощная Убогая организовала ограбление, а потом успешно слиняла от Бесстрашных! А план был именно ее, никаких сомнений. Изгои не страдают пацифизмом, они убивают членов фракций с тем же удовольствием, что и воруют. Но на этот раз не пострадал ни один Весельчак или Бесстрашный. Вегетарианский какой-то план, сразу виден почерк бывшей Убогой. И отличный отвлекающий маневр с поджогом — у Трис всегда были нестандартные идеи. Теперь я точно знаю, что Лучано не соврал и не ошибся — полтора дня назад Трис была живехонька и занималась преступной деятельностью. Радоваться рано, но я так горжусь своей девочкой, что непроизвольно улыбаюсь.

Мо на месте, в своей норе в Атриум Молле. Когда я подъезжаю, он рассчитывается с двумя оборванцами почерневшей морковью и вялыми яблоками. Изгои пытаются торговаться, но при виде меня Мо их выпроваживает.

Этот тоже с результатом. Вчера вечером Мо привозил Упырю кой-какие припасы и своими глазами видел, что тот взял в команду девушку, по всем приметам — моя Трис! А собирался Упырь куда-то «на запад», сегодня утром отправились!

Ёб вашу мать… Хватаю очередную сигарету. Я точно откручу Трис ее дивергентную башку. Она, кажется, пытается делать в гетто карьеру? Вообразила себя сталкером? Да она же ничего не знает о том, что за Стеной! Упырь — последний человек в этом поганом городе, с которым можно связываться бабе! Он никогда раньше не работал с женщинами. И совсем доходяг он в команду не берет, Трис будет самым слабым звеном. Она могла понадобиться ему разве что как расходный материал, пушечное мясо. Ну там — первую запустить по ненадёжному перекрытию или мосту. Или заставить первой переплыть реку, чтобы узнать, нет ли в воде сомов-мутантов. Правило «дамы вперёд» в Чикаго не имеет ничего общего с вежливостью. И насколько далеко «на запад» Упырь собрался, неужели на территорию, поражённую радиацией?!

Мо, засранец, внимательно наблюдает за мной. Пытаюсь сделать вид, что я совсем не нервничаю.

— Девчонка стащила у Бесстрашных что-то важное? — добродушно интересуется он.

— Это пусть тебя не волнует!

Трис украла у меня душевный покой и самообладание, зато взамен подарила несколько новых страхов. И об этом не обязательно никому знать, тем более изгою.

— Эрик, что ты готов отдать за точный маршрут Упыря?

Теоретически можно было бы дождаться Упыря в городе. Даже не лично, а приставить очередной патруль к его логову. Но меня это не устраивает. Выслеживание Трис с помощью патрулей не даёт результата, я все время на шаг позади нее, а ждать нельзя. Мою неуловимую жену пора выручать, пока ее не настиг окончательный пиздец.

— Даже не знаю… — тяну скучным голосом. Достаю пачку сигарет, внимательно рассмотриваю, будто ничего интереснее не видел. — Как насчёт блока сигарет?

Изгой широко ухмыляется в свою нечесаную бороду.

— Эрик, может, Мо и старый хрен, но не дурак. Нет-нет. Предложи что-нибудь поинтересней. Что-нибудь… особенное.

После нескольких минут торга и взаимной демонстрации силы мы приходим к компромиссу. Я отдаю Мо все медикаменты, полученные сегодня в Эрудиции. Судя по тому, как у Мо горят глаза, покупатели у него уже есть. Крепко подозреваю, что это не рядовые изгои, а афракционеры — те, кого подстрелили мои парни во время стычки в Дружелюбии. Но оно того стоит. Мо врубает неказистый на первый взгляд компьютер и показывает что-то невероятное. Это техническая документация на бункер для верхушки правительства, оборудованный много лет назад в нескольких сотнях километров к западу от Чикаго. Пятнадцать метров под землёй, защита от всего на свете, возможность наблюдать за обстановкой снаружи. Я поднимаю Мо на смех и жалею о зря истраченных препаратах. Данные об убежищах такого уровня должны быть засекречены, разве нет? Или тогдашнее министерство обороны США выжило из ума в полном составе?

— А кто сказал, что нет? — парирует Мо. — Историю Америки помнишь? Чем кончилось, в курсе?

Возразить нечего.

— А насчёт секретности — ты прав, файлы были зашифрованы. Но их все же удалось расшифровать.

— А ты, значит, компьютерный гений дна?

В который уже раз задаюсь вопросом — не из Эрудиции ли его выгнали, такого умного. Или кто-то помог ему с дешифровкой? Мо отводит глаза.

— Ну, просто старик Мо много чего видел в жизни…

Мо щелкает поросшей грязью мышкой и открывает файл за файлом — общая схема, чертеж каждого помещения, схема проводки, положение на карте, вид снаружи — вход замаскирован под склад автозапчастей… Разрешает скопировать все, что мне нужно. Рассказывает, что продал Упырю флешку с данными о бункере — сам Мо по-любому не собирался ехать в радиоактивную зону. С первой попытки Упырь не смог проникнуть в бункер, пришлось ездить несколько раз — сперва он вскрыл двери склада, потом дверь в подземный ход, потом прорезал люк в кабине лифта. Уже уходя, спрашиваю:

— А тебе-то что за интерес сажать меня на хвост Упырю?

— Пару месяцев назад он наколол Мо. Теперь очередь Мо повеселиться. Мо так понял, сам Упырь тебе не нужен? А в бункере наверняка найдется много интересного для Бесстрашных! Только представь рожу Упыря, когда он поймет, сколько прибыли недополучил! — Мо злорадно хихикает. — Вот увидишь, Эрик, он ещё прибежит к Мо жаловаться!

* * *

По дороге заезжаю в Бесстрашие, оно как раз по пути. Беру запасную обойму, выгребаю из аптечки все медикаменты. Отчаянно хочется смыть с себя больничные запахи и побриться, но сейчас не до мелочей. В столовой хватаю несколько сухих пайков и термос чая, в лазарете — три пакета первой помощи. Все встречные Бесстрашные глазеют на меня, как на привидение. Осталось заскочить на склад, но совершенно некстати передо мной возникает широкоплечая черная фигура и закрывает мне свет.

— Эрик, вот это сюрприз!

Врёт. Уж конечно, не успел я уехать из Эрудиции — Всезнайки побежали докладывать Максу.

— Как ты себя чувствуешь?

Подвох виден невооружённым глазом. Скажу «хорошо» — нагрузит работой, «не очень» — отправит обратно к Всезнайкам, долечиваться. Выбираю третий вариант.

— Макс, меня здесь нет. Ты ведь не планировал, что меня выпишут сегодня, давай будем считать, что я ещё у Эрудитов!

Макс поднимает брови.

— Ты ведь не пытаешься саботировать работу, мой хороший?

Начинается!

— Приведи себя в порядок, сегодня Совет Фракций. А перед ним будь любезен сдать мне отчёты за прошлый месяц и уделить время новичкам!

Ненавижу просить. Особенно что-то важное. Проклятая субординация! Но сейчас придётся засунуть гордость в жопу.

— Макс, я не так уж часто прошу тебя о чём-то. Сколько раз ты отменял мои выходные из-за срочных дел? И я никогда не спорил.

— Куда бы ты делся, — самодовольно отвечает Макс, его толстые губы раздвигаются в ухмылке. — Ты знал, на что шел, когда соглашался на должность Лидера.

— Мне нужен только один свободный день. Ты ведь все равно не ждал меня сегодня.

Его узкие глаза — как черные дыры. Кажется, Макс видит меня насквозь. Нарочно он, что ли, тянет резину? Издевается?! Мало мне его гребаной заботы!!!

— Это как-то связано с тем, что Фор говорит о твоей жене? Якобы она пропала, перестала являться на тренировки…

— Фор пусть не лезет не в свое дело!

Выдаю давно заготовленное враньё: в наказание я отправил Трис в гетто и сейчас еду забрать ее. Макс охреневает.

— За что ты её так?..

— Готовить не умеет.

— Что-то ты темнишь, Эрик. Что у вас на самом деле происходит?

Я начинаю терять терпение.

— А что тебя не устраивает? Ты ведь знал, что делал, когда выдавал ее за меня замуж? Сейчас у нас медовый месяц! Кстати, давно хотел сказать тебе спасибо, я доволен, столько драйва!

Макс раздражённо сопит.

— Один день, Эрик. И если без тебя что-нибудь случится, хоть что-то — твой отгул на этом закончится!

— Спасибо.

— Будь осторожен. Это приказ!

— Есть, — изображаю послушание и мчусь на склад. Хорошо ещё, Макс не видел, что я собираюсь оттуда вынести, точно не отпустил бы.

РЗК** с максимальным уровнем защиты ни к чему — он весит чуть не двадцать кило, а я все же не в зону свежей аварии еду. Хватит и лайт-версии — комбинезоны и респираторы. Делаю выговор Бесстрашному, работающему на складе, какого хрена у него нет маленьких размеров. Тот смотрит на меня, как на психа, но возражать не смеет. Наконец находится комбинезон чуть меньше остальных (Трис в нем утонет). Забираю спецодежду, запасную форму для Трис, ещё кое-что из спасательного оборудования и сваливаю из Бесстрашия, пока никому больше не понадобился.

Гоню изо всех сил, насколько позволяет дорога. В итоге в ста километрах от Чикаго пробиваю колесо, приходится менять. Радости это не прибавляет. Но почти сразу удача возвращается. Из-за полуразвалившейся автозаправки навстречу выруливает покоцаный грузовик. Водила замотан во что-то непонятное, так что лица не видно. Особенно сейчас, когда вечереет. Но по мятому бамперу и красивому узору ржавчины на капоте я узнаю машину Упыря.

— Ты-то мне и нужен, — говорю вслух.

Останавливаю машину прямо посреди дороги, перекрываю проезжую часть. Выхожу с поднятыми руками, медленно иду в сторону грузовика. Упырь узнает меня и скидывает капюшон. У нас ни разу не было разборок, но он мне иррационально не нравится. Хотя изгои вообще мне не слишком симпатичны.

Кроме Упыря, в кабине никого нет. Загнал остальных в кузов?

Упырь вылезает из машины, и я спокойно начинаю его расспрашивать. На вопрос о девке в команде Упырь на секунду замирает, но в итоге сознается, что девушка была. Но — какая жалость — вся команда сбежала от него посреди рейда! Испугались стада церволюпов* * *

! Ага, верю. Церволюпы — это сказки для недоучек. А куда они ездили? Упырь с честными глазами объясняет, что в Роксфорд. Тоже верю. Из этого городишки все ценное было вывезено еще лет десять назад. Я, похоже, неплохо симулирую спокойствие, и Упырь расслабляется, не успевает среагировать, когда я выхватываю пистолет и сую ему под нос.

— Дернешься — пристрелю на месте!

Я долго работал на свою репутацию, теперь она работает на меня. Упырь бледнеет так, что даже в сумерках заметно, и даже не пытается вырвать пистолет.

— Где ты их оставил на самом деле? Они живы?

Молчит, глаза бегают.

— Если будешь лепить горбатого — отпущу, не вопрос, — доброжелательно обещаю я. — Сможешь снова сталкерить. Только без пальцев. Или без ушей. Или, не знаю…

Упырь тяжело сглатывает, смотрит на меня с видом мученика.

— А может, свозить тебя в Искренность? Ты выболтаешь нам всё — про свои жалкие заначки, про козырные места…

Это его добивает, и он наконец сознается.

Я вырубаю Упыря ударом рукоятки пистолета в висок, аккуратно связываю, затыкаю пасть и гружу в багажник. Неожиданно тяжёлый для изгоя, зараза. В его грузовике на пассажирском сиденье — свернутая веревочная лестница и лёгкий, но мощный фонарь с налобным креплением, лучше моего. Тоже забираю. Грузовик с остальным барахлом отгоняю с дороги, чтобы освободить проезд.

Следующую остановку приходится сделать, когда пропадает растительность — значит, время одевать спецодежду. Заодно глотаю радиопротекторы. Бледный закат понемногу сдыхает, ориентироваться все сложнее.

Не знаю, как разговаривать с Трис. Допустим, она жива, я успешно притащу ее обратно в Бесстрашие — а дальше? Как найти к ней подход, добиться, чтобы больше не сбегала? Иногда кажется, что Трис меня дрессирует. За время нашего знакомства она отлично навострилась делать пакости. Стоило подумать, что я контролирую ситуацию — она вытворяла такое, что хоть стой, хоть падай. Осталось понять, с какой целью, что у нее в голове. Угораздило же меня выбрать такую… нестандартную!

Вот и бывший склад. А что, если Упырь соврал? Если он бросил команду в другом месте? А может, сталкеры сами выбрались и свалили куда глаза глядят? Или перегрызлись, и Трис уже… Нет, сейчас не до эмоций, нельзя давать волю страхам. Останавливаюсь у здания напротив нужного, вытаскиваю связанного Упыря из багажника и тащу его внутрь. Оставляю неподалеку от входа. Если пригодится — ничто не помешает за ним вернуться.

Вот вход в бункер. На складе просто темно, а в шахте лифта — темно, как в могиле. Если бы не Упырь, я бы воспользовался своим тросом, но его лестница удобнее. Протискиваюсь в дыру в крыше кабины, выхожу в длинный коридор. Фонарь у Упыря на славу — хорошо разгоняет темноту. В коридоре пусто, несколько дверей по обе стороны. Спецодежда жутко раздражает, неудобная. Решаю снять на время хотя бы респиратор — бункер ведь можно считать условно чистой зоной в отличие от поверхности, верно?

— Эй! Есть кто живой?

Молчание. Заглядываю в помещение справа от входа. Тоже никого.

Позади звучат легкие шаги. Кто-то пытается проскочить к лифту, но я быстрее, даже несмотря на комбинезон. Выскакиваю обратно в коридор, цепко хватаю убегающего за плечо. Ещё не видя лица, понимаю, что это Трис — по росту, по движениям. Она пытается вырваться, но я разворачиваю ее лицом к себе. Выглядит мой ангел хреново — волосы растрёпанные, лицо грязное. Большие миндалевидные глаза вспыхивают мне навстречу страхом и отчаянием. Забываю всё, что хотел ей высказать, и просто сгребаю в охапку.

Со стороны лифта раздается слабый шум.

Я моментально забываю о слабости и тошноте, выключаю оставшийся фонарь. Мы с Райаном подкрадываемся к двери, выглядываем из кабинета. В конце коридора показывается черная тень, тяжёлая даже на вид. У незнакомца налобный фонарь, как у Упыря, ярко светит таким же неприятным холодным светом, лицо закрыто какой-то странной штукой и делает его похожим на робота. Мой внутренний голос шепчет об опасности. Незнакомец топает по бункеру по-хозяйски, не скрываясь. Стягивает свой уродливый намордник, и низкий звучный голос окликает нас, пока невидимых:

— Эй, есть кто живой?

Не может быть! Почему из всех жителей Чикаго это именно Эрик!

Райан набирает в грудь воздуху, чтобы откликнуться, но я обхватываю его поперек туловища, тащу назад и истерично шепчу:

— Нет! Заткнись!

— Ты чего?! — отвечает изгой, тоже шепотом. — Он вроде за нами пришел?

— Нельзя, чтобы он нас нашел! — я ударяюсь в панику, даже не думаю о том, что Райану, в отличие от меня, бояться нечего. Надо прорываться к лифту и выбираться наверх. Эрик очень удачно скрывается в помещении охраны у самого выхода, я не могу ждать, рву с места, несусь как ветер (по крайней мере, мне так кажется), сейчас обойду его и вылезу на свободу…

Эрик выскакивает обратно в коридор, какая-то доля секунды отделяет меня от того, чтобы безопасно проскочить мимо него и дальше наверх. Крепкие пальцы, как обычно, впиваются в мою руку, не вырваться, а дальше происходит невероятное — Эрик крепко обнимает меня. Вот уж меньше всего ожидала, мы ведь не слишком хорошо расстались! А запах от него неправильный, такой тревожный — то ли резиной, то ли ещё какой-то синтетикой…

Может, я бы и подумала какую-нибудь романтичную фигню — вроде того, что Эрик тоже по мне скучал. Но Чудовище моментально включает режим Лидера. Хватает меня за плечи, отодвигает на расстояние вытянутой руки и придирчиво осматривает.

— Как себя чувствуешь?

Я молчу, разглядываю его в ответ. Мой благоверный небрит, выглядит усталым и потрёпанным. Или это только кажется из-за освещения? Хоть бы его фонарь не светил мне прямо в глаза! Эрик не отстаёт, продолжает заваливать вопросами:

— Что с рукой? — рукав моей куртки задран, из-под него видна повязка, сделанная из простыни. — Ещё травмы есть? Когда ты ела последний раз? Можно хоть немножко соображать?!

Сто раз видела этот сканирующий взгляд, слышала ледяной голос. Вид недовольного Эрика пробуждает внутри старый липкий страх, стремительно вспыхивают самые паршивые воспоминания.

«Фор, ты можешь ближе» — и острое лезвие летит, кажется, прямо мне в лицо.

«Продержись пять минут, и я прощу твою трусость!»

«Ты отсюда вылетишь быстрее пули!»

«Будешь возникать — отправлю к Джанин на опыты!»

Страх бьётся у меня внутри и придает сил. Подумаешь, обнял. Все это мы уже проходили. Недавно Эрик вообще переспать со мной хотел — и к чему мы пришли?.. А вот и удобный момент — Эрик перестает меня допрашивать и приказывает куда-то вдаль: «Стой, где стоишь!» Ножи по-прежнему при мне, но я не хочу их использовать, изо всех сил бью Эрика кулаком снизу в нос, сразу же — коленом в пах, он отпускает меня, сгибается от боли и сдавленно матерится, я снова пытаюсь прорваться к лифту…

Именно этот момент мой измученный организм выбирает, чтобы меня подвести. Тошнота становится неудержимой, и меня позорно рвет в двух шагах от желанного выхода. Время, выгаданное при ударах, безнадежно потеряно. Эрик уже рядом, краем глаза вижу его черную обувь. Стоит между мной и лифтом, отрезав меня от выхода.

— Я сейчас сделаю тебе пару уколов, полегчает! Главное, успокойся, нам надо валить отсюда поскорее…

— Не смотри, — бормочу я в ответ, не поднимая головы. Наверное, никогда не смогу смотреть ему в глаза. Меня тошнит снова, опираюсь на стену и умираю от стыда. Эрик фыркает где-то сверху.

— Трис, я все уже видел — и блюющих, и раненых, и дохлых! Думаешь, можешь чем-то меня удивить? — он шуршит застежками, протягивает мне пачку влажных салфеток: — На, приведи себя в порядок. И хватит от меня шарахаться! Ты куда сейчас сбежать пыталась? Может, ты научилась заводить машину без ключей? Или помнишь дорогу до Чикаго?

Одну из салфеток Эрик оставил себе — прижимает к разбитому мной носу, останавливая кровь. Но это не мешает ему ехидничать. Того гляди заставит отжиматься сто раз, как раньше. Куда пыталась сбежать? Да не планировала я ничего, я просто в ужасе и не знаю, чего от Эрика ждать! И ночь в ничейных землях кажется гораздо безобиднее, чем он!

— Хочешь заблудиться в радиоактивной зоне и помереть от лучевой болезни? Тебе реально хочется этого больше, чем вернуться домой?

Сам же меня запугивал, а теперь делает вид, что мне ничего не грозит?!

— Помнишь, что ты мне обещал?

Из конца коридора — слабый свет, это Райан зажёг свой фонарь, но подойти ближе не решается. Понижаю голос до шёпота — Райану ни к чему слышать, что я дивергент. Шиплю на Эрика:

— Ты же собирался сдать меня Эрудитам!

— Никогда не собирался, — отнекивается Эрик. — Я не это имел в виду! Мне просто нужны были гарантии, что ты никуда не денешься.

— Что?! Ну знаешь!..

Я так возмущена, что не сразу собираюсь с мыслями.

— Это так не работает! Я из-за твоих гарантий… Нельзя так с людьми поступать!

— Окей, объясни, как «это работает», — передразнивает Эрик, показывая пальцами кавычки. — У меня твои выходки уже вот где!

— Нам надо договориться. Ну, сделку заключить. Ты перестаешь меня запугивать, угрожать… не бьешь меня… ну, только если на ринге…

— Трис, что ты несёшь! Я хоть раз на тебя руку поднимал не на тренировке? А что ты предлагаешь взамен?

— Я возвращаюсь домой и… и, ну, ты понимаешь… живём вместе, как нормальная семья.

— То есть ты слушаешься по щелчку и даёшь, когда я захочу? — у Эрика загораются глаза. Но мне есть чем крыть:

— А ты будешь милым и вежливым?! И не будешь обижать моих друзей???

— Ты меня ни с кем не перепутала? — возмущается Эрик. — Я тебе чё, долбаный Махатма Ганди?!

— Кто?..

— Сэр… — прерывает нас тихий голос Райана. Несмотря на приказ «стоять где стоял», свет его фонаря медленно приближается. — Вы ведь говорили, что надо торопиться!..

— Твой вшивый друг совершенно прав, — саркастически говорит Эрик. — Давай сторгуемся на том, что ты сначала предложила, и пора выбираться. Щас кое-что принесу сверху, стой здесь и ничего не вытворяй!

— Эрик, нам обязательно надо взять с собой Райана!

Эрик презрительно смотрит на Райана, его облезлую куртку и драные джинсы. Тот молчит.

— Ну пусть вылезает наверх и идёт на все четыре стороны, кто мешает!

— Ты не понимаешь! Мы должны довезти его до Чикаго! Райан мне жизнь спас!

— Позорище, — страдальчески вздыхает Эрик. — Бесстрашная обязана жизнью изгою! Никому не рассказывай — засмеют!

* * *

Эрик приносит в бункер спецодежду и лекарства. Перевязывает мою раненую руку, делает уколы — противорвотное, анальгетик и антибиотик. Даёт свою фляжку и велит умыться и переодеться. Я бросаю в конференц-зале грязную изгойскую одежду, сменив ее на привычную черную форму. Потом наступает черед защитного комбинезона и респиратора.

— Жуть какая, — вздыхаю я. — Похоже на скафандр! Я когда тебя увидела — чуть заикаться не начала!

— А ты ждала, что я с букетом прибегу? — огрызается Эрик. — И в костюме с галстуком? Хватит копаться!

Большущий черный комбинезон закрывает меня с ног до головы. Напоследок Эрик выдаёт мне маленькую кислую капсулу и большую горькую таблетку — радиопротекторы, даёт попить и помогает надеть респиратор. Для Райана защитной одежды нет, он кое-как отряхивается и обтирается влажными салфетками. Скрепя сердце Эрик даёт ему медикаменты («Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Больше, чем все твои потроха!») Сажая изгоя на заднее сиденье джипа, Эрик надевает на него наручники. Не хочет рисковать получить сзади по голове.

Верёвочная лестница у Эрика в точности такая же, как у Упыря. Странное совпадение. Наверху уже совсем темно и холодно. Но Эрик включает печку, и в машине становится уютно. Разговаривать с респираторами на лице неудобно, и мы молчим. Эрик сосредоточенно гонит машину. А у меня с каждым километром прибавляется вопросов. Что ещё за «радиация» и почему я могла умереть? В Бесстрашии и тем более в Отречении про это не говорили! Что будет дальше? Все ли у Эрика в порядке? Как он ко мне относится?..

Наконец по каким-то неизвестным мне признакам Эрик решает, что мы покинули зараженную зону. Он снимает респиратор, скидывает с головы капюшон и с удовольствием закуривает. На безопасной территории можно есть, благо мне полегчало, больше не тошнит. Сухие пайки и чай где-то на заднем сиденье. Чтобы добраться до них, я включаю свет в салоне — и тут становится не до еды. Я получаю ответ, точнее, полуответ на один из своих вопросов. На шее Эрика, от челюсти до ключицы, белеет марлевая наклейка.

— Ты ранен? Что случилось? Как ты себя чувствуешь?

— Не твоя забота, — огрызается Эрик, вцепляется в руль и выдыхает дым через нос.

— Радоваться, что ты жив, тоже нельзя? Если хочешь знать, мне все эти дни снились про тебя кошмары!

— Тоже мне новость, — хмыкает он. — Всю жизнь был главным страхом новичков!

То ли иронизирует, то ли обиделся.

— Я не это имела в виду. Снилось, что с тобой что-то случилось!

Эрик резко крутит руль, вписываясь в поворот. Плотный черный манжет задирается, и я вижу подсохшую темную ссадину, окружающую широкое запястье. Кто-то посмел связать мое Сокровище?.. Он, наверное, с ума сходил от злости! Так хочется дотронуться до него, до всех его ран, вобрать в себя боль и растворить без остатка. Но Эрик так напряжён и сосредоточен на дороге, что похож на закрытую дверь. На нем просто написано «держись от меня подальше». Стоило носиться за мной по всему штату и вытаскивать из-под земли, чтобы так себя вести? Эрик что, совсем меня забыл? Наверно, все потому, что меня при нем стошнило… А может, потому, что я и раньше-то не была красивой, а сейчас ещё и грязная, и пахну, как все изгои…

Мне надо срочно понять. Поворачиваюсь к Эрику и нежно глажу по локтю. Вкрадчиво говорю:

— Спасибо, что вытащил нас оттуда.

— Руки убери, — просит он в ответ. — Отвлекаешь от дороги! Нам надо скорее в город, ты должна была пройти санобработку ещё часов двенадцать назад! А если будешь руки распускать, мы никуда не успеем!

Что ж, не признание в любви, но лучше, чем холод пополам с деловитостью.

— Не буду трогать, если объяснишь про радиацию и лучевую болезнь!

Это Эрик воспринимает гораздо спокойнее, чем прикосновения. Он выдает нам с Райаном, по сути, полноценный инструктаж. Правда, его рассказ щедро сдобрен жаргонными и даже матерными словами, но так даже легче воспринимать. Эрик рассказывает о коварстве альфа-, бетта- и гамма-частиц. О «защите временем» и «защите расстоянием», о бетонных укрытиях, свинце, полимерах, которые защищают от облучения. Выдает несколько страшных историй об облученных — в западном направлении было несколько важных месторождений, Эрудиты в сопровождении Бесстрашных пытались их изучить, но в итоге бросили. Пока я пытаюсь переварить этот поток информации, Райан задаёт вопрос за вопросом:

— Сэр, а вот Упырь давал сталкерам спирт, с ним легче?

— А у Упыря верхний слой одежды — из полиэтилена, он тоже помогает?

— Сэр, в прошлом году два сталкера, Алекс и Кларк, вернулись из ничейных земель здоровыми, а потом сгнили заживо, покрылись язвами, гнойниками — пиздец! Да ещё у них синяки выступали сами собою, без всяких ударов! Это тоже с этих ядовитых лучей?

— Это что же получается, Упырь никакой не колдун, а просто знал, что делать?

Эрик отвечает ему сначала презрительно, а потом все спокойнее и обстоятельнее. Не упускает случая меня уколоть:

— Вот полюбуйся, даже изгой моментально усёк, что там опасно!

— Это нечестно! Да вы нам ни разу не рассказывали про такое!

— А вам, недоучкам, ни к чему! Для того, чтобы владеть информацией и нести ответственность, существуют командиры! Научитесь сначала автомат держать!

Эрик невыносим. Как бы я хотела вбить в его тупую голову, что людей нельзя использовать втёмную! Но даже не надеюсь, что дойдет, он всегда добивался полного подчинения. Вспоминаю про еду и решаю разрядить обстановку. Эрик соглашается на чай из его же термоса, я протягиваю ему стакан, и приятный аромат трав плывет по салону. Вскрываю один из сухих пайков и нетерпеливо запускаю ложку в лоток с говядиной и овощами. Еда холодная, но такая вкусная, сочная, сытная, я сейчас замурлыкаю от удовольствия! Открываю ещё и печеночный паштет — нежный, соленый, прекрасный — и ем из обоих лотков по очереди. Пока Райан сидит позади Эрика, снимать с него наручники никто не собирается, но ведь ему тоже надо поесть! Пытаюсь угостить его сухими хлебцами и сладким ягодно-злаковым батончиком. Но Райан не желает есть из моих рук, а Эрик ворчит, что наша возня ему мешает и у «моего блохастого друга» скоро будет возможность поесть по-нормальному. Внезапно Эрик глушит мотор, оборачивается и оценивающе смотрит на Райана.

— Вонючка, может, ты случайно умеешь водить машину? Хотя нет, откуда тебе!

— Случайно умею, — негромко, подчёркнуто мягко отвечает изгой.

— Его зовут Райан! — одновременно встреваю я.

— И насколько плохо ты водишь?

— Нууу…

— Где газ-тормоз, знаешь? Лево и право отличаешь?

Райан сдержанно кивает. Эрик выпрыгивает из машины и скрывается в темноте. Откуда-то сзади приближается тусклый свет одной фары, слышится простуженное урчание мотора. Грузовик объезжает нашу машину и встаёт впереди.

— Да это же машина Упыря! — узнаю я.

— У этого твоего монстра — фонарь Упыря, лестница Упыря. Ничего удивительного, — комментирует Райан.

Эрик закрепляет буксировочный трос под бамперами джипа и грузовика, велит мне пересесть в грузовик, долго инструктирует Райана, потом тоже забирается в грузовик.

— Эрик, а где Упырь?

— Откуда я знаю! Я не нанимался за ним присматривать!

— А всё-таки?! Ты ведь забрал у него машину!

— Он был только рад помочь Бесстрашию! Тебе не все равно? Когда мы с Упырем расстались, он был жив и здоров!

Голос Эрика звучит честно, но я чувствую подвох, но возразить нечего. Видимо, Эрик выгнал Упыря из машины и отправил обратно в город пешком? Жёстко, но Упырь это заслужил!

— А почему ты решил доверить Райану свой джип?

— Ну не тебе же, — резонно отвечает Эрик. — Угнать его он не сможет, я все на совесть привязал. Во-вторых, когда он доедет с нами до пункта дезактивации — получит санобработку. В-третьих, я одну схему продумываю… Короче, не соскочит твой приятель. А теперь выкладывай, что с тобой было в эти дни. Что натворила, кто нападал, как защищалась — все рассказывай.

И я рассказываю, поначалу сухо и неохотно. Пытаюсь отвлечь его рассказом о работе сталкеров в бункере. Но Эрик против воли вытаскивает из меня все воспоминания, от технических подробностей драк до того, чем я питалась в гетто. Я вываливаю на него все свои невесёлые приключения, он смолит сигарету за сигаретой и молчит. Когда я решаюсь рассказать об убийстве изгоев, что пытались меня изнасиловать, Эрика прорывает. Он заявляет, что я бестолковая, самоуверенная выскочка и мне необыкновенно повезло. Выражает уверенность, что из меня не получится даже путного изгоя. Говорит, что нормальные люди не спят в гетто, даже в патрульном джипе, когда под боком автомат, а рядом — напарник. Обещает, что из Бесстрашия я теперь выйду только с ним. Клянётся, что даст самую унизительную и скучную — то есть мирную и безопасную — работу кладовщицы или уборщицы. Может, он в чем-то и прав, но все равно обидно!

— А чего ты возмущаешься, будто случилось невесть что! Меня и в Бесстрашии пытались убить, и ничего!

Рассказываю, как меня пытались сбросить в Пропасть. Кажется, это было несколько жизней назад, столько произошло с того дня. Эрик возмущается, с какой стати я не поставила его в известность и почему он узнает о таких вещах последним. «Потому что не умеешь работать с личным составом», — мстительно думаю я.

Ближе к городу появляется связь. Несмотря на позднее время, Эрик достает коммуникатор и раздает задания. Вызывает в пункт дезактивации и дезинфекции Дока, техников и завхоза. Предупреждает, что будут трое облученных, из них двое раненых. Какую-то добрую душу Эрик озадачивает просьбой закинуть еды в его холодильник.

В пункте дезактивации нас уже ждут. Док, как обычно, встрепанный, но выглядит бодрым и собранным, хотя его дёрнули на выезд глубокой ночью. Невысокий жилистый дядька с ног до головы в фенечках и заклёпках — завхоз. Двое незнакомых парней — техники. Бесстрашные расступаются, и из-за их спин показывается Макс. Вот уж кого я не рада видеть!

— А он-то здесь зачем? — тихонько возмущаюсь я.

— Ничего, прорвёмся!

Эрик предупреждает, чтобы ни в коем случае не проболталась, что сама сбежала из Бесстрашия, велит придерживаться его версии о наказании. «А если что — просто молчи с умным видом! Или посылай всех ко мне!» А ведь верно, если бы он это не придумал — кто бы позволил мне вернуться! На радостях чмокаю Эрика в небритую щеку, он вздрагивает — «давай позже!» Он загоняет грузовик на площадку для обработки транспорта, рядом Райан криво паркует джип.

— Макс, зря они тебя подняли среди ночи, — вежливо говорит Эрик.

— Ничего, у меня все равно бессонница из-за ваших выходок! — ядовито отвечает Макс. — Докладывай!

Эрик коротко докладывает, что у изгоев конфискован груз дефицитного оборудования, самое ценное — беспилотник с видеокамерой. Завхоз хромает к грузовику, лезет в кузов, хвалит того, кто накрыл оборудование несколькими слоями металлизированной ткани.

— А вонючку зачем притащил? — брезгливо спрашивает Макс. — Оставил бы за Стеной! — Райан зло зыркает на него, но огрызаться не смеет.

— Пригодится. Его тоже на санобработку, — отвечает Эрик. У меня замирает сердце — сейчас Док тоже откажется помогать Райану! Но все воспринимают распоряжение Эрика как должное.

Техники роются в добыче Упыря, измеряют уровень радиации и начинают дезактивацию. Док, вооруженный вторым дозиметром, осматривает нас. Самое сильное излучение — от меня. Эрик косится на меня и многозначительно молчит. Вода уже нагрелась, Док выдает нам довольно жёсткие щетки и мыло («Мойтесь как можно тщательнее, не оставляйте ни малейших загрязнений!») и отправляет в душ.

До чего же классно мыться горячей водой! Я таю от удовольствия под тёплыми струями и запеваю песню про троих Бесстрашных, верных товарищей. Потом следующую — про Искреннего, Эрудита и Альтруиста, которые нашли в Дружелюбии волшебные грибы. В Отречении меня бы лишили ужина за нее, но в Бесстрашии эта песня считается почти приличной.

— Трис, ты там делом занимаешься или что? — рычит Эрик из кабинки справа.

— Трис, если будешь светиться — отправлю перемываться! — вторит Док. Только у Райана нет ко мне претензий, он тихо смеётся из кабинки слева.

Эрик выходит из душа чисто выбритым и выглядит уже не таким замученным. А Райан и вовсе смотрится помолодевшим. Радиоактивной пыли на нас больше нет, и уровень излучения падает до допустимого. Док делает нам с Эриком перевязки, потом долго всех осматривает. Берет у нас кровь на анализ, загружает в портативный анализатор, и он тут же выдает распечатки. Показателями Эрика Док откровенно недоволен и отчитывает его за нарушение рекомендаций. А вот мой анализ Доку нравится больше, он бодро улыбается и убедительно заявляет: «Ну что же, бывало и хуже! Будем наблюдать, посмотрим на динамику!» Ну и хорошо, значит, можно больше не думать о здоровье. Райан жмется к обогревателю, ему явно неуютно среди Бесстрашных. Я встаю рядом и пытаюсь его подбодрить. Заодно исподтишка любуюсь Эриком. Он самый красивый в Бесстрашии, хочется подойти к нему поближе, дотронуться, обнять. Если бы он ещё перестал смотреть на меня с таким выражением!.. Ну, так, будто я — один сплошной косяк и меня нужно исправлять с ног до головы. Мой ненаглядный разговаривает с Доком — не иначе как пытается отвлечь его от своего безответственного поведения. Док показывает Эрику какие-то цифры в моих анализах, тот смотрит в них с таким видом, будто ему все понятно. До меня долетают слова «какой прогноз?», «сколько будет скрытый период?» Не хочу их слушать. Док — перестраховщик, а Эрик любит придираться, характер такой. Переживать из-за них — себе дороже. Док же сказал, что все хорошо, и мне этого достаточно. Подумаешь, сердце лупит как сумасшедшее, это из-за горячего душа. А слабость — эка невидаль, просто день был тяжёлый. Отьемся, отосплюсь и буду как новенькая. Эрик оставляет Дока в покое, и мы — все трое — получаем по несколько уколов и по гигабайту нудных рекомендаций.

В «чистой» зоне проверенное оборудование разложено на большом столе, места почти не осталось, а техники приносят все новые вещи. Макс и завхоз увлеченно обсуждают, как привести дрон в рабочее состояние. Завхоз клянётся, что достаточно подзарядить аккумулятор — и можно начинать разведку! Хоть завтра! Все отряды афракционеров будут как на ладони, а если взяться умеючи — они накроют логово Эвелин! Черные глаза Макса горят азартом, как у мальчишки, получившего в подарок велосипед. Когда мы входим, он пожимает Эрику руку и говорит, что он неплохо поработал.

— Не только я. Это Трис навела, я только конфисковал.

— Молодцы, ребята, здесь столько дефицита! Системники годные, провода в прекрасном состоянии! А скажи-ка, деточка, — обращается завхоз ко мне, — вы все вывезли?

— Деточку зовут миссис Коултер, — перебивает Эрик. — Нет, вывезли не все, но она больше туда не поедет.

— Я могу съездить в бункер ещё раз, — вдруг подаёт голос Райан. Бесстрашные поворачивают головы в его сторону, на лицах — презрение.

— Может, — подтверждает Эрик. — Дорогу знает, водит осторожно, инструктаж я ему лично провел.

— Зачем нам это недоразумение, когда есть Упырь? — морщится Макс.

— Упырь больше не будет работать, — как ни в чем не бывало объясняет Эрик. — А нам давно было пора навести порядок у сталкеров! Меня не устраивает, что они шляются по всему штату и носят в Чикаго заразу!

Эрик предлагает давать Райану для рейдов грузовик Упыря с условием, что он возьмёт на себя западное направление — в остальных местах справляется наша разведка — и все найденное будет продавать Бесстрашию. Никакой Эрудиции и Искренности! А ещё после каждой поездки Райан должен будет приезжать на пункт дезактивации и проходить обработку. Завхоз громко возмущается, размахивает кулаками и звенит всеми цепями и серьгами. Как это — доверить машину изгою? Снабжать его этанолом и радиопротекторами?! Может, ему ещё и защитный комбинезон выдать?! Да это же несанкционированная помощь изгоям! Но Макс принимает сторону Эрика.

— Не строй из себя невинность, тебе не идёт! Можно подумать, ты никогда не вел дел с Упырем!

Завхоз замолкает.

— Сталкеры всегда были и будут, без них Чикаго окончательно деградирует. И во всех фракциях это понимают. Не шуми.

— Но не отдавать же ему грузовик! Прекрасная машина, ещё тридцать лет пробегает!..

— А ты хочешь гонять на запад кого-то из наших? — фыркает Макс. — Или, может, сам будешь туда ездить? Ни одна машина не стоит здоровья Бесстрашных, для этого изгои есть!

То, что Макс говорит, это ужасно. Дискриминация в действии! Но Райана интересует только еда и прочие материальные блага. Он начинает торговаться с Бесстрашными, но я перебиваю:

— Ты не обязан соглашаться, если не хочешь! Это же опасно, ты сам рассказывал!

— Трис, малышка, можно мы попробуем разобраться сами? Не возражаешь? — приторно-сладким голосом спрашивает Макс. Ой, зря я влезла… Эрик берет меня за руку, притягивает ближе к себе и заслоняет от Макса.

— Ни за что не откажусь, это мой ШАНС! — отвечает Райан. Он расцветает на глазах — приосанился, причесал нестриженые лохмы, а его янтарные глаза отсвечивают золотом. Сколько он продержится на опасной работе? Ведь недаром Бесстрашные не хотят сами ездить на запад! А изгоя не жалко — расходный материал, погибнет этот, найдется другой…

Райан улыбается и говорит мне то, что понятно только нам двоим:

— О печёной свекле теперь можно забыть, переходим на мясо!

* * *

Наконец торг закончен, и Бесстрашие официально обзаводится собственным сталкером. Довольный Райан скрывается в холодной темноте осенней ночи. Эрик и завхоз меняются ключами от машин — джип Эрика нужно обработать, а нам пора в Бесстрашие. Мы с Эриком садимся в черный минивэн завхоза. Кажется, о нас все забыли. Мы одновременно тянемся друг к другу, Эрик кладет руку мне на колено, между нами торчит рычаг переключения скоростей, но мне все равно, я даже успеваю подумать, каково это — заниматься любовью в машине, Эрик, наверно, знает…

Наши губы почти соприкасаются, когда с громким щелчком открывается задняя дверь.

— Не помешал? — жизнерадостно спрашивает Макс и плюхается на заднее сиденье. — Эрик, подбросишь до Бесстрашия? И Дока заодно! У завхоза и техников ещё много работы, а нам с Доком пора по кроватям!

Эрик отодвигается от меня, убирает руки, молча бросает на Макса убийственный взгляд. Гремит вторая задняя дверь, и к Максу присоединяется усталый Док в обнимку с портативным анализатором.

Позади дорога до Бесстрашия и болтовня дежурного на входе. Макс и Док разбегаются по своим норам. Бесстрашие, как обычно, не спит. Навстречу попадается то какой-нибудь бухой Бесстрашный, то парочка, которой приспичило пообжиматься прямо в коридоре, благо здесь достаточно темных закоулков. Мне очень хочется дотронуться до Эрика, но только не здесь, не под камерами, да ещё и народ то и дело шляется туда-сюда! Эрик тоже настроен не слишком романтично, никаких там порывов страсти и всякого такого. Мы быстро идём в сторону его квартиру, держимся за руки, и больше ничего. Не замечала раньше за Эриком такой скромности. Может, он уже перехотел. И вообще ему давно спать пора, насколько я поняла из ворчания Макса, Эрик был ранен гораздо тяжелее, чем я.

Лидерская квартира гостеприимно распахивает перед нами дверь. Эрик берет «лентяйку» с полки у входа, зажигает свет и поворачивается ко мне.

Нисколько он не расхотел. Он берет меня талию и притягивает поближе. Я и не знала, что так по нему соскучилась! Эрик приглаживает мои волосы, пропускает их между пальцами. Вторая его рука, большая и горячая, накрывает мою грудь…

Мигает освещение, оно вечно выходит из строя, и на какой-то миг я не вижу лица Эрика, только темный силуэт. Это срабатывает как триггер — в мозгу взрывается непрошенное, отвратительное воспоминание: неверный, мерцающий свет костра, резкие черные тени, руки изгоя-насильника, шарящие по моему телу! Я резко шарахаюсь от Эрика, стряхиваю его руки, вжимаюсь в стену, пытаюсь съежиться в собственной коже. Повезло Эрику, что после дезактивации я вернула ему ножи!

— Ты что? — он настороженно смотрит на меня, ближе не подходит. Тяжело вздыхает: — Боишься? Я же вроде ничего такого…

— Извини, — я понемногу отхожу. — Ты не виноват, это так… привет из прошлого.

— Сейчас я налью тебе выпить, — информирует Эрик ровным, спокойным голосом, — хотя нет, лучше реланиум, все страхи как рукой снимет, и пойдешь спать.

Эрик отворачивается, но я не даю ему уйти — протягиваю руку и беру его за локоть.

— Нечего разговаривать со мной, как с чокнутой! Я тебя не боюсь.

— Да что ты, — недоверчиво хмыкает он. Но больше не рвется уйти, чтобы найти для меня очередную таблетку. Я медленно придвигаюсь ближе, кладу голову Эрику на плечо, прислушиваюсь к своим ощущениям. Эрик замечательно пахнет — горечь табачного дыма и солоноватый вкусный запах его кожи, слабый после санобработки, но узнаваемый. Поднимаюсь на носочки и трусь щекой о его щеку.

— Только не тебя. Знаешь, в моем рейтинге злодеев ты даже не в первой десятке!

— Вот радость-то, — ворчит Сокровище. — Это ты сейчас подколоть меня пытаешься?

Обмениваясь колкостями, мы перемещаемся в спальню. Эрик садится на край кровати, ставит меня между расставленными коленями и принимается освобождать от одежды. И так ловко справляется, что я сразу нахожу новый повод для тревоги. Эрик, наверно, думает, будто я уже опытная, двое бывших — это не так уж мало. Но я-то понятия не имею про все эти постельные штучки! Эрик ясно говорил, что хочет меня поиметь, он столько сил положил, чтобы вытащить меня из бункера, но пройдет несколько минут — и он поймет, какая я лохушка!.. Жарко краснею, чувствую себя как на экзамене, надо это срочно прекратить. Присаживаюсь к Эрику на колено и чувствую его возбуждение. Как бы так сделать, чтобы он кончил поскорее, он, наверное, сразу отключится — такой был тяжёлый день, а он ещё не выздоровел… А остальное, все эти обнимашки, когда-нибудь потом. Целую Эрика в губы, нежно провожу пальцами вдоль ширинки его джинсов. Эрик судорожно вдыхает, подаётся навстречу, перехватывает мою смелую руку, заводит мне за спину и говорит почти то же, что в машине:

— Не спеши. А то все кончится гораздо быстрее, чем тебе надо.

— Откуда ты знаешь, как мне надо!

Эрик ласково проводит рукой по моему животу, чувствую себя совсем беззащитной, трусы — единственное, что на мне осталось из одежды, его пальцы уже гладят меня между ног…

— Вот видишь, ты ещё нисколько не завелась, а торопишься зачем-то!

Я провалила какую-то очередную проверку. Вот как он понял, что я «не завелась»? Неужели это настолько бросается в глаза?..

Эрик гладит меня вдоль спины, целует в шею, в ключицу, но между поцелуями успевает поучать:

— Не спеши. У нас вся жизнь впереди. Не дергайся. Все будет хорошо! И вообще не думай! — он зарывается лицом в мою грудь.

— Ты ещё скажи «не мешай»!

— Угу, — подтверждает Сокровище, не отрываясь от своего занятия. — Не мешай.

Кажется, я рано начала звать Эрика Сокровищем! Тяну его за светлые волосы на макушке, заставляя поднять голову.

— А ты перестань играть в Лидера!

Кусаю его за щеку — не сильно, самую малость, только чтобы показать, что я недовольна. «Не мешай», вот наглец! Тяну кверху край его черной футболки и командую: «Снимай!» Эрик ехидно щурится, но подчиняется охотно. Я мягко толкаю его вниз, на кровать, усаживаюсь на него сверху, любуюсь стальными мышцами. Черный геометрический узор на шее виден только слева, справа его закрывает марлевая наклейка. Когда Эрик выздоровеет, шрам будет нарушать симметрию. Наклоняюсь ниже и тихонько целую его в шею со здоровой стороны. Провожу рукой по мощному прессу, дразню, водя пальцем вдоль пояса джинсов.

— Вот здесь самое место для моего автографа! А вот тут… — веду ладошкой выше, под его ребрами, — напишу «это моё»!

Эрик смеётся, да так искренне и заразительно, что мне тоже становится смешно. До чего же он милый, когда в хорошем настроении!

— Ну ты даёшь! Все Убогие такие затейницы? И какие фантазии у тебя дальше будут?

С другими фантазиями у меня пока слабо, не придумала ещё, и я на минуту теряюсь. Эрик пользуется этим, чтобы перехватить инициативу. Только что я сидела на нем верхом — и уже распластана на широкой кровати, а Эрик прижимает меня сверху, опирается на локоть, чтобы его вес не мешал мне дышать. Так классно чувствовать его тяжесть, сейчас я уж точно в безопасности! Обнимаю его и стараюсь прижать как можно крепче.

— Расскажи, как тебе больше нравится, — просит он.

Что?.. Ну, я знаю пару способов, научилась в прошлые разы, но не сказать, чтобы они мне сильно понравились… Надо срочно что-то соврать, но вроде Эрик видит по каким-то непонятным признакам, нравится мне или нет…

Видимо, все мои эмоции отражаются на лице.

— Ну окей, — хмыкает Эрик, — если стесняешься говорить, покажи!

Сейчас я облажаюсь, и это катастрофа того же масштаба, что и спалиться на дивергенции! Разжимаю объятья, прикрываю руками грудь и неохотно сознаюсь:

— Откуда я знаю!..

Зажмурившись, жду от Эрика какую-нибудь саркастичную гадость на тему моих бывших или воспитания в Отречении. Но он отвечает совсем не обидно:

— Подумаешь, проблема, сейчас сам узнаю.

И он — удивительное дело! — и правда «узнает сам». Ни за что никому не расскажу, что Эрик со мной сделал, даже Кристине. Если без подробностей — оказалось, что у меня есть такие чувствительные места… я и не представляла, что мое тело способно на такие ощущения. Я будто взрываюсь изнутри. А потом мне наконец-то удается сделать Эрику хорошо. Мы лежим, прижавшись друг к другу, усталые и довольные. У меня возникает дурацкая мысль: вот для этого я и перешла в Бесстрашие — получать от Эрика ласку, принимать его в себя и чувствовать, как он кончает. И какая разница, хорошие мы или плохие, что я ещё не умею и насколько у Эрика скверный характер. Сегодня у нас все получилось.

Вдруг я вспоминаю страшно важную вещь. Как же я не подумала, с этого надо было начинать!

— Эрик! Я забыла тебе напомнить! Про это… ну, ты знаешь… про презерватив!

— За кого ты меня принимаешь? — холодно интересуется Эрик. Я опускаю глаза и вижу, что он снимает презерватив, использованный как положено, и прячет в кулаке. Даже здесь он оказался умнее и подумал на шаг вперёд… Молча вздыхаю.

— А если бы ты не ломанулась в радиоактивную зону — мы бы уже сегодня могли трахаться без резинок, — ворчит он. И как это понимать — от меня сплошной дискомфорт? Или мне предлагают забеременеть? Или даже не предлагают, он опять все решил за меня?

— Вылезай из постели. Будешь выполнять супружеский долг.

— В смысле?..

— Пожевать, говорю, сделай.

— А самому слабо? Не царское это дело? — сержусь я.

— Сам я, знаешь ли, много лет себе готовил. Твоя очередь.

— Я Бесстрашная, а не повариха! И вы не учили готовить на инициации!

Но Эрик молча кивает в сторону кухни и скрывается в ванной.

Натюрморт в лидерском холодильнике стал гораздо живописнее с тех пор, как я его опустошила. Темно-красные стейки, бело-розовый фарш, огромная серебристая туша неизвестной рыбы, серо-коричневый кусок мяса, завёрнутый в фольгу… А кто-нибудь помнит, что я до восемнадцати лет мясо видела только издали? Не говоря о том, чтобы готовить? Чешу в затылке, наконец достаю бекон, майонез, сыр и помидоры. Сделаю горячие бутерброды. Эрик, вернувшийся из ванной, отнимает бекон и заменяет его на варёную телятину, помидоры и майонез просто убирает, сыр с ворчанием разрешает оставить. Спрашивает, чем я слушала, когда Док ставил мне диагноз «острый гастрит» и умолял поберечь желудок. Мне неловко готовить голышом, хочется чем-то прикрыться. К счастью, на крючке на кухонной двери висит плотный черный фартук, его и надеваю. Фартук оказывается таким большим, что закрывает меня от ключиц до колен. А что, почти одежда.

Эрик пристраивается на краешке обеденного стола и молча наблюдает. Сначала я собираюсь нарочно приготовить гадость — пересолить и пересушить в микроволновке, а если получится — спалить. Но после голодания в гетто не поднимается рука портить продукты. Эрик как-то странно смотрит на мои руки. Проголодался, мой сладкий? Значит, заслужил немного издёвки! Подразню-ка я его — буду готовить как можно медленнее! Я неторопливо, изящно отрезаю очередной ломтик мяса. Нежно беру его кончиками пальцев, укладываю на хлеб. Тяну время, как только могу — то переминаюсь с ноги на ногу, то поправляю волосы. Не спеша наклоняюсь вперёд, тянусь за сыром, прогибаюсь в пояснице. Поворачиваю голову и хитро смотрю на Эрика. Пусть только попробует возмутиться, я ведь предупредила, что не умею готовить!

Он подходит сзади, отнимает у меня нож, бросает его на пол и запускает руки под мой фартук.

* * *

Бутерброды всё-таки приходится доделать, и мы берём их в комнату. Пока едим, Эрик включает компьютер и показывает папки, в которые мне можно заходить. Я спрашиваю, нет ли там чего секретного, только для командиров, и он успокаивает — секретные данные зашифрованы так, что мне ни за что не залезть в его файлы. Его коллекция музыки впечатляет. А вот книги оказываются слишком сложными — какие-то Макиавелли, бусидо… Нет, до этого я дорасту лет через двадцать. И я с робкой улыбкой прошу показать мне что-нибудь другое, поинтереснее. Эрик сознается, что уже думал об этом. Но нет, он покажет, где лежит оружие, только когда поверит, что я ничего не натворю. Оружие — это прекрасно, но не то, что мне сейчас нужно, объясняю я и застенчиво смотрю на его член. На этот раз Эрик понимает правильно и покорно стягивает трусы. Послушный Эрик — это так мило и сексуально, но его послушание заканчивается, не успев толком начаться. Меня напористо целуют, кусают, переворачивают со спины на живот и обратно, переносят в спальню… Под конец я просто теряю связь с реальностью. Удовольствие делает меня заторможенной и расслабленной, как медуза на песке. Рана от ножа Зака на моей руке снова кровит, повязка сбилась во время секса и пропиталась кровью. Но приводить ее в порядок лень, и так сойдёт. Я лениво, медленно глажу лежащего рядом Эрика, мысли тоже ленивые. Знала бы, что он такой хороший — сдалась бы гораздо раньше…

— И долго ты собираешься меня тискать? — вдруг звучит его ехидный низкий голос. Потрясенная, я не нахожусь с ответом.

— Я не плюшевый мишка, — заявляет Эрик, убирает теплую, тяжёлую руку с моего бока и отворачивается.

Как я могла забыть, что этот хищник больно кусает! Почему мне вздумалось искать в Эрике тонкую одинокую душу, разве я забыла, с кем имею дело! Как он холодно и жёстко поставил меня на место, меня готовы терпеть только ради и во время секса, а остальное ему без надобности! Хочу насмешливо ответить «как скажешь», но не могу сказать ни слова, боюсь расплакаться вслух. Поэтому просто поднимаюсь с постели. Хочет, чтобы я оставила его в покое — обеспечу. Посплю на диване. Раненая рука напоминает о себе болью, и мне приходит идея получше. Пойду-ка я к Доку, попрошу сделать перевязку, да потщательней. И подольше. Подбираю в изножье кровати свою футболку, влезаю в нее, пытаюсь вспомнить, куда дела джинсы.

Позади меня Эрик щелкает пультом, включая свет.

— Куда тебя понесло?

Стою спиной к нему, глотая слезы.

— Что на этот раз?!

Мой лифчик остался на тумбочке, за ним пришлось бы идти обратно в сторону Эрика, проще не надевать. Джинсы валяются на полу у входа, наклоняюсь за ними. Надо бы объяснить, куда я собираюсь, и поязвительней — пусть не думает, что весь мир вращается вокруг него. Но по-прежнему боюсь разреветься.

Эрик скидывает одеяло, поднимается.

— Ты же обещала больше не сбегать! Ты мне слово дала!!!

Смутно понимаю, что уход среди ночи без объяснений, да ещё без нижнего белья выглядит как наглое нарушение нашего договора. Опять я у Эрика виновата, а ведь он сам меня спровоцировал! И мое хилое самообладание даёт трещину.

— Я устала от твоих выходок! — ору я сквозь слезы, швыряю на пол так и не надетые джинсы. — У тебя семь пятниц на неделе — то хочешь, то не хочешь, то ни на шаг от тебя нельзя, то тебе все это на хрен не нужно! У тебя настроение меняется вот так вот! — показываю в воздухе огромный зигзаг. — Это ты скажи, что с тобой не так!

Эрик молча хмурится.

— Вот что, дорогой мой, — зло говорю я, показывая кавычки, и вытираю слезы. — Ты — бесчувственный засранец! Раз в жизни скажи честно, что тебе от меня надо и что с тобой делать!

— Не лезь в душу, — рычит он. — Не усложняй! Херня все это.

Пренебрежительная усмешка подтверждает — да, мои чувства для него именно херня.

— Ложись в постель.

Видеть не могу этого типа!

— Я ухожу в лазарет, на перевязку. Рука разболелась.

— Никаких лазаретов! Сам перевяжу.

Эрик демонстративно забирает с тумбочки ключ от входной двери — знает, с кем имеет дело. Делает свет поярче, натягивает джинсы, прячет ключ в карман и идёт в ванную, к аптечке. Я устало плюхаюсь на край кровати.

Эрик быстро возвращается с двумя эмалированными лотками. В одном — антисептик, бинты и ещё какие-то расходники, во втором пусто. Эрик шприцом набирает из ампулы анальгетик, вводит мне в плечо. Ставит слева от меня пустой лоток, на него пристраивает раненую руку, разматывает бинт. Рана выглядит ужасно — а может, мне это кажется с непривычки? Эрик ловко убирает тампонами гной, кровь и сукровицу, ворчит что-то о дренаже, который придется завтра переставлять… такое впечатление, что он разбирается в ранах и перевязках не хуже, чем Док. До меня не сразу доходит, что мое Чудовище не нашло позы лучше, чем встать на колени. Этого не может быть! Он, наверное, не заметил. Или не подумал. А когда заметит, что сделал, на мне же и отыграется.

Наконец перевязка закончена — боль прошла, рана залита антисептиком, а плотная удобная повязка лучше прежней. Но Эрик не торопится вставать. Поднимает взгляд от перевязанной руки и пронзительно смотрит мне в глаза. Не могу понять выражение его лица, и это так нервирует, что я беру его за руки и начинаю сбивчиво извиняться.

— За что? — высокомерно спрашивает Эрик. Будто это я перед ним на коленях стою, а не наоборот.

— За то, что ударила сегодня в бункере… ну, то есть вчера, — я загибаю его крепкие пальцы. — И встречалась с другими. И

плохо о тебе думала…

— Ерунда все это. Мелочи.

Он притягивает меня ближе и тихонько, на ухо, говорит:

— Главное, больше не сбегай.

* * *

Раннее утро, столовая набита битком. Формально мое место теперь за столом Лидеров, но стоит чмокнуть Эрика в нос — и он светлеет лицом и отпускает меня к друзьям: «Ладно, иди сплетничай». Какой же он у меня хороший, понимает, что я соскучилась по девочкам! Кристина при виде меня визжит в голос, я так и не поняла, от страха или от счастья. Уилл роняет вилку, но Эрудитское воспитание берет верх, и он выдает вежливое приветствие. Ал кисло улыбается и встаёт из-за стола, не дозавтракав.

— У тебя совесть есть? — звучит сзади недовольное контральто, и мою шею сдавливают удушающим захватом.

— Отпусти!.. Стерва!.. — сиплю я, и Молли разжимает руку. Я сажусь между Кристиной и Гадюкой, и друзья забрасывают меня вопросами.

Выясняется, что о моем исчезновении ходили самые разные слухи. Фор, говорят, был уверен, что Эрик ловко избавился от навязанной жены. Над этой версией все смеются — новички не верят в наш принудительный брак, но я подтверждаю, что это чистая правда. На этих словах Гадюка почему-то давится кофе, и я дружески бью ее по спине. Потом Шона пересказывает слух, пущенный Эриком — что меня отправили в гетто в наказание. Я вяло мямлю, что примерно так и было. Дружный хор новичков громко возмущается, какой же Эрик гад и козел. Я пытаюсь его защитить, но с недосыпа не могу придумать, за что же была «наказана». Тогда Кристина со всем темпераментом бывшей Искренней обвиняет меня в бесхарактерности, самоедстве, виктимблейминге самой себя и ещё какой-то фигне. Я даже не пытаюсь разобраться в потоке ее психологической мудрости и просто заявляю, что она мается дурью.

— Трис, хорош гнать!

— Нам-то ты можешь рассказать!

На меня с одинаковым жгучим интересом смотрят две пары черных глаз. Подключилась тяжёлая артиллерия — братья Педрады.

— Не вопрос, сознаюсь в два счета, только скажи, в чем! — я закончила с яичницей и увлеченно принимаюсь за пирожное, но на душе скребут кошки. Неужели Юрайя и Зик все же заметили меня во время ограбления?

— Лажа это все, про наказание, Эрик ничего не делает просто так! Ты должна была кого-то ликвидировать в гетто, верно? — смуглое лицо Юрайи аж светится от любопытства.

— А я думаю, ты пыталась внедриться к афракционерам! — перебивает Зик и откусывает гамбургер. — Скажи, что я прав, мы поспорили на деньги!

— Трис, похвастайся, сколько на тебе трупов?

— Вам бы допросы вести! — завожусь я и отталкиваю тарелку. — Не было никаких трупов, вы все выдумали!

Педрады многозначительно переглядываются.

— Не нервничай, — Уилл подкладывает мне на тарелку второе пирожное.

— Трис, я же вижу, что ты врешь, — мягко говорит Кристина. — Можешь держать при себе свои секреты, но если тебе вдруг понадобится выговориться…

— Как бы я хотела быть мелкой и изворотливой, как ты, — признается мне Молли.

— Я тоже, — заявляет Юрайя. — Вон какое хитрое задание тебе дали, а ведь ты ещё даже не прошла инициацию! А я так и проторчу всю жизнь в патрульной службе!

— Как же я по вам по всем соскучилась!

— Миссис Коултер, вас можно поздравить с возвращением? — раздается сзади резкий голос. Питер. Я оборачиваюсь.

— Отвали, — вступается Уилл.

— Разве я сказал что-то обидное? — деланно удивляется Питер. Глаза у него злющие, от фальшиво-сладких интонаций сводит зубы. — Трис, может, замолвишь за меня словечко перед Лидером? Товарищам ведь надо помогать, согласна?

За спиной Питера маячит Дрю. Этот молчит, но отвращение на его лице яснее всяких слов. Ложка дегтя в бочке меда, без нее в Бесстрашии никак!

* * *

— Сегодня будет расширенная симуляция, — сухо объясняет Фор. — Ты пропустила много тренировок, нужно уточнить общее количество и типы твоих страхов. Поэтому, если ты не преодолеешь страх за десять минут, я буду принудительно переключать тебя на следующий.

— Хорошо, — покладисто отвечаю я сажусь в кресло у монитора. Фор явно не в настроении, ну да ладно, имеет право.

Фор как в воду смотрел, когда интересовался числом моих страхов. За дни, проведенные в гетто, я, кажется, повзрослела лет на десять. А вместе со мною изменились и страхи. В симуляции больше нет ни ворон, ни огня, ни воды. Страх голода и страх одиночества проявляются очень похожими галлюцинациями — я одна в опустевшем Чикаго и мучительно ищу еду и своих. Пищу удается раздобыть довольно просто, подстрелив кайманоптера. Но Бесстрашных в городе нет, я в отчаянии пытаюсь отыскать людей из других фракций, или хотя бы изгоев, хоть одного живого человека! Ничего не получается, и симуляция выбрасывает меня в следующий страх. Первое время я понимаю, что это просто тренировка, но потом грань между реальностью и галлюцинациями стирается. Ко мне снова тянет грязные руки Битая Рожа, а Длинный и Беззубый держат за руки и за ноги. Роженица-изгойка снова умирает, и я опять не в состоянии ей помочь. На руках у меня крохотный, худющий новорожденный малыш, покрытый кровью и слизью, он открывает ротик и никак не может закричать. Эва протыкает колесо патрульной машины, один Бесстрашный бьёт ее в лицо, второй надевает наручники. Я прихожу навестить семью Эвы и никого не застаю в живых — у порога спотыкаюсь об истощенное тело тёти, с ужасом заглядываю в остекленевшие глаза бабки, рядом высохшие тела мальчишек… Я снова оказываюсь в бункере, пытаюсь забраться по отвесной стене, ломаю ногти, кровь течет с кончиков пальцев. Мне хочется исчезнуть, только бы перестать чувствовать боль и отчаяние, но кошмары не заканчиваются. Зак разделывает большой кусок мяса тем же ножом, которым меня порезал, и мечтательно рассказывает, как вкусна человечина. Райан заблудился на радиоактивной территории, он лежит без сознания на безжизненной земле, обожжённая кожа покраснела…

Последний страх — самый душераздирающий. Я — афракционер, у меня в руках винтовка, наш отряд ведёт перестрелку с Бесстрашными. Далеко передо мной возникает высокий черный силуэт, быстро ловлю его в прицел и попадаю, кто-то рядом хвалит — мол, хорошая работа, а я осознаю, что у врага светлые волосы…

Я кричу так, что в зданиях вокруг бьются окна. Изо всех сил бегу к лежащему Бесстрашному, падаю на четвереньки, вижу знакомые полосы татуировки на шее. Эрик! Из-под его тела медленно-медленно вытекает черная кровь. Я заливаюсь слезами и никак не могу вспомнить, где щупают пульс…

— Трис! Очнись! Трис!

Меня трясут за плечи и легонько хлопают по щекам. Я с трудом прихожу в себя, вижу знакомые обшарпанные стены и хмурого Фора.

— Я очень недоволен твоими сегодняшними результатами, — сдержанно говорит Фор.

Меня трясет, я пытаюсь вытереть слезы, но они продолжают литься сплошным потоком. Сейчас Фор закончит с нравоучениями — тут же побегу к Эрику, мне позарез надо увидеть, что с ним все в порядке!

— Десять новых страхов, ДЕСЯТЬ! Ты не в состоянии с ними справиться — и это за неделю до инициации! — Фор раздражённо швыряет на стол блокнот с записями. — А ведь ты была лучшей на психологическом этапе в этом году! Ты хоть понимаешь, что Эрик с тобой сделал?!

Слушаю Фора вполуха. Что он от меня хочет, спрашивается? Страхи? Не способна справиться? Будто я сама не вижу!

— Трис, я уже сто раз видел, как Эрик ломает людей. Он выкинул тебя в гетто, это беспрецедентное нарушение правил! Он подверг твою жизнь опасности, расшатал твою психику, ты не пройдешь инициацию с такими страхами, поверь моему опыту! Этот садист не заслужил, чтобы ты за него боялась! У тебя просто стокгольмский синдром, но как только ты признаешь, что Эрик разрушает твою жизнь…

— Прекрати.

От злости я перестаю плакать. Фор меняет пластинку.

— Я так за тебя волновался! Когда ты пропала, я сразу же пошел к Максу, я сделал все возможное, чтобы инициировать расследование...

— Фор, я очень ценю, что ты беспокоился, но не стоило! Верю, что ты хочешь как лучше, но я сама разберусь!

— Ты не сможешь без посторонней помощи!

Тут очень кстати открывается дверь.

— Вы уже закончили? — басит Эрик. Видит мое красное зареванное лицо, недовольного Фора, и его голос становится откровенно злым: — Убогий, ты не способен провести элементарную симуляцию?

Фор поднимается с места.

— Все хорошо, — я пытаюсь разрядить обстановку, — я уже закончила, ты за мной пришел?

— Да. Пошли, будем поднимать твое настроение.

В кабинете Эрика полно народу. Я с удивлением вижу Питера и Дрю в наручниках, к каждому приставлено по охраннику. В углу пристроилась бессловесная Киборг с ноутбуком — собственной секретарши у Эрика нет. Я сажусь, и Эрик командует:

— Начинайте.

Охранники делают парням по инъекции. Эрик начинает допрос, и Дрю и Питер наперебой рассказывают интереснейшие вещи. Это они пытались сбросить меня в Пропасть в тот вечер! Из-за места в рейтинге! Парни исходят ненавистью, захлёбываются в собственной желчи. Сыворотка правды заставляет их вывернуть душу наизнанку, и зрелище это не из приятных. Питер обзывает меня выскочкой и бездарностью. Дрю орет, что я делаю карьеру через постель и должна сдохнуть. Киборг добросовестно стучит по клавиатуре, протоколируя каждое оскорбление. Я краснею и молча выхожу из себя, это так несправедливо, я ведь не виновата, что оказалась дивергентом! Но возразить нечего — мои противоестественно высокие результаты никак не объяснить! Видели бы эти придурки мою сегодняшнюю провальную симуляцию! Машинально отмечаю, что Эрик расщедрился на сыворотку правды, а ведь дешевле было бы применить к парням, как Фор выразился, «жёсткие методы допроса». И почему это вся фракция считает Эрика садюгой и неадекватом, сейчас он поступает вполне гуманно…

— Достаточно, — обрывает Эрик. — С этой минуты Питер и Дрю отчислены из Бесстрашия. Киборг, сбацай приказ. Пошли вон оба.

— Нам нужны консервы и теплая одежда! — зло требует Дрю.

— Это для нормальных выбывших, — с холодной вежливостью объясняет Эрик. — Не для преступников. Выкиньте их за дверь, — командует он охранникам.

Питера и Дрю уводят. Обожжённая рука Киборга аккуратно кладет на стол Эрика приказ, и Киборг бесшумно уходит. Я подхожу к Эрику сзади, кладу руки ему на плечи.

— Довольна?

— Ещё как! Слушай, как ты расколол их так быстро, мне говорили, что доказать их вину нереально…

— Кто говорил?

Я неловко молчу.

— Я просмотрел записи с камер в ночь покушения. Камера на мосту была сломана. Но в коридоре, ведущем к мосту, были хорошо видны Дрю и Питер, причем у Дрю в руках было что-то темное и мягкое. Ясное дело, это был мешок, который они надели тебе на голову. А на другой записи, через полчаса, они убегали в сторону спальни новичков, уже с пустыми руками. Дальше оставалось только допросить их, и всё!

— Но, говорят, с сывороткой правды очень строго, ее используют только в крайних случаях…

— Смотря как обосновать. Покушение на жену Лидера — это и есть крайний случай!

Эрик накрывает ладонями мои пальцы.

— В следующий раз думай, к кому обращаться за помощью!

После гетто у Трис развиваются такие серьезные страхи, что преодолеть их за неделю нереально. Но психофармакология творит чудеса. Официально я заявляю, что сам буду тренировать Трис — не хочу, чтобы Фор шарил своими корявыми ручонками в ее подсознании, ей и так хреново пришлось. На самом деле мы с Трис тратим последнюю неделю обучения на подбор дозы грандаксина. Охренительная штука — снимает тревогу и страх, не вызывая заторможенности. Страхов в симуляции не становится меньше, но Трис переносит их гораздо легче, не ударяется в слезы, как с Фором. Теоретически я понимаю, что дивергент на тестировании должен демонстрировать «бесстрашное» поведение — все проблемы в симуляции решать силой. Но Трис то проходит симуляцию слишком быстро, то слишком медленно, то вдруг вытворяет какую-нибудь альтруистичную фигню! Самое сложное — не орать на неё во время тренировок, причем моя невыносимая жена имеет наглость меня же и утешать — типа, все будет хорошо! В качестве вишенки на торте на финальный тест, как обычно, заявится чертова белобрысая сука! Будет счастлива лично, мать ее, наблюдать за инициацией! По давней традиции на инициации должны быть представители чужих фракций, и Джанин — худший из возможных вариантов. Ей вечно мерещатся дивергенты. Я безуспешно ломаю башку, пытаясь придумать предлог для отказа. В итоге скрепя сердце соглашаюсь — только бы Всезнайка не заподозрила, что Бесстрашию есть что скрывать. Короче, к моменту финального тестирования новичков мне впору самому жрать транквилизаторы, да не грандаксин, а ту эрудитскую отраву, которой меня пичкали после ранения. Чесслово, в роли отморозка жилось на порядок легче!

Инициацию моя девочка проходит «на ура» — время среднее, никаких признаков дивергенции, все страхи преодолевает топорно, напролом. Джанин брезгливо морщит любопытный нос и теряет к Трис интерес. Можно выдохнуть. Теперь на мне всего лишь ответственность за дивергента с цветущим ПТСР, дремлющей лучевой болезнью и непредсказуемым поведением. Девки и так странные, а уж девка-дивергент за пределами моего понимания. Совершенно не боится выглядеть слабой. И это после всего, чему я ее учил! Трис ничего не стоит вслух заявить, что она любит меня, или извиниться. Для меня это нереально в принципе, а ей все нипочем. Она тут же косячит по новой, и я же у нее виноватым оказываюсь. Всегда знал, что моя Трис способна на всё. Опять же, она так легко показала мне свои страхи! Самый неожиданный — что она истерически боится причинить мне вред. Да мне половина Бесстрашия мечтает набить морду, и ничего! Дурацкий страх, чисто бабский, но это так… блин, трогательно, что ли. Ясен пень, свои страхи я даже обсуждать отказываюсь, но один из них Трис уже просекла и довольно бережно с ним обращается. Когда она выезжает за пределы фракции или меня отправляют за Стену, я звоню ей по десять раз на дню. И Трис терпеливо объясняет мне, как психу, снова и снова — она в порядке, она жива и здорова, напарник и оружие при ней. Я отвечаю Трис тем же — не издеваюсь, когда она без конца проверяет, достаточно ли дома еды. Утешаю, когда ей снятся кошмары про дружков-изгоев или там про извращённые способы сдохнуть. Не выношу бабские слезы, раньше мне всегда хотелось слинять, а если ревёт кто-то из подчинённых — ещё и наказать, чтоб неповадно было. Но Трис даже ревёт не так, как другие. Со мной она быстро успокаивается и обзывает меня сокровищем и всякими похожими словечками. Говорит, что со мной ей ничего не страшно. В жизни не думал, что буду кому-то сопли подтирать. Если вышибут из Лидеров, начну, блядь, карьеру воспитателя в детском саду. В Дружелюбии.

* * *

Загнать Трис на подходящую работу проще простого. Сначала я приказным тоном напоминаю, что обещал не выпускать ее за пределы фракции, и ей светит выбор из суперских должностей — посудомойки (в поварихи ее не возьмут) или завскладом. Трис так обижается, что я начинаю очковать, как бы она не нарушила наш договор. Но моя Трис — реально хорошая. Никогда не применяет все эти бабские подлые приемы — не отказывает в койке, не замолкает на три дня. И больше не сбегает. Как бы мы ни ссорились днём, к ночи всегда удается помириться. Через пару дней я «случайно» пробалтываюсь о вакансии в детективном отделе — типа, есть свободная, но я не уверен, что Трис для нее подходит. Ещё бы этой должности не было, я своими руками ее освободил — предложил Майку перевод с повышением оклада. Трис заглатывает наживку, а мне того и надо. С изгоями она не столкнется, риск для жизни на порядок меньше, чем у патрульных или в разведке. Конечно, придется шевелить мозгами, но, уверен, она справится.

* * *

Лучевую болезнь Трис тоже удается преодолеть. После периода «мнимого благополучия», о котором предупреждал Док, жахают кровотечения и проблемы с животом. Знаю, что бывают случаи гораздо тяжелее. И Доку, в принципе, доверяю. Удается обойтись без пересадки костного мозга и стерильного бокса. И все равно тошно смотреть, как у Трис то и дело кровит из носа или из десны. Как она худеет, бледнеет и отказывается от жратвы. И постоянно врёт, что чувствует себя нормально!!!

Самое херовое — что я ничего не могу сделать. Док — профи, плюс по всяким тонкостям его консультирует радиолог-Всезнайка. Нужные препараты из Эрудиции и без меня доставят. Кормить Трис силком нельзя. Даже моя кровь ей ни к чему — у нас с Трис разные группы и резус-фактор, и донором становится ее отец*. Я сую нос в результаты всех обследований Трис, извожу вопросами Дока и радиолога. Как назло, афракционеры ложатся на дно, ни одной серьезной стычки. Все подразделения ходят по струнке, в работе — сплошная рутина. Со зла я пересматриваю программу тренировок Бесстрашных — ввожу спарринги с двумя противниками одновременно. Продвинутый курс рукопашного боя имени Трис Коултер, ходячей проблемы и занозы в заднице. Одни Бесстрашные шепчут, что я вконец озверел, другие — что идея классная и давно надо было. Трис пищит, что я молодец, именно это и нужно Бесстрашным, уж она-то знает, и хорошо бы такие спарринги проводить среди новичков в следующем году, и она тоже хочет посмотреть, а при первой возможности — поучаствовать! Не знаю, смеяться или плакать. Пусть её для начала перестанет ветром сдувать, тогда и поговорим.

Но медики не даром едят свой хлеб. Малость прочухавшись, Трис возвращается на стажировку в детективный отдел, козой скачет по всем фракциям, проводя обыски и допросы. Наблюдаться ей приходится чуть ли не целый год, но в итоге моя Трис побеждает и становится ещё здоровее и красивей, чем была.

* * *

Как только утихает срач по поводу профессии Трис, разгорается новый, посерьёзнее. Моя благоверная трахает мне мозг по поводу дерьмового положения изгоев. Как я и предсказывал, ее подружка из гетто отказалась с ней общаться. Она была готова приютить и накормить Трис в роли изгойки, но Бесстрашную знать не желает. Но Трис даже это не останавливает. Для начала она пытается уболтать меня не расстреливать изгоев при ограблениях, а арестовывать. А потом использовать их на неквалифицированной работе. На меня где сядешь, там и слезешь. Не потому, что я такой гад, а потому, что заключённых придется кормить. А ещё я не верю, что изгои сгодятся хоть на что-то. Это ж потомственные дегенераты! Отдельные исключения, типа Мо, Райана и недоброй памяти Упыря, только подтверждают правило. Но Трис беспощадно вываливает на меня весь альтруизм, который накопила в Отречении. «Они хорошие!», «Изгои — тоже люди!», «Вот сам бы попробовал пожить в гетто!» Лучше бы для койки темперамент поберегла. Она так страстно спорит, что в мою башку забредает крамольная мысль — а не пропихнуть ли Трис на место Макса? Пусть бы выносила мозг гуманизмом и благотворительностью остальным Лидерам, почему я один должен мучаться. А я бы прикрывал ее зад и поддерживал в Бесстрашии железную дисциплину. Если уж играть в «доброго и злого полицейского» — лучше напарника, чем жена, не найти.

Но эту идею я тут же отбрасываю как херовую. На высокой должности проще спалиться. Да к тому же Трис ещё не доросла до того, чтоб я её слушался. То есть не «ещё», а никогда не дорастет.

Трис потихоньку метит территорию. Я и раньше подозревал, что от баб один беспорядок. В моей ванной появляется запас прокладок, фен и какое-то супержидкое супермыло, в тумбочке — две расчёски (зачем две, на одну-то башку!), крем, ещё всякая непонятная бабская фигня… Маленькие черные тапки Трис, ремень со стальными заклёпками, побрякушки из черной кожи и серебра живут своей жизнью, сами собой перемещаются по моей берлоге и возникают там, где им ни хера не место. Как ни странно, это не раздражает. Барахло Трис на каждом шагу значит, что она и сама где-то близко и никуда не исчезнет. Я мог бы в два счета приучить Трис к порядку, но неохота. Лень. Ворчу только для проформы, когда она бросает одежду на диване или кладет документы на кухонный стол, прямо между тарелками. Это она среди новичков набралась «свободы» и никак не отучится. На самом деле я бы стерпел даже косметичку на своем столе, но Трис об этом не знает. Отрываюсь на младших по званию, ужесточая требования к порядку на рабочих местах.

Может, со стороны и не заметно, но я сам понимаю — это пиздец, во что я превращаюсь. Не успел заметить, как реально подсел на секс с Трис, на обнимашки и всякое такое. Даже думать не хочу, на что она может раскрутить меня ради очередной «дозы». Трис неслабо меня построила. Стоит рыпнуться, и у меня будет охуительное личное пространство и свободы — хоть жопой ешь, проверял уже. Вот только в комплекте со свободой идут недотрах и одиночество. Этого я нажрался под завязку, не хочу больше. Все зашло настолько далеко, что бороться с зависимостью стало себе дороже. Мы оба уже пробовали, не получилось. Трис вон вообще чуть не погибла. Раз уж мы вляпались, придется как-то с этим жить. Тупой лозунг «Бесстрашные не сдаются!» годится только для дрессировки слизняков-новеньких. Жизнь — она посложнее будет. В Бесстрашии на каждом шагу бывают ситуации, когда единственно верного решения нет, приходится выбирать из нескольких зол. Вот я и выбрал меньшее.

Одно хорошо — бывают зависимости и похуже. Знаю алкашей, которых бухло убивало за три-четыре года. А когда Трис жмется ко мне по поводу и без, когда приходит ко мне со смешными бабскими проблемами — я в два раза сильнее становлюсь. После хорошего траха и вовсе могу горы свернуть. Страшно подумать, что однажды все это может кончиться.

* * *

С тех пор как Трис у меня поселилась, к ней то и дело приходят гости. То раздолбаи Педрады, то Тори, то кто-то из молодняка. Ал по-прежнему меня боится, Кристина демонстративно обходит стороной, чему я от души рад. Не люблю слабаков. Делаю вид, будто эти молодежные посиделки меня не касаются, пока вдруг не обнаруживаю себя пьющим пиво с Уиллом и Мигелем и обсуждающим плюсы и минусы ХМ 62 и МК 4**. Из Уилла вышел неплохой патрульный, у него есть мозги в голове. А потом Носорог начинает подкатывать к Молли, и я окончательно смиряюсь, что компашка Трис будет путаться под ногами так же часто, как и мои парни.

Среди гостей-Бесстрашных то и дело мелькают две бледные, линялые тени. Тесть и тёща собственными персонами. Хоть они и важные шишки из правящей фракции, я не рвусь с ними общаться, успеется. Все, что мне может понадобиться от Убогих, можно и на Совете Фракций обсудить. К тому же у меня до сих пор зуб на Прайора, что когда-то для Трис взяли его кровь, а не мою. По идее, надо бы радоваться, что Прайор тогда попался под руку, но я не сраный Весельчак и не Убогий, чтобы всех любить. Прайор смотрит на меня с опаской, миссис Прайор — мрачно. Статус-кво меня устраивает, есть дела и поинтересней.

Однажды я заявляюсь с работы в препоганом настроении. Мы с Максом так надеялись на дрон-разведчик, но результаты хреновые. Сколько раз уже удавалось засечь с воздуха группу афракционеров, но стоило направить туда Бесстрашных — они никого не заставали. Больше нет никаких сомнений — в Бесстрашии завелсч стукач. Кто-то постоянно предупреждает афракционеров о рейдах. Мне наконец-то удается уломать Макса на тотальную проверку разведчиков и командиров, надо только дождаться поставки сыворотки правды. Требую, чтобы Макс прошел проверку наравне со всеми, и получаю нехилого пиздюля. Но показав, кто здесь главный, черномазый сукин сын соглашается с таким видом, будто делает мне охуеть какое одолжение! «Чтобы покончить с твоей паранойей раз и навсегда» — ну не мудак ли! Он ведь с самого начала знал, что я прав! Как же Макс достал своими мелкими подъебами!

Вваливаюсь домой в надежде на секс и пожрать. Трис пока ещё готовит мясо хуже, чем я, но это неважно. Но нет, на кухне расселись тесть с тёщей, перебирают бумажки и что-то жарко обсуждают. При виде меня Прайоры напрягаются и сгребают бумаги.

— Добрый вечер, Эрик, — говорит тесть. — Пожалуй, на сегодня закончим? — это уже в адрес Трис.

— Нет. Самое время рассказать Эрику. Я по-любому не хочу действовать у него за спиной!

Трис задабривает меня с помощью свиной отбивной и параллельно объясняет, какого хрена ее предки к ней зачастили. Оказывается, получив от меня от ворот поворот, моя хитрая девочка решила зайти с другой стороны. Трис, начинающий «серый кардинал», сбацала для предков доклад о положении изгоев и необходимости увеличить их пайки. Типа, основной мотив преступлений — голод, психологический портрет типичного преступника — само благородство с примесью отчаяния, рацион ужасный — Отречение не обеспечивает их белком, и изгои вынуждены ловить мутантов. Фотки пучеглазов и кайманоптеров прилагаются. И вывод — если увеличить довольствие изгоев, преступлений должно стать меньше. Самой Трис вход на Совет Фракций заказан — детективы не сталкиваются с изгоями, ее работа связана с преступлениями внутри фракций, и Трис никогда не станет экспертом по изгоям. Поэтому мои Убогие родственнички решили, что эту фигню будет продвигать тесть, теща — на подпевках.

Я отодвигаю тарелку и протягиваю руку за докладом. Батька Прайор отдаёт. Со своими документами я не стал бы работать за едой, но для Убогих и так сойдёт, они щас поймут, что никакой это не доклад, а черновик. Я уже вижу все слабые места. Перевоспитать все гетто моему ангелу не удастся. Она зря свалила статистику по ограблениям и тяжким преступлениям в одну кучу. Нет в гетто абстрактных 'преступников», они очень разные. Насчёт мотивов преступлений она крупно лоханулась — или пытается нарочно ввести Совет Фракций в заблуждение. Самые резонансные убийства, совершенные изгоями, до сих пор на слуху, и основной их мотив — ненависть к членам фракций. Поэтому Прайорам надо добиваться увеличения пайков не для всех, а для баб и малолеток — эти и правда пытаются подворовывать с отчаяния. И нужно сдобрить доклад цифрами по детской преступности, это поможет вышибить слезу у тех членов Совета, кто помягче. Черкаю в докладе свои пометки, то, что вызовет у Лидеров скепсис, вычеркиваю нахер.

Прайор приободряется и говорит, что моя помощь неоценима. Тёща щебечет, какой я замечательный. Ёб вашу мать, да это мечта всей моей жизни — чтоб Убогие самооценку почесали! Осталось закорешиться с Фором, и будет полное днище! Придвигаю тарелку с отбивной обратно и спускаю Прайоров с небес на землю. Пусть не ждут, что на Совете я выскажусь «за». Точнее, моя позиция будет зависеть от Джоанны. Если в этом году у Весельчаков будут излишки — можно и подачки увеличить, почему нет. А если жрачку снова придется экономить — ни хрена у Убогих не выйдет. Но Прайоров не проймешь. Оба, и Трис вместе с ними, светятся от счастья.

* * *

Наступает день Икс, и тесть зажигает на Совете Фракций. Его неожиданно поддерживает Джоанна — докладывает, что в этом году будет хороший урожай овощей и излишки мяса. Макс шепотом советуется со мной, и мы решаем высказаться «за» — чисто ради эксперимента. Если изгои будут жрать лучше, гетто не будет питательной средой для бойцов Эвелин. Пиздоболы и Всезнайки поднимают визг, но в итоге Итон-старший принимает решение увеличить пайки изгоев в этом году.

Кажется, мы все занимаемся хернёй. Ну да ладно, можем себе позволить. Для себя я решил, что индикатором будет Джуэл. Если она отрастит сиськи и жопу на новом пайке, да ещё своих пацанов откормит — значит, мы всё сделали правильно.

Трис визжит от восторга и кидается обниматься. Ещё бы — по сути, это ее победа. Мы спускаемся в бар, и она даже пытается вытащить меня потанцевать. Я объясняю, что только через мой труп, и лёгким шлепком по попе направляю ее а сторону танцпола.

Подхожу к бару. Почему-то люди думают, что я пью исключительно то, что горит. Ага, и закусываю сердцами новичков. Когда все херово, пить нельзя — нужно сохранять ясную голову. А сейчас мне это вообще ни к чему, и так хорошо. Беру себе минералку, Трис — мохито. Когда она натанцуется, захочет пить, ещё и мой стакан ополовинит.

Выбираю столик поближе к танцполу, чтобы было видно Трис. У нее потрясная пластика и чувство ритма. Она лучше всех остальных, что трясут на танцполе сиськами и вертят задами. Потом оглядываю зал. Народ отрывается как может, но ор не слишком громкий, никто не размахивает кулаками и не швыряется посудой. Мигель, пошатываясь, плюхается за соседний стол. Жду, когда он меня заметит, и показываю двумя пальцами «я за тобой слежу». Он корчит несчастную рожу и с видом мученика отдает свой стакан Носорогу. К Носорогу я не цепляюсь, этому можно все — в его туше любое бухло растворяется без следа.

Вдруг мне закрывают обзор — на табурет передо мной приземляется Тори. Эта тоже уже хороша, то и дело закрывает один глаз, чтобы не двоилось. Тори нахально ставит на мой стол стакан с одной из своих любимых адских смесей и начинает откровенно меня рассматривать. Это что-то новое — она года два не заговаривала со мной первая.

— Что? — хмурюсь я. — Собираешься что-то просить? Ну валяй, пока я добрый!

— Нет, — она отмахивается и задаёт глупый, чисто бабский вопрос: — Эрик, скажи, ты счастлив?

— Ву, ты в своем уме? — рычу я, но неубедительно — слишком хорошее настроение. — Ты ради этого субординацию нарушаешь? Иди проспись!

Тори даже не думает обижаться.

— Но мне честно хочется понять! — она весело икает. — Что тебе стоит ответить?

Я умею приказывать, запугивать, допрашивать. Вести переговоры, в конце концов. Но для ответа на вопрос Тори у меня не находится слов. Хватаю свою минералку, смущённо смотрю на дно стакана и чувствую себя полным идиотом. Но Тори почему-то довольна.

— Ну и хорошо, — заявляет она непонятно с чего. — Твоё здоровье!

Звенит своим стаканом о мой и сваливает с радостным смехом. Как раз вовремя. С танцпола в мою сторону идёт встрепанная, румяная, сияющая Трис.