Волчьи глаза, или Контракт на воображение (джен)

Бытует мнение, что ночные портье спят днём. Это ошибочно. На самом деле, они спят по ночам, но — урывками.

Как Сальвадор Дали. Или Томас Эдисон. От одного требовательного звоночка со стойки ресепшн до другого.

Много ли среди ночных портье Сальвадоров Дали? Кто знает…

* * *

Старинный отель в тихом районе города как будто был создан специально, чтобы там разыгрывались какие-то драмы: приют любовников с трагической судьбой, временная остановка для разорившегося магната или случайный каприз одинокой женщины в шёлковом вечернем платье и белых атласных перчатках до локтя.

В реальности судьба не баловала подобными картинами, а дела в отеле шли не то чтобы слишком хорошо. Ночного портье это заботило — ведь где ещё он найдёт себе такую спокойную, даже скучную работу? — но заботило отстранённо, как будто что-то из другой реальности, где время вообще имеет способность идти, а отели — разоряться.

Поздним мартовским вечером, когда сырой, но уже немного тёплый воздух доносил с улицы (через старомодную дверь-вертушку) первое робкое дыхание весны, в это верилось также мало, как в пришельцев или космические полёты.

Вот только этот постоялец… Промучившись — как ему казалось — бессонницей до самого утра, ночной портье встречал бледно-розовое утро второго марта в полной готовности наконец-то узнать, что же происходит в номере тридцать три. Каждый год. В один и тот же день. И зачем необходимы эти проклятые апельсины, нож и верёвка.

Постоялец, казалось, вовсе не удивился вопросу:

— Если я расскажу, вы обещаете никогда и никому не раскрывать это? — уточнил он, вытаскивая из кармана носовой платок и методично протирая им очки.

— Обещаю.

— Ну тогда… — он сделал неопределённый жест в сторону дивана в лобби, — присядем?

Портье с некоторой поспешностью плюхнулся на диван и приготовился слушать.

— Видите ли, дело в том…

— Уже много лет в соседнем здании собирается небольшой кружок игроков в покер. Не совсем законно в плане налогов, — извинительно улыбнулся постоялец, — поэтому вы понимаете, как мне важно, чтобы вы никому об этом не говорили?

Портье кивнул.

— Я начал посещать эти ночные турниры тринадцать лет назад… Тогда был другой администратор ночной смены, верно?

— Да, он…

Портье замешкался, не в силах точно вспомнить, что именно случилось со стариком, который служил здесь до этого. Умер? Или просто вышел на пенсию? Но гость и не нуждался в ответе, продолжив свой рассказ дальше:

— Когда я готовился к турниру первый раз, то очень нервничал… был на взводе, у меня тряслись руки, — он показал, как именно они «тряслись», — и не придумал ничего лучше, чем попытаться задобрить судьбу: ну знаете, счастливые приметы, всякое такое? Моё счастливое число — тройка, вот я и постарался подготовиться, — снова быстрая улыбка.

— А нож? — спросил портье.

Глаза посетителя на секунду как будто затуманились:

— Ах да. Для апельсинов. Видите ли, я ненавижу апельсины. С удовольствием выбрал бы яблоки, но не знал, были ли они в меню в это время года. А эти проклятые цитрусовые никогда не переводятся… Так вот: я придумал себе «наказание» — мол, если проиграю, то разрежу все три апельсина и съем. Но, — он развёл руками, — как видите, я выиграл!

— Поэтому апельсины остались нетронутыми… — пробормотал портье, понимающе кивнув головой.

— Ну вот и всё, — промолвил постоялец. — Я выиграл, и для меня это стало «счастливым ритуалом»: приехать сюда, заказать номер, попросить верёвку, апельсины и нож… ну и смотреть до полуночи какое-нибудь кино, которое в это время крутят по телевизору. Обычно детективы или ещё какую-нибудь ерунду… зато очень успокаивает. Я ответил на ваш вопрос?

— Да! Большое спасибо! — портье поспешно встал, как будто очнувшись от задумчивости, оправил форму. — Хорошего дня! Возвращайтесь!

— Обязательно! — ответил посетитель, ослепительно улыбнулся и вышел в разгоравшийся за окнами весенний день.

* * *

— Как полагаешь, он купится?

Сидевшая на парапете фонтана женщина не могла не приковывать взгляд. Красное атласное платье, чёрные волосы, водопадом спадавшие на обнажённую спину… но самым удивительным в ней были глаза: большие и парадоксально светлые. Итальянцы называют такие серые до белизны глаза «волчьими» и считают признаком ведьм.

— Конечно.

Её спутник сел рядом, достал из портсигара что-то вроде папиросы и с наслаждением затянулся. Внимательный наблюдатель отметил бы определённую странность: никто не подносил к папиросе ни спичку, ни зажигалку. А между тем на её кончике зажегся яркий огонёк, отражаясь в зрачках и селя в них тревожный красный отблеск.

— Видишь ли, — он сделал неопределённый жест рукой с зажатым в ней окурком, от чего пламя разгорелось ещё сильнее, — люди легко верят в нелепости. Они ценят выдумку выше правды и считают, что только в лжи всегда есть смысл, а правда часто абсурдна. И ещё: люди всегда скептичны к чудесам, но доверчивы к суевериям.

Женщина потянулась: сладко и лениво, как кошка.

— Верю, — промурлыкала она. — Ты и вправду хорошо знаешь жизнь, милый… А всё же: какой неприятный, въедливый тип этот ночной администратор! Прежний никогда не задавал никаких вопросов, знай себе подрёмывал где-то в задних комнатах. Какая жалость, что в тот раз он взял один из апельсинов!

Мужчина потёр бровь и задумчиво протянул:

— Да… скверно вышло. Когда-то я думал — может, следует приносить апельсины на завтрак и незаметно подменять, но… неоправданный риск. После ритуала чем меньше мы контактируем с вместилищем, тем лучше. А так… фрукты почти гарантированно возвращаются на кухню, а потом попадают на тарелки постояльцам.

— Если только повару не приспичит сделать конфитюр, — женщина брезгливо поморщилась. — Никто и никогда не ест апельсиновый конфитюр. Его не заказывают специально, а если он появляется в меню шведского стола, то его избегают, пока он не заплесневеет… Но почему-то каждый второй повар считает, что апельсиновый конфитюр — прекрасная идея!

— Только не этот, — заверил её мужчина. — Я сделал ему незаметное внушение…

Он вдруг прервался на полуслове, блаженно прикрыл глаза, втянул ноздрями воздух и радостно ухмыльнулся. Его щёки порозовели, а небольшие морщинки вокруг глаз как будто разгладились.

— Чувствуешь? Кто-то уже попробовал первый апельсин.

— О да… — низким, гортанным голосом, полным ничем не прикрытого удовольствия томно протянула она. — Ради этого стоило учить чёрную магию, верно, дорогой?

Они спрыгнули с парапета и, держа друг друга под руку, ушли в сторону городского парка. Следы мужчины слегка дымились, а из-под подола длинного вечернего платья женщины виднелся кончик острого ящеричного хвоста.

Где-то в привокзальном кафе мужчина, недавно выписавшийся из отеля и теперь ожидавший первый утренний поезд, коротко вскрикнул, схватился за сердце и медленно осел на стуле. Официант вызвал скорую, но к её приезду мужчина был мёртв. «Остановка сердца» — написал врач в свидетельстве о смерти.

Портье проснулся и резко выпрямился на стуле. Сердце колотилось как бешеное, шея затекла и безбожно болела. «Почему я не в своей комнате?»

Ах да… кажется, какая-то пожилая леди потребовала полотенца в третьем часу ночи, верно. А потом он, видимо, не заметил, как заснул.

Подробности кошмара всё ещё стояли у него перед глазами.

«Ну и приснится же такое». Портье сокрушённо покачал головой. Не успел он толком проснуться, как с верхнего этажа, летящей походкой, почти перепрыгивая через ступени, спустился давешний постоялец. Тот самый. С апельсинами.

Портье невольно шарахнулся от него в сторону.

— Что-то не так? — постоялец бросил на него пристальный и словно бы сочувствующий взгляд.

— Н-нет, — поёжился портье. — Просто… приснился кошмар.

— А, — улыбнулся постоялец, словно эти нехитрые слова решительно всё объясняли. — Бывает.

«Спросить или не спросить? А если спрошу, то…»

У него всегда были яркие сны, но чтобы до такой степени… Может, ну его, секрет этих трёх апельсинов? С другой стороны, разве спросить — не единственная возможность узнать? Если апельсинам найдётся другое объяснение, то сон был просто сном, а если он снова услышит про покер, то… «То я лично скажу повару пустить эти чёртовы апельсины на конфитюр».

В этот раз на вопрос об апельсинах постоялец не улыбался. И присаживаться на диван не стал. Напротив: нахмурился, спал с лица, словно разом постарев на десяток лет, и, взяв с портье торжественную клятву никому и никогда не рассказывать то, что услышит, коротко предложил, почти приказал:

— Пройдёмся? Время раннее, не думаю, что вы здесь кому-то срочно понадобитесь.

Портье поплёлся за таинственным постояльцем, прошёл деревянную вертушку дверей — и очутился на улице. Постоялец молчал, и потому ничего не оставалось, кроме как смотреть по сторонам и думать. Город удивлял. Спеша с работы и на работу, пробегая мимо кварталов и остановок, ночной администратор привык принимать его как должное, фон, такой же неизменный, как отель, но гораздо более бедный на детали. Серый и невзрачный. И теперь портье, будто иностранец, смотрел на фонари и бордюры, фонтаны, странные модернистские скульптуры… и сами здания — высокие кристаллы из стекла и стали, почти как в фильмах про Нью-Йорк. Неужели он не заметил, как его город превратился в нечто прекрасное… и незнакомое?

Наконец, они дошли до скамейки возле пруда. Постоялец сел первым. И сразу начал говорить, не дожидаясь и ни о чём не спрашивая:

— Я женился совсем молодым. И это была ошибка. Впрочем, какое-то время я этого даже не понимал: мне казалось, что все так живут, а счастье… это такая метафора, которая встречается в книгах. Ну и в опере, возможно. А потом я встретил её. Глупо? Она тоже была замужем. Но мы с самого первого взгляда знали, что принадлежим друг другу и только друг другу. Мы договорились уладить все дела… и сбежать вместе. Она любила апельсины и число три, а потому я решил… порадовать её, что ли? Подумал, что она придёт в расстроенных чувствах… и если увидит что-то, что ей нравится, это её подбодрит, — он грустно улыбнулся. — Как видите, себя я поводом для радости не считал… И вот я заказал номер тридцать три. И апельсины.

Постоялец смотрел прямо перед собой, словно полностью погрузившись в воспоминания тех лет. Между его бровей залегла суровая морщина, а глаза блестели как-то слишком ярко, словно на пороге слёз.

«Она не пришла. Это ясно. И теперь он приходит каждый год в тот же самый день… почему? В надежде, что однажды она передумает? Возможно…»

Спрашивать было неловко. А постоялец замолчал так же внезапно, как до этого начал говорить, и словно бы вообще забыл, что рядом с ним кто-то находится.

«Нож, разумеется, чтобы разрезать апельсины, но…»

— А верёвка? — вопрос вырвался помимо его воли.

Просто в какой-то момент портье начал думать вслух и сам этого не заметил.

— Что? — постоялец встрепенулся, будто человек, разбуженный от кошмара. — Ах да, верёвка… Видите ли… я знал, что мы не сможем пожениться сразу. Да и развестись тоже. Но на моей родине есть обычай: если двое хотят связать себя узами брака, а никого, чтобы это удостоверить, рядом нет, — то достаточно взять небольшой кусочек верёвки, шнурок или… допустим, платок? Чтобы влюблённые могли взяться каждый за свой конец шнурка и обернуть вокруг запястья, пока руки не соединятся. «Связаны навсегда». Понимаете?

— Понимаю… — пробормотал портье, не зная, что ещё сказать. Но любопытство оказалось сильнее сочувствия: — И что же: она не пришла?

По небу плыли, всё больше светлея, перистые облака. На улице начинали появляться редкие прохожие. Постоялец из номера тридцать три глубоко вздохнул. Опустил голову и принялся с преувеличенным вниманием рассматривать свои руки. Почему-то бросилось в глаза, что на правой линия жизни была очень короткой и пересекалась глубоким крестом, который скорее напоминал шрам, чем линию.

— Пришла. Но слишком поздно. Видите ли… ночным портье был очень пожилой человек. К тому же большой любитель незаметно выпить… И закурить. Однажды из искры разгорелось пламя. Отель был старым, сплошное дерево, а потому полыхнул как спичка. Я… видимо, слегка задремал, а потом просто надышался угарным газом. Я видел, как она плачет, глядя на пожар. Как рвётся внутрь, расталкивая пожарных, которые кричат, чтобы её увели… А я не мог ни заговорить с ней, ни успокоить… ни даже поддержать, когда она упала на колени. Она всё равно ушла от мужа, кстати. Живёт в пригороде, работает портнихой. Думаю, однажды… однажды она успеет ко мне вовремя. И тогда мы, наконец, будем вместе.

Портье понимал каждое слово в отдельности, но общий смысл казался слишком нереальным, чтобы в него поверить. Итак, постоялец… призрак? А отель, известный ему, видимо, был отстроен на месте сгоревшего… Это, конечно, объясняло, почему странный посетитель появлялся раз в год и почему комната выглядела так, словно в ней никто не жил. Но… верно сказали те существа в его сне: легче признать реальность суеверий, чем чудес.

— Вы — привидение?

Наверное, самый странный вопрос в мире, но их диалог и так не отличался благоразумием.

— Что? Ах, разумеется… Но почему вы говорите об этом так, словно это вас удивляет? Вы ведь и сами находитесь по… иную сторону действительности.

Вот теперь разговор окончательно перестал быть забавным. Ночной администратор поймал себя на том, что мёртвой хваткой вцепился в спинку скамьи, словно вознамерился выломать её.

А постоялец, как ни в чём ни бывало, щурил на него ласковые карие глаза и игрался с сигаретой, крутя её в пальцах.

— Не верите? Бывает. Я тоже вначале не поверил. Но взгляните на этот город. И скажите: где здесь ваша гостиница?

Портье оглянулся. Беспомощно, как будто уже ожидая то, что увидит, вернее не увидит. И точно: на месте знакомого здания с фигурными металлическими украшениями в стиле арт-нуво и медными ручками дверей — стоял какой-то безликий торговый центр.

— Но… — робко попытался возразить он. — Я ведь пришёл сюда всего три года назад. И… никогда не пил!

— Да ну? — присвистнул постоялец. — Тогда скажите мне: сколько вам лет? Когда вы закончили школу? У вас мальчики и девочки учились вместе или отдельно? А мобильные телефоны у вас были?

Видя замешательство портье, он продолжил:

— Что? Не знаете? Три года назад как раз и был пожар. А то, что вы теперь юный трезвенник… что ж, говорят, многие для посмертия выбирают лучшую версию себя… Мне пора. Честь имею. До встречи первого марта.

Портье механически пожал руку постояльцу из номера тридцать три. День обещал быть жарким и солнечным. На дорожке лежала ясная тень от скамейки. Вот только ни тени постояльца, ни тени самого портье над изголовьем не было.

Нет ничего более отвратительного, чем просыпаться от кошмара.

Хотя… просыпаться от кошмара и от того, что спишь на твёрдой столешнице ресепшена — ещё противнее.

Портье попытался принять вертикальное положение. Щека отлепилась от мраморной поверхности с противным клейким звуком, как будто он отдирал бумажный скотч от стены.

А вот и виновник его кошмаров, посетитель из тридцать третьего номера… лёгок на помине. Он-то, наверное, спал прекрасно…

Спросить или не спросить? А… как-то уже наплевать.

— Я хотел бы выписаться… Будете осматривать номер? — начал посетитель, но, видимо, оценив внешний вид ночного администратора, озабоченно прибавил: — С вами всё в порядке?

— В полном! — отрезал тот. И вдруг, с неожиданной серьезностью больного или пьяного, сурово спросил: — Зачем вам верёвка, нож и апельсины?!

— Что? — как будто удивился посетитель. — Ах, это… Не обращайте внимание. Семейная традиция. Наша с женой. Мы так познакомились. Каждый год повторяем. И всё-таки — что с вашим лицом?

— Я плохо спал! — отрезал портье.

Внезапно захотелось поделиться с этим странным человеком… всем. Тем, что его часто мучали сны, слишком реалистичные. Иногда красивые, но чаще — страшные и пугающие. Кажется, что-то такое он и выболтал, торопясь и сбиваясь. Во всяком случае, посетитель сочувственно кивал, а потом неожиданно сказал, водружая на мраморную столешницу свой увесистый портфель:

— Слушайте! А вы не хотите от них избавиться? От снов?

— Всё бы отдал за это! — с чувством произнёс портье.

— Мой психотерапевт, — доверительно заметил посетитель, параллельно открывая портфель и доставая оттуда чистый лист бумаги, — когда-то посоветовал мне такое: взять и написать дарственную: мол, я такой-то и такой-то безвозмездно передаю все свои сны и кошмары, чтобы они больше меня не мучили.

— И подействовало? — недоверчиво спросил портье.

— Будет смеяться, но да! — посетитель снял очки в дымчатой оправе, подышал на них, протёр платочком и снова водрузил на нос. — Главное, как вы понимаете, верить в это. Ну, хотя бы чуть-чуть.

— А подписать кровью? — криво усмехнулся портье.

Постоятель брезгливо поморщился:

— Ну, если вам так хочется… Но мне кажется, что это лишнее. Так что — попробуете? Попытка не пытка.

Портье согласно кивнул. «Какой ерундой я занимаюсь», — мельком подумал он, подписывая «дарственную на грёзы». Но, как ни странно, кошмары с тех пор ему никогда не снились. И сны вообще.

— Какой талант, — восхитилась женщина со странно светлыми глазами, глядя, как в хрустальном шаре переливаются сны ночного администратора.

— И заметь: здесь ещё и дар пророка. Два по цене одного, — хвастливо заметил мужчина, известный нам как постоялец из номера тридцать три. — Он в точности предсказал тебя, ни разу с тобой не встречаясь!

— Так уж и точно! — сморщила личико она. — У меня нет хвоста. И я не ношу алые атласные платья.

— Последнее — совершенно зря! — отметил мужчина. — Ну что, как тебе годовщина нашей свадьбы в этом году?

— Фантастически! И ведь ты ему даже не соврал. Я поражена… Как мы пропустили его в предыдущие годы? Наш сканер снов ничего не показывал!

— Думаю, раньше он и правда не спал… И только в этот раз забылся. Впрочем, какая теперь разница? Поедем на Альфа Центавра! Как думаешь, по какому курсу нам обменяют сны пророка?