Гамаюн (джен)

Три птицы-девицы сидят на ветвях: Алконост на берёзе, Сирин на иве, Гамаюн на дубе.

Алконост поёт:

— О свет и радость, гордость и восхищение! Славны будут дни грядущие, как славно Солнце, согревающее нас.

Сирин плачет:

— О горе горькое, печаль печальная! Тьма накроет нас скоро, я уже чувствую, как она холодит мне лапы.

Молчит Гамаюн.

Алконост поёт:

— О сияние звёзд и ласковый лик Луны! Ночь будет ясной, чует моё сердце, и мы будем водить хороводы.

Сирин плачет:

— Близится буря, это я точно знаю, и ничто не сможет нас от неё укрыть.

Молчит Гамаюн.

Поднялись с места Алконост и Сирин, сели на дуб, Алконост по левое крыло от Гамаюн, Сирин по правое. Взяли её под чёрные крыла да спрашивают:

— Что же ты молчишь? Все птицы свою песнь ведут, и мы не отстаём, и только ты, хмурая, сидишь и голоса не подаёшь. Ужель он так неприятен и нехорош?!

Вздохнула Гамаюн, высвободилась, пересела на ветвь повыше.

— Смотрите, — говорит, и крылом на восток показывает. — Не успеет Солнце коснуться горизонта, а Луна подняться на небосвод, придёт из-за леса Серый Волк. На спине у него будет человек, и человек тот будет — колдун. И одежда будет его — шёлк да мех, и нагайка его будет о серебряну рукоять, и золотом будет вышита шапка его. Он придёт невесту искать.

— Ах, — сказала Алконост, разрумянилась, прижала крылья к груди.

— Ах, — сказала Сирин, побледнела, опустила плечи.

Глаза Гамаюн подёрнулись поволокой, взгляд стал нездешний.

— Летите, сёстры мои, кликайте всех мавок, лесавок, русалок, пусть собираются встречать гостя! Пусть наряжаются в лучшее, что у них есть, пусть чешут волосы, пусть румянят щёки! — сказала она.

— А мы? — спросила Алконост с тревогой.

— А мы? — спросила Сирин с надеждой.

Ничего не ответила Гамаюн, отвернулась да улетела прочь.

Разнесли птицы весть о женихе.

Зашевелилась чаща, забурчало болото, задрожали ручьи. Вышли из них мавки, лесавки, русалки; все торопятся, прихорашиваются. Русалки вплели в свои косы водоросли, мавки сделали себе венки из болотного мха и ягод, лесавки из листьев сплели туники. Русалки глиной подвели брови, мавки пеплом забелили лица, лесавки малиной натёрли щёки.

Солнце склонилось над небосводом, луч из белого стал золотым, из лесу показалась фигура: Иван-колдун прискакал на волке. Одежда его — алый шёлк да белый мех, нагайка его о серебряну рукоять, золотом вышита шапка его. Замерли девицы, перешёптываются, Сирин с Алконостом сверху смотрят.

Серый Волк оборачивается на Ивана, говорит:

— Гляди, все как на подбор: белые, красные, загорелые! Бери, какую хочешь, и пойдём отсюда. Не нравится мне здесь.

— Нет, — качает головой Иван, спешивается. — Мне лишь одна нужна!

— Я одну и предлагаю, — Волк садится, сгорбленный, но и без того голова Ивана ему лишь до лопатки достаёт.

— Конкретная! — отвечает Иван.

Серый Волк ворчит, переминается, уши его пляшут — не нравится ему это место, Та Сторона. Он тоже кудесник, но он живой, и мир мёртвых ему не по душе. Силы из него тянет, а не даёт.

Пошёл Иван к мавкам, лесавкам, русалкам, а они смущаются, друг за друга прячутся, давно человека не видели. Все красивые, все пригожие, для каждой у колдуна ласковое слово найдётся, но ни одна ему не приглянулась.

— Бери любую, — Волк говорит. — Всё равно лишь одну можешь увести с собой в мир живых, вернуть родным на грешную землю. Не себя, хоть её обрадуешь.

— Не знаю, — Иван сказал. — Я ведь обещался уже; да и как обмануть сразу двоих? Нехорошее дело это.

Алконост встрепенулась.

— Кто здесь? — крикнул Иван, схватился за нагайку свою, встал Волк. — Покажись!

Слетели Сирин и Алконост с дубовых ветвей, предстали пред Ивановы ясны очи. Опустил нагайку колдун, поклонился им.

— Кто вы, добры девицы, назовитесь же! — сказал.

— Сирин.

— И Алконост.

И взмахнули двумя парами крыл.

— О горе-горе, — запела Сирин.

— Позволю себе не согласиться, — сказала Алконост и уставилась на Ивана.

Волк вздохнул.

— Дай угадаю. Опять не то?

Покачал головой колдун.

— Но Кащей сказал, что она здесь.

— Соврал. Морда у него хитрая, не доверяю я ему. — Волк копнул землю лапой.

— Под заклятьем Бабы-Яги врать никак невозможно, — сказал Иван и обратился к птицам-девицам: — Милые мои, райские мои птицы, скажите, поведайте мне, все ли девушки здесь собрались, всех ли я видел, никого не упустил?

— Гамаюн ещё есть.

— Скорбная наша сестра.

Вскинул руку Иван, сделал волшебный жест. Все обратили к нему свои взгляды.

— Приведите её! — приказал.

Искали-искали её, солнце два раза взойти успело. На третье утро явились Сирин и Алконост, и Гамаюн вели под крыла. А она молчит, прячет лицо в чёрных перьях.

— Здравствуй, — говорит Иван ласково, а сердце его дрожит.

Молчит Гамаюн.

— Не со злом я пришёл к тебе, красна девица, но с добром. Дай же узреть мне лицо твоё, услышать твой голосок! — уговаривает её Иван. И так, и сяк подходил, но только отворачивается Гамаюн, и голос не подаёт.

Наконец, поднялся Серый Волк, и как клацнет зубами у неё над ухом! Встрепенулась, бедная, расправила крылья, тут и узнал Иван свою любимую!

— Марьюшка! — крикнул он, бросился к ней. Да только не успел — улетела, села на пригорок поодаль.

— Не знаю тебя, не помню, не хочу тебя знать, — сладко поёт Гамаюн, в голосе лёд и яд. — Выбери себе мавку, лесавку, русалку, чем они хуже, и поезжай прочь.

— Не хочу, — отвечает Иван. — Одну тебя хочу.

— Не знаю тебя, не помню, не хочу тебя знать, — звонко поёт Гамаюн, в голосе мёд и скорбь. — Возьми одну из сестёр моих, Сирина, Алконост, и поезжай прочь.

— Нет.

— Иван, вот ты хоть колдун, а всё равно дурак, — сказал Серый Волк. — Не видишь, что ли, что она под заклятием?

Хлопнул Иван себя по лбу, шапкой оземь и три раза в ладоши. Знаки в воздухе начертил, клок шерсти у Волка выдрал, пошептал, развеял по ветру. Обернулась Гамаюн девицей-красавицей в чёрном платье, посмотрела на Ивана и разрыдалась, хоть подойти не решилась.

— Где же ты был, — говорит, — где тебя носило? Сколько я тебя ждала! Неужто никак нельзя было раньше?

— Марьюшка моя, родненькая! — упал Иван на колени. Волк тактично отвернулся. — Да как я спешил, как спешил! Ни минуты отдыху после того, как коварный Вихрь со свадьбы тебя унёс, не имел! Да только чтоб колдуном стать и сюда войти, пришлось мне семь лет ходить в услужении у Бабы Яги, пять лет у Кощея, три года у Волка! Зато теперь никто тебя у меня украсть не сможет!

Отворачивается Гамаюн-Марья, прячет взгляд, а у самой слёзки каплют. Обернулась птицею снова, взлетела на дуб повыше.

— Не могу я, Иванушка. Слишком много времени прошло. Я изменилась, ты изменился. Почему я должна идти с тобой? Выбери себе мавку, лесавку, русалку, они так старались тебе понравиться.

— Потому что мы друг с другом более сильными узами связаны, — отвечает Иван и достаёт из-за пазухи кольцо. Гамаюн охает, бросается ощупывать себя, искать что-то, да не находит. — Если бы я был тебе не мил и не важен, ты бы это кольцо у себя ни за что не оставила.

— Украл! — воскликнула Гамаюн.

— Украл, — кивнул Серый Волк. Иван пожал плечами:

— Все средства хороши. Разве не сам ты меня учил?

И Волк улыбнулся.

Слетела с ветвей Гамаюн прямо в объятья Ивана. Там они и сыграли свадебку заново, и все мавки, лесавки, русалки плясали до упаду, а потом Серый Волк их вдвоём унёс на Эту Сторону, и жили они долго и счастливо. А Сирин и Алконост по сей день поют свои песни.