На семи ветрах (гет)

Сентябрь в этом году выдался не по сезону холодный. Порыв ледяного ветра ударил Гермиону в лицо, и она крепче вцепилась в перила. С такой силой, что даже костяшки пальцев побелели: прижавшись спиной к поручню, она балансировала на краю Астрономической башни. На краю собственной жизни.

Прыгать она не собиралась: смерть в ее планы не входила. Потому что в таком случае ее гибель окончательно закрепила бы за башней славу места-куда-великие-гриффиндорцы-приходят-умирать. Такие, например, как прежний директор Хогвартса. Ей же всегда хотелось уйти из жизни незаметно, без свидетелей и идиотских заголовков.

Еще один сильный порыв ветра бросил ей волосы в глаза, ослепив на мгновение. Спутанные пряди попали даже в рот, кислые на вкус, с гремучей смесью запахов шампуня (каким насквозь пропиталась спальня девочек), пепла и шотландской пустоши. Плечи почти онемели от напряжения, когда она с трудом перевалилась через перила. Шлепнулась на пол и, проехавшись на заднице, отодвинулась подальше. Под закрытыми веками, как калейдоскоп, вспыхивали и гасли разноцветные пятна, в ушах пронзительно звенело, но на губах вспыхнула и погасла мимолетная улыбка.

* * *

А в следующий раз, когда Гермиона, обхватив себя руками, уже лежала на полу башни и, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение выброса адреналина, никак не могла надышаться, произошло нечто странное: снизу послышались шаги. Царапая ладони о потрескавшийся камень, она перевернулась и всмотрелась в лестничный проем. В видимом участке спиральных ступеней мелькнула и пропала из виду чья-то светлая макушка. Хорошо, что этот «кто-то» появился только сейчас и не видел ее «художеств». А, может, и видел. Но ей-то что за дело?

Гермиона с облегчением снова перевернулась на спину. Она и сама не смогла бы объяснить, почему так часто приходит в это ужасное место, и, как ни старалась, не находила ни одной причины.

Грейнджер схватилась за горло — глотать было больно. Уши горели. Замерзшие щеки казались ей пластмассовыми, но по ним текли обжигающе-горячие слезы.

* * *

Неприятности случались и раньше, даже когда дни казались безобидными и на синем небе ярко светило солнце, но в то утро она была спокойна, как никогда. Магия в неподвижном воздухе гудела так, как гудят высоковольтные провода. Если б ей пришло в голову лизнуть кончик пальца и поднять его в небо, казалось ей, она бы почувствовала, как к нему, точно к магниту, приклеивается нечто необыкновенное. Оно напоминало собой некий тайный зов, и поэтому Гермиона не удивилась, когда вскоре ощутила здесь чье-то присутствие.

Обернуться она не успела.

Неведомая сила ударила в спину, оторвав пальцы от перил. Желудок тут же подпрыгнул к горлу. Земля стремительно приближалась, и только ветер распахнул навстречу колючие крылья, чтобы поймать в свои ненадежные объятия.

В эту секунду, самую длинную в ее не слишком долгой жизни, Гермиона только и успела спросить себя, есть ли на свете хоть кто-нибудь, кому будет небезразлична ее смерть, как в тот же миг почувствовала, что начала двигаться в обратном направлении.

Словно привязанное к невидимой нити, тело метнулось к верхней части башни и, пролетев в добром ярде над поручнями, грохнулось на пол смотровой площадки. В голове гудел гул набата, а сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди. На фоне перекрытий возникли три призрачные головы. Они что-то выкрикивали, но в ушах стучала кровь, и слов было не разобрать.

Легкая как перышко и пьяная от адреналина, Гермиона схватилась за ребра и глупо рассмеялась — живая!

* * *

Хлоп!

Хлесткий удар опалил щеку. От неожиданности она несколько раз моргнула. Три лица, маячившие перед ней сейчас, постепенно слились в одно: серые глаза широко раскрыты, светлые брови высоко вскинуты, тонкие губы нервно подрагивают:

— Что, черт возьми, ты делаешь?!

Голос донесся до нее словно сквозь толщу воды.

В полной растерянности от произошедшего, Гермиона коснулась ладонью нестерпимо ноющей щеки и изумленно пробормотала:

— Ты дал мне пощечину.

— Совсем рехнулась! А что еще я должен был сделать?! — паника в его голосе прозвучала вполне искренне.

Взгляд Гермионы скользнул с лица Малфоя на его сложенную на полу мантию, на испачканные мелом брюки, на палочку, лежащую неподалеку от его ноги, и внезапно ей все стало ясно.

— Так, значит, это твое заклинание сбросило меня с башни, — медленно проговорила она.

— Я спас твою долбанную жизнь!

— Ты!.. Ты мог убить меня! Я знала, что делаю! — взорвалась Грейнджер.

Она попыталась подняться на ноги, но мир вокруг нее сделал кульбит, и она снова упала на четвереньки, разорвав на колене брюки.

— Какого черта ты здесь делаешь? — в сердцах выплюнула она и, зашипев от боли, прикрыла ссадину ладонью.

Малфой легонько постучал пальцем по виску и неопределенным жестом указал на ее голову.

— Проверилась бы, Грейнджер, — посоветовал он, разворачиваясь, чтобы уйти.

— И что это должно означать?

Плечи Малфоя напряглись. Его взгляд многозначительно переместился с ее лица на перила балкона, где она стояла раньше, и снова вернулся к ней.

— Понятия не имею.

Кипя от злости, Гермиона уже подумывала столкнуть его с лестницы, как сделала бы настоящая сумасшедшая, но потом вспомнила, что это был всего лишь Драко Малфой, и выводить окружающих из себя было его излюбленным занятием.

Пусть катится к черту.

* * *

Чтобы отдать дань уважения покойному директору, уроки астрономии в этом году были перенесены в Южную башню, так что официально сюда никого не пускали, но и помимо запрета, желающих приходить сюда не находилось. За исключением…

С того самого дня еще ни разу не случилось такого, чтобы Гермиона не поднялась по лестнице и не столкнулась там с Малфоем. Всегда безупречно одетым, скучающим, читающим или готовящим домашнее задание. А иногда, поджидая ее, он просто стоял и смотрел на вход в башню.

Заметив знакомую фигуру в темной мантии, она обычно разворачивалась и уходила. Потому что, даже если его лицо ничего не выражало, даже если он не улыбался и не говорил ни единого слова, Гермиона могла поручиться чем угодно — он был доволен тем, что снова опередил ее. Невыносимо самодовольный тип.

Но в конце концов Гермионе надоело пасовать перед ним и, появившись в башне в очередной раз, она целенаправленно прошла к поручням, перекинула через нижние перила сперва одну ногу, затем другую и свесилась через край. Она устала позволять Малфою портить ей настроение. Но у нее хватило ума остаться на месте, чтобы он не предпринял еще один жалкий акт героизма.

Перед ней по небу растянулась полоса облаков, как будто кто-то провел белой краской по синему фону ленивым и широким мазком. А если смотреть чуть ниже, то можно было увидеть, как ветер игриво ласкал изобильно выросшую после проливных дождей ярко-зеленую траву. Словно невидимый гигант гладил пальцами роскошную в своем великолепии шубу.

Но не успела Гермиона вдоволь налюбоваться этим зрелищем, как боковым зрением заметила мелькнувшую рядом с ней тень.

Малфой, который был выше ее ростом, изо всех сил пытался просунуть голову под перила. Она слышала, как хлопает на ветру его мантия, как каблуки ботинок скребут стену. Осколок камня с его стороны откололся и исчез из виду.

— Я думал, что больше никогда не смогу сюда прийти, но любые воспоминания рано или поздно притупляются, — сказал он, наконец устроившись так близко, что между их мантиями не осталось ни малейшего зазора.

Гермиона отвернулась и тут же увидела чью-то метлу. Кто-то летел за границей школьного периметра, и его ярко-синий плащ развевался за спиной, как плащ супергероя.

— Я полагаю, все дело в ветре, — продолжил Малфой, хотя Гермиона упорно продолжала его игнорировать. — Иногда он и мои мысли заглушает… Так что? В этом дело? Надеешься, что ветер унесет твой здравый смысл и тогда тебе не придется так много думать?

Грейнджер стиснула зубы.

— И все же, от чего ты убегаешь? Азкабан тебе, вроде, не грозит, магию никто не отнимает. Родной, знакомый тебе с детства, мир, не старается вышвырнуть тебя на обочину жизни. Хотя, полагаю, это именно то, о чем вы, самодовольные гриффиндорцы, посоветовали бы мне перестать думать. Я, как всегда, не прав. Ты, как всегда, права. И все тут. Это — черное, а это — белое, и никаких полутонов, так? Но посмотри на нас сейчас.

Он обвел рукой раскинувшийся перед ними пейзаж, охватывая его одним величественным движением.

— Две стороны одной монеты, что поставлена на ребро на самом краю башни. В конце концов, жизнь оказалась не такой уж яркой и блестящей, как ты думала. Да, Грейнджер?

После этих слов Гермиона не приходила в башню целых пять недель.

* * *

Ноябрь принес перемены. Ни перемены, ни ноябрь никому не нравились. Холод, скука и унылая картина увядающей природы, на стыке двух сезонов, к тому же худшего из них. Кругом запустение и мерзлая земля, зябкая в ожидании снега. Время слезящихся глаз, обветренной кожи и зубной боли. Может, именно это и упростило ситуацию.

Гермиона была уверена, что ее длительное отсутствие в башне заставит Малфоя сдаться, но либо он подозревал, что она выжидает время, либо просто наслаждался одиночеством в найденном ею убежище. Во всяком случае, когда она пришла, выглядел он довольно невозмутимым.

— Тебе, что, заняться больше нечем?

Она подошла поближе. День был холодный, но безветренный.

— Ну, в общем-то не совсем, — после небольшой паузы отозвался Малфой. Проводил ее взглядом до перил и отложил книгу в сторону. — А тебе?

— Чем-то получше этого? Нет.

Теперь он стоял совсем рядом, наблюдая, как Гермиона отковыривает ногтем и без того облупленную черную краску на поручнях.

— Разве не стоит позаботиться о домовых эльфах? Или спасти в очередной раз какого-нибудь дурачка? Ну, или, хотя бы организовать крестовый поход во славу полувеликанов? Нет?

Малфой перевел взгляд на простирающиеся перед ними дали. Щеки его раскраснелись от холода, нижняя часть лица скрывалась за теплым шарфом, но он выглядел осунувшимся, под глазами залегли тени.

— Не сегодня, — отозвалась она.

Молчание стало напряженным.

Гермиона закрыла глаза. Ярко-белый солнечный свет проникал даже сквозь ее сомкнутые веки. Она глубоко вдохнула, наполняя легкие влажным воздухом, и уже повернулась, чтобы уйти, как голос Малфоя заставил ее остановиться.

— Ты веришь в прощение?

Обдумывая искренность его тона, Гермиона скрестила на груди руки.

— Только если человек этого действительно заслуживает.

— И как можно это заслужить? — преградил он ей путь.

— Со временем, я полагаю. Через поступки.

— А если, к примеру, спасти кого-то? От прыжка с башни?

— Ты меня не спас. Потому что я не собиралась прыгать.

— Пусть не в тот день. Жизнь не может быть абсолютно хорошей или абсолютно плохой, но но иногда ее здорово перекашивает в одну сторону.

Нервы Гермионы были уже на пределе.

— Ты, что, решил прочитать мне лекцию о жизни?

— Нет, просто пытаюсь доказать своими действиями, что достоин прощения, — раздраженно ответил Малфой, и только сейчас ее осенило.

— Так ты всегда приходишь сюда, чтобы убедиться, что я не прыгну?

— Кто-то же должен спасать типичных неудачников…

Гермиона вытянулась в струну и вскинула подбородок.

— Я буду приходить сюда столько раз, сколько захочу. Может, даже до тех пор, пока учебный год не закончится.

— Тогда и я тоже, — ухмыльнулся Малфой.

* * *

С этого дня посещение башни стало для нее не столько средством выброса адреналина, сколько доказательством своей точки зрения. Даже когда хлынул дождь, острый, как бритва, и мокрые камни покрылись толстым слоем льда, Гермиона все равно пробралась на самый верх, наложила заклинание Непроницаемости и сидела до тех пор, пока у нее не перестало хватать сил на поддержание магии.

Малфой всегда был рядом. Иногда они сталкивались на лестнице, и он спрашивал, не появилось ли у нее желание стать нормальным человеком и вместо башни пойти в библиотеку, но она упорно продолжала свой путь и тем самым принуждала его идти вслед за ней.

Она не понимала его. Зачем ему нужно было именно ее прощение? Разумеется, если бы он обратился за этим к Невиллу или Луне, они бы вне всякого сомнения простили его. Даже Гарри на судебном процессе над Малфоями летом дал такие показания, которые уберегли его от тюрьмы. Кроме букв, вырезанных на ее руке, она не могла найти ни одной причины, по которой бы он так старался добиться от нее положительного ответа. Хотя, кто знает, может, так оно и было на самом деле. Может, по-другому он просто не умел.

Однажды, когда они проводили очередной день в башне, семейный филин Малфоев принес свежий номер «Ежедневного пророка», и Гермионе сразу бросилась в глаза очередная заметка о Роне. В окружении полудюжины ведьм тот сидел в каком-то пабе, и в кулаках у него было зажато по пинте сливочного пива. По его широкой улыбке она поняла, что дело не обошлось без волшебной машинки для чистки зубов, которую он купил как-то по случаю на свои полновесные галеоны.

— Меня сейчас стошнит.

— А, может, ты просто завидуешь? — он перевернул обложку, едва удостоив колдографию взглядом.

— Я просто не понимаю, как он может быть таким… Когда я… — не в силах найти подходящие слова, она обхватила колени руками.

— Оглянись вокруг, Грейнджер. Эта школа как мозаика скорби. Кто-то пытается двигаться дальше, делая вид, что ничего не произошло, в то время как другие сидят здесь, словно опутанные дьявольскими силками и задыхаясь с каждым новым днем все больше и больше.

— Значит, ты считаешь, что Рон поступает правильно?

Малфой усмехнулся.

— Скорее всего, это ты завидуешь, — отрезала Гермиона. — Можно подумать, ты бы не хотел, чтоб у тебя за спиной маячила свита ведьм, всегда готовых исполнить любую твою прихоть. А как насчет заголовков на всю первую полосу, кричащих о твоей славе и богатстве?

— У меня и так было достаточно заголовков, чтобы хватило на всю жизнь…

* * *

Одним субботним утром, когда Гермиона пришла в башню и обнаружила там Малфоя, что само по себе не было удивительно, она сразу поняла — что-то изменилось. Там, внизу, у подножия башни, под яростными порывами ветра гнулись деревья, а здесь было тихо. Тихо и спокойно. Прохладно немного, но вполне терпимо в зимней одежде.

— Ты поставил защиту?!

Ее изумлению не было предела.

Малфой оторвался от книги.

— Странно, что эта идея не пришла тебе в голову раньше меня. Выходит, я умнее тебя.

Она направилась к перилам.

— Я думала об этом, — процедила Гермиона. — Но всё-таки надеялась, что ты не выдержишь холода и сбежишь.

Стянув зубами перчатку, она запустила руку сквозь наколдованный Малфоем магический барьер, чтобы сравнить разницу температур снаружи и внутри купола.

— Можно было сделать и помощнее, — пробурчала она и, взмахнув палочкой, наложила второй защитный слой, словно одеяло набросила. Сквозняк сразу утих.

Гермиона села рядом.

Он снял свой шарф, взял его за концы и аккуратно сложил пополам. Затем свернул его ещё в два раза и положил возле себя. Потер горло ладонью. Гермиона смотрела, как двигаются его пальцы. Как с силой трут кожу. Ещё немного и он себя задушит. Колец на них не было, и это показалось ей странным. Без них он выглядел совсем юным.

Гермиона перевела взгляд выше и столкнулась с ним глазами: похоже, он тоже наблюдал за ней, пока она изучала его руки. Грейнджер вспыхнула и отвернулась.

Пейзаж за его плечом напомнил ей, зачем она пришла сюда. Малфой как-то обмолвился, что, когда он тут, наверху, ветер притупляет все его мысли. У Гермионы таких ощущений не было. Скорее наоборот, на продуваемой ветрами площадке мысли ее начинали приобретать кристальную ясность. Когда ее зрение затуманивалось от чтения учебников, которые она когда-то очень любила, когда ее пальцы рук и ног беспокойно подрагивали, а кожу покалывало от того, что Невилл или Джинни были поблизости и в любой момент могли с ней заговорить, Гермиона мечтала оказаться в другом теле. Потому что ощущала себя вдребезги разбитой и считала себя живой только в в одном месте школы — здесь, в башне. Перелезая через перила и стоя на самом краю пропасти, она словно возвращалась к той Гермионе, которая когда-то получала удовольствие от жизни. И только в этот момент ей нравилось находиться в собственной шкуре. Хотя и этого ей уже становилось мало.

И тут ей в голову пришла странная мысль. Она вскинула голову и пристально посмотрела на сидящего напротив нее мальчика.

У Гермионы перехватило дыхание. Настолько, что она почувствовала боль в груди. Тогда она приоткрыла рот, чтобы глотнуть воздуха, и это движение было похоже на то, как кислород просачивался из башни, оставляя лёгкую испарину на лице.

Не спуская с него глаз, она опустилась на четвереньки и подползла к нему. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он только успел судорожно вздохнуть, как в следующий момент она жадно коснулась губами его рта.

Вот он — самый сладкий, самый драгоценный адреналин, заструившийся по ее венам. Даже парение над бездной не шло ни в какое сравнение

Малфой понял, что останавливаться она не собирается, и предупреждающе прикоснулся к ее затылку. Ледяной холод его пальцев ее слегка отрезвил, но лишь на миг, потому что Гермиона положила ладонь ему на горло точно так же, как незадолго до этого делал он сам. Под ее пальцами тут же стало горячо, и этот контраст снес последние остатки ее сомнений. Не прерывая поцелуя она сжала руку немного сильнее, пока он не замер, задержавшись губами на ее губах.

— Ты против? — выдохнула Гермиона, и в ожидании ответа чуть встряхнула его.

Из его уст вырвался невнятный звук, а в следующий момент он, ухватив ее за плечи, одним движением подмял ее под себя. Ее бедра с готовностью охватили его талию. Обнаженные пальцы запутались в густых каштановых кудрях, мантия под ними сбилась в ком, сердце застучало в ушах еще громче, время остановилось. Гермиона почувствовала между ног обжигающую вспышку, и ее логика увяла, словно замороженная ледяным дыханием зимы…

* * *

Секс с Малфоем в Астрономической башне стал ее новой зависимостью.

Этот выброс адреналина ни с чем нельзя было сравнить. Иногда, лежа между ее бедер и глубоко погрузившись в ее плоть, он прижимался лбом к ее лбу и смотрел ей глаза. В такие моменты жизнь становилась настолько реальной, что у нее пробегали мурашки по телу. А потом она напоминала себе, что окружающие вряд ли одобрили, если б узнали, что в свободное от занятий время Гермиона Грейнджер трахается с Драко Малфоем на Астрономической башне, и прятала улыбку.

Разумеется, это было ненормальным.

И в то же время обновляющим все ее существо.

Однажды, Гермиона, краснея, попросила его взять ее на краю. Буйные кудри танцуют на ветру, голова запрокинута, перед глазами взрываются багровые сполохи, раскидистые верхушки деревьев приобретают оттенок цветущего шалфея. Она представила себя со стороны, и ее пронзила дикая смесь удовольствия и страха. Иногда ее воображение рисовало ей, как Малфой трахает ее, а потом, кончив, сталкивает с башни… Боги, когда еще она бы могла почувствовать себя настолько живой?

Она удивилась, когда пришла к выводу, что Малфою больше нравится не сам процесс соития, а то время, что наступает после. Ей это казалось странным, и тем не менее, ему нравилось разговаривать с ней после секса, когда они лежали рядом и просто болтали. Так она узнала о том, что учителя относятся к нему сейчас совсем по-другому, чем прежде: он сравнивал их задания и находил разницу между его оценками и ее; потому что, зачастую, те баллы, что были вычтены из его работы, практически за то же самое добавлялись Гермионе. А однажды он признался, что никакое фамильное состояние не сможет заставить его бывшую невесту вернуться у нему обратно.

— Хотя, если говорить откровенно, секс с Асторией, вне всякого сомнения, был бы гораздо скучнее, — криво усмехаясь и многозначительно глядя на нее, сказал он тогда.

Малфой никогда никому не улыбался. А ей улыбался. Сейчас он вообще не обращал внимания на те вещи, какими, бывало дразнил ее когда-то. Проводил кончиком пальца по ее зубам, называл их идеальными, а затем добавлял: «всегда пожалуйста», потому что это его проклятие заставило ее привести их в надлежащий вид.

Гермиона в основном слушала. Она редко вносила свой вклад в беседу и всегда мало рассказывала о себе. Разговоры ее смущали и приводили в смятение. Не их она искала, она искала его тепла. Он был первым мальчиком, который когда-либо прикасался к ней вот так. Который своим языком смог довести ее до исступления, подарив нереальный оргазм, и который смотрел на нее такими же глазами, какими на четвертом курсе ребята смотрели на Флер Делакур.

А он, изголодавшись по ласке, льнул к ней, как повилика к орешнику, и никакое равнодушие или холодность не могли отвратить его от нее. Бывали дни, когда она полностью игнорировала его. Потому, например, что ей было глубоко плевать на дерьмовую игру команды Слизерина по квиддичу. «Заткнись, — говорила она ему, — от твоего голоса у меня уже голова болит. А, кроме того, я ненавижу квиддич». И Малфой притворялся обиженным, бросал на нее уничтожающие взгляды и разговаривал сквозь зубы, пока не приходило время спускаться вниз. Тогда он хватал ее за руку, притягивал в свои объятия и украдкой целовал на прощание.

А на следующий день снова приходил в башню.

* * *

Внимательно следя за движением пальца, Малфой обвел сперва одну ее бровь, потом другую, словно художник, рисующий портрет.

— Все в тебе совершенно, — восхищенно заметил он.

В башне было тихо, если не считать тоненького свиста сквозняка, пробивающегося в слабых местах защитного купола. По мере того как приближался декабрь и ветер становился все холоднее, даже их двойная магия не могла противостоять суровому натиску Матери-природы. Временами она довольно ощутимо хозяйничала внутри их ненадежного убежища и, проплывая по круглому пространству, насвистывала для них пронзительную мелодию.

— И поэтому ты стараешься довести до совершенства все, чем занимаешься, да? — мягко поинтересовался Малфой: Гермиона почти ничего не рассказывала о себе, и ему хотелось узнать ее получше.

Но она ничего не сказала. Так и осталась лежать, закрыв глаза и наслаждаясь его нежными прикосновениями. Переплетением голых ног под его приятно пахнущей мантией с нотами океанической свежести, тому, как поднималось и опускалось над ее обнаженной грудью его тело. Такие моменты, слишком живые, слишком настоящие в последнее время происходили все чаще, и Гермионе стало трудно не обращать на них внимания.

«Именно в этом я далека от совершенства», — подумала она, зная, что если бы на месте Малфоя был кто-нибудь другой, она была бы намного добрее, более открытой, более заинтересованной что ли. Но, может быть, в этом и была его привлекательность: ей не нужно было кем-то притворяться и она могла оставаться собой, потому что Малфой хотел ее именно такой, какой она была на самом деле.

Она укусила его за руку, когда он попытался провести пальцем по ее верхней губе, но он на это только рассмеялся.

Гермиона вздохнула.

— Все так запуталось, не находишь?

— Наплевать, — качнул он головой.

В дневном свете его глаза выглядели как туман, который на рассвете окутывал школу. Мечтательный и прозрачный, с едва заметным голубым оттенком, что присущ раннему утру или думосбросу, в котором клубятся воспоминания.

— Даже если ты никогда и ничего мне не расскажешь.

Она почувствовала себя виноватой. Еще совсем недавно Малфой был для нее сгустком тьмы, наполненным яростью и злобой, и она всегда старалась держаться от него подальше. А теперь… Она и сама не смогла бы точно определить, в какой момент все изменилось, но она больше не чувствовала его тем человеком, каким всегда знала. Как будто в его теле поселилась совсем другая душа.

— Что бы ты хотел узнать? — осторожно спросила Гермиона.

Малфой на мгновение задумался.

— Какое твое любимое блюдо, например?

Ее напряжение спало. Чтобы придумать ответ потребовалось всего пять секунд.

— Горячие булочки с корицей и ванильной глазурью. Вот те, знаешь, которые тают у тебя в руках, и тебе приходится постоянно облизывать пальцы. Да у меня и сейчас слюнки текут при одной мысли о них… А у тебя?

— По-разному. Но в последнее время мне хочется вкусного лимонного пирога с меренгой.

— Его же обычно летом готовят? Ну, или осенью.

— Кого волнует мнение общества? Как по мне, лимонное безе — самый что ни на есть зимний десерт. И я вызову на дуэль любого, кто мне возразит.

— Я думала, тебе плевать на общественное мнение.

— А мне и плевать, но лимонный пирог — другое дело.

— Значит, в рождественском меню у нас лимонное безе и булочки с корицей?

— Звучит идеально.

Он провел ладонью вниз по ее руке, обхватив пальцами запястье.

— А как бы ты слизывала ванильную глазурь? Вот так? — спросил он с дерзкой ухмылкой, поднося ее кисть ко рту. Вокруг ее указательного пальца мягко сомкнулись зубы. Проводя горячим языком по линии ногтя и не отрывая от нее взгляда, он медленно посасывал кончик ее пальца, потом перешел к следующему, а потом к еще одному, пока низ живота Гермионы не скрутило от накатывающего возбуждения. Она подалась вперед и приоткрыла ему навстречу голодный и влажный рот…

Они занимались сексом еще два раза, заполняя друг друга и сливаясь в единое целое. Но если в первый раз это происходило страстно и пылко, то во второй более неторопливо, на грани сна. В полном расслаблении, они делились друг с другом теплом и дыханием, две хрупкие частицы жизни под невесомой паутиной, сотканной из их слитой магии.

* * *

В самом начале года, когда Гермиона стала приходить в башню, чтобы стоя на карнизе найти в себе силы не сорваться вниз, она частенько думала о каникулах. Гарри, как пить дать, захочет отправиться в Нору. И отправится конечно. Ей же туда хода не было. Не оттого, что там ей были не рады, или кто-нибудь из Уизли не пустил бы ее на порог. Нет. Гермиона сама не горела желанием там появляться. Еще не так много времени прошло с их размолвки с Роном, и ей пока не хотелось иметь с этим многочисленным семейством никаких дел. Учебный год обещал быть пустым и скучным.

Сегодня же, четыре месяца спустя, третий — самый невероятный! — вариант научил ее не заглядывать вперед на столь долгий период и уж тем более ничего не загадывать. Ее здравомыслие стоило гораздо большего.

Она понятия не имела, остался ли Малфой ради нее или потому, что не хотел ехать домой. И хотя он никогда не говорил о родителях, она знала, что Нарцисса живет в поместье, а Люциус после суда снова заключен в Азкабан. Но что бы ни побудило его остаться, Гермиона была ему за это благодарна. Ведь теперь каждый день зимних каникул был просто еще одним днем с Малфоем. Вдалеке от всех и вся, от календарных дат или назначенных людьми праздников.

Просто еще один холодный зимний день, проведенный на вершине мира.

Однажды вечером Гермиона с закрытыми глазами лежала у него на плече. Но несмотря на то, что веки ее были плотно сомкнуты, она каким-то шестым чувством ощущала на себе его пристальный взгляд. Ее это не беспокоило, она уже привыкла к тому, что он всегда смотрит на нее, как загипнотизированный. Мысленно она видела, как он изучает абрис ее лица, линию упрямого подбородка, разлёт тонких бровей.

— Я влюбляюсь в тебя, Грейнджер.

Его тихий, протяжный вздох заставил ее затрепетать. По животу пробежали мурашки, в уголках губ мелькнула мимолетная улыбка, но, медленно поднимая ресницы, внешне она ничем себя не выдала. В темноте его светлые отросшие волосы сияли подобно путеводной звезде, а глаза отражали лунный свет.

Никто и никогда не смотрел на нее так, как он.

И ей когда-то даже иногда думалось, что никто и не посмотрит. Грудь сдавило. Как же так получилось, что он перестал вызывать в ней отвращение?

Малфой перекатился через одеяло и сел, чтобы достать что-то из кармана своей мантии.

— Я хочу, чтобы он был у тебя.

В руку ей упало что-то маленькое, сделанное, судя по холоду и характерному ощущению, из металла.

— Единственная вещь, которой я когда-либо по-настоящему гордился.

Гермиона перевернула предмет, и у нее захватило дух: в лунном свете тускло блеснули две знакомые буквы: «ДМ» — на ее ладони лежал перстень, сквозь который была продета серебряная цепочка.

— Ты больше не носишь его.

— Знаешь, когда я его получил, то почувствовал себя взрослым. Мужчиной. Таким, как мой отец, например. Но сейчас я уже не тот человек, — он внезапно замолчал, как будто был смущен. — В любом случае, можешь оставить его себе. Хочешь — продай, хочешь — переплавь и сделай свое собственное кольцо с печаткой. Оно твое.

Гермиона села; одеяло сползло до талии. Обнаженная кожа тут же покрылась мурашками. Она собрала и подняла волосы, чтобы дать ему доступ к шее. Пальцы Малфоя скользнули по изгибам ее спины. Он застегнул цепочку, и кольцо упало между ее грудей. Слишком тяжелое и слишком настоящее.

Когда она обернулась, он сперва уставился на перстень, висевший теперь на ее шее, как медальон, но потом его взгляд остановился на ее нежной груди. Светло-розовая, с заостренными от холода сосками, не укрытая наколдованным Малфоем одеялом или самим Малфоем, чья температура тела была всегда выше, чем у нее, она выглядела совсем беззащитной.

На его лице появилось страдальческое выражение. Гермиона забралась к нему на колени и легонько коснулась руки:

— Что-то не так?

— Я не выйду на занятия в следующем семестре.

— Что?

Рука Гермионы упала на колени. Чувство, что ее предали, пронзило насквозь. У нее перехватило дыхание.

— Почему? — тихо спросила она.

— Они обжаловали мое дело. У меня назначено судебное разбирательство. На февраль, — Малфой выглядел опустошенным. — Поэтому, пообещай мне, пожалуйста, что не придешь сюда одна.

Гермиона покачала головой, к горлу подступила желчь.

— Но… Но ведь уже было принято постановление о твоей невиновности… Гарри свидетельствовал в твою пользу!

Руки Малфоя легли ей на плечи твердой и обманчиво теплой хваткой.

— Этого было недостаточно. Они будут преследовать меня до тех пор, пока не добьются своего. То есть, пока не вышвырнут меня отсюда на обочину волшебного мира.

Эти слова показались ей странно знакомыми. Почему?

И ответ тут же всплыл сам собой.

В начале учебного года, сообразила она, когда они вместе сидели на перилах. Он тогда очень зло отзывался о гриффиндорцах. Теперь-то Гермиона уже знала, что подобная истерика была не в характере Малфоя. Значит…

Она стряхнула с себя его руки.

— Ты знал! Знал об этом еще в октябре!

Воспоминания разворачивались, как эпизоды фильма, подбрасывая ей то одну картинку, то другую. Особенно то, что происходило между ними в первые дни.

— Твой вопрос… О прощении… Ты тогда спросил меня, как можно заслужить мое…

А она-то еще спрашивала себя, с чего это он так озабочен ее походами в башню, почему так хотел получить от нее индульгенцию.

— Не обо мне ты заботился и не о моем благополучии. Ты просто пытался мной манипулировать, чтобы я дала показания в твою пользу, — отчеканила она, выпрямляясь.

На лице Малфоя промелькнуло чувство вины, но тут же сменилось выражением всепоглощающей паники.

— И да, и нет. Я поднялся сюда еще до того, как узнал о судебном процессе. Сначала это было потому, что я просто хотел увидеть это место еще раз. Для… Я не знаю, для чего. Может, попросить у него прощения или, наоборот, поставить точку в этой главе моей жизни. Или просто доказать себе, что я смогу это сделать. А потом я увидел тебя…

Гермиона слушала его не прерывая, и он, видя, что она не останавливает его, стал говорить более спокойно. Только глаза по-прежнему лихорадочно блестели, дикие и сумасшедшие.

— Я не мог оставить тебя вот так. Подозреваю, что ты действительно не имеешь представления о том, что значишь для этого мира. А я имею! И когда мне пришло извещение о предстоящем судебном процессе, то я сразу подумал о тебе. В первый раз мне помогла поддержка Поттера, но я подумал, что если ты примешь мою сторону, мое дело будет выигранным. О твоей способности убедить кого угодно и так уже легенды слагают, и я надеялся, что ты сможешь мне помочь. А потом случилось то, что случилось…

Выражение его лица изменилось, стало мягче, и Гермиона снова узнала в нем того Малфоя, в чьих объятиях она провела столько дней.

— И было кое-что еще, Грейнджер, что я понимал с самого начала. Война уже позади. Тебе нужно двигаться дальше. Но пока я буду рядом, ты не сможешь этого сделать. Я просто буду мешать тебе.

У нее ком встал в горле. Воздуха катастрофически не хватало. Она задыхалась и боялась моргнуть, чтобы по-девчоночьи не зареветь в голос. Гермиона резко встала и вскинула голову, чтобы не дать пролиться ни одной слезе. Малфой выжидающе смотрел ей в глаза. Будь она в другом состоянии, то могла бы сказать, что ей нужно время обдумать услышанное, что она не знает, как на это реагировать, но разум ее пребывал сейчас в таком хаосе, что она попросту сбежала от него, так и не сказав ни единого слова.

* * *

Настроение Гермионы с того дня упало ниже некуда. Ей казалось, что незримый маятник отсчитывает время у нее над головой. Малфой должен был уехать только в конце каникул, а она уже оплакивала его запах, ощущение его кожи, которое до сих пор оставалось на ее пальцах, и то, как восхищенно он смотрел на нее. Она отчаянно хотела увидеться с ним, но понимала, что пока находится в таком ужасном состоянии, это было невозможно.

Она не знала, писали уже газеты о предстоящем суде над Малфоем или нет: среди ряда других приоритетов, Гермиона перестала быть в курсе текущих событий и запросто могла пропустить и это. Дни без него стали невыносимо одинокими, ведь единственным человеком, с которым она разговаривала в последнее время, был он, а целеустремленность, красной нитью проходящая через всю ее жизнь, исчезла, и она чувствовала себя как никогда потерянной.

Остаток каникул Гермиона провела в размышлениях, гуляя вокруг школы и уверенно меря шагами землю. Окруженная дремлющей мудростью и своими незамутненными мыслями бродила возле деревьев, что росли на границе с Запретным лесом, в то время как голос в голове с каждым днем становился все громче и громче. Призывающий ее вынырнуть наконец из омута печали, взять себя в руки, и все чаще заявляющий: пора очнуться и приняться за дело.

* * *

Утром тридцать первого Малфой отправил ей письмо с просьбой увидеться с ним в последний раз. Он даже подчеркнул слово «пожалуйста», как будто без этого она не пришла бы. В каждой строке сквозило отчаяние, словно он мог никогда ее больше не увидеть, и Гермиона решилась.

На башню она пришла спустя несколько минут после захода солнца. Он ждал ее у перил, любуясь открывающимся перед ним видом. Ветра не было, в черничном небе одна за другой вспыхивали тихо падающие снежинки. Гермиона медленно подошла ближе. На слегка припорошенном снегом камне осталась цепочка ее следов. Малфой по-прежнему стоял к ней спиной. Идеально причесанный, с осанкой человека не по наслышке знакомого с этикетом, одетый в двубортное пальто и серый кашемировый шарф, который она часто одалживала. Люди считали его холодным, но никто не вызывал в ней такого жара, как он. Она встала рядом, и их рукава соприкоснулись.

Затянутая в перчатку рука Малфоя скользнула по ее и сжала в безмолвном признании: Я скучал по тебе. Она перевернула ладонь и переплела их пальцы в ответном жесте: Я тоже. Больше, чем ты можешь себе представить.

Он первый повернулся к ней, побуждая ее сделать то же самое. Его пристальный взгляд изучал ее лицо. Ох, уж эти глаза, способные остановить время и обратить его вспять…

— Все еще злишься на меня?

— Немного, — честно призналась она. — Но главным образом из-за того, что всегда терпеть не могла, когда меня опекают.

— Я должен извиниться? — коротко улыбнулся он, но тут же вполне серьезно попросил:

— Пожалуйста, береги себя.

— Ты не мог бы перестать говорить так, как будто уже сидишь в тюрьме? — громче, чем следовало бы, спросила Гермиона. Взяла обе его руки в свои и крепко их сжала.

— Ты победил, — сказала она так, словно речь шла о банальной шахматной партии. — Истинный слизеринец. Я не допущу, чтобы тебя отправили в Азкабан.

— Грейнджер… — с мукой во взгляде начал Малфой, но она не позволила ему перебить себя.

— Драко, — зазвенел в воздухе ее голос. Она прекрасно понимала, что обращение к нему по имени на какое-то время заставит его замолчать. И какое имело значение то, что ей понравилось, как оно прокатилось по ее языку. Такое же вкусное, как сладкая, растопленная ванильная глазурь.

— Дай мне сделать то, что у меня хорошо получается. У нас в запасе есть еще несколько недель. Связь с тобой и твоими адвокатами я пока буду держать через совиную почту, а потом посмотрим. Я поговорю с директрисой, чтобы она разрешила мне воспользоваться ее Каминной сетью, и тогда мы с тобой сможем видеться на выходны…

Договорить она не успела, потому что Малфой схватил ее в охапку и заткнул жарким поцелуем:

— Моя спасительница всех неудачников мира!

Окрыленный надеждой, он словно сбросил с себя несколько лет и теперь выглядел совсем мальчишкой. Написанное на его лице неподдельное облегчение было по-зимнему ослепительным, и в сгущающейся тьме светилось тем внутренним светом, что зажгла в нем стоящая рядом с ним девушка. Он прижал ее к себе еще крепче и прошептал:

— И что бы мы только без тебя делали?