Психея и не маг (гет)

Компания знаменитостей и раньше мучала властительницу класса своей противной дружной компанией и, в принципе, банальным фактом, что они существуют. Понятное дело, что основная проблема ненависти крылась в лице наглой командирши, которая всегда старалась избегать колдунью иллюзий стороной, чтобы не попасть под ее холодный взгляд и горячую руку, какая позволит себе использовать секундное заклинание лишь бы навредить своей дорогой знакомой. Хватало того, что она не стеснялась посылать ей глюки во сны прямо пред соревнованием по спорту, лишь бы команда героев не смогла победить, чего уж она могла учудить, если бы воздушная богиня дала повод как-то себя покалечить.

Когда в колледж вместе с ее забитыми котятками приползла ещё и принцесса волшебного королевства, для Любавы возник лишний повод доказать своё превосходство, и возможность побесить человека, чьими гневными эмоциями она, буквально, питалась. Именно владыка воздушной стихии дарила ей такие в эксцессе[1], пока сама наследница короны беспокоила её, честно сказать, крайне слабо.

Ничего прелестного и милого в этих веснушчатых щечках и ядерном характере Сатана не только не нашла, но даже не пыталась осознать. В один раз она действительно возжелала понять, что же такого обнаружила в ней её вечная соперница с манией величия и стремлением к совершенству, коли взяла к себе эту разрушительницу ее перфекционизма, и потому полезла читать мысли, из чего, увы и ах, все равно ничего не поняла.

Два слова: “солнечный свет”.

Такие же ютились и в голове их всей команды, и точно такие же витали в рассудке еще двух новоявленных студентов, которых принесло в колледж лишь волей ошибки, и каковым никогда здесь не имелось места.

Земные мальцы волновали её настолько слабо, что она на них плевала, даже не считая за учеников своего класса. Абсолютный дофенизм[2] и к особи фанатичного мальчишки, что зачитывался комиксами, какового, в самом деле, правительница дара иллюзий считала, как минимум забавным, а, как максимум, очень даже интересным. Может со стороны он и грезился ей странным, но она, в самом деле, бывала на уроке попросту начинала улыбаться, потому что опять слушала его мысли. Тот запоминал все прочитанные комиксы, внимал и оставлял на подкорке все рассказы, так что, можно считать, что, пока все писали очередные темы преподавателя, боясь отстать от него хоть на секунду, Любава каталась на космическом шатре где-то на других планетах, прознавая фантастическую историю с воспоминаний весьма хаотичного мальчишки.

Да, этот юнец вызывал какой-то определенный интерес, а вот другой был настолько серым и неприятным пятном, что она вовсе ненавидела на него смотреть. В нём была какая-то странная напыщенность друга, смешанная с неясным болезненным стремлением действовать, как у его возлюбленной и при этом каким-то сумасшедшим, абсолютно противным для неё, великой Эриды[3], желанием всех меж собой помирить, чтобы во вселенной расцветали только мир и гармония.

Единственный плюс, который она находила в факире — его весьма хорошее чувство юмора, отличавшееся невообразимым умением в сарказме. Так, хотя бы, становилось понятно, почему же он является лучшим другом ее вечной соперницы, которая не стесняясь доверяет ему, и к кому тот тоже всегда готов прийти на помощь.

Невзирая на то, что Саша являлся еще ой каким ближним для Вари и какое-либо действие по отношению к нему могло вызвать ее небывалую агрессию, Сатана туда даже не желала лезть, зрея в этом самодовольном и своеобразном юнце лишь массу безграничных минусов, которые принуждали её без остановки закатывать глаза.

Тот даже не бесил её, скорее попросту заставлял равнять его землей, аннулируя существование того, будто выкидывая всякое напоминание в бездне мироздания. Он, как и сотни других её одноклассников, — далёкий объект, до которого ей вообще нет никакого дела и никогда не будет интереса. Кроме волшебного колледжа их никогда и ничего не свяжет, эти секунды и её случайные встречи с ним на каждом уроке — единственные перипетии, которые никогда не станут прямыми дорогами к друг другу, а так и останутся лишь непроизвольными мгновениями встречи в огромной многомиллионной толпе.

Какой повод у нее, инициатора конфликтов и ненавистника спокойного мироздания, сойтись с этим счастливым пацифистом[4], страдающим губящим мечтанием о радости каждого, даже противного ему окружающего?

Вселенная приняла этот вызов и сумела такой найти.

[1] Эксцесс — крайнее проявление чего-либо; невоздержанность, столкновение

[2] Дофенизм — безразличие.

[3] Эри́да, Эрис (др. -греч. Ἔριδα, Ἔρις — схватка, борьба, бой, ссора, спор, раздор, вражда, соперничество, состязание, у Гнедича — Распря, Вражда) — в древнегреческой мифологии богиня раздора и хаоса.

[4] Пацифи́зм, пасифи́зм — идеология сопротивления насилию ради его исчезновения.

Глухота, пришедшая в ее жизнь, по причине бойни, в самом деле, подкосила ее попросту неизмеримо. Если вначале она старалась держать подбородок вверх, притворяясь, что ничего не поменялось, и она — всё такая же величавая королева, то всё слишком сильно сломалось в тот самый день, когда она решила явиться в школу и просидеть урок. Ни одного слова профессора она не уловила, но весьма удачно держала маску прежней гадкой самодовольной дряни, для каковой даже этот недуг ничтожный. Будто она та, каковая сможет справиться с каждой неприятностью своей жизни.

Образ растрескался, стоило только ей услышать помимо своих мыслей в рассудке влезающие туда реплики соперницы, которая, невзирая на слабое умение по путешествию в человеческие головы, предприняла попытку донести ей каждую сказанную фразу их учителя.

Бросив кроткий взгляд на властительницу воздушной стихии, и узрев её сожалеющие аметистовые очи, Любава ощутила, как резко каждая её мышца натягивается от небывалого непобедимого раздражения. Тело стремилось защитить себя, прикрыться хоть как-то яростью, желая доказать, что она совсем не слабая, и может сама справиться с такой ситуацией.

Притворно приспустив веки в свое типичное положение, они приглушила попытки помощи, отдавая приказ Ветровой отступить, кажется, освобождая арену своего рассудка, чтобы там…

Побороться с самой собой.

Две её личности сошлись в грозной схватке, принуждая девушку к двум абсолютно разным вариантам: продолжать сей спектакль или же, всё-таки, сдаться. Отпустить руки, и признать ужасную, но необходимую истину о том, что она прежней никак не будет. Ходить на уроки для неё не значило получать материал, и, сколько бы она не упивалась своим же собственным эго, которое ублажало её знанием, что она столь мощная и сумела явиться в колледж, несмотря на поломку, то не прибавляло ей образования, которое по-прежнему ей весьма и весьма необходимо.

То тоже определённая победа. Первая, верно, за долгие годы победа её приспешника адского котла. Тот признал свою слабость и несостоятельность, вынудив властительницу иллюзий заткнуть по пояс свой болезненный пуризм[1] и идеализацию своего же лика, и отправиться на домашнее обучение, где она, с помощью множества артефактов и талантливым способностям её матери, колдуньи мыслей, осваивала программу сама.

Обитель для неё считалась далеко не ловушкой, но она ту таковой воспринимала. Здесь не перед кем красоваться своим образом и шикарным внешним видом, так что, ублажала она себя нанесенным марафетом далеко не каждый день. Пришлось отставить прочь излюбленные ею каблуки, потому что матушка Преслава слыхала каждый их стук по коридорам, что не слабо раздражало женщину, а свои вальяжные саркастичные шутки она и вовсе проговаривала за столом без прежнего энтузиазма, точно зная, что острые фразы — это далеко не то, чем можно раскидываться в их семействе, чтобы после не получить ответа.

Жизнь стала своеобразной, не ужасной для кого угодно другого, но только не для неё — чёртовой Сатаны, которая больна стремлением разрушения людей и своими странными бессмысленными пантами, но ей приходилось смириться с тем, что, пока исцеления найдено не будет, она покидает пост самовлюбленной эгоистичной девчушки, что красуется пред людьми, вызывая в них зависть и кормя себя этими чувствами. Таких эмоций ей не дадут, потому что никто, кроме родителей, компанию ей не составит.

Потому, верно, явление его лица стало для неё столь неожиданным фактором, что никто не мог ответить: а к лучшему пришествию этого миролюбца, или же, всё-таки, к худшему?

— Душенька, к тебе пришли в гости, — кинула ей мысль матушка, принуждая девушку выбраться из своей комнаты, направляясь прямиком ко входу в их дворец.

Невольная затея, что, то пришла директриса, которую сейчас форменная дьяволица затравит своими острыми комментариями, принуждая купаться в озёрах вины за её страдания или же какой-то другой преподаватель, которому она привьёт комплекс неполноценности за свои потери и жизнь отшельника, даже позволил уголкам её губ взмыться вверх, разрешая представить травлю над другим людьми.

До двери оставалось три шага. Замерев пред зеркалом, Любава быстро поправила закрученный хвостик, накрутив его на палец. Полюбовавшись собой, она сделала вывод, что теперь то точно выглядит совсем никак жалкая персона, рыдающая от своих тягот, но, даже если это так, когда такое вообще выступало ограничением, чтобы закошмарить своей болью других?!

Дойдя наконец-то до лестницы, она сумела опустить веки в вальяжное состояние лишь на пару секунд, а после, только узрев явившуюся к ней персону, те откатились вверх, позволив выбрести наружу огромные синие зрачки, а вот блондинистые брови наоборот рухнуть, сразу сложившись в положении неверия и непонимания.

— Ты, — молвила она, болтая чуть ли не сквозь плотно сжатые зубы.

Ради него, она даже рот широко открывать не хотела.

Факир стоял на лестнице, совсем рядом с её мамой и глядел на неё снизу-вверх своими ясными карими очами, сильно смущая девушку вообще фактом своего существования.

Серьёзно…

Если бы прямо пред ней сама Зевс в поклоне склонился, она бы и то меньше удивилась, нежели явлению этой серой массы к её дому.

Зрачки его искрились, губы сжались в кривой линии, совсем не улыбке, а скорее в таком сжатом настроении, когда он даже не пытался ничего объяснять, кажется, понимая, что заговорит он, даже первое слово не окажется наружи, ибо её образ в проходе испарится в стенах здания, зарываясь в литературных фолиантах греческих мифов.

В любой из них она сейчас верила куда сильнее, чем в его пришествие.

— Твой одноклассник Саша пришёл! — радостно пискнула Преслава, отправляя эти выражения сразу же в голову своему ребенку, наслаждаясь ликом юнца, посетившего их.

Мысли и его внутренний мир её сильно привлекли, как и, честно сказать, сам факт посещения их домишка и намерения, так что, она принуждала дочь стоять на месте, заставляя ту терпеть этого Героя. Само избранного Героя.

Чёртового не мага.

— Я оглохла, а не ослепла, — цедила сквозь зубы она, даже сумев скрестить руки на груди, по-прежнему смотря на гостя, как на настоящее ничтожество. — Меня куда больше интересует, что он здесь делает?

— Пришёл помочь тебе.

Смешок вырвался из неё непроизвольно, крайне неконтролируемо. Стыдно за него ей не было, ибо слишком ясно — другой реакции от её персоны снизойти не могло. И, в целом, вообще не важно, Сатана правит или же тот самый его приспешник.

— Он умеет возвращать слух? — отозвалась Любава, уже не скрывая своего презрения.

— Нет.

Подключившись к его мысленному потоку, она услышала данное сошедшее слово, из-за чего ей пришлось полностью обернуться к своему новому собеседнику.

— Но я умею на нём говорить, — произнёс мальчишка, сильно шевеля руками.

— Но он умеет, — начала повторять волшебница мыслей.

Выдать фразу до конца она не успела, потому что ладонь дочери, поставленная пред ней, заставила её замолкнуть, позволяя юной колдунье самой дальше разбираться с этой персоной и слабой связью с его головёшкой.

Уже уловив, что его рассудок — весьма слабая экосистема[2], способная продавиться лишь по паре словечек, что вызовут в нём вину, она решила надавить на это, попутно порадовав и свою борзую душу.

Хоть каплю же счастья она должна получить от подобного пришествия.

— Так и поговори на нём в каком-нибудь другом месте, — шипела она, приспустив веки и того ниже, выводя вперёд и свою зверскую ухмылку, и опаснейший голосок, сравнимый лишь со змеиными зовами. — Со своим ничтожными друзьями, убогой командой уродов. Со своей земляной подружкой, которая доверилась убийце, или с гребанной наивной малявкой, которая слезы вместо воды пьет, а может ко своей любимой, сравнимой чуть ли не с божеством батарейке!

Услышав последнее, Саша качнулся, сильно выдавая себя, как, в принципе, и она, ловко сумев выявить вперёд, что по чьим-то содержимым черепа регулярно лазила.

— Иди туда, кому на тебя не плевать, или кто тебя хотя бы воспринимает, — прикрикнула дитечка ада, приспустив грудную клетку ещё чуть ниже, по-прежнему глядя на собеседника сверху вниз. — И, надеюсь, что ты не столь тупой, но я в эту группку не вступала!

Одарив гостя последней максимально нахальной улыбкой, она ловко развернулась в своих балетках, идя обратно в здание, не собираясь выслушивать ни мамины осквернения, которые она уже очень хорошо слышала в одном ухе и старательно пропускала мимо себя, ни какие-либо дальнейшие объяснения факира.

Увы, связь она не отключила.

— Это не нужно им, — выдал он аргумент, с которым ой как сильно соглашалась Преслава. — Зато это нужно тебе.

Приспешник ада, судя по всему, занял позицию власти не совсем разобравшись в происходящем.

Гадюка застыла на месте, не разворачиваясь, но и не двигаясь, создавая иллюзию внимательного прослушивания даваемых слов.

Заметив это, Абрикосов, перейдя с одной ноги на другую, но не убывая в уверенности, продолжал свои убеждения, веря в здравость её рассудка. Или, если быть точнее в его высшую значимость по сравнению с эго.

Мать Любавы оказалась в невообразимом шоке от подобных его потуг, хотя бы по той банальной причине, что полазила по головке достаточно, чтобы отыскать там дверь с секретами школы и точно узнать, что ему известно.

Известно абсолютно всё.

И даже при этом он верил, что она согласится принять предлагаемые им услуги.

— Язык жестов позволит тебе общаться с окружающими людьми, когда ты не будешь подключаться к каждому из них, будто то каналы связи, — умный простак. — Выучишь движения, и сможешь общаться с группой и несколькими людьми разом, — хороший подкованный простак. — Знание жестов тебя спасёт.

Уйди-ка прочь, слабенькая часть рассудка, потому что настал момент действий Сатаны.

Слегка качнув головой, она позволила личностям смениться, а после, надев на личико ухмылку самой настоящей дьяволицы и королевы адского пекла, обернулась к огненному фокуснику, готовясь высказать то, что на язычок пришло сразу, будто бы уже будучи выведенным на ней, как тату, которое она себе сделала.

Доказывая, что никакой души, на теле, что пытается в этом убедить, вообще нет.

Разворот и гордый взор.

— Но только в спасение вашего маломочной группировки я не нуждаюсь ни капли! — прикрикнула староста, не слабо разгневавшись, но стараясь держать этих борзых коней при себе. — Мне не нужна твоя помощь, не нужны телодвижения, и не нужен ты!

Точнее сказать: ты вообще последний, кто мне будет нужен.

— А про жесты… Я их знаю! — нагло цедила она, гордо выпрямившись в спине.

Вытащив вперёд руку с факом, она принудила факира сжать челюсти, чтобы он не высказал ничего в ответ, а после, ухмыльнувшись и того наглее, воспринимая это за победу, властительница иллюзий отправилась обратно в комнату, попутно опуская уголки губ, воспринимая данное пришествие не мага — за настоящее кощунство над её личностью.

Чтобы какой-то никудышный человечишка, больной альтруизмом и не умеющий никак в магию, кроме как кидаться дурацкими факелами, да утверждал, что он ей поможет и ее спасет! После такого явления помочь ей мог только квалифицированный психолог, который бы помог остановить её непрекращающийся дикий хохот от подобных выражений.

Самонадеянно, глупо, слишком по-идиотски.

Даже вера в любовь, для нее, как для человека, страдающего фанатизмом по греческим легендам, стала куда более адекватным явлением, нежели приход Александра в её стены.

Мать выкинет пару слов о том, что это было некрасиво, насильно подключившись к рассудку дочери, а та лишь выдаст противное и наглое “было”, указывая на то, что событие прошедшее, и юнец больше не потревожит их своим визитом.

Нет, конечно, он мечтатель, помощниц, психолог, спаситель…Но не дебил же!

Он не придет сюда вновь.

[1] Пуризм (лат. purus, «чистый») — повышенная требовательность к сохранению классической эстетики, изначальной чистоты, строгости стиля, приверженности канонам в языке, искусстве, спорте и тому подобное. Пуризм в языке — преувеличенное стремление к чистоте литературного языка.

[2] Экосистема — это биологическая система, состоящая из сообщества живых организмов (биоценоз), среды их обитания (биотоп), системы связей, осуществляющей обмен веществ и энергии между ними.

— Всё-таки дебил.

Прошептав это, она с нескрываемым отвращением наблюдала за хохолком каштановых локонов, что расположился в их саду за столом вместе с её матушкой, весело беседуя, ожидая, что она всё же выйдет позаниматься.

В какой-то момент Любава даже искренне позавидовала выдержке мальчишки, потому что так часто являться в дом, откуда тебя статично выпирают, попутно выливая огромный такой чан с оскорблениями, стоило аплодисментов и даже восторженных оров какой-нибудь толпы фанаток.

Удивляться, в принципе, нечему. Та прекрасно почитала в голове, как упорно он добивается свою возлюбленную и как безуспешны его действия, так что, устойчивости и стремительности ему не занимать, как, кстати, и непробиваемости. Неостановимый массив, который продолжает движение, игнорируя каждую неудачу, представляя, что таковой нет.

Таких стараний было достаточно, чтобы пленить сердце правительницы мысленной магии. А это уже привело к тому, что уставшая от её вечных речей в стиле: “Саша такой, Саша сякой”, — а также из-за сильнейшего чувства жалости, которым она пропиталась, пока он ходил здесь, как неприкаянный котенок, Любава согласилась на один урок, попросту надеясь, что после него этот желающий мира альтруист откажется от подобной затеи.

Долго терпеть её сценические акты он попросту не способен, а значит спичка, горящая стремлением помощи, догорит быстро, сдуваемая ветрами наглой девчушки, принуждая его уйти прочь.

Убеждая себя в этом, гора подошла к Магомеду[1] сама.

— Душенька! — воскликнула Преслава, зрея, как её дочь, при полном марафете, очутилась за их садовым столиком.

Внешний идеальный облик требовался хотя бы по той причине, что Сатана искренне хотела, чтобы мальчишка рассказал в колледже о её состоянии и выдал, что она также элегантна и величава, как богиня.

То бишь, как всегда.

— Ты пришла! — радостно воскликнул факир, поднявшись с места и глядя прямо в её синие глаза, принудил девушку запустить цикл обзывательств, составленный специально для такого момента.

— Могу также легко уйти, и, что куда важнее, уйду, — выдала она, сложив руки на груди, уже так статично для себя. — Но вначале полюбуюсь на это несчастное представление, когда земной паренёк будет прилагать максимум усилий, ради того…О чём его даже не просили!

Подчеркнуть свое отношение к действиям гостя и ущербность его личины так жестко нужно еще уметь. Хорошо, что Любава в этом плане оставалась воистину чемпионом, с миллионом медалей и, верно, даже огромным таким кубком.

Олимпийским прям.

— Может, хотя бы, посмеёшься, — буркнул Саша, даже не стерев улыбку со своего лица.

Да ладно! Ты же не Данко, согласный отдать сердце за жизни и счастья других[2]!

Прекрати уже быть таким добрым и брось данные попытки спасти человека, который тонет в своём же театре и мыслях о своём величии. Иначе утонешь вместе.

— Идите в сад, — предложила Преслава, указывая на небольшую поляну средь деревьев, предлагая ребятам расположиться именно там.

Предварительно выпустив недовольное “м”, Сатана направилась к месту, усаживаясь на землю и поправляя свою красивую кофту так, чтобы выглядеть прекрасно и шикарно, даже сидя на земле.

Устроившись рядом, огненный фокусник почти сразу перешёл к объяснению некоторых азов, показывая на своих руках популярные и многочисленные слова, пока девушка поглядывала то на него, то в сторону, выказывая всем своим видом незаинтересованность в происходящем занятии. В ответ же, Герой продолжал, не останавливаясь ни на минуту, не разрешая её концертам и актёрским стараниям властвовать над его желанием ей помочь.

Уроки не мага она находила жалкими, его самого по-настоящему ничтожным и, увы, глупым, потому что так долго не понимать, что тебя не признают и откровенно испытывают неуважение, умный человек точно не будет.

Их посиделки кончались, Любава показательно зевнула, твердя уже каждым своим жестом, что никакой заинтересованности к сему занятию не испытывает, на что гость, опять же, не отреагировал никак, будучи, верно, попросту непробиваемым на такие намёки, и, верно, адекватность.

Провожать фокусника ей опять же пришлось лишь из-за приказов матери, когда она, напялив недовольную ухмылку, очутилась подле лестницы, готовясь отправить юнца через портал домой, в мир колледжа, где, для своих товарищей, он гостил дома.

— До скорой встречи, — выпалил мальчишка, исчезая в сиянии волшебного телепорта.

— Ага, — гневно цедила под нос дитечка ада, даже приподняв вверх ладонь и наигранно ею махая. — До встречи в прекрасном никогда…

— Любава! — прикрикнула мама, как только сияние ушло.

Не желая слушать ной, властительница иллюзий кинулась в дом, будто реально веря, что мать не направится за ней следом.

Наивность, как оказалось, знакомая ей черта, что, по её мыслям по поводу факира, очень даже понятно.

— Ладно! — выпалила она, обернувшись к колдунье рассудка. — До скорой встречи в аду, потому что, о, вне сомнения, мы там с ним встретимся!

За такие пытки над людьми должны туда отправлять…

— Ты, конечно, извини, но ему дорога в райские дали, а точно не в твою обитель, — пошутила Преслава, принуждая девушку продолжить данную перепалку.

— Останется у меня среди кучи котлов грешников, потому что принесёт мне передачу и предложит помощь! Бум! — специально хлопнув руками, девушка обозначила представление. — И вот, ангелочек лишился крыльев, потому что те несчастные порождения, отобранные у курицы, сгорели от 718 градусов[3].

Так сильно оскорбить те волшебные собрания перьев, ей, обожательнице Амура[4], казалось какой-то гранью гнева.

Сумасшествие свершений Александра доводило её до пика, принуждая попросту давиться его помощью, будто бы он являлся всем самым ненавистным ей, а её топили в этом болоте, которое полностью состоит только из слова “ущербство”.

Пришествия сюда — это геройство, с какой-то точки, вне сомнения.

А может, все же, поступки конченого идиота, который явно сбрендил, посчитав, что имеет дело с нечто, что адекватно.

Надо же различать разницу меж похождениями Психеи. Может Александр и воспринимал данные проходы за её путешествиями к Эроту[5], который готов её спасти и сам безгранично ту любил, что отдача была двусторонняя, но вот ей, чёртовой Сатане, ясно, что это — чистейшего вида прогулки до Афродиты, которая лишь больше гробит несчастную жертву.

Как же глупо.

— Он все равно придёт ещё, — выкрикнула Преслава дочери вдогонку.

В ответ та лишь ухмыльнулась.

Его явление лишь сильнее убедит девушку в его невменяемости и полнейшей неадекватности.

Данные занятия для неё пытки, он — самый ужасный из всех возможных собеседник.

Не маг её выводил из себя, и, она была уверена, что когда-то она дойдет до пика и займётся истинными пытками — отправит гостя прямиком в стену, доставляя тело к воротам рая с переломанными костями.

[1] Есть притча из Корана, по которой пророк Магомет, желая показать верующим свое могущество, приказал горе приблизиться к нему. Не дождавшись реакции горы, Магомет заявил: «Что ж, если гора не идет к Магомету, то Магомет сам пойдет к горе». То есть, пусть таким образом, но результат будет достигнут — гора и Магомет сблизятся.

[2] Данко — персонаж третьей части рассказа Максима Горького «Старуха Изергиль», пожертвовавший собой и спасший свой народ с помощью горящего сердца.

[3] 718 градусов по Цельсию — это температура ада, вычисленная учеными на основании сопоставления цитат из Библии на эту тему.

[4] Эро́т, Э́рос (др.-греч. Ἔρως), Аму́р (лат. Amor), Купидо́н (лат. Cupido) — божество любви в древнегреческой мифологии, безотлучный спутник и помощник Афродиты, олицетворение любовного влечения, обеспечивающего продолжение жизни на Земле.

[5] По легенде Психея стала женой Эрота при условии, что она никогда не будет смотреть на ее лицо, но, в итоге, девушка нарушила правило, обожгла плечо возлюбленному и тот улетел прочь из их дома. Тогда она отправилась к его матери Афродите, которая начала выдавать ей сложные задания с целью свести ненавистную девушку со свету, в то время, как влюбленный Эрот в силу болезни не мог никак помочь возлюбленной.

В конце легенды пара все равно осталась вместе.

Если бы за каждый его приход Любава ставила очередную подпись и печать в подписании диагноза, то его карта уже бы заполнилась полностью, потому что девушка поспешила бы исписать каждую страницу, лишь бы избавиться от его личины, которая совсем не хотела её покидать, так как считала это, как вариант, что он “сдаётся”.

А властительница иллюзий только об этом и мечтала. Чтобы он отпустил руки, чтобы прекратил препираться и насиловать её мозг, чтобы воспринял её откровенные, уже даже сарказмом неприкрытые посылы в далёкие миры и, в конечном итоге, собрал свои пожитки и скрылся в неизвестном направлении, но исполнять её желаний факир совсем не собирался.

Раз за разом он поддерживал её саркастичные речи, тоже оскорблял собеседницу в ответ, только весьма тонкими и красивыми намёками, продолжая уроки и движения своих рук.

Преслава уже даже скрывать не пыталась, что попытки неудачи её смешат, и, когда каждый раз после занятия, её дочь болтала что-то о Саньке, осуждая мальчишку за совершаемую благодетель, она лишь хохотала, выражая в этих смешках, в самом деле, всё отношение к злобе своего ребенка.

Когда вместе с гостем в дом пришла ещё и её соперница, Сатана даже не пыталась сдерживать себя в узде. Не отсидев даже и половины от урока, оскорбив одноклассника попутно, что он — ещё тот надоедливый чурбан и глупый идиот, не зрящий границ в терпении оскорблений, она отправилась к родительскому столу, оскверняя пришедшую знакомую, а после скрылась в комнату, усевшись пред зеркалом, предприняла попытку себя успокоить.

— «Алехандро», «Алехандро»! — сыграла она пред своим же отражением главную соперницу в своём классе. — Варвария! Идиоты, стоящие друг друга!

Любуясь своими актерскими этюдами, она поправляла свои волнистые локоны, сошедшие в шикарные пышные волны, и аккуратно перекидывала из стороны в сторону, ощущая, будто она и впрямь какая-то греческая богиня, которая рассматривает свои очертания в старом ажурном зеркале с древними золотыми украшениями, которые висели на его раме по всему периметру.

Схватив в руки блеск, она покрасила им свои засохшие за посиделку на теплом солнце губы, попутно повторяя всё то, что пытался объяснить фокусник, но только в сильно агрессивном смысле.

— Помогите мне…, — совершив руками точно те движения, каковые задавал не маг, она закатила глаза, повторяя их вновь и видоизменяя. — Помогите ему найти мозги!

Теперь каждая её гневная реплика сопровождалась движением пальцев, которые, что поразительно, не ошибались вовсе, показывая каждое слово и каждую отдельную букву безошибочно, чего Любава не понимала довольно долго, продолжая и продолжая осуждать мальчишку пред самой собой.

— Я — альтруист! Я всех спасу! Я такой хороший!

Внезапно показав последнюю фразу, она всецело осознала своё занятие и замерла на месте с так и взмытыми вверх руками.

Ты что, его впрямь слушаешь? Ты что, и впрямь запоминаешь каждое выданное им объяснение в жестах?!

По телу побежала дрожь, а кости, кажется, все обратились в камень, ибо банально шевельнуть никакой из них дьявольская душонка не могла. Она ведь ни разу не запнулась, пока болтала со своим же отражением, используя язык жестов. Ни на секунду даже не призадумалась о том, как тот или иной знак обозначается.

Медленно опуская руки вниз, она сделала, верно, самую умную вещь из всех, что могла позволить себе в данной ситуации: заперла эмоции подобного вида в третью личность, заведомо изгоняя прочь из Сатаны и её приспешника. Эта та, третья малявка всё учит и запоминает, это она сохранила на потёмках памяти каждое словечко и буковку и это ей не плевать.

Та личность так глубоко, что не вытащить и не вытянуть, она не подаст никакого знака о своём знании и не выдаст её заинтересованность.

Властительнице иллюзий только предстояло узнать, что та устраивает революцию, ибо больше не согласна обитать в тени.

В следующий раз, когда её учитель приплелся к ней, принуждая её в её стильном платьице снова усесться на газон, Любава уже давилась от этих уроков и своей глухоты, в который мыслями протекали мысли факира, что казались ей слишком нафталиновыми и громкими.

— Что нужно такого сделать, чтобы ты ушёл раз и навсегда? — гневно спросила она, пред этим одарив мальчишкой ещё сотней комментариев. — Нужно, как твоя дурочка поцелуями одаривать, а потом сбегать?

— Если ты роешься в моей голове, то ты прекрасно знаешь, что я не ухожу даже так, — отвечал без единой доли обиды фокусник, уже привыкший к тому, что староста пляшет либо на его любимой, либо на его же лучшей подруге и её сопернице. — Верно, необходимо нечто сильно кардинальное, — пискнул он, впервые поднимая взор со своих книг прямиком на собеседницу, он блеснул очами так, что Бабейл внезапно отыскала в его чертах и нежных линиях какую-то прелесть, осознание от которой тут же отогнала прочь. — Чтобы ты меня жестами послала.

Состроив демоническую улыбку, девушка потянула средние пальцы из ладоней, готовясь поставить их прямо пред носом друга.

— Не факами, — тут же приглушил подобное явление мальчишка.

Колдунья иллюзий столь предсказуема, что факир уже научился распознавать её последующие действия, и даже не слабо на этом танцевал. Так подумать, они уже прекрасно плясали вместе на нервных клетках друг друга, да так аккуратно, что в этих музыкальных исполнениях ни одна из них не падала смертью храбрых.

Разозлившись от подобной самоуверенности юнца, так ещё и разгневавшись окончательно из-за его победной ухмылки, она вовсе позабыла о том, что условилась скрыть прочь своё внезапно возникшее посредством его уроков умение.

Откинув пряди белокурых локонов назад, чтобы те не мешались в её движениях, она гордо хмыкнула, тоже осветив свой мир торжествующей улыбкой, а после, сильно шевеля губами и хорошо жестикулируя, по буквам произнесла желаемое послание:

— Иди к чёрту!

После этого староста гордо подняла подбородок так, что позволила волосам снова рухнуть вперед, чтобы те мгновенно украсили её физиономию, с чудесной величественной улыбкой на ней. Специально вытянувшись и того сильнее, она постаралась приподняться так высоко, чтобы оставаться в сидячем положении, но при этом смотреть на знакомого сверху вниз.

Чтобы он в очередной раз ощутил её весомое совершенство над ней. Ей были по-настоящему, как воздух, нужны эти дешевые панты.

Смешно то, что сигналы своему мозгу она совсем не отдавала, тот не кричал ей о том, что же она делает и никак не пытался остановить. Позволил и одарить альтруиста наглой улыбкой, и попутно состроить стервозное лицо, а после и вовсе не кинул даже секундного понимания ее поступка, отчего для нее стало несказанным удивлением его радостное, даже какое-то гордое лицо, каковым он освятил её в следующую секунду.

— Абсолютно правильно. Молодец, — произнёс он, тут же возвращаясь к книгам. — Продолжим.

В эту секунду на неё обязана наехать злоба, охватить ураган из гнева и возыметь себе ненависть, но вместо этого в ней воцарилось странное, совсем не ясное опустошение, а следом за ним в голове раздался истеричный, на грани гибели крик Сатаны, которую с престола согнала её третья личность.

Осознание, что он не обиделся, совсем не разозлился и, даже несмотря на отвратные реплики, в которых она его на постой купает, тот продолжает настаивать на уроках, восприняло это, как сумасшествие, как и всегда.

Но только теперь, будто врач, она отметила это безумство приятным.

Они были исключительно разными, пусть и имели крайне много общих интересов. Мало того, что они явно выступали за разные принципы и считали себя участниками чуть ли не разных небесных войск, ибо Сашу относили и он сам причислял себя к ангелам, в то время, как Любава не стеснялась вторить, что она — дитё самого Аида[1], в них имелось кардинальное отличие, которое попросту разорвало рассудок девушки: она никогда не болела желанием помогать людям и никогда не вытворяла чего-либо, что хоть как-то могло понизить её достоинство и самооценку, в то время, как он плевал на свою гордость, стремясь оказать, в первую очередь, спасение.

Общаться таким личностям противопоказано, ибо один из них испепелит мировоззрение иного в костре своих убеждений, и дитечка ада ни на секунду не сомневалась, что именно она поглотит фокусника в себе.

Почему-то её мозг этому испугался, потревожился, что этот ясный свет потонет, но зато Сатана и его приспешник были рады поиграть в эту игру. После этого занятия стало ясно, что староста выучила язык глухих в совершенстве, но при этом ни он, ни она не решились отменить занятия, и, пока две её личности ссылались на то, что она желает изломать его внутреннего альтруиста, обратив его в несчастную шельму[2], подобную ей, третья её личина сокрылась в самом уголке мозга, забрав вместе с собой неясное чувство, которое возникало в её плоти, в котором мешалось радость от его лицезрения, восхищение знаниями и выдержкой, а ещё заворожённость его несгибаемостью.

И где-то среди этой горы неясных и неразборчивых эмоций нарастало ни к кому ранее не испытываемое, максимально банальное уважение.

[1] Аи́д (др.-греч. Ἀΐδης (Aides) или ᾍδης, или Гаде́с) в древнегреческой мифологии — верховный бог подземного царства мёртвых.

[2] Шельма — мошенник, плут.

В какой момент уроки, когда они просто сидели на траве больные лишь целью учить язык глухих, обратились в мирные посиделки на скамье, когда вообще не прибегаешь к жестам, исключительно неясно. Но они довольно часто в последнее время проводили занятия, как угодно, но не за повторением материала. В прошлый раз они и вовсе сделали само оборудованное кольцо для баскетбола и сыграли один тайм.

Очевидно, Любава игралась с сознанием гостя, но и он не отставал, применяя то тут, то там акробатические приемы да свои магические экспонаты. Проиграть она себе не позволила, но для семейства стало истинным шоком, что она позволила матчу завершиться со счётом “ничья”.

Чтобы их девочка, которая даже своей племяннице не согласна проигрывать, и так спокойно признала такой итог? Не видано, не слыхано.

А богиня в ответ лишь слегка приподнимала бровь, убеждая семейство, что просто не хочет дарить несчастному не магу чувство ничтожества и вгонять того в депрессию, особенно учитывая то, какие у него убогие друзья и какой неудачный выбор возлюбленной.

В общем, сказала идентичные реплики, какие выкинула и в лицо самому факиру.

— Почему мы уселись на скамью?

— Ты видел мою юбку сегодня? — гневно шептала она, размещаясь пятой точкой на сиденье в их саду. — Я многое готова стерпеть, но порчу такой одежды не согласна.

— Приятно знать, что ты так прогибаешься только под мои занятия.

— Под абсолютно ненужные и убогие занятия, — добавила она, перекинув распущенные локоны назад. — Жертвы ради ничего. Кажется, ты подаёшь мне плохой пример жизненного пути.

Язык глухих предназначался как раз для того, чтобы богиня мыслей прекратила пользоваться своими мыслями и вести диалоги “слушая” мысли собеседника, что он подавал на свой рот, но их острых выражений оказывалось так много, что это банально оказывалось быстрее. Ей хотелось говорить с ним, подобное мерещилось интересным, хоть и признавать этого она не хотела, поэтому, когда она впервые начала болтать много и дала указ о том, чтобы жесты исчезли, ему не оставалось ничего, как поддаться под власть этого наглого саркастичного властителя.

— У тебя есть тату? — удивлённо обратился он, совсем случайно столкнувшись локтем с её ребром и заприметив чёрную надпись.

— Имеется, — шепнула та, не переводя взора на мальчишку с его прелестными разбросанными каштановыми локонами.

— И, что же она значит?

Порыв принудил её повернуть очи в его сторону, и, стоило ей только исполнить сие действие, как она ощутила глоток интереса, его нескрываемого желания узнать истину, который показался ей сладостным нектаром и сам развязал язык.

— Психея на греческом, — призналась она. — Как богиня души.

— Это что-то из канонических греческих романов[1]?

Сам факт того, что он знавал такое понятие, прибавлял ему в её глазах большего восхищения.

— Нет, это канонический греческий миф, — молвила Любава, своим извечным наглым голоском, совсем не ощущая, как сквозь крошечные вздохи радости в её речах прослеживается вся её одержимость этими историями. — О Эросе, сыне Афродиты, который влюбился в девушку Психею. Душу.

— Ух ты! Любовь! — саркастично протянул Саша, поглядывая в её синие бездонные глаза и не ловя в них незнакомую ему ранее эмоцию. — Я думал, что ты исключительна в своём мнении к этому чувству и оцениваешь его только, как легенду!

— Легенда для меня — это стремление всем помогать, при этом не прося ничего взамен и не желая, — насмехаясь над товарищем, твердила Сатана, совсем не понимающая, кто правит её мозгом и языком сейчас. — Ну, и ещё повод наведаться в психиатрическую клинику, наверное.

— Тебе мой альтруизм прям покоя не даёт…

— Не маг, это больше косит под шизофрению, нежели под адекватное качество человека.

Надув щёки и закатив глаза, парнишка отвернулся чуть в сторону, больше не рассматривая черт своей собеседницы, с её нежными белоснежными щечками, на которых крайне изредка красовался натуральный румянец, и длинными ресницами, которые могли бы заворожить чужое воображение, и лишь попросил рассказать её эту легенду, уверенный, что она не будет нуждаться ни в едином его слове.

И впрямь, пока староста в красках описывала происходящее в отношениях между Эросом и Психеей, она ни на секунду не обернулась к своему собеседнику, и даже не увидела, как он в одно мгновенье начал смотреть на неё так чрезвычайно пристально, с толикой немого восторга, вдохновляясь тем, насколько она пристрастна к греческим мифам.

Такая болезненная одержимость, что дарует жизнь, которая прослеживалась в нем, когда в руках оказывались атрибуты для фокуса, в его друге, когда в руки к ней прилетали многочисленные книги, и в её соперницу, которая кайфовала от пошива одежды и каждый укол пальцев воспринимала с раздражением, после радуясь тому, что такая ранка у неё есть.

Нечто подобное находилось и у наглой и самодовольной Сатаны, и, что греха таить, она отдавалась в эти греческие сказки со всей душой, аж заставив собеседника в один момент раскрыть рот в улыбке, наблюдая за её пересказом.

— У нее ещё две сестры, в итоге, вместе они: душа, ум и тело, — завершила она, кончая восторженный монолог. — Три части, определяющие любого человека.

После столь длительного и счастливого пересказа ей требовалось чуть времени, чтобы наладить дыхание, а её собеседнику несколько секунд, чтобы найти правильный следующий ответ.

— Хорошо, согласен, — молвил он, сумев совладать со своей широченной ухмылкой. — Ты — истинная богиня.

— Только сейчас понял?

Повернув голову в его сторону, на физиономию, которая уже избавлялась от этого восторга в его глазах, она все равно уловила эту ниточку эмоции очарования, которую он испытал к её личине, внимая её вариации пересказа.

— А роман о Дафнисе и Хлое тебе как?

— Ты читал канонические греческие романы? — с нескрываемым потрясением и колкостью, будто задавая вопрос: “ты что, интересуешься не только хренью”, — обратилась она.

— Моя мама некогда писала научную работу по каноническим греческим историям, так что, да, доводилось, — признался он, ощущая, как ручка властительницы мыслей лазает по его рассудку. — Писала о их точной формуле и старалась её вывести в идеале и…Ты уже сама нашла эту затею в моей голове.

Слишком часто принцесса туда заходила без спроса, но про понятие “личное пространство” она и слышать не хотела, а витать в его волшебном черепе, с его светлостью и какой-то шикарной чистотой ей доставляло сплошное наслаждение.

— Так, ты всё ещё плохо разделяешь потоки мыслей, — заявила, усмехаясь она. — Сколько мама тебя не учит, у тебя не получается.

— Извини, высшее божество, но я — не правитель человеческой головушки, как вы. Не могу так просто совладать с подобным делом.

-Да, ты — лишь никудышный не маг, — прошептала Любава, совсем не желая его обидеть, но при этом прям ощущая, что нужно что-то добавить сверху, чтобы не звучало так гневно. — Но получится потом. Когда-нибудь.

Слабенько усмехнувшись, она продолжили беседу.

— Точная формула греческих романов — это шедевр! — воскликнула саркастично девушка, перекидывая очередную прядь назад.

— Невероятно красивая девушка, невероятно красивый парень…

— И вот они влюбляются, всем окружающим на зло…

— Тогда придут пираты, и украдут кого-то…

— Или смерть на время кого-то заберёт…

Слаженность их диалога воистину пугала. Стихотворные слаженные ритмы, при том, что это — не чтение мыслей, а чистая импровизация. Понимание этого тронуло опять какой-то кусочек рассудка гордой дамочки, не совсем не потревожила её товарища.

— Потом будут преграды, кто-то продастся в рабство…

— Не факт, что лишь один, не факт, что на разок…

— А все люди в округе влюбляются в героев…

— Но в финале, всё же, …

— Победит ЛЮБОВЬ, — протянули они вместе.

Услышав это, они захохотали, и, верно, с уст Любавы чуть ли не впервые за обучение в волшебном колледже сорвался настоящий искренний смех.

Это не просто взаимопонимание, не просто какая-то безупречная слаженность, не нечто похожее на командную работу.

Подобное грезилось ей истинным невероятным чудом, как будто они подключились к единому потоку мыслей, возымели оттуда слова и теперь плыли в этом уникальном течении, предназначенном только для двоих. В голове возникло странное слово soulmates[2], но принцесса выгнала его также быстро, как и пригнала его туда.

— Хотела бы прожить такой сюжет? — смеясь, обратился Саша.

— О да! — по-актёрски заявила она. — Мечтаю притвориться мёртвой, залечь в склеп[3], чтобы потом меня оттуда похитили пираты вместе с другими сокровищами!

— Ну, для такой личности, как ты, подобное желание оказалось бы даже неудивительным!

— Это ты так намекнул, что я сумасшедшая? — саркастично буркнула колдунья.

— Это я так говорю, что ты необычная.

Не то чтобы раньше он не кидал ей внезапных и не самых обычных комплиментов, хваля ее умение захлопнуть чужой рот или карабкаться в головах, куда её никто не звал, но сейчас они вызывали в ней совсем иные эмоции. Другие, чужие.

И ей это отчасти нравилось.

— А ты ходила на постановки греческих мифов или романов?

О как попал. Прямо в одну из немногих трещин на сердце и слабых сторон её трех личностей, аж подбив командный центр.

Слабенький вдох, и она вновь пристально зацикливает взгляд на кое-чём другом, нежели на его лице.

— Да, — призналась она, чуть посасывая свои губы в нервозности. — У нас иногда в театре Штормграда ставятся спектакли с танцем сиртак[4], хасапико и многое другое.

— Иногда?

— Когда приезжает сценарист, тогда и проходят шоу, — выдала она, скрывая самые главные пункты. — Большинство постановок по Греции мы ставили вместе. Не просто потому что я — любитель страны, а потому что против владельца театра не попрёшь.

— Ты владеешь театром?!

То ли восхищение, то ли истинный шок, Любава не могла понять, что конкретно охватило фокусника, но чёткое знание, что она его удивила, имелось.

— Именно, — гордо уведомила она, выпрямив спину, притворяясь настоящей бизнес-леди. — Мой театр, мои сценаристы, которыми я властвую, ставлю номера по греческим легендам, потому что этого хочу. А ему не остается ничего другого, как смириться с моими указами.

Тем более ему не впервой.

— А…

— Моя тётя? — выкрала она мыслю из головы, заставив мальчишку тут же надуть неприязненно щеки. — Она ненавидит театры, так что, это сильно нас спасает.

Их всех сильно спасает. Королева бы точно разнесла к чёрту величественное здание, если бы узнала, кто работает здесь главным режиссером, и поняла, как иногда в нуль сводится её главный приказ.

Ничего так сильно не радовало вторую принцессу Штормграда, как знание, что племянница не в состоянии читать её мысли, а лишь еле-еле способна отправить в чужую голову свои, потому что она никак по-иному и никогда не сможет узнать, кто ставит сиртаки на местной сцене.

— Может сходим?

Слова могли бы её смутить, но Сатана нашла лишь очередную возможность для шутки.

— Элегантные приглашения — явно не твой конёк, — язвительно молвила она, а потом, внезапно даже для самой себя, сняла улыбку суки и заговорила явно слова не для его ушей. — Не могу. В этом нету смысла.

— Ходить со мной на спектакли нету смысла? — смешливо задал вопрос Александр. — Думаешь, что я такой овощ, что даже так образовать меня невозможно?

Тихий хохоток сорвался с её уст, но, всё ещё, очень ясно, что проблема совсем в другом.

— В наших спектаклях очень много музыки и танцев. Огромное количество стихотворных реплик, сказанных большим количеством людей, и красивые симфонии оркестра.

Палец сам потянулся к её уху, постукивая по нему.

— Как ты понимаешь, мне не дано.

Мысль, которой она не покорялась все месяцы, пронзила её сейчас, как трезубец Посейдона[5], изливая наружу тревоги. Она не слушала песни, уже давно не смотрела любимые фильмы, не внимала симфонии от излюбленной арфы. Ничего.

Но, что пугает того сильнее, не слышала своего голоса.

Что, если он стал звонче, или наоборот утихомирился, обратившись во взрослый нежный тон? Она не знает. Не знает, как звучит то, что окружающие слышат постоянно.

— Тяжело без музыки?

— Я — меломан, — призналась она. — Не думала, что это будет наиболее сложным.

Ни посещение волшебного колледжа, ни отсутствие общения не больше с одним человеком — не разочарование.

Но музыка и голос.

Она в них нуждалась.

— Мне очень жаль, Любава, — произнёс Саша, отпрянув от спинки скамейки и потянувшись чуть вперёд, поглядывая на сломленное личико собеседницы.

В его ожидании она должна высказать пару слов о том, насколько уродлива его команда уродов, сколь же ничтожен и безобразен патруль, и что они полностью виноваты в этом деле и должны жить с этим согрешением и глажением души до конца дней.

Потому он не мог не раскрыть рот, когда она сказала совсем другое.

— Ты не виноват.

Челюсть рухнула не просто на землю. Она дошла до ядра, пролетела его, добралась до другой точки земли, и, вылетев оттуда, отправилась в стратосферу.

— Твой вклад в это дело, не маг, точно нулевой, — поправила Любава себя, а после, дёрнув своей светлой бровью и поглядев на него, снова состроила сучье личико. — Не переоценивай свои ничтожные способности.

Странно, но он лишь захохотал на это, будто сам залез в головку собеседницы и осознал, что реплики наигранны.

— Извините, великая божественность Психея, простого смертного! — произнёс он, не скрывая своего смеха. — Не повторится больше и не посмеет ручонка никудышного человека, посягнуть на ваш венок из лавра[6]!

— Надеюсь, — говорила властительница мыслей, ощущая, как её тело вновь принимает этот странный прилив спокойствия и мира.

Управляющие ею персоны по-прежнему старались её убедить, что она испепеляет его, и лишь третья, та самая, что молчала в сторонке, прекрасно знала, что это далеко не так.

[1] Гре́ческий рома́н (реже «античный роман») — жанр греческой и римской литературы I—IV веков н. э. 5 сохранившихся греческих романов составляют канон.

[2] Soulmates — английское слово, обозначающее двух людей идеально подходящих друг другу.

[3] Склеп — постройка с внутренним помещением для гроба, находящаяся на кладбище или расположенная отдельно от него.

[4] Сирта́ки — танец, созданный в 1964 году для фильма «Грек Зорба». Он не является народным греческим танцем, однако представляет собой сочетание медленных и быстрых версий хасапико — старинного танца воинов.

[5] Посейдо́н (др. -греч. Ποσειδῶν) — в древнегреческой мифологии верховный морской бог, один из трёх главных богов-олимпийцев вместе с Зевсом и Аидом.

[6] Лавро́вый вено́к или ветвь лавра — со времён Античности — символ славы, победы или мира.

Теплое время года подошло к концу, и старосте всё больше мерещилось, что Абрикосов из раза в раз возвращается в Штормград лишь для того, чтобы погреться от снегов земли с её сильно морозной зимой, потому что в замок он, буквально, являлся по принципу — зайти, отряхнуться от сугробов, что оказывались и на шапке, и на куртке, откинуть тёплую одежду и тут же отправиться в солнечные сады, где по-прежнему цвела зелень, будто вовсе никогда не слышавшая о минусовой температуре.

— Ты по дороге мордой чтоли в землю рухнул, коли так испачкался? — съязвила принцесса, спустившись по лестнице и, осмотрев товарища с головы до ног, скрестила руки на груди, показательно усмехаясь над его одеянием, которое обзывала “капустой”. — Хотя, чего ждать от твоих никудышных ног?

Пока она стояла и кормила товарища комментариями, она совсем не заметила, как он, собрав максимум снега с куртки и шапки, смастерил в руке снежок и выкинул его прямо в сторону своей ученицы, которая, совсем не ожидая подобного, сильно ошеломилась сему действию.

Широко раскрыв рот, она опустила ладони, потирая свою одежду, ступая вниз по ступенькам, желая припадать пареньку урок хорошими иллюзиями, но, как и всегда, своего любимца спасла Преслава, схватив дочь за руку и запрещая посылать обожаемого мальчишку в царство глюков.

От этого Александр лишь и того сильнее расплылся в улыбке, глядя на то, как агрессивно его пилит взглядом дитечка ада, будто, так и желая исполнить с ним точно то же самое, что и его лучшая подруга вытворяла со своим молодым человеком.

То бишь, отправить того в стену.

Только, зная Любаву, он отправится в дверь и отскочит куда-то за пределы королевства.

Не желая оставлять действие безнаказанным, она приподняла пальчики вверх, и отправила поток воздуха на гостя, заставляя его волосы обратиться в измученный столб, который выглядел так, будто он только что пережил взрыв.

Подобное, несмотря на высказывание о неправильности со стороны бывшей королевы, насмешило обеих дам, и они искренне хохотнули, глядя на мальчишку, который всё равно продолжал улыбаться, только ныне куда более нервозно.

— Ты сама испортила себе невероятно элегантный момент, — укорил он её, вытащив из кармана куртки, предназначенные девушке бумажки. — Так что, не смей винить меня потом, что это оказалось не так величественно, как бы ты хотела видеть.

Преодолев расстояние меж ними, факир склонился, словно в поклоне, заставляя властительницу иллюзий истинно смущаться происходящего, а потом, приподнявшись в туловище, заговорил.

— Не изволите ли вы, ваше величество богиня Психея, посетить со мной один спектакль?

Приподняв вверх бумаги, Абрикосов явил, что это билеты на представление, подписываемое не иначе, как “Эрос и Психея. История любви”.

— Хорошая и крайне бестактная шутка по моему ограничению, — сдерживая эмоции и прекрасно зная, что её знакомый никогда ты так не поступил, заговорила она.

— Тебе не нужно там слушать музыку и речи, потому что это специальный спектакль, — пояснил он, вызывая во всем её теле парестезию[1] и замирание. — Он для глухих.

Как воспринимать подобное её всезнающая натура совсем не понимала.

С одной стороны, это чёткий палец, указывающий на её проблемы и отрешенность от других, но, с другой, она ясно понимала, что он лишь желает её порадовать и привить мысль, что она, как все, даже невзирая на проблемы со слухом, и что такие, как она, не чужаки.

— Хочешь отправить меня в лепрозорий[2] для неслышащих? — преодолев последние разделяющие их шаги, буркнула она, прикасаясь к предложенным бумажкам.

— Скорее показать, как много способны совершить люди, даже не имея слуха, и явить, что ты, как все, — передав их в её владения, он покрутил пальцем, указывая территорию замка. — Тебя не надо ограничивать дворцом, ты не нуждаешься в этом отчуждении, и ты не должна быть изгнанной. Люди с таким недугом живут. И они восхитительны.

Стелить лирично он умел попросту на высшем уровне, что даже сердце Преславы изрядно подрагивало от подобного, а у ее дочери это ныне вызывало работу центрифуги[3].

Ту самую, что крутила личности в голове, принуждая метаться в выборе правителя.

— В отличие от меня?

— Сколько саркастичных комментариев мне нужно претерпеть, чтобы ты меня послала или согласилась?

Блеск ярких карих глаз дал мгновенный ответ.

— Надо кое-что сделать, — прошептал Сатана, крутя билеты подле лица. — Произнести приглашение на языке глухих.

— Ха! — удивлённо шепнул факир. — Как будто мне сложно!

Отойдя на шаг, он состроил нахальную ухмылку всезнающего человека и, быстро двигая руками, повторил свои выражения.

Затея, которая изначально показалась ей чуть оскорбительной, теперь мерещилась слишком привлекательной. В её глазах уже представали актеры в их греческих нарядах, с потрясающими прическами, и ей искренне хотелось посмотреть, как они покажут эти многочисленные текста в виде жестов.

Приглашение её, по-настоящему, совращало, и это ей грезилось самым настоящим договором с дьяволом. Будто она ступает на нечто незаконное, совсем чуждое, абсолютно неверное и далекое.

Но желанное. Даже слишком желанное.

— А я согласна, — молвила она, кажется, поражая подобным даже свою мать. — Хочется посмотреть и, естественно, посмеяться с того, как ваши никудышные, ничего не умеющие людишки справятся с чем-то настолько высшим.

— Ты же понимаешь, что греческие мифы тоже взяты вообще не из нашего мира?

— Но и воплощать их величавость точно не обыкновенным людишкам, — тут же заставила замолкнуть мать Любава.

— Спорим, ты удивишься? — предложил Саша, протягивая девушке ладонь для договора.

— А спорим, — молвила она, пожимая его руку в ответ.

В назначенный день в её комнате творилось весьма странное мероприятие, когда она слишком долго подбирала необходимый наряд, пытаясь выискать достаточно красивый и нежный, который наиболее бы сильно подчеркнул её красоту и подкрепил её мнение о роли богини, построив именно такую картину.

— Как много одежды! — воскликнула Преслава, заходя в розовые хоромы ребёнка, глядя, как, то тут, то там, висят вешалки. — Кажется, будто ты решила отправиться на землю и, чтобы не замёрзнуть в их холодах, решила надеть сотню платьев!

— Этого не требуется, когда у тебя есть невероятно красивая шубка, — говорила Сатана, крася губы блеском и аккуратно поправляя волосы в своём аккуратном заниженном пучке, явно гордясь имеющимся гардеробом.

— Ощущать превосходство пред о мной в этом плане, учитывая то, что я её купила тебе, глупо.

— Превосходство я ощущаю над вселенной, а не только над тобой. Не сгущай краски.

В самом деле, волшебница совсем не понимала, зачем матушка явилась к ней в комнату посреди приготовлений, но ожидала, что сейчас пойдут оды восхваления её товарища и сопроводителя на это мероприятие, потому сразу подготовила острый язычок на резкое отклонение этих выражений, но, каково же было её удивление, когда поток мыслей матери пошел совсем о другом.

— Мы нашли кое-каких колдунов из далёкого мира, которые могут оказать помощь в твоей проблеме.

Рука тут же замерла на весу, поглощая эту информацию себе в уши, пытаясь воспринять слова и осознать их истинность.

— Они могут излечить глухоту, — пояснила итак очевидный пункт Преслава.

Пускай её уши не слышали, она могла поклясться, что сейчас они оглохли по второму разу от бита её сильно усилившегося сердца, которое готово выпрыгнуть из груди от такой возможности.

Разворачиваться резко явно не в её роли, потому, даже несмотря на то, что она этого ужасно желала, она осталась сидеть замершей, глядя на своё отражение в чудесном зеркале, размышляя о сем деле.

— Они прям точно его вернут? Потому что, тратить время на несбыточные попытки я не собираюсь…

— Они излечили одного от ожогов по всему телу, а второго от слепоты.

Аргументированный пункт. Точно весомый.

— А отдавать что-то за это надо?

Ей ли не знать, что каждая магия чем-то оплачивается.

— Нет, оплачивается деньгами.

Это же вовсе волшебно. От мысли, что она снова сможет слышать, как-то по-другому заиграло сердце, восторженно пропивая великолепные оды. Музыка войдёт в уши, она снова будет знать, как звучит её голос, и сможет участвовать в беседах с множеством людей.

Она сможет вернуться в колледж, и больше не будет пленником этих стен.

Но какая-то тягость от этого нововведения имелась.

— Отлично, — лишь шепнула она, открыв тушь и приступив к покраске ресниц, даже не заметив, как невольно куснула свои губы. — Тогда отправимся, как только появится возможность.

Замедленность и скомканность оказалась замеченной сразу, но, что сказать на такое, Преслава понимала крайне плохо. Выдать её явное волнение в сторону того, что она не хочет покидать замок, казалось неправильным, особенно, учитывая то, что она боялась, что её ребенок воспримет это не иначе, как её очередные выражения в сторону фокусника и её привязанности, а снова слышать нелестные слова в его сторону она не хотела.

Хотя, он действительно оказывался причастен к этой скомканности мысли.

В необходимое время, Саша оказался на пороге их дворца, как и всегда, оказавшись в куртке, на которой, к счастью, не осталось комков снега, что сильно успокоило девушку, навевая мысли, что на земле не такие уж и кошмарные сугробы.

Добравшись телепортацией до необходимого места, товарищи сдали вещи в гардероб, являя друг другу свои тщательные образы.

— Вау! — не скрывая восхищения, выдал фокусник. — Никогда не видел тебя такой…

— Какой? — возмущённо цедила она, поправив свой выпавший локон, кинув его за ушко. — В розовом я каждый день, а, если ты намекаешь на то, что я обычно не столь возвышенно, то тогда каблуки, каковые я действительно надела впервые, оставят неплохую рану в твоей ступне.

Угрозы… А они ещё ведь даже в зал не вошли!

— Я не говорю, что обычно ты выглядишь неэлегантно, — изменил показания факир, желая избежать скандалов. — Просто это — нежно, а такое от тебя действительно получаешь редко.

Как и такое отношение, будем честными.

Чуть повернув голову в бок, Любава согласилась с данным утверждением и, исполнив шаг вперед, поправила его пиджак, который считала весьма аккуратным, и даже читала явную руку мастера.

Племянница постаралась в его изготовлении.

— Благодарю, богиня.

Смешно то, что сам мальчишка-психолог совсем не воспринимал его отношения с девушкой за нечто странное. Да, он понимал, что сейчас она стала куда милее, уже не так яростно сыпет ядом, и всё чаще её острые реплики — наигранность, но он даже не думал, что это нечто связано не с тем, что он — единственный, с кем она вообще ведет беседы, а что это происходит именно потому, что это — он.

Будь здесь другой человек, она бы не поправила ему пуговку, не играла бы с волосами с помощью магии ветра, не лезла бы в мысли и не обсуждала бы стихотворения и стихотворениями интересные им вещи.

А ещё бы так не смеялась. Так искренне, незнакомо никому из одноклассников. Прелестно.

— Какой маленький зал, — язвительно отозвалась дитечка ада, усаживаясь на место и тут же поправляя свою нежную розовую юбку.

— Это спектакль для глухих, речи читаются жестами, потому нужно, чтобы мы могли все видеть.

Понимающе закивав, девушка поглядела на сцену, а после вновь повернулась к кареглазому парнишке, который, усмехнувшись, кинул ей еще одну мысль.

— Выскажи всё своё недовольство мне сейчас, чтобы потом концентрироваться на ком-то из актеров и не тратить способности понапрасну, — произнёс он, состроив саркастичную ухмылку.

— Галстук дурацкий, волосы не уложены, мне не угождает этот зал, а занавес оставляет желать лучшего, из-за чего я размышляю о том, что представление будет исключительно таким себе.

— Всё?

— Тебе мало?

Синие очи обернулись к нему с явным вызовом в них, и герою не оставалось ничего другого, как усмехнуться.

— Я уеду где-то через полмесяца, — внезапно выдала она, совсем не понимая, зачем вообще ему об этом сообщает. — Занятия придется прервать.

— Ладушки, — лишь согласился он. — Но еще разок я успею к тебе зайти.

— Опять чисто согреться от русской зимы придёшь?

И снова смешки под полную темноту зала.

Ребятам пришлось прерваться и оглянуться на сцену, где раскрытые шторы предвещали начало спектакля. По один край сцены располагалась девушка, которая крайне быстро мельтеша руками, поясняла происходящее в истории. Её наряд оказывался в представлениях рамок Сатаны, как и происходящее отзывалось картинами воображения. Декорации и впрямь были слабенькими, хуже, чем то, что она ставила в Штормграде, но брали люди совсем другим — своей невообразимой харизмой, мимикой такой мощи, что рот от восхищения открывался.

Главная актриса и вовсе выдавала так много физиономий, что Любава не сразу поняла, что почти каждый раз её взор возвращается к ней снова и снова. Так сильно её амплуа, так сильны умения, что ни слова не вымолвишь против.

От такой пораженной, замершей старосты Саша лишь начал слишком широко улыбаться, потому что в её лице так и читалось это почти что поклонение происходящему на сцене. Её поражала не Греция, не знакомая излюбленная история, а люди. Простые глухие люди, которые вытворяли чудеса и брали её за живое куда сильнее, чем её постановка с актёрами-магами, длительными музыкальными номерами и шикарным сопровождением оркестра.

От подобного мерещилось, что тяжело дышать.

В какую-то секунду она так сильно выгнулась вперед, что товарищу, всё-таки, пришлось прикоснуться к её плечу, чтобы попросить откинуться обратно на спинку. Глаза закатились за веки, но слишком быстро исполнили просьбу, желая возвратиться к представлению как можно скорее.

Отодвигаясь, она случайно положила свою ладонь на подлокотник, соприкасаясь с пальцами Абрикосова, который совсем не стремился убирать их, не желая отвлекать никогда не удивленную принцессу от столь занимательного зрелища.

Когда же осознание достигло её, она почувствовала, как на лице появился слабый румянец.

Рассудок в таком горестном припадке закричал “уйди”, что она воистину давилась от этого наплыва.

Чего так смущаться? Просто пальцы, просто касание! Ты только кого не трогала, когда насылала иллюзии. Что же с мозгом твориться сейчас?

И, всё же, внимание от спектакля на секунду ушло, забредая в рассудок факира, где она тут же ощутила максимальное спокойствие. Его их рукопожатие не трогало вовсе, и он относился к нему безразлично.

В её мыслях пронеслось “гадёныш”.

А вот это уже было проблемой.

Вылезая обратно, она вновь зацепилась за образ главенствующей дамы рассказчика и, как бы невольно, потянулась на другую сторону, закидывая ногу на ногу, якобы пальчики убежали прочь лишь из-за смены позы.

Увы, также, как от этой руки не убежишь тревогами.

Это мерещилось ей слишком глупым, бездарным, нестоящим её внимания.

Не маг… Ад бы его побрал, не маг!

Части представления смешались с её мыслями, создав кавардак, по вине которого, по окончанию всего, она даже не сумеет выдавить из себя адекватных острых комментариев, а лишь буркнет “ты выиграл, это прекрасно”, — и удалится прочь, съедаемая самым прочным замыслом, который, будто единственный, оказывался согласен даровать ей жизнь.

Когда она снова будет слышать, это, к счастью, закончится.

[1] Парестезия — один из видов расстройства чувствительности, характеризующийся спонтанно возникающими ощущениями жжения, покалывания, ползания мурашек.

[2] Лепрозорий — (leprosus — прокажённый, от др. -греч. λεπρη — проказа и ζῷον — животное) — специализированное лечебно-профилактическое учреждение, занимающееся активным выявлением, изоляцией и лечением больных лепрой. Лепрозорий также — организационно-методический центр по борьбе с проказой.

[3] Центрифуга — устройство, использующее центробежную силу. Представляет собой механизм, обеспечивающий вращение объекта приложения центробежной силы.

Вещи собирались вовсю, чемоданы и саквояжи оказались полными, и, мерещилось, что они собираются не на месяц в приключение, а на долгие года, ибо Преславе истинно грезилось, что её дочь пытается вынести замок.

Других причин такому количеству багажа она просто не имела.

Во всей этой суете, Саша даже на порог зайти не успел, как его тут же обратно в сад повела староста, указывая, что сегодня их посиделка пройдёт исключительно там, потому что уже завтрашний отъезд требовал сбора последних вещиц.

Выбрела парочка прямиком к тому месту, где располагались давным-давно, когда только проходило их первое, такое ненавистное ей занятие, и, сразу догадываясь о выражениях задиристой старосты, факир снял свою куртку, располагая её на траве, позволяя даме усесться на неё.

— Сколько вопросов будет у твоих родителей, если хоть какая-то зелёная травинка зацепится за ткань, — отозвалась девушка, поправив свой наскоро сделанный хвост.

— Я дружу с Машей, не забывай, — усаживаясь на траву, уведомил её одноклассник. — Им нечему удивляться. Я приносил маме букет свежих цветов от неё на новый год.

— Я прилагала все усилия, чтобы забыть девушку, по вине которой, оглохла, но, спасибо, что напомнил.

— Всегда пожалуйста.

Выдав слова, его лица коснулась слабенькая улыбка, которая попросту принудила девушка зациклиться на очертаниях его мордашки и поддаться под странные мысли о том, что она видит его вот так вблизи последний раз. Когда уши заработают, всё кончится.

— Я хочу, чтобы ты кое-что послушала, — внезапно произнёс Абрикосов, притянув к себе рюкзак и вытащив оттуда телефон с наушниками.

— Шутка древняя, как мир! — укоризненно протянула она. — Ещё что-нибудь более низкое имеется, не маг?

— Конечно! — выдал фокусник, отыскивая в мобильную необходимую вещицу. — Но ты не услышишь.

Как же ей хотелось в это мгновение пустить в него глюки, одарить хотя бы пару иллюзий, чтобы он ощутил её мощь, понял, на что она способна, будто вовсе не понимая, что ему прекрасно известно всё. От Вари, от Преславы, в конце концов, он лицезрел её способности на уроках, так что поражать его не надобно, как и касаться своей магией. Многие силы он мог перетерпеть, но её вызывали вопрос о том, а сможет ли он их вообще пережить.

Этот пункт ей лишь громче твердил, что им вообще не по пути.

Воткнув наушники в уши, он постучал кончиком пальца по своему виску, указывая, чтобы она подключилась к потоку мыслей, а волшебница, закатив глаза, но послушалась его, внимая крайне знакомую песню.

“I was left to my own devices

Many days fell away with nothing to show[1]?”

Знакомая песня с земли, которую она не слушала уже столько месяцев заиграла прямо пред ней, а она, настолько отдалась этим ритмам, что подавилась наплывом, потерялась в нём, от насыщения широко улыбнувшись, готовая рыдать от восторга, что это снова пред ней.

Каждую строчку она могла пропеть, каждую знала наизусть, а Саша глядел на нее, и не мог поверить, что эта та же самая девчонка, которая так гневно, яростно, выгоняла его прочь из своего дома несколько месяцев назад, сейчас сидит на траве, в своей дорогой юбке прямо на его куртке и поёт песню, совсем не стесняясь того, что он рядом и все видит.

Злая? Да в каком месте она такой была?!

Может чуть ядовитая, каплю агрессивная, но не злая, никак.

Скрытная, наглая, властная, самовлюблённая. И удивительная.

По-настоящему удивительная.

— Но лишь закрой глаза, — пропела она последние строки.

— Тебе кажется, что разницы и нет, — закончил герой за неё.

Песня завершилась, пара улыбнулась, глядя прямо друг другу в лицо, ощущая ту же самую тонкую эмоцию, царившую в них, когда они договаривали друг за другом выражения, составляя стихотворения.

Невесомая связь, странная, необъяснимая, словно то один мозг на двоих или одно властное облачко мыслей. И это теперь Любаву не пугало. Её это суматошно согревало.

Сняв наушники, парень обратился к ней словами.

— Но лишь закрой глаза, тебе кажется, что разницы и нет, — повторил факир. — Твои не слышащие уши — далеко не проблема. Ты можешь с ними, и лишь стоит посмотреть иначе, ты поймёшь, что мир — такой же, как и был раньше.

Карие пристальные очи запустили её механизм, включили центрифугу, властители полетели в суматошном ритме, из-за чего язык взял себя в свою власть.

— Я уезжаю, чтобы восстановить себе слух.

Она проговорила это крайне быстро, больше даже протараторила, но при этом и без крошечной нотки эмоций, словно оповещая о суперважных требуемых новостях, а после замолкла, внезапно понимая, что покусывает в нервном припадке губу, ожидая дальнейших слов и глядит на него так, будто и впрямь убеждена, что видит последний раз.

Парнишка воспринял примерно также.

— Значит, в конце этой встречи, я скажу тебе “прощай”.

Объяснять Александру что-то…Зачем? Он же знал её, знал Любаву. Он прекрасно понимал, что за пределами этого дворца они — не друзья, даже не знакомые.

Просто прохожие.

— Мы учимся в одном классе…

— Да, учимся, — согласился он с ней. — И я состою в группе “Патруль”, которую ты называешь командой бесхребетных убогих уродов.

— Да.

Две буквы грезились исключительно слабыми, сдавленными. Мерещилось, что они жгут язык.

— Психея, я — альтруистичный герой, готовый отдавать себя ради других, но я не идиот, — продолжал пояснять Абрикосов то, что очевидно. — Мои знания психологии честно осознают, что это — конец. Я тебе помог, и я этому рад. А большего и не надо.

В каком месте создали это изощрённое сердце? Какой художник так накосячил, что изваял ангела? Кто?!

— Да, — лишь смогла согласиться Любава в ответ.

Большего собрать ей слова не позволяли. Всё, что ощущала душа, слишком сильно путалось, доводя её до обездвижения и полной потерянности.

Она даже пояснить это никак не могла, не то что выдать что-то в стиле: «давай продолжим общаться». Она крайне далека от этого бреда, не позволит своей гордости упасть так низко, не посмеет. Совсем не её грань, чуждое, далёкое.

Это конец.

Сидели они ещё совсем ненадолго, и, проводив парнишку до порога в замок, она готовилась с ним прощаться, воспринимая это чуть ли не как смерть. Она встретится с ним, как только вернётся в колледж, но никто, кроме неё и Ветровой и понятия не имел о этих похождениях, что запрещает ей болтовню и диалоги. Он будет близко, теперь постоянно.

Но поболтать она не может.

— Удачи вам, богиня, и прощай, Психея, — молвил факир, показывая это же самое пальцами.

— Удачи, не маг, — лишь сумела вытянуть она из себя, вертя руками, и видя, как он испаряется в портале, оставляя её одну на этой лестнице.

Это конец.

Глотая комок в горле, она ощутила страшную слабость, которая не поддавалась никаким объяснениям, и, опустив глаза вниз, заметила, что кончики её пальцев слегка дрожат.

От подобной потери она заметно потрясывалась.

Не желая терпеть мамины комментарии, она удалилась в комнату, предупредив родителей, что соберёт оставшиеся вещи там, и, поразительно для себя самой, забежала в спальню и тут же начала крайне быстро дышать, будто ощущая, что лишается воздуха.

Предательски неподдающиеся лёгкие, трясущиеся руки. Если ты продолжишь поддаваться этому ритму, этой слабости и боли, то эмоциональная магия выбросится сама по себе, совсем без твоей воли, а это, в первую очередь, опасность для тебя.

— Но лишь закрой глаза, — зашипела она сама себе, прикрывая веки и падая вниз.

Так не должно быть. Это исключительно неправильная реакция на уход человека, совсем неверно, неправильно так горевать, когда исчезают никчёмные пустышки.

Усевшись на пол, она зарылась пальцами в волосы, ощущая нервозность от происходящего события, от такого Саши, который всё понимал, без её лишних объяснений, а потом, внезапно, от самой себя, что она такая.

Сама лишает себя интересного собеседника, который так разгоняет мрак.

— Тебе кажется, что разницы нет.

Есть разница. Есть.

Тебе нужно это общение, нужно, чтобы имелся кто-то, кто понимает, с кем интересно говорить, кто-то, кто видел, как ты смеёшься искренне.

Как ты искренне смеёшься.

Совладать с телом казалось слишком тяжело, потому она решила в срочном порядке переключить личность, заставляя новую потушить пожар, но и приспешник Сатаны высказал свою неспособность в данном вопросе. Главенствующий властитель ада явился на место, а она, вместо того, чтобы совладать, опять же ничего не может.

Даже правитель низшего уровня не может ей помочь.

Задыхаясь от этой осмысленности, она подняла глаза на зеркало, своё красивое, ажурное чудо, вспоминая про греческие легенды, и, поднявшись на ноги, еле добралась до стула, усевшись на него.

Глядя на своё отражение, в синие глаза, длинные ресницы и белоснежную кожу, она испуганно понимала, что её слабо волнуют запутанные локоны, отдающие слабеньким оттенком злата, мало беспокоит явно чуть потёртая тушь.

Внутренность её тревожила куда сильнее.

— А ты дура, — произнесла она самой себе, будто даже не до конца понимая смысла выражения.

Это расставание её убивало, по-настоящему изощрённо губило мозг.

Стихотворения, которое они выдумали в секунду, перекликалось с песней Помпеи, и она питалась ими, на месте еды ощущая острое стекло, что крошило зубы и разрезало полость рта.

Soulmates. Они не были ими, нет.

Но это не отменяло того факта, что ей нужен этот глупый альтруист. Свет в кромешной тьме, который она не переманила к себе, а скорее за каковым последовала в добрые дали.

Нужен чёртов отвратительный не маг.

Глядя в зеркало волшебница иллюзий провела крайне много времени, что аж за окнами потемнело, а её бездвижие испугало родителей настолько, что в комнату постучались.

— Ты в порядке, душенька?

На вопрос никакого ответа.

Видя её практически неподвижное тело, она чуть испугалась. Решив пройти вперёд, она медленно обошла чемоданы и пустые шкафы, оказавшись прямо подле своей дочери и, аккуратно, положила свои пухленькие пальчики к ней на плечи, обращаясь с вопросом прямо в мысли.

— Душенька…

— Мы с ним больше не пообщаемся, — молвила коротко она.

Говорить что-то ещё излишне. Преславе не оставалось ничего другого, кроме как склониться чуть ниже, чтобы и её личико оказалось в зеркале, и, поглаживая одной рукой локоны дочери на плече, заговорить.

— Это нужно тебе?

— До этого дня казалось, что нет, — призналась она. — А вот сегодня представила, как без этого, и…

— Сидишь уже пару часов неподвижно.

Шутить женщине хотелось невозможно, но, видя эту опасную раздробленность, она понимала, что это лишь в минус сейчас всем. Да, она насытит себя, но совсем не поможет дитю с советом.

— Может тогда не прекращать общение?

— Я ненавижу их. Ненавижу патруль, — продолжила изливать душу Любава. — По их вине произошло это, по их вине пострадали мы все. Ненавижу. Они это знают, — тяжело вздохнув, она продолжила. — Я не могу предать образ ради общения с ним.

— Неужели так сложно предать картинку, несуществующую, нереальную, ради дружбы?

На долю секунды она от этих слов подавилась.

— Мы — не друзья!

А голос такой сдавленный, будто прямо сейчас польются слёзы.

— Что-то большее? — всё-таки не сдержавшись, кинула Преслава. — Попробуй объяснить мне, что ты к нему чувствуешь? Он — не друг, не враг, не злодей, не прислуга. Кто он тебе тогда? Что за чувства?

Восхищение, смешанное с теплом понимания и твёрдого осознания, что не будет скучно, что беседа будет поддержана и что, если что-то выпадет из твоего ротика, то он услышит каждое слово и никуда дальше не передаст. Там мешался интерес, имелось, что пугало, беспрекословное доверие, посыпалось это всё авантюризмом, и этот коктейль вместе не мог обозваться единым словом для неё, потому что она его не понимала.

Третья личность слишком много ощущала, и что-то молвить о её солянке попросту невозможно.

Но вот первая и вторая обозначение отыскали.

— Я его уважаю, — бросила дитё ада, тут же поглядев чуть вверх, будто думая, что эти слова куда легче, чем “он мне нравится”.

Как же она ошиблась.

— Поразительно! — слишком восхищённо крикнула женщина, когда улыбка разошлась по всему её лицу. — Ты никогда не говорила такого про преподавателей, не относилась подобным образом к окружающим, ни один король или королева такого не получали, и даже нам с отцом ты откровенно признавалась, что этого не испытываешь, но к Саше…

Теперь это казалось совсем не коротким признанием в симпатии, а чуть ли длительной одой в любви.

— Получается, что он — единственный в мире, кого ты уважаешь.

— Да, — вышло с тяжёлым тягостным вдохом.

— Так разве театр стоит того, чтобы такого лишаться?

Не желая как-то поганить эти выражения и такую весомую точку, Преслава чмокнула дочь в затылок и направилась прочь из комнаты, оставляя её наедине с её размышлениями.

Синие очи её отражения продолжали пилить её, пока она в ответ пилила их.

Но лишь закрой глаза… И ты увидишь, что разница тут есть.

[1] Слова песни «Pompeii» — Bastille.

Как только колдуны провели свои процедуры, к девушке возвратился слух, и она, лишь вернувшись домой, мгновенно заперлась в комнате, прослушивая все имеющиеся песни, сходила на спектакль и пыталась внять в уши по максимум приятной звуковой сладости, прежде, чем снова оказаться в плену золотой совы волшебного колледжа и стука мельтешащих ботинок, которые там её ожидали на каждом шагу.

Лишь очутившись в знакомом помещении, она сделала один крупный вдох, внимая эту атмосферу, свою же родную комнату, с её розовыми обоями и знакомыми пледами, наваленными друг на друга, наслаждаясь им, и лишь учебная форма дарила ей неимоверное разочарование.

Снова впрягаться в наряды, без права выбора на ношение стильных избранных образов.

Каждый учитель и ученики выказывали ей свое уважение и радость её возвращению, от преподавателя боевых искусств и до отряда уродов, каковые произнесли своё приветствие в столовой, пока староста уселась за отдельным столом, ожидая, когда её вновь возвратившиеся протеже[1] принесут поднос с едой и накормят задиристую старосту.

Манипуляции работали также искусно, также мощно. Не придерёшься, слова гневного не выскажешь.

— Мы рады, что ты вернулась! — воскликнула главарь, стоя подле Сатаны с подносом.

— Если вы хотите призвать из недр старой магии ещё монстра, то, пожалуйста, сообщите мне заранее, чтобы я удалилась прочь и не страдала из-за ваших решений!

Прощение волшебница иллюзий выдавать команде по-прежнему не желала, как и слушать их долгие монологи о величии дружбы, так что, выказав предостаточно гнева в их лица, она возвратилась к своим тарелкам с едой, ставя точку в сем спектакле.

Мирно сыграв и мирно расставшись с жильцами отряда, она в первый же день обеда поймала себя на мысли, что слишком часто смотрит на фокусника, пытаясь, сквозь метры, что их разделяли, внять мысли, что давалось ей ужасно плохо. То и дело проходящие мимо студенты прогоняли такую возможность, а он, как идеальный ученик её матери, начал ставить щиты на свои размышления.

Мало того, что сам Александр вовсе не подавал никаких знаков, знаменовавших, что он бывал в её обители и спасал её из глухого плена, так он ещё и не впускал её в свои территории, загораживая рассудок. От этого Любава бесилась так сильно, что, тренируя эмоциональную магию в своей опочивальне, за долю секунды взорвала пачку со своим излюбленным соком, приняв решение больше никогда его не пить.

Как оказалось, он вовсе не отстирывается.

На уроках помещения меньше, что позволяло ей чуть лазить в голову, но это, опять же, оказывалось крайне далеко от их обычных диалогов обсуждений, с попутным кормлением огромным количеством токсичных комментариев.

Не хотел бы он всё возвратить?

Желал до сумасшествия снова кататься в волшебное королевство и вести беседы с той Психеей.

Но только, проблема: та девушка — Психея, запертая в своем доме, который считала истинной крепостью и открытой вселенной, что отыскивала в нём единственного собеседника, и оттого не стыдилась раскрывать душу. Она в его голове представлялась богиней, и эта особь оказывалась крайне далека от этой девчонки с агрессивным взором, которая звалась старостой.

Каждая намеченная встреча в классе оборачивалась для неё в пытку, потому что личности начинали менять пост, пытаясь понять, как действовать верно в этой ситуации.

Что сказать, что предложить, как продолжить это их странное общение? Как?

Под этим больным, абсолютно неадекватным стремлением и своим чувством уважения к нему она протянула лишь неделю, прежде, чем окончательно сдалась под напором, готовая признать своё поражение.

Как только преподаватель объявил в конце занятия, что земным мальчишкам стоит остаться за дополнительным материалом, а после, тот так идеально позвал Васю в закрома кабинета за дополнительными книгами, волшебница иллюзий восприняла это, как идеально подходящий момент, и, сделав пару шагов до части, где они с другом обычно сидели, состроив типичное лицо вальяжной заносчивой красотки, заговорила.

— Моя мама обижается, что ты не приходишь.

Испуганный фокусник резко развернулся, поглядывая на её образ, отчасти не веря в её слова и само явление колдуньи.

— Злится, что её любимый Сашенька не навещает её бедную в столь отдаленном месте…

— Меня туда не зовут, — буркнул лишь в ответ парнишка, поглядывая на девушку, с её безупречным, практически идеальным обликом с широко открытым ртом.

Макияж, что не придерёшься, причёска без единого изъяна. Ничего общего с той малышкой, что зачахла, сидя пред своим отражением, и в помине не отыскивалось, но она видела её, ту себя слишком чётко: несчастную манипуляторшу с запутанными локонами, бледным, как мел, лицом, что выражало своё поражение, и правдой, которая оказалась выжженной на ее губах прочнее, чем тату на коже.

Бездарная необходимость в этом мелком человеке.

— А сейчас я чем занимаюсь? — язвительно отозвалась она, как всегда приспустив веки, поглядывая на Абрикосова с прикрытым восторгом.

Синие очи незаметно пробегались по изученным чертам лица, вновь радуясь тому, что они так близко.

Тот слабенько усмехнулся, карие зрачки чуть сверкнули, а три души сделали сальтуху в её голове. Волна восхищения вновь накрыла её.

— Я не думаю, что меня там хотят видеть.

— Ты глухой, не маг?! — уже куда возмущеннее воскликнула она, заставляя парня усмехнуться. — Ты слышишь вообще, что тебе говорят?! Моя мама тебя ждёт!

— Извини, Психея, но я скорее глуп, чем глух.

Психея и не маг.

Даже от прозвища у неё внутри всё адским пламенем горело.

— Ну, как ты знаешь, за глупость из нашего замка не выгоняют, — шептала Бабейл, отчего-то, совсем не чувствуя, что испепеляет свою гордость. — Приходи. Мы тебя ждём.

— Мы?

Каштановые брови упали вниз в вопросительном жесте, выказывая всё недоверие к выражениям богини.

— Мы все, — повторила она, одарив его слабенькой, натуральной улыбкой. — Поговорим о уродливом человеческом мире…

— И его восхитительных греческих романах.

Со стороны лишь еле-еле исполненный кивок, после которого дама сразу поправляет свои хвостики, кладя в наилучшее расположение.

Самооценка не падала, гордость её не покидала, уверенность в себе и своих силах тоже. Приглашение они оба совсем не воспринимали за слабость, за её разрушение роли, а скорее за крошечный такой уступок пред общением, которое им обоим казалось крайне важным.

Нечто и сам Саша находил в Любаве, что не мог отыскать ни в ком ином, и оттого её призыв на территории замка лишь его обрадовал. Что-то имелось в её остроте, в её токсичности, неуправляемом гнёте над другими, что он находил тошнотворным, отвратным, кривым…Но что не хотел покидать.

Он судорожно понимал, что скучал по этому. По тому миру и, в частности, по ней.

Дверь стукнула, в аудиторию выползли преподаватель и Вася, который нёс большую стопку книг, а Сатана, изящно блеснув хвостом, повторила послание таким тоном, что ни один человек в мире бы не воспринял, что она к собеседнику с дружескими намерениями.

— До встречи, не маг!

В глазах прелестного мальчишки с белокурыми кудрями данный говор грезился оскорблением, а обращение — настоящим унижением, но его товарищ воспринимал его совсем иначе. Игнорируя упавшие на глаза слишком выросшие каштановые волосы, он провожал принцессу вплоть до двери, и даже после того, как её красно-розовый наряд исчез за ставнями помещения, всё ещё пилил взором место, где видел её последний раз, ощущая, как на него, как и на неё, накатывает волна восхищения.

А после возникло чёткое чувство трепетного, нежного, но строгого и максимально банального уважения.

— Какая Любава всё-таки злая! — цедил Вася, встав прямо подле лучшего друга, будто, вовсе не отыскивая в его действиях и эмоциях нечто странное.

— Она не злая, — молвил паренек, поправив волосы своими пальцами и думая о том, что давно кто-то не пробегался по ним ветрами. — Просто не добрая.

Отобрав парочку книг с его рук, он понес их вперёд в комнату, ощущая приятное тепло, возродившееся в груди и расплывающееся по всему телу, от знания, что эти выходные, под предлогом отправки в Мышкин к родителям он проведёт в Штормграде, навещая величественную королеву, её доброго мужа и маленькую дочь, создавая неизвестный никому дружеский союз великой богини Психеи и скромного альтруиста не мага.

[1] Протеже — protégé «пользующийся чьим-либо покровительством, защищённый, охраняемый», производное от франц. protéger «покровительствовать, защищать, предохранять».