Психея и не маг (гет)

Вещи собирались вовсю, чемоданы и саквояжи оказались полными, и, мерещилось, что они собираются не на месяц в приключение, а на долгие года, ибо Преславе истинно грезилось, что её дочь пытается вынести замок.

Других причин такому количеству багажа она просто не имела.

Во всей этой суете, Саша даже на порог зайти не успел, как его тут же обратно в сад повела староста, указывая, что сегодня их посиделка пройдёт исключительно там, потому что уже завтрашний отъезд требовал сбора последних вещиц.

Выбрела парочка прямиком к тому месту, где располагались давным-давно, когда только проходило их первое, такое ненавистное ей занятие, и, сразу догадываясь о выражениях задиристой старосты, факир снял свою куртку, располагая её на траве, позволяя даме усесться на неё.

— Сколько вопросов будет у твоих родителей, если хоть какая-то зелёная травинка зацепится за ткань, — отозвалась девушка, поправив свой наскоро сделанный хвост.

— Я дружу с Машей, не забывай, — усаживаясь на траву, уведомил её одноклассник. — Им нечему удивляться. Я приносил маме букет свежих цветов от неё на новый год.

— Я прилагала все усилия, чтобы забыть девушку, по вине которой, оглохла, но, спасибо, что напомнил.

— Всегда пожалуйста.

Выдав слова, его лица коснулась слабенькая улыбка, которая попросту принудила девушка зациклиться на очертаниях его мордашки и поддаться под странные мысли о том, что она видит его вот так вблизи последний раз. Когда уши заработают, всё кончится.

— Я хочу, чтобы ты кое-что послушала, — внезапно произнёс Абрикосов, притянув к себе рюкзак и вытащив оттуда телефон с наушниками.

— Шутка древняя, как мир! — укоризненно протянула она. — Ещё что-нибудь более низкое имеется, не маг?

— Конечно! — выдал фокусник, отыскивая в мобильную необходимую вещицу. — Но ты не услышишь.

Как же ей хотелось в это мгновение пустить в него глюки, одарить хотя бы пару иллюзий, чтобы он ощутил её мощь, понял, на что она способна, будто вовсе не понимая, что ему прекрасно известно всё. От Вари, от Преславы, в конце концов, он лицезрел её способности на уроках, так что поражать его не надобно, как и касаться своей магией. Многие силы он мог перетерпеть, но её вызывали вопрос о том, а сможет ли он их вообще пережить.

Этот пункт ей лишь громче твердил, что им вообще не по пути.

Воткнув наушники в уши, он постучал кончиком пальца по своему виску, указывая, чтобы она подключилась к потоку мыслей, а волшебница, закатив глаза, но послушалась его, внимая крайне знакомую песню.

“I was left to my own devices

Many days fell away with nothing to show[1]?”

Знакомая песня с земли, которую она не слушала уже столько месяцев заиграла прямо пред ней, а она, настолько отдалась этим ритмам, что подавилась наплывом, потерялась в нём, от насыщения широко улыбнувшись, готовая рыдать от восторга, что это снова пред ней.

Каждую строчку она могла пропеть, каждую знала наизусть, а Саша глядел на нее, и не мог поверить, что эта та же самая девчонка, которая так гневно, яростно, выгоняла его прочь из своего дома несколько месяцев назад, сейчас сидит на траве, в своей дорогой юбке прямо на его куртке и поёт песню, совсем не стесняясь того, что он рядом и все видит.

Злая? Да в каком месте она такой была?!

Может чуть ядовитая, каплю агрессивная, но не злая, никак.

Скрытная, наглая, властная, самовлюблённая. И удивительная.

По-настоящему удивительная.

— Но лишь закрой глаза, — пропела она последние строки.

— Тебе кажется, что разницы и нет, — закончил герой за неё.

Песня завершилась, пара улыбнулась, глядя прямо друг другу в лицо, ощущая ту же самую тонкую эмоцию, царившую в них, когда они договаривали друг за другом выражения, составляя стихотворения.

Невесомая связь, странная, необъяснимая, словно то один мозг на двоих или одно властное облачко мыслей. И это теперь Любаву не пугало. Её это суматошно согревало.

Сняв наушники, парень обратился к ней словами.

— Но лишь закрой глаза, тебе кажется, что разницы и нет, — повторил факир. — Твои не слышащие уши — далеко не проблема. Ты можешь с ними, и лишь стоит посмотреть иначе, ты поймёшь, что мир — такой же, как и был раньше.

Карие пристальные очи запустили её механизм, включили центрифугу, властители полетели в суматошном ритме, из-за чего язык взял себя в свою власть.

— Я уезжаю, чтобы восстановить себе слух.

Она проговорила это крайне быстро, больше даже протараторила, но при этом и без крошечной нотки эмоций, словно оповещая о суперважных требуемых новостях, а после замолкла, внезапно понимая, что покусывает в нервном припадке губу, ожидая дальнейших слов и глядит на него так, будто и впрямь убеждена, что видит последний раз.

Парнишка воспринял примерно также.

— Значит, в конце этой встречи, я скажу тебе “прощай”.

Объяснять Александру что-то…Зачем? Он же знал её, знал Любаву. Он прекрасно понимал, что за пределами этого дворца они — не друзья, даже не знакомые.

Просто прохожие.

— Мы учимся в одном классе…

— Да, учимся, — согласился он с ней. — И я состою в группе “Патруль”, которую ты называешь командой бесхребетных убогих уродов.

— Да.

Две буквы грезились исключительно слабыми, сдавленными. Мерещилось, что они жгут язык.

— Психея, я — альтруистичный герой, готовый отдавать себя ради других, но я не идиот, — продолжал пояснять Абрикосов то, что очевидно. — Мои знания психологии честно осознают, что это — конец. Я тебе помог, и я этому рад. А большего и не надо.

В каком месте создали это изощрённое сердце? Какой художник так накосячил, что изваял ангела? Кто?!

— Да, — лишь смогла согласиться Любава в ответ.

Большего собрать ей слова не позволяли. Всё, что ощущала душа, слишком сильно путалось, доводя её до обездвижения и полной потерянности.

Она даже пояснить это никак не могла, не то что выдать что-то в стиле: «давай продолжим общаться». Она крайне далека от этого бреда, не позволит своей гордости упасть так низко, не посмеет. Совсем не её грань, чуждое, далёкое.

Это конец.

Сидели они ещё совсем ненадолго, и, проводив парнишку до порога в замок, она готовилась с ним прощаться, воспринимая это чуть ли не как смерть. Она встретится с ним, как только вернётся в колледж, но никто, кроме неё и Ветровой и понятия не имел о этих похождениях, что запрещает ей болтовню и диалоги. Он будет близко, теперь постоянно.

Но поболтать она не может.

— Удачи вам, богиня, и прощай, Психея, — молвил факир, показывая это же самое пальцами.

— Удачи, не маг, — лишь сумела вытянуть она из себя, вертя руками, и видя, как он испаряется в портале, оставляя её одну на этой лестнице.

Это конец.

Глотая комок в горле, она ощутила страшную слабость, которая не поддавалась никаким объяснениям, и, опустив глаза вниз, заметила, что кончики её пальцев слегка дрожат.

От подобной потери она заметно потрясывалась.

Не желая терпеть мамины комментарии, она удалилась в комнату, предупредив родителей, что соберёт оставшиеся вещи там, и, поразительно для себя самой, забежала в спальню и тут же начала крайне быстро дышать, будто ощущая, что лишается воздуха.

Предательски неподдающиеся лёгкие, трясущиеся руки. Если ты продолжишь поддаваться этому ритму, этой слабости и боли, то эмоциональная магия выбросится сама по себе, совсем без твоей воли, а это, в первую очередь, опасность для тебя.

— Но лишь закрой глаза, — зашипела она сама себе, прикрывая веки и падая вниз.

Так не должно быть. Это исключительно неправильная реакция на уход человека, совсем неверно, неправильно так горевать, когда исчезают никчёмные пустышки.

Усевшись на пол, она зарылась пальцами в волосы, ощущая нервозность от происходящего события, от такого Саши, который всё понимал, без её лишних объяснений, а потом, внезапно, от самой себя, что она такая.

Сама лишает себя интересного собеседника, который так разгоняет мрак.

— Тебе кажется, что разницы нет.

Есть разница. Есть.

Тебе нужно это общение, нужно, чтобы имелся кто-то, кто понимает, с кем интересно говорить, кто-то, кто видел, как ты смеёшься искренне.

Как ты искренне смеёшься.

Совладать с телом казалось слишком тяжело, потому она решила в срочном порядке переключить личность, заставляя новую потушить пожар, но и приспешник Сатаны высказал свою неспособность в данном вопросе. Главенствующий властитель ада явился на место, а она, вместо того, чтобы совладать, опять же ничего не может.

Даже правитель низшего уровня не может ей помочь.

Задыхаясь от этой осмысленности, она подняла глаза на зеркало, своё красивое, ажурное чудо, вспоминая про греческие легенды, и, поднявшись на ноги, еле добралась до стула, усевшись на него.

Глядя на своё отражение, в синие глаза, длинные ресницы и белоснежную кожу, она испуганно понимала, что её слабо волнуют запутанные локоны, отдающие слабеньким оттенком злата, мало беспокоит явно чуть потёртая тушь.

Внутренность её тревожила куда сильнее.

— А ты дура, — произнесла она самой себе, будто даже не до конца понимая смысла выражения.

Это расставание её убивало, по-настоящему изощрённо губило мозг.

Стихотворения, которое они выдумали в секунду, перекликалось с песней Помпеи, и она питалась ими, на месте еды ощущая острое стекло, что крошило зубы и разрезало полость рта.

Soulmates. Они не были ими, нет.

Но это не отменяло того факта, что ей нужен этот глупый альтруист. Свет в кромешной тьме, который она не переманила к себе, а скорее за каковым последовала в добрые дали.

Нужен чёртов отвратительный не маг.

Глядя в зеркало волшебница иллюзий провела крайне много времени, что аж за окнами потемнело, а её бездвижие испугало родителей настолько, что в комнату постучались.

— Ты в порядке, душенька?

На вопрос никакого ответа.

Видя её практически неподвижное тело, она чуть испугалась. Решив пройти вперёд, она медленно обошла чемоданы и пустые шкафы, оказавшись прямо подле своей дочери и, аккуратно, положила свои пухленькие пальчики к ней на плечи, обращаясь с вопросом прямо в мысли.

— Душенька…

— Мы с ним больше не пообщаемся, — молвила коротко она.

Говорить что-то ещё излишне. Преславе не оставалось ничего другого, кроме как склониться чуть ниже, чтобы и её личико оказалось в зеркале, и, поглаживая одной рукой локоны дочери на плече, заговорить.

— Это нужно тебе?

— До этого дня казалось, что нет, — призналась она. — А вот сегодня представила, как без этого, и…

— Сидишь уже пару часов неподвижно.

Шутить женщине хотелось невозможно, но, видя эту опасную раздробленность, она понимала, что это лишь в минус сейчас всем. Да, она насытит себя, но совсем не поможет дитю с советом.

— Может тогда не прекращать общение?

— Я ненавижу их. Ненавижу патруль, — продолжила изливать душу Любава. — По их вине произошло это, по их вине пострадали мы все. Ненавижу. Они это знают, — тяжело вздохнув, она продолжила. — Я не могу предать образ ради общения с ним.

— Неужели так сложно предать картинку, несуществующую, нереальную, ради дружбы?

На долю секунды она от этих слов подавилась.

— Мы — не друзья!

А голос такой сдавленный, будто прямо сейчас польются слёзы.

— Что-то большее? — всё-таки не сдержавшись, кинула Преслава. — Попробуй объяснить мне, что ты к нему чувствуешь? Он — не друг, не враг, не злодей, не прислуга. Кто он тебе тогда? Что за чувства?

Восхищение, смешанное с теплом понимания и твёрдого осознания, что не будет скучно, что беседа будет поддержана и что, если что-то выпадет из твоего ротика, то он услышит каждое слово и никуда дальше не передаст. Там мешался интерес, имелось, что пугало, беспрекословное доверие, посыпалось это всё авантюризмом, и этот коктейль вместе не мог обозваться единым словом для неё, потому что она его не понимала.

Третья личность слишком много ощущала, и что-то молвить о её солянке попросту невозможно.

Но вот первая и вторая обозначение отыскали.

— Я его уважаю, — бросила дитё ада, тут же поглядев чуть вверх, будто думая, что эти слова куда легче, чем “он мне нравится”.

Как же она ошиблась.

— Поразительно! — слишком восхищённо крикнула женщина, когда улыбка разошлась по всему её лицу. — Ты никогда не говорила такого про преподавателей, не относилась подобным образом к окружающим, ни один король или королева такого не получали, и даже нам с отцом ты откровенно признавалась, что этого не испытываешь, но к Саше…

Теперь это казалось совсем не коротким признанием в симпатии, а чуть ли длительной одой в любви.

— Получается, что он — единственный в мире, кого ты уважаешь.

— Да, — вышло с тяжёлым тягостным вдохом.

— Так разве театр стоит того, чтобы такого лишаться?

Не желая как-то поганить эти выражения и такую весомую точку, Преслава чмокнула дочь в затылок и направилась прочь из комнаты, оставляя её наедине с её размышлениями.

Синие очи её отражения продолжали пилить её, пока она в ответ пилила их.

Но лишь закрой глаза… И ты увидишь, что разница тут есть.

[1] Слова песни «Pompeii» — Bastille.