Расскажи, о чём жалеешь (джен)

— Как у тебя дела?

Услышав вопрос, Леонард поднял взгляд на отца. Он не знал, что и ответить. Вопрос вовсе не так безобиден, как кажется; можно даже сказать, с подвохом. Каждый разговор с Дэвидом Маккоем — от пары фраз, брошенных прохожему, до, казалось бы, невинного вопроса сыну о его жизни — имели одну цель: узнать, соответствует ли собеседник его собственным невероятно высоким стандартам.

Отец никогда не будет им доволен. Он мог бы рассказать ему, как спас троих детей, пострадавших в аварии; о том, как спустя месяц их выписали из больницы после усиленного курса нейрорегенерации, и как рад он был видеть их здоровыми. Но он знал, что вместо похвалы отец примется долго и подробно перечислять собственные достижения.

Он мог бы признаться, что допустил ошибку; одну ошибку, что, на его взгляд, стоила человеку жизни. Но Дэвид Маккой лишь напомнил бы ему, как в похожей ситуации он поступил по-другому и спас пациента.

Он мог бы поведать, как поздними ночами лежал, глядя в потолок, пока Джоселин молча игнорировала его, обиженно развернувшись к нему спиной. В ответ он бы услышал, что сам виноват, и вообще ему не стоило жениться на Джоселин.

Отец никогда не был доволен.

Маккой слышал, что говорил Дэвид его сестре и матери: «Леонард хороший человек, но он рождён быть последователем, а никак не лидером». Как же больно было осознавать, что даже собственный отец в него не верил.

Каждое его решение оказывалось неверным, но Леонард вознамерился доказать его неправоту.

— Нормально.

Дэвид Маккой вздёрнул бровь.

— Правда? Как там Джоселин?

Леонард спрятал руки в карманы и отвернулся. Разговор постепенно превращался в допрос с пристрастием.

С отцом всегда так. Он — Леонард Маккой, его единственный сын; его гордость и отрада и, в то же время, его самая большая оплошность. Ему никогда не оправдать отцовских ожиданий. Он знал это ещё с тех пор, как закончил медучилище и стал работать на общественных началах, вместо престижной должности в университете Эмори, как Дэвид запланировал для него с самого рождения. Он знал это с тех пор, как выбрал общую медицину, а не более узкую специализацию… он видел это в каждом взгляде отца ещё с детства.

Он никогда не был доволен. Он никогда не будет доволен.

Дэвида не интересовало, как дела у Джоселин; он хотел знать, как ещё он сумел загубить свой брак. Любой, кто увидит их ночные склоки и дневные игры в молчанку, сложит два и два и поймёт, что происходит.

А Дэвид Маккой всё видел.

И всех осуждал.

Кроме себя.

Какая ирония, думал Леонард. Он ночи напролёт проводил в больнице, спасая жизни и помогая другим, но его жена думала, что он лишь гоняется за славой и греет постель симпатичным медсестрам. В то же время, его мать боготворила своего мужа, пока тот бесстыдно лгал ей и спал с кем ни попадя, как последняя орионская шлюха.

— У Джоселин всё нормально. Были небольшие разногласия, но сейчас дела налаживаются.

Дэвид, кажется, хотел что-то сказать, но тут его лицо скорчилось от боли. Его ноги подкосились. Маккой едва успел подхватить отца.

— Ты как?

— В порядке.

Маккой не был так уверен. Дэвид выглядел бледным, и хотя гримаса боли сошла с его лица, он по-прежнему морщился, переводя дыхание. Пошатываясь, он попытался встать на ноги. Маккой хотел ему помочь.

— Я сказал, я в порядке. Убери от меня руки.

Леонард отстранился, позволяя отцу собраться с силами. Всё это время он не сводил с него глаз, мысленно отмечая то, что видел.

Они продолжили прогулку как ни в чём ни бывало. Старший Маккой кашлянул.

— Мышечный спазм. Чтоб его, этот возраст.

Наглая ложь. Они оба это понимали. Дэвид попытался возобновить прерванный разговор.

— Насчёт твоей жены… когда уже у меня наконец появятся внуки?

Леонард невольно напрягся. Он нарочно ударил по больному, чтобы отвести внимание от себя. Не секрет, что Джоселин категорически не хотела заводить ребенка ни сейчас, ни в обозримом будущем. Дэвид также знал, что Леонард хотел семью, и это было причиной их с Джоселин многочисленных ссор.

Маккой нехотя пробубнил что-то в ответ, хотя это был скорее не ответ, а враньё, скрытое за маской вежливости.

С жизнью у него точно было не в порядке. Как и у отца со здоровьем.

Но они бы никогда в этом не признались.

Маккои все такие, жуткие упрямцы.

* * *

Пару месяцев спустя Леонард всё-таки узнал, что отец скрывал от него, ещё и худшим из возможных способов. Последние несколько недель он то и дело ловил на себе странные взгляды от доброй половины больницы, а вскоре получил несколько анонимных открыток.

«Доктор Маккой, наши молитвы с вами»

«Желаем скорейшего выздоровления!»

Поначалу он думал, что это какой-то розыгрыш. Должно быть, больничные сплетники сделали его «жертвой» какой-то неизлечимой болезни. Он уверял их, что всё нормально, но без толку. В ответ он получал лишь жалостливые взгляды.

Он зашел в столовую, перекусить перед долгим рабочим днём, когда к нему подошел доктор Ридус, глава неврологического отделения.

— Я лишь хотел сказать: мне очень жаль. Знаю, медицина не стоит на месте, но…

Маккой решил, что с него достаточно. Он с грохотом поставил поднос на стол.

— О чём ты?

Ридус слегка покраснел.

— Хотел сказать, что мы все с тобой…

— Да что вообще происходит? Это что, какая-то шутка?

После его слов в столовой повисла тишина. Многие смотрели на него с искренним недоумением, но он видел, как некоторые отводили всё те же чёртовы жалостливые взгляды.

Ридус выглядел растерянным.

— Ты… ты не знаешь?

— Не знаю что?

— Я не вправе тебе говорить. Я думал, ты знаешь. Я…

— Слушай, что бы там ни было, я хочу услышать ответ и…

Его прервал писк коммуникатора. Он хотел было продолжить, но звук не прекращался. Он достал коммуникатор, не сводя сердитого взгляда с Ридуса, который решил воспользоваться моментом и уйти. Мысленно проклиная всё на свете, Маккой ответил:

— Что?

— Доктор Леонард Маккой?

— Слушаю.

— Я Кайл, медбрат из отделения неотложной помощи больницы Атланты. Вас указали как контактное лицо на случай экстренной ситуации. Я звоню сообщить…

Остаток разговора он слышал отрывками. В ушах гудела кровь. Маккой смотрел перед собой невидящим взглядом, едва ли улавливая его слова.

— …потерял сознание… дыхание прекратилось… в критическом состоянии…

Маккой закрыл коммуникатор и огляделся. Всё это перешёптывание, странные взгляды, пожелания, дурацкие открытки… Теперь он знал, в чём дело.

Впрочем, ничего необычного. Конечно все узнают об этом раньше него. Конечно его отец тяжело болен, а он узнаёт об этом последним.

Так поступали Маккои. Так поступал Дэвид Маккой. Можно было ни во что не ставить сына, до тех пор, пока последствия ошибок не давали о себе знать. Тогда всё, что натворил отец, становилось его ответственностью, его обязательством, которое он, как послушный сын, должен был взять на себя.

И именно это он сейчас и сделает.

* * *

Маккой добрался до больницы так быстро, как только мог. В приёмном отделении было многолюдно. Маккой прошёл мимо охранника-денобуланца, обошёл медсестру, возмущенно кричащую ему что-то вслед. Он нашёл лечащего врача и убедил её, что ему нужно увидеть отца прямо сейчас, пусть это и против правил.

— Он уже дышит самостоятельно и даже может говорить, что, разумеется, хороший знак. Произошёл инфаркт. Мы провели реваскуляцию, как только обнаружили его, и сделали регенерирующий…

Маккой прервал поток медицинской терминологии одним вопросом. Наверное, самым важным в тот момент. Всё, что с ним происходило, было лишь симптомом чего-то более серьёзного.

— Какой диагноз?

— Очевидно, инфаркт, пневмония…

— Не морочьте мне голову. Это он сказал мне не говорить? — он смерил женщину пристальным взглядом. — Если это так, то мне плевать, что он там хочет от меня скрыть. Я должен знать.

Врач поджала губы.

— Доктор Маккой, уж вы то должны понимать… У пациента есть право на врачебную тайну…

Леонард глубоко вздохнул, стараясь скрыть закипающий в глубине души гнев.

— Я же сказал, мне плевать, что он хочет хранить в тайне. Прямо сейчас он не в состоянии принимать решения из-за своего положения и препаратов, на которых вы его держите, поэтому в ответе за него я, — врач смутилась, но Маккой продолжил: — Это мне приходится разгребать последствия его идиотских решений. Меньше всего меня сейчас заботит его конфиденциальность.

— Вам стоит присесть.

— А я бы предпочёл постоять.

Женщина вновь засомневалась, но наконец сказала:

— Болезнь ещё на ранних стадиях…

Маккой сглотнул. Если на ранних стадиях всё настолько плохо, то чего ожидать на более поздних… он даже думать об этом не хотел.

— Ксенополицитемия? — спросил он хриплым голосом. Не стоит исключать генетическую предрасположенность.

— Нет… это пирроневрит.

Она продолжала объяснять, рассказывая о том, как протекает заболевание, но Маккой её не слышал. Он слышал о пирроневрите. Это одно из тех заболеваний, что по сей день оставалось неизлечимым. Миллионы других болезней, от которых погибло бесчисленное количество людей, давно перестали быть проблемой, но оставалось ещё много тех, лекарства от которых не существовало.

Его отца ожидала долгая и мучительная смерть, и он ничего не мог с этим поделать. Органы перестанут функционировать, нервные окончания будут гореть огнём, откажет зрение, вкус, обоняние, дышать станет невозможно, и только после всего этого остановится сердце. Ужасный конец.

Доктор поняла, что он не слушает её, и замолчала. Леонард склонился над спящим отцом и прислушался к тяжелому дыханию. Почувствовав его присутствие, Дэвид открыл глаза.

— Они позвали… тебя… — каждое слово давалось ему с трудом, но он продолжал говорить. — Так… ты уже… знаешь?

— Да, пап, я знаю.

— Не говори… матери… и сестре… — прохрипел он.

Маккой покачал головой. Все эти годы он покорно хранил его секреты. Но не в этот раз. Они заслуживали знать правду, и сообщить её должен был он сам. Если он не скажет, а они узнают об этом от кого-то ещё, он никогда себе этого не простит.

— Прошу… — он услышал мольбу отца, но развернулся и молча вышел из палаты, словно его это не касалось. Он уже слышал голоса матери и его сестры Донны из коридора; они хотели узнать, что же произошло.

— Лен, вот ты где.

Донна тут же подбежала к нему. Медсестра, к которой она приставала с вопросами, благодарно кивнула Маккою и поспешно ушла, пока её не продолжили допрашивать.

— Кто-то сказал, что папу положили в больницу. Мы пробовали позвонить, но он не отвечал… — дрожащим голосом выпалила Донна, всматриваясь в его лицо.

Мама ничего не сказала, но она смотрела на него покрасневшими глазами, поджав губы. Казалось, она уже знала, что он собирается сказать. Он прокашлялся, собираясь с мыслями.

— Пойдём присядем.

Они вернулись в приёмную, где он начал свои объяснения. Было отрицание, вполне ожидаемые слёзы, вопросы, надежды, бессвязная речь. Он уже видел такое много раз. Только в этот раз это не кто-то другой. Это его семья.

Его отец.

Он говорил не с тем, кого забудет уже через несколько часов; не с тем, кто после пойдёт домой, думая, как же справляться с этим.

Он тот, кому придется справляться с этим.

Потому что он врач в этой семье.

Потому что он старший.

Потому что это — его ответственность.