Жизнь без любви (гет)

Встаёшь по будильнику. Идёшь в душ. Вода горячая, затем холодная, затем снова горячая. Я хочу закрыть глаза и просто стоять, чувствуя, как нежные струи ласкают моё бренное тело, но нельзя тормозить — тёплая вода в котле имеет свойство заканчиваться, причём заканчиваться внезапно. Сколько раз мне приходилось домывать голову стремительно холодеющей водой! Как я с такими приключениями ещё не простудилась, ума не приложу…

Рычаг вбок, окатить себя жаром напоследок, и в стену — выкл. Чтобы добраться до полотенца, приходится преодолевать холодное пространство ванной комнаты; и кто только придумал вешать крюки для полотенец на дверь? Но сил что-нибудь с этим делать нет, как нет ни на что.

Не успевшее запотеть зеркало отражает лицо, в котором так легко узнать себя, но в то же время не хочется иметь с ним ничего общего. У меня должен быть огонь в глазах и бардак на голове, а не тусклые озерца, выглядывающие из-под ресниц, и волосы, перепутанные с тоской. Я чищу зубы, отвернувшись от себя.

Если бы можно было жить, отвернувшись от себя, я бы предалась этому с самозабвенной разрушительностью, но разве это жизнь? Приходится закапываться в подработки, в корреспонденцию, в многочисленные мессенджеры, распахнувшие свои жадные до букв рты мне навстречу. Включать новости, подобно радио, на полную громкость и щедро разбрасывать свои чувства на бумагу. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходит, будь то краски или чернила, слова или образы, ничего — только перерабатываемый мусор.

Какое счастье, что хотя бы перерабатываемый.

Я прохожу мимо кухни уже одетая. Там сидит Некто — я буду называть его так, потому что не могу определиться, как его называть иначе, — он проснулся раньше меня и уже целеустремлённо щёлкает мышкой в ноутбук. Он, возможно, уже позавтракал; но мне до этого нет дела, я не смогу есть ещё минимум два часа. На столе стоят две коробки мюслей.

Я беру два стакана, в один наливаю воду из фильтра, в другой — из холодильника. Один для Некто, другой для меня. Две таблетки витаминов падают в воду, одна растворяется быстро, почти мгновенно окрашивая воду в лимонно-жёлтый цвет, другая медлит. Пододвигаю тёплый стакан к Некто поближе, он кивает, не глядя; свой забираю в комнату. Нам не нужно говорить друг с другом: нам нечего сказать хорошего, а плохое — зачем? И без того уже наговорили. Таблетка стукается о края стакана и шипит. С тех пор, как мы начали пить мультивитамины, существование стало гораздо терпимее. Эффект плацебо? Возможно. Всё ещё лучше, чем банальное успокоительное.

Неделю назад мы ухитрялись делать зарядку совместно. Это было сложно, но проще, чем заставлять себя самому. С тех пор у нас случилось два сложных разговора, и о совместном времяпрепровождении не может быть и речи. Тошно.

Новости пропитаны сюрреализмом, но в нашей квартирке всё знакомо, тягомотно, однообразно. Вырваться из этого янтаря невозможно, но необходимо. То один, то другой выпархивает наружу, в одну из многочисленных кофеен вокруг, но каждая кофейня когда-нибудь закрывается, и приходится снова возвращаться, втягивать голову в плечи, невидяще проходить коридор, (опционально) спотыкаться о так и не разобранный чемодан. Два месяца как.

Где в этой несвободной сырости взять сил взлететь?

Мысли ворочаются медленно, расползаются, как маленькие котята из коробки. Невозможно сосредоточиться. Невозможно абстрагироваться. Тяжёлое дыхание за стенкой сверлит уши, я чувствую его присутствие ногами, через пол, и холод сжимает мне сердце.

Контроль. Очень нужен контроль за моей жизнью. Как раньше. Как прежде. Чтобы точно знать, что всё, что мне необходимо — в моих руках. Но самое лучшее, что я могу сделать — не делать, не думать, не волноваться. Белый слон совсем рядом, угрожающе близко, и его нельзя ни приручить, ни сбежать от него за полмира; но думать о нём нельзя. У него нет власти над тем, кто о нём не знает. Будь проклят тот момент, когда восприимчивость и быстрая мысль обратились из преимущества в бич.

Вдох. Глубокий, отчаянный, словно я только что вынырнула из глубины на поверхность. Как будто чуть не задохнулась. Ярость клокочет в изжёванном обидами сердце, паника поднимается зыбкой пеленой, заволакивает глаза. Умереть, уснуть, всё что угодно, лишь бы не чувствовать, как отрываются нервные окончания от кончиков пальцев, пронзённые болью душевной, как будто вынули из меня все нервы до последнего тонкого волоска и разорванные соединения заходятся в агонии. Это неправильно, так не должно быть, убейте меня, я не хочу здесь находиться.

Некто мечется за стеной. Он чувствует мою боль, но не знает, что с этим делать. В его душе — похожий ком обид и разочарований, и как у меня нет сил удержаться на грани, так и он бессилен меня из-за грани вернуть. Самому бы не сверзиться с разбегу.

Нет помощи, нет надежды. Клубок обид стягивается всё сильнее, и нет меча, чтобы разрубить этот гордиев узел. Обратный отсчёт капает по виску — кап-кап, — пробивает кость, проедает дорожку в мозге. О, безжалостная клепсидра надежд и войны, отчего ты не дашь нам возможность себя не слышать?

Хрупкое перемирие дрожит от резонирующих эмоций. Мы долго настраивались на то, чтобы лучше друг друга чувствовать, и сейчас это играет с нами злую шутку. Слишком долго мы берегли друг друга от нашей внутренней боли, каждый своей, и теперь она вырывается, неподконтрольная, бьёт по темечку, оглушает, выбрасывает из колеи.

И не видно никаких способов туда вернуться.

Я кладу еду себе на тарелку и застываю в нерешительности. В последнее время мы с Некто ужинаем вместе, но в этот раз… отдельная комната и стол с ноутбуком выглядят привлекательнее. Пока я размышляю, Некто без вопросов расчищает мне кусок кухонного стола, за которым работает, и я ставлю туда тарелку, сажусь. Он идёт накладывать себе пищу, но когда он собирается сесть — рядом или напротив, так ли это важно? — я уже заканчиваю, мне остаётся только бросить посуду в раковину и удалиться.

Мы не смотрим друг другу в глаза. Он не пытается меня задержать и что-нибудь сказать. Мы уже сказали столько, что хватило бы на собрание сочинений, но каждый второй том из этого стоит сжечь. Теперь мы сжигаем всё, и только ожоги остаются на руках, под глазами и там, где раньше были сердца.

В комнате открываю окно нараспашку. Хочу охладеть. Хочу замёрзнуть. Хочу не чувствовать ничего. Но даже если я убеждаю себя, что ничего не чувствую, где-то под крышкой бурлит котёл невыраженного, неявного, и страшно представить, что будет, когда он взорвётся. Поэтому я приоткрываю щёлочку и выпускаю из него пар. Никогда, никогда не закрывайте у работающей мультиварки клапан, как гласит инструкция. Это очень, очень опасно.

Опаснее, чем греть яйца в микроволновке.

Стук в стену. В последнее время мы оставляем перегородку между комнатами открытой, если нет причин делать иначе. Я откликаюсь: “Да?” Некто заходит, забирает у меня со стола чашку с остатками чая. “Спасибо”. Чайник кипит.

Вообще говоря, будучи в раздрае, слишком занятым или просто рассеянным, приготовить чай не так-то просто. Сначала воду в фильтр — подождать, потом в чайник — ещё подождать, потом, если нет готовой заварки (часть моих друзей уже начала бы на меня ворчать, потому как использовать заварку на второй день грешно), заварить и ещё подождать. В каждую из этих пауз можно случайно уйти в себя или залипнуть на что-нибудь и просто-напросто забыть о чае. Мы давно уже не обижаемся на себя или друг на друга, если это случилось. Только вот когда делает чай один, на всякий случай приносит и второму.

Мы никогда не отказываемся. Любое проявление заботы сейчас ценно. И тем ценнее, что мы знаем, что скоро она закончится.

Шкряб-шкряб по перегородке. “Да?” Некто просовывает голову внутрь. “Можно я здесь полежу в темноте?” Я скашиваю глаза в ноутбук. Проверяю время. “Да, конечно. Мне уйти в другую комнату?” Пожимает плечами, забирается в кровать. “Как хочешь”. А сам лежит, поглядывает из-под одеяла. Свет в комнате выключен, но я всё вижу.

Дописываю предложение. Хочется передохнуть… ловлю взгляд. “Обнять или не стоит?” — “Обнять”.

Забираюсь. “Тебя взять под руку?” — “Нет, давай под руку ты”. Ложусь, меня утыкают в плечо, заворачивают в одеяло. Я пытаюсь закинуть ногу, но это получается лишь отчасти, и поверх неё ложится другая нога. “Ты снова украл мою ногу?” Уютный смешок.

Это тепло. Напоминает о том, как мы спали в поезде на одной верхней полке. Там было мало места и дико неудобно, но почему-то я не смогла решиться перебраться на свою полку, а Некто (тогда ещё любимый) не смог меня прогнать. Сейчас у нас нет подобных стеснений, но и любви уже тоже нет. Мы продолжаем обниматься то ли чтобы спастись от одиночества, то ли по привычке. Я даже не знаю, есть ли у нас ещё надежда разрушить построенную между нами стену.

Но какое это имеет значение, если можно сделать вид, что прямо сейчас проблемы нет, и ненадолго уснуть. Когда я просыпаюсь, уже стемнело — сейчас темнеет рано, — и я спрашиваю: “Разбудить тебя через полчаса?” — “Да, пожалуйста”.

Я беру ноутбук и выползаю в кухне-гостиную, прикрываю перегородку. Забиваюсь в угол дивана, продолжаю писать. Так много дел, так мало времени, так мало уверенности в завтрашнем дне.

Через полчаса бужу его, и всё возвращается на круги своя.

Говорят, каждый достоин любви, но я не вижу в каждом себя. Говорят, если твой автобус ушёл, не переживай, через пять минут придёт другой. Проблема в том, что не всякий автобус мне подойдёт, и когда в последний раз я должна была ехать на автобусе, мне пришлось ждать нужного час, а предыдущий ушёл у меня прямо на глазах. Конечно, можно с этим что-нибудь сделать, но для этого нужны силы, а силы нужны много на что. На всё не хватит…

Я закрываю дверь и слышу, как лифт увозит Некто с его двумя чемоданами далеко-далеко. Что-то закончилось. Что-то начинается.

Я ухожу в комнату и падаю на кровать.