Две сестры (джен)

Когда-то давно, когда я ещё училась классе в седьмом-восьмом, не помню точно, мы с моей младшей сестрой летом устраивались подрабатывать почтальонами на время отпусков. Наша мама работала почтальоном, и нас по знакомству почти на всё лето брали на работу и за неё, и за других сотрудников.

Сейчас мне уже за сорок, но я до сих пор помню одну историю из тех времён. Это даже не история, ведь ничего особенного тогда не случилось. Но вот не могу забыть, хотя много лет прошло.

Мы шли по участку. Как обычно, разносили газеты, журналы и письма. Дело нехитрое: подходишь к дому, достаёшь заранее ещё в участке помеченную корреспонденцию и опускаешь в специальный почтовый ящик. В нашем небольшом рабочем посёлке в основном частные дома, и к каждому нужно подходить отдельно. Положить газеты в индивидуальный ящик. Это вам не городские подъезды: вошёл и за минуту всю пачку раскидал. Мы же каждый день обходили несколько улиц и переулков, радуясь тому, что не так много домов, где собаки, которые есть у большинства сельских жителей, привязаны слишком близко к ящику. С тех, наверное, пор я, так же как и большинство почтальонов, не люблю собак.

Нам с сестрой, которая младше меня всего на полтора года, нравилась эта работа. Лето, тепло, нас двое — в дороге не скучно. Мы всегда были не просто сёстрами, но ещё подружками. Находили темы для разговоров. Ссорились очень редко и не всерьёз. В общем, неплохо проводили время.

В тот день нам нужно было вручить заказное письмо. Обычно замещающим сотрудникам, да ещё таким юным, какими были мы, таких поручений не давали. Только обычные письма и газеты. Но тут пришлось, потому что адресату было очень много лет. Сама она дойти до почты и получить письмо была не в состоянии. Что ж, мы девочки ответственные: выслушали инструкции, кивнули — и в путь.

И вот перед нами обычный деревенский дом в три окошка под остроконечной железной крышей, покосившееся крылечко, серый от времени обветшалый забор — ничего примечательного. Таких домов в посёлке полным-полно.

Мы постучали. Долго ждали, но если замка снаружи нет, значит, хозяева дома. Дождались: послышались шаркающие шаги по ту сторону двери. Не спрашивая "кто там", открыла старушка в больших круглых очках с толстыми стёклами, за которыми её блеклые глаза казались неестественно большими. Потом я рассмотрела и совсем белые волосы, убранные в небрежный пучок, и серое в мелкий цветочек сатиновое платье почти до пола, и застираннный передник непонятной расцветки, и обрезанные валенки на ногах посреди летней жары. Но первое, что увидела и что навсегда осталось в памяти, — эти очки и бледные настороженные глаза за ними.

— Здравствуйте, вам письмо, — бодро сообщила я. — Распишитесь вот здесь.

— Ой, девочки, заходите! У меня там ручка на кухне. Идёмте, идёмте, — закивала старушка, отступая от двери в тень сеней.

Мы последовали за ней. Даже в голову не пришло остаться на крыльце и дождаться её с ручкой. Нас же пригласили. Через тёмные сени мы прошли в такую же тёмную кухоньку. Под окном росла раскидистая яблоня, которая почти не пропускала свет в это помещение. В полумраке я рассмотрела русскую печку, занимавшую полкухни, рукомойник над эмалированной раковиной, вместо тумбочки под которой была натянута клетчатая занавесочка, скрывающая помойное ведро. Двухконфорочная плита ютилась в углу у окна. Над ней в самом углу полочка с иконами, такими же старыми и обветшалыми, как и всё здесь. На столе, покрытом клеёнкой с вытертым местами рисунком, действительно лежала ручка и пара газет. Мы выложили на стол свежую и то самое письмо.

— Верочка! — вдруг позвала старушка надтреснутым голосом. — Выйди, у нас гости.

Мы обернулись к дверному проёму, скрытому выцветшей, в ту же клетку, занавеской. Больше неведомой Верочке появиться было просто неоткуда. Снова шаркающие шаги. Отодвинулась занавеска, и на пороге появилась ещё одна старушка. Эта была чуть выше первой, но в таких же огромных очках, искажающих её глаза, с таким же пучком седых волос и в тёмном платье. Верочка вышла в кухню, заискивающе улыбнулась, блеснув вставной челюстью. Я догадалась, что она вставная — у нашего деда была такая же.

— Ты предложила чаю? Давайте чайку. Устали небось, девочки? — спросила Верочка.

Мы дружно замотали головами. Чая не хотелось, да и пахло в доме по-особенному неприятно: старостью, чуть пропускающим газом и помойным ведром.

— Ну что ты, Верочка? — пожурила её первая старушка, имя которой мы пока не знали. — Они же, наверное, торопятся. А может, и правда выпьете с нами чаю?

И столько было в глазах надежды, что я не смогла отказать и уселась на покрытый рукодельной салфеткой табурет, кивнув сестре на соседний. Старушки обрадованно засуетились, срочно зажигая газ под плохо очищенным эмалированным чайником совершенно неуместного здесь желтого цвета и доставая откуда-то вазочки с вареньем и конфетами.

Совсем не помню, о чём они нас спрашивали и что мы им отвечали. Наверняка что-нибудь про школу и нашу работу на почте. Из их рассказа о себе в памяти осталось только то, что они сёстры и живут совсем одни в старом, ещё родительском доме. Доживают! Ещё помню, что взгляд мой постоянно возвращался к единственному яркому пятну на этой серой унылой кухне — жёлтому чайнику на плите. Но он не казался каким-то ярким проблеском посреди серой тоски. Напротив, парадоксальным образом он вписывался в обстановку, едва ли не делая её ещё более угнетающей.

Прощаясь с нами, старушки встали рядышком и тихо улыбались, глядя на нас. Может быть, вспоминали себя в нашем возрасте — юных тоненьких весёлых школьниц — двух сестрёнок, мечтавших об интересной взрослой жизни.

Отчётливо помню сильное тоскливое чувство тихого ужаса, когда я почему-то представила нас с сестрой, доживающих свой век в старом родительском доме. Вот мы с ней вдвоём садимся пить чай, листаем старые фотоальбомы, слушаем радио, никого не ждём. Нам некого ждать. Мы двое — это всё, что у нас есть. Уже давно не видят глаза, и приходится носить очки с толстыми стёклами, чтобы не натыкаться на случайно оставленные вещи, вдруг оказывающиеся на давно изученном маршруте. И всё, что нам осталось, — смотреть в окно на безлюдную улицу в надежде, что кто-нибудь пройдёт мимо окон и, может быть, даже заглянет в наш палисадник, где давно разрослась крапива, заглушив даже неистребимые ромашки. Покачает укоризненно головой на нерадивость хозяев, и невдомёк ему, прохожему человеку, что хозяев тут уже давно нет. Остались лишь их тени в очках с толстыми стёклами.

Мы вышли из дома, оставив старушек робко улыбаться нам вслед, тихо радуясь хорошему дню. Наверное, ещё долго мы оставались главной темой их разговоров. А может, и нет. Может, они забыли о нас, едва за нами закрылась дверь их старого дома. И всё в их жизни в ту же минуту вернулось в привычную колею.

До сих пор иногда вспоминаю ту встречу, и накатывает тоскливый липкий ужас. Вот разъедутся кто куда мои сыновья, у мужа давление, да и в целом по статистике женщины живут дольше мужчин. Останусь я одна. Приедет ко мне моя постаревшая сестра, привезёт с собой жёлтый чайник, и всё сбудется, как привиделось в тот день. И, пожалуй, будет счастьем в нашей серой, тоскливой жизни, что мы хотя бы есть друг у друга — две старушки в круглых очках.