Стерильность (гет)

У него не было лица. Весь он был соткан из аромата травяного чая и пара, казавшегося особенно загадочным на этой кухне, порождении советских стандартов и любви к Линчу. В наступающих сумерках, в окружении бордовых стен, бордовых шкафчиков и бордовой же скатерти даже воздух казался немного красноватым, что уж говорить о нём. Он задумчиво держал кружку навесу, вытянув ногу на свободной табуретке. Я смотрела на него. Он смотрел в окно.

Завтра наступит конец света, и свой последний вечер он проводит рядом со мной. От этой мысли сердце моё наполнялось такой теплотой, что скорая смерть совсем не пугала.

Он прикрыл своё туманное лицо стеклянной кружкой и сделал большой громкий глоток. Я опустила глаза. На моей кружке девочка из комиксов «Love is...» держала в руках половину сердца и ухмылялась, но взгляд из-под полуопущенных век, направленный в его сторону, был напряжённым. За стенкой от неё раскинулось кофейно-молочное озерцо, не дававшее мне уснуть.

Вдруг он опустил ногу с табуретки и встал. Широко потянулся, от чего захрустели суставы. Будто за один этот вечер мы уже успели вместе состариться.

— Пойду я. Хочу посмотреть на конец света вблизи, — произнёс он и подмигнул мне.

Его беззаботный голос говорил: «Пойдём со мной, я не против». Его шаги в сторону коридора вторили: «Если не захочешь, я уйду один».

Я безвольно поплелась следом, не в силах возразить, но в ужасе застыла посреди коридора. Мне страшно было идти катастрофе навстречу, пусть лучше она сама постучится в мой дом. В один короткий миг я возненавидела себя — за трусость и слабость, за то, что уже начинала себя жалеть. Я возненавидела его за то, что он мог просто встать, потянуться и уйти. Любила ли я его больше, чем он меня? Любила ли я его достаточно сильно? Любил ли он меня вообще, хоть немного? Разве можно так невозмутимо улыбаться, когда прощаешься?

Мне хотелось повиснуть на нём, вцепиться в него всеми руками и ногами, умолять его меня не покидать, хотелось зацеловать всё его сотканное из пара лицо, чтобы он понял, как сильно он мне нужен и как я боюсь остаться теперь без него.

Но разве это хоть кому-нибудь помогло? Кто захотел уйти — уйдёт. Он не первый, но он последний, кому я доверилась, и он последний, кто уходит.

У входной двери его руки душили меня как два удава. Он сгрёб меня в охапку, впрыснул в моё ухо яд — «я буду скучать» — и вслед за этим просто отпустил. Я продолжила стоять, как истукан, давясь жалкими рыданиями и пряча их за маской лёгкой грусти, но мысленно я уже извивалась на полу в агонии и яростно комкала на себе одежду.

— Будь счастлива, — сказал он напоследок, как будто хоть кто-то сегодня смог бы стать по-настоящему счастливым. Дверь за ним закрылась, и я, наконец, отправилась туда, где всё это время лежала другая я, воображаемая.

Я сжалась дрожащим комком на медовом в свете лампочек линолеуме. Мне не хотелось умирать, мне хотелось рассыпаться пылью и раствориться, забыть обо всём человеческом, просто исчезнуть. Чтобы раз и навсегда поставить точку в вопросе — есть ли жизнь после смерти или нет. Пусть другие отправляются в рай, а мне ничего не нужно. Я червём поползла в сторону кухни — может, там, чувствуя запах его травяного чая, я смогу хоть немного прийти в себя?

Но кухни уже не было — вся она полыхала. Золотое пламя лизало стены. Они истекали краской, и тяжёлыми каплями та тянулась к полу, как и я. Стол горел громадной свечой, девочка с полуопущенными веками не зря всё это время была так напряжена — теперь она стала лишь кучкой осколков, в которые от высокой температуры превратилась моя кружка.

Посмотреть на конец света вблизи... Достаточно просто вернуться в мой дом и увидеть, во что я превратилась за пару мгновений.

Я поползла в огонь. Мне не было суждено умереть вместе со всеми завтра. Он будет любоваться на конец света из первого ряда, растянув свои туманные губы в улыбке, которой я любовалась. Но к тому моменту я уже буду трупом, обглоданным огнём.

Однако даже этому моему желанию не суждено было исполниться. Огонь обступил меня со всех сторон, но не трогал. Насмешливо лизал моё лицо тёплыми желтушными щупальцами и тут же отстранялся, убегал от меня. В последний день на земле я не была нужна даже пожару. Только капли краски, плывущие в траурном марше к плинтусу, немного меня понимали. Я легла, свернулась калачиком и закрыла глаза, желая только одного, — чтобы он поскорее увидел тот конец, которым мечтал полюбоваться...

...Я просыпаюсь. Тру лицо, с ожесточением избавляясь от остатков сна и отравляющих воспоминаний, выбираюсь из-под одеяла и плетусь туда, где есть чёрный кофе. Уж он-то поможет взбодриться.

Стерильно-белая кухня радушно встречает меня своей пустотой. Один только жёлтый солнечный луч настырно пробивается сквозь щёлку между занавесками.