Пламя, поглотившее его (джен)

Ибо если медицина действительно собирается выполнить свою великую задачу, она должна вмешиваться и в политическую и общественную жизнь. Она должна указывать на препятствия, мешающие нормальному функционированию жизненных процессов общества, и добиваться их устранения.

Рудольф Вирхов, 1858

* * *

Косой Переулок 1645 год

Музыкант водил смычком по струнам, и расстроенная от времени и дождя скрипка выла, как книззл, которого тянули за хвост. В накуренном пабе скряги Бёрка, по велению судьбы названном «Дырявый Котел», собрался весь сброд Косого Переулка: они заливали в брюхо паленый огневиски, рыгали от разбавленного пива и поносили пережаренную до черной корки рыбу. Сам хозяин лебезил перед владельцем борделя, надеясь урвать пару сиклей — дела у Бёрка, как у всех, шли гадко.

Притаившаяся в темном углу женщина молила Мерлина и Моргану, чтобы трактирщик не заметил её: Бёрк ненавидел прощелыг, желавших бесплатно погреться у огня. Но видит Мерлин: этот огонь с его пьяными рожами не стоил проржавевшего кната. А у неё не было и кната.

Дожди для Лондона не редкость — данность. Дождь съедал её красоту: рыжие волосы тускнели, колдовские зеленые глаза блекли, и вся она выцветала, будто оставленная на свету акварель. Дождь шел вторую неделю, четырнадцать дней она была без клиентов, без денег — бесцветная гадкая публичная девка, а не Жанна, негласная королева любви. Мерлин, пусть завтра выйдет солнце.

— …Не сдаю комнату магловским выродкам! — быком взревел Бёрк, и Жанна усмехнулась: с каких пор у Бёрка появились требования к постояльцам? — Проваливай!

— Pardon! Это моя вина.

Жанна повернулась — человек, о котором кричал Бёрк, был одет как настоящий магл: под синим коротким плащом с отложенным воротником была белая рубашка, а из-под широких штанов выглядывали длинные сапоги. Человек открыл свой саквояж — наметанный взгляд Жанны быстро определил, что сделан он был из хорошей драконьей кожи — и вытащил скрепленный печатью Мракса свиток. Бёрк развернул пергамент и зашевелил губами.

— Послушайте! — гаркнул Бёрк, и пьяные рожи вперились промасленными глазенками в незнакомца. — Перед вами новый врач Магической Британии — магловский выродок Мунго Бонам! И господин Мунго желает снять здесь комнату!

«Мерзкие маглы! Гадкие крысы! Драклова инквизиция!» — закричал сброд, потрясая кружками. Глупцы, они не думали о том, как магл мог найти волшебный трактир и ходить с саквояжем из драконьей кожи. «У любого доктора должны быть деньги», — решила Жанна и резко встала, сбросив с головы капюшон.

— Эй, Бёрк! — в трактире стало тихо, и Жанна приказала. — Сдай ему лучшую комнату.

«Голод и холод доконали меня, — женщина вырвала из липких рук трактирщика ключ. — Лучше с ним, чем с другими».

* * *

Комнаты, которые сдавал Бёрк, мало отличались от собачей конуры: от заплесневевших стен веяло холодом, через разбитые окна проникал ветер, а в темных углах пищали крысы. Ни магия, ни вязаные одеяла не могли избавить комнаты от всепоглощающего чувства тоски и одиночества.

— Зажги свет, — потребовала Жанна.

Ёе голос дрожал, и она не могла понять, почему. «Я не видела его лица внизу, вдруг он окажется уродлив — изрыт оспинами?» — думала Жанна.

Свечи озарили комнату мягким желтым светом. Доктор не был уродлив: смуглая кожа, округлое лицо с широким лбом и детской ямочкой на подбородке, аккуратные черные усы, бородка и волнистые волосы. Его темные глаза по-доброму рассматривали её. «Точно не от мира сего!» — решила Жанна, почему-то от него веяло солнцем морем и… свободой?

Она расправила плечи, зная, как красивы её белая шея и грудь, поправила высохшие локоны — огонь вернул им рыжизну — и томно спросила:

— Так вы доктор?

Мунго мягко улыбнулся, и Жанне показалась, что она видела где-то подобную невесомую улыбку — на ликах цветных витражей в готических храмах, куда её водила блаженная мать. Он протянул ей свиток, но Жанна отмахнулась от него:

— Я плохо читаю, — на лице Бонама расцвело неподдельное изумление, и Жанна рассмеялась и пояснила: — Я знаю, как сделать мужчину счастливым.

Наука была проста, в отличие от учебы в Хогвартсе, где Жанна смогла продержаться не больше двух месяцев, после чего оказалась в Косом Переулке. Медленно она подошла к Бонаму и припала губами к его губам — целовать его было сущим наслаждением. Он пах не потом и дешевым пойлом, а морской солью. Сердце доктора билось как загнанный в ловушку зверек — Жанна чувствовала его пульс, расположив руки на шее. Не было границы между радужкой и зрачком — глаза стали угольно-черными, предвещая бурю. Страсть, желание — Мерлин, неужели эти чувства обоюдны? Бонам отстранился от нее и отошел в тень.

— Я сделала что-то не так? Я могу быть мягче, нежнее.

— Подождите, прошу вас, — голос Бонама звучал низко. — Позвольте мне разобрать саквояж. Вы не рассердитесь, Жанна?

Жанна махнула рукой и с ногами забралась на кровать. Точно блаженный, но ничего: она знает, как получить оплату от нецелованных. На саквояже Бонама были чары расширения пространства: доктор аккуратно вытащил несколько десятков книг, странные ножи, пинцеты, мешочки с травами…

— Так вы правда доктор? Зря, лучше цирюльником быть — они много получают. Наш дурак Лонгботтом едва сводит концы с концами — его содержит жена.

— Вы так думаете?

— Я уверена в этом: я знаю, сколько получает цирюльник.

То было счастливое и сытное время: она ела до отвала и спала на белых простынях. Но старушка-смерть скоро постучала в дверь цирюльника, и Жанна осталась одна.

— Возможно, вы правы, но в мире существуют вещи, которым нет цены.

«Мерлин, какой же чудак!» — Жанна на мгновение прикрыла глаза и провалилась в сон.

* * *

Было тепло и тихо. Жанна с наслаждением потянулась и охнула: платье по-прежнему было на ней. За окном поднималось серое утро. В комнате никого, кроме Жанны, не было. На столе у раскрытого талмуда горела свеча, наверное, пока она спала, доктор всю ночь провел за чтением — чудак, каких Мерлину поискать еще надо.

— Вы проснулись! — в комнату вошел Бонам и поставил перед ней кашу и хлеб с маслом. — Давайте завтракать.

Ели в тишине. Бонам отправлял ложку за ложку и читал, иногда останавливаясь, чтобы сделать пометки в пергаменте. «Он либо умалишенный, либо святой, — Жанна расправилась с завтраком. — Либо у него на уме гадость такая, каких Мордред не видел».

— За оргию беру галеоны, — Бонам подавился и выпучил от удивления глаза. — Ты согрел меня, накормил, мы сочтемся на двух ночах здесь. Не больше.

— Почему две ночи?

— Так ты еще торгуешься? Хорошо: я буду с тобой, пока не кончится дождь, но ты кормишь меня. И я буду спать только с тобой. Не приводи никого больше.

Бонам резко встал, Жанна напряглась — успеть бы достать небольшой нож! Взмахнув палочкой, доктор призвал свой кошелек и протянул ей три галеона, Жанна цепко схватила деньги и спрятала их.

— Я не могу дать вам больше — я сейчас немного ограничен в финансах, — он улыбнулся, будто привык к такому образу жизни. — Вы не могли бы показать мне Косой Переулок и лечебницу, в которой мне предстоит работать?

* * *

Серый туман окутал Косой Переулок. Холод пробирал до костей, а дорога превратилась в грязь. Они шли мимо покосившихся от дождя и времени домов, большая часть окон была заколочена — беспорядки не позволяли вставлять стекла. Облаченный в мантию, Мунго был странно молчалив, вдруг он резко остановился.

— Господи, что это?

В центре Переулка стоял столб высотой около десяти футов. Вокруг него расположился частокол из крестов, на вершинах которых были распухшие головы гномов, оборотней, маглов и предателей. Жанна поведала доктору, как сотню лет назад маглы ворвались в Косой Переулок и устроили резню, приговаривая что-то о «геенне огненной и гневе господнем», как мир потонул в алом, а высокий столб стал местом казни волшебной знати. Кошмар остановил Мракс Морус — он порубил маглов и закрыл Косой Переулок мощным барьером, преодолеть который маглы не могли.

Лечебница Лонгботтома — деревянный домик в два этажа — расположилась недалеко от сердца Косого Переулка. Внутри пахло спиртом и раздавался громогласный храп — несмотря на ранний час, Лонгботтом закончил прием. Бонам поморщился, рассматривая убранство лечебницы.

— Вы не дождетесь лекаря — он вусмерть пьян. Нужно будет прийти завтра.

Бонам не успел дать ответ — ужасающе загремели трубы, провозглашая о начале шоу. Жанна схватила за руку оторопевшего доктора и метнулась наружу, расталкивая таких же жадных на зрелище зевак, спешивших к столбу, где собиралась толпа.

— Смотри, — жарко зашептала на ухо доктору Жанна. — Напротив нас Блэки: старшие и их наследник Мицар, он женится на дочке Мракса и станет следующим Верховным Чародеем…

Мицар Блэк был похож на яркую звезду, самоуверенно улыбаясь, он играл палочкой, некрепко сжатой в изящных аристократичных руках. Позади стояли голодранцы Малфои, они, как и Бонам, долго путешествовали по миру, пытаясь найти свое место, и наконец осели в Англии. В их семье было семь девочек и ни одного мальчика. Вот подошли гордые Гринграссы — их дочь скоро выйдет замуж за наследника Нотта, ведь она настоящая красавица! А в противоположной стороне расположились дракловы Поттеры, Дамблдоры и Диггори — они только критиковать власть умели! А это… это!..

— Верховный Чародей Мракс Морус!

Толпа расступилась, пропуская вперед пожилого мужчину. Он прихрамывал на правую ногу, но его тело, несмотря на возраст, было крепким и мощным, как скала — его закаляли время и битва. Изумрудная бархатная мантия Мракса была оторочена горностаем, на боку висел меч гоблинской работы, а голову украшал венец из змеи, кусающей собственный хвост. Мракс сел на приготовленный для него дубовый трон, расшитый алым шелком, и кивнул головой.

Загремели цепи. Толпа затихла, предчувствуя действо, и к столбу, точно скот на привязи, подошли преступники. Их было немного: двенадцать истерзанных лишениями мужчин. В последние месяцы они голодали: одежда, больше напоминавшая рубище, висела на них балахонами, кожа обтянула черепа, создавая впечатление, что перед толпой были не живые люди, а слуги давно почивших некромантов.

— Огласите приговор, — голос Мракса был тих, но толпа слышала каждое слово.

Вобрав в легкие больше воздуха, Мицар Блэк закричал:

— Колдовство на глазах маглов, несогласие с кодексом чистокровных, помощь гоблинам, укрывательство оборотней…

Список преступлений не кончался, терпение покидало Жанну, как и других: Мерлин, когда же предатели получат по заслугам?! А Бонам не мог отвести глаз от уродливых язв на синевато-бледных ногах узников.

— …Чтение магловской ереси, — огласил список Мицар. — Что прикажете, Ваша Светлость?

Молчание, и следом короткое:

— Секи.

Как оса зажужжала палочка в руках Мицара. Упиваясь властью, Блэк насылал волны заклятия, и от спин пленников вздымались алые ленты. Боль согнула узников, и Мицар обрушивал новые заклинания, принуждая их идти по кругу. Толпа заголосила, захохотала.

— Что… что сейчас происходит?! — от ужаса глаза Бонама были огромными. — Что они хотят с ними сделать?! Это нужно немедленно прекратить!

— Док, замолчи — не мешай смотреть.

Они были преступниками — помогали нелюдям, и они должны были ответить по закону. «Каждое существо, наделенное разумом, достойно жизни», — какую глупость вздумали! Так пусть их дурная кровь окропит позорный столб в назидание другим.

— Секи! Секи! Секи! — визжала толпа.

И вереница узников шла по кругу, покорно снося удары, до тех пор, пока не упал последний.

Утром Бонам прибыл в лечебницу, застав Лонгботтома. Старый лекарь часто дышал, утирал платком пот с посиневшего от долгого хождения лица и беспрестанно вздыхал, держась за толстый живот. Лонгботтом указал мясистым пальцем на потрепанные фолиаты и побитые флаконы.

— Здесь набор ингредиентов, используй с умом: корня златоцветки на всех не хватит. Будь осторожен с клыками иглозуба — они крошатся. И всё тщательно взвешивай и записывай в тетрадь, — старый лекарь потрепал истертую временем черную тетрадь. — Если цифры не сойдутся, то Попечители, а с ними и весь Визенгамот, сдерут с тебя три шкуры, задери их гарпии. Дурной ты малый, Мунго: платят здесь меньше, чем клерку, а бумаг больше, чем у Верховного Чародея. Шел бы ты в цирюльники, глядишь, и на происхождение глаза закроют.

— Благодарю вас, но мое место в медицине.

— Медицине? Мунго, ты забудь свои заграничные слова: у нас всё по-другому. Квинси! — гаркнул Лонгботтом, и в воздухе возник большеглазый домовик в дырявой сорочке. — Саквояж, ушастое отродье.

Саквояж выпал из ручонок Квинси. Лонгботтом замахнулся тростью и замер, не понимая, почему ушастое отродье не воет от боли. Бонам перехватил трость и внимательно посмотрел на сжавшегося домовика.

— Подождите: у Квинси больные суставы. Он не может нести саквояж, — доктор опустился на корточки, чтобы его лицо было на уровне лица Квинси. — Вы позволите мне вас осмотреть?

Домовик задрожал, большие, как блюдца, глаза Квинси запуганно смотрели на нахмурившегося Лонгботомма. Лекарь раскурил трубку и царственно кивнул головой, решив наслаждаться действом. Квинси протянул руки. Межфаланговые суставы отекли, будто кто-то нанизал на них несколько тугих колец, большой палец изгибался, как шея лебедя, а оставшиеся четыре отклонялись в противоположную сторону от большого пальца. Бонам задал несколько вопросов, и с каждым ответом Квинси лицо доктора мрачнело. Реку не обратишь вспять — руки Квинси никогда не станут прежними. Но, может, ему удастся снять боль? Бонам открыл свой саквояж, глаза Лонгботтома завистливо заблестели.

— Я дам вам мазь: она снимет отек и боль. Используйте её утром и на ночь. Старайтесь не перетруждать себя физической работой — вашим суставам нужен отдых. Если вы не будете заботиться о них, то я не смогу вам ничем помочь.

По морщинистым щекам Квинси покатились слезы. Маленькое беззащитное существо, неужели за столько лет никто…

— Никто не заботился о никчемном Квинси. Доктор Мунго Бонам — чудесный доктор!

Стоило только Квинси потянуться за мазью, как Лонгботтом с неожиданной прытью выхватил её и обрушил на домовика град ударов.

— Хитрый уродец! — взревел Лонгботтом. — Бери саквояж и проваливай!

Взвизгнув, как собачонка, Квинси вылетел с саквояжем прочь. Лонгботтом отер пот — он снова посинел — и, едва переводя дыхание, пояснил:

— Гаденыш решил бы, что раз я разрешил тебе осмотреть его, то мазь, отданная тобой, его вольная — приказ о свободной жизни. Лекарь-чужестранец лишил чистокровного волшебника слуги — какой бы вышел скандал! Но я тебе прощаю эту оплошность, Бонам, ты здорово меня рассмешил — лечить домовика! Ха-ха-ха!

— Извините? Разве не задача врача: лечить всех, кому нужна помощь?

— Они нелюди, Мунго. Твари. Впрочем, тебе скоро не до тварей будет: придет время урожая. Хо-хо-хо, сколько прощелыги заработают на гробах! Мой последний совет: уходи в гробовщики, Мунго!

Доктор еще долго смотрел, как по улице медленно шел оплывший жиром, как рождественский гусь, старый лекарь. Он громко бранился и бил тростью сгорбленного домовика. А вдалеке небо пронзал позорный столб.

* * *

Гряды облаков цвета киновари, как поднятые в смертельной схватке кулаки великанов, распростерлись над Косым Переулком. Воздух был вязок и душен — из-за жары испарялись скопившиеся в канавах сточные воды, распространяя зловоние. Голова доктора гудела то ли от медного звона — нищие праздновали казнь очередного исповедника магловской ереси, — то ли от порочного круга, в который он попал. Бонам легко избавился от хлама Лонгботтома, но не мог освободиться от удушающего плена репутации, заработанной старым лекарем, — она стала его плахой. Ни внимание к деталям, ни успешное лечение, ни искреннее беспокойство не могли развеять образ оплывшего жиром пьяницы.

Прижимая к лицу надушенный белый ажурный платок, порог лечебницы переступил мистер Гринграсс. Он брезгливо поморщился: будь у доктора волшебный камин, ноги бы главы семьи не было здесь! Гринграсс не тратил время на любезности, справедливо считая, что собеседник не заслуживал их:

— Моя дочь занемогла, её нужно поставить на ноги. Завтра у неё свадьба.

Не зная, с чем будет иметь дело, Мунго взял свой саквояж и коснулся руки мистера Гринграсса. Мунго плохо запомнил дорогу до комнаты больной, его не покидало чувство необъяснимого животного ужаса — что-то должно было произойти! Он несколько раз коснулся нашейных амулетов, спрятанных мантией, но покоя это не принесло. Бонама быстро впихнули к больной и плотно заперли двери.

В комнате больной было темно. От спертого маслянистого воздуха голова загудела с удвоенной силой — курились трубки от любой хвори, продаваемые шарлатанами в Косом Переулке. Под ногами затрещало, Бонам медленно поднял осколок разбитого зеркала. Он зажег огни и отворил окно — повеяло горечью степных трав. Солнце садилось, и пустошь, где располагалось поместье Гринграсс, была залита кровью. С севера шли синие тучи — зима будет долгой и холодной.

Спрятанная балдахином, одеялами, в кровати лежала девица. Она была очень красива, как фея Моргана, и доктор не понимал: отчего на её тумбе лежит столько разбитых зеркал? Ожидая, пока зелья подействуют на нее, Бонам приступил к осмотру. Глаза доктора видели идеально чистую кожу, которой могла позавидовать Афродита, а руки чувствовали десятки бусин, уместившихся на лице, руках, стопах и голенях больной.

Сердце сбилось с ритма, застучало, как сумасшедшее, руки похолодели и задрожали, а в голове поселилась одна трусливая жалкая мысль: «Господи, пусть я ошибусь!» В памяти вспыхнули пустые холодные кварталы, слепота и увечья выживших и долгая-долгая темная ночь, когда болезнь унесла его отца.

Провидение усмехнулось в ответ — пятно, величиной с жемчужину, притаилось на косточке запястья девицы, как изысканная браслетка. Пятно было плотным, наполненным секретом, и со знакомым Бонаму до трясучки углублением в центре.

— Финита! — приказал Бонам, не замечая, как звенит от ярости его голос.

Косметические чары спали с больной, и Бонам осел на пол, ноги не удерживали его. Доктор нервно рассмеялся, уверенный в своей первоначальной догадке и точно зная, что перед ним. С лица больной, превращенного в уродливую медвежью маску, усмехалась натуральная оспа.

* * *

Его била крупная дрожь, в ушах раздавалось эхо бешено стучащего сердца, и, как загнанный в клетку зверь, Бонам мерил комнату большими шагами, ожидая прихода мистера Гринграсса. Минуты ожидания переходили в часы — запуганные до смерти домовики говорили о срочных делах хозяина, которые не требовали отлагательств. Ожидание съедало его рассудок, и Бонам вспоминал прочитанные не раз строчки восточного мудреца Разеса⁽¹⁾.

— Она уже стоит на ногах? — мистер Гринграсс легко вошел в комнату и занял место в кресле напротив бледного Бонама. — Ей нужно еще примерить парадную мантию — она похудела из-за болезни.

— Как давно она больна?

— Восемь дней. Все горела в лихорадке, а потом у нее заболела поясница. Досадная простуда! — мистер Гринграсс взмахнул рукой, и на колени Бонаму приземлился кошелек. — Но ведь господин доктор знает, как сделать так, чтобы прекрасная Белинда Гринграсс была завтра на свадьбе краше всех цветов?

Его назвали «господином доктором», глаза мистера Гринграсса хитро мерцали, а в руке покоился еще один кошелек, доверху наполненный золотом.

— Я понимаю: Белинда совсем плоха, и будет славно, если она сможет прожить еще пару дней. Если завтра она выйдет замуж, я щедро отблагодарю вас, господин доктор, — для вас откроются любые двери.

Это не составило бы большого труда: однажды Бонаму пришлось поднять почти труп. За то дело он расстался с голодом и нищетой и потерял сон — после окончания действия зелий живой труп начал разбухать, как дохлая рыба. Тогда это был вредный старик, которому нужно было переписать завещание по велению родственников, а сейчас он поднимет крышку ларца Пандоры.

— У вашей дочери оспа.

— Именно, господин доктор! Ох уж эта драконья оспа — нет от нее покоя! Жаль, что у легендарной Горбатой ведьмы закончилась её чудесная настойка. Но вы ведь лучше, чем озлобленная старуха, знаете, как лечить драконью оспу?

Бонам чувствовал, как Гринграсс насильно впихивал золотые монеты в его одеревеневшие руки. Алые отблески огня сияли в глазах мистера Грингасса, и Бонам сгорал в этом пламени. Оно шептало: «Протяни руку, дай Госпоже войти в город». Взвоют лишившиеся в одночасье наследников аристократы, закроются на сотни замков двери, разгорятся костры — колдомедики верят, что лишь Адское пламя способно вытравить миазмы черной болезни. Широко и вольготно по земле будет гулять смерть, и ничто не остановит её.

Монеты зазвенели, упав вниз.

— Это натуральная оспа — черная смерть. Вы сознательно скрыли её высыпания, надеясь обмануть всех, но сейчас ваша дочь опасна — она отравит воздух. Вы должны отменить свадьбу.

Улыбка сошла с лица мистера Гринграсса, холодно усмехнувшись, он спросил:

— Болезнь маглов у чистокровной волшебницы? — Бонам кивнул. — Правы были люди: ты такой же дилетант, как пьяница Лонгботтом.

— Вы должны отменить свадьбу! Я ничего не обещаю вам, мистер Гринграсс, но я сделаю всё, чтобы ваша дочь выздоровела.

Бонам не понял, что произошло: секунду назад он держал мистера Гринграсса за руку, веря, что сможет переубедить его, а сейчас безвольно лежал на полу, чувствуя соленый привкус во рту.

— Вы обезумели в своей жажде наживы, — прошептал Бонам. — Я остановлю вас!

Мистер Гринграсс поморщился и размял руки:

— Не забывай, докторишка. Ты — магловский выродок, а мы — могущественное чистокровное семейство.

* * *

Доктор не разбирал дороги: быстро переместился из поместья в Косой Переулок и побежал вперед. «Лишь бы успеть до лечебницы — там стоит зеркало для срочной связи с Верховным Чародеем. Кто-то должен остановить кошмар до того, как он начнется!» — думал доктор, спеша по переулкам, он хотел сократить дорогу, ведь каждая секунда была на счету. Удивительно, что Гринграсс легко выпустил его из поместья, может, не верил, что Верховный Чародей доверится чужестранцу?

Пронзительно завизжала скрипка. Он уже бежал мимо трактира, когда путь ему закрыл мужчина в плаще. Бонам повернулся — позади тоже стоял человек. Его окружили: проулок был узок и едва пропускал одного. Незнакомцы не сказали ни слова: надели на голову Мунго мешок, и град ударов посыпался со всех сторон на доктора. Хрустнула палочка или кость — Мерлин, кто его разберет? — и Мунго упал наземь. Его лупили, как пыльный ковер, надеясь вытрясти из него душу и остатки разумения.

— Помогите!

Крик потонул в водовороте боли, и темнота милостиво приняла доктора в свои объятья.

* * *

В «Дырявом Котле» задорно визжала скрипка — он слышал её отвратительные хрипы — шкворчала рыба, хлопали бутылки, а народ весело гулял, празднуя скорую свадьбу наследницы Гринграсс.

В грязном переулке, как выброшенная собака, замерзал чудесный доктор Мунго Бонам. А высоко-высоко — над покосившейся деревянной крышей домов, над клубами черного дыма — распростерлось бескрайнее одинокое звездное небо.

Спи, любимый, в моей постели,

спи здесь всю ночь.

И если ночь будет холодной,

обнимай меня сильней.⁽²⁾

И когда потом придёт зима

ты даже не заметишь,

Покажется уже весна,

когда я разбужу,

Баю — бай, баю — бай, баю — бай,

когда разбужу,

Баю — бай, баю — бай, баю — бай,

когда разбужу.

1) Абу́ Бакр Муха́ммад ибн Закария́ ар-Рази́ или Разес — известный персидский врач, ученый, философ. Его труды по медицине долгое время служили руководством для врачей не только мусульманских стран, но и европейских. Примечателен тем, что описал классическую картину натуральной оспы, выделил её в отдельное заболевание (до него оспа считалась одной из стадий кори).

Вернуться к тексту

2) Ninna nanna (Mariangela)

Вернуться к тексту

Город, благословленный богом, сотни алых лилий, расцветших на камнях и гербах, дом в два этажа с круглым окном под крышей — ему странно всё знакомо, будто вернулся в родные края после долгого странствия. Он застывает в дверях, не решаясь войти. И обращается в слух.

Женский голос поет колыбельную о наступающей стуже, о долгой и голодной зиме, о тех, кто не вернется назад, — печаль, подобно ядовитому цветку, расцветает в его душе. Он чувствует холод некогда мягких и теплых рук, его отравляет отчаяние, поселившееся в городе. Впереди — грохот, цепи, мрак. Дверь темнеет и тяжелеет на глазах, она растет и простирается до солнца, заслоняя его собой.

Колыбельная обрывается болезненным криком.

Он стучит изо всех сил в запертую и разросшуюся дверь — всё равно что поднять крышку гроба. Тело коченеет, мысли путаются, становятся маленькими, вязкими, как грязца. Он больше не человек: что-то медленно уходит из него, оставляя пустую и бесполезную оболочку.

И прежде чем исчезнуть навсегда, он услышит колыбельную.

* * *

— В кого вы такой непутевый, Бонам?

Мунго медленно открыл глаза и застонал — яркое утро разгоралось за окном. Тело ныло, как при простуде. Где же он успел заболеть? Доктор коснулся лица и охнул: оно болело и распухло, будто его искусали пикси или хорошенько измутузили. И он все вспомнил.

— А ну лежать! — прикрикнула Жанна, и Бонам послушно вернулся в кровать. — Я выхаживала вас три дня не для того, чтобы вы снова себе навредили.

Три дня?! Боже, ему срочно нужно увидеть Верховного Чародея. Вдруг Гринграсс решил перенести свадьбу, и у него будет шанс остановить вспышку!

— Вам не нужно никуда идти, доктор: Белинда Гринграсс вышла замуж и умерла на собственной свадьбе.

Говорили, что с утра мисс Гринграсс нездоровилось — что только не произойдет от волнения! — но на свадьбе она была краше всех. Когда новобрачные обменялись клятвами, невеста упала замертво.

— С неё спали чары. Говорят, она была уродливее гоблина — вся её кожа была в наростах. Глава визжал о том, что у девочки драконья оспа… Но Мракс Морус не поверил ему на слово.

— Я мог бы спасти её…

— Спасти её?! Вы попытались спасти её — за это вас забили до смерти! — Жанна судорожно вздохнула, и что-то мокрое упало на лицо Бонама. — Я… я нашла вас окоченевшим в переулке. Вы были белее снега, а под вашей головой расползалась лужа крови!

Бонам слышал Жанну как сквозь толщу воды, наверное, это действие маковой эссенции: она хорошо снимает боль. «Глупец, эти люди недостойны спасения, побереги свою жизнь!» — он слышал и услышит подобные слова тысячу раз, и всегда у него на них был единый ответ:

— Каждый человек должен жить здоровой и счастливой жизнью, — Жанна коснулась его лба, чувствуя его жар, а Бонам продолжал: — Пьер… Пьер говорил: никогда не отказывай в помощи, никогда не оставляй больного без лечения. Никогда не…

— Сдавайся, доктор.

* * *

Жанна долго кричала, разбила несколько его колб, но помогла ему собраться и проводила до общественного камина — Морус Мракс ждал доктора в своем доме. Напоследок Жанна поцеловала Бонама в лоб и долго смотрела ему в спину, Бонам чувствовал её взгляд — так провожают в бой, отчаянно надеясь увидеть вновь.

Едва переступив порог камина, Бонам вздрогнул — путь ему преградила огромная змея.

— Не бойтесь, доктор, Хель вас не обидит, — Мракс что-то прошипел, и змея уползла с пути. — Располагайтесь в кресле.

Бонама мало занимал кабинет: в своей практике ему доводилось бывать во дворцах монархов, и блеск золота и драгоценных камней оставался для него всего лишь блеском. Вниманием доктора завладел Мракс Морус. У Верховного Чародея было широкое благородное лицо и мудрый темно-синий взгляд. Он носил одежды, достойные плеча короля, но какими бы титулами ни наградили Моруса Мракса люди, судьба оставила на нем свой отпечаток: левый глаз заплыл белым, через него проходил шрам с неровными краями, а кожа лица была испещрена знакомыми Бонаму отметинами. Перед доктором был не баловень судьбы, родившийся с венцом на голове, а человек, переживший и повидавший многое, прежде чем приблизился к одеяниям, отороченным соболем.

— Я ждал вашего прихода три дня назад — неслыханная дерзость, чтобы Верховный Чародей ждал. Сейчас я понимаю, с чем была связана эта задержка.

Отеки и синяки не покинули доктора, а накладывать косметические чары Бонам не видел смысла: он стоял на ногах, а синяки сойдут к исходу недели.

— Мистер Гринграсс долго лебезил передо мной, распинаясь, что выбранный мною доктор не смог вылечить его дочь. А хуже всего — разрешил проведение свадьбы, ведь наследница не представляет опасности для других. На свадьбе были лучшие представители волшебной аристократии.

В горле Мунго пересохло, неожиданно ему стало трудно говорить то, в чем он был уверен:

— Я узнал в болезни его дочери натуральную оспу и просил отменить свадьбу…

Мракс царственно поднял руку и понизил свой голос до едва различимого шепота:

— Тише, господин доктор: у стен есть уши. Это была драконья оспа.

Доктору не нужно было изучать округлые шрамы на лице Чародея, чтобы быть уверенным — перед ним следы перенесенной натуральной оспы.⁽¹⁾

— Вы знаете правду.

Морус Мракс обернулся к огню, отблески пламени заплясали на его лице, он прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания:

— Полсотни лет назад между волшебниками и маглами не было границ: маглы свободно заходили в волшебные дома, оставляя после себя пепелище. Болезни маглов уродовали нас и заставляли умирать в мучениях, ни один лекарь не мог вылечить хворь грязнокровок.

Оспа была милостива к маглам: оставляла позорное клеймо, но щадила. Для волшебников исход был один — дорога к предкам. Очень скоро маглы открыли тайну черной смерти и с легкой руки отправляли в волшебные поселения больных. Голденфилд, Коттинги, Воронья Пустошь — кто вспомнит о них? На месте шумных кварталов, полных волшебников и магических существ, осталось пепелище.

— Нам нечему учиться у дикарей, вооруженных огнем и мечами, — они умеют только разрушать. И что бы ни утверждали те сумасшедшие у позорного столба, я уверен: наши миры должны быть отделены друг от друга.

Если волшебники узнают, что болезнь пришла от маглов, они ринутся в бой. Спасенные от пламени Инквизиции погибнут, а с ними погибнет и волшебное знание, ведь не будет тех, кто сможет передать красоту колдовства. Вымрет магия, оставив после себя череду фокусников, выступающих на потеху маглам.

— Посмотрите на мое лицо, мистер Мунго. Я поддержу любое решение, если вы сможете остановить кошмар.

* * *

Бонам помнил каждого своего пациента, но их он запомнил на всю жизнь. Порой он отчаянно желал забыть, спятить и провести остатки дней на берегу клокочущего моря, но не мог.

Всё началось в Уилтшире: осень, болезнь, его первые победы и поражения. Ласковый ветер приносил медовый запах с широко раскинувшихся полей, а в кроне желтеющих деревьев шелестели любопытные лукотрусы. Ничуть не таясь, существа следовали за доктором вплоть до ворот поместья Малфоев. Дом был богато украшен лепниной: на фасаде раскинули крылья гордые грифоны, по колоннам сбегали саламандры, а царственные гиппогрифы хранили покой парадной лестницы. Зайдя внутрь, Бонам поразился: насколько обветшало выглядело поместье! Вместо пола был сделан настил из досок, в коридорах гулял ветер, крыша протекала во время дождей — на стенах желтели потеки, — зато в поместье была галерея с движущимися портретами, куда его с гордостью проводил мистер Малфой. Приосанившись, хозяин заговорил о славных представителях семьи Малфой, которые служили на благо волшебного мира, но тело мистера Малфоя было сковано, а большие темные глаза неотрывно следили за реакциями доктора. Его речь имела знакомый Мунго акцент — он так же говорил, приехав однажды из Франции на первую работу в Англии.

— Это всё замечательно, — раздраженно перебил хозяина доктор, устав слушать про трудности ремонта дома после пятидесяти лет простоя — нынешние владельцы поместья долго жили во Франции до получения наследства. — Только я должен осмотреть ваших дочерей, мистер Малфой.

«Вы не похожи на них», — прошептал мистер Малфой и повел доктора за собой. О чем были эти слова, Мунго было не сложно догадаться: Малфои стремились вернуться в высшее общество. Детская располагалась в большой комнате с выходом на поля, она была с любовью обставлена: кто-то разрисовал стены и потолок стройными фигурками фей. Кровати стояли вплотную друг к другу, игрушки лежали вперемешку с нотными листами и учебниками. Единственное, что не было предано хаосу, — фарфоровая фигурка белокурой танцовщицы в пышном платье, украшенном бутонами роз. Она стояла в шкафу, и было видно, что с ней обращались с особой осторожностью. С удивлением Мунго обнаружил среди книг работу Везалия, и мистер Малфой пояснил:

— Это книга Мадлен, она сейчас учится последний год в Шармбатоне, — улыбнувшись, он убрал книгу на верхнюю полку шкафа. — А вот и маленькие чаровницы.

С золотых полей, радостно крича, неслись шесть девочек не старше десяти лет. Они были очаровательны: недолгое лето подарило им смуглый загар, ветер растрепал светлые косы, а белые платья окрасили дикие травы. Они ворвались в детскую и наполнили её шумом и задорными песнями. Бонам не успел охнуть, как на его голову надели венок из полевых цветов. Мистер Малфой посадил на колени плачущую девочку, отер кровь с её руки и подул, приговаривая, что ко свадьбе всё обязательно заживет.

— Père! Смотри! — закричала одна шаловница.

В плетеной корзинке алел букет из маков. Если пробежать искрящийся ручей, пролезть через ограду, то увидишь поляну маков, в них уснули феи, поэтому сорвать можно не каждый цветок. Будь острожен, Пьер: у каменной ограды живут вредные гномы — это они укусили Клэр за руку. Но ничего: скоро Мадлен приедет на каникулы, а с ней придет Ал, уж они-то проучат гномов!

Мунго отвернулся в сторону. Когда-то он сам плакал из-за вредных пикси, искусавших его лицо, а Пьер медленно водил палочкой и гладил его по темным кудрям. Повеяло холодом, зашуршала синяя штора окна, будто кто-то еще зашел внутрь и притаился.

— Сударыни, — чаровницы затихли, — позвольте мне осмотреть вас.

Он не давал себе поблажек: наколдовал ширму и рассматривал каждый дюйм кожи. Лишь однажды Мунго обернулся на мистера Малфоя: тот застыл, как изваяние, и, кажется, забыл, как дышать. Малфои одними из первых пригласили доктора, не дожидаясь приказа от Верховного Чародея, и Мунго мог только гадать, какие мысли сейчас бродили в голове главы.

Бабах! Они вздрогнули — порыв ветра открыл окно, штора взлетела, как смеркут. Раздался звон — танцовщица упала на пол, разбившись вдребезги. «Не волнуйтесь, — мистер Малфой попытался улыбнуться дочерям, но у него дрожали губы. — Я починю её». Отвлекшись, Мунго чуть не упустил её вновь — пятнышки, размером не больше просяного зернышка, расположились на грудной клетке, внутренней поверхности бедер — лицо и зев были чистыми.

— Была ли лихорадка?

— Да, с утра Офелия себя плохо чувствовала, я дал ей зелья из аптеки Принца, — лицо мистера Малфоя побелело, глухо он спросил: — Это ведь оно?

Кто-то другой, шут в маске мессии, вложил ответ в уста Бонама:

— Это драконья оспа.

Ветер ворвался вновь, поднял вверх листы, закружил в хороводе огненные лепестки и завыл, пугая девочек. Не сразу мистер Малфой и Бонам справились с окном — погода будто смеялась над ними.

— Что… что теперь с ними будет? — Малфой схватил Бонама за руку, и отчаяние, плескающееся в душе отца, накрывало доктора, как огромная смертоносная волна. — Я сделаю всё, только вылечите их.

У Мунго Бонама, доктора и волшебника, не было ответа.

* * *

В этот же день его вызвали к себе Блэки — они подавали пример, как нужно слушаться власть. Едва войдя внутрь, Мунго поразился, насколько темно и затхло было в доме — темные шторы закрыли собой все окна. На столах белели вазы, заполненные аккуратными каллами, почему-то Мунго знал, что их четное число. Неужели он опоздал?

— Нет, вы пришли вовремя, — с парадной лестницы спустился красавец, облаченный в дорогую траурную мантию, он усмехнулся и презрительно произнес: — Наш малыш Алькор настолько везуч, что болеет драконьей оспой во второй раз!

— Я могу увидеть больного?

— Конечно! Он у себя, вас проводит эльф. Маменька запрещает мне близко приближаться к двери, но вы обязательно расскажите мне: верно ли, что кожа его почернела, будто кровь его стала грязной?

Мунго едва удержал себя, чтобы не спустить самовлюбленного юнца с лестницы. О, он бы посмотрел, как исказится в рыдании это жестокое и прекрасное лицо. Стоило только Мунго пройти мимо портретов, как изображенных господ и дам охватывало настолько яркое презрение, что доктор всерьез подозревал, что у них разболелись зубы, — не может же фамилия, не входящая в список чистокровных, так неблагоприятно влиять на внешний вид! Домовой эльф долго отпирал дверь больного: сменил несколько ключей и бормотал пароли под нос. Наконец, цепи зазвенели, и дверь, ужасно скрипя, открылась.

— Передайте своим хозяевам, — тяжело было говорить, когда гнев бушевал в груди, но Мунго держал себя в руках, — что они держат в комнате больного человека, а не преступника. Замков не должно быть к моему приходу.

Эльф вылупил слеповатые глазки и, не ожидая от себя подобной дерзости, пробормотал:

— Разве мерзкому маглу нужно будет тревожить благороднейшее и прекрасное чистокровное семейство еще раз? Хозяйка пригласила утром гробовщика, мерзкий магл лишь подачка.

— Будьте так любезны, передайте им мои слова.

Он услышал болезненное рваное дыхание — пациент дрожал в кровати, а напротив него висели завешенные белым зеркала и стоял высокий, больше подходящий силачу с ярмарки, гроб.

— Презренный червяк! — заверещал домовик, напрочь забыв о строгом запрете приближаться к больному. — Хозяева накажут Тилли!

— Не накажут, мистер Тилли, — всё стоит внизу. Будьте так добры, оставьте меня с пациентом.

Дышать стало легче. Это было непрофессионально, но он отвлекся на изображение орла, гордо расправившего свои крылья, на акварель с Шармбатоном и странно знакомым пейзажем — широкие золотые поля под ласковым голубым небом. Отчего-то ему казалось, что здесь обязательно есть тайник, где спрятаны дорогие сердцу вещи — то, чего не следовало показывать авторитарной семье.

Его пациент был плох — краше только в гроб кладут. Черная кожа, о которой со злобной радостью рассказывал наследник, была не чем иным, как многочисленными кровоизлияниями, подобную картину Бонам встречал звездной ночью у маленьких детей, застывших в позе легавой собаки. Но это было не оно: подбородок юноши прижимался к груди, а ноги сгибались и разгибались в коленном суставе.

Будь дело в черной коже, Мунго смог бы ограничиться мазями — однажды он и лечил так, решив, что перед ним другое заболевание, ведь не было пустул. А оспа хохотала ему в ответ и, будто лишенная внимания женщина, меняла платья, обличья. Познакомьтесь, доктор: variola nigra, или черная оспа, и она не носит украшения из бусин, лишь черные шелковые платья и алые рубины.⁽²⁾ Роковая женщина, знакомство с которой погубит вас за считанные часы.

«Сдавайся!» — завыл ветер, уснувший в печной трубе. Щелкнул замок саквояжа, звякнули склянки, Мунго отмерил двойную дозу кровоостанавливающего зелья и приступил к работе.

* * *

Чернеет небо, тени поглощают комнату, а юноша мечется в страшном, болезненном сне. Когда в углах рта появляется россыпь алых рубинов, Мунго вливает все свои запасы зельев и шлет домовика в аптеку.

Ночь долгая, темная и беззвездная.

1) Перенесшие натуральную оспу имеют на коже рубцы (оспины) в месте язв или теряют зрение.

Вернуться к тексту

2) У натуральной оспы несколько форм, одна из тяжелых — variola nigra. Образуются обширные кровоизлияния на коже, слизистых, во внутренних органах. Это редкая, но одна из самых летальных форм оспы. Примечательно, что характерных высыпаний на коже нет.

Вернуться к тексту

Его не было семь дней. Она оббежала несколько домов, где он был, но везде ей оставался лишь след доктора, а в иные места не было ходу — Мракс Морус объявил карантин. Не ломать бы себе голову, утешать бы обезумевших мужчин — заказы шли горой, — а она не могла покинуть стен лечебницы. Чего-то ждала, долго сидела у окна и с замиранием сердца слушала последние сплетни о нем — доктор лез в пекло болезни, желая сгореть в нем до крошечного уголька. Глупец, помешанный, блаженный — Мерлин, как только не ругала Мунго Бонама Жанна, но легче не становилось.

Дверь отворилась, и Жанна вздрогнула от ужаса: серый, с запавшими щеками, заросший бородой, с черными пуговицами вместо глаз, в лечебницу, хромая и едва держась на дрожащих ногах, ввалился Мунго Бонам.

— Немедленно уходите! — она с трудом разобрала каркающий голос Бонама. — Я могу заразить вас!

Мунго вяло сопротивлялся, пока Жанна по-магловски стягивала с него мантию и истоптанные сапоги. Он упал в кресло и задрожал, хотя в лечебнице было натоплено. Жанна налила тарелку супа и, как ребенку, протянула ему ложку.

— Уходите, прошу вас, — слова отнимали у него много сил, становясь едва различимым шепотом.

— Накормлю — уйду.

Он смог проглотить две ложки, а после скривился, будто его вот-вот вырвет, и спрятал лицо в руках. Плечи его задрожали, и он завыл: «Не могу, Боже, я больше не могу!» Спазмы сотрясали его тело, и стоило только одному пройти, как за ним следовала новая волна, превращающая доктора в истерзанную марионетку.

«Не могу, не могу, не могу!» — стучало в голове Жанны, и вдруг стало тихо.

* * *

— Сколько я спал?

Мунго был похож на покойника. Жанна вытерла слезы — Мерлин, она с ним окончательно поседеет! — и проговорила:

— Двенадцать часов, — она ожидала, что доктор подскочит в кровати, схватит свой саквояж и умчится, но Мунго продолжал лежать. — Вам пришла гора писем.

— Потом… сейчас я должен поесть, а всё… а всё остальное потом.

С трудом Мунго удерживал тарелку с отварными овощами и медленно ел. Сон пошел ему на пользу, доктор попытался пошутить:

— Это мой первый обед за семь дней, да и сон тоже, — Мерлин, Боже, дайте этому человеку хоть каплю разумения! — Между обходами, осмотрами, лечением удавалось лишь вздремнуть украдкой, а есть… есть к концу второго дня уже не хотелось.

Гнев не был лучшим советчиком, но Жанна не ничего не могла с собой поделать — пламя разгорелось нешуточное! — рваным движением она поднесла карманное зеркальце к лицу Бонама зло прошипела:

— Если вы не научитесь беречь себя, вы никогда никого не вылечите!

— А я и не вылечу, — Мунго улыбнулся, как ребенок, и добавил: — Я искал ответы у волшебников, у Разеса, но их нет. Если Бог, Мерлин, Магия смилуются, то шанс есть, а если нет… значит — нет.

— Я вам не верю: решение должно быть! Ведь есть же настойка Горбатой ведьмы!

— Настойка Горбатой ведьмы здесь совершенно бесполезна…

— Потому что это не драконья оспа, — Бонам пораженно посмотрел на нее, а услышав следующие слова, чуть не выронил тарелку: — Это ведь натуральная оспа.

Тарелка всё же выпала из рук доктора, губы дрогнули, и он… расхохотался: громко, истерически. «Мерлин, у него горячка!» — поняла Жанна, но легче ей не стало. Отсмеявшись, Мунго вытер слезы и посмотрел на неё спокойными, здоровыми глазами.

— О, Гиппократ и Асклепий! Жанна, вы удивительная женщина: я задурил голову всем лекарям магической Англии, утверждая, что мы имеем дело с новой формой драконьей оспы, а вы раскололи загадку так легко, как раскалывают орех!

Нечего было разгадывать: от драконьей оспы никто не умирал, а от натуральной оспы люди мерли, как мухи зимой. Да и никто из заболевших не имел зеленую кожу и фиолетовые пятна, а вот как протекает натуральная оспа, Жанна насмотрелась на сотни жизней вперед: магловская деревня, где они жили с матерью, не раз чуть не вымирала от оспы. Неужели выхода не было?

— Я пробовал многое, но ничего не помогало. Вариоляция⁽¹⁾ почему-то губительнее самой оспы для волшебников. Пьер, — голос Бонама дрогнул, он несколько раз провел руками по лицу, — Пьер попробовал её на себе и поплатился. Я думал, что дело в неправильном выборе пациента, что нужно брать секрет у того, у кого самая легкая форма болезни, но всё бесполезно.

Жанна нахмурилась, припоминая старые толки о том, как магловские доктора забирали содержимое пузырьков больных оспой, а после втирали его незаболевшим — человек болел оспой, но в легкой форме и на всю жизнь был спасен от её губительного взора.

— А вы разве не боитесь заболеть?

Доктор усмехнулся:

— Я проклят: оспа не берет меня.

— Тогда проклята я, моя мать и наши соседки-маглы по дому. Мы никогда не болели оспой.

Что-то изменилось в лице Бонама: утренняя вялость исчезла, он сосредоточенно нахмурился, припоминая случаи из своей практики. Жанне показалось, что в глубине темных, выжженных усталых глаз зажглось то, что привлекло ее в первую встречу, — несокрушимый ветер перемен и жажда свободы.

— Это не волшебство, — сразу исключил Бонам. — Будь это связано с магией, волшебники никогда бы не болели оспой, но мы болеем. Тогда… У вас должно быть что-то общее. Давайте, Жанна, вспоминайте!

Мунго вцепился в её руки, начал трясти её, будто ответ упадет на Жанну, как яблоко на голову одного ученого.

— Мерлин, что с вами происходит?! То при смерти, то в припадке, а теперь трясете меня, как дракучая ива. Не знаю я! Жили бедно, впроголодь, донашивали сто раз переделанное старье, чтобы хоть как-то выживать, завели корову.

В одно движение доктор выскочил из кровати — откуда такая прыть?! — бросился к ящикам с дневниками и вытащил ворох бумаг. Он поднимал списки заболевших натуральной оспой за всё время. Благодаря своей педантичности он не только записывал основные симптомы, методы лечения и исходы при разных подходах, но и оставлял записи о роде деятельности заболевшего. Отдельной графой шли те, кому посчастливилось не заболеть во время эпидемий. Так маглы уличали своих соседей в колдовстве, а волшебники обвиняли в грязной крови, которую даже болезнь маглов не берет. А общее у них было одно — все они держали коров и ухаживали за ними.

— Это же священные коровы! — захохотал Бонам.

— Мерлин, доктор, уймитесь, или я насильно напою вас маковой эссенцией!

* * *

Доктор успел лишь наспех записать свое предположение: слова Жанны заставили его открыть глаза на то, чего он привык не замечать. Он чувствовал усталость, мышцы гудели, а голова продолжала ныть, несмотря на еду и принятое зелье, а еще Мунго Бонам не хотел идти к пациентам. Между восьмым и двенадцатым днями решалась судьба его пациентов, и тогда ему казалось, что жизнь просто ухмыляется ему в лицо, подбрасывая кости.

Тучи нависли над потемневшими полями Уилтшира. В поместье было холодно и жутко. Не таясь, тени клубились в коридорах, торжествовали. Чем ближе он подходил к детской, тем отчетливее был слышен отчаянный вой. Доктор переступил порог.

Красивая светловолосая женщина выла, цепляясь за плечи мистера Малфоя. Не сразу Бонам смог разобрать в её вое слова: «Наши девочки, наши прекрасные девочки!» Детские кровати тонули в кадках с алыми маками — последний сказочный сон. А фигурка прекрасной танцовщицы лежала горсткой фарфора — без утерянного крошечного кусочка репаро не подействуют на сломанную вещь. Крошечный кусочек, призрачная надежда — чудесные коровы, спасающие от оспы, — если бы он подумал об этом раньше, ведь ответ лежал на поверхности, стоило только протянуть руку… «Это неважно, — заставил замолчать совесть Бонам. — Всё закончилось». Он не Мерлин и не Бог, чтобы предусмотреть всё, всегда в практике будут случаи, когда он сможет лишь смотреть.

Загрохотал гром, дождь ударил на землю. Через раскрытое окно в комнату залетела белая голубка с серым пятном в виде сердечка на спине. Не сразу они различили стук женских каблуков и сорванное дыхание — кто-то спешил в детскую. Миссис Малфой резко отпрянула от мужа и бросилась к двери.

— Впустите меня! — пронзительно закричал незнакомый Бонаму женский голос.

«Впустите меня!» — эхом звучало в душе доктора. Он не почувствовал, как губы произнесли тихое признание: «Я ничем не могу помочь». Лицо мистера Малфоя посерело, и белый саван накрыл шесть кроватей.

Почувствовав себя столетним стариком, Мунго медленно вышел.

* * *

Дождь промочил его до нитки, и Мунго не мог понять: его лицо мокрое от пролитых слез или от обрушившегося дождя? Около ворот Мунго настиг разгневанный призрак — стройная светловолосая девица в голубой форме ученицы Шармбатона. На её плече сидела голубка с серым пятном в виде сердечка на спине. Лицо девушки пылало от гнева, она со всей силы толкнула Бонама, и доктор полетел наземь.

— Вы не доктор — вы посланник смерти! — закричала она. — Куда бы вы ни пришли, за вами следует только гибель!

Мунго молчал, а она продолжала кричать, вколачивая новый гвоздь в крышку гроба доктора:

— А я поняла: вы даже не знаете, как лечить! Потому что это не драконья оспа — мои сестры переболели ею! Слышите?! Вы лгун и трус! Я ненавижу вас! Убирайтесь! Убирайтесь!

— Мадлен!

Мистер Малфой подхватил бьющуюся в истерике девушку, и та завыла в его объятьях.

* * *

Бонам едва стоял на ногах, но упрямо шел в сторону дома Блэков. Его шатало, как пьяного, из стороны в сторону, то ли от усталости, то ли от слов Мадлен. «Она права, Боже, насколько она права!» — стучало в голове Бонама. Десятки опытов, наблюдений, но Мунго был уверен: он нашел решение. Нашел, опоздав на несколько лет.

Блэки упорно соблюдали траур, слава Богу, что не пытались завесить зеркала или поставить каллы в комнате Алькора, — ни о каком выздоровлении не может быть и речи, когда тебя преследуют вестники неминуемой гибели. Хозяин и хозяйка сидели за столом, они выбирали нити для даты смерти.

— Не теряете надежды? — издеваясь, спросил Мицар, прекрасный наследник великой чистокровной семьи. — Вас не было целый день, мы решили, что исход определен.

Бонам предпочел не отвечать и прошел к пациенту. Лихорадка медленно отступала, как и кровотечения. Доктор с удовлетворением отметил, что мистер Тилли хорошо справлялся с указаниями в его отсутствие. Неохотно чернота сходила с кожи Алькора, пульс становился четче, ярче, стремясь вырвать побольше счастливых часов у судьбы. Бонам боялся, что юноша захрипит, но легкие были чисты, и впервые за все время болезни его пациент спал спокойным сном.

«Может быть, может быть, вы благословлены милостивым Богом. Пожалуйста, откройте глаза!»

* * *

Веет свежестью — из распахнутого настежь окна доносится звон капель дождя. Медленно голубеет небо. Золотом вспыхивают кленовые листья. Тихо и спокойно, лишь протяни руку — и коснешься благословленных небес.

— Доброе утро.

Он сидит в кровати, по-прежнему слаб и болезнен. На губах Алькора Блэка расцветает мягкая улыбка.

It’s been a long dark night

And I’ve been a waitin' for the morning

It’s been a long hard fight

But I see a brand new day a dawning

I’ve been looking for the sunshine

'Cause I ain’t seen it in so long

But everything’s gonna work out just fine

Everything’s gonna be all right

That’s been all wrong⁽²⁾

1) Метод профилактики оспы, широко применявшийся в Китае, Индии, мусульманских странах. Заключается во введении группе риска содержимого оспенных пузырьков больных, что приводит к формированию стойкого иммунитета. Поскольку человек был инфицирован вирусом натуральной оспы, это могло привести к тяжелой инфекции, и человек мог передать оспу другим.

Вернуться к тексту

2) Dolly Parton — Light of a Clear Blue Morning

Вернуться к тексту

Благодаря карантину и осмотрам им удалось усмирить заболеваемость, но то лишь временное решение: стоит одному волшебнику принести из мира маглов оспу, как всё начнется вновь. Это понимал Верховный Чародей — Морус Мракс лично контролировал работу доктора. Данные из дневников подтвердили догадку Бонама: доярки никогда не болели оспой. Он обошел несколько волшебных семей, держащих коров, — никто из них никогда не болел оспой, хотя регулярно контактировал с заболевшими. При коровьей оспе вымя животных покрывалось знакомыми пустулами — они же появлялись на руках доярок. Доктор не понимал: почему секрет коровьих пустул не только безвреден для волшебников, но и, наоборот, полезен, ведь становился панацеей от натуральной оспы? ⁽¹⁾

— Я слышал, что вы нашли решение, — змея устроилась на коленях Мракса и, как кошка, млела от прикосновений. — Мы должны опробовать его — время не на нашей стороне.

— У меня есть предположение, — Бонам осторожно подбирал слова, потому что сейчас не имел ничего, кроме наблюдений и шаткой гипотезы. — Но я не уверен, насколько оно верное.

Верховный Чародей открыл бумаги доктора и, закончив чтение, решил:

— Вам нужен материал, чтобы проверить.

Слово «материал» никак не подходило — доктор искал добровольцев, которые за денежную плату добровольно согласятся проверить на себе безопасность зелья от натуральной оспы. Вторым этапом Мунго планировал проверить, защищает ли зелье от натуральной оспы. Только получив согласие во второй раз, доктор введет им содержимое оспенных пузырьков. При этом доктор давал добровольцу право на любом этапе отказаться от дальнейшего участия, и в случае заражения выплачивалась колоссальная компенсация. ⁽²⁾ План доктору не нравился: люди не модели для экспериментов! А деньги никогда не оценят жизнь.

— Подобным методом вы долго будете набирать материал, — жестко отрезал Мракс. — И вам нужна вторая группа — те, кому вы не введете лечебное зелье и кого незащищенными познакомите с черной смертью. ⁽³⁾

— Это варварство! — воскликнул от негодования доктор.

— А как вы по-другому планируете понять, насколько эффективно зелье, доктор? Мне нравится ваша идея, и я дам вам людей, а вы дадите мне результат. Скажем, человек двадцать вас устроит?

Откуда Мракс найдет в мгновение ока двадцать человек? Они с Жанной не могли уговорить выслушать себя и одного хиленького волшебника, не говоря о полноценном участии. Двадцать человек… Со дня на день у позорного столба состоится очередная казнь.

— Я не буду в этом участвовать! ⁽⁴⁾

Боже, что творится с этой страной: возвели в абсолют первобытные обычаи и превращают в палачей тех, кто по призванию не имеет на подобное права! Бонам резко поднялся из кресла — к дракклу Англию! — развернулся к камину и обомлел: проход был закрыт. Единственный зрячий глаз Мракса недобро сузился, а змея в один прыжок оказалась у доктора и сковала его ноги, как кандалы.

* * *

— Руки за голову! — Бонам послушно выполнил указания. — Лицом к стене!

Его тщательно ощупали — вытащили из кармана забытые ножницы! — и отпустили.

— Он чист! — гаркнул тюремщик. — Переноси его!

Человек в серебряной маске и черном балахоне схватил доктора за руку, и они понеслись вперед. Путь до тюрьмы знали единицы, тайну которым лично доверил Мракс. Содержать преступников было дорогим удовольствием: магия продолжала течь в теле волшебника без проводника, и власть не скупилась на оковы, сдерживающие магию, и на барьеры, пропускающие только тех, кто знал тайну. Сколько денег уходило на проклятых дармоедов! Но Верховный Чародей придумал чудесную штуку — публичную казнь — так удавалось сократить срок пребывания в тюрьме, а следовательно, и расходы.

— Прибыли, — проскрипел человек в маске.

Было темно, зажечь бы люмос, но палочку отобрали, как и большую часть содержимого саквояжа, поэтому Бонам не видел ни зги. Доктор застучал зубами — холод промораживал до костей. Он вцепился в руку провожатого и двинулся вперед, плывя в царстве мрака. Наверное, это была пещера у моря — гулко рокотали волны, и раздавался знакомый скрежет. Чем дольше они шли, тем громче становились скрежет и скулеж от боли. Провожатый остановился, Мунго захлопал глазами, но ничего не смог рассмотреть — темнота окутала узников.

— Зажгите свет.

— Не положено.

— Вы приставлены ко мне с одной целью: помочь мне. Выполняйте!

Бонам не знал: откуда в его расстроенной, как старое пианино, душе нашлась армейская решительность? Маленький, тусклый огонек, больше похожий на мираж, осветил мир. Двадцать, как и обещал Мракс, человек медленно угасали в каменном склепе. Без света, в вечном холоде, скованные цепями, они напомнили Мунго пациентов, увиденных в богадельне, — их кукольные лица были пусты, а безразличие и усталость от жизни в глазах пугали сильнее любого безумства. Жизнь уходила из их молодых тел.

Он был послан, чтобы проверить догадку, чтобы принести чудесное решение миру, и участь заключенных была давно решена — глупо ругать себя, глупо негодовать на бесчеловечные условия, делай работу, доктор, и будь доволен. «Пусть это капля в море, но я поставлю мертвому припарки!»

— Я не буду им давать зелье, — провожатый не успел возразить, а Мунго продолжил: — Мне обещали двадцать здоровых человек, а что я вижу, переступив порог тюрьмы? Живые мумии! К следующему моему визиту место содержания должно хоть отдаленно напоминать дом человека.

* * *

«Мне нужен здоровый физически и психически материал, чтобы проводить эксперимент! — Боже, какой цинизм! — Нельзя проверить безопасность и эффективность зелья, когда материал одной ногой стоит в могиле». Впрочем, политик и воин, Мракс прекрасно понял доктора, и условия заключенных могли конкурировать с «Дырявым Котлом»: внутри стало тепло и светло, появились кровати, трехразовое питание и досуг в виде пропагандистских книг. Королевские условия! Временные.

Изменения пошли на пользу невольным добровольцам: медленно они возвращались к жизни и с радостью встречали Бонама. У доктора на душе было склизко и гадко, он обрабатывал раны, нанесенные цепями, лечил воспаление легких, обморожения, рассказывал забавные истории из практики, улыбался шуткам, но ощущение, что он растит свиней на убой, не покидало его. Каждый раз он оставлял ларец с зельем от натуральной оспы на самый конец, каждый раз находил причины для продления лечения — опытный и умный врач знает сотни болезней, требующих его вмешательства! — но время заканчивалось.

И в день, когда узники приветствовали его песней о чудесном докторе, Мунго Бонам открыл ларец.

* * *

Двадцать флаконов — в половине лекарство, а в другой — хитро подкрашенная зельеварами вода. Отличить первое от второго невозможно, лишь Мракс знает, в каком флаконе что.

— О, какие пузырьки у вас, доктор Бонам! Не больше стаканчика фей!

Мунго скривился: воспоминания унесли его на золотые холмы Уилтшира, туда, где алые маки усыпили шесть юных нимф. Барни с восторгом подхватил остальные флаконы, разглядывая их: радужные переливы стекла привлекали его как нюхлера золото.

— Это зелье от, — Мунго захрипел, стальные тиски сдавили его грудь, не давая ему вдохнуть — будь проклята та змея и её хозяин! — Зелье от простуды, — выкрутился он и сипло договорил: — Новая разработка.

Новое зелье было встречено положительно: постоянные насморк и кашель успели надоесть. Немного удивил способ введения зелья — не выпить, как обычно, а втереть в царапину. Узники выстроились в ряд, желая опробовать на себе новый способ лечения, и от детского любопытства на их лицах Бонама затошнило. Со своей кровати медленно поднялся старик. На доктора и все его изобретения он смотрел с неизменным прищуром, будто искал подвох. Вот и сейчас лицо его напомнило всем лицо проповедника, он поднял вверх руки, желая вразумить отбившееся стадо:

— Глупцы, задумайтесь на мгновение: разве власть когда-нибудь заботилась о преступниках? Никогда! Вас откормили, приласкали, а вы рады сожрать смертельный яд!

— Замолкни, Аластор: вечно ты ищешь заговор там, где его нет! Господин доктор никогда не причинял нам вреда — он сделал всё, чтобы наше содержание здесь улучшилось.

— Мы еще поплатимся за это, попомните мои слова, особенно ты, Барни.

* * *

«После введения зелья следует подождать около месяца, и тогда можно будет проверить, насколько оно эффективно», — в выводах Мунго больше опирался на работы маглов по вариоляции. Всё шло спокойно, только у мистера Аластора — того старика, справедливо полагавшего, что впереди новая бойня, а не лечение, — два дня поднималась температура и появились пустулы на руках. Оставалось добавить последнюю переменную — натуральную оспу. Но прежде чем это сделать, доктор хотел точно знать, кому было введено лекарство, а кому пустышка — бог с ней, с его головой, но нельзя насильно заражать незащищенного человека!

К сожалению, среди волшебников началась простуда, и Бонам снова метался как белка в колесе. Расправившись с делами, Мунго с помощью неизменного человека в серебряной маске оказался на месте. И забыл, что нужно дышать.

В комнате стоял отвратительный удушливый запах разлагающейся плоти. На кроватях, завешенных простынями, лежали пациенты с натуральной оспой: они метались в болезненном сне. В углу, забившись, как крысы на тонущем корабле, дрожали те, кому посчастливилось получить целебное зелье и, следовательно, не заболеть.

— А вот и чудесный доктор! — насмешливо произнес старик. — Прибыли, чтобы расправиться с остальными?

В голове Бонама зашумело, он схватил за грудки провожатого и прошипел:

— Что здесь произошло?!

— Не играйте, доктор! — разозлился старик. — Это вы послали нам больного волшебника, чтобы проверить свое «чудесное зелье» от простуды. А ваш посланник долго не прожил — его голова была как стекляшка!

Бонам только сейчас заметил тело с пробитой головой — бедняк, каких в Косом Переулке десятки, а на коже отметины болезни. Что же получается? В те две недели, что он был занят своей основной работой — лечением людей, — Верховный Чародей легко и быстро решил муки совести доктора.

— А овцы ждали вас, доктор! Чудесный доктор, чудесный доктор! — застонал старик, пародируя. — Дурачок Барни зовет вас, спасите, спасите его!

* * *

Слова давались с трудом, и дело не в клятве — дело в совести, сжиравшей его живьем:

— Вы обещали помогать мне, не мешать исследованию и слушать мое мнение.

— И я не обманул ваших ожиданий, доктор Мунго.

— Вы… вы заставили их смотреть, как гниют заживо их соседи. Это… это хуже, чем казнь: тогда ты хоть точно знаешь, что погибнешь, а здесь — на всё воля рока. Вернувшись, я мог лишь засвидетельствовать смерть. Я… я мог бы дать им шанс на спасение.

— Слишком много полномочий в руках простого доктора — вы не бог.

— Мне известно это. Жизни двадцати преступников в обмен на жизни тысячи — они отдали свой долг. Отпустите выживших, они заслужили помилование. Будьте к ним милосердны — моя просьба к вам, Верховный Чародей.

Слепой глаз неотрывно смотрел на Бонама.

* * *

В «Дырявом Котле» весело визжала скрипка, рекой лилось пиво, а кухня не успевала готовить заказы — так и выносили недожаренную, недосоленную рыбу, но народ торжествовал и весело гулял, благо повод был для радости: с драконьей оспой было покончено! По случаю праздника Бёрк надел лучшую лиловую мантию, недоеденную молью, и гиппогрифом вышагивал среди гостей.

— А ведь я сразу сказал: из этого волшебника выйдет толк! Наш чудесный доктор!

— Тост за чудесного доктора — Мунго Бонама!

Кружки поднялись вверх, а виновник торжества осоловело улыбался после любого упоминания своего имени, прикладывал руку к сердцу и отвешивал почтительный поклон — после третьей бутылки он совершенно ничего не чувствовал и пил как не в себя, пытаясь заглушить скребущую внутри боль. Среди посетителей гуляла газета об открытии лекарства от новой драконьей оспы: Верховный Чародей проверил его на своей дочери, и девочка не заболела драконьей оспой, проведя целые сутки наедине с человеком, испещренным болезнью. Новость настолько потрясла волшебников, что даже излюбленная казнь десяти отступников прошла тихо и незаметно — кто-то поговаривал о безумном старике, кричавшем о докторе-душегубе, да и это скоро забылось.

Видя, как люди чествуют доктора, Жанна не могла удержаться от гордости — она была безумно счастлива, что заслуги Бонама признали. Его имя теперь гремело не только по всей Англии, но и по всему просвещенному волшебному миру, доктору разрешили набирать себе учеников со всех концов света. Теперь никто не посмеет поднять на него руку, ведь сам Мракс Морус наградил Бонама орденом Мерлина I степени — как же ярко сияли брильянты в ордене, словно отражали блеск души этого прекрасного и удивительного человека!

Но в глазах Бонама не было радости, и, если бы не Жанна, он бы весь день провел стоя у позорного столба — Мерлин, не стоило его пускать на ту казнь!

— Сколько вы выпили? — строго спросила Жанна и отобрала бутылку. — Довольно, вы сами говорили, что много вина вредно!

— Пока не умру — не довольно.

Мерлин, что с ним творится!

— Муки совести — вот что творится! — желчно огрызнулся Бонам.

— Какие муки совести? Вы победили драконью оспу — вы остановили саму смерть. Вы чудесный доктор!

Бонам болезненно рассмеялся и поднялся. Жанна последовала за ним.

— Чудесный доктор? Чудесный доктор?! Тогда инквизиторы все как один были лучшими из чудесных докторов, — лицо Бонама исказилось, и он злобно выплюнул: — Бессилие, пытки слабых и невинных, скот, а не люди, и вечная, вечная ложь правит над этим — вот каковы мы, чудесные доктора!

Она не успела ему ничего возразить — доктор исчез в перемещении.

* * *

Море грохотало, обрушиваясь на берег, и в морской ярости он слышал грохот труб и цепей, вой, пробирающий до костей, его бессильный шепот, чванливые речи о скором конце и обличающую проповедь. Над морем нависли свинцовые тучи — недалеко шел дождь, и снопы молний освещали небо желтыми вспышками. А все же было темно и холодно.

Камни скользили под ногами, ветер сгонял его вниз — в грохочущую пучину. И последний шаг был соблазнительнее, чем увиденная однажды дождливым вечером женщина с волосами цвета огня. Чудесный доктор — как позорное клеймо на душе грешника! Он был переполнен криками умирающих, стонами, укорами, болезнью, конца и края которой никто никогда не увидит; его опутали клятвы молчания, на лицо надели маску мессии, а в руки вручили кубок с ядом. Боже, не должен твой раб выносить столько на своем пути — у мук должен быть конец!

Один шаг — и дальше лишь темнота безвременья, шаг — и впереди пустота и вечная тишина. Есть ли там ангелы и райские кущи? О, ангелы! Лучше ему отправиться в ад — там его зелья и настойки будут полезнее в сто раз, чем в месте, где всё и без него хорошо. Да… да, так он и поступит!

Он улыбнулся, разбежался и… взмахнул рукой со всей силы, срывая с груди ненавистный орден — волны без сожаления сожрали безделушку. «Подавитесь! — разозлился он. — Не это мне нужно. Я научу вас, что значит быть человеком; я покажу вам, на что способен человек!»

И в тот миг чудесный доктор, Мунго Бонам, точно знал: ничего еще не закончено. Всё ещё впереди.

Где-то на горизонте появился луч света, а следом — радужный росчерк небес.

1) В 1796 году британский врач Эдвард Дженнер доказал, что заражение относительно легким вирусом коровьей оспы обеспечивает иммунитет против смертельного вируса натуральной оспы.

Вернуться к тексту

2) Грубая модель клинического исследования, но для 1645 года, когда о больших исследованиях не могло быть и речи, это очень прогрессивная и гуманистическая модель.

Вернуться к тексту

3) У исследования Бонама есть существенный недостаток — отсутствие контрольной группы. Нужна группа людей, которой не будут вводить лекарственное вещество, чтобы проверить его эффективность при встрече с возбудителем.

Вернуться к тексту

4) В клиническом исследовании не могут участвовать: дети без законных представителей, беременные и кормящие женщины, сотрудники правоохранительных органов, военнослужащие, лица, отбывающие наказания в местах лишения свободы.

Вернуться к тексту