Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус... (гет)

Леандр Уиллоу, профессор столичного университета, был вынужден подать в отставку и приискивать себе жилье в более мягком приморском климате; недоброжелатели поговаривали, будто он поступил так, дабы избежать некоего таинственного скандала, о котором никто и ничего толком не знал. А зачем же тогда столь известному и уважаемому учёному покидать кафедру?

Но люди, близко и хорошо знавшие профессора Уиллоу, имели более точное представление об истинной причине, по какой он уехал из столицы и поселился в никому неизвестном провинциальном городишке под названием Лисс. Этой причине исполнилось шесть лет, у неё были лучистые серые глаза и белокурые волосы, которые были бы прекрасны, если б только могли отрасти длиннее и гуще. Её звали Лорна Уиллоу; хрупкая, маленькая, она едва ли не с колыбели была исполнена скромного изящества, некогда столь свойственного её покойной матери.

Слабое здоровье Лорны внушало тревогу маститым докторам, которых Леандр регулярно приглашал к ней; многочисленные лекарства, ставшие такой же неотъемлемой частью её жизни, какими у других детей являются шумные игры, мало помогали ей. И тогда пришло решение: оставить всё, оставить пыльный и закопчённый город, над которым довлели туманы, и уехать в провинцию, туда, где чистый морской воздух, где нет фабрик, коптящих труб и роскошных, но душных комнат, в которых невозможно открыть окно и впустить свежий воздух — поскольку свежего воздуха нет ни на улице, ни на внутреннем дворе.

У профессора Уиллоу был собственный капитал; он происходил из состоятельного семейства и преподавал в университете исключительно из любви к науке. Он существовал лишь наполовину в этом мире, мире материальном, полном насущных забот; вторая — и лучшая — половина его существования проходила в мире образов и сюжетов, где античные боги на колесницах проносились мимо замерших над пустынями бесстрастных изваяний Осириса и Изиды, а Сфинкс задавал всё новые и новые вопросы, ответы на которые лежали где-то за горизонтом, там, куда уводила дорога размышлений, сравнений и поисков.

Но многое изменилось с тех пор, как нежное личико Иви Уиллоу навеки замерло, оставив лишь отблеск на фотографии в простой рамке — витиеватую и тяжёлую не потерпела бы Иви. Леандр читал лекции и писал статьи, готовился выпустить новую книгу, а Иви была больна; казалось бы, небольшая простуда, которая должна была пройти и забыться, вдруг обратилась тяжёлой болезнью, которая ошеломительно быстро свела эту молодую и прелестную женщину в могилу.

Леандр Уиллоу, оправившись от первых приступов горя, с печальным удивлением огляделся вокруг. Он заметил, как постарела Сара Грэхем, преданная служанка и няня, вырастившая ещё Иви; заметил, как подросла его собственная дочь.

Лорна Уиллоу была тихим, задумчивым и медлительным существом, непохожим на большинство детей её возраста. Лорну редко посещало желание бегать и шуметь; мучившие её головные боли, стеснение в груди и общая слабость не располагали к подвижным играм; Иви рано научила дочь читать, и с тех пор девочка не отрывалась от книжек. Страницы шуршали под её тонкими, прозрачными пальчиками, и на ярких иллюстрациях с феями, рыцарями и львами перед глазами Лорны открывалась иная, большая и величественная жизнь, полная приключений. Ростки фантазии укоренялись в её маленькой душе, лишь смутно ощущавшей тайны этого странного, сложно устроенного мира. Причудливые звери и птицы, живущие в дальних странах, племена туземцев, скрывающихся в тропических лесах, льды и пустыни, путешественники и первооткрыватели, короли, королевы и воители древних времён — все они смотрели на неё со страниц тех книг, которые она любила листать, не понимая ещё смысла текста. Были и простые, понятные и лёгкие рассказы о маленьких мальчиках и девочках, таких, как она сама; были и сказки о волшебницах, эльфах, гномах, принцах и принцессах. Этот богатый мир резко отличался от того, в каком жила Лорна.

Её болезненность была подобна сильному и постоянному ветру, который сгибает молодые деревья, растущие на его пути; и характер Лорны, который мог бы стать иным — в иных условиях, — обрёл форму кроткой, терпеливой покорности. Она привыкла к своей слабости, к частым приступам кашля, к горьким микстурам, при одной мысли о которых становится мерзко во рту; но пока у неё был мир фантазий, мир её собственной игры, она готова была переносить очень многое.

Смерть матери была жестоким испытанием для девочки. Лорна твёрдо верила, что мама на Небесах, что они встретятся непременно, когда настанет час; но не видеть её каждый день, не слышать её мягкого весёлого голоса, не целовать её нежную щёку и не уловить ответа на признания в любви, которые она теперь шептала, как молитву, вечерами — было невыносимо. И в это время душа Лорны, подобная заповедному саду, где за оградой произрастали удивительные, невиданные растения, могла бы захлопнуться раз и навсегда, если бы профессор Уиллоу не протянул руки в поисках ключа.

Отец и дочь, существовавшие каждый в своём мире, могли бы никогда не встретиться, продолжая жить бок о бок, не зная ничего о сияющих сокровищах друг друга; но Леандр Уиллоу протянул руку — тонкая прозрачная ладонь девочки доверчиво сжала его пальцы, привыкшие держать перо.

Профессор Уиллоу не совсем справедливо обвинял себя в гибели жены. Иви так мало жаловалась, так храбрилась и бодрилась; она никогда не болела прежде, и он, погружённый в свои книги, не думал, что в один миг может лишиться её. Будь он внимательней, быть может, ему удалось бы её спасти?

Как бы там ни было, но Леандр не желал повторить ту же ошибку с дочерью. И тогда, в тишине бело-розовой детской, тонкая нить дружбы протянулась от взрослого человека к маленькой девочке.

И вот однажды в доме профессора Уиллоу поднялся небывалый переполох. Сара Грэхем, обеспокоенная и хмурая, руководила горничной, упаковывавшей вещи, а заодно и рабочими, уносившими ящики и коробки. Сам Леандр укладывал в своём кабинете книги, рукописи и коллекции редкостей.

Переполох, начавшийся в столице, окончился в тихом особняке на окраине Лисса. Небольшой, но вместительный дом был окружён зелёным садом, где привольно разрослись кустарники и старые яблони, а в центре негромко журчал небольшой фонтан — причуда предыдущего владельца.

— Это чудесное, сказочное место! — воскликнула Лорна, обводя сад восхищённым взглядом.

— Многие сказали бы, что это на редкость запущенное и заросшее место, — усмехнулся Леандр.

Лорна внимательно посмотрела на него из-под светлых ресниц.

Профессор Уиллоу медленно кивнул, оглядывая полузаросшие мхом дорожки, причудливые изгибы шишковатых стволов старых яблонь, сверкание и блеск фонтана в солнечных лучах, простые, одичавшие цветы, которые разрослись повсюду. Защищённый от ветров высокими каменными стенами, запущенный сад рос и расцветал на свободе, приобретая и охраняя свою собственную природную тайну.

Сара Грэхем нашла сад и впрямь "заросшим и запущенным", но, к радости Лорны, экономка принадлежала к тому разряду людей, которые не любят размеченных по линейке садов и разного рода искусственных барских выдумок, капризов скучающих бездельников. Детство и юность Сары прошли в деревне; её простой, здоровый взгляд на вещи предполагал, что на земле должны расти цветы, травы и деревья — так, чтобы приносить плоды и пользу человеку. Поэтому под её руководством нанятый в деревне садовник не испортил очарования таинственного места, а лишь расчистил дорожки, подрезал ветви яблонь, привив на их одичавшие стволы новые сорта.

Лорна полюбила свой сад всем сердцем; гулять в общественном парке было и вполовину не столь приятно, как жить на собственном клочке земли. Вместе с отцом и верной Сарой Лорна рассматривала каталоги семян, силясь запомнить сложные латинские названия цветов, пленявших её взоры. Но так или иначе, а прибавила она к саду немного. Лишь несколько новых разновидностей тюльпанов, нарциссов и ирисов появилось на клумбах.

Весной в старом саду первыми появлялись подснежники. Белые, голубые, жёлтые цветочки, ещё бледные и тонкие, пробивались они из-под земли и прошлогодних листьев. А следом за ними настоящей торжественной процессией до самых заморозков шествовали другие растения, щедро украшавшие своим цветением клумбы, ветви деревьев и кустарников. Яблони цвели бело-розовым чудом; под ними в зелёной траве поднимались тюльпаны — атласно-алые, солнечно-жёлтые, розовые и белые с желтоватым отливом. Кусты сирени наполняли сад благоуханием, а когда сирень отцветала, в воздухе разносился сладкий запах гиацинтов, нагретых ярким солнцем. После того, как деревья были должным образом подрезаны, солнечному свету открылся доступ к земле; впрочем, благодаря зарослям сирени и двум старым дубам, приютившимся в дальнем углу сада, там оставались восхитительные тенистые местечки.

Летом ароматы цветущих роз смешивались с запахом поспевающих яблок. Старые кусты роз, пережившие период запустения, были старинных простых сортов: тёмно-алые, белоснежные, бледно-розовые цветы без изысков и излишеств; они пленяли взоры и более искушенных зрителей, чем юная Лорна. Не только растительный мир восхищал её: она с удивлением прислушивалась к деловитому гудению шмелей над цветами, замирала от счастья, когда на её ладонь садились разноцветные бабочки и щекотали кожу тоненьким хоботком. Чёрные, коричневые, тёмно-зелёные жуки, жуки с большими усами и рогами в глазах девочки становились кем-то вроде волшебных существ; профессор Уиллоу выписал из столицы несколько простых книг по энтомологии, так как вопросы дочери относительно миниатюрных обитателей сада ставили его в тупик.

Лорна была счастлива в своём саду — и сама расцветала там, как роза. Разумеется, здоровье её поправилось далеко не сразу, но самые жестокие приступы болезни отступили; и Лорна смеялась куда чаще, чем прежде. Её мелодичный детский смех оглашал дом и сад, который она называла своим царством и островом мечты.

Слушая бессвязную, восторженную болтовню девочки, Леандр улыбался, вспоминая обо всех детях цивилизации, тщетно искавших Эдем и Золотой век на лоне идиллической природы.

Ещё больший восторг Лорна испытала перед морем. Стиснув ручки на груди и не скрывая блаженной улыбки, она созерцала бескрайнюю синеву и прислушивалась к вечной песне морских волн. Всё то, о чём она читала, что видела на картинках, представало перед нею наяву, в своём сияющем величии.

Леандр завёл экипаж и лошадей, и в тёплую и ясную погоду отвозил Лорну к морю; она обожала эти совместные прогулки. Они говорили обо всём — о море, его реальных и мифических обитателях, планах на неделю и новых луковицах голубых ирисов, что цвели в их саду.

Потом Леандр запирался в кабинете, погружаясь в работу, а Лорна вместе с преданной Сарой проводила тихие и спокойные дни.

Девочке приходило время учиться, и Леандр, человек развитый разносторонне, сам принялся за её обучение. Она была всё ещё слаба, и о какой-либо школе речь не шла. Впрочем, Леандр так привязался к дочери, что, обладай она даже железным здоровьем, ни за что отдал бы её в пансион.

Поэтому в доме появилась мисс Робинсон; почтенная дама пятидесяти лет, с большим опытом работы за плечами, с ворохом лучших рекомендаций от коллег профессора Уиллоу, она была призвана не только преподавать Лорне разные науки, но и отточить её умение себя вести. Тихая и послушная, Лорна нуждалась лишь в определённой полировке манер; мисс Робинсон была очень довольна местом, где ей необходимо было заниматься со спокойной и способной ученицей. Некоторые познания и замечания Лорны вызывали у учительницы улыбку; определённо, эта девочка знала больше, чем нужно — чем прилично! — знать благовоспитанной барышне. Но мисс Робинсон постепенно сумела разъяснить девочке, о чём следует и о чём ни в коем случае не следует говорить в обществе, и Лорна поняла её. Впрочем, при этом она сочла "хорошее общество" довольно странным и скучным, в глубине души твёрдо решив держаться людей, похожих на друзей отца — несветских, но таких интересных чудаков.

От общества же Лисса отец и дочь держались особняком. Город был торговый; кроме простого люда, день и ночь трудившегося ради куска хлеба, здесь были богачи и ремесленники среднего достатка, погружённые в свои дела и бесконечно далёкие от мира профессора Уиллоу. Эти практичные, деловые люди сочли бы блажью все его занятия — узнай они только о том, в чём состояла его профессия и суть исследований, которым он отдавал столько времени и сил. Леандр не искал их общества и не скучал, поддерживая обширную переписку с коллегами и изредка принимая избранных гостей.

Так шло время.

И вот однажды, когда Лорна вновь была больна, профессор Уиллоу возвращался домой из почтового отделения Лисса; его взгляд скользнул по витрине игрушечного магазина, и Леандр остановился, заинтересованный необычным зрелищем. Его внимание привлекла выставленная в витрине игрушка — корабль, сиявший на летнем солнце алыми парусами. Это была небольшая гоночная яхта; её паруса были сделаны из лоскутов красного шёлка. Среди других выставленных в витрине товаров она выделялась, как шедевр молодого гения выделяется среди ученических виршей. Пучеглазые куклы, плюшевые медведи и собачонки не имели ничего общего с удивительной яхтой.

Леандр улыбнулся, вспомнив, о чём говорил с дочерью перед уходом.

— Что принести тебе в подарок, малышка? — спросил он тогда.

Лорна склонила голову набок, оглядывая свою комнату. Солнечный свет, смягчённый тонкими белыми занавесками, озарял великолепную детскую. Румяные куклы в щегольских нарядах, всех ростов и возрастов, от младенцев из воска до фарфоровых барышень в бальных платьях; кукольный домик с мебелью, обставленный роскошно и реалистично; целый плюшевый зоопарк, в котором полярные медведи соседствовали с львами и тиграми; ворох бумажных куколок, обитавших в шляпной картонке...

— У меня всё есть, папочка.

— Что же это, мне совсем нечего принести тебе? Разве что алую розу, самую красивую на свете?

— Ой, не надо, папочка! — Лорна обхватила его своими тонкими ручонками за шею. — Ты лучше приходи поскорей домой и не терпи кораблекрушения.

— Это я тебе точно могу обещать, — рассмеялся Леандр, — разве что плюхнусь в лужу посреди старой площади. Но вряд ли в окрестностях отыщется замок Чудовища...

И вот теперь он остановился перед витриной игрушечной лавки, созерцая миниатюрный корабль с алыми парусами.

* * *

Когда Леандр опустил на покрывало кроватки Лорны своё приобретение, он был уже не столь уверен в правильности своего поступка. Неужто он купил игрушку для самого себя? Разве девочке нужен игрушечный корабль? Что на него нашло? За Лорной никогда не водилось мальчишеских привычек! Она всегда была маленькой женщиной... настоящей маленькой женщиной, истинной дочерью своей матери.

Но восторг, каким озарилось бледное, утомлённое личико Лорны, успокоил и обрадовал отца.

— Какая красивая! Ой, кто же это придумал? — воскликнула она. — Неужели бывают корабли с такими парусами?

— Я никогда не слышал. Знаю только чёрные и белые паруса...

Лорна поморщилась.

— Глупый Тесей, как он мог не сменить паруса? И глупый старый Эней! Почему он не мог дождаться, пока Тесей пристанет к берегу?⁽¹⁾

— В самом деле... и почему у героев древности не было благоразумия моей маленькой дочки? — улыбнулся профессор Уиллоу.

Простодушные и искренние комментарии ребёнка иногда наводили его на весьма необычные размышления. Впрочем, сейчас он думал не о сюжетах античных легенд.

— Когда ты поправишься, ты сможешь пустить корабль поплавать в фонтане, — сказал Леандр. Чтобы у Лорны пробудилось желание выздороветь поскорее, он нередко придумывал что-нибудь этакое — какое-нибудь развлечение, о котором девочка могла бы мечтать.

— Смогу, — улыбнулась Лорна, — но только недолго. А потом хорошенько его вытру!

И в оставшиеся дни болезни она нередко лежала, любуясь блеском алых парусов на фоне покрывала.

* * *

Вода весело журчала в фонтане. Лорна сидела на краю, на тщательно расстеленном тёплом платке, и любовалась тем, как сияют на солнце алые паруса маленькой яхты. Корабль плавал по небольшой чаше фонтана, и в блеске брызг под солнечными лучами играла прозрачная радуга.

Лорна улыбалась. Ей было легко и весело.

— Надо же! Что я вижу! — услыхала она за спиной знакомый голос и поспешно оглянулась, едва не упав при этом в фонтан.

Перед нею стоял старый друг отца, чудак Эгль, сказочник и волшебник. Этот удивительный человек мог бы преподавать в лучших университетах страны, но вместо этого предпочитал бродить по свету, охотясь за новыми сюжетами и песнями.

— Я бродяга, странник, путник и поэт... хотя никогда не сочинял сам, — говорил он о себе, — и ещё... немного волшебник.

Лукавый огонёк в его серых глазах почти никогда не исчезал; но сейчас Лорна с изумлением видела на лице Эгля, полускрытом лохматой бородой, благоговейное выражение.

— Поразительная судьба... поразительная!

— Красиво, да? — чуточку робко спросила Лорна, указывая на корабль.

— Очень, — отозвался Эгль, явно думая о другом.

— А бывают корабли с алыми парусами? — спросила девочка. — Может быть, ты слышал такую сказку? — на Лорну вдруг снизошло озарение. — У меня есть кукольный театр с Золушкой, Красной Шапочкой и Спящей Красавицей. Может быть, этот корабль тоже из какой-то сказки? Только мы с папой её ещё не знаем.

— О да, дитя моё, ты права! — воскликнул Эгль, будто для него решилась какая-то задача. — Устами младенца глаголет истина! Конечно, это корабль из сказки. Её ещё никто не знает, потому что она не случилась. Но если когда-нибудь в море ты увидишь корабль с алыми парусами — знай, сказка стала явью. Вот такой же, как этот камень, как яблони и ирисы, как корабельные снасти... да-да!

Лорна тихонько рассмеялась. Эгль всегда говорил такие странные вещи, и никогда нельзя было до конца понять, шутит он или говорит всерьёз. Но сейчас... да, сейчас он и впрямь будто творил сказку!

Ах, как же волнующе было поверить волшебнику! Его таинственные слова не требовали разъяснения. Хотя много позже Лорна задумалась о том, что случилось бы, решись Эгль рассказать ей о том, как совсем недавно встретил девочку, которая несла на продажу корабль с алыми парусами, и какую дивную, необычную сказку вздумал он сочинить и претворить в жизнь.

* * *

Прошло больше десяти лет. Эгль всё странствовал по свету; профессор Уиллоу выпустил несколько новых книг, наделавших шуму в среде учёных литераторов и критиков, но больше никому не известных и неясных; Лорна Уиллоу из маленькой девочки превратилась в юную девушку. Та же метаморфоза произошла и с Ассоль из Каперны. А где-то далеко странный капитан Артур Грэй бороздил моря на своём прекрасном "Секрете".

Ассоль по-прежнему всматривалась в морскую даль, улыбаясь самой себе — веря и не веря, и всё же продолжая ждать. Если бы Эгль знал, на какую благодатную почву сеет имена сказочной мечты, удержался ли бы он от необдуманного обещания?

А на полке в комнате Лорны по-прежнему стояла небольшая яхта с алыми шёлковыми парусами; девушка давно раздарила своих старых кукол, но игрушечный корабль благополучно переплыл из ручейка детства на широкие просторы юности.

Ничего не смыслившая в морском деле и кораблестроении, Лорна любовалась яхтой, ставшей для неё символом приключений, путешествий и невиданных чудес, всего яркого и романтического. «Это из той же сказки, что алые паруса» — нередко говорила она о том, что казалось ей особенно таинственным и красивым. Профессор Уиллоу невольно перенял у дочери это выражение.

Лорна выросла; её самочувствие значительно улучшилось, и она считала себя совсем здоровой, даже если и не являлась таковой. Она расцвела и похорошела; болезненную бледность сменила здоровая белизна кожи, белокурые волосы стали пышнее и гуще, а хрупкая фигурка обрела стройность и изящество юной женщины, сознающей свою красоту и принимающей её спокойно и с достоинством. Но всё существо Лорны будто освещалось выражением лучистых серых глаз — выражением, полным нежной мечтательности.

Под влиянием отца её ум развился; она многое знала и понимала; он научил её любить искусство, но она всё же умудрялась смотреть на жизнь под своим собственным углом, и там, где профессор Уиллоу видел лишь стройный ряд взаимосвязанных теорий, Лорна улавливала поэзию жизни — в старинной картине, морской волне или изогнутом стволе старого дерева. А деревенский здравый смысл Сары Грэхем, оказавшей на свою воспитанницу значительное влияние, пустил свои корни в её существе, позволяя девушке обрести под ногами твёрдую почву.

Уроки мисс Робинсон завершили её воспитание; у гувернантки она почерпнула представление о другом мире, с его законами и правилами, уметь следовать которым было, пожалуй, полезно. С возрастом Лорна оценила так называемое "умение держаться" и вести приличный светский разговор — как один из навыков, что мог бы ей пригодиться; но всё же стремление к "обществу" в ней так и не развилось.

Собственная болезненность, пусть и отошедшая во многом в прошлое, сделала Лорну сострадательной и снисходительной к ближнему; памятуя о своей слабости, она была добра к другим. В детские годы мечты и сказочные сюжеты, слетавшие на сердце девочки со страниц книг, были украшением её жизни и обещанием будущего, манящей путеводной звездой, позволявшей надеяться — на чудо, на праздник, на завтрашний день. Но Лорна выросла, вступила в жизнь, и теперь она желала осуществить свои надежды. Разумеется, она была утешительницей, помощницей и даже почти секретарём отца; обладая прекрасным почерком, она переписывала для него некоторые статьи, отрывки и главы из нужных книг; она помогала ему приводить в порядок библиотеку, была его первой слушательницей и собеседницей.

Потом она спускалась в комнаты Сары, входила в дела дома, постигая тонкую науку ведения домашнего хозяйства — "играла с кукольным домиком", как добродушно посмеивалась старая экономка-няня.

Но всё это не могло занимать полностью её душу и разум. Помощь отцу и верной прислуге, давным-давно ставшей членом семьи, была хороша; но Лорна искала собственную путеводную нить, собственное главное дело жизни. Перо, кисти и краски, клавиши фортепиано, на котором она под руководством мисс Робинсон выучилась премило играть, — всё это не влекло девушку с такой силой, с какой влечёт истинное призвание. Лорна знала, что не обладает подлинными талантами, и это ничуть не огорчало её. Радость жизни была слишком сильна в этом молодом существе, едва освободившимся от оков болезни. Лорна была счастлива, просыпаясь по утрам свежей и отдохнувшей, без головной боли и мучительной необходимости бороться с кашлем прежде, чем заговорить; Лорна была счастлива, имея силы и желание танцевать по просторным комнатам и без устали бегать вверх-вниз по лестнице.

Неудивительно, что в саду её надежд и фантазий расцветала и мечта о любви; она приходит ко всем и каждому, и Лорна не была исключением. Она знала множество романтических и трагических историй из древних и старинных преданий, о которых писал её отец; но ей, нынче такой полной жизни, стремление к трагизму было чуждо. Её мечты были чисты и светлы; в них присутствовала и жажда чуда, необыкновенного и прекрасного, как песня. Эта мечта не вязалась ни с чем из того, что существовало в реальности — ни с младшими коллегами отца, ни с их друзьями, ни с соседями, которые иногда провожали восхищёнными и заинтересованными взорами юную леди, выезжавшую из дома в обществе отца или гувернантки. В Лиссе люди состоятельные знакомились на праздниках, танцевальных вечерах и молитвенных собраниях; в окончательном решении дела о помолвке и свадьбе играло немалую роль состояние жениха и невесты. Но всё это не интересовало Лорну. Ей случалось услышать комплимент в свой адрес; прозвучало даже весьма сдержанное и приличное предложение руки и сердца; но никто ещё не затронул и не заставил запеть струны её души.

Профессор Уиллоу, выслушав от одного из своих молодых коллег просьбу начать ухаживание за его дочерью, вынужден был признать тот факт, что она больше не ребёнок. К счастью, это первое предложение было вежливо, но решительно отвергнуто Лорной, но Леандр всё же был встревожен. Отцовская ревность и страх за её судьбу не на шутку растревожили его душу.

В последние годы Лорна настолько окрепла, что профессор Уиллоу решил осуществить давнее намерение — совершить путешествие по Европе. Когда-то давным-давно они мечтали об этом с Иви, но сначала ему необходимо было занять место в университете и начать работу, затем родилась Лорна, затем... никакого "затем" уже не стало.

Годы будто притупили боль, оставив светлые воспоминания. Леандр пересказывал дочери простую историю своего знакомства с Иви; эта история, вполне обыкновенная, была проникнута тем очарованием, какое всегда отличает истории искренних чувств.

Иви была сестрой одного из товарищей Леандра по университету, и они познакомились, когда Леандр приехал к Робину погостить. Отец Робина и Иви был известным лингвистом, уже ушедшим на покой и жившим среди цветущих садов на старой ферме, откуда был родом; общество Робина и его отца, возможность сунуть любопытный нос в его библиотеку заставили Леандра принять это приглашение. Но библиотеке он в итоге уделил ничтожно мало внимания по сравнению с весёлой солнечной девушкой, порхавшей по дому, будто бабочка на лёгких крыльях. Смех Иви звучал чудесной музыкой, её голубые глаза сияли, как звёзды, и не было никого интересней и прекрасней её на всём белом свете. Леандр сопровождал её на танцы, которые устраивали в деревенском клубе, на пикники и дальние прогулки. Иви училась в учительской семинарии, располагавшейся в ближайшем городке, и, как и сам Леандр, в следующем году должна была окончить курс.

Однажды, возвращаясь с танцевального вечера под усыпанным звёздами небом, Леандр спросил, не захочет ли Иви и дальше идти с ним по дороге — по большой дороге жизни. Иви согласилась. Они были очень счастливы, и предстоящий год казался им замечательным прологом к великой радости дальнейшей жизни.

Но жизнь сурова. В тот год Иви потеряла отца, уже давно болевшего и скрывавшего свою болезнь; а вскоре пришёл черед Робина — он утонул в озере, спасая соседского мальчишку. Ферму, не приносившую дохода, пришлось продать; Иви разом лишилась и родных, и дома. Оставшихся сбережений ей как раз хватало, чтобы прожить до конца года в пансионе и оплатить учёбу.

Леандр приезжал к ней, когда только мог; но в тот трудный год им приходилось поддерживать связь при помощи писем — внушительная стопка всё ещё хранилась в заветном сундучке. Сначала её хранила Иви, затем оберегал Леандр, а теперь — с трепетом перечитывала Лорна. На дне сундучка она нашла дневник матери, с краткими, но полными чувства записками о её детстве, юности и том времени, когда она познакомилась с Леандром.

Переворачивая тонкие странички, Лорна заново знакомилась с родителями; она испытывала глубокую нежность к той девушке, которой когда-то была её мать, радовалась и горевала вместе с ней.

Лорна была уверена, что историю любви Иви и Леандра нечто очень важное роднило со сказкой «про алые паруса».

* * *

Путешествие по Европе оказалось для отца и дочери прекрасным приключением. Несмотря на все дорожные сложности и небольшие происшествия, они ни в коей мере не были разочарованы. В Англии они осмотрели достопримечательности Лондона и посетили Озёрный край; во Франции восхищались Парижем — и гораздо больше старинными замками из эпохи менестрелей, Шартрским собором и виноградниками. Они оценили красоты Шварцвальда и швейцарских Альп; в Италии узрели воочию древности Рима, прокатились в гондоле по узким каналам Венеции, очарование которых не смогли испортить даже злые комары, и насладились долиной Вальрозы. Узкие средневековые улочки городов, готические соборы с витражными окнами, музеи и галереи, дворцы и места великих битв — всё это имело особенное значение для взора людей образованных, за обширными познаниями не растерявших, а только углубивших способность чувствовать и понимать.

Профессор Уиллоу посетил и некоторых своих знакомых, давних и новых; во Франции и в Италии Лорна вновь получила по предложению руки и сердца — и вновь, к вящей радости отца, их отвергла. Француз был легкомыслен и чересчур боек; а в бескорыстии промотавшегося итальянского синьора Лорна, при всей своей невинности и незнании света, очень сильно сомневалась.

Но всё когда-нибудь заканчивается; подошло к концу и путешествие семьи Уиллоу. Они ступили на корабль, чтобы отплыть домой. Среди пассажиров, как с неудовольствием отметил Леандр, было несколько молодых людей, которые могли обратить свои взоры на его сокровище. Один из них почему-то показался Леандру особенно опасным. Это был немногословный и весьма приличный с виду юноша лет двадцати-двадцати пяти, высокий, с тёмно-карими глазами и русыми волосами; одетый скромно и просто, он производил благоприятное, хотя и не слишком яркое впечатление — на первый взгляд. В нём была серьёзность и вместе с тем уверенность человека занятого; он служил в фирме своего родственника и отправлялся по делам, как ни странно, в окрестности Лисса. Ничто при первом знакомстве не выдавало в этом корректном и спокойном молодом человеке представителя какой бы то ни было сказки, а уж тем более из области «алых парусов». Но его неизменная деликатная предупредительность по отношению к Лорне и уважительное отношение к профессору не могли не обратить на себя внимание, особенно в сравнении с назойливостью, развязностью и навязчивостью некоторых юнцов.

Словом, профессор Уиллоу вскорости понял, что встреча с Алланом Бернсом отнюдь не была случайной — случайностей в этом мире не бывает, это уж точно. Одно только оставалось неясным — что по этому поводу думает Лорна.

1) По легенде, когда Тесей отправился в плавание к острову Крит, где собирался победить Минотавра, он обещал отцу, что в случае победы паруса его кораблей будут белыми, а в случае поражения и гибели — чёрными. Но растяпа Тесей забыл сменить паруса на белые; издали Эней увидел чёрный парус и утопился с горя.

Вернуться к тексту

Аллану Бернсу не приходилось выбирать поприще, на котором ему следовало блистать; жизнь несла его, как бурная река, и ему оставалось лишь бороться с волнами, если он не желал утонуть; а утонуть он не только не хотел, но и не имел права.

Его отец, преподобный Питер Бернс, был найдёнышем, которого обнаружила ранним летним утром пасторская чета в деревне Грейстоун, что неподалёку от старинного поместья Грей; Питер вырос, тоже принял сан и женился на младшей дочери пастора Эллен. После смерти тестя он занял его место за кафедрой старинной церкви, чьи серые стены помнили времена далёкого романтического средневековья.

В отличие от своего предшественника, отличавшегося ленивым добродушием и тихим нравом, преподобный Бернс обладал характером решительным и пламенным. Ему не пришло бы в голову бормотать сонную проповедь, полную мудрёных цитат; он смело обличал и увещевал, обращаясь к своим прихожанам с кафедры, и его красноречие порой бранили, а порой оценивали очень высоко. Бедняки любили и уважали его как человека, который всегда способен прийти на помощь — наколоть ли дров бедной вдове, помочь ли починить крышу, потолковать с сельским учителем, чтоб не бранил бедного Тимоти за прогулы: ведь парнишка с ног сбился, помогая семье.

Кроме деятельной доброты, иной раз бившей через край, Питер Бернс обладал ещё одним даром — или проклятием, как посмотреть — Небес: жаждой знаний. Он достаточно хорошо изучил философию и теологию, латынь и историю церкви, но его мысль всегда устремлялась вперёд, к новым и новым вершинам. Он не имел возможности в полной мере удовлетворить эту жажду нового и неизведанного, но всякая книга, всякий журнал, попадавший ему в руки, бывал прочитан им не раз с величайшим вниманием. Это стремление к знанию унаследовал от него и сын.

Вспыльчивый, но отходчивый отец был горячо любим юным Алланом; но наибольшее влияние на формирование его характера оказывала мать. Эллен Бернс горячо любила своего первого и единственного ребёнка, но её любовь была лишена свойственной многим матерям слепоты и снисходительности. Эллен крепко стояла на этой земле и шла по ней твёрдым и уверенным шагом; и её строгий взгляд и поджатые губы удерживали Аллана от проказ и шалостей гораздо успешнее, чем бурные вспышки отцовского негодования.

А искушений у Аллана было немало; он рос среди деревенских мальчишек, был их главарём и капитаном; в отличие от большинства из них, Аллан был весьма начитан и легко превращал сюжеты любимых книг в увлекательные игры; волею их фантазии луга и поляны вокруг деревни превращались в бескрайние прерии, где кочевали племена индейцев, а тихая мелкая речонка, что несла свои воды через кленовую рощу и убегала в поля, а затем на запретную территорию поместья, носила имена всех великих рек, от Нила до Евфрата, и при необходимости обращалась в океанские дали. Индейцы, воители и первооткрыватели, они обрели славу первых сорванцов и маленьких разбойников.

Но время игр коротко; сыновей фермеров ждала тяжёлая работа на земле, а Аллана подстерегало учение и труд, много труда.

Когда Аллану исполнилось десять лет, преподобный Питер Бернс промок до нитки, возвращаясь из города, куда ездил по делам прихода; уже давно переносивший на ногах мелкие недомогания, он тяжело занемог и в несколько дней сгорел от лихорадки.

Горе, обрушившееся на головы Эллен и Аллана, было поистине безгранично. Они потеряли в нём и друга, и опору, и живой голос совести и ума. Ибо Эллен, при всей своей властности, практичности и житейской хватке, глубоко уважала мужа. А уж об Аллане нечего было и говорить.

Но помимо горя утраты, перед матерью и сыном вставала ещё одна неотвратимая беда: их родной дом уже не являлся их домом, а сбережения были невелики и не могли надолго их обеспечить. Первое время Эллен надеялась, что приход займёт холостой священник, и тогда она сможет остаться в качестве экономки. Но новый пастор был человеком семейным, так что Бернсам предстояло навеки покинуть родные места.

С болью в сердце оба покидали родное гнездо; им предстояло ехать в Лондон, к старшей сестре Эллен — тёте Патрисии, или тёте Пэт. Патрисия вышла замуж за делового человека, жила в достатке, только здоровье её со временем ухудшилось, так что помощь деятельной и хозяйственной сестры была ей как раз кстати.

После приволья полей и лугов, после идиллической тишины родной деревни с маленькими коттеджами и знакомыми лицами селян шумный и закопчённый Лондон показался Эллен и её сыну мрачным и чересчур многолюдным.

— Ничего, мама, — храбро сказал Аллан, пожимая её руку в перчатке, — ничего. Пусть это будет нашим большим приключением! Давай представим, будто мы отправились открывать неведомые земли!

Эллен покачала головой, но не могла не улыбнуться попыткам сына подбодрить её.

Дом тёти Пэт и дяди Джейка Тёрнера и впрямь оказался похожим на неведомые земли, где иной климат и иные законы. Мать и сын с глубокой печалью вспоминали собственный дом неподалёку церкви; небольшой старинный коттедж, увитый зарослями дикого винограда и окружённый скромным садиком, где рядом с простыми цветами, не требовавшими внимательного ухода, произрастали кусты смородины и крыжовника. Летом Аллан собирал ягоды, а Эллен варила из них вкуснейшее варенье. Сам дом был обставлен уютно, но весьма скромно; мебель кое-где была потёртой, а полы укрывали домотканые половики. И всё же обитатели сего неброского жилища по доброй воле не променяли бы его на самый роскошный дворец в мире. Но, увы, им пришлось сменить своё родное гнездо на просторный и модный особняк в Лондоне, принадлежавший мистеру Тёрнеру, крупному дельцу.

Здесь было полно прислуги, которой Эллен следовало руководить. В первый момент вышколенные, превосходно одетые горничные и лакеи свысока взглянули на деревенскую кумушку, вздумавшую ими командовать, но вскоре они поняли, что у миссис Бернс характер весьма решительный, а распоряжения её разумны и выполнимы, так что лучше слушаться её, чем терять хорошее место. Ведь вороватую и ленивую кухарку она сразу же рассчитала!

Аллан столкнулся с необычными порядками и другого рода. Он привык к тому, что отец и мать часто разговаривают с ним самим и между собой, и что дела у них всех общие. Миссис Бернс была верной помощницей и правой рукой своего мужа во многих делах прихода; она помогала беднякам, организовывала праздники и чаепития, собирала приданое для младенцев, руководила занятиями воскресной школы. Когда вечерами отец откладывал работу, книги, составление новой проповеди и спускался из кабинета в гостиную, ему всегда было что рассказать и о чём расспросить жену и сына. Аллан знал, что и к отцу, и к матери он может обратиться за советом и помощью; отец спешил поделиться с ним радостью от приобретения новой книги, а мать всегда радовалась его помощи в домашних делах. Родители знали всех его друзей и приятелей, а ему были известны имена их родственников и знакомых, письма от которых то и дело приносила почта. Их жизни, полные таких различных занятий, сплетались в одну, и мальчик не мог представить, что могло быть иначе.

Но дом Тёрнеров был устроен совсем по-другому.

Мистер Тёрнер большую часть времени проводил в конторе, на складах, в деловых поездках, и в своём несколько вычурно обставленном особняке бывал крайне редко. Чаще всего он запирался в кабинете, самой простой комнате из всех, и шуршал там бумагами, принимал посетителей, не видя и не замечая никого из домашних. Казалось невозможным обратиться к нему с самым незначительным вопросом, не то что уж с чем-либо серьёзным и важным.

А миссис Тёрнер не столько переходила, сколько переползала из своей спальни в гостиную, неизменно вялая и скучная, требовавшая развлечений. Её болезни, именуемые нервическими, происходили скорее от скуки и незанятости, чем от каких-либо физических причин. Ей было положительно нечем заняться; дом был уже обновлён и переделан несколько раз сверху донизу и являл образец для модных картинок; её собственный гардероб то и дело пополнялся новыми творениями известных модисток, но, увы, она была уже не так молода и хороша собой, чтобы красоваться на балах и вечерах. Постоянные жалобы, приём докторов и попытки окончить вышивку, начатую пару лет назад, составляли всё её существование.

У Тёрнеров было двое сыновей — Роберт и Генри; мальчики обитали преимущественно в детской и спускались лишь во время обеда — к десерту. Старенький гувернер мистер Харли присматривал за ними, хотя они уже и ходили в школу. Их жизнь протекала совершенно параллельно с существованием родителей.

Поначалу кузены приняли Аллана холодно; они смеялись над ним, называя его деревенщиной, но успехи мальчика в новой школе, куда он вместе с ними был определён благодаря щедрости дяди, и твёрдый отпор, который он дал самому большому хулигану в классе, решили дело в пользу юного Бернса. Его перестали задирать, но дружбы между кузенами не вышло.

Боб Тёрнер, старший, отличался бойкостью, живостью и умом; попади он в другие руки, его способности могли бы развиться и послужить на пользу ему самому и его близким. Но Боб, избалованный и не знающий удержу с пелёнок, уверенный, что богатство отца всегда обеспечит ему лучший кусок и лучшую долю, — Боб был обречён растрачивать свои таланты на нелепые выходки, пустое удальство и бахвальство. Ему всё сходило с рук, и с каждым годом он всё больше убеждался в своей удачливости и исключительности; и становился всё более несносным.

Генри, младший брат, казался полной противоположностью Бобу. Медлительный и флегматичный, он не отличался ни особым соображением, ни великой глупостью; средние способности при среднем старании помогали ему удерживаться посерединке и дома, и в классе, и среди друзей. Со временем Генри привязался к Аллану, а тот, хотя и не мог найти в кузене равного по уму и способностям товарища, ценил хорошее отношение.

Учился Аллан гораздо лучше братьев Тёрнеров, и вскоре стал одним из первых учеников в классе. Учителя хвалили его за усердие, быстроту соображения и неизменную старательность. Аллан был талантлив от природы; пример отца пробудил в нём интерес и тягу к знаниям; но обуздать пылкий, увлекающийся нрав ему удавалось благодаря пониманию, как важны для него годы учения. Дядя обещал отправить его в университет вместе с Бобом и Генри; Аллан высоко ценил эту возможность. Но ещё больше он ценил возможность лелеять одну мечту — она поселилась в его сердце с тех самых пор, как им с матерью пришлось покинуть Грейстоун; с того дня Аллан мечтал, что однажды поступит на службу и, откладывая заработок, сможет обеспечить матери достойную старость. Аллан мечтал, что у них вновь будет собственный дом с садом, на свежем воздухе, среди полей и рощ; что мать вновь будет самой себе хозяйкой, а не экономкой у собственной старшей сестры; что они заживут счастливо и весело, и всё это он, Аллан, добудет своими трудами. Но когда он впервые заговорил об этой фантазии, Эллен Бернс лишь грустно и ласково усмехнулась.

— Едва ли это получится, сыночек, — вздохнула она, — и потом, однажды ты влюбишься, женишься и будет у тебя своя семья и свой собственный дом. А я не так уж и плохо устроилась у твоей тёти Пэт...

Но Аллан знал, что это не так. Мать не жаловалась, но мальчик был достаточно внимателен, чтобы понимать, как капризна и заносчива бывает болезненная, ограниченная тётя Пэт, как нахально ведёт себя Боб, как мало бывает в доме дядя Джейк.

Мечта вырваться из Лондона и дядиного дома всегда жила в мозгу Аллана, соединяясь с остальными его помыслами и занятиями. Чтобы достичь этой цели, он старательно учился, просиживал целые дни в библиотеке и избегал шалостей одноклассников, которые из-за этого недолюбливали его. Боб Тёрнер был первым выдумщиком и хитрецом из всех мальчишек, но его кузен Бернс никогда не принимал участия в проказах. В лицо никто не осмеливался попрекать его, но всё же Аллан знал, что его считают трусом, который пресмыкается перед начальством. Пряча обиду за безразличием, он утешал себя тем, что он-то знает правду: ему никак нельзя вылететь из школы. То, что сойдёт с рук Бобу, не спустили бы ему. Пусть его считают ханжой, но дураком он не будет точно. Иногда ему отчаянно хотелось собрать свои вещи в узелок и уйти куда глаза глядят, далеко-далеко, наняться юнгой на какой-нибудь корабль или перенестись в древние времена, чтобы стать рыцарем и странствовать по свету, побеждая драконов и чёрных колдунов. Стоило Аллану начать представлять себе, как бы это было замечательно, как обиды таяли, а на душе становилось веселее.

Прежде Аллан был заводилой в компании деревенских ребятишек; а здесь вдруг превратился в одиночку. Но одиночество такого рода не тяготило его; на самом деле у него было много друзей, не имевших, правда, материального облика.

Удивительные биографии путешественников, мореплавателей, рыцарей и храбрых вояк продолжали волновать воображение мальчика. Раньше он мог разыграть все великие сражения и приключения на воле, в обществе юных друзей; теперь он стал сдержаннее и старше, и в редкие часы досуга поверял свои фантазии бумаге. Головокружительные приключения, священная дружба, поразительные подвиги, чудеса храбрости и изобретательности — самые замысловатые сюжеты расцветали на тех ненужных листках, которые Аллану с трудом удавалось раздобыть. Со вздохом глубочайшего сожаления он тратил чистые, свободные страницы тетрадей на школьные сочинения, написанные по всем тем правилам, какие обеспечивали ученику высший балл.

С каждым годом времени на писательство становилось всё меньше; и регулярно Аллан сжигал свои старые драгоценные рукописи, смеясь над содержавшимися там нелепостями и ошибками. Он рос, рос быстро, становясь выше ростом и внешне — и внутренне. Студенческие годы принесли ему много радости и пользы; он старательно учился, погружаясь не только в древние языки и философские изыскания, но и в естественные науки, становившиеся всё более и более популярными. Он впитывал, как губка, всё, что только могло ему пригодиться в будущем, и миссис Бернс и дядя Тёрнер могли только гордиться им.

Собственные отпрыски Тёрнеров не предоставляли, увы, поводов для гордости, а Боб и вовсе приносил многих бед и хлопот. Его веселье с каждым годом обходилось всё дороже и дороже, а долги становились столь внушительными, что поставили под угрозу благополучие семьи. Слабохарактерный Генри метался между старшим братом, увлекавшим его в опасные авантюры, и благоразумным кузеном, склонявшимся над книгами и сдававшим экзамены в числе первых студентов курса. К счастью для семьи, влияние Аллана и здравого смысла пересиливало дурную компанию Боба.

Аллан и Генри уже окончили учение и поступили каждый на своё место; атмосфера в доме Тёрнеров накалялась с каждым днём всё сильнее, поскольку мистер Тёрнер предполагал со временем передать бразды правления фирмой не старшему сыну, а младшему — или даже племяннику, если тот окажется способным нести подобное бремя. Роберт же решительно не подходил на роль руководителя; однако ему оказалось очень обидно это услышать. Он то и дело проваливал экзамены и вынужден был пересдавать их вновь и вновь; он тратил время и деньги на пустые развлечения; он ничего не смыслил в коммерции; и всё же он считал себя вправе требовать первого места. И в двадцать с лишним лет впервые услышать отказ из уст отца ему было дико и горько.

— Нет! — гремел голос мистера Тёрнера так, что бахрома модных портьер колыхалась. — Нет! Ты, бездельник! Вообразил себя наследным принцем! Ещё чего! Своими руками, — он поднял руки, мозолистые руки с корявыми пальцами, — вот этими руками создал я своё состояние! Начал с азов! Я был беден, а теперь стал богат! Своим умом и своими руками! И я не позволю! Всё разбазарить! Слышишь, не позволю! Я хотел сделать вас умными и благородными, как важные господа, и послал учиться в университеты, чтоб вы набрались их премудрости. Но ты, Боб! Видеть тебя не хочу!

Боб исчез из дому на несколько дней, и тётя Пэт слегла, рыдая и проклиная сурового мужа, который посмел быть таким жестоким с бедным мальчиком. Неловкие утешения, прозвучавшие из уст бедного Генри, только оскорбили и раздосадовали её. И всё же Генри, пусть и обиженный до глубины души, посоветовался с Алланом и принялся искать блудного брата у его друзей, имена и адреса которых были ему известны. После недолгих и неприятных поисков Роберт был найден и приведён к матери; но с отцом он так и не примирился.

Аллан продолжал служить в конторе, день за днём добросовестно исполняя довольно скучные обязанности. Для человека, глубоко восприимчивого к новым впечатлениям, одарённого стремлением к совершенствованию своих познаний и некоторой мечтательностью, а также склонностью к сочинительству, — для такого человека однообразная работа клерка казалась пыткой. Но долг по отношению к матери, благодарность по отношению к дяде были достаточно сильны и глубоки, чтобы помочь Аллану переносить трудности его повседневных занятий. Вечерами он вновь склонялся над бумагой — нынче он мог позволить себе купить сколько угодно чистых тетрадок, и это, как он говорил себе, смеясь, было уже приятным достижением.

Но нынче под его быстрым пером появлялись и оживали образы не героев, рыцарей и пиратов, путешественников и дикарей, — вовсе нет. Аллан стал достаточно взрослым, чтобы оглянуться назад и разглядеть в своих детских годах то драгоценное и замечательное, чем он хотел бы поделиться с другими людьми. И перед ним оживали товарищи детских игр, их родители, занятые тяжёлым трудом на своих фермах, любившие землю, на которой жили и росли; он вспоминал отца, вспоминал мать, какой она тогда была, всех друзей и знакомых; смешное и трогательное, большое и малое переплетались в его памяти и оживали на тонких листках, исписанных твёрдым крупным почерком. Деревня Грэйстоун и её обитатели были вполне узнаваемы, хотя поменяли имена, а кое-какие детали оказались заменены и смещены. Записанные Алланом истории из детства соединились в отличную детскую книгу — первую пробу пера, но всё же удачную пробу, обещающую в будущем большие и большие успехи.

Правда, когда Аллан при свете свечи поставил точку в самом последнем предложении своей повести, он ещё об этом не знал. Как автор, он любил своё творение всей душой. Но что скажут о нём критики и редакторы? Впервые в жизни Аллан решил вынести своё сочинение на суд людской; но он чувствовал, что не может не сделать этого.

Втайне от всех (то есть это Аллан думал, что в тайне; миссис Бернс догадывалась, куда её сын отправляется то и дело с папкой бумаг, но деликатно молчала), молодой автор принялся осаждать редакторов журналов. Поначалу ему решительно не везло, и он уже было совсем отчаялся, когда издатель журнала "Детское чтение" предложил творение мистера Бернса своему другу, директору издательства — господину Мэйнуэрингу. Печальная правда состояла в том, что дело мистера Мэйнуэринга было на грани банкротства; и он никак не мог согласиться на такое безумие, чтобы взяться публиковать сочинение никому неизвестного юноши. Однако мистер Мэйнуэринг взял рукопись и просидел с нею всю ночь, не ложась спать, покуда не дочитал до конца; он забыл о делах, забыл о грозящем ему разорении, о больном желудке, об арендной плате и ещё множестве неприятных вещей, отягощавших его существование; свежий ветер юности, полной надежд и веры в будущее, овеял его усталую душу. Бедняга, он был ещё меньшим дельцом, чем Аллан Бернс; в своё время он также провёл чудесное детство в провинции, среди идиллических пейзажей, среди деревенских жителей, так похожих на тех, кого описал Аллан. И мистер Мэйнуэринг решил, что либо эта книга спасёт его, либо станет последней попыткой спасти издательство.

Нужно ли говорить, что миссис Бернс дождалась счастливого момента, когда такой молчаливый и сдержанный сын прибежал к ней счастливый, взволнованный, с блестящими глазами, и срывающимся голосом заявил, что его книгу приняли и будут печатать? Аллан вбежал к ней в кладовую, где она как раз сверяла список продуктов, подхватил почтенную матрону на руки и закружил по комнате, а миссис Бернс только и оставалось, что возмущённо требовать, чтобы сын образумился и поставил её на твёрдую землю.

Как, возможно, уже догадался проницательный читатель, вооружённый опытом чтения историй, подобных той, какая предложена его вниманию сейчас, — повесть А.П.Бернса стала спасением для издательства господина Мэйнуэринга. Книга имела успех, продажи росли, и Аллан приобрёл не только известность, но и некоторое состояние. Тётя Пэт была удивлена, мистер Тёрнер — удивлён и обрадован, Генри искренне поздравил кузена с успехом, а Боб... но о Бобе мы лучше умолчим.

Аллан испросил отпуск у дяди Джейка, и тот не очень охотно, но позволил племяннику совершить поездку в родные края. Аллан знал, что его матушка давно мечтала об этом, как и он сам; казалось, тётя Пэт не сможет обойтись без сестры, но мистер Тёрнер отправил супругу на отдых в Бат, и таким образом Эллен освободилась от хлопот впервые за долгие годы. Довольные и уверенные в успехе, мать и сын покинули Лондон.

— Помнишь, мама, как мы приехали сюда впервые?

— Да, и ты сказал, что мы можем представить, что наш приезд в Лондон — большое приключение. Ты всегда был маленьким выдумщиком, Аллан, но... как же мне повезло с сыном! — с гордостью воскликнула Эллен.

Но поездка в родные края принесла не только радость, но и грусть. Многое, очень многое изменилось; люди разъехались, старики уже отошли в мир иной; на месте старых домов появились новые; а кое-где изменился даже пейзаж. Дом священника также подвергся изрядным переделкам; скромный сад превратился в пёстрый и несколько безвкусный розарий. Прежней осталась лишь церковь и старинное поместье.

Когда Эллен и Аллан любовались видом замка Грэй, который высился над грядой холмов и кронами разросшихся парковых деревьев, им встретился плотник, как раз возвращавшийся из поместья, где для него нашлась работа. Он узнал вдову прежнего священника и его сына; они разговорились, и плотник поведал новости из старинного дома.

— Вы, верно, видали в церкви новую плиту — да, помер хозяин, болел недолго и умер. Жаль, он был неплохой, совсем неплохой хозяин! А хозяйка теперь совсем одна, совсем...

— Совсем? Разве у них не было сына — одних лет с моим Алланом, Джон?

— А, неужто вы не слыхали? Барчук-то уж лет десять-то как сбёг. Ни слуху ни духу о нём. То есть ходили слухи, будто он убежал в море и поступил юнгой на какой-то корабль, но это слухи всё. Уж чудно больно. Сказки это всё, вот что. Помню я мастера Артура: худенький, как девчонка, одно слово — барчук. Разве ж по нём на корабле-то по морям шататься? А хороший был мальчик, добрый. Жаль его. И хозяйку жаль. Совсем седая стала. А важная была — ух! Не подойди. Теперь уж не такая. Всё молится, плачет. Сестра моей старухи-то в доме служит уже много лет, рассказывала.

Плотник пошёл своей дорогой, а Аллан и миссис Бернс ещё стояли некоторое время, созерцая старинный замок, словно сошедший со старинной картины и хранивший такие печальные тайны. Эллен подумала о том, что её собственный сын, возможно, не раз мечтал сбежать из опостылевшего дома Тёрнеров на волю и простор, но никогда не сделал бы этого.

Между тем новые беды уже подстерегали дом Тёрнеров, и Аллан догадывался об этом, хотя и не представлял в полной мере масштаба грозившей им катастрофы. Но по возвращении из путешествия в родные края он узнал правду: для фирмы Тёрнера наступили трудные времена. Семейный бюджет подорвало расточительство Боба, и хотя мистер Тёрнер больше не собирался давать сыну ни пенса, это уже не могло помочь; дела фирмы были плохи, положение — весьма опасно.

Стоит ли говорить, что Аллан Бернс, посоветовавшись с матерью, решил вложить в дело дяди свою прибыль от продажи книги и согласился самостоятельно отправиться за океан, чтобы как можно лучше выполнить поручения мистера Тёрнера за границей?

Так он и сделал. Окончательным пунктом его путешествия был Лисс, и на корабле, который следовал в эти далёкие, никому неизвестные и непримечательные края, он и встретил Лорну Уиллоу, которая произвела на него столь глубокое и неизгладимое впечатление, какого не производила ещё ни одна молодая особа.

* * *

Между тем в то самое время, как Эллен Бернс вместе с сыном любовалась замком Грэй, от души сочувствуя горю его хозяйки, бедной леди Лилиан, Артур Грэй был уже в пути. В тот год в Грэйстоун многие возвращались — к родным пенатам.

Письмо матери нашло его уже давно, заставив заныть и зазвенеть струны его сердца. На шхуне "Ансельм" под руководством сурового капитана Гопа Артур из хрупкого и изнеженного мальчика превратился в настоящего юного моряка; он обрёл свободу, доказав себе, что мечта его исполнима. Он приобрёл на корабле своё место — немалое место помощника капитана. Некогда презрительно усмехавшийся и косившийся на него старик Гоп подавал Артуру руку и говорил "мы".

Трудно поверить, но и у капитана Гопа была семья. Его сестра была замужем за миссионером и жила вместе с ним в Африке; их сын, рождённый под жаркими небесами Чёрного континента, был отправлен на учёбу в Англию. Но школа, где он учился, была расположена не в самой здоровой местности, и после жаркого климата холода и туманы родной страны дурно сказались на здоровье мальчика. И вот миссис Картер отправилась к сыну и теперь торопилась в Кейптаун, а капитан Гоп, сам не зная как, согласился взять её с собой на "Ансельм". Миссис Картер оказалась весьма решительной особой, умевшей уютно обустроиться где угодно — какой, пожалуй, и положено быть супруге миссионера. А Томми Картер был живым, любознательным и добродушным мальчиком. Он любил книги, любил корабли и море, и был рад, что покидает скучную, полную ограничений и жестоких подчас традиций школу и отправляется обратно, к отцу и знакомым местам.

Томми с восторгом смотрел на дядю Гопа, о котором прежде лишь слышал, и на Артура Грэя тоже. Мальчик терялся, не зная, кем он хочет стать больше — священником или капитаном. Дядя Гоп был занят и выглядел строже, так что к Артуру Томми особенно привязался; он охотно делился всем, что имел, со своими друзьями, и практически навязал Артуру подарок — любимую книгу.

Давно уже Артур Грэй не брал в руки других книг, кроме судовых журналов и иных документов! Что-то похожее на тёплую ностальгию шевельнулось в его сердце, когда он перелистывал страницы и наткнулся на картинку, где мальчик сидел на верхней ступеньке стремянки посреди библиотеки. Артуру вспомнилась роскошная, богатейшая библиотека в замке Грэй, где он провёл столько счастливых часов; и взрослый, давно забросивший детские развлечения Грэй и сам не заметил, как погрузился в чтение с середины книги. Родным и знакомым повеяло на него со страниц повести; названия мест, обороты речи, пейзажи и образы людей, служивших в замке, — всё это живо напоминало ему детские годы, любовь матери, которую он так давно покинул.

И когда "Ансельм" прибыл с грузом в Дубельт, Артур Грэй воспользовался остановкой, чтобы навестить замок; он давно собирался это сделать; конечно, и без книги некоего А.П.Бернса вошёл бы в родной дом — рано или поздно... да, вполне возможно, что было бы уже поздно.

Но он вернулся именно тогда, застал в живых Лилиан Грэй и был до глубины души растроган встречей с нею.

А затем вышел в море на собственном корабле. Его "Секрет" бороздил моря и океаны, пока не остановился в никому неизвестном местечке, у деревни Каперна, где молодому капитану суждено было встретить Ассоль, услышать её необыкновенную историю — и, что самое важное, понять её так, как никто другой понять не смог бы.

А уж что из этого вышло — читатель, верно, помнит и сам.

Однажды солнечным утром Лорна Уиллоу и Аллан Бернс стояли у борта пассажирского корабля, который уже приближался к своему месту назначения — к Лиссу. Морской пейзаж, расстилавшийся перед ними, был великолепен, но они гораздо больше обращали внимания друг на друга, чем на живописный вид; впрочем, он казался им просто прекрасным, как и всё вокруг. И даже профессор Уиллоу, чья отцовская ревность постепенно уступала место осторожной симпатии к молодому человеку, сумевшему по достоинству оценить такое сокровище, как его собственная дочь, пребывал в отличном расположении духа.

Ветерок трепал белокурые локоны Лорны, слегка выбившиеся из причёски; она улыбалась и была прелестна, как никогда. Аллан глядел на неё во все глаза — разумеется, он и для спасения собственной жизни, несмотря на всё своё писательское искусство, не смог бы описать её наряд, но всё же в его памяти она запечатлелась именно такой — юной и счастливой, изящной, как статуэтка, в серебристо-сером дорожном костюме и шляпке с белым пером. А что до Лорны, то она уже понимала, что Аллан Бернс нравится ей гораздо больше всех тех молодых людей, что прежде делали ей предложения, и если он решится на подобный шаг (не если, а когда!), то, скорее всего, встретит совершенно иной приём.

Ещё несколько минут назад они смеялись и веселились — ведь только нынче утром мисс Уиллоу сделала поразительное открытие, убедившись, что её новый знакомый, служащий в торговой фирме, и А.П.Бернс, автор набирающей популярность детской повести, — одно и то же лицо. Почему-то писатель представлялся ей, да и её отцу, если уж на то пошло, солидным стареньким дяденькой, а вовсе не таким молодым человеком. Аллан был и польщён, и смущён, и мог лишь отшучиваться — не очень ловко, так как в присутствии Лорны знаменитое красноречие, отточенное в университете на примерах древних классиков, решительно покидало его.

"Значительный признак, значительный..." — думал Леандр Уиллоу, глядя на Лорну и Аллана. Сейчас они перестали смеяться и молчали, прислушиваясь к плеску волн. Они могли говорить без умолку или вот так мирно и согласно молчать — и это тоже было весьма значительным признаком надвигающихся перемен.

И вдруг Аллан указал на что-то вдалеке, у линии горизонта. Лорна ахнула удивлённо и будто обрадованно. Профессор Уиллоу тоже подошёл ближе; вскоре почти все пассажиры судна высыпали на палубу, всматриваясь в необыкновенное, сказочное зрелище, представшее их взорам.

Но надо сказать, что Лорна и Аллан были первыми, кто увидел, как под солнечными лучами в морской дали сверкнул алый парус — символ смелой мечты, претворённой в жизнь; сказки, ставшей реальностью — такой же, как море и небо, шёлк и сталь, пеньковые канаты и деревянная обшивка корабельного борта.