Тайное и явное, или Про книжки (джен)

«Джейн Эйр» была написана чуть ли не двести лет назад, а популярна до сих пор. Девять экранизаций, столько же переводов на русский, десятое место в списке «200 лучших книг» ВВС. Бедная, некрасивая и честная Золушка, снейпообразный герой, все дела. Книга однозначно запоминающаяся, но…

Дело начинается с того, что злыдня-опекунша отправляет девочку-сироту в пансион с суровыми правилами и условиями. Содержатель пансиона экономит на всём, прикрывая жадность лицемерными словесами о том, что воспитанницы должны знать свое место в жизни, быть скромными и аскетичными, а трудности закаляют характер. И девчонкам предлагается целый спектр трудностей, на любой вкус, оптом и в розницу.

В спальнях по утрам «лютый холод». Вода для умывания замерзает в кувшинах, и в эти утра умывание отменяется. Старшие ученицы, оголодав, выпрашивают/вымогают еду у младших. Да и еда хреновая — подгоревшая овсянка, «почти проросший картофель» на прогорклом жире и т.п. Кажется, единственное съедобное блюдо в рационе девчонок — хлеб. Одежда у воспитанниц не лучше еды. «У нас не было теплых сапожек, снег набивался в башмаки и таял там». Перчаток, варежек тоже нет. Такие условия ослабили иммунитет настолько, что во время эпидемии тифа заболели больше половины воспитанниц. Из наказаний — розги и повязки с надписями типа «неряхи».

Эта часть текста выглядит очень правдоподобно. Розги и «позорные» надписи были типичными наказаниями в английских школах в викторианскую эпоху. Чего еще ждать от людей, которые отменили физические наказания в школах только в 1986 году. В школах для мальчиков вдобавок была дедовщина, да еще их изводили спортом на открытом воздухе в любую погоду. В плохом питании тоже нет ничего невероятного, раз речь идет о благотворительном заведении. Создается впечатление, что Бронте глубоко «в теме». И точно — заглянув в любую из ее биографий, мы узнаем, что девочки Бронте учились в подобной закрытой школе. Не прошло и года, как мистер Бронте был вынужден забрать всех четверых домой — у двух старших девочек развился тяжелый туберкулёз, от которого они вскоре умерли.

Дальше героиня книги заканчивает образование, пару лет работает учительницей в том же пансионе, находит по объявлению работу гувернантки. Она переезжает в уединённое поместье, заботится о воспитаннице и влюбляется в хозяина. Окей, викторианский быт с каминами, лошадьми и горничными, игры в шарады вопросов не вызывают.

А вот дальше у меня начинаются претензии.

На сцену выходит чокнутая миссис Рочестер.

Во-первых, непонятно, какое у нее психическое заболевание. То она бегает на четвереньках, то воет как зверь, то вдруг — при встрече с братом — выдает членораздельную речь и строит из себя вампира. Ее страсть к поджогам, попытки убить Рочестера скорее отдают паранойей — при этом заболевании не страдает интеллект. Один из слуг описывает ее как «хитрую, что твоя ведьма». Сиделка, Грейс Пул, скорее описывает примитивное поведение — «рычать рычим, но особо не бросаемся». Ну невозможно быть одновременно страшно хитрым параноиком и деградантом, потерявшим человеческий облик. Поневоле вспоминается совершенно другая классика — бухгалтер Берлага из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. Этот, если помните, пытался симулировать бред и косил под вице-короля Индии. А в дурдоме его обступили такие же симулянты и давай выспрашивать: а по какой книге ты готовился? А немецким журналом по психопатологии пользовался? Не, так не пойдет, раскусят тебя в два счёта!

Во-вторых, миссис Рочестер то и дело сбегает из комнаты. То пугает Джейн смехом, то пожар устраивает, то (уже ближе к планировавшейся свадьбе) меряет и рвет ее фату напополам. Её сиделку Бронте описывает так: «умелая в своём деле и надёжная, если бы не один грешок, который водится за ночными сиделками и всякими такими прочими». Пьёт она. Да так, что миссис Рочестер систематически крадет у нее ключи и выбирается на волю.

А Рочестер очень богат. В приданое за женой он взял тридцать тысяч фунтов. Пусть часть этих денег была потрачена за время совместной жизни. Но он унаследовал поместье после умершего брата и начал получать доход с арендаторов. Поэтому будем считать, что состояние Рочестера как минимум не уменьшилось, а то и увеличилось. Всю жизнь у него были деньги и на путешествия по Европе, и на содержанок, а позже — на веселые тусовки с участием местных «сливок общества». В своих краях он считается завидным женихом. Для сравнения — Джейн получала 15 фунтов в год, преподавая в своем пансионе, тридцать — в качестве гувернантки.

А рынок труда в Англии в 19 веке был такой. «В середине века заработки портних начинались от 7-8 шиллингов в неделю, причем половина недельной выручки тратилась на аренду жилья» — это за пошив двух дюжин рубашек в день! Горничные: «Рабочий день длился 14-18 часов, начинаясь в 5-6 утра и заканчиваясь в 10 вечера, а то и в полночь». Работа так называемой «универсальной» горничной «maid-of-all-works» включала в себя и тяжелый физический труд вроде глажки, таскания воды, стирки (естессно, вручную) — это всё за 6-8 фунтов в год. Правда, горничные не тратились на аренду жилья, зато за свой счёт оплачивали униформу — несколько комплектов платьев с фартуками разного предназначения. Фабрики: производственной безопасности никакой, в 1-й половине 19 века рабочий день для женщин и подростков составлял 12 часов, 69 часов в неделю. В 1842 году (вот радость-то!) вышел закон, запрещающий подземную работу детей до 10 лет и женщин. Отдельно скажу про спичечные фабрики: 14-часовой рабочий день, пять шиллингов в неделю и хроническое отравление парами фосфора и серы, приводящее к смерти до 40 лет. Кварталы, где жили эти рабочие — печально известные "трущобы светящихся скелетов" (свечение давало накопление фосфора в костях).

А для тех, кто был недоволен этими разнообразными, комфортными, перспективными вакансиями, добрые англичане придумали филиал ада на земле — работные дома. Условия, похожие на тюремные, отвратительные и в гигиеническом, и в моральном плане; скудная, некачественная еда; и опять же, 11-12-часовой рабочий день — дробление камня, щипание пакли, измельчение кукурузы жерновами, измельчение костей животных…

И чего — при таких вводных Рочестер не нашел ни одной добросовестной сиделки? По мне, на такую вакансию нашелся бы с десяток желающих — хоть молодых, хоть опытных, хоть с опцией чесания пяток по вечерам. Да, работа не из приятных, но по-любому не хуже, чем работа в шахте или там на ткацкой фабрике. Более того, для опасной больной было бы разумно нанять двоих сиделок, чтобы сменяли друг друга. Если «сумасшедшая хитра и очень злобна» — почему было не запирать ее снаружи, если сиделке надо отлучиться? Рочестер мог бы и лично озаботиться ежевечерним запиранием «своего сокровища», невелика проблема. Но нет, без этого развалился бы сюжет. Героям не удалось бы пострадать, а готическая мрачная тайна улетучилась бы под давлением реальности.

Примечания:

Источники:

Фабричное законодательство в Англии в XIX веке https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/92296

Повседневная жизнь викторианской Англии, Диттрич Т. В.

РАБОТНЫЕ ДОМА В ИСТОРИИ АНГЛИЙСКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ

Ю.Е. Барлова, кандидат исторических наук, докторант, доцент кафедры всеобщей истории ЯГПУ им. К.Д. Ушинского

https://cyberleninka.ru/article/n/rabotnye-doma-v-istorii-angliyskoy-sotsialnoy-politiki/viewer

Женщины викторианской Англии: от идеала до порока / Екатерина Коути, Кэрри Гринберг. М.: Алгоритм, 2013.

Иерархия слуг в больших домах / Домашняя История. URL: https://home-story.ru/stati/vtoraya-statya.html

Недобрая старая Англия/ Екатерина Коути. СПб: БХВ-Петербург, 2016.

Профессия — горничная / Культурология. URL: https://kulturologia.ru/blogs/240422/53144/

Каково было учиться в викторианскую эпоху?

"Нравы английской закрытой школы". Из воспоминаний Клайва Льюиса

В тексте несколько раз повторяется, что пьянство Грейс Пул — «следствие ее нелегкой профессии»: до Рочестера она работала в приюте для психически больных. Не возражаю, пьянство медиков — и в наше время притча во языцех. Но позвольте, профессионалы тем и отличаются от простых смертных, что способны работать в любом состоянии. Никому не интересно, как себя чувствует медик, здоров ли он, трезв ли, какие у него проблемы. Работа ждет, и профи включается в рабочий режим. Это очень типично для медиков, от них по умолчанию ждут, что всё внимание будет сосредоточено на пациенте. Это к тому, что многие пьют, но нормальные люди это успешно скрывают.

Поэтому на моменте организации ухода за больной на голову миссис Рочестер мое доверие стремительно падает. Чистоплюйство, которое Бронте приписывает работницам и служанкам из окружения Рочестера («пойди найди кого другого на её место, какое жалованье она ни получай!»), характерно разве что для девочки с небольшим жизненным опытом из приличной семьи. Какой, собсно, автор и была.

В-третьих, история с ранением Мейсона — вообще песня. Рочестер поднимает Джейн среди ночи, чтобы присмотреть за раненым. Но присмотр этот заключается… в стирании губкой подтекающей крови. Не могу равнодушно читать про это. Окей, медицина тогда была не настолько развитой, как сейчас, и у Рочестера в поместье не было аптечки с гемостатиками. Но раз кровотечение продолжается, разве не разумнее было наложить более плотную повязку? Не сажать Мейсона в кресло. а уложить, чтобы улучшить мозговой кровоток, так он не потеряет сознание? Обеспечить его питьём, чтобы худо-бедно восполнить дефицит жидкости? Может, даже заварить крапивный чай, хотя это не мера экстренной помощи, он скорее для лечения хронических кровотечений, но всё-таки хоть какой-то гемостатик, так сказать, мера отчаяния. Но нет, Рочестер сажает Джейн подтирать кровь. Его, видимо, сохранность мебели беспокоила больше, чем жизнь шурина. И то верно, куда ж он годится, такой бесхарактерный.

Ну и крошечная придирка напоследок. Рочестер не хотел селить проблемную женушку во втором своем поместье, Ферндине, из-за «нездорового расположения дома, спрятанного в сердце леса». Опасался, что сырые стены подточат ее здоровье. Но миссис Рочестер родилась и выросла в Вест-Индии, на Ямайке. Тропический климат, никакой зимы, температура от +24 до +27°C. ИМХО, климат всей Англии должен был казаться ей холодным и гнилым, но ее вроде как выручает «здоровое телосложение». По-моему, в 19 веке считалось, что «быть здоровым» и «быть толстым» — одно и то же.

Вывод. Шарлотта Бронте убедительно писала о том, что хорошо знала — школах, преподавании, священниках. А вот по части медицинских вопросов дала маху, они вышли за рамки ее кругозора. Хотя могла бы проконсультироваться с теми, кто знает лучше. Или не вводить в сюжет то, в чем плохо шарит. Или получше подумать, положиться на здравый смысл. За время чтения и писания фикла я стала очень чувствительной и привередливой в вопросах матчасти, логики и обоснуя. Вроде как читателям предлагается восхититься твердостью характера Джейн, ее независимостью, эмоциональностью Рочестера, пожалеть его за грехи и искупление. Но червячок сомнений нашептывает — если у автора косяки по матчасти, возможно, она и в отношениях разбиралась не лучше…

Примечания:

1. Эта глава посвящяется Анониму 8878. Думаю, мы с тобой войдем в резонанс по этой теме

2. Иллюстрация от Этонея:

https://fanfics.me/fanart65639

На этот раз представляю вашему вниманию исторический роман об отношениях Англии и Китая, конкретно — об основании Гонконга. На Западе он довольно популярен — «постоянно переиздается», «продано более 8 млн экземпляров», а у нас прошел, можно сказать, незамеченным.

Главный герой — моряк и торговец Дирк Струан, шотландец по происхождению. Его называют Тай-Пэном — это китайское выражение, означающее «самый главный», «человек, у которого сосредоточена вся власть и ответственность», короче, «босс». Роман начинается с того, что по Нанкинскому договору англичане получают небольшой остров, Гонконг. Это очень удобная гавань, и местные диаспоры (не только английская, но и португальцы, и американцы) начинают его осваивать, это сопровождается массой приключений и конфликтов. В новоиспеченной колонии толкаются локтями и грызутся за успех несколько крупных торговых компаний, в том числе и компания Струана, которую он скромно так назвал «Благородный дом». Очень интересно наблюдать за взлетами и падениями большого бизнеса, да еще с поправкой на экзотику места и времени.

Большинство европейцев в колонии страдают расизмом. Китайцы кажутся им «уродливыми, отвратительными, грубыми». Струан отзывается о китайцах уважительно: «китайская цивилизация насчитывает пять тысячелетий. Постарайся осмыслить это: книги, печатные прессы, живопись, поэзия, правительство, шелк, чай, порох и тысячи других вещей. В течение тысячелетий! Мы же можем считать себя цивилизованными последние пятьсот лет. Если это вообще можно назвать цивилизованностью». По сравнению с соотечественниками Струан выглядит гораздо более демократичным, открытым новому, с широкими взглядами. Он ненавидит рабство — с того момента, как в детстве попал юнгой на корабль работорговца. Он гордится тем, что никогда не торговал живым товаром, клянется «разметать по волнам любой корабль, который поймаю за этим занятием». При этом он не видит ничего плохого в том, чтобы время от времени покупать себе китайских наложниц и слуг. Купив новую служанку, он тут же разрывает купчую и пытается объяснить «покупке», что она не рабыня. Его живо интересуют все инновации того времени. Не только потому, что они могут быть полезны ему или его бизнесу — они вызывают умилительный прилив патриотизма. Струан вмешивается, когда местный священник жестоко наказывает своих детей, и тот перестает их избивать. Проявляет неслабую толерантность: узнав, что одна из молодых англичанок тайно подрабатывает проституцией, причем обслуживает только китайцев, он не поднимает хай, выставляя её «позором Англии», не отправляет на родину (а он мог и собирался это сделать), а оставляет в покое. Струан занимается и меценатством — регулярно подкидывает деньжат художнику Квэнсу, чтобы тот мог запечатлеть колонию и ее жителей для истории. Короче, несмотря на жесткость и эгоцентричность, Струан явно задуман положительным героем. И планы на Китай у него гуманные и демократичные: «китайцы по своей воле откроют порты на материке, увидев, что британцам есть что предложить им: закон, правый суд, неприкосновенность собственности, свободу. Ибо простые китайцы хотят того же, чего хотим мы, думал он, и нет между нами никакой разницы. Почему же нам не трудиться всем вместе ради общего блага? Может быть, со временем мы поможем китайцам выбросить из страны этих варваров-маньчжуров. Именно так все и произойдет, пока существует такой разумный договор, как сейчас, и пока у нас достанет терпения разыгрывать свою игру с китайцами по китайским правилам и с китайской неторопливостью. Ибо китайцы измеряют время не днями и не годами, а поколениями. А пока что мы сможем торговать в ожидании грядущих перемен. Без торговли мир станет тем, чем был когда-то — адом, где единственным законом была сильная рука и тяжелая плеть. Кроткие никогда не унаследуют землю. Да. Но Закон, по крайней мере, может защитить их и позволить им прожить свою жизнь так, как им хочется». И ещё: «чем глубже будут связи Короны в Азии, тем больше это будет способствовать его генеральному плану — ввести Китай в семью народов как великую державу. Чем сильнее будет Китай, поддерживаемый Англией и ею обученный, тем лучше для мира в целом». И самое великолепное: «Мы не можем допустить вмешательства этих деспотичных русских теперь, когда стоим на пороге успеха».

Интересный персонаж — Мэй-мэй, китайская любовница Струана. Эта девушка — настоящий серый кардинал. Её сосватал Струану родной дед, крупный купец Дзин-куа, да не просто так, а с тайными заданиями. Не только «доставлять ему удовольствие и радость», но и «выучить язык варваров и обучить Тай-Пэна китайским обычаям, но так, чтобы сам он и не догадывался, что его учат» — ни больше ни меньше. Кроме свежеосвоенного английского, Мэй-мэй говорит на трех наречиях китайского, умеет готовить, разбирается в постройке и планировке зданий. Само собой, умеет развлекать и заниматься любовью. Но внушительный набор навыков пропал бы впустую, если бы она не была достаточно умной. Мэй-мэй дает хорошие советы, успешно выполняет дедовские задания и успевает плести интриги, тонко балансируя между интересами Струана и деда и не забывая о себе. А ей всего двадцать.

Странно, но мне она не кажется мерисьюхой. Может, потому, что с точки зрения европейской женщины ее жизнь не кажется таким уж успехом. Вызывает не зависть, а скорее тихое офигение. Мэй-мэй ведет по большей части затворнический образ жизни, изредка общаясь с китайцами из окружения Струана или своими родственниками. В случае косяков (правда, крупных, надо отдать должное) Струан лупит ее в наказание. Время от времени Мэй-мэй беременеет, но детьми всё время занимается кто-то другой — то слуги, а то и вовсе они отправлены пожить к предыдущей содержанке Струана, ради безопасности. Ну и вдобавок у неё перевязаны ножки по тогдашним традициям. Мало того что без повязок выглядит отвратительно, это ещё и больно. По нынешним меркам — инвалидность. Мэй-мэй с трудом ковыляет в пределах своего дома и сада, а большую часть времени и вовсе изящно сидит или красиво лежит.

И вот, значит, она тактично, исподволь, не спеша прививает покровителю китайскую культуру. Струан и до Мэй-мэй наблюдал местные обычаи, но со стороны, при торговых контактах и т.п. С ее появлением в его жизни процесс ускоряется — обучение через постель гораздо приятней. И педагогичней, наверное. (И то верно, кто устоит перед дивным созданием, которое искренне оплакивает умершую жену своего любовника? И ничего не имеет против гарема, лишь бы она была в этом гареме главной?) Если бы на месте Струана оказался любой другой англичанин — ничего бы у нее не получилось. Но Мэй-мэй повезло с учеником — её усилия падают на благодатную почву.

Все, наверно, наслышаны про антисанитарию викторианской эпохи. Неочищенные сточные воды, канализация, построенная хаотично и не везде, многослойная шерстяная одежда, редкое мытьё, листья и тряпки вместо туалетной бумаги, вотоэтовот всё. И масса забавно-идиотски-раздражающих правил на все случаи жизни, общий принцип — «делать что-то правильно зачастую означает делать это максимально неудобно». Считалось непристойным и вредным проводить какие-то манипуляции со своим телом, вызывающие удовольствие. «Если тело полностью мокрое, это лишает его естественной защиты и, несомненно, приведет к психическому расстройству, горячечному бреду и чахотке». Не менее зловредными считались теплые ванны и обтирания губкой в теплой комнате — это могло привести еще и (о, ужас!) к вялости и мастурбации. Я не исключаю, что англичане не были от природы дикарями, впадающими панику при одной мысли о мытье. Может, главная проблема была в дороговизне топлива для нагрева воды и помещений. А уже чтобы оправдать малодоступность личной и общественной гигиены, англичане подвели под них философскую базу в виде псевдонаучных советов.

Так вот, в романе смачно описаны европейцы, продолжающие и в Китае потеть в многослойных шерстяных шмотках, как они привыкли на родине. У многих вши, на грязной коже легко возникают гнойники. Одежда стирается редко или вообще никогда, чтобы не испортить покрой. А сквозняков они избегают, чтобы не простудиться. Струан, перенявший китайские традиции, легко одет, часто купается, постоянно проветривает каюты и комнаты, и его считают сущим еретиком. На его кораблях строгие гигиенические требования: «Вытирай задницу бумагой или лишишься платы за два месяца и просидишь десять суток в чертовом карцере… Руки чертовы мой, чертову задницу вытирай, каждую чертову неделю мойся целиком и каждую чертову неделю меняй одежду — не жисть, а прямо мука, провалиться мне на этом месте». А вот отношение к этим порядкам другого матроса: «Плату получаешь звонкой монетой? И всегда, черт побери, в срок! Жратва что у твоего принца за столом? Да еще призовые деньги. Какого же рожна тебе еще надобно? Уж не знаю, как Тай-Пэн это делает, сэр, да только на его кораблях болезней и цинги меньше, чем на любом другом, сколько их тут ни плавает». Получается, Струан был работодателем мечты, не меньше.

(Очень может быть, что здесь Клавелл притягивает факты за уши, пытаясь описать английский флот более грязным и отсталым, чем на самом деле, а Струана на его фоне показать более прогрессивным. От цинги действительно страдали экипажи торгового флота всех стран вплоть до 2-й половины 19 века. На английских кораблях 18-19 вв. описывают червей и личинок насекомых в продуктовых ларях на кораблях; крыс как источник свежего мяса; твердую, как дерево, солонину, которую нужно сутки вымачивать перед едой; воду, которую невозможно сохранить свежей в многомесячном плавании… «При зарплате в 19 шиллингов в месяц рядовой матрос после всех вычетов за питание, форму, постель и т.д. получал на руки около 9 шиллингов — а ведь на них ему надо было еще и содержать семью, которая нередко была вынуждена влачить нищенское существование на благотворительные подачки церковного прихода». Но уже отгремел бунт в королевском флоте 1797 года, по итогу которого моряки добились важных уступок — увеличения жалованья, более частых увольнений и лучших условий для больных и раненых. И ещё по интернету гуляет такая информация: «Английские моряки рассудили просто: чем чище судно и команда — тем меньше на корабле заболеваний и эпидемий. После Семилетней войны на английском флоте ответственность за чистоту и гигиену возложили на капитанов кораблей. Мытьё палуб с уксусом, проветривание помещений, добавление небольшого количества можжевелового раствора в воду, ежедневная проверка и сортировка продуктов — вот неполный перечень мер, призванных предотвратить распространение эпидемий и болезней на корабле. И, как ни странно, — они помогли. Уже в Войну за независимость США процент смертей от болезней существенно снизился — на 25%, а потом и на 70%. Вообще, к концу XVIII века капитан, который не смог справиться с эпидемией на корабле, считался несоответствующим занимаемой должности… В 1825 году Адмиралтейство дало рекомендацию: всех людей, которых хирург «подозревает заболевшими, следует ежедневно мыть в тёплой воде, а их постельное бельё, гамак и одежду кипятить раз в два дня». К сожалению, я не нашла научных источников, откуда взяты последние цитаты).

Весь роман происходит сравнение и часто даже противопоставление западного и восточного взгляда на жизнь.

1. «К удовольствию всех праведных жителей Гонконга, осужденных преступников публично секли у стен тюрьмы в назидание другим злодеям. Британское правосудие, хотя и было быстрым и суровым, никак не казалось азиатам жестоким. Публичные пытки, увечение, забивание насмерть, тиски для раздавливания пальцев, лишение одного или обоих глаз, отсечение одной или обеих рук или ног, клеймение, срезание мяса с костей, удушение, раздавливание мужских органов были для китайцев самыми привычными наказаниями. И у них не существовало суда присяжных. Поскольку Гонконг находился вне пределов досягаемости разящего копья китайского правосудия, все преступники, которые могли убежать с континента, стекались в Тай Пинь Шан, где чувствовали себя в полной безопасности и презрительно смеялись над слабостью варварского Закона.» Причем унизительные и болезненные наказания могут настигнуть не только бедняков. За «позорный договор, подписанный без изволения императора» (тот самый, о передаче Гонконга и контрибуции), представитель императора Ти-сен получает сто ударов кнутом.

2. Струан возмущён, когда китайцы назначают выкуп не только за торговцев-англичан, но и за их жен и маленьких детей (причем он настолько великодушен, что на тайных переговорах требует убрать из списка не только Мэй-мэй и детей от нее, но и жену и дочерей своего врага и конкурента). Дзин-куа считает требование выкупа и вымогательство «неизбежным злом».

3. Англичане, в принципе, показаны романтичными, у западных женщин больше прав. Жен более-менее слушают, их мнение учитывают в важных вопросах. Некоторым изредка прилетает, но в тексте каждый раз скрупулезно уточняется, что за дело. Садизм Горта Брока по отношению к проституткам подается как нечто из ряда вон выходящее. Автор не поленился намекнуть, что корень зла в его маленьком члене и слабой потенции, а нормальные мужики типа не опускаются до садизма. У большинства холостых англичан и американцев есть любимая девушка и матримониальныые планы. Китайцы довольно откровенно говорят о женщинах, но в основном как об объектах — не об их характере, чувствах и т.п., их больше интересует, как они выполняют свои функции — рожают и доставляют удовольствие. Женщин продают и покупают во всех слоях населения — как наложниц, жен, служанок, проституток. Разница в цене и условиях «труда» значительная, но сам факт. (Но при этом «Некоторые из ребятишек были привязаны к лодке веревкой, закрепленной у них на поясе. Это, скорее всего, сыновья… Дочерей не привязывают, потому что дочери никому не нужны». Странно, ведь девочку, когда подрастет, можно продать как минимум в служанки? В романе черным по белому написано, что одна из служанок стоила три тэйла серебром!) Более того, Дзин-куа лупит наложницу, а одну из служанок пытает тисками для пальцев, чтобы сорвать зло, вызванное совсем не ими. И даже, типа, слова «любовь» в китайском языке не нашлось. Ну не знаю, гугл-переводчик говорит, что есть. Китайцы тоже имеют семейные ценности, но по-другому: «взаимная поддержка и защита, которая связывает кровных родственников и является краеугольным камнем китайского общества. Камнем вечным, неподвластным разрушительной силе времени. Ибо пять тысячелетий развития и постоянного поиска научили этот народ, что лишь одно в мире людей имеет непреходящую ценность, служит каждому безопасным прибежищем и достойно сохранения — семья».

И, опять же, Струан выглядит более гибким и открытым, чем китайцы. Он перенимает от них привычку к чистоте, любовь к чаю, с удовольствием наворачивает креветки, пельмешки «дим сум» и прочую китайскую пищу. Он понимает, как китайцы мыслят, как вести с ними дела. А вот Дзин-куа и Мэй-мэй ничего не хотят от него перенимать, им важнее «цивилизовать варвара». Мэй-мэй освоила английский, но когда она пытается нарядиться по английской моде и выйти в свет, это оборачивается позорной неудачей. Дзин-куа испытывает эстетические страдания от одного вида «дикарей»: «А какую пищу едят эти варвары — ужасно. Он много раз присутствовал на их обедах, где ему приходилось терпеливо сидеть и смотреть, едва не теряя сознание от дурноты, как бесконечные блюда сменяются одно за другим, и притворяться, что он не голоден. С отвращением наблюдать за неимоверным количеством полусырого мяса, которое они поглощали, отрезая ножом у самых губ, так что кровавый жир стекал по подбородкам. А реки отнимающих разум напитков, которые они вливали в себя. А их мерзкие вываренные безвкусные овощи. А мясные пироги, которые просто невозможно переварить. Все в чудовищных количествах. Как свиньи, как потные, ненасытные, огромные черти. Невероятно! У них нет ни одного качества, которое можно было бы отнести к достоинствам, подумал он. Ни одного. За исключением их готовности убивать, и это они проделывают с невиданной жестокостью, хотя и безо всякой утонченности. По крайней мере, они служат для нас средством зарабатывать деньги». Можно подумать, китайцы в рот не брали алкоголя и не убивали.

Забавно наблюдать за взаимоотношениями Струана и Мэй-мэй. Каждый искренне считает и даже в глаза называет варваром другого. Каждый из них убежден, что рулит в отношениях. Струан уверен, что успешно воспитывает Мэй-мэй: «Он знал, что нрав чистокровной лошади должен быть только укрощен, но не сломлен». Но на эту милую девушку где сядешь, там и слезешь: «Мы переедем, и делу конец. Потому что я так решила» (правда, она говорит это по-китайски — так, чтобы Струан не понял). Похоже, они символизируют взаимную притирку двух великих цивилизаций. Или даже начала Инь и Ян. Англия — вся такая активная, мужественная, прогрессивная, и символизирует ее мужик. Мэй-мэй — мудрая до цинизма, соврет — недорого возьмёт, много знает и умеет, но без Струана (или другого содержателя) мало на что годится. Обоим есть что привнести в отношения, но рулит тот, на чьей стороне физическая сила и денежные активы. (А Китай тогда страшно отставал от Великобритании в промышленном и военном плане). Да еще до него она была девственницей. Сидела вся такая нетронутая, в паутине закоснелой древней культуры и ждала его, развивальщика.

И вот, значит, Запад и Восток, воплощённые в героях Клавелла, учатся понимать друг друга, медленно двигаются навстречу. Иногда спотыкаются или сбиваются с пути, но все же сближаются. Не буду спойлерить, что с ними происходило и чем дело кончилось, вдруг кто захочет и с самим романом ознакомиться. И все бы хорошо, если бы не одно большое «но».

Благостная картина сосуществования разных культур намалевана на гнилой основе. Кто хорошо знает историю — конечно, уже догадался, в чём проблема.

Струан — один из так называемых Китайских торговцев, работавших на знаменитую Ост-Индскую компанию и поставлявшиих в Китай опиум.

Этому факту посвящена едва ли страница из двухтомного романа. Китайцам не нужны были европейские товары, а свои они соглашались продавать европейцам только за серебро, да еще с массой ограничений. Но Британская империя совсем не хотела жахнуть все свои драгметаллы на торговлю с Китаем. «Несбалансированная торговля, при которой за чайный лист платили звонкой монетой, стала национальной катастрофой. В течение всего XVIII века британская Ост-Индская Компания — гигантская, наполовину частная, наполовину государственная корпорация, получившая особым парламентским актом безраздельное право на торговлю с Индией и всей остальной Азией, — с возрастающим отчаянием предлагала взамен серебра все, что только можно: хлопчатобумажные ткани, ткацкие станки, даже пушки и корабли. Но императоры неизменно отвечали высокомерным отказом». «Ситуацию хорошо описывают слова императора Цяньлуна, сказанные им в 1793 году лорду Маккартни, послу короля Георга III: «Нам никто не нужен. Возвращайтесь к себе. Забирайте свои подарки!» Единственным товаром, который заинтересовал китайцев, стал опиум.

К опиуму и торговле им Струан относится так: «Чертово зелье, подумал он, поморщившись. Но Струан знал, что его жизнь накрепко связана с опиумом — без него не могли бы существовать ни «Благородный Дом», ни сама Британская Империя».

То есть, планируя открыть для мира необыкновенную страну, «ввести Китай в семью народов», Струан недрогнувшей рукой сажает ее на иглу.

Китайских торговцев Клавелл описывает как «неустрашимых, жестких, предприимчивых индивидуалистов… Они были терпеливы, настойчивы и неукротимы — такими их взрастило море, и в упорстве при достижении намеченной цели они не знали себе равных.» — каково, а?! Это про торговцев наркотиками! В тексте романа изящно обойден и тот факт, что война, по итогам которой англичане отжали Гонконг, вошла в историю под названием Первой опиумной. Под благопристойной целью «открытой торговли с Китаем» имелась прежде всего легализация и расширение торговли опиумом. Контрабандной. Император прекрасно понимал, с чем имеет дело, и торговля опиумом была настрого запрещена его указом.

Китайский наместник Линь Цзэсюй — тот самый, что в 1839 году конфисковал у европейцев весь опиум и утопил его в море — писал королеве Виктории: «Позвольте нам спросить, где же ваша совесть? Я слышал, что курение опиума по законам вашей страны строго запрещено, потому что вред, причиняемый опиумом, очевиден. Но если уж запрещено наносить вред вашей стране, вы еще меньше должны причинять его другим государствам…»

Английские наркоторговцы нанесли китайскому населению огромный ущерб. Опиум продавался в Китае тоннами. Еще в 1835 году от наркотической зависимости страдали больше десяти миллионов жителей Поднебесной. Наркомании были подвержены до 30% провинциальных чиновников и от 10 до 20% чиновников столичных. Через сотню лет, к моменту революции, число наркоманов выросло до 70 миллионов — вот где национальная катастрофа. «Полуголодные чернорабочие уходили в сладкие опиумные грёзы, чтобы спрятаться от нищеты и безнадёги. А ленивые и скучающие богатеи использовали наркотики, чтобы убить время. В некоторых районах все, включая детей, курили опиум». Только революционная власть смогла искоренить зло, применяя самые радикальные меры, вплоть до публичных казней крупных дилеров.

В свете этого многие поступки Струана предстают в новом свете. За время действия он ни разу не порол слуг, только угрожал — но не мешает делать это Мэй-мэй («я порола это черепашье дерьмо, его аму, пока у меня рука не отвалилась»). Он, честное слово, совсем не хочет бить провинившуюся Мэй-мэй — на та не может почувствовать себя прощенной без наказания, настаивает, чтобы он ее продал — и Струан прямо-таки вынужден выпороть ее на четвертом месяце беременности. Он считает нормой покупать голоса в парламенте. Или еще вот такой диалог между Струаном и одним из его партнеров, американцем с Юга, владеющим и торгующим неграми:

"— Чума на вашу жизнь, проклятый работорговец.

— Ты называешь меня работорговцем? А как ты сам заполучил свою любовницу, гнусный лицемер?»

Да, все лицемерное, двойственное, не понять, где манипуляторство, а где искренние убеждения, читаешь и офигеваешь — что у людей в голове? И еще больше шокирует позиция Клавелла. Еще при выходе книги его поругивали, что Струан вышел «суперменом». Нагибаторство и мерисьюшность действительно заметны. Струана боятся и ненавидят враги, безмерно уважают свои, половина женщин из диаспоры влюблены в него и/или мечтают прыгнуть к нему в постель. Он мало того что жесткий, расчетливый делец — он еще и умеет управлять кораблем, метко стреляет, выходит сухим из воды изо всех переделок. Награду за него назначают за мертвого, т.к. никто не надеется захватить его живым. У него железное здоровье. Мэй-мэй нахваливает его, сорокатрехлетнего, за мощную потенцию… Ну, это в приключенческих книжках встречается сплошь и рядом. Раз уж Клавеллу приспичило создать крутого героя, приписать ему прогрессивные убеждения и хорошие цели — не мог пойти до конца и осудить торговлю опиумом? И почему «Тай-пэн» так популярен на западе именно в таком виде, с лицемерным замалчиванием того, что НА САМОМ ДЕЛЕ англичане делали в Китае? В моральном плане это ничуть не лучше, чем романтизация абьюза!

Выводов на этот раз не будет, делайте сами. Больно уж тема тяжелая.

Примечания:

https://studychinese.ru/articles/19/188/#:~:text=Практика%20бинтования%20ног%20в%20Китае,года%2C%20когда%20бинтование%20запретили%20полностью

https://ru.wikipedia.org/wiki/Бинтование_ног

Это неприлично. Руководство по сексу, манерам и премудростям замужества для викторианской леди. Тереза О'Нилл.

Чекуров М.В. Так гласил морской закон.

Ч. Поулсен. Английские бунтари. Глава ХII Волнения на королевском флоте

Дж. Кук, Цинга в британском торговом флоте в 19 веке и вклад Общества госпитализации моряков

https://alternathistory.ru/bud-chistym-ili-myortvym-kak-anglijskij-flot-borolsya-s-epidemiyami/

Бутаков А. М., Тизенгаузен А. Е.Опиумные войны. Обзор войн европейцев против Китая в 1840-1842, 1856-1858, 1859 и 1860 годах

Опиум — ужас Китая https://xfile.ru/x-files/crime/opium_uzhas_kitaya/

Опиум для китайцев https://armystandard.ru/news/20211022929-JsiO1.html

Как маоисты в Китае наркоманию искоренили http://maoism.ru/2856

Примечания:

По совету умных людей располовинила обзор. Сегодня покажу первый кусочек простыни

О, вот это по-настоящему классная вещь!

По классификации фанфикшена это почти зеркальная АУ. Сюжет сворачивает на АУшную дорогу с самого начала. В трактире в Менге д’Артаньян сцепляется не с Рошфором, а с Атосом и Портосом. Рошфор, наоборот, за него вступается. У раненого д’Артаньяна крадут оба рекомендательных письма. В Париже он мало того что приходит к де Тревилю с пустыми руками — тут же встречается с мушкетерами, и недавний конфликт вспыхивает с новой силой. После этого д’Артаньяну больше некуда идти, кроме как к Кавуа, капитану кардинальских гвардейцев — и тот его принимает. Так завязывается сюжет, ИМХО, лучше канонного. Заговор Шале, зигзаг в Англию, история с подвесками на новый лад и еще много чего. Постараюсь не спойлерить сюжет, он заслуживает бережного обращения, пройдусь по персонажам.

Д’Артаньян получился ООСным. И это ему откровенно на пользу. Он по-прежнему бабник и любитель лезть на рожон. Он амбициозен, эмоционален, вспыльчив, постоянно ищет приключений на жопу, бойко, даже с юморком неоднократно освобождается из-под стражи. Но в отличие от канонного он получился более милосердным и демократичным. Помните отношение мушкетеров к слугам? Помните эпизод, когда Планше просит у д’Артаньяна жалованье, а получает в морду? У Бушкова не так — господин и слуга живут душа в душу. Д’Артаньян вовсю юзает наблюдательность и сообразительность Планше и щедро вознаграждает его. Планше наслаждается приключениями и «бретерской славой» хозяина. Он шустёр, в принципе, как канонный, но его ценят гораздо больше. Это начинается с первой их встрече в Менге — д’Артаньян, решив нанять Планше, первым делом оплачивает его долги, хотя у самого денег кот наплакал. Тот сразу же шустро выполняет первое задание — вынюхивает все о загадочной красавице блондинке (миледи). Или еще очаровательный момент, когда в руки д’Артаньяна попадает письмо, адресованное Арамису. Ему страсть как хочется узнать, что в письме (и оно действительно оказывается судьбоносным), да вот беда — дворянская честь не велит вскрывать письма других дворян. Тогда Планше под надуманным предлогом добивается, чтобы хозяин вышел из комнаты, недрогнувшей рукой вскрывает конверт и громко, с выражением читает вслух. А потом типа извиняется: «Мне, право, очень неловко, что я позволил себе подобную вольность, но любопытство было сильнее меня, и я как-то нечаянно, неожиданно для самого себя, распечатал это самое письмецо… Каюсь, каюсь! Можете задать мне нешуточную выволочку! Но я, в конце концов, не дворянин, откуда мне знать правила чести…» Реакция д’Артаньяна не менее великолепна: «Когда-нибудь, мошенник ты этакий, я тебя обязательно выдеру, если ты еще раз позволишь себе нечто подобное… Твое счастье, плут, что сейчас мне некогда… Прохвост! Видеть тебя не могу! Отправляйся со двора до вечера… постой, вот тебе пара ливров, можешь завернуть в кабачок…» Ну прелесть, правда же? Какое понимание с полуслова, какое родство душ! И так всю дорогу. Не только схватки, погони и нестандартные задания, но и искренняя благодарность за верную службу.

Красиво показано, как быстро и тяжело д’Артаньян взрослеет. Париж моментально затягивает его. Главная опасность даже не в столичных игорных домах, борделях и мещанках, на всё готовых при виде перспективного красавца гвардейца. Стоит поближе узнать придворных и, главное, короля с королевой — малолетковые иллюзии рассеиваются, как дым. «Париж способен испортить даже гасконцев, такой уж это город…» «Странные кое у кого представления о благе Франции, господин граф… Считается совершенно естественным ради блага Франции вступать в заговоры с иностранными державами, принимать у них золото и оружие, обещать им пограничные крепости и города, готовить убийство министров и даже самого короля!» Или еще вот такой диалог:

" — Д’Артаньян, вы еще не искушены в политике… Вы плохо понимаете, что порой приходится идти на союз с людьми, быть может, и не вполне достойными, но стремящимися к тем же целям… Такова политика…

— Да провались она ко всем чертям, ваша политика! — закричал д’Артаньян, уже не сдерживаясь. — А если бы мы опоздали и они убили бы короля?! В жизни не поверю, что вы с такой же преданностью служили бы королю Гастону… или королю Бекингэму! Неужели эта ваша политика разрешает сидеть в дерьме по самые уши, милуясь с откровенными подонками?!»

На счастье д’Артаньяна, в лагере кардинала он находит кое-что дороже денег и славы в тогдашнем, дворянском понимании — место в жизни, нужную и значительную работу на благо важного дела, с далеким прицелом, на поколения вперед. Но это нелегкий путь. К концу книги д’Артаньян формально «на коне» — а в душе у него пустота, даже чувство нереальности.

Не хочу занудливо копаться в мелочах, выискивая несоответствия между биографией д’Артаньяна Дюма и реального. Давно не секрет, что Дюма, скажем так, творчески подошел к его судьбе и многое перекроил. Но одно отличие мне кажется принципиальным: реальный Шарль Ожье́ де Батс де Кастельмо́р, шевалье д’Артанья́н мало того что добросовестно работал на кардинала Мазарини — еще и сопровождал его в изгнании. А Мазарини — политический преемник Ришелье. То, что Бушков вернул д’Артаньяна на сторону кардинала — возврат к исторической справедливости.

Бедную миледи Дюма как только не расчихвостил. И «змея»-то, и «погибшее создание и в ней есть что-то роковое», «невероятное бесстыдство и чудовищная наглость», «черные/жестокие замыслы», «продажная и низкая душа». И чтобы уж точно вызвать отвращение — типа, миледи «верила в помощь духа зла». Ее хлебом не корми, дай кого-нибудь отравить, или подослать наемных убийц, на худой конец, «совратить». Миледи насквозь лжива — убедительно симулирует любые эмоции, с лёгкостью выдает себя то за католичку, то за протестантку. Ну, еще она поет, как ангел, и умеет обращаться с ножом (что помогает ей инсценировать попытку суицида). Дюма не отказывает миледи в «твердом уме и железной воле», называет ее деятельной натурой. И все же с чисто мужским шовинизмом ставит на место. Женщина, играющая в мужские игры, может быть только чудовищем.

У миледи тоже был прототип — Люси Хэй (графиня Карлайл). Она никого не убивала, правда, шпионила без зазрения совести — то работала на Ришелье (а это государственная измена, она была англичанкой), то вовсю двурушничала, лавируя между двумя политическими противниками. Под конец жизни посидела в тюрьме, правда, в щадящих условиях. Но, несмотря на рискованную профессию, дожила до солидного возраста.

Миледи Бушкова отличается от них обеих — и от реальной авантюристки, и от книжной. Это серьезная деваха. Во-первых, она идейная: «Пока я служу известному делу, я что-то значу — в своих собственных глазах и в глазах других». Во-вторых, у нее не то что нет кучи любовников — у нее, кажется, полностью отсутствует легкомыслие. Миледи так и говорит — «в некоторых вещах я ужасно медлительна». Это в интересах дела она готова носиться по трем странам, да еще в мужском костюме и верхом, а вот в чувствах она тяжелая на подъем, жизнь уже успела ее потрепать. После смерти мужа она отказала и его брату, и Бэкингему, а с Рошфором просто дружит. Д’Артаньяна она долго держит на расстоянии, даже когда их сближают важные и рискованные дела. Этот юный мачо считает себя неотразимым, об этом говорит весь его предыдущий опыт с женщинами. По годам миледи старше его всего ничего, на несколько лет, но по социальной зрелости она считает себя старше чуть ли не на целое поколение. Она успела побывать замужем, но быстро потеряла мужа при загадочных обстоятельствах, у нее маленький ребенок. Очень интересная, кстати, версия у Бушкова: после смерти старшего Винтера миледи, конечно, получила энное количество тугриков, но основная собственность Винтеров и баронский титул наследуются в порядке майората — переходят к его брату, но только до совершеннолетия сына старшего Винтера. Ни много ни маленько — полтора миллиона, а также земля и прочая недвижка. Пока был жив старший брат, младший был не пришей кобыле хвост, «Генри Винтер, эсквайр, и не более того». Смерть старшего выгодна в первую очередь ему, а не вдове. После смерти старшего Винтера вокруг их с миледи сына начинаются такие «необъяснимые странности», что миледи вынуждена поселить пацана в тайном месте. Бэкингем подкатывает к миледи с таким текстом: «Он кричал, что я полная дура и не осознаю в полной мере, каким благом будет для меня его покровительство. Потому что защитить меня может только он — в том числе и от Винтера, который отравил моего мужа, а теперь обязательно постарается добраться до меня и моего сына. Ну, а если я стану его любовницей, Винтер определенно побоится…» Не только миледи, но и поверенный семьи пытаются расследовать таинственную смерть старшего Винтера, но виновник безжалостно обрывает все концы, не брезгуя и следующими убийствами.

Кардинал в качестве покровителя гораздо лучше Бэкингема — не тащит миледи в постель. К моменту встречи с д’Артаньяном миледи уже успела хлебнуть горя, одиночества, страха, беззащитности и настроена ну совсем не романтично. Она подсмеивается над д’Артаньяном из-за возраста и эмоциональности, и ему приходится долго ее обхаживать, аж стихи читать, что ему совсем не свойственно. Смотрится прикольно.

Морально миледи, пожалуй, готова на убийство в целях самозащиты, при крайней необходимости, но у нее ни разу не получается. В романе описаны две ее попытки применить оружие — выстрел в Винтера и бросок стилета в уличной драке. И оба раза она даже не ранила противников, а только отвлекла. На фоне гипертрофированного коварства миледи Дюма — по-моему, очень мило.

У д’Артаньяна, как и в каноне, трое друзей. В роли сумрачного героя с разбитым сердцем вместо Атоса — Рошфор. И, по мне, он получился гораздо интереснее канонного Атоса. Может, дело в моем дурном воспитании. Атосовские таланты по части рассаживания гостей, этикета, соколиной охоты и латыни оставляют меня равнодушной, а алкоголизм и скверный характер глубоко впечатляют. А вот Рошфор Бушкова — красава. Он проницателен, хорошо разбирается в людях, в испанской поэзии, в тайнописи и способах ее выявления. И актерским талантом не обделен — во время одной из тайных операций он мастерски изображает приболевшего Ришелье, а потом как вскочит, как шпагу выхватит… в этот момент, как говорят здешние нежные барышни, «мое сердечко растаяло» (ненавижу это выражение)). А еще Рошфор умеет принимать тяжелые решения. Какие — не скажу, пусть это будет сюрпризом для тех, кто решит ознакомиться с оригиналом.

На месте Портоса в бушковской версии Каюзак — здоровяк, не дурак подраться и со вкусом пообедать, верный друг, но простоват. Третий друг д’Артаньяна — де Вард, приятный парнишка, сдержанный и рассудительный, работает голосом разума, но иногда пасует перед напором друзей. Экранного времени у них немного, но оба — сущие лапочки. Канонные Атос, Портос и Арамис, соответственно, у Бушкова становятся непримиримыми врагами д’Артаньяна и остальных кардиналистов. У них тоже роли не сильно заметные — это мелкие сошки, шестерки сильных мира сего. Бушков выводит на передний план людей посерьезнее. Вот о них сейчас и поговорим.

Дюма часто осуждают за исторические неточности и за моральный облик мушкетеров, в источниках лежит пара примеров, и они далеко не единственые. Постараюсь внести в это увлекательное дело побольше нового и не повторять за предшественниками.

У Дюма всё-таки удивительная подача материала. Кардинал — могущественный министр, Людовика он втайне (а иногда и явно) раздражает. Людовик спихнул на него самые важные дела и позволяет себе такое, например, бурчание: «Я один еще владею искусством соколиной охоты… Если бы только мне успеть подготовить учеников… Но нет, господин кардинал не дает мне ни минуты покоя, твердит об Испании, твердит об Австрии, твердит об Англии!» Кардинал «располагает войсками всей Франции и перед ним королева бессильна, а король безволен». «Если бы угрожавший Франции союз одержал победу, все влияние его, кардинала, было бы утрачено… он, Ришелье, французский министр, министр национальный по преимуществу, был бы уничтожен. Король, который повиновался ему, как ребенок, и ненавидел его, как ребенок ненавидит строгого учителя, отдал бы его в руки своего брата и королевы, ищущих личного мщения; словом, он погиб бы, и, быть может, Франция погибла бы вместе с ним…» «кардиналу… даже и самые ожесточенные его хулители никогда не отказывали в личной храбрости…» «Кардинал был для своего времени человеком передовым…»

Но, вроде как отдавая должное деловым качествам кардинала, за личные Дюма постоянно его пинает. Государственные дела остаются где-то за кадром, на первый план выходит коварство (ё-маё, снова коварство!) Кардинал «имеет собственную превосходную полицию» и вовсю пользуется услугами Бастилии. Д’Артаньян получает от кардинала приглашение — ужас-ужас, друзья тут же думают о его аресте. «Клянусь честью, этот человек воображает, что он владеет всем миром!» — возмущается Атос. Тревиль то намекает, что кардинал превышает полномочия, то «был прав, не доверяя кардиналу». И королеву-то он преследует исключительно потому, что та его отвергла. И манипулятор-то, Бонасье в два счета обаял. И миледи-то он сольет, стоит ей хоть раз оступиться — «не надо было попадаться!» И под конец — легкий намек, что кардинал отплатил Бонасье злом за добро. «Однажды он имел неосторожность напомнить о себе кардиналу; кардинал велел ему ответить, что он позаботится о том, чтобы отныне г-н Бонасье никогда ни в чем не нуждался» — и с того дня галантерейщика никто не видел. Кардинал периодически ведет себя, как киношный злодей. Краснеет и бледнеет, когда Людовик потешается над неудачами его гвардейцев. «Трепещет от гнева», когда ему не удается скомпрометировать королеву. Но мушкетеры настолько великолепны, что даже этот скользкий тип проникается к ним уважением и хотел бы переманить их к себе на службу.

Я далека от мысли считать реального Ришелье белым и пушистым. «Мнения современников о Ришельё всегда были полярны: от ненависти до почитания». В конце концов, зачем он прилагал столько усилий для развития французского флота? Потому что боялся опоздать к дележке колониального «пирога». Англия, Нидерланды и Испания далеко опережали Францию в развитии военного и торгового флота и как следствие — в освоении колоний. Есть информация, что Ришелье первым из европейских политиков озаботился созданием шпионской сети. Да и вообще, допустимо ли, чтобы священник командовал войсками, вел осады и всякое такое?

Но на фоне многих тогдашних политических деятелей Ришелье выглядит островком здравого смысла и вполне себе прогрессивен. Все его указы были направлены на наведение и поддержание порядка: запрет на дуэли, раскрытие и пресечение бунтов и заговоров, разрушение крепостей и укреплений в отдельных городах и замках, оттягивание вступления Франции в Тридцатилетнюю войну, урезание прав дворян, основание Французской академии… А оставить гугенотам свободу вероисповедания, запретив самоуправление и владение крепостями — вполне демократичная по тем временам политика, его даже обвиняли в попустительстве еретикам! Да ещё охота на ведьм при нем велась крайне вяло! (Оффтоп: в этом Ришелье проявил политическое предвидение не то что на годы — на века вперед. Потому что католической церкви пришлось приносить официальные извинения за преступления инквизиции. А Ришелье мог бы прямо смотреть в глаза хоть потомкам, хоть на том свете и твердо заявлять: «ПРИ МНЕ такого не было»). Мне Ришелье симпатичен тем, что пытался навести порядок в отдельно взятой стране, и во многом ему это удалось.

ИМХО, Бушковский Ришелье гораздо ближе к реальному, чем у Дюма. Он, насколько это возможно в те времена на должности первого министра, бескорыстен: «Я… получил Францию, на какое-то время избавленную от долгой, повсеместной и кровавой смуты, — а это, можете мне поверить, само по себе награда». Он мудр и расчетлив. Когда Ришелье что-то организовывает или дает советы — приятно посмотреть. Когда он говорит: «Нам с вами выпало на долю поддерживать существующий порядок, все равно, хорош он или изобилует недостатками» — уверена, что Ришелье лукавит. Он-то как раз последовательно перекраивал и шлифовал тогдашний государственный строй.

Людовик XIII у Дюма препротивный. Он жаден. Он ревнив, но непоследователен — приходит в ярость из-за Бэкингема, но ничего не имеет против, чтобы Анну обыскивал один из судейских (ну не тупость ли?) У Людовика то «неудержимый гнев», то он «упивается тревогой королевы с той холодной жестокостью, которая составляла одну из самых неприятных сторон его характера». «Капризный и вероломный, король желал, чтобы его называли Людовиком Справедливым и Людовиком Целомудренным». «Людовик XIII, как все слабохарактерные люди, не отличался великодушием». В общем, если верить «Трем мушкетерам», на французском троне — конкретное говнецо.

Людовик у Бушкова ничуть не лучше, но, пожалуй, более запоминающийся, более (только не смейтесь) яркий в своей бесполезности. Бушков называет его вялым и незначительным, хорошо еще, его Людовик «лишен наивности». Но как только дело доходит до решительных действий — он откровенно сливается, оставляя Ришелье расхлебывать. «Этот король — лишь бледная тень своего великого отца, не совершивший в своей жизни ничего не то что выдающегося, но мало-мальски примечательного… Сохранивший, по выражению остряка Бассомпьера, лишь половину пороков Валуа при том, что добродетелей Бурбонов он не сохранил вообще, король Людовик Тринадцатый, его христианнейшее величество, по общему мнению, был неблагодарен, скареден, жесток и пошл, поскольку убивал время на жалкие забавы, казавшиеся ему государственными делами…»

Бушков приводит длинный список навыков и хобби Людовика с пренебрежительными комментами: «Он… прекрасно дрессировал собак подобно своему предку, незадачливому Карлу Девятому, чинил ружейные замки не хуже цехового ремесленника… Он самолично разводил в парниках ранний зеленый горошек и, как рачительный буржуа, посылал слуг продавать его на рынке… Он недурно играл на лютне и сам сочинял музыкальные пьески — впрочем, дрянные…» Бушков даже не подводит к мысли — откровенно заявляет, что Людовик страдал фигнёй, разве все эти занятия достойны короля? И добивающий удар в характеристике Людовика: «Иных добродетелей, талантов и свершений за королем не водилось. Нельзя же было считать добродетелью то вынужденное целомудрие, в котором он, чуждый постельных баталий, держал свою молодую супругу? Добродетелью подобное воздержание можно считать лишь у лиц духовного звания, но никак не у юных супругов, к тому же обязанных позаботиться о наследнике престола…» Совсем как в анекдоте:

— Что бы вы посоветовали девушке, которая увлекается политикой, неоклассицизмом и соционикой?

— Начать заниматься сексом.

Про множество увлечений Людовика XIII — правда. И про музыкальность, и про кулинарные таланты, и брадобрейские, и любовь к охоте. Какой-то безымянный остряк написал на него эпиграмму: «Какой отменный вышел бы слуга из этого негодного монарха!»

Но реальный Людовик не оставляет впечатления бесхребетного. Маленького Людовика описывают как «крайне упрямого». А власть ему пришлось отбивать у матери силой, с помощью переворота. Когда он достиг совершеннолетия, королева-мать не спешила допускать его к управлению страной, и это длилось аж 3 года. В результате Людовик отправил королеву-мать в ссылку, заодно по его приказу убили ее фаворита. «Ришельё и король разделяют представление о величии Франции и политических приоритетах». «Ришельё ни разу не поступил в политике вопреки воле короля, и эта воля была сильна». Ещё бы, если задаться вопросом, кому в первую очередь были выгодны реформы Ришелье и укрощение дворянской вольницы — за ответом далеко ходить не надо. И вот еще хорошее выражение: «король и кардинал чаще смотрели в одну сторону, чем в разные». «Легенда о том, что Людовик XIII стал марионеткой Ришельё, возникла из-за отказа многих современников подчиняться королю после многочисленных казней в период его правления…» Людовик был последовательным и упорным в поддержке Ришелье, это уже само по себе ценно — не самому всё делать, а поставить дельного управленца и время от времени его контролировать. Их тандем выглядит скорее симбиозом единомышленников, чем взаимодействием безвольной марионетки и хитрожопого манипулятора.

О плохом характере Людовика по Сети гуляет такая цитата Ларошфуко: «Король Людовик XIII… отличался слабым здоровьем, к тому же преждевременно подорванным чрезмерным увлечением охотой. Недомогания, которыми он страдал, усиливали в нём мрачное состояние духа и недостатки его характера: он был хмур, недоверчив, нелюдим; он и хотел, чтобы им руководили и в то же время с трудом переносил это. У него был мелочный ум, направленный исключительно на копание в пустяках, а его познания в военном деле приличествовали скорее простому офицеру, чем королю».

Скупость короля вызывает сомнения — видимо, жадным он казался только на фоне принятого тогда при королевских дворах транжирства. «У Людовика XIII было несколько приближённых, которых он одаривал титулами, должностями и выплатами». И очаровательный посмертный штрих: Людовика, согласно его последней воле, хоронили без пышных церемоний, чтобы не обременять народ лишними расходами.

А с личной жизнью у Людовика всё было невесело. Оба романиста, и Дюма, и Бушков, умолчали о том, с чего началась их совместная жизнь с Анной Австрийской. Сначала Анна ему понравилась, они общались вполне мирно, с симпатией. После венчания молодожены пытались лечь спать в разных спальнях. Но королева-мать в приказном порядке заявила, что им сегодня же необходимо выполнить супружеский долг. Людовика торжественно проводили в спальню к Анне, там столпились лейб-медик, камердинер, две кормилицы, еще кто-то из слуг — хуева туча народу, ну и королева-мать с последней порцией наставлений. А молодоженам было по 14 лет. Наконец все вымелись, но кормилицы все же остались — присмотреть, чтобы молодежь не вздумала отлынивать от консумации. Людовик почувствовал «стыд и великий страх» и несколько лет не возвращался в супружескую койку. Вопрос: а кто бы не растерялся на его месте?

Ну и дальше супружеский долг в этой несчастной семье выполнялся через пень-колоду, на «отвали». За 23 года брака Анна беременела всего 5 раз, и первые 4 беременности закончились выкидышами. Есть очень разные версии о склонностях и предпочтениях Людовика: король имел слабую потенцию и не просто «слабое здоровье», а гормональные проблемы; был геем; был геем, но боролся со своими наклонностями, не заходя дальше объятий с нравящимися ему придворными; имел платоническую любовь с двумя дамами; был настолько религиозен, что ни о каких любовниках и любовницах не могло быть и речи. Запутанный вопрос, я так и не определилась, каким из этих источников можно доверять. Да и это, пожалуй, не главное. По историческим источникам Людовик мне показался человеком, знающим, чего хочет. Не очередной «короной без головы», а скорее успешно делегирующим полномочия. И уж точно не ничтожеством, который не способен оценить по достоинству чудо красоты и женственности. Его образы, созданные Бушковым и Дюма, оба меня не устраивают.

Об Анне Австрийской Дюма пишет так: «Лишенная доверия своего супруга, преследуемая ненавистью кардинала, который не мог ей простить того, что она отвергла его нежные чувства… Анна Австрийская видела, как падают ее самые преданные слуги, самые доверенные друзья, самые дорогие ее сердцу любимцы. Как те несчастные, что наделены роковым даром, она навлекала несчастья на все, к чему прикасалась. Ее дружба была роковой и влекла за собой преследования.» «Несчастная королева, которой непрерывно грозили разводом, ссылкой и даже судом». И сместить-то она Ришелье пыталась исключительно гуманно, в белых перчатках: «Королева предлагала своему брату и австрийскому королю, которые чувствовали себя оскорбленными политикой Ришелье, постоянно стремившегося унизить австрийский королевский дом, пригрозить объявлением войны Франции и поставить условием сохранения мира отставку кардинала». А позже она пишет Бэкингему чисто миротворческое письмо. Влюбленная, но безупречно целомудренная. Благородная бедняжка, попавшая между двух засранцев, как между двух огней.

Такая расстановка сил оправдывает свободолюбие мушкетеров, добавляет ему новых красок. Не любят кардинала — а кто он такой, чтоб его уважать, министр какой-то, временщик! Некоторые их шалости король не одобряет — а что с того, дворянская же честь превыше всего, у них же кровь горячая! А вот королева — типичная прекрасная дама в беде, её грех не защитить. ИМХО, авторская подача королевы сыграла не последнюю роль в симпатиях аудитории к мушкетерам. Доблесть и еще раз доблесть. Буйные головы, задиры, переполненные честью до краев, аж из ушей льется. Шпаги звенят, шпоры тоже, кони несутся, перья развеваются, вино льется рекой, влюбленные дамы сами укладываются в штабеля.

А теперь заглянем в биографию Анны Австрийской. Зацените прикол — на французском троне оказалась испанка по национальности, носящая титул эрцгерцогини Австрийской, и принадлежит она к Габсбургам — австрийской династии! Интересно, кем она себя считала?

«В 1626 году королева с подачи герцогини де Шеврёз стала участницей заговора графа де Шале с целью низложить короля и возвести на престол его брата и наследника Гастона Орлеанского. С этого времени королевская чета живёт раздельно. Людовик полностью поддерживал Ришельё и разрушал замыслы принцев, вельмож и королевы-матери, направленные против министра».

Ну как? Анна по-прежнему похожа на несправедливо обиженную, чистую, аки слеза? А Людовик с Ришелье — на злобных засранцев? Какой король, какой премьер пришел бы на их месте в восторг?

Одни источники говорят, что заговорщики хотели только лишь подвинуть кардинала, другие четко указывают, что планировалось его убийство. Наверно, причина в том, что заговорщики кололись на допросах по-разному и путались в показаниях. Гастона Орлеанского, похоже, интересовала только корона. А учитывая, что он планировал избавиться от Ришелье — успех этого заговора принес бы Франции больше вреда, чем пользы.

Следующий фортель королевы: «В 1635 году Франция объявила войну Испании. Тайная переписка Анны Австрийской с братом, королём Испании, выходила за рамки семейной привязанности: практически с самого начала Тридцатилетней войны королева предпринимала попытки тайно осведомить Испанию о военных и политических действиях французов. В августе 1637 года на королеву пало подозрение. По приказу короля началось расследование, был произведён обыск в аббатстве Валь-де-Грас, где предпочитала жить королева. Оскорблённый Людовик XIII не дал огласки случившемуся, однако с момента установления предательства королевы вся её переписка проходила предварительную проверку перед отправкой. Приближённые королевы также подпали под пристальное внимание, герцогиня де Шеврёз бежала в Испанию». Может, Анна считала, что в своем праве — ничего не должна мужу, который ею пренебрегает и не удовлетворяет в постели? Может, несмотря на замужество, она оставалась испанской патриоткой? Возможно, для этого ее и выдали замуж во Францию, а «укрепление связей» обозначало на деле закулисные игры в пользу Испании и Габсбургов?

Если бы у нее были настолько твердые убеждения, она бы пронесла их через всю жизнь. Но нет, после рождения сына (Людовика № 14, наследника престола) вся любовь к родине, как по волшебству, куда-то испарилась. Анна развернулась на 180 градусов. Во-первых, никаких больше заговоров, никакой переписки с главой враждебного государства за спиной у короля, как бабка отшептала. Во-вторых, «неопытная в политике королева всецело доверяет и полагается на Мазарини. Понимая, что должна оставить сыну сильное государство, она поддерживает линию ослабления Габсбургов, продолженную Мазарини со времён Ришельё». Тех самых Габсбургов, из которых Анна происходила. «По иронии судьбы подавить Фронду выпало Анне Австрийской, неизменной противнице Ришелье, ставшей регентшей Франции в малолетство своего сына и успешно воспользовавшейся политическими уроками выдающегося министра». Ришелье ей был плох, а Мазарини хорош — но политику-то они проводили одну и ту же!

Королева имеет право быть яжематерью? Ну наверно. Сердцу не прикажешь, и Мазарини больше соответствовал ее постельным вкусам, а Ришелье рожей не вышел? Опять же — кто я такая, чтобы ее осуждать? (вот галерея портретов Ришелье:

https://kadet39.ru/brief_biographies/kardinal-risele-biografia-fakty-foto.html

, а вот портрет Мазарини:

https://ru.wikipedia.org/wiki/Мазарини, _Джулио#/media/Файл: Julio_kardinalë-Düki-ya-Mazarini.jpg)

Но Анна ведь была не просто женщиной с нежным любящим сердцем, она ж в политику лезла. Была бы она какой-нить белошвейкой — могла бы сто раз на дню оборачиваться из кардиналистки в роялистку и обратно, да еще переспать со всем английским посольством, никого бы это не касалось. А от политиков обычно ждут определенности взглядов, четкой платформы, последовательных действий в интересах страны. Представьте, как поступки Анны Австрийской выглядели с точки зрения Людовика, Ришелье и далее по всей сословной лестнице, вплоть до самых простых французов. Хорошая девочка, получившая строгое католическое воспитание, оказалась засланным казачком, троянским конем, слабым звеном, и т.п. Франции вообще не везло с австриячками, что по национальности, что по титулу.

Что касается Анны Австрийской, я снова ловлю себя на необъективности. В конце концов, чем она хуже Екатерины Великой? Той вообще отец, отправляя в Россию к жениху, наказал ни с кем при русском дворе не сближаться, не вмешиваться в управление государством, а главное — держаться лютеранской веры. Но

Софья-Фредерика-Августа, принцесса из крохотного захудалого княжества, вцепилась в русскую корону руками и зубами и сделала всё с точностью наоборот. Более того, не постеснялась свергнуть законного императора, Петра III, и на века испоганить его репутацию. Тем не менее из этой немки получилась вполне годная правительница Российской империи — должность, прямо скажем, не из простых. Немногие мужики на ее месте проявляли себя лучше. А вот Анна мне почему-то несимпатична. Заговоры у нее мельче, политика несамостоятельная, и вообще выхлоп скромнее…

Бушковская Анна Австрийская конкретно стервозна. Это самостоятельная политическая сила, Гастон Орлеанский для нее только временный попутчик, нужный только до момента свержения Людовика — а после этого она ни с кем не собирается делить власть. Она же — красивая женщина, которой хочется секса, очень много и часто, и тюфяк Людовик не в состоянии ее удовлетворить. Анна откровенно злорадствует и острит, когда ей удается взять верх над кардиналом и д’Артаньяном. Что ни эпизод с королевой — от нее исходит опасность. Такой взгляд на нее, ИМХО, гораздо ближе к реалу, чем у Дюма.

В реале личная жизнь королевы была гораздо скучнее, чем у Бушкова. В книге Анна зажигает с герцогиней де Шеврез, причем та водит ей любовниц званием попроще для любви втроем. Де Шеврез сперва сама тискает служанку Кати, потом укладывает ее в королевскую постель, а та с хиханьками угрожает, что позовет стражу и прикажет отрубить ей голову — и они трахают горничную вдвоем, впечатление тошнотворное. Но при этом Анна Австрийская предпочитает мужчин и параллельно крутит роман с Бэкингемом.

Я не нашла информации о бисексуальности Анны Австрийской или Мари де Шеврез. Хотя, допустим, масса источников говорят, что Бэкингем пробился к власти, поработав задом. Сохранились и сплетни о Марии-Антуанетте и герцогине Ламбаль и графине Полиньяк. (В этом случае я склонна думать, что сплетни сильно преувеличивали). А об Анне Австрийской и де Шеврез даже сплетен не обнаружила, подруги — и всё. Молодую Анну историки описывают как богобоязненную, очень строго воспитанную, она и декольтированные-то платья начала носить через несколько лет после замужества. На ее свидании с Бэкингемом секс то ли был, то ли нет — придворные услышали вскрик, прибежав, увидели Бэкингема лапающим Анну (он ещё и бедро умудрился ей оцарапать золотым шитьем на одежде) — и всё. А есть и такое мнение: «Анна не ответила ему взаимностью. Такой напор со стороны Бекингема многие исследователи объясняют его желанием досадить королю Людовику XIII за то, что тот не вступил с Англией в военный союз. Предполагаемый роман между ними — это не более, чем выдумка Александра Дюма в его романе «Три мушкетера». А после смерти Людовика Анна душа в душу жила с кардиналом Мазарини аж 18 лет, в наше время многие официальные браки меньше длятся.

С де Шеврез такая же фигня. В реале она была оторвой, трижды была замужем, имела любовников (недаром Бушков называет ее «особой огненного темперамента»), но это были гетные связи, натуральные. Из чего я делаю вывод, что Бушков сделал злодеек-интриганок еще порочнее, чем они были в реале. Чего он добивался, понятно — чем колоритнее отрицательные персы, тем лучше для истории. Но все равно это неправильно, это ведь были реальные исторические личности.

Подозреваю, что кто-нибудь из читателей скажет — нельзя, мол, оценивать события и людей 17 века по меркам 21-го. Типа, время было такое, бойкое, непринужденное, богатое на перевороты и интриги, все так делали. На эту тему скажу, что в любую эпоху, какую ни возьми, были преступники, святые, мудрецы, психи, «ни рыба ни мясо» и еще Бог знает кто. Человеки вообще народ разнообразный. И, опять же, в любой истории можно найти кого-то близкого и симпатичного, одни события отталкивают, другие вызывают горячее одобрение. А во-вторых, никто не мешает нам анализировать прошлое с поправкой на разницу менталитетов. Что-то вроде: «С позиций 21 века то-то и сё-то кажется дикостью, а вот это я бы и сам/сама попробовала». Дюма вон то и дело в тексте оправдывает своих персонажей: «Тогда никого не шокировало, если молодые люди были на содержании у своих любовниц…», «В наше время такое письмо сочли бы оскорбительным, но в те грубые времена…»

Продолжение следует…

Примечания:

Мифы и правда в романе Дюма «Три мушкетёра "

В. Рыжов. Четыре мушкетёра, или почему опасно перечитывать Дюма.

https://topwar.ru/147662-chetyre-mushketera-ili-rasskaz-o-tom-kak-opasno-perechityvat-romany-djuma.html

Скалигер

https://history.wikireading.ru/38426

https://history.wikireading.ru/15129

https://nasch-mir.ru/iosif-skaliger/

https://bstudy.net/850658/istoriya/hronologiya_istorii_drevnego_egipta_trudah_evropeyskih_uchenyh_epohi_vozrozhdeniya

Н.В.Верзилин Сады и парки мира https://www.studmed.ru/view/verzilin-nm-sady-i-parki-mira_0b72c29f63c.html?page=7

Декарт

https://ru.wikipedia.org/wiki/Декарт,_Рене

Миледи

https://ru.wikipedia.org/wiki/Миледи_Винтер#:~:text=Её%20прототипом%20является%20Люси%20Хей,ставшая%20агентом%20Ришельё%20из-за%20ревности

https://antimrakobes.mirtesen.ru/blog/43159996229/Avantyuristka-i-shpionka-grafinya-Karlayl-nastoyaschiy-prototip-

Фаворит короля, а не королевы: малоизвестные факты о герцоге Бекингеме. https://kulturologia.ru/blogs/290417/34349/

19 АВГУСТА 1626 ГОДА: ДЕНЬ, КОГДА ПАЛАЧУ ПОНАДОБИЛИСЬ 34 ПОПЫТКИ, ЧТОБЫ ОБЕЗГЛАВИТЬ ГРАФА ДЕ ШАЛЕ

https://www.zakonia.ru/analytics/19-avgusta-1626-goda-den-kogda-palachu-ponadobilis-34-popytki-chtoby-obezglavit-grafa-de-shale

Шишкин В. В. Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках

Энтони Л. Кардинал Ришельё и становление Франции, 2007

Люблинская А.Д. Франция при Ришельё. Французский абсолютизм в 1630-1642 гг., 1982

Блюш Ф. Ришельё, 2006

Продолжаем разбор персонажей. Как Дюма отзывается о Бэкингеме? «Одной из наиболее замечательных черт его характера была жажда приключений и любовь ко всему романтическому. Смелый, мужественный и предприимчивый…» «он недаром слыл самым красивым вельможей и самым изысканным кавалером как во всей Франции, так и в Англии. Любимец двух королей, обладатель многих миллионов, пользуясь неслыханной властью в стране, которую он по своей прихоти то будоражил, то успокаивал, подчиняясь только своим капризам, Джордж Вилльерс, герцог Бекингэмский, вел сказочное существование, способное даже спустя столетия вызывать удивление потомков. Уверенный в себе, убежденный, что законы, управляющие другими людьми, не имеют к нему отношения, уповая на свое могущество, он шел прямо к цели, поставленной себе…» Целует Анне Австрийской ноги, перебирает драгоценные воспоминания, готов развязать войну, только бы иметь повод увидеться с любимой: «Тысячи людей, правда, за это счастье заплатят своей жизнью. Но мне не будет до этого никакого дела, лишь бы увидеть вас!» Он устраивает у себя во дворце алтарь имени Анны, его последние мысли перед смертью — о ней… Романтизьм и еще раз романтизьм. Мне очень не нравятся восхищенные интонации, с которыми описано бэкингемское самодурство. Дюма вроде и не скрывет, что пуритане ненавидели Бэкингема, но подталкивает читателя к мысли, что он достоин сочувствия, а враги-пуритане — фанатики, которые попали под чье-то злобное влияние. Уж не лыр ли Дюма сочинял? Столько колоритных мужиков, одни — блистательные, другие — влюбленные, и чуть ли не все — красавцы! «Пока-пока-покачивают перьями на шляпах»!

У Бушкова Бэкингем, как в каноне, серьезно увлечен Анной, но здесь сверкающий имидж гораздо тусклее, да и вообще преподнесен в другом свете. С первого же появления Бэкингем «то ли законченный позер, то ли он так богат, что не знает цены деньгам». Едва расставшись с Анной, хвастается перед сопровождающими «славной победой» и показывает ее подарок. Хотя, казалось бы, если тогдашние дворяне носятся со своей честью как с писаной торбой, должно хватать порядочности помалкивать об интрижке с замужней женщиной. Не успев добраться до Англии, Бэкингем назначает свидания придворным бабенкам. «Этот пустой щеголь, ловец титулов, чинов и сокровищ, действительно не интересовался занудливыми подробностями интриг и заговоров». Бэкингем еще и туповат: когда к нему во дворец ломится подозрительный тип, предположительно, «шпион кардинала» — он теряется и только после подсказки соображает, что нужно предпринять, и к тому же постоянно отвлекается — не забывает пускать розовые сопли в адрес Анны Австрийской. Английский трактирщик поливает его на чем свет стоит: «Много при дворе бывало прохиндеев, сами понимаете, возле трона они вьются, как, простите на скверном сравнении, мухи вокруг известных куч, — но такой продувной бестии до него еще не видывали!.. Глядь-поглядь — а этот новоиспеченный Бекингэм уже главный лорд Адмиралтейства, то бишь, говоря по-вашему, военно-морской министр! Ах ты, сопляк недоделанный! Ведь, чтобы дать ему место, выгнали в отставку доблестного господина главнокомандующего английским флотом, разгромившего испанскую Великую Армаду! Бекингэм лебезил перед покойным королем, как самый подлый льстец! — гремел хозяин. — Себя он униженно именовал псом и рабом его величества, а короля — Его Мудрейшеством. Мудрейшество, ха! Наш покойничек, шотландец чертов, был дурак-дураком, и ума у него хватало исключительно на одно: выжимать денежки из подданных. Яков, чтоб его на том свете запрягли смолу возить чертям заместо клячи, торговал титулами и должностями, словно трактирщик — колбасой и вином… Ну, а в Бекингэме он нашел себе достойного сообщника. Все королевство было в распоряжении фаворита, и его матушка, словно лавочница, продавала звания и государственные посты…» И вот еще про положение Бэкингема при следующем короле, Карле: «И на трон вскарабкался Малютка Карл, приятель Бекингэма по кутежам и авантюрам… Представляете, как эта парочка развернулась, заполучив королевство в полное и безраздельное владение?.. Король наш только тем и занимается, что воюет с парламентом, потому что господа из парламента как могут мешают Малютке Карлу измышлять новые поборы. Но он все равно ухитряется стричь Англию, как овечку…»

То есть у Дюма Бэкингем в первую очередь влюбленный, у Бушкова — туповатый самодур и транжира, дорвавшийся до власти. А каким Бэкингем остался в реальной истории?

Если коротко, самое частое определение историков — «бездарный». Если чуть подробнее — «инициировал войны с Францией и Испанией, которые не сумел выиграть». Поехал сватать испанскую принцессу дла Карла I — и это кончилось дипломатической катастрофой: «выступил с такой вызывающей речью, что они с Карлом не только не заполучили испанскую принцессу, а были вынуждены убраться восвояси… в результате разгорелась война между Англией и Испанией». «Английские историки до сих пор убеждены, что не кто иной, как Бэкингем предоставил кардиналу Ришелье восемь судов, которые затем использовались последним для нападения на гугенотскую цитадель в Ла-Рошели». «Бэкингем подписал соглашения с Данией и Голландией для английского участия в датской фазе Тридцатилетней войны, но 8 тысяч английских моряков из 12 так и не добрались до Нидерландов, погибнув в сражениях…» И ещё, и ещё, снова и снова — разорительные косяки и неудачи во внешней политике, истощение казны, рост налогов, и все это на фоне политики огораживания. А Бэкингем тем временем удачно спекулировал королевскими землями. «Когда король позволил Джорджу распоряжаться государственными землями, чиновники и ахнуть не успели, как самые лакомые кусочки оказались во владении многочисленной родни Бэкингема. Парламент потребовал решительного разбирательства. Джордж «принес в жертву» пару своих родственников, сославшись на то, что к этому беспределу он не имеет никакого отношения!»

Бэкингема ненавидел и народ, и правительство. Его даже подозревали в колдовстве — не верили, что король в здравом уме может закрывать глаза на его фортели. Парламент пытался объявить ему импичмент, но Карл вступился за любимчика и разогнал парламент. При таких вводных странно, что ему удалось дожить до 35, правда? Недаром к его убийце (а его реально, как и в каноне, звали Джоном Фельтоном) в тюрьму ломанулся поток посетителей — все хотели его поблагодарить и откомфортить. По части описания Бэкингема счет Бушков: Дюма — 1:0.

Приятное впечатление оставляет ОЖПшка бушковского производства, Мирей де Кавуа, жена капитана гвардейцев кардинала. Наверно, все пишущие со мной согласятся — убедительно описывать персонажей другого пола на порядок сложнее. Бушкову это удалось на все сто. Госпожа де Кавуа активна, добра и умна. Именно её проницательность помогает найти след похищенной миледи. Как всеобщая мама, она заботится и дружит со всеми на свете, иногда ведет себя жестко, но это не бесит. «У меня на шее — шесть детей, орава бестолковых слуг, которыми постоянно нужно руководить, да вдобавок любимый муж — но я чувствую в себе достаточно сил и умения, чтобы заняться еще и вами…» — говорит она д’Артаньяну. Она вставляет д’Артаньяну неслабый пистон за азартные игры, плохую кампанию и скандальную интрижку — но это не ханжеское кудахтанье домохозяйки, а вполне разумный подход: «Ваше поведение бросает на кардиналистов тень. Именно вас иные выставляют в качестве примера того, как растленны и преступны сторонники кардинала! Не вздумайте в моем доме падать в обморок… по крайней мере, пока я не закончила выволочку…» Между прочим, эта глубоко порядочная женщина, верная любящая жена, знает названия всех борделей Парижа и имена самых известных проституток. У нее нормально с чувством юмора: пытаясь помирить кардинала со своим опальным мужем, она устраивает кардиналу самый настоящий розыгрыш, ход на грани фола — и это срабатывает. Рассказывая байки про любовь и отношеньки, Мирей де Кавуа привирает с железным обоснуем: «Так романтичнее!» Но она (что я очень ценю) тоже не превращается в мерисьюху, не прыгает выше головы. Когда она высказывает предположение, что когда-нибудь появятся министры-женщины, кардинал щелкает ее по носу — типа, пошутили и хватит, надо знать меру.

В романе много мелких примет времени. Действие «Д’Артаньяна — гвардейца кардинала» происходит в 1625 году, и Бушков сдобрил текст множеством тонких отсылок к реальной истории. Но они перетасованы с неточностями, не знаю, как их расценивать. Может, небрежность к информации, а может, квест для внимательных читателей — типа, кто нашел, тот молодец?

Прикольно смотрится, когда д’Артаньян пытается вспомнить какую-нибудь библейскую притчу или античную легенду — при всех его плюсах образование у парня поверхностное, то и дело попадает пальцем в небо и путает, кто кому Вася.

Между делом в тексте мелькает Жозеф Скалигер — Рошфор просит его расшифровать письма заговорщиков. Этот чел реально существовал — это историк и лингвист, основатель современной хронологии. Одни считают его гениальным учёным, проделавшим титаническую работу по систематизации исторических дат в разных летоисчислениях и приведению их «к общему знаменателю». Другие (например, такие авторитеты, как Исаак Ньютон) критикуют его за предвзятое отношение к источникам по политическим мотивам, находят ошибки в его вычислениях. Третьи уверены, что целью Скалигера было не столько создать новую систему хронологии, сколько дискредитировать уже существующую, принятую в римско-католической церкви — а Скалигер был убежденным протестантом, имел конфликты с иезуитами. Короче, личность неоднозначная. У Бушкова он показан безобидным психом, «гениальным безумцем или безумным гением», страстно увлечённым вычислениями, «идеальными числами», гармонии которых якобы подчиняются все исторические события. Рошфор с жалостью говорит, что после смерти Скалигера горы бумажек с расчетами сгодятся разве что на растопку. Но его прогноз оказался ошибочным — сейчас используют именно хронологию Скалигера-Петавиуса.

Д’Артаньян между делом знакомится с каким-то Де Картом, неудачливым офицером и талантливым математиком, и советует ему уволиться и заняться цифрами. Заглядываем в биографию Рене Декарта — и точно: в тот период он был на военной службе именно во Франции, и в осаде Ла-Рошели поучаствовал. Судя по его дальнейшей судьбе, решение выйти в отставку было правильным.

В Англии д’Артаньян знакомится с драматургом и попадает на премьеру его новой, только что написанной пьесы. «Ромео и Джульетты». Классно описаны впечатления провинциала, впервые попавшего в театр («Откуда у нас в Беарне театры? У нас всё больше петушиные бои, да еще канатоходцы с жонглерами бывают на ярмарках»). То, что все женские роли тогда играли мужчины/мальчики — чистейшая правда: первая актриса выступила на английской сцене в 1660 году. Но премьера «Ромео и Джульетты» состоялась в 1597 году, да и с Шекспиром д’Артаньян не мог пересечься — тот умер в 1616.

Во время тайной миссии в Нидерландах д’Артаньян, нервничая, ждет в кабаке связного. Вместо этого обнаруживает подозрительного типа, который упорно смотрит на него и что-то черкает на листе бумаги «новомодным изобретением под названием «карандаш». Но, оказывается, это никакой не шпион заговорщиков, а молодой художник, которому не хватает денег на натурщиков, и он исподтишка рисует посетителей трактира. А зовут художника — тадамм! — Рембрандт-Гарменц Ван Рин! Реальному Рембрандту в 1625 было 19 лет, он был как раз в начале творческого пути. Бумага тогда в Европе производилась. Карандаши, пусть и не в современном виде, были — тогда это были графитовые палочки, обернутые бумагой или засунутые между двух деревяшек. Но вот то, что Рембрандт «нигде и ни у кого не учился» — неправда: к тому моменту он успел поучиться аж у двух тогдашних мастеров. Да и города Зюдердама, где происходила голландская миссия д’Артаньяна, не только на современной карте нет — в истории тоже не описано.

Но, как недавно говорила Irin_a, что значат какие-то мелочные факты по сравнению с чувствами героев? Д’Артаньян вальяжно вручает художнику 50 золотых и просит нарисовать его портрет маслом. «Ничего он не пришлет, конечно, — подумал д’Артаньян. — Пропьет со здешними краснощекими девицами. Ну ладно, как бы там ни было, я нашел неплохое применение пистолям принца Конде. Многие владетельные особы покровительствовали живописцам — короли, римские папы, герцоги. Грех отставать. Деньги все равно дармовые, а юнец, глядишь, не все пропьет, на краски останется. Д’Артаньян, покровитель живописцев, — это звучит. Это хороший тон. В Париже не грех и ввернуть в обществе, пусть знают, что я не только вино пью, в карты играю и на дуэлях дерусь…» Чувствуете, какая широта души?

И таких нюансов очень много. Хотела включить в статью еще с десяток, но поняла, что увязаю в материале. Будем считать, что я провела выборочную проверку, в конце концов, Бушков здесь не докторскую защищает по истории Франции, а я не старая карга из диссовета. Оставляю остальное на откуп читателям — знакомьтесь, вникайте, критикуйте, заодно меня просветите.

Ну и напоследок — понравившаяся мне мелочь, по сути, незначительная. Меня всегда раздражали богословские искания канонного Арамиса параллельно с дуэлями и интрижками. Из-за этого он казался мне двуличным. Было впечатление, что Дюма сделал его наполовину священником, исключительно чтобы добавить в историю перца. Из той же серии, что отечественные анекдоты по попов.

А Бушков объясняет поведение Арамиса так: «Вы — младший сын из небогатой, пусть и родовитой фамилии. Одно время вы даже собирались стать духовным лицом, потому что тогда вам казалось, будто это наилучший способ сделать быструю карьеру. Но потом вы поняли, что на этом пути протекция и покровители не менее важны, чем на военной или государственной службе. И поскольку у вас не было ни первого, ни второго, вы отбросили мысли о сутане и благодаря ходатайству дальнего родственника были зачислены в королевские мушкетеры. Вы, бесспорно, умны. И очень быстро поняли, что снова оказались в тупике: даже при добром расположении к вам де Тревиля много времени пройдет, прежде чем вы станете чем-то большим, нежели теперь…» Просто и логично. Эта версия мне нравится гораздо больше, чем канонная история о духовной карьере, которая прервалась из-за случайной дуэли, и вечные кокетливые метания между армией и церковью.

И конец хорош — счастливый, да не слишком, удача пополам с катастрофой. Насколько я поняла 17-й век — это очень в духе времени, у них вся жизнь была такая контрастная.

Выводы.

Бушковские герои мне зашли больше канонных. Общий посыл тоже — патриотизм, общественное благо, служение родине, которое не всегда приводит к сиюминутной известности и всякому прочему блеску. Эта тема мне симпатичнее, чем канонное типа благородство, которое проявляют только к мужикам, равным по статусу или выше.

Исторические ляпы имеются, но они не страшнее канонных. А расстановка политических сил, оценка самых значительных героев мне опять же больше по душе, чем у Дюма.

Книга стоит того, чтобы ее прочитать. Понравится, конечно же, не всем, но есть о чем подумать и поспорить.

Примечания:

https://pikabu-ru.turbopages.org/pikabu.ru/s/story/mifyi_i_pravda_v_romane_dyuma_tri_mushketyora_9625979

Источник: https://www.shkolazhizni.ru/culture/articles/5623/

Бэкингем:

Фаворит короля, а не королевы

https://kulturologia.ru/blogs/290417/34349/

Герцог Бекингем

Мишель Дюшен;

http://www.razlib.ru/istorija/gercog_bekingem/p21.php

По прзвищу Стини. 10 малоизвестных фактов о герцоге Бэкингеме

https://aif.ru/society/history/46245

Источник: https://worldofhistory.ru/dzhordzh-vilers-bezgranichnaya-vlast-lyubimtsa-korolya-yakova-i

Людовик:

https://ru.wikipedia.org/wiki/Людовик_XIII

Каким на самом деле был король Людовик XIII

Источник: https://kulturologia.ru/blogs/110719/43635/

Когда женщин впервые допустили в британский театр?

https://ru.teatroprincipalicante.com/when-were-women-first-allowed-in-british-theater-14302

Сегодня представляю вашему вниманию одну из прод «Унесённых ветром». В скобках отмечу, что «Скарлетт» Рипли мне ну совсем не зашла. Персы не вхарактерные, ведут себя нелогично, у обоих семь пятниц на неделе — сплошная мелодрама ради мелодрамы, худший вариант лыра. Вканонная Скарлетт, кажется, любила Тару больше, чем любого из людей — и вдруг преспокойно ломанулась в Ирландию и принялась искать себя там. С суперским объяснением — «мы принадлежим всему миру, Скарлетт, мы бродяги и искатели!» Ага, это Скарлетт-то, с ее узким кругозором и стойкими привязанностями. Или Ретт, который сбегает в сгоревшее поместье — «мне надо спасти сотни акров сада». Видимо, спасание затевалось только ради того, чтобы в сотый раз объяснить Скарлетт — она варвар и не хлебом единым. После этого — всё, камелии забыты. А их постоянные игрища с другими партнёрами! Типичный для мыла прием, фу, примитивщина. Персонажка любит персонажа, но он с другой. Потом наоборот, потом опять наоборот. Можно растягивать эту эмоциональную жвачку хоть на сто серий, хоть на двести, пока у сериала рейтинг не упадет.

Но что-то я отвлеклась, речь не о Рипли, не стоит она подробного разноса. Я про то, что проды и сиквелы — дело архисложное. Так что за франшизу УВ, написанную мужиком, бралась с любопытством и одновременно с замиранием сердца — не испортил бы.

Не испортил. Как минимум, трактовка Маккейга интересна и заслуживает прочтения. Но я, даже перечитав пару раз, не смогла оценить, сколько в книге от желания понять и обосновать поступки персов, а сколько — от желания (необходимости?) следовать повестке. Судите сами.

Канонный Ретт выглядит по большей части хамом и эгоистом. Да это ещё полбеды, беда в том, что ему нельзя доверять из-за его непредсказуемости. Спасет или бросит на полпути? Одолжит денег или откажет, а может, даст их, когда уже не очень-то и надо? Оскорбит или похвалит? «Вырывает Скарлетт из оков условностей» или шаг за шагом прицельно губит ее репутацию, чтобы она стала такой же отверженной, как он? «Я соблазняю вас шляпками и разными безделушками и толкаю в пропасть». Отдельные моменты, когда он совершает хорошие поступки, смотрятся не проблесками правды в броне притворства, а скорее самодурством. Ну, пока Митчелл не предлагает читательницам ослепительно-романтичную отгадку — все эти годы это была ЛЮБОФФь. Любовь — ответ на все вопросы и прикрывает все грехи)))

Ретт у Маккейга получился гораздо более последовательным, искренним и эмоциональным, чем канонный. Оно и понятно — только сам человек может видеть свои страхи, слабости, комплексы во всей красе, вот и в фокале Ретта он выглядит мягче, чем с точки зрения других героев. Сколько раз в реале наблюдала, как люди считают себя белыми и пушистыми и даже несправедливо обиженными, а окружающие воспринимают их как черствых, грубых, высокомерных и т.п.

Отчасти работа Маккейга с образом Ретта напоминает, как Роулинг раскрывала характер Снейпа. Взять хотя бы несвежий, но эффективный прием: если дать отрицательному персу трудное детство, сочувствие хотя бы части аудитории будет обеспечено, половину грехов герою скостят. Казалось бы, богатая семья плантаторов, за такую можно только благодарить судьбу. Не тут-то было. Отец лупит Ретта как сидорову козу, эффект закономерно противоположный. Ретт из тех мальчишек, кого невозможно сломать, а бить бесполезно. Ему интереснее с неграми и на реке, чем в отцовском доме и на скучных тусовках типа законодательного собрания. Он то бродяжничает на болотах неделями, а то и вовсе из дома сбегает. Отец в ярости: «Ренегат! Пренебрегаете обязанностями джентльмена!» Но когда Ретт пытается заступиться за одного из рабов, спасти от смертельной порки — выясняется, что хрен ему, а не привилегии. Управляющему велено не выполнять приказы Ретта. Обязанности есть, прав нет. В конце концов батька Батлер, отчаявшись, применяет совсем уж нестандартный метод воспитания — отправляет паршивца работать на плантации наравне с неграми. Получив за это по шапке от одного из сенаторов — типа, скандал, негоже нарушать сегрегацию — Батлер-старший возвращает сыночку с плантации, отмывает и отправляет в академию Вест-Пойнт. Полный педагогический провал, не знаешь, смеяться или плакать.

В результате в течение всего романа Ретт выделяется среди остальных южан очень мягким и демократичным отношением к неграм. «Раванеля шокировало безразличие Ретта к чинам.

— Ретт, не стоит благодарить слугу за то, что он подает на стол, — ради того он и живет». А один из лучших его друзей — свободный негр. Пойди пойми, это дань повестке или вполне обоснованные искренние убеждения, помноженные на протестное поведение?..

Маккейговская интерпретация поступков Ретта тоже напоминает мне правду о Снейпе, которую ГП узнает под конец семикнижия. В фокусе тот же самый персонаж, но Маккейг меняет ракурс, убирает темный светофильтр, оставляет в тени одно и подсвечивает другое — опаньки, и шулер, манипулятор и циник внезапно становится ангелом во плоти.

Возьмём, к примеру, первое, что Скарлетт узнает о Ретте в каноне: он безнадежно скомпрометировал некую девушку, отказался на ней жениться, а когда ее брат попытался отстоять ее честь — хладнокровно застрелил его на дуэли. Грязно? Бесчестно? Жестоко? Однозначно. А теперь посмотрим на версию Маккейга. Девушку не просто скомпрометировали — затащили в постель, она залетела и молчала как рыба о том, кто её соблазнил. А Ретта её отец и брат знали с детства и решили, что это он виноват, больше некому. Паршивая овца, человек без чести и совести и так далее. Ретт не просто хотел закосить от навязанного брака — защищался от клеветы.

Или другой эпизод, который Митчелл только упоминает мимоходом — Батлер «пристрелил негра за то, что тот нахально вел себя с леди». У Маккейга эти небрежные слова разрастаются в целую трагедию дискриминации. Того самого чёрного друга Ретта обвиняют в изнасиловании белой женщины, и светит ему казнь через сожжение. (А в те времена линчевание бывало не только вместо официального суда, но и после). Ретт навещает его в тюрьме и дарит другу гораздо более лёгкую смерть.

Понравилось отношение Ретта к Югу. В канонном Батлере мы не видим никаких намеков на патриотизм, пока он не присоединяется к армии. Одни сплошные издёвки и остроты над «Нашим Правым Делом». Крушение цивилизации — всего лишь способ делать деньги. «Никогда не пойдет сражаться за общество, сделавшее из него парию». Митчелл выставляет на передний план презрение к Югу, отторжение. Маккейговский же Ретт привязан к родине гораздо больше, хоть у него тоже немало претензий к Югу. «Хотя я скучаю по тебе и друзьям из Низин, я не изгнанник. Меня словно выпустили на волю после долгого тюремного заключения ярким солнечным утром. Есть масса городов помимо Чарльстона, и там прекрасно можно жить!»

«Аргонавты» так же скоры на расправу, как и аристократы в Низинах, но причины для драки у них совершенно прозрачны. Здесь нет никакой болтовни о чести». Но Юг — это не только тупые традиции и высокомерие. Родина — это и мама с сестрой, с которыми он был вынужден расстаться, и «отличные друзья». «Ретт Батлер любил Юг: его мягкую обходительность и гостеприимство, вспыльчивость сразу вслед за томной медлительностью». Он реально расстроен, когда происходит сражение в форте Самтер, развязавшее Гражданскую войну. Канонный Ретт на шашлыках в Двенадцати Дубах потешается над южанами и тыкает их носом в их наивность и зашоренность. Маккейговский пытается открыть им глаза. Эффект, ясен пень, один и тот же.

Кстати, в литературе мне уже не раз попадался похожий, на разрыв, лавхейт именно в адрес американского Юга. Фолкнер говорил о Юге: «Я люблю его и ненавижу. Некоторые явления там я вообще не приемлю, но я там родился, там мой дом».

Его же роман «Авессалом, Авессалом»: парень кусками рассказывает другу дикую историю несправедливости, ненависти, страданий и отвратительных преступлений. Друг спрашивает «Почему ты ненавидишь Юг?» и в ответ получает судорожное отрицание: «Неправда, неправда, неправда….» Будто герой случайно на самое бесценное наступил.

А вот слова Кэтрин Стокетт, автора «Прислуги», тоже родом из Миссисипи: «Если человек улыбался и говорил: «Я слышал, там у вас чудесно», я отвечала: «Мой родной город занимает третье место в стране по тяжким преступлениям и убийствам». Если человек замечал: «Боже, вы, должно быть, рады, что выбрались оттуда», я мгновенно ощетинивалась и заявляла: «С чего вы взяли? Там чудесно». Однажды на вечеринке подвыпивший мужчина, по виду из богатого белого пригорода, спросил, откуда я, и, услышав «Миссисипи», гнусно усмехнулся: «Извините». Я пригвоздила его ногу каблуком-шпилькой и следующие десять минут тихо разъясняла, откуда родом Уильям Фолкнер, Эудора Уэлти, Теннесси Уильямс, Элвис Пресли, Б. Б. Кинг, Опра Уинфри, Джим Хенсон, Фэйт Хилл, Джеймс Эрл Джоунс и Крэг Клайборн, ресторанный критик «Нью-Йорк таймс». Я сообщила ему, что пересадка легких и пересадка сердца впервые были осуществлены в Миссисипи, а в Университете Миссисипи была разработана законодательная система Соединенных Штатов». И вот ещё: «Миссисипи мне как мать. Только мне позволено жаловаться на нее. Но берегись любой, кто посмеет дурно отозваться о ней в моем присутствии, если, конечно, она и не его мать тоже».

Смягчено и отношение Ретта к отцу. В каноне его раздирает чистая, концентрированная ненависть. «Надеюсь, он переворачивается в гробу оттого, что, несмотря на все его старания, мама и Розмари ни в чем теперь не нуждаются. В определенном смысле мне даже жаль, что он умер: ведь ему так хотелось умереть, он был рад смерти». А у Маккейга у него хватает милосердия встретиться с умирающим от туберкулёза отцом и предложить ему помощь.

С отношениями со Скарлетт — то же самое. В книге Ретт (а точнее, Митчелл руками Ретта) то и дело ставит ее на место или попросту в смешное положение. То у Скарлетт не находится аргументов в споре, кроме как «вы негодяй» да «вы не джентльмен» — лучший способ его развеселить. То она так теряется, что цепляется юбкой за гвозди или того хуже — за колесо, и «на мгновение глазам всех прохожих на площади Пяти Углов открылось зрелище нижних юбок и панталон».

Как писал один из биографов Вивьен Ли, «каждый его поединок со Скарлетт выявляет интеллектуальное и моральное превосходство героя». Митчелл, походу, считала, что Скарлетт надо воспитывать и воспитывать, и пара щелчков только пойдет на пользу ее самомнению. Но мы-то помним, что в начале книги Ретту 33, а ей 16. И против Скарлетт разница не только в возрасте, но и в жизненном опыте, закалке, образовании, в конце концов. Некрасивая ситуация — взрослый дядька, повидавший жизнь и понюхавший пороху, и вчерашняя школьница. Ну не знаю, может, на Юге тогда было так положено — формально достигла совершеннолетия, значит, взрослая. Но для «интеллектуальных и моральных поединков» Ретт мог бы и более достойного противника найти.

У Маккейга Скарлетт вполне способна на мудрость и гибкость, даже бывает «умна по-женски», как говорила бабуля Фонтейн. Став хозяйкой разоренной Тары после войны, она разруливает конфликты, затыкает ноющих и подбадривает слабых не кнутом, а скорее пряником, даже Эллин одобрила бы ее поведение.

Но с Реттом Скарлетт бывает конкретной злюкой. Здесь они играют на равных.

Когда он пытается уболтать ее на совместный побег, она вместо трепыханий и стыда уверенно бьёт по больному: «Только у нас, смертных, могут быть друзья, и большинство из нас зависит от мнения приличного общества. А некоторым из нас рады даже в родительском доме!»

В каноне Ретт привез Скарлетт в подарок жёлтую шёлковую шаль, контрабандой из Гаваны, а та взяла и сшила из нее кушак для Эшли. Маккейг обостряет этот эпизод до крайности. Шаль — знаковая для семьи Батлеров вещь, у нее длинная и несчастливая история. По плану Ретт собирался вручить ее Скарлетт типа как символ любви и признаться в этой самой любви. Но Скарлетт встретила его так, что у него не хватило духу, он отдал ей шаль как обычный рядовой сувенир. А потом — тадамм! — увидел ее на Эшли, перекроенную и перешитую, и опознал свой подарок. Вот так вот, серпом по яйцам. На словах Скарлетт может соврать (и то не всегда удачно), но в поступках честна и искренна. Любимого откомфортила, нелюбимого использовала и обесценила. Хотя, строго говоря, Ретт то же самое проделывает с нею и Красоткой. К любимой надо нестись по щелчку, заморочиться с кражей лошади и фургона для нее, вывезти из Атланты, которую штурмуют янки. А нелюбимая в той же самой Атланте обойдется советом: «Янки тебя не съедят. Просто не выпускай девушек на улицу пару деньков. А потом подними плату вдвое». Для Красотки и так сойдёт.

Тем не менее когда проносится слух, что Ретт погиб, «Скарлетт будто выстрелили в самое сердце».

После свадьбы у них продолжаются те же эмоциональные «американские горки». Медовый месяц получился по-настоящему флаффным, приятно посмотреть. «Для влюбленных остальной мир словно не существовал». «Столь прекрасны были эти двое, что даже неверные мужья вспомнили свои ранние чувства, а в памяти последних негодяев воскресла невинная первая любовь».

Но довольно быстро идиллия начинает трещать по швам. В каноне, имхо, Ретт приложил к этому руку гораздо больше, чем Скарлетт — сквозь его броню с колючками хрен пробьешься, даже если есть мотивация. А у Маккейга провокатором выступает Скарлетт. В ее поведении (опять повестка) отчётливо видны обиженно-феминистские ноты. «Сила Ретта претила Скарлетт. Ретт хочет низвести ее до такого состояния, когда она станет много меньше, чем сейчас: всего лишь преданной Женой, столь же добродетельной, сколько и глупой, — Скарлетт просто чувствовала это». «Наполовину скучающее, наполовину оскорбленное настроение». «Замужняя… Как же Скарлетт ненавидела это слово. «Замужняя» означает: не делай этого, не смей». «Между словами «замужняя» и «мать» Скарлетт ощущала себя мулом, волокущим бревна через непроходимый кустарник. Ретт любил детей, вот только менять пеленки он предоставлял Присси, а жене — нянчиться с ними и рожать в муках, поту и крови. Отчего же Ретту их не любить?» И канонные заморочки в виде Эшли и нежелания рожать пышно расцветают на этом фоне, как на куче удобрений.

Ретт отзывается об их отношениях гораздо мягче, с юмором: «Что задумал мой маленький коршун?» «Бонни, боюсь, твоя мама права, ты еще слишком мала для семьи твоих родителей. Даже не знаю, когда ты дорастешь достаточно. Не уверен, достаточно ли я сам дорос». Очень заметно, как часто Скарлетт вызывает у Ретта чувство беспомощности — что бы он ни предложил, ей ничего не нужно, что вот с ней такой делать? А Скарлетт нежна, как танк, и прямолинейна, как рельс. В конце концов они доходят до канонной ситуации, когда не могут находиться под одной крышей и не поссориться.

Интересно сказано про чувства Скарлетт к Эшли. «На самом деле она стремилась к той жизни, которой завидовала, но никогда не понимала ребенком. Дочь ирландского иммигранта, женившегося на леди, бедная завистливая девочка…» Несколько раз перечитав УВ и посмотрев фильм, только на этих строках я впервые задумалась — а так ли уж плохо Эшли и Скарлетт подходили друг другу, так ли уж глубока пропасть между ними? Сильная женщина имеет право на сложные изысканные игрушки, так или нет? Митчелл постоянно подчеркивала, что только с Реттом Скарлетт могла быть самой собой. А может, наоборот — он раскрыл в ней всё самое худшее, от чего в итоге сам же и пострадал? ИМХО, постоянные насмешки и ненадежность в делах (то дам кредит, то не дам) — не совсем то, что нужно женщине, пережившей войну, голод, тяжелый труд, отчаянно неуверенной в завтрашнем дне. Заявление Ретта, что после ночи любви он пошел к Красотке, а сравнение между женой и проституткой не в пользу жены — вообще днище, самое настоящее предательство, Эшли никогда бы до такого не опустился. Да, Скарлетт была бы главой семьи и принимала бы решения, и все бы у нее ходили по струнке. А Эшли бы ее комфортил, говорил бы, что она прекрасна и благородна, даже там, где благородством и не пахло) Скарлетт всю жизнь осуждали и сплетничали, ей бы очень пригодилось положительное внушение. Ей бы пришлось отказаться от совсем уж наглых мошенничеств, Эшли поддерживал бы ее репутацию, она не оказалась бы у разбитого корыта… (Это так, фантазии. Я помню, что когда Эшли стал свободен, было уже поздно что характер Скарлетт формировать, что репутацию спасать).

Но Митчелл — продукт своей среды. Кто содержит жену по-королевски — тот классный и крутой. А угрожает то побрить Скарлетт налысо, то выпороть кнутом — это милые шалости, Любит же. А мужчина, который ведёт себя как джентльмен, но мало зарабатывает, заслуживает разве что ярлыков «слабак» и «непрактичный». Пользователь Али Чигукова хорошо сказала про Эшли: «Меня все время в романе царапало то, что он все время be like «я не должен вам говорить, но скажу», «я не должен делать этого, но сделаю» — да блин! Ты или не должен/не делаешь по моральным соображениям, или отбрасываешь их и делаешь, но тогда уж не плачешь — как-то так. А у него все это уживается и соседствует. Несоответствие между декларируемым вслух и реальными поступками, вот что в Эшли меня смущает больше всего, а совсем не его мягкость и неприспособленность к жизни. Не всем быть воинами, это нормально. Хуже, что с самим собой у него ладу нет». А вот и сама Скарлетт думает о своих мужиках: «Из-за своего понятия о чести Эшли всегда предавал меня. А вот Ретт никогда меня не предавал… даже в ту ночь, когда пала Атланта и он оставил меня на дороге, он знал, что я — в безопасности, он знал, что я как-нибудь выкручусь». По мне, Ретт и Эшли одинаково ненадежны, Ретт даже хуже! Думает одно, говорит и делает другое. Убеждения и поведение меняет, как флюгер. Не мужик, а сплошное гадание на ромашке: любит-не любит-плюнет-поцелует-к сердцу прижмёт-к черту пошлет… Шулер — он и есть шулер. Как Митчелл писала об их свадебном путешествии — «за эти две недели… она узнала о нем все — кроме того, каков он был на самом деле». Ага, ага, постоянное враньё должно было стать лучшим фундаментом для построения отношений.

Что-то я снова отвлеклась от текста Маккейга. Второстепенные персы очень и очень доставляют. У него прекрасная Мелани -вдобавок ко всем канонным плюсам она ещё и проницательна. Она точно знает, что Скарлетт вышла замуж за Чарлза не по любви. (А брат-то у Мелани был любимый, они были очень близки. В несколько штрихов Маккейг создал образ замечательного парнишки, которого хочется узнать поближе). Позже Мелани не то что догадывается — четко видит, что Эшли и Скарлетт тянет друг к другу. Но от этого муж и подруга не перестают быть любимыми. Мелани уверенно гасит скандал и решительно разруливает ситуацию, вопрос, стоило ли оно того и чем для нее обернулось… ну, как умела, так и разрешила.

Ещё из второстепенных персонажей жаль Красотку с ее кособокой судьбой, любовью к Ретту, потугами на личностный рост и утонченность. Говорят, что мечты женщин древнейшей профессии о чистой жизни — стереотип, но Красотка реально милая. Ещё понравился Тэзвелл Уотлинг, ее внебрачный сын. Решительный и самостоятельный молодой человек, но с тараканами в голове.

Вообще здорово создана атмосфера Юга. Один из персонажей говорит приятелю-северянину: «Наслаждайся нашим фейерверком». А вот Ретт говорит о запахах болот в Южной Каролине: «Рогоз, мирт, морская астра, болотный газ, грязь…» Эфирные масла мирта довольно приятно пахнут. Болотный газ — продукт разложения, мало того что пахнет противно, ещё и токсичен в больших концентрациях. А морская астра — храбрый стойкий цветочек, который предпочитает жить в приливно-отливной зоне и цвести по уши в солёной воде. Так и в «Ретте Батлере» перемешаны прекрасное, мерзкое, странное, понятное и близкое. Честь стоит рядом с тупостью, а от великого до ужасного каких-то пара шагов. Читаешь и каждую главу меняешь мнение: «Они все с приветом! Они не могли по-другому поступить! Да как так можно! Хоть бы у них получилось!»

Самые тяжёлые эпизоды — про Ку-клукс-клан. Толпа белых, дожидающихся возможности линчевать друга Ретта — как зверье, почуявшее кровь. Благородства в них не больше, чем в стае волков, те тоже предпочитают нападать на заведомо слабых, да не в одиночку, а толпой. Читаешь и поневоле вспоминаешь Митчелл недобрым словом. Уж такую рабско-рабовладельческую идиллию описала, что аж зубы сводит. Преданные негры — члены семьи, никого никогда не пороли, и продавать-то своих негров неприлично, и ни один хозяин никогда, никогда не заглядывал под юбку ни одной черной служанке. А без хозяев негры пропадут как есть, будут болеть и деградировать. У Маккейга куда более здравый подход. «Будешь делать то, что все женщины в Чарльстоне. Принимать маленьких мулатов, которые похожи на своих отцов как две капли воды… и сохранять улыбку на лице, притворяясь, что на все воля Божья и все — абсолютно все — идет как надо». И ещё: «Если прежде, до войны, респектабельные джентльмены, добропорядочные граждане, сами и не «навещали» хижины рабов, чтобы насладиться негритяночкой, то знавали тех, кто не прочь был этим заняться. Теперь, униженные поражением и страшась будущего, эти люди не могли себе представить, чтобы чернокожим не хотелось сделать с белыми женщинами того же, что они проделывали с черными».

А есть конкретно смешные и флаффные моменты, самый прикольный — когда Скарлетт выслеживает Ретта на «балу квартеронок» (это тусовка, где белые джентльмены выбирали себе цветных содержанок).

Некоторые эпизоды Маккейг будто нарочно драматизировал, по-киношному. В смысле — в жизни, если бы герои подумали, они бы поступили умнее, расчетливей, с большей пользой. Но на экране нужен конфликт, накал страстей, плохие старательно злодействуют, хорошие добросовестно страдают. Возьмем, к примеру, ту встречу с отцом. Если Ретт ставил цель не мытьём, так катаньем втюхать семье материальную помощь — логичнее было бы подкатывать через мать. Женщины ведут хозяйство, ей было бы проще найти применение деньгам Ретта и придумать какое-нибудь складное враньё, откуда они взялись. Тем более что у Маккейга Батлер-старший уже был тяжело болен. Но нет, Маккейг сталкивает лбами старого деспота и любящего, но своенравного Ретта, результат закономерен.

Или ещё момент, когда Ретт так соскучился по Скарлетт, что ехал к ней на паровозе. А до этого поучаствовал в морском сражении. И прискакал к ней в соответствующем виде — одежда мало того что просолена насквозь, ещё и прокопченная. Скарлетт острит над ним и одновременно возмущается — как он посмел заявиться в гости в таком виде! И только в борделе Ретта принимают как родного: одна готовит ванну, вторая притащила старую попону, чтобы накрыть диван и усадить его, третья наливает шампанское, а уж спинку готовы тереть всем коллективом. Простое, бьющее на эмоции противопоставление: Скарлетт — черствая, проститутки — душевные. А что, Ретт сразу не мог сообразить, что не стоит идти к Скарлетт грязным? Что ему стоило сделать наоборот — сначала в публичный дом, пёрышки чистить, а потом перед Скарлетт эти перья распускать? Глядишь, и объяснение прошло бы легче! Ведь не дурак же, и в женщинах разбирался!

И что совсем уж вызывает у меня недоверие — как Красотка шаг за шагом вписывается в общество. Допустим, пустили ее на похороны Мелани (а там и Скарлетт была). Мелани не брезговала общаться с Красоткой при жизни, в память о покойной ей разрешили приехать, да и Эшли было не до таких мелочей… ну, с натяжкой ещё можно поверить. Но что Ретт допустил общение Бонни с Красоткой — не верю. И хоронят ее всей Атлантой, благочестивые старые перечницы — в первых рядах, репортёр кропает в ее честь жалостливый некролог… Красотка, конечно, была полезным членом общества, но все же!

При первом прочтении «Ретта Батлера» мне совсем не зашёл счастливый конец. Слишком впечатлилась выгоранием Ретта после смерти Бонни и думала, что после этого брак уже не склеить обратно. Счастливый конец казался мне небрежно пришитой заплатой из совсем другой ткани. С чем бы это сравнить… Если вы едите мясной пирог, лёгкий привкус сладости в начинке от жареного лука или в тесте уместен. Но если вы намажете этот пирог вареньем, получится гадость.

Но потом я обзавелась жизненным опытом и передумала. А почему бы Батлерам в этой АУ не простить друг друга? Тем более что часть канонных мерзостей Маккейг обошел стороной, типа, их здесь и не было.

Вывод: перед нами вполне достойный лыр, во многом даже разумнее канона. Митчелл только вскользь касается темных сторон жизни и большая мастерица лакировать реальность. Юг и южане Маккейга зашли мне гораздо больше, а вам?