Тш-ш... Танцуй (джен)

Тш-ш…

Отлетает с мёртвым шипением ещё одно светлое воспоминание. Первый полёт на метле канул в алчной глотке очередного дементора.

“Гарри! Ты волшебник!”

Космос по ту сторону плаща. Только без звёзд — чёрный и безжизненный.

“Твой отец был лучшим ловцом Гриффиндора, Гарри!”

Крылатая тень задевает лицо разлохмаченным рукавом.

“Твои родители любили тебя, Гарри”.

Голубоватые, бледно-жёлтые светлячки счастливых моментов вытекают из глаз, изо рта, высосанные жадными ртами.

“Гарри, я как твой крёстный был бы очень рад, если бы ты решил пожить у меня… Но я пойму, если ты захочешь остаться у тёти и дяди…”

Гарри может лишь скосить глаза на лежащего навзничь Сириуса — над его лицом уже завис огонёк души, почти не колеблемый дыханием.

“Гарри, твои друзья сидели у твоей постели, пока ты не очнулся”.

Нет!

Гарри стонет, выгибаясь вслед за почти потерянным воспоминанием. У него есть друзья! Друзья… Как же их зовут?..

Он пытается вдохнуть — ни вкуса, ни запаха. Сухой, пресный воздух, царапающий при каждом сиплом вдохе. И холодный — леденит горло, лёгкие, сердце, душу. Перед глазами туман, хотя очки на месте. Ничего, кроме холода и чёрно-серой мути.

— Экспекто… — только и могут выговорить заиндевевшие губы, когда дементоры почему-то расступаются. Но нет больше сил и света в душе на Патронуса. Нет ни единого светлого воспоминания. Даже если все они сейчас улетят восвояси, он просто упадёт на мёрзлую траву и заснёт, возможно, навсегда. Рядом с Сириусом — единственное имя, которое он может сейчас вспомнить, все остальные эфемерно размыты.

Он видит заледеневшую гладь озера, а по ней, почти не касаясь, будто плывя, приближается ещё один дементор. Странный дементор — ниже ростом, хрупкий, и плащ не развевается бесформенным балахоном, а перетянут на узкой талии верёвкой. С отстранённым удивлением Гарри думает, что сложением тварь похожа на кого-то с пятном рыжих волос в почти стёртом воспоминании. Кого-то, чью руку он судорожно сжимал, другой держась за лапу нечеловечески прекрасной птицы в облаке размытого сияния... Но не может быть дементора-девочки!

И, словно в шутя с ним, играя, существо припадает на одну ногу. А потом раскрывается, вскидывая руки, летит над стеклистым льдом, выгибаясь с изяществом кошки. И он, слегка очнувшись от изумления, понимает, что это танец. Дементор танцует? И весьма некстати, но зато очень ясно всплывает перед глазами ухмылка под копной блондинистых волос и полный сарказма голос: “Учишься балету, Поттер?” Лучше бы дементоры высосали это воспоминание… Но кто под плащом? Или это шутка? Тогда, на поле для квиддича, он тоже испугался. Только вряд ли настоящие — нет сомнений! — дементоры бы расступились перед существом из плоти и крови. Их не обмануть чёрной одёжкой и низко надвинутым капюшоном.

А девушка-дементор грациозно приземляется в трёх шагах от него. И вокруг неё сгущаются белые, золотистые, голубоватые огоньки воспоминаний, словно отрыгнутых обычными дементорами. Она вся окутана светлячками, и это самое волшебное, что он когда-либо видел: чистая тьма и чистый свет на кончиках её пальцев. Неотрывно он смотрит во мрак её лица, в мучительном любопытстве стараясь разглядеть запретное. Даже силы понемногу возвращаются, но нет и мысли пальнуть в неё Патронусом.

— Ты прав, Гарри Поттер, я не совсем человек, — струится, шелестя и переливаясь, её голос. — Но ты и не прав. Я не дементор.

Умение её читать мысли кажется закономерным и единственно возможным.

“Кто ты?” — думает он, даже не пытаясь разлепить спёкшиеся губы.

— Я хорошо знала Игнотуса, потомок Певерелла, — мягко уходит от ответа она. Ему это имя совершенно ни о чём не говорит. — Ты узнаешь… В своё время.

Она считает, он доживёт до рассвета? Это… воодушевляет. Но на Патронуса не хватит.

— Дементоры не тронут тебя, если я им велю, — ветром звучит её голос.

Не тронут? Не так уж важно, кто она, пусть сама смерть… Гораздо важнее другое!

— Сириус! — хрипло восклицает Гарри. — Дай и ему уйти?.. — Просьба срывается жалким вопросом вместе с голосом.

Она шелестяще смеётся.

— Ты так предан тому, кого ещё совсем недавно считал врагом, предателем и убийцей?

— Я не знал всей правды! — горячится Гарри.

— А теперь ты можешь сказать с уверенностью: я, Гарри Поттер, знаю истину? — забавляется она и совершает молниеносный поворот вокруг своей оси. Светлячки — как сверкающие обручи вокруг её тела. — Сколько раз ещё твоя истина сменит чёрное на белое, а явных недоброжелателей на тайных защитников? После стольких лет — всегда?

Всё это слишком сложно. Да и не самое важное, главное сейчас — вытащить Сириуса. Гарри открывает рот, чтобы спорить, но холодный воздух внезапно забивает глотку кашлем.

— Ты неосмотрителен, потомок Певерелла, — вкрадчиво произносит она, протянув к нему руку. На какой-то абсурдный миг Гарри чудится, что она хочет похлопать его по спине. — И неправильно используешь доставшийся тебе дар.

— Но Сириус… — Она, кажется, упряма, но и он упрям. Краем глаза он ловит колышущиеся тени безмолвных дементоров.

— Сириуса я заберу скоро, но сейчас его сможешь забрать ты. — Почему-то она указывает не на Гарри, а себе за спину, на другой берег озера. — И довольно об этом, иначе наш танец получится слишком коротким. А когда явится олень, наше общение уже не будет столь безобидным. И либо уйдёшь за арку ты, либо я.

И, к изумлению Гарри, она легко тянет его за руку с земли. Страшно это касание, но её пальцы — не тлеющие отростки дементоров. Горячая и сухая правая рука и обжигающе холодная левая ложатся в ладони, и это как контрастный душ. Она увлекает его в танец. Он думает, что будет скользить по замёрзшему озеру, как гиппогриф на льду, да и не танцевал никогда в жизни. Но мягко, ловко она направляет его движения, и рука уже естественно лежит на её талии, когда они несутся в полувальсе-полускольжении по зеркальной глади в сиянии светлячков. И звучит в голове незримая и неземная музыка…

— Нечасто удаётся танцевать с жизнью, — вроде бы вздыхает она. Ему на миг кажется, что в ней есть что-то человеческое. Кажется, он даже знает её, всегда знал… И хочется уже протянуть руку и скинуть капюшон…

Но она шелестит ему прямо в лицо:

— Ты ещё не готов, Певерелл.

— Но почему…

— Тш-ш… Хроноворот докручивает последние минуты. — Снова она оглядывается на противоположный берег, где Гарри замечает какое-то движение. — Жаль, что только три оборота… Знай, я не возьму тебя сейчас, твой путь ещё не закончен, ты должен наказать его за кощунство.

— Кого?

— Тома Реддла. — Теперь её голос щёлкает, как хлыст. — Который нарушил основной закон смерти и надругался над жизнью. Ты должен поквитаться с ним, ведь даже для меня он теперь недосягаем.

— Волдеморт?..

— Тш-ш, тш-ш! — Она прижимает горячий палец к его губам. — Когда-то и ты пострадаешь из-за этого имени, но я не вправе предупреждать. Впрочем, ты забудешь всё, что здесь было, когда время вернётся в колею. Останется лишь идущее изнутри намерение. Уничтожь крестражи, восстанови порядок!

Гарри мало что понимает, но он заворожён ею, и единственное желание — увидеть её лицо. Он осознаёт вдруг, что она ниже его ростом, это потустороннее существо.

— Я всегда являюсь к людям в том же возрасте, что и они сами, но другого пола, — отвечает на мысль она. — Но тебе рано меня познавать.

И внезапно он понимает! Она сама…

— Смерть! — Он с ужасом вглядывается во тьму капюшона.

— Да, я уже касалась тебя крылами, — сверкает светлячками она. — Обняла и улетела.

— Мои родители у тебя?! — спешит Гарри. — Образы в зеркале Иеналеж болезненно всплывают в памяти. — Можно их увидеть?

— Тш-ш, — ложится холодный палец на губы. — Они уже сели в свой поезд, а здесь остались лишь воспоминания. Но даже воспоминания — твоя опора. А нам пора прощаться на твою жизнь.

Дементоры, о которых Гарри уже успел позабыть, потихоньку отмирают, сгущаются, сужают кольцо вокруг того места, где лежит без сознания Сириус и лежал сам Гарри. Струится её голос:

— И пока есть ещё несколько дыханий, давай сделаем круг. Потренируйся перед следующим годом! — В её голосе-шелесте будто слышится озорство, когда она снова увлекает его в кружащий голову танец-полёт.

— Но почему ты, Смерть, танцуешь? — успевает выдохнуть он.

— Тш-ш! — Он даже чувствует её аромат, зимний, свежий, как на высоте, когда почти не хватает воздуха. — Всё ваше существование — это танец между Жизнью и Смертью. Вопрос только в том, кто ведёт.

И он чувствует, что она расслабилась в его руках. На миг он теряется… Пульсируют жаром и холодом её пальцы, странно лишая равновесия. Он понимает, что она даёт ему вести себя, глубоко втягивает воздух и теперь уже сам устремляет их в полёт-скольжение, и звучит музыка, никогда и никем не слышанная, и проносятся перед глазами светящиеся мгновения…

Он не понимает, в какой момент всё закончилось. Она стоит в нескольких шагах, а он распластался на земле рядом с безжизненным телом Сириуса, над губами которого едва теплится светлячок его души. Дементоры обступают их.

— Твоих друзей зовут Рон и Гермиона, — раздаётся ласковый шёпот Смерти. — Помни об этом, чтобы продержаться, пока не явится тот… — Лёгкий взмах рукава в сторону.

— Рон и Гермиона… — эхом повторяет Гарри. — Подожди! Увижу ли я тебя ещё когда-нибудь?

Несётся над ледяным озером её шуршащий смех.

— Не спеши!

Она отдаляется. Но приближаются дементоры, и Гарри, собрав в сердце всё тепло от родных имён, сипит:

— Экспекто Патронум…

И вторит ему сильный голос с той стороны озера:

— Экспекто Патронум!

И в тот же миг белый луч конусом накрывает дементоров, а она — в эпицентре. Ещё секунду её тонкая фигурка — словно вертикальный зрачок в огромном ослепляющем глазе… Но гаснет свет, и остаются только мерцающие огоньки воспоминаний, которые, подлетев, тают у Гарри на волосах. Он видит светящегося оленя, горделиво шагающего на дементоров. Это его отец?! Но она сказала…

Темнеет в глазах от истощения. И Гарри, перед тем как потерять сознание, шепчет, чтобы не забыть, и зная, что всё равно забудет: “Крестражи, Певерелл, дар Смерти…” Танец. И её последние, едва различимые слова: “Я буду ждать тебя, Гарри Певерелл... Когда поседеют и умрут рыжий, рыжая и каштановая, ты передашь мой плащ старшему сыну, тоже уже седому, и снова встретишь меня. Я уже буду старушкой, и мы тихо сядем в наш поезд. Мне всегда столько же лет, сколько тебе”.