Реверс (джен)

— Ну и зачем ты это домой притащил?

Прямо перед её суровым взором на столе, поблескивая в лучах хмурого зимнего солнца, лежал он. Реверс. Мой новогодний подарок. Самому себе. На первый взгляд похожий на простой бегунок от молнии. Или часть застёжки. И только если ты знаешь, зачем он....

Мама тяжело вздохнула. Устало оперлась на дверь. Я знаю: она заглянула ко мне в комнату «на минуточку». Я знаю: она волнуется.

— Вечно тащишь всякую дрянь.

Потом посмотрела внимательней поверх очков.

— Что это хоть такое?

— Реверс, — ответил я. Так-то он, конечно, был «REVERSO», и с английского это слово никак не переводилось, но мне нравилось называть его именно так.

Это слово вновь вывело маму из себя. Она обвела комнату глазами, скривилась.

— Как бомж какой-то живёшь. Ни телевизора нет, ни обои новые не поклеишь. Совсем на себя рукой махнул. И домой тащишь всякое. Ненужное и неподходящее. Лучше бы ты работу искал.

Прикрыла дверь и ушла. Эта песня про работу! Я слышу её очень давно. Наверное, с тех пор как окончил школу. В институте у меня не заладилось почти сразу. Оказалось, что, чтобы начать заниматься интересным делом, надо преодолеть пару пустынь отчаянной скуки. Я не смог. Училище тоже по душе не подбиралось. Я и подумал: к чему тратить лучшие годы на всякую ерунду? И оставил себе лишь хобби. Мама, конечно, уже тогда вздыхала. Возводила глаза к небу. Призывала к совести, общественному мнению и божьему суду. Вспоминала детей знакомых и далёких родственников. Один раз в сердцах даже назвала меня дармоедом.

Я не стал ей говорить, что моё хобби оплачивает нам коммунальные услуги на год вперёд. И позволяет создать небольшой фонд на случай болезни или внезапной тоски. А ем я и так немного. Я вообще с мамой не спорил. И не сердился на неё. Но делал всегда по-своему. Не из вредности, как считала она. Просто потому, что по-другому у меня не получалось никогда.

Конечно, я понимал, что смущало мою маму. Ей хотелось бы, чтобы я каждое утро надевал костюм, галстук — да хоть какую-нибудь форму! — и отправлялся в дружный коллектив. По выходным была бы рыбалка или посиделки с коллегами. Милые друзья, красивые девушки. Походы в кино и боулинг.

Вместо всего этого я работал два-три месяца в году, а остальное время спал до обеда, лежал в своей комнате, а иногда, не в принятое обществом время, а когда вздумается, отправлялся на долгие прогулки. А ещё было лето. Когда я брал своё снаряжение и отправлялся в горы. Мама бы приняла и это. Но я и тут не соответствовал норме. Я любил ходить в горы один. Восхождение подобно первому эротическому опыту. Лучше находиться с предметом своей страсти один на один, без свидетелей. Каждое восхождение незабываемо и кружит голову как в первый раз.

Да, три, иногда четыре месяца приходилось отдавать обществу. Но и тогда я мог оттачивать навыки, тестировать технические свойства оснащения. Помню, работодатель обычно скептически зависал, когда я заявлял, что привык работать на своём.

На самом деле, даже из шкурного интереса: так было намного безопаснее. Даже если заказчик попадался не жмот, и оборудование было надёжным, всегда мог вмешаться простой человеческий фактор. Никто не застрахован от ошибки новичка.

Холодный равнодушный серый бетон зданий. Офисы. Госучреждения. Промышленный альпинизм — кажется, так называлась в миру моя профессия. Работа в меру опасная. Довольно тяжёлая. И хорошо оплачиваемая. Чистка фасадов. Развешивание баннеров. Мытьё хвастливых видовых окон от потолка до пола. Всё это было делом моих рук. Иногда, как будто случайно, с высоты удавалось увидеть стайку птиц. Они рассеянно носились по городу, не понимая, как выбраться из этих каменных джунглей. Если бы я мог, я обязательно подсказал бы им дорогу. С людьми же я разговаривать не любил. Я и тут работал в одиночку.

Когда я вылез на кухню, мама, наливая мне в тарелку прозрачный куриный суп, всё ещё смотрела крайне неодобрительно.

— И что, сколько ты опять ухнул на эту фигню? Ты же даже не работаешь сейчас.

Ну да. Не работаю. Зимние месяцы не самые доходные. Встречается, конечно, пара шальных заказов. Но всё ж гирлянды в городе обычно вешают коммунальщики. Для этого редко приглашают альпинистов.

И всё-таки. Было однажды. В конце декабря со мной связался странный тип. Директор какой-то крупной компании. Или банка. Не суть. Я никогда особо не интересуюсь занятиями моих заказчиков. Может, поэтому мои клиенты меня и любят. Мне важны задача, оплата и вибрирующий воздух под ногами, когда, подвиснув между небом и землёй, опять остро чувствуешь, как малы твоя жизнь, человеческие сооружения, идеи, устремления и как огромен и могуч мир, что вокруг тебя.

Так вот. Тот тип хотел, чтобы я на его даче тридцатого декабря украсил ели вокруг особняка. Высота у них была под двадцать метров. А может и выше. Это был по-настоящему дикий, не тронутый человеком лес. На машине к той стороне, где ели, было не проехать. Да он и не хотел, чтобы портили свежевыпавший снег. В этом я его понимал. Чем меньше следов оставляет человек — тем прекраснее мир. Мне надо было забраться на самый верх и развесить украшения. У мужика определённо был вкус. Не пустые обывательские гирлянды — большие сиреневатые шары из толстого стекла. С наступлением темноты в них срабатывали какие-то датчики, и сами собой зажигались золотистые искусственные свечи. К утру они гасли. У меня был полный мешок этих шаров, и я чувствовал себя сумасшедшим Дедом Морозом, который разучился летать, но почему-то решил во что бы то ни стало украсить все ели в глухом лесу.

Я начал работать ещё при свете. Но зимой темнеет рано. А от налобного фонарика свет не шибко отчётливый. Помню, я тогда подумал, что в темноте непременно сверну себе шею, мой окоченевший труп заметёт снегом, и обнаружат меня лишь весной. Маму было жалко. Тишина ночи была пронзительной. Чёрное небо протягивало свои руки и, кажется, даже легонько дуло на лоб. Небо всегда дружелюбно. Особенно к тем, кто рискнул забраться высоко. Бескрайний, чёрный, заваленный снегом лес выглядел торжественно. Наверное, наполняясь подобным торжеством, люди и сочиняют оратории и оды. «На самом деле, неплохое место, чтобы умереть», — подумал я. И тут эти шары засветились. Все разом. На ели стало светло, как в солнечный день. Потому что свет от этих штук был тёплым и мягким. И я доставал из мешка льющие тепло горделивые, словно улыбающиеся шары, и укреплял их на ветках. Было во всём этом что-то такое, что мне потом даже неловко было брать деньги за работу. Чистый новогодний подарок: только я и ночь, высота, ветер под ногами, притихший, мягкий от снега лес и золотистые тёплые огоньки в руках.

От оплаты я, конечно, не отказался. Мама тогда обрадовалась и вдохновилась. Она решила, что я взялся за ум, начал зарабатывать и хочу наконец-то построить стабильную и достойную жизнь. Хм. Как бы не так.

Та работа была случайной — волшебство только таким ведь и бывает. В прозе жизни, к сожалению, зимние месяцы оказывались почти всегда пустыми для работ альпиниста в городе. Мыть, чистить, заклеивать — это скорее нужно весной. Или осенью. Я и так пропускал иногда начало сентября — довольно хлебное время, когда крупная рыбка заказов сама идёт к тебе в сети. И уж точно никак не мог отдать лето. Лето — это время гор. Июль-август — лучше всего для восхождения. На любые горы. Непередаваемая гулкая утренняя прохлада. Маленький, беззащитный мир, лежащий у ног. Особенная звонкая тишина высоких камней. Оглушительное пение птиц сразу после восхода солнца. Нет, летом я не мог ползать по пустоглазым безмолвным уродливым коробкам человеческих домов. Меня ждали горы.

Сейчас же была зима. И я подолгу лежал у себя в комнате, слушая относительную тишину города. То машина просигналит, то сирена завоет, кто-то уронит тяжёлый предмет, где-то разобьётся стакан. Кто-то закричит в раздражении. Кто-то засмеётся. Во всём этом было удивительное равнодушие. Все эти звуки вроде рассказывали о чём-то, но на самом деле, никак не связанные между собой, были лишены смысла и уж точно не соотносились с миром. Каждый сам о себе и сам за себя. Пустая какофония. Рассеянная, праздная и бездушная. Как отличалось это звуковое полотно от точной симфонии живого леса, эха в ущельях, звона просыпающихся скал!

Зимой мама всегда сердилась. Особенно в декабре, когда всё ближе подходил очередной Новый год. Словно она никак не могла смириться, словно всё ещё ожидала, что однажды я приду к ней в костюме. И, разжав ладонь, покажу ей блестящие ключи от новенького автомобиля. Эта неискоренимая детская надежда даже умиляла меня. Мама была как упрямый ребенок, никак не желавший верить, что Санта-Клауса не существует. Мне так хотелось обнять её и пожалеть. За то, что достался такой непутёвый сын. За то, что мой отец ушёл в неизвестном направлении ещё до того, как я появился на свет. За то, что у нас практически не осталось близких родственников. За то, что я ничего не могу поделать с упругой, пульсирующей под рукой натянутой верёвкой, которая манит, держит не хуже самого мощного магнита. И тащит в горы, как наркотик.

— Ты реально наркоман, — как-то прозрела мама. — И тянет тебя, и тянет в эти чёртовы скалы!

К сожалению, не было лекарств или клиник от этой болезни. Я знал, что мама говорит так не из злости. Она волновалась за меня. Искренне горевала, что я никак не могу быть как нормальные люди. И считала, что я отправил свою жизнь под откос, потакая мелким страстишкам и дурацкому хобби. Может, так оно и было, но я не мог ничего изменить.

Мама дулась на меня и в Новый год. И уходила встречать волшебную ночь к подругам детства, оставляя меня одного в тёмной и пустой квартире. Она считала, что так наказывает меня, и сама горевала от суровости этого испытания. А я любил это тихое одиночество. Огромную чёрную ночь, раскинувшуюся за окном, прижавшуюся толстым носом прямо к стеклу, дышащую морозным золотистым дыханием на стекло фонарей. Город расцветал фейерверками в жалкой попытке приблизиться к красоте восходящего солнца над молчаливым величием гор.

Я любил долго сидеть у окна. Иногда я наблюдал за салютами, иногда лишь машинально следил за полётом огненных искр, перед глазами же стояли горы. Синие, красные, тёмно-каштановые. Почти чёрные от дождя или утреннего тумана. Острые, неприступные, таящие ухмылку в узких складках и расщелинах. Вот и сегодня я сидел в раздумьях.

Из тихого созерцания бытия меня вырвал стук в дверь. Потом чей-то осторожный звонок. Трель становилась всё настойчивее. А потом ей стали вторить чьи-то методичные удары в дверь. Кого же это принесло в новогоднюю ночь?

Я вздохнул. Пришлось идти открывать. На пороге стояла тоненькая девушка. Блондинка с озорными зелёными глазами. Рядом с ней возвышался рыжий великан с тысячью веснушек, умещавшихся на его носу каким-то чудом. На самом деле, надо будет потом внимательно осмотреть пол: он непременно должен был потерять пару из них. Особенно когда начал энергично мотать головой.

— Нам нужна ваша помощь, — обезоруживающе сказала девушка.

— Мы слышали, что вы альпинист. И у вас должны быть такие штуки... — Парень сделал неопределённое движение руками.

— Такие, чтоб по ним можно было спуститься по отвесной стене, — пришла на выручку девушка. И добавила с обескураживающей наивностью:

— Мы их скоро вернём.

— А зачем вам? — устало спросил я, размышляя, сколько же надо было выпить, чтобы решиться на такое рискованное мероприятие.

— Там кот застрял, — сказала девушка упавшим голосом.

— Часа два уже кричит, — продолжил её друг.

— И последние минут десять он хрипит. Я боюсь, что будет уже поздно, — мрачно заключила девушка. И тихо швыркнула носом.

— Мы звонили уже и в аварийную службу, и пожарникам. И даже специалистам по вскрытию дверей. Никто не хочет приехать сегодня: Новый год. А там всего лишь кот, — принялся сбивчиво объяснять смутившийся парень.

— Ага, — задумчиво сказал я.

— Мы вам заплатим, — продолжила девушка, неверно истолковав моё молчание.

— Так у вас есть эта штука? — сердито спросил начавший терять терпение парень.

Ну да. Там же кот. Висит уже часа два, застряв в полуоткрытом окне. И последние минут десять хрипит.

Стряхивая с себя оцепенение, я быстро ответил:

— Есть. — Вот сейчас-то я реверс свой и проверю. — Только я вам не дам.

На мгновение я представил себе вой сирен и распростёртое тело на тротуаре. Всё же у нас был двенадцатый этаж.

— Нет, не дам, — повторил я и, не давая им взорваться возмущением, добавил:

— Я сам лучше залезу. Куда нужно-то?

— Вот это да! — воскликнула девушка, и глаза её расширились от восторга. — Спасибо вам огромное

— Не за что ещё, — бросил я.

Я нырнул к себе в комнату за амуницией. Хорошо, что барахла у меня там немного. Ни обоев, ни телевизора. Зато всё под рукой. Страховочный пояс нежно обнял за талию, привычно звякнули застежки. Моток верёвок сам прыгнул в руку. Мы готовы.

Через минуту я присоединился к этой парочке. Оказывается, они жили через дверь от нас. Вот почему мне всё время казалось, что я где-то их уже видел. Зайдя к ним в квартиру, я действительно услышал слабое сипение. Просто удивительно, как они расслышали его за всей этой праздничной канонадой.

Да, подоконник не лучшая страховка. Придётся крепить прямо в стену. Я старался не вслушиваться в то, что говорила девушка. И не отмечать про себя, как тише и тише становятся стенания живого существа где-то внизу. Привычно оттолкнулся ногами и спрыгнул в пустоту. Лететь до окна одиннадцатого этажа было недолго. Привычно закрепив ноги на подоконнике, стараясь распределять вес по большей поверхности — ещё не хватало сейчас сорваться, — я протянул руку к несчастному зверю.

Он был толст. Или просто распух оттого, что оказался надолго зажат в беспощадной раме окна. У него были круглые уши. И цвет при неровном свете соседних окон и разноцветных салютов казался совершенно персиковым. Он так сильно за это время просел в узкую щель, что вытащить его оказалось практически неразрешимой задачей. А потом я понял, что это был ещё не конец испытаний. Самой тяжёлой задачей оказалось не уронить полуживую, но довольно массивную тушку при подъёме наверх. Крепление было не очень надёжно. Новички не смогут вытащить правильно, повредят оборудование. А то и, чего доброго, упадут сами, запутавшись в верёвках. Молодые и наивные, они особенно нелепо будут смотреться на обледеневшем асфальте. Так что забираться мне пришлось практически самому. С полумёртвой тушкой под мышкой.

К пострадавшему, беспомощно лежавшему на диване, удалось вызвать ветеринара. Знакомая знакомых, случайно гостившая в доме неподалёку. Хрупкая, удивительно кудрявая и улыбчивая девушка. Она долго ощупывала кота, заглядывала ему в глаза, хватала за лапы. Пальцы у неё были тонкие и живые, как весенний ручей, бегущий по скале.

— Жить будет, — вынесла она вердикт, сдувая золотистую кудрявую прядь со лба. — Но я не знаю, сможет ли он ходить. Если к утру не начнёт двигать задними лапами — значит, повреждён позвоночник. Тогда кот останется инвалидом.

— Ох! — Зеленоглазая соседка потемнела лицом.

— Сейчас ему нужно тепло, покой и легкий массаж конечностей, — решительно пресекая слёзы и стенания, провозгласила ветеринарша.

Судя по всему, она всякого успела повидать на своей работе и предпочитала делать, а не причитать.

У этих двоих был пёс. Так что кота пришлось взять себе. Скачущая повсюду, оглушительно гавкающая и истекающая слюной зверюга не способствует ни покою, ни скорейшему выздоровлению.

Ночь прошла спокойно. Кот спал у меня под боком, укрытый парой тёплых одеял и моей рукой. Массаж делать ему я не рискнул. Мягкая пушистая шерсть невесомо щекотала кожу. При ярком электрическом свете цвет её не изменился. Тёплый персиковый.

Утром я пошёл за хлебом. Кот ещё спал. А мне зверски захотелось есть. Наверное, пока его не забрала хозяйка, надо и ему что-нибудь купить.

Что едят коты? Не пытаясь вспомнить и боясь ошибиться, я решил спросить в магазине. Но до этого попробовать вернуть страдальца в его дом.

На мой звонок в квартиру снизу сперва никто не отвечал. Потом я услышал шаги. Дверь приоткрыли. В узкую щель, увеличить которую не позволяла цепочка, выглянуло помятое, с остатками макияжа лицо.

— Чего вам? — сердито спросило лицо.

— Вы записку получили? — Я решил не терять времени зря.

— А, — как-то странно протянуло лицо. — Вы про кота? Не нужен мне этот засранец. Всю прихожую уже уссал. И волосы от него повсюду. Можете забрать себе.

— Но... — попытался было я отстоять интересы персикового животного.

— Не хотите — просто выкиньте его на улицу, — отрезала обладательница блёклого лица и с грохотом захлопнула дверь у меня перед носом.

«Кажется, мне всё же придётся подробно выяснить, чем кормят котов», — подумал я и, почему-то приободрившись, отправился в магазин. Спросить совета там было не у кого, одинокие и какие-то на редкость хмурые продавщицы сидели за кассами, одним видом сообщая: «Только подойди — немедля убью». Так что я выбирал сам. Исходя из своих скудных представлений о мире животных.

К тунцу кот отнёсся благосклонно. Когда я пришёл, он уже сидел на столе, нежась в лучах скупого зимнего солнца. Из чего я сделал вывод, что инвалидом он становится пока не собирается.

Дверь тихо приоткрылась, и в комнату заглянула мама:

— Ну и зачем ты это домой притащил?

Прямо перед её суровым взором на столе, поблескивая в лучах хмурого зимнего солнца, лежал он. Отогревшийся, немного наглый совершенно персиковый кот.

Мама помолчала. Потом посмотрела внимательней поверх очков. Сменив гнев на милость, тихо спросила:

— Что это хоть такое?

— Кот, — ответил я. — У соседей ночью из окна достал.

Мама лишь возвела очи к небу и поинтересовалась:

— Как зовут?

— Реверс, — ответил я.

Мама только тихо плюнула в сердцах:

— Хоть что-то у тебя может быть как у людей?

Безнадёжно покачала головой и ушла, плотно прикрыв дверь.

Кот посмотрел на меня янтарными хитрыми глазами и величественно принялся вылизывать высоко поднятую заднюю ногу. Пальцы на ней он смешно растопырил, как женщина, делающая себе маникюр.

Кажется, год собирался выдаться интересным.