Совершенное несовершенство (гет)

— Дарла! Открой, умоляю… Я ведь знаю, что ты дома!

Голос звучит почти у самой притолоки, и, если я сейчас открою дверь, его силуэт полностью заслонит проем. Ему достаточного легкого пинка, чтобы устранить разделяющую нас преграду, но он стучит так мягко и деликатно, и просит так трогательно, будто он все еще тот Робби, которого я знала двадцать лет назад.

Вот уже три месяца я прячусь от него за этой хлипкой дверью. Я не очень понимаю, почему он возвращается снова и снова, в то время как мне кажется, что я предельно ясно обозначила свою позицию.

— Дарла, я не уйду, пока ты не поговоришь со мной! Я останусь здесь, под твоей дверью, и буду ждать хоть еще двадцать лет!..

Его непрошибаемой упертости позавидовал бы и носорог.

Неужели у него нет более достойного объекта для столь настойчивого преследования? Неужели только потому, что я вовремя опомнилась и не допустила, чтобы все зашло слишком далеко, он теперь никак не оставит меня в покое?.. Что-что он там говорит?..

— ...люблю тебя всю свою жизнь! — Голос Робби звучит глухо, словно он пытается просочиться сквозь щель между дверью и косяком. — Ты всегда была требовательна ко мне, и я не возражал. Но ты ставила для меня посильные задачи, по крайней мере, я понимал, чего ты от меня хочешь. Теперь же я не понимаю ничего... Мы изменились, я знаю, но... Я двадцать лет делал все, чтобы стать лучше — для тебя, только для тебя! Я закончил университет! Я понял, почему ты так сердилась на меня иногда... Я научился драться, меня никто не победит! Теперь тебе не придется стыдиться меня! Дай мне шанс!..

— Что это вы тут шумите, молодой человек? — вдруг раздался строгий голос миссис Баркли из дома напротив.

Это уж слишком. Теперь вся улица будет судачить о непонятных мужчинах, осаждающих мой дом.

— Дьявол тебя раздери, Робби Стоун!!! — Я не хотела кричать, но ярость и смущение образовали кипучую смесь, которую я не в силах была укротить. — Ну почему ты такой настырный?! — Зря я это сказала... В той, прошлой жизни, эту фразу в его адрес я произносила чаще, чем "привет". Перепугавшись, что Робби может воспринять ее, как некий знак капитуляции, я совсем потеряла голову. — Оставь меня!.. — почти в истерике взвизгнула я. — Уходи! Я не хочу быть с тобой, слышишь?!.

Эта очевидная ложь словно отшвырнула его от двери, но он тут же вернулся и, похоже, навалился на нее всем весом.

— Пожалуйста... — взмолился он безжизненным шепотом под аккомпанемент испуганно скрипнувшей дверной коробки.

— Уходи, прошу, — почти так же тихо откликнулась я, привалившись к двери со своей стороны и почти чувствуя жар его большого тела.

На какое-то мгновение перед моим внутренним взором предстал прежний Робби: беспомощный, затравленный чудик с лишним весом, которого только что снова вываляли в грязи.

Но он был прав — мы оба изменились.

Я — девочка-вундеркинд, хоть и несуразная, непривлекательная, непонятно-отстраненная, но подававшая большие надежды, всегда стремившаяся быть не такой, как все, — умнее, успешнее, взрослее... и не оправдавшая ничьих ожиданий, в первую очередь — своих. Я не стала привлекательной женщиной или ценным сотрудником, не сделала решающих открытий.

А он… бывший толстяк-неудачник, вечно влипавший в истории, во многом такой же странный, как и я (но гораздо энергичнее), неожиданно превратившийся в самого прекрасного мужчину во Вселенной. Теперь у него потрясающая фигура, мощная харизма, эффектная профессия.

И мне просто не может быть места рядом с ним.

Я всегда была странной. В детстве я какое-то время огорчалась, что у меня совсем нет друзей — наверное, потому, что вроде бы у любого нормального человека должны быть друзья, а мне очень хотелось быть нормальной. Частью стаи, в которую меня никак не хотели принимать, поскольку я отличалась. В раннем детстве я больше тянулась к сказкам про единорогов и отцовским инструментам, чем к людям, в младшей школе — гораздо сильнее сверстников любила учиться и большую часть времени проводила в столярной мастерской при школе; еще чуть позже, после травмы, у меня начали косить глаза, что вовсе не добавило мне популярности. Я какое-то время переживала из-за этого, однако очень скоро поняла, что люди — в большинстве своем — слишком ненадежны, глупы и жестоки, чтобы тратить на них такой ценный ресурс, как время. Я начала заниматься синхронным плаванием и собирать коллекцию единорогов, что очень заполнило мой досуг, а еще осознала, что мир, который могут предложить мне книги, гораздо более занятен и красочен, и я могу посвятить ему минуты и часы, которые раньше тратила на то, чтобы наладить общение с окружающими.

Так что я оставила попытки всем понравиться и вместо этого углубилась в учебу. О, тут я была на высоте! Я с легкостью и гораздо быстрее сверстников преодолела программу начальной, а потом и средней школы и уже в тринадцать лет перевелась сразу в старшую.

И там познакомилась с Робби, который полностью изменил мою жизнь — хотя я осознала это гораздо позже.

На первый взгляд у нас было мало общего. Он был открытым, веселым, отзывчивым юношей, с немного неуклюжим чувством юмора и неуемной фантазией. Я — тихоня и заучка, проявляющая эмоции лишь на тренировках и соревнованиях по синхронному плаванию. Здесь и обнаружилась наша первая точка соприкосновения. Он танцевал как бог, его пластичность и грациозность были поистине запредельны, но лишь я одна могла их оценить. На публике он становился странно неуклюж и комичен, и все его попытки поучаствовать в школьных мероприятиях обычно заканчивались не слишком приятно. Однако он не сдавался, воспринимал неудачи со здоровым оптимизмом и постоянно говорил, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. Именно это вызвало во мне интерес к нему, очень скоро переросший в глубокое уважение.

Когда мы чуть лучше узнали друг друга, я осмелилась рассказать ему о своем увлечении — коллекционировании единорогов. Я собирала книги о них, игрушки, камушки и стеклышки, похожие на единорогов, различные предметы, хоть как-то связанные с ними... Все, кому я прежде пыталась рассказать об этих милых сказочных созданиях, поднимали меня на смех, а вот Робби внезапно проникся и сам стал приносить мне разные мелочи с единорогами. И этим окончательно покорил мое сердце.

Несмотря на то, что никто не горел желанием завести со мной дружбу, к моей увлеченности Робби Стоуном относились с недоумением. Мы были слишком разными: я была "примерной девочкой", почти всегда пребывала в сосредоточенном, вдумчивом состоянии, а он был шебутной, совсем не любил учиться, хотя умел удивить своим кругозором — беседы с ним всегда получались интересными, он много читал, мог поддержать разговор на самые разные темы, на всякий предмет имел свой, отличный от других взгляд… и этим страшно раздражал меня, ведь моя голова была так плотно набита различными «академическими» знаниями, что любое отклонение от общепринятых научных суждений казалось мне кощунством, а Робби то выдвигал самые фантастические теории по происхождению вселенной, то начинал сочинять совершенно дурацкие, бессмысленные стишки, то ставил безумные химические эксперименты...

Многие спрашивали меня: "Что ты в нем нашла? Он ведь мало, что жирный, еще и с прибабахом!"

Я всегда только пожимала плечами на это: отчасти потому, что считала это сугубо моим личным делом, а отчасти — потому что не знала до конца, как ответить на этот вопрос. Да, он не был стройным красавчиком вроде Трэвора, да, его способ взаимодействия с миром был очень уж странным. Но в то же время Робби был добрым и искренним, доверчивым и веселым; у него была удивительная улыбка, и он единственный разделял мое увлечение, которое всем вокруг казалось смешным; он умел зажечь меня своей неуемной энергией, но никогда не досаждал, если мне хотелось покоя.

Но главное — мне было очень хорошо и спокойно с ним. Я к тому времени уже прочла множество произведений, в которых главные герои — внешне непривлекательные, а порой и откровенно уродливые люди — таили в себе удивительно богатый духовный мир, поэтому я знала, что внешность бывает обманчива, и нужно смотреть в душу, чтобы увидеть истинную ценность человека. Душа Робби была прекрасна, и ни один красавец не мог для меня с ним сравниться.

Ради меня Робби умел смирить свой бурный характер, непрестанно требующий неких свершений, и мог просто молча сидеть рядом, когда мне хотелось побыть в тишине. Он был очень нежен и чуток, любил держать меня за руку и никогда не переступал границ приличия (хотя я порой досадовала на его пуританские взгляды). Максимум, который он позволял себе — целомудренные поцелуи в щеку или в лоб и бережные объятия, которые он дарил очень щедро. В такие минуты он становился серьезен, собран, торжественно-величественен, а я наконец могла почувствовать себя маленькой, несмышленой девочкой, которой не нужно притворяться и доказывать свою самостоятельность и значительность. Я была в безопасности. Пряча лицо на его широкой, мягкой груди, я знала, что никто не причинит мне вреда, пока рядом Робби — для всех смешной, нелепый толстяк, вечно попадающий в передряги, жертва насмешек и жестоких розыгрышей.

Он постоянно стремился меня оберегать. Как и его, меня частенько осыпали насмешками, хоть и не так жестоко — все-таки я была сильно младше своих одноклассников, к тому же приносила школе призы, — но тем не менее, и я получала свою долю издевательств. Я научилась игнорировать это, но Робби всегда вступался за меня, переключая огонь на себя. Я много раз просила его не делать этого, потому что мне все равно, а он не заслуживает быть громоотводом для жестокости лентяев и бездарей, но он говорил, что не может вынести, когда со мной плохо обращаются.

Однажды, уже в выпускном классе, он пригласил меня на школьную дискотеку. Я с самого начала знала, что это плохая идея, но Робби был так решительно настроен, что я не осмелилась отказать… и зря. Нет, сначала все шло хорошо: я так обрадовалась уверенности, с какой он принялся зажигать на танцполе, что даже позволила ему увлечь себя в танец, и мы отлично повеселились, удивив половину школы. Но потом все пошло кувырком. Появился Трэвор со своей компанией, и они стали по обыкновению задирать Робби, да и меня заодно. Вопреки обычной своей робости перед ними он завелся, полез в драку и даже, кажется, подбил глаз одному из подпевал Трэвора… Конечно, вечер был безвозвратно испорчен, потому что Робби крепко досталось — на него набросилось сразу несколько парней, и домой он меня провожал, мужественно пытаясь не хромать и то и дело шмыгая разбитым носом.

Этот случай почему-то страшно его расстроил. Он часто становился задумчив и рассеян, промежутки между нашими и до этого не слишком частыми — ввиду моей занятости — встречами увеличились...

А потом я уехала на очередные соревнования — впервые в другой штат, — и в это самое время состоялось то самое знаменательное вручение Национальной премии выпускнику года. Домой я привезла первый приз, а Робби больше не видела.

Школа гудела. Все только и говорили о том, «какая же глупая рожа была у Робби Кривотрахера» и «как нелепо колыхался его жирный зад».

Я пыталась увидеться с Робби, хотя бы просто поговорить с ним, но он не шел на контакт. Он не подходил к телефону, а его мама была настроена воинственно и никого не подпускала к их дому ближе калитки. Тем не менее я не оставляла попыток встретиться с ним, но однажды, прийдя к его дому, увидела, что он продан: незнакомые люди разгружали на подъездной площадке мебель и заносили в дом вещи.

Робби не появился ни на экзаменах, ни на выпускном — никогда после. И только выйдя в последний раз из дверей школы, я осознала, что никогда и никого не смогу полюбить так, как Робби Стоуна.

Какое-то время я была очень занята: поступила в университет, вошла в основной состав сборной штата по синхронному плаванию, строила планы на будущее, которое выглядело безупречно радужным.

Но со временем я все острее стала ощущать отсутствие в своей жизни Робби, и это уже начало сказываться на моей успеваемости. Поэтому я решила разыскать его и спросить: чем же я провинилась, что он с такой легкостью оставил меня? Но все попытки хоть что-нибудь узнать о моем потерянном друге оказались тщетны: он как в воду канул. Последнее место, где мне удалось хоть что-то узнать о нем, был вокзал Юнион Стейшн в Вашингтоне, но дальше его след терялся. И больше — ничего. Будто человека по имени Робби Стоун вовсе никогда не существовало.

Я долго пыталась принять факт, что никогда больше не увижу его, но потерпела в этом полное фиаско и на втором курсе загремела в клинику с нервным срывом. И вроде бы мне даже удалось быстро восстановиться: я сбросила вес, который набрала на фоне депрессии и отсутствия регулярных тренировок, вернулась к занятиям, но тут на меня свалилась новая напасть.

Уже давно меня мучили головные боли и приступы дезориентации, и вдруг это состояние резко усугубилось, начало стремительно падать зрение. Пришлось срочно оперировать мое косоглазие, и это оказалось тяжелейшим для меня испытанием. Длительная постоперационная реабилитация, когда противопоказаны любые физические нагрузки и нельзя напрягать зрение, на несколько долгих месяцев заперла меня внутри собственной головы.

И тогда выяснилось, что моя депрессия никуда не делась, а стала только более масштабной.

Я плохо помню те несколько лет после операции.

Я почти все время то была под антидепрессантами, то пребывала в состоянии полнейшей апатии, то вдруг теряла связь с реальностью, то пыталась свести счеты с жизнью…

Мне постоянно снился Робби. Я так хотела его увидеть, что не знала, куда себя деть. Я взывала к нему тоскливыми бессонными ночами — мне так не хватало его заботы, его тепла, его дурацких стишков, глубокого, теплого взгляда. Я злилась на него — мне казалось, что он бросил меня, просто вычеркнул из своей жизни, как нечто ненужное, не имеющее значения… Психолог, что работал со мной, постоянно напоминал, что Робби сам пережил страшное потрясение, оказавшись обнаженным перед гогочущей толпой, и только Бог ведает, какой глубины травму он получил в тот день. Разумом я все понимала, но мой хваленый мозг не мог помочь мне справиться с эмоциями.

В конце концов, все как-то устаканилось.

Глаза у меня больше не косили, зрение улучшилось (хотя все равно приходилось носить очки), и только в моменты особого волнения глаза снова съезжались к переносице. Врач сказал, что это психосоматика и приобретенный рефлекс: в момент стресса мозг пытается вернуть привычную картинку.

У меня появился аппетит и прекратились истерики. Я стала лучше спать и гораздо спокойнее переносить человеческую глупость.

В университет я не вернулась: приобретение знаний, которое так радовало меня в прошлом, больше не имело для меня никакого значения.

Я устроилась на службу в городской архив, приобрела маленький, уютный домик в тихом районе, почти перестала видеться с людьми.

Я увлеклась моделированием, и теперь мой мир состоял из миниатюрных сказочных дворцов, фантастических, инопланетных сооружений, копий архитектурных памятников, заброшенных лесных башен — я могла быть кем угодно, когда не хотела быть собой.

Я упаковала свою коллекцию единорогов в большую коробку и засунула в самый дальний угол в доме.

Я запретила себе думать о Робби.

Я так привыкла к себе — неприметной, бездеятельной, со всеми моими складками на боках и скрывающими фигуру просторными платьями. Мне всегда было безразлично, как я выгляжу, ведь единственный человек, чье мнение было для меня ценно, тоже не был эталоном красоты и никогда не попрекнул бы меня лишними фунтами. А теперь...

Теперь этот человек — воплощенное совершенство, и на его фоне все мои недостатки выглядят еще более неприглядно, чем всегда.

Я была вполне довольна своей жизнью, и не задумывалась над своей внешностью, а теперь не могу видеть даже своей тени — до того отвратительным мне кажется собственное тело. Наверное, мне стоит просто записаться в тренажерный зал, найти грамотного диетолога, и тогда, через какое-то время, я — возможно! — смогу без стеснения и сомнений позволить Робби обнимать меня, целовать, снимать с меня одежду…

Господи...

Кого я обманываю?.. Я не смогу стать прежней даже ради него — потому что прежней меня больше нет. Возможно, Робби любил меня когда-то, но ему невдомек, что та Дарла — собранная, целеустремленная, прекрасно знающая, чего хочет от жизни, мечтающая о ночи любви с ним, — осталась в прошлом. Там, где он ее оставил — в центральной средней школе Вудберри, штат Мэриленд. С первым призом, блестящим аттестатом, но совсем одну.

Сегодняшняя Дарла, которую я иногда (очень редко, на самом деле) вижу в зеркале, никогда, НИКОГДА не подпустит к себе столь неотразимого мужчину, каким стал ее милый и смешной Робби.

И ведь дело даже не в нем. Напротив, он, кажется, стал еще деликатнее, еще застенчивее, что при его нынешней внешности производит просто сногсшибательный эффект. Он так искренне рад был меня видеть, с такой теплотой смотрел на меня своими чудными глазами, так горячо и обезоруживающе целовал…

Боже, Боже, я же вела себя, как последняя идиотка!.. И как только мне пришло в голову приблизиться к нему?! Зачем вообще меня понесло на это дурацкое сборище?..

Конечно, было бы черной неблагодарностью с моей стороны не признать, что наша встреча принесла мне не только повод умереть от стыда.

Я вновь услышала его голос — теперь глубокий и мужественный, но с теми же теплыми, проникновенными нотками. Я вновь прикоснулась к нему — и пусть теперь он не так мягок наощупь, но внушаемое им чувство защищенности никуда не делось, даже наоборот... Я вновь почувствовала его запах — неповторимый, божественно-умиротворяющий, до слез, до судорог родной. Я снова танцевала с ним и заряжалась его хлещущей через край энергией. Но главное — я наконец узнала вкус его поцелуя. Неописуемо-прекрасный, дивный дар от моего Робби через двадцать лет моей тоски по нему, которую я так отчаянно пыталась игнорировать.

Он заворожил меня своим взглядом. Он весь оставшийся вечер не выпускал мою руку из своей, иногда невесомо, почти с благоговением целуя пальцы. Он все время мягко и смущенно улыбался, глядя на меня, хотя с другими хохотал весело и беззаботно. И в конце концов именно он предложил сбежать, чтобы побыть наедине. Я чувствовала себя бесконечно счастливой, желанной, самой прекрасной женщиной на свете — разве может быть иначе, если бесподобный, похожий на греческого бога мужчина смотрит на тебя таким взглядом?..

Мы приехали ко мне и говорили, говорили… Вернее, говорил он — я только слушала его, изучала каждую черточку его лица, находящегося так близко, и мечтала, чтобы он не исчез, чтобы всегда вот так сидел рядом…

…В камине уютно трещали поленья, пламя плясало на могучем силуэте сидящего рядом мужчины, который негромко говорил что-то тягучим, бархатным голосом, а я чувствовала, что плавлюсь — от жара камина, или чарующих слов, которые он произносил, или тяжелого пламени, разрастающегося в его темных глазах, — я не могла сказать.

Я совершенно не запомнила момент, когда все вдруг безвозвратно изменилось. Вроде бы только что мы вполне мирно и невинно беседовали — и вот уже мои трепещущие пальцы скользят по его обнаженным плечам, и по коже словно весело снуют юркие, острые язычки пламени, сбежавшие из камина, и в теле откуда-то вдруг взялась неизъяснимая, томная легкость; его неумолимые руки и губы касаются, кажется, сразу везде, из груди его, как у голодного зверя, вырывается глухой рокот, от которого во всем теле делается ознобно и радостно; и вот уже непонятно, где чей вздох и стон, и в голове — блаженная невесомость, и вокруг — лишь пламенная нега, и мы оба тонем в ней, не ища опоры; и я уже не помню, кто я и где, реальность унесло цунами его неистовой страсти, и только тело молит о глотке воздуха, потому что дыхание мое похищено вместе с биением сердца, которое всегда стучало для него одного…

Откуда в этом большом и сильном теле столько нежности? Как могут эти мощные руки столь бережно и трепетно касаться… меня?!

Он совершенно меня загипнотизировал, напрочь лишил воли, отнял связь с реальностью. И только тихий, едва различимый в шумном дыхании стрёкот расстегиваемой молнии на моем платье мгновенно и жестоко отрезвил меня. Ведь там, под платьем, — три слоя утягивающего белья, которое скрывает уродливое, расплывшееся тело.

Я в один чудовищный миг представила, как Робби — вот этот великолепный, ослепительный мужчина с умопомрачительно-совершенной фигурой — станет вызволять меня из моего жесткого кокона, а потом еще и увидит эти бесформенные телеса. Как исказит его прекрасное, чувственное лицо разочарование и — неизбежно! — отвращение. И тогда мне останется только умереть.

Словно я с приличной высоты рухнула в ледяную воду.

Чудес не бывает.

Я действительно увидела разочарование на его лице — когда дрожащим голосом попросила его остановиться. Но это разочарование было приправлено замешательством, а не омерзением, а уж такой коктейль не был для меня смертельным.

Я как могла постаралась сгладить свой отказ: сказала, что для меня все это слишком серьезно, что мы не виделись много лет, что нам нужно подождать, снова узнать друг друга… Робби согласно кивал, но в глазах была тоска — почти такая же, как после той драки на дискотеке. Он сидел такой растерянный, сжавшийся, как будто вдруг уменьшившийся в росте, что я едва снова не бросилась в его объятия. Я до умопомрачения хотела принадлежать ему — отдать себя всю, до последнего атома, раствориться в нем, увидеть звезды его глазами, стать его пульсом, его дыханием… Но я верила, что мы оба окажемся в выигрыше, если он не увидит, не почувствует в полном мере того, чем я стала.

Он заслуживает лучшего.

Мы расстались немного скомканно, но вполне мирно.

Я на некоторое время отлучилась в ванную комнату — ополоснуть лицо холодной водой, перевести дыхание, окончательно прийти в себя, — а потом вернулась к Робби, надев свою самую беззаботную улыбку, и предложила сварить кофе. Я отгородилась от него столом и шкафом, что-то увлеченно рассказывала, пока колдовала над туркой и кофейными чашками, и старалась игнорировать его тоскливые глаза и отчаянные стоны собственного истекающего кровью сердца.

Я видела, что он хочет меня — искренно, беззаветно, всей своей огромной, беззащитной душой, жаждет слиться со мной — каждой, самой крохотной жилкой своего безупречного тела… и совершенно точно знала, что ничем хорошим это не кончится.

Конечно, он не станет надо мной издеваться, его благородное сердце не позволит ему этого. Он не исчезнет, и не предложит остаться друзьями «из-за физической несовместимости». Он поведет себя, как истинный рыцарь, даже в случае полнейшей катастрофы — а ничего другого от нашего соития я не ждала.

Любовь моя, могла ли я допустить, чтобы ты, лучший из мужчин, заслуживающий самой прекрасной, самой одаренной женщины, из-за своего великодушия прозябал рядом с невнятной, бесформенной никчемушкой?..

Я боялась. До икоты, до цветных зайцев перед глазами, до ледяных игл в животе боялась его разочарования. Картина, представшая перед моим внутренним взором так живо и явственно в самый ослепительный миг в моей жизни, никак не хотела тускнеть.

Поэтому после кофе я выпроводила Робби под предлогом того, что мне нужно рано вставать на работу, и с чистой совестью, но абсолютно опустошенным сердцем отправилась безутешно рыдать в подушку.

Мы встретились еще один только раз: мне было физически больно ощущать его рядом и делать вид, что мне совсем не хочется быть с ним, и я не хотела дать ему шанса разочароваться во мне.

— Я сделал что-то не так? — сдавленным голосом спросил он, когда мы в это единственное наше свидание гуляли в парке недалеко от моего дома, и я снова не позволила ему обнять себя, поспешно вынырнув из-под его руки.

Робби, перед этим увлеченно рассказывавший, как рад был Келвин, когда его собеседование в Управлении прошло успешно, тут же сник, а я почувствовала себя последней дрянью.

— Нет, Робби, что ты! — горячо возразила я и даже осторожно взяла его за руку, хотя это было почти так же мучительно, как сунуть пальцы в открытое пламя. — Просто мне… — Я судорожно соображала, как же вывернуться, как не сказать ему правды… Не могла же я прямо заявить, что просто считаю себя слишком уродливой и никчемной, чтобы позволить ему хотя бы просто касаться себя, не говоря уж о большем?!. — Я слишком долго была одна… — выдавила я из себя после затянувшейся паузы. Он все это время осторожно поглаживал подушечкой большого пальца кожу на тыльной стороне моей ладони, чем страшно меня отвлекал. — Все это… для меня непривычно…

Я отняла у него руку, а он только обреченно вздохнул.

Конечно, он думал, что любит меня. Проблема была только в том, что при всей своей открытости, искренности, порядочности, Робби оставался мужчиной — невероятно привлекательным мужчиной, который давно отвык от того, что девушки ему отказывают. Наверняка я стала для него неким вызовом — он просто хотел получить недосягаемое.

Несомненно, я могла бы уступить ему — это было бы вполне логично, и скорее всего, я бы так и сделала, если бы не любила его так сильно. Несмотря на мое скептическое к себе отношение, тягой к самоубийству я больше не страдала, а его разочарование порвало бы меня на части. Я боялась этого больше всего на свете.

Я стала избегать его. Я изобретала самые немыслимые причины, чтобы отказаться видеться с ним, а потом просто перестала отвечать на звонки и делала вид, что меня нет дома, когда он приходил. Я отчаянно нуждалась в нем, но была уверена, что без меня ему будет лучше.

После его последнего визита, когда он таки вынудил меня вступить в диалог, и я сказала, что не хочу быть с ним, он снова исчез. И я словно бы уверилась в том, что была права — рано или поздно ему надоест преследовать меня.

Потянулись унылые недели, когда я разваливалась на куски, мечась от одной крайности к другой. Я беспрестанно воскрешала в памяти голодные, неистовые поцелуи Робби, его нетерпеливые руки, тяжелое страстное дыхание, опаляющее мою кожу, как самум; вспоминала его запах — будоражащий, порочный, обволакивающий, лишающий воли; вновь будто наяву ощущала пронизывающую дрожь от прикосновений к его сильному, безупречному телу… И уже в следующую минуту отчаянно и безутешно проклинала день, в который я решилась пойти на встречу выпускников.

И зачем только я снова встретила его?..

Я не знаю, как не сошла тогда с ума. Я перестала есть. Я почти перестала спать, потому что мне все время снился Робби, и эти сны терзали меня непреходящим отчаянием и злостью.

Я взяла на службе продолжительный отпуск, заперлась дома и отключила телефон, пользуясь им лишь для того, чтобы заказать еду.

И в эти дни меня посетил человек, чьего визита я ожидала меньше всего.

Мой дом словно превратился в склеп.

Я бродила по нему, как самое унылое в мире привидение: я разговаривала сама с собой (награждая себя нелестнейшими эпитетами) и с Робби, объясняя ему, почему он просто не может меня любить. Иногда он принимался спорить со мной, доказывать, что я ошибаюсь, и тогда я принималась еще и подвывать, как умертвие, пытаясь изгнать из своей головы этот искушающий голос.

Меня терзали противоречивые, разрозненные мысли. Иногда мне казалось, что я просто обезумела, когда решила отказаться от Робби — разве был в моей жизни кто-то важнее него?.. Разве не доказал он, что настроен серьезно?!

"Нет, — грустно возражал внутренний голос, — он лишь произносил слова. Он ни разу не проявил истинной настойчивости, которая — при его силе — смела бы все преграды между нами. Он слишком легко согласился играть по моим правилам."

"Ты, что, — принцесса, чтобы он ради тебя сражался с драконами? — возмущался на это другой голос. — В твоем положении надо радоваться хотя бы тому, что на тебя вообще обращают внимание мужчины!"

Я вконец обессилела от этих внутренних споров, потому что они были бесплодны и не приносили ничего, кроме уныния.

Я все чаще лежала на диване — том самом, у камина — в обнимку с подушкой, которая еще хранила призрачный отголосок запаха Робби (а может, мне это мерещилось, потому что я отчаянно тосковала по нему), и безжалостно истязала себя, разрываясь между ощущением полнейшей собственной никчемности и болезненной потребностью немедленно отыскать Робби, броситься в его объятия и забыть обо всем в кольце его сильных рук — как раньше.

Этот головокружительный аттракцион становился все более безумным, и я, кажется, даже на короткие периоды времени начинала будто бы выпадать из реальности, как это было со мной много лет назад. Но однажды — безо всяких причин — в голове словно что-то вдруг щелкнуло.

Мне стало казаться, что я упускаю какую-то очень важную деталь, выстраивая цепь аргументов в пользу того, что Робби не должен меня любить — просто потому, что... Почему? Все причины, казавшиеся невероятно серьезными еще минуту назад, стали вдруг смешны, но вот уверенность в невозможности его любви ко мне осталась. И как это понимать?..

Я внезапно почувствовала странный прилив сил и невероятную ясность сознания, а еще — потрясающее, ослепительное умиротворение. Словно откуда-то вдруг повеяло свежим бризом, растворило застоявшийся запах моего тоскливого затворничества...

Я поднялась с дивана и прошлась по гостиной, рассматривая ее как нечто незнакомое.

За последние недели здесь образовался чудовищный беспорядок: всюду валялись какие-то вещи, тут и там стояла грязная посуда и коробки из магазина готовой еды. На рабочем столе сиротливо замерла совсем запылившаяся недоработанная модель замка Нойшванштайн⁽¹⁾, которую я начала собирать незадолго до встречи с Робби.

— Поздравляю, Дарла, — горько усмехнулась я вслух. — Если у него и не было причин испытать к тебе отвращение, то сейчас они явно появились.

Я все стояла, прижимая к себе диванную подушку, и пыталась сообразить, с чего же начать устранение бардака, когда раздался звонок в дверь.

В загустевшей тишине последних дней он прозвучал, как труба архангела.

Сердце восторженно встрепенулось — стоило лишь пошатнуться моей уверенности в том, что я никогда не смогу быть достойна моего возлюбленного, как он немедленно вернулся!.. Значит, я все же не оттолкнула его слишком далеко!

Я с готовностью направилась к двери, однако тень, которая загородила слабый свет улицы, была слишком мала для Робби, и я остановилась в замешательстве. Еду я сегодня не заказывала, кто же это может быть?

Пока я размышляла над тем, впускать ли неизвестного гостя или сделать вид, что меня нет дома, звонок раздался снова, а следом — торопливый стук.

Ситуация становилась странной. Даже Робби никогда так ко мне не ломился.

— Дарла! — раздался из-за двери раздраженный женский голос. — Впусти меня немедленно! Это Мэгги Джонсон!

Я нахмурилась, все еще не двигаясь с места. Что может от меня понадобиться первой школьной красавице, с которой мы и парой слов за всю жизнь не перемолвились, что она так найстойчиво пытается попасть в мой дом?

— Открывай! — Голос за дверью возвысился — его обладательница явно была очень сердита. — Имей в виду, я не Боб, я сейчас просто вынесу эту чертову дверь!!!

Боб?..

Я стала судорожно припоминать: Мэгги Джонсон вроде бы собиралась выйти замуж за Келвина Джойнера, по крайней мере предложение, которое он ей сделал на выпускном балу, она приняла. А Джойнер, если верить рассказам Робби, — его лучший друг!

Робби говорит обо мне с друзьями?..

"Вот видишь!!!" — снова ожил один из назойливых голосов в голове.

Дверь, кажется, уже пинали ногами.

Едва я отперла замок, как меня едва не снесло ураганом по имени Мэгги.

— И что ты о себе возомнила, Дарла МакГакиан? — вопросила она, воинственно сдвинув брови.

Мэгги, казалось, вовсе не изменилась за эти двадцать лет. Вроде бы я видела ее на встрече выпускников, но поскольку была полностью поглощена Робби, то кроме него вообще никого не запомнила.

— И тебе привет, Мэгги Джонсон, — слегка прохладно отозвалась я, отходя вглубь гостиной.

Пусть я и близко не так прекрасна, как наша королева школы, пусть на мне сейчас бесформенная плюшевая пижама, а волосы третий день не чесаны, но это я — у себя дома, куда она так бесцеремонно ворвалась.

— Как ты вообще спишь по ночам?! — продолжала бушевать красотка.

— Неважно сплю, — пожала я плечами и оперлась бедрами о спинку дивана. — Не пойму только, какое тебе до этого дело.

— Это мне-то? — Мэгги уперла руки в боки и одарила меня грозным взглядом. — Мне как раз до этого самое прямое дело!

Я вздохнула.

— Объясни толком, о чем речь? — мирно попросила я, но она еще больше взбеленилась.

— Не делай вид, что ты не понимаешь! Тебе что, доставляет особое удовольствие мучить его?..

Сердце у меня сделало сальто и замерло, дрожа. Она пришла говорить о Робби? Со мной?..

Уж не знаю, что в этот момент было написано у меня на лице, но Мэгги явственно растерялась. Она подошла ближе ко мне и, нахмурившись, испытующе посмотрела в глаза, которые я тут же поспешила спрятать.

— Просто объясни, почему ты так жестока с ним? — негромко спросила она.

Я покачала головой. Глядя на ухоженную, утонченную женщину передо мной (которая, на секундочку, была на четыре года меня старше!), я вдруг вспомнила, почему решила не портить Робби жизнь. Сознание снова окутала вязкая серость.

— Это не жестокость, Мэгги. Это… — Я шумно сглотнула, слова не шли. — Ты... никогда не сможешь понять.

— Я понимаю только то, что Боб страдает! — воскликнула Мэгги.

— Я думаю, ты преувеличиваешь, — покачала я головой, нервно тиская подушку, которую все еще прижимала к себе. — Даже если он немного расстроен, то это наверняка скоро пройдет.

Мэгги посмотрела на меня с величайшим презрением.

— Ты как была высокомерной, бесчувственной ледышкой, так и осталась, — выплюнула она. — Это ведь ты дружила с Бобом, это ты знаешь его лучше нас обоих — и меня, и Келвина! — Голос ее снова набрал силу, глаза засверкали. — Почему же мы видим, что он с ума сходит из-за тебя, а ты — нет? — Она обвиняюще ткнула в меня наманикюренным пальчиком. — Аа, кажется, я догадалась! Наверное, потому, что ты прогнала его, не отвечаешь на его звонки и не открываешь ему дверь, когда он готов спать на твоем крыльце! А чем он провинился, скажи? Разве ты его не любишь? Боже мой! — Мэгги всплеснула руками в недоумении, и я впервые с момента ее прихода обратила внимание на небольшой бумажный пакет, который она держала в руке. — Я тоже женщина, Дарла, я видела, как ты смотрела на него!.. И когда вы вместе ушли с вечера, ты вовсе не выглядела недовольной! Что же случилось? Чем он разочаровал тебя? Он что, был груб с тобой? Сморкался в занавески? Предложил секс втроем?..

Я во все глаза смотрела на бушующую бывшую одноклассницу. Меня очень обеспокоили ее слова, но подоплеки этого беспокойства я пока не понимала. Она назвала меня... как там?.. бесчувственной ледышкой?!.

— Мэгги, я же... напротив, я... — В горле стоял ком, да я и не знала толком, что сказать, как опровергнуть ее несправедливые слова. Но она и не дала мне такой возможности, прервав мой лепет гневным:

— Ты — что?! Ты... сидишь здесь, и ничего не знаешь, а он... Он не заслужил такого!

Я шумно сглотнула, пытаясь подобрать слова, а потом отошла к кухонному шкафу, боком привалилась к нему, судорожно прижимая к себе подушку, и уставилась в темный камин.

— Если он чего и не заслужил, так это меня рядом, — глухо уронила я.

Боковым зрением я видела, как Мэгги сперва замерла, а потом стала осматриваться, изучая окружавший нас бардак.

— Ну, — сказала она задумчиво, — он, по крайней мере, страдает не один.

Мэгги внезапно подошла ко мне и положила руку на плечо.

— Я вижу, что у тебя проблемы, Дарла, — тихо сказала она совсем другим тоном. — Не хочешь поделиться?

Я покачала головой.

— Не думаю, что тут можно что-то сделать, Мэгги... — обреченно вздохнула я. — Да и... зачем тебе это?

— Затем, — явно сдерживая новый приступ гнева, сказала она, — что мой муж уже третий месяц исполняет роль жилетки, в которую плачется Боб! Я ему тоже очень сочувствую, но мне бы не хотелось, чтобы моя семейная жизнь развалилась только потому, что вы двое никак не можете договориться!!!

— Да нам не о чем договариваться! — сделала я слабую попытку защититься от ее бешеного напора. — Я просто...

Что же она — не видит меня? Зачем задает эти вопросы? Как я вообще могу говорить о таком с совершенно посторонним человеком?..

А потом меня прорвало.

Удивительно, но кроме того раза после нашей с Робби первой встречи я не проронила ни слезинки — зато теперь не могла остановиться.

Я икала, скулила, ругалась, захлебывалась словами; Мэгги усадила меня на диван, чем вызвала новый поток слез, несколько раз приносила мне воду, растерянно гладила по плечам.

— Дарла… — жалобно позвала она, когда я уже растратила все силы и могла только беспомощно всхлипывать. — Но ты ведь очень красивая! Ты просто шикарна, в школе я и подумать не могла, что ты станешь такой!

Хотела бы я с ней согласиться…

— Не нужно меня жалеть, Мэгги, — горестно покачала я головой.

— Но это правда!

Я вскочила, как ужаленная, и, путаясь в необъятных рукавах, сорвала с себя пижамную кофту. По полу сиротливо покатился опустевший стакан.

— Посмотри на меня! — завопила я. — Посмотри внимательно и еще раз скажи, что я красива!

Мэгги молча рассматривала меня какое-то время, потом подобрала стакан и понесла его в раковину, а я рухнула на пол, уткнулась в свою кофту и снова зашлась в рыданиях.

Спустя какое-то время слезы кончились, и я обессиленно привалилась к дивану, судорожно шмыгая носом.

— Сейчас ты, конечно, не слишком хорошо выглядишь, — сухо заметила Мэгги. — Но хороший сон, горячая ванна и свежий воздух быстро все исправят.

Я бы рассмеялась, если бы у меня остались силы.

— Что тут можно исправить, Мэгги… — прохрипела я обреченно.

— Знаешь, что мне интересно? — прищурилась она. — Ты считала Боба отвратительным в школе? Тебе было неприятно к нему прикасаться? А ведь он был... куда более упитан, чем ты сейчас.

Мне показалось, что воздух полностью покинул легкие, и я никогда больше не смогу сделать ни единого вздоха. Я во все глаза смотрела на Мэгги, которая сверлила меня суровым взглядом, скрестив руки на груди. Я ощутила себя словно на краю пропасти — и тем хуже, что я сама привела себя в эту точку.

— Знаешь, Мэгги, я... Думаю, что внешность тут и вправду ни при чем, — слабым голосом произнесла я, глядя вникуда. — Просто... он так изменился, смог стать таким... Он совершенствовал себя, гранил, отшлифовывал — на протяжении двадцати лет. А я... не стала никем. Я его недостойна. Без меня ему будет лучше.

Удивительно, сколько различных причин для отстаивания собственной правоты мы способны изобрести, лишь бы только не признавать, что были неправы!

— А почему это ты решаешь за него? — возмутилась Мэгги, которая очень внимательно следила за моим лицом. — Он достаточно взрослый мальчик, чтобы самому понять, что для него лучше!

И тут вдруг все встало на свои места. И до чего оказалось просто!..

— Как же так... — потрясенная внезапным озарением, прошептала я. — Как же так...

Я закрыла лицо руками и глухо застонала. Мэгги смотрела вопросительно, все еще не понимая, что сделала для меня. Она права, во всем права… Я как всегда взяла на себя слишком много.

— Дарла... — встревоженно протянула она, но я прервала ее:

— Я ведь все это время думала, что я одна способна любить его любого, каким бы он ни был! Потому что он был достоин этого даже тогда, когда не выглядел, как античная статуя! А вот меня можно было любить только пока я была молода, успешна, имела амбиции и красочные перспективы. И как только я лишилась всего этого... Разве я могу быть нужна хоть кому-то?..

Во время этого монолога выражение лица у Мэгги несколько раз менялось: сперва она была сердита, потом смотрела сочувственно, а под конец снова нахмурилась.

— Невысокого же ты о нем мнения, — заметила она с мрачной умешкой.

— Похоже, что выглядит все именно так, — покорно согласилась я.

Я всегда знала, что Робби лучше меня — выше, чище. Его чудесное преображение показало мне силу его духа, несоизмеримую с моей — и именно это испугало меня в нем так сильно. А он еще думал, что "сделал что-то не так"...

Как же теперь смотреть ему в глаза?..

— Учитывая вашу разницу в росте — только снизу вверх, — хмыкнула Мэгги, и я поняла, что произнесла последнюю фразу вслух.

— Я не смогу, — тоскливо проскулила я.

— Нет уж, милая, будь добра с ним поговорить! — воскликнула Мэгги и, подойдя к камину, взяла с полки принесенный с собой пакет: видимо, она пристроила его туда, пока я билась в истерике.

Протянув мне пакет, она сказала:

— Боб просил тебе передать. Я, собственно, за этим и пришла.

Я почему-то страшно взволновалась.

Внутри пакета обнаружилась небольшая картонная коробочка, чуть потертая по углам. Похоже было, что ей много лет, что ее долго носили в кармане. А еще — конверт, на котором знакомым мне с детства почерком было написано: "Для Дарлы".

Я растерянно взглянула на Мэгги, но она только пожала плечами, впрочем, не скрывая любопытства.

Сперва я вскрыла письмо.

"Милая Дарла!

Я хотел подарить тебе это в тот вечер, когда пригласил на дискотеку. Я хотел признаться тебе в любви и предложить свою жизнь, чтобы сделать тебя самой счастливой на свете. К сожалению, мне это не удалось, ведь вечер был безнадежно испорчен, я разочаровал тебя... И я жалею, что отдалился от тебя после и не рискнул признаться, а потом... Я уже совсем не чувствовал себя достойным быть с тобой.

Знаю, ты искала меня. Но я считал тогда, что тебе без меня будет лучше, а позже — уже не думал, что вообще нужен тебе. И, кажется, был прав.

Жаль, что мне так и не удалось стать тем, кого ты хотела бы видеть рядом, но знай: я буду любить тебя одну до последнего моего вздоха.

Навсегда твой

Робби." 

А в коробке лежала такая же потертая, размером около полутора дюймов, подвеска: вставший на дыбы серебряный единорог с развевающимися гривой и хвостом и изумрудным глазом.

1) За́мок Нойшваншта́йн (также Нёйшванште́йн, нем. Schloss Neuschwanstein [nɔy’ʃvanʃtain], дословно — «Новый лебединый камень») — романтический замок баварского короля Людвига II около городка Фюссен и замка Хоэншвангау в юго-западной Баварии, недалеко от австрийской границы. Прототип замка на заставке мультфильмов Дисней

Вернуться к тексту

Сколько нужно времени, чтобы стать совсем другим человеком?

У некоторых это занимает месяцы и годы, кто-то лишь научается прятать себя настоящего за различными масками.

У меня этот процесс занял около сорока секунд — пока я читала письмо Робби и вызволяла из двадцатилетнего заточения своего волшебного единорога.

Как знать — возможно, я просто сбросила маску...

Словно это непостижимое сказочное создание поделилось со мной своей силой и чистотой, и я смогла подняться над собой прежней и с кристальной ясностью осознать, что однажды навсегда зависла в том оглушительном миге, когда после долгих поисков убедилась, что больше не увижу Робби.

Сама жизнь, казалось, остановилась вокруг меня. Ничто меня не радовало и не огорчало, я ничем не интересовалась и ни к чему не стремилась — словно вся вселенная замерла в ожидании... Я была как муха, застывшая в янтаре. Только мои замки доставляли тонкую струйку воздуха в мою непроницаемую тюрьму и поддерживали во мне еле слышный трепет жизни.

Появление Робби запустило все процессы: сковавшие меня стены покрылись трещинами, в мой парализованный мир хлынули звуки и запахи, свет и тепло, но я никак не могла окончательно разбить эти оковы — я утратила силы, пока ждала... ЕГО.

Миг осознания был так ослепителен, что причинял почти физическую боль. Я когда-то испытывала нечто подобное на занятиях по синхронному плаванию: первый вздох после исполнения особо сложного элемента был обычно тягучим и оглушительным, а свет прожекторов резал глаза как затупившаяся бритва.

Я ждала, что Робби — сильный мужчина, каким он стал, а не деликатный юноша, которого я помнила — поможет мне выбраться из заточения, вытряхнет меня из этих обломков, чьи острые края уже начали причинять боль... но он не сделал этого. Да и не должен был — ведь не его вина, что я не смогла выбраться из трясины, обступившей меня со всех сторон после разлуки с ним. Вот только, чтобы до конца понять это, мне понадобились довольно экстремальные процедуры, в которые я — по неразумению — втянула и Робби.

Мы бесседовали об этом с Мэгги; она задавала много самых неожиданных вопросов и тем самым заставила меня проговорить все это вслух.

Но это было позднее — уже после того, как она усмирила новую мою, теперь уже счастливую, истерику и порыв немедленно броситься к Робби, чтобы принадлежать ему до конца моих дней. Ну или сколько он захочет.

— Они с Келвином уехали на подготовительные сборы, его все равно нет в городе, — остудила меня Мэгги, когда я спросила у нее, как его найти. — Келвин ведь прошел собеседование в ЦРУ, его теперь готовят, как агента. — Мэгги явно гордилась своим мужем. — А Боб вызвался быть его куратором.

Я вмиг сникла.

— Что же мне делать? — спросила я растерянно. — Когда он вернется? Ты знаешь?

— Они говорили что-то о полутора месяцах, — осторожно проговорила Мэгги, явно опасаясь спровоцировать очередной поток слез.

Полтора месяца?! Как же я выдержу это?..

— А связь с ними есть? — практически ни на что не надеясь, поинтересовалась я, и Мэгги покачала головой, подтверждая мои опасения.

ЦРУ, "подготовительные" сборы... Наверняка там все наглухо засекречено.

— Келвин обещал звонить, — добавила Мэгги значительно и улыбнулась, увидев, что я воспряла духом. — Я попрошу передать Бобу, что ты ждешь его звонка.

Потом она посоветовала мне вызвать клининг, и утащила в спа.

Я никогда не знала, что такое надежда, живя в своей темноте. Теперь же все вокруг было озарено ее исцеляющим светом, и любая дорога казалась приветливой и яркой.

Я привела в порядок свой дом и себя, отчистила от пыли свой заскучавший замок и наконец достроила его, кардинально отступив от первоначального замысла: вместо того, чтобы дотошно копировать оригинал, я решила сделать его сказочным, как у Диснея, и превратить в Королевство Единорогов, для чего добыла из недр самой темной кладовки свою коллекцию. Я потратила немало часов, рассматривая то, что мне удалось когда-то собрать, и с щемящим восторгом поняла, что большая часть этой коллекции — подарки Робби. Все, что не могло пригодиться мне в модели, я расставила в разных местах по дому — и он совершенно преобразился.

Я прервала свой отпуск и начала ходить в бассейн. Я с удивлением обнаружила, что ужасно соскучилась по ощущениям, которые всегда вызывала у меня вода, чье сопротивление так приятно было преодолевать.

Теперь я жила в ожидании, когда вернется Робби — и это не было похоже на паралич последних двадцати лет. Я не сомневалась, что снова увижу его.

...В один из дней я возвращалась из бассейна, и, еще даже не зайдя в дом, поняла: что-то изменилось.

Горел камин, разгоняя по углам уютные тени, почему-то пахло алкоголем... и чем-то неимоверно волнующим... и знакомым.

Я замерла на пороге и затаила дыхание, схватившись за подвеску, с которой теперь не расставалась — в мой дом пришла сказка.

Впрочем, атмосфера чуда развеялась очень быстро, сменившись наполнившей воздух тревожностью. Я прошла по гостиной, заглянула в кухню и спальню и никого не обнаружила.

Может, я все придумала? Ведь Робби так и не позвонил, до его возвращения еще не меньше двух недель... Но кто тогда разжег камин? И откуда в моем доме, где в жизни не было спиртного — не считая нескольких капель бренди для рождественского пудинга, — запах алкоголя?..

— Робби?.. — дрожащим голосом позвала я.

Только треск поленьев и гудящее в трубе пламя были мне ответом. Мне стало тоскливо и жутко.

И когда я уже готова была поверить, что из-за переживаний, которыми была насыщена моя жизнь в последние недели, я просто сошла с ума, со стороны входа в подвал послышался голос — глубокий, с эротичной хрипотцой и странными нотками, каких я никогда в нем не слышала.

— Я-то все думал, что же со мной не так... — Он был все еще скрыт в тени, но явственно приблизился, и я почувствовала дрожь в коленях. — А оказывается, ты решила, что я просто безмозглый мачо в поисках дешевой интрижки... Что я сделал, что ты так низко думала обо мне?!

Я опешила. Рисуя себе нашу встречу, я никак не представляла, что он начнет ее с упреков.

Робби вышел в гостиную, и неверный свет пламени, расчертивший глубокими тенями его мужественное лицо, словно бы вытянул из темноты изваяние какого-то сурового языческого божества. Мне стало не по себе.

— Робби, я... — Наверное, нужно на это что-то ответить, как-то возразить или, напротив, покаяться, но в голове при виде него мгновенно стало пусто, и я уже не помнила, что собиралась сказать, хотя выстраивала целые монологи с целью объяснить ему свое поведение. — Я ведь никогда так не думала... — Боже, что я несу?!

— Ну да, конечно, — саркастически скривился он и поднес ко рту тяжелую квадратную бутылку.

Я моргнула. Он... пьян?..

Я никогда не видела его пьяным.

Я боялась пьяных.

Робби поставил бутылку на тумбу, а потом, неотрывно глядя на меня, расстегнул пуговицу на своей рубашке и сделал шаг в мою сторону.

Во рту у меня мгновенно пересохло. Как будто сбывался мой самый худший кошмар. Я попятилась, отчаянно пытаясь удержаться на подкашивающихся ногах.

— Нам нужно поговорить... — пролепетала я онемевшими губами, пятясь и завороженно наблюдая, как его длинные красивые пальцы высвобождают пуговицы из петель.

— Мы поговорим, — опасно тихим голосом пообещал он и, окончательно сняв рубашку, отбросил ее в сторону. — Обязательно поговорим.

Он неумолимо надвигался, а я все пятилась, пока наконец не уперлась в стену.

— Но разве мы мало разговаривали? — продолжал Робби. — Ты хоть слово запомнила из того, что я говорил? — Теперь он взялся за застежку на своих джинсах. — Я так боялся напугать тебя, как-то обидеть... нарушить твои личные границы...

Он подошел очень близко, и я прочла в его глазах такой мучительный голод, что мне стало по-настоящему страшно.

— Я много раз говорил, что люблю тебя, — рокочущим шепотом проговорил Робби, обдавая меня жаром своего дыхания, в котором смешались винные пары и ярость, чем вызвал обморочные мурашки по всему моему телу. — И я знаю, что и ты меня любишь. Так почему я не могу просто прийти и взять женщину, которую хочу?..

Я не могла поверить в то, что он говорит. Разве это мой Робби? Тот, которого я любила и ждала двадцать лет?.. Передо мной стоял сильный, страстный, явно доведенный до отчаяния мужчина, чье терпение подошло к концу.

— Пожалуйста… — придушенно пискнула я, не вполне понимая, о чем пытаюсь попросить.

Робби замер, глядя на меня полубезумным взглядом… а потом вдруг со страшным рыком саданул кулаком в стену над моей головой, заставив меня взвизгнуть от ужаса.

Он выдернул руку из образовавшейся дыры и, отшатнувшись от меня, заметался по гостиной, которая вдруг показалась мне совсем крошечной. Робби походил сейчас на дикого, опасного зверя, запертого в тесной клетке, и одному Богу было ведомо, чем могла закончиться попытка приблизиться к нему.

Я стояла ни жива ни мертва с отчаянно колотящимся сердцем — секунду, другую, третью... и вдруг поняла, что парализовавший меня ужас отступил, и я уже зачарованно любуюсь светом, танцующим на его могучем торсе.

Я словно впервые увидела его: стремительный, полный огня… живой.

И как будто последний кусочек мозаики встал на место.

Он всегда был таким. Только самая большая любовь могла укротить такое пламя, и Робби всегда делал это для меня, а я не хотела этого понять. Возможно, ему стоило раньше напугать меня до полуобморока, чтобы я наконец осознала: он такой же человек, как и я.

Раньше я воспринимала его таким же далеким и ослепительным, как солнце, которое дарит свет и тепло, но может безжалостно сжечь, если приблизиться к нему. Но теперь эта иллюзия развеялась. Чаша страха, которую он только что преподнес мне, наделила меня способностью слиться с его пламенем и не сгореть, но зажечься самой — как раньше, в детстве, но ярче, жарче... отчаяннее.

Я сделала пару осторожных шагов к нему, стараясь двигаться как можно мягче.

Робби наконец остановился рядом с камином, низко опустив голову и тяжело дыша.

Я приблизилась, мягко коснулась его плеча — и он дернулся, как от удара. У меня на глаза навернулись слезы.

— Прости меня… — сказала я жалобно.

Робби бросил на меня хмурый взгляд, словно подозревал в некоем коварном замысле. Почему-то это выглядело очень забавно, и я, не удержавшись, хихикнула.

А он вдруг обнял меня так крепко, что оторвал от пола, и воздух со свистом вырвался у меня из легких, и закружилась голова, и перед глазами заплясали звезды. А потом он стал неистово целовать меня везде, где только мог достать, и между поцелуями умудрился выдохнуть:

— Идем в спальню?

— К дьяволу спальню. — Я вернула ему его вздох вместе с новым поцелуем и потянула вниз, на коврик у камина.