Ночь в Вионе (гет)

«Не знаю, что делала Гертруда, но получалось у неё хорошо».

Я выглянул в мансардное окно: от утреннего ливня не осталось и следа, лишь умытые окна с цветущими геранями да блестящие тротуары. Мирный городской пейзаж. Небо серело, готовясь опустить на город сумерки, и мне почудилось, что в самом воздухе повисла тревога.

Я отодвинул на край стола белые перчатки, брошенные Гертрудой, и разлил вино. Подал ей бокал, пытаясь придумать стоящий повод выпить.

— Если над Вионом нависла тьма, пусть она скорей развеется, с нашей помощью или без. И, желательно, без жертв.

Гертруда задумчиво глянула на меня и предложила иной тост, который понравился мне гораздо больше:

— За нашу случайную встречу!

Я благодарно кивнул. Мы выпили.

— Если бы не ты, я бы не справился там, на кладбище. Что ты использовала?

— Магию замирания.

— Со световым заклинанием?

Гертруда кивнула.

— Так я и подумал…

— Ты не очень-то осторожен. Нарываешься.

— Их оказалось неожиданно много.

Она осуждающе покосилась на Проповедника.

— Убавляющих плоть много, а помощников — ни одного.

В арендованной мною комнате нас было четверо: мы с Герой, Проповедник и Пугало. Но заплатил я за двоих, потому что хозяйка постоялого двора не могла видеть ни душу, ни одушевлённого.

Проповедник — заблудшая светлая душа, примкнувшая ко мне с того дня, как её хозяину, сельскому священнику, пробили голову прямо в церкви — многозначительно вздохнул. Он не был виноват в том, что оставил меня на кладбище одного, потому что я не собирался ввязываться в драку. Однако под холодным взглядом Гертруды ему явно стало неловко. Кроме того, Проповедник знал нас не первый год, понимал, к чему идёт наша с Герой беседа, и осуждал её очевидную развязку.

Пугало по-прежнему сидело во главе стола и невозмутимо точило серп. Его неподвижная ухмылка наводила на мысли о кровавой трапезе.

В дверь постучали: это служанка принесла хлеб, сыр и крупный красный виноград.

Гера задумчиво умолкла и подняла на меня свои карие глаза. В прошлую нашу встречу — весной — они были светло-голубыми, до этого — фиалковыми, но карими я любил их больше. Хотя… Хотелось бы видеться с ней чаще, чтобы познакомиться со всей палитрой. Кроме смены цвета глаз, ничто в её облике не выдавало колдунью. Мягкий, добрый, невинный взгляд юной девы, способной разнести магией половину города, — он был таким же десять лет назад, когда мы только познакомились. К счастью, Гертруда была светлой колдуньей. Она придерживалась принципов, позволявших ей состоять в Братстве стражей и официально иметь дела с канониками, и пользовалась своими талантами в благих целях. Почти всегда.

Светлая во всех смыслах слова: белые волосы, бледная кожа, а сегодня ещё и белая одежда.

— Жаль, что мне срочно нужно в столицу, — в её голосе прозвучала досада. — Семь тёмных душ разом, да таких свирепых — и это явно лишь цветочки. Чем больше я об этом думаю, тем меньше мне верится в случайное колдовство. Дело так нечисто, что я бы всё же посоветовала тебе в него не лезть, Людвиг.

Я сам чуял, что затевается что-то нехорошее, но «не лезть» уже не мог, и Гера это прекрасно знала.

— Тот господин в красных башмаках советовал тебе то же самое, Людвиг, — вдруг поддержал её Проповедник.

— Если бы красные башмаки были его главной особенностью, — она поморщилась. — Но у него серебряный жетон Ордена Праведности. Накатает на тебя донос или нашлёт проверку.

— Я просто понаблюдаю. Я же в отпуске!

Но моя улыбка никого не обманула.

Гертруда принялась задумчиво есть виноград, и я умолк, увлёкшись этим зрелищем. Она отрывала от ветки тёмно-красные ягоды, по одной отправляла в рот, осторожно обхватывая каждую губами, словно проверяя на упругость. Перекатив от щеки к щеке, раскусывала, медленно жевала, затем аккуратно двумя пальцами доставала косточку и клала её на край своей тарелки. Заметив, что я за ней наблюдаю, она пододвинула миску с виноградом поближе ко мне и еле заметно улыбнулась.

Я покачал головой и набросился на хлеб с сыром. Сомневаюсь, что кому-нибудь пришло бы в голову залюбоваться процессом.

Мы молча ели, обмениваясь долгими взглядами. Самое важное было оговорено, и я очень надеялся, что остальное мы скоро сможем рассказать друг другу без слов.

Комната вдруг показалась мне слишком людной. Проповедник, хоть и являлся душой, любил понаблюдать за тем, как живые люди вкушают земные плоды, будь то выпивка, еда или прочие радости. Сначала он с отрешённым видом стоял возле окна, но вскоре скис, предвидя своё скорое изгнание. Впрочем, оно ему ничем не грозило. Стражей, способных увидеть душу, поблизости не было. Он мог скитаться невидимкой по городу, заглядывая в окна, а мог пристроиться в общей комнате внизу и послушать чужие разговоры. Как только мы с Герой покончили с ужином, я кивнул ему на дверь. Проповедник нарочито громко вздохнул и повернулся к Пугалу.

Оно по-прежнему сидело за столом, не обращая ни на кого внимания, продолжало точить серп и намёков не понимало.

— Пойдём отсюда, — буркнул ему Проповедник.

Пугало оглядело комнату, молча пожало плечами и вышло сквозь стену. Проповедник с неприязнью глянул на Геру и последовал за ним.

— Ты уверен, что твоё Пугало не натворит бед? — спросила Гертруда, косясь на опустевший стул. — Зарежет кого-нибудь, а виноват будешь ты. С одушевлёнными трудно договориться.

— До сих пор оно вело себя хорошо.

— А ты, синеглазый? — она насмешливо глянула на меня через длинный стол.

— Даже слишком, — я разлил остатки вина и добавил: — За порядочных стражей и приличных колдуний!

— Смешно пить за то, чего не существует, — она тем не менее осушила бокал.

— Я был настолько хорошим, что это срочно нужно исправить.

— Помочь?

Я кивнул и выжидательно уставился на Геру, полагая, что помощь придёт незамедлительно. И не ошибся. Она встала и принялась медленно расстёгивать свой короткий белый камзол, пуговица за пуговицей. Рубин сверкнул на брошке у воротника.

— Позволь я тебе помогу, — предложил я, собираясь вскочить, но она погрозила мне пальцем.

Ослушаться я не посмел. Выскользнув из рукавов, Гера ловко изогнулась и повесила камзол поверх своей сумки, висящей на спинке стула. Рюши у горловины и на рукавах её белоснежной рубашки призывно заколыхались. Я надеялся, что рубашка последует за камзолом, но Гера не спеша завела руки за голову и потянула за ленту, вплетённую в короткую косу. Лента красной змейкой упала на стол поверх белых перчаток, но я сразу про неё забыл, потому что Гера расправила пальцами белые волнистые волосы, и те рассыпались у неё за спиной. У меня тут же зачесались ладони, помнившие их гладкую шелковистость.

— Ты всё ещё похожа на приличную колдунью, — критически заметил я.

Она пожала плечами.

— Забыла, как это — пускаться во все тяжкие.

Это был приятный намёк: Гера дала понять, что, несмотря на наши долгие разлуки, грешить предпочитала со мной.

И конечно, ничего она не забыла. Взявшись за спинку стула, Гертруда поставила на сиденье правую ногу, поправила высокий белый сапог, отороченный ярко-красной строчкой, а затем вернула ногу на пол. То же самое проделала с левым сапогом. Я откинулся назад на стуле, чтобы получше разглядеть её обтягивающие штаны для верховой езды. Не то чтобы я не успел их изучить по дороге, но за каждым поворотом бедра таилось что-то новое. Пожалуй, они ей были слегка маловаты.

Я снова дал понять, что готов помочь с раздеванием, но мне дали знак затаиться.

Подтянув сапоги, Гера повернулась ко мне спиной и стала расстёгивать рубашку. Я нахмурился. С одной стороны, меня лишили пикантного зрелища оголения её прекрасной груди, с другой — грех было жаловаться на вид, открывшийся сзади: тонкая талия, два приятно округлых полушария, плотно обтянутых всё теми же штанами, длинные стройные ноги. В мансарде стало темнеть, и светлый силуэт Геры на фоне окна казался полупрозрачным. Её образ был не волшебно-божественным, а притягательно-земным.

Я стал гадать, какого цвета будет корсет, и поставил на красный, но не попал. Корсет нужен во время бала или приёма, а в дороге всякое может случиться. Ничто не должно сковывать движения, если вдруг потребуется создать сложную магическую фигуру или пустить в ход кинжал.

Гертруда сняла рубашку, но поворачиваться не спешила. Поправила рюши, аккуратно сложила рукава и только потом развернулась вполоборота и перекинула рубашку поверх камзола. Её тело было молочно-белым. Два закруглённых конуса грудей мелькнули и тут же скрылись под ворохом растрепавшихся волос.

Я заёрзал на стуле. Она могла бы стричься покороче.

Наконец Гера повернулась ко мне и подмигнула. Это был знак действовать.

Моя вельветовая куртка давно валялась на саквояже в углу комнаты, поэтому я быстро стащил через голову рубаху, позволив ей упать на пол, достал из-за пояса кинжал стража, с которым редко расставался — обоюдоострый, с сапфировым набалдашником — и положил его на стол возле белых перчаток. Приготовился взять разбег.

Чуть наклонив голову, она смерила меня оценивающим взглядом, а затем поманила пальцем.

Я бросился вперёд, будто меня по пятам преследовал клубок из тёмных душ. Хотел схватить Геру в охапку, но она сама прыгнула навстречу, повисла на шее, окольцевав мою талию своими длинными ногами. Я был начеку и не сплоховал. Подхватив её снизу, сделал быстрый разворот, стараясь прижаться к её тёплому животу. Вовремя затормозил и усадил её на край стола.

Гера выжидательно посмотрела мне в глаза. Я провёл ладонями вверх по её гладкой спине, нащупал знакомую родинку на шее и наконец утопил пальцы в шёлковой копне её белых волос. С наслаждением их перебрал и растрепал — Гера была не из тех женщин, кто переживает из-за испорченной причёски. Провёл кончиком носа по бархатной щеке, ошалело вдохнул. От её губ сладко пахло виноградом.

Отпустив мою шею, Гера погладила мои заросшие щёки. Я собирался побриться сразу, как мы приехали в город, но вспомнил, что она сказала при встрече и передумал. «Мне нравится». Недельная борода делала меня похожим на лохматого пса. Я вошёл в роль и быстро лизнул её в губы. Гера удивлённо подняла одну бровь и снова подмигнула. Мы оба подались вперёд, слегка стукнулись зубами и рассмеялись. Мне на мгновенье вспомнилась безумная утренняя сцена в лесу: парочка скелетов без признаков плоти на костях сидит в обнимку, соприкоснувшись челюстями… Я мотнул головой, отгоняя неприятную картинку, снова подхватил Геру и закружил.

Прежде чем упасть на кровать, она ловко смахнула с неё свой белый берет с красным фазаньим пером, и наши рты долго не размыкались, пока я не понял, что должен наконец помочь ей разуться. Вскочил, схватился за её ловко задранные лодыжки и потянул на себя два белых сапожка. Аккуратно поставил их на пол. Затем, как змеиную кожу, стянул с неё белые брюки для верховой езды. Присел на корточки и глянул на Геру. Её соски напоминали виноградины, и мне не терпелось их распробовать.

Верховая езда. В голове промелькнул новый образ: скачущая во весь опор Гера. Белые волосы растрепались, глаза горят, крепкие бёдра сжимают спину каурой лошадки.

Скинув с себя всё лишнее, я нырнул в постель, как в бездонный омут, и мы сцепились в подвижный клубок, переплетаясь руками, ногами и языками.

В прошлый раз из её пальцев вырвалась магия и прожгла мою постель. В этот раз Гера оказалась снизу, и бесшумные молнии угодили в потолок. Судя по тому, что тот не упал нам на головы, она взяла свою магию под контроль.

— Я был достаточно плохим? — хрипло спросил я.

Она перевела дух и глянула поверх моего плеча. Вероятно, не сочтя урон потолку серьёзным, расслабилась и кивнула.

— Достаточно.

Я улыбнулся и поцеловал её в плечо.

Вдруг Гера сердито прошептала мне на ухо:

— Извращенец!

Я уже собирался обидеться на такой несправедливый выпад, но поднял голову и понял, что она смотрит вглубь комнаты. Я обернулся.

Пугало сидело за столом на прежнем месте и невозмутимо глазело на нас, держа в одной руке серп. Я сел и проговорил медленно, будто малому ребёнку:

— Ты слишком рано вернулось.

Гера за спиной фыркнула:

— Интересно знать, когда.

— Что-то случилось?

Пугало молчало. Поскольку говорить оно не умело, это означало «нет». Если бы произошло что-то нехорошее, оно бы пожало плечами. Я мысленно отругал за недосмотр Проповедника, ожидая и его с минуты на минуту — с ворчанием, что он в няньки не нанимался.

— Ты же любишь гулять? Лучшее время. Приходи утром.

В полумраке комнаты его ухмылка выглядела особенно зловеще. Пугало встало, перекинуло серп в другую руку и исчезло.

Я повернулся к Гере. Её глаза недовольно блеснули.

— Ну извини. Этот тёмный одушевлённый недостаточно воспитан. Обещаю с ним поработать. Как только я решу уединиться с женщиной...

Гера и ухом не повела на мою провокацию.

— Я рада уже тому, что твоё Пугало никому из нас не снесло голову, — призналась она и добавила: — Разозлило и взбудоражило, я теперь не усну. А мне рано вставать.

— Чем я могу помочь? — спросил я и положил ладонь ей на живот.

Она закинула руки за голову и согнула одну ногу в колене.

— Уверена, ты что-нибудь придумаешь.

Я тут же простил Пугало, послушно кивнул, смерил её внимательным взглядом и решил начать с виноградин.