Музыка в мыслях (гет)

— Тина, я через две недели уезжаю в Марсель! — воскликнула Куинни вечером за ужином.

— Уезжаешь? — удивилась Тина. — В Марсель?

— Ну, не уезжаю, — смутилась Куинни, — уплываю. На этом, как его, пароходе. Вот.

— С не-магами?

— С не-магами.

— Откуда вообще взялась такая идея? — спросила Тина, разливая чай по чашкам.

— Я её услышала, — ответила Куинни. — У одного не-мага. Он шёл по улице и почти кричал о том, как хорошо было плыть на роскошном пароходе через океан.

— Мысленно кричал?

— Конечно, мысленно! — улыбнулась Куинни. — Не-маги любят о чём-то кричать именно мысленно, ты же об этом знаешь. В его мыслях были солнечные блики на волнах, солёные брызги, капитан корабля в белой форме и музыка! Много музыки. И она была прекрасной!

— При чём тут музыка?

— Я сама не поняла. Музыка была у не-мага в мыслях, в самой душе. Она сплелась внутри него со счастьем.

— Как романтично! — хмыкнула Тина. — И тебе сразу же захотелось в море?

— Сразу же! — подтвердила Куинни. — И я купила билет на «Вирджинию». Он уплывает в Париж через две недели, а у меня как раз отпуск.

— Думаю, это будет отличное путешествие, — проговорила Тина. — И Марсель наверняка тебе понравится.

* * *

Величественный стальной исполин с надписью на борту «Вирджиния» отплыл из порта Нью-Йорка, и Куинни залюбовалась тем, как в лучах рассветного солнца заблестели волны за бортом. Океан не был спокойным, но на корабле этого не чувствовалось — он рассекал волны, словно огромный утюг, и волны сдавались под его напором. Благодаря мощным паровым машинам, скрытым в недрах парохода, он развил впечатляющую скорость, а Куинни, почувствовав на своём лице прохладный ветер, наполненный морскими брызгами, ощутила абсолютно детский восторг.

Корабль внутри был похож на шикарный отель. Его интерьеры поражали воображение: везде были бархатные шторы, вычурная деревянная мебель, хрустальные люстры, картины в бронзовых рамах… Никогда раньше Куинни не видела такой роскоши.

— Как хорошо гулять на свежем воздухе! — сказал какой-то мужчина за спиной у Куинни. — И как хорошо, что в мире существуют настолько красивые женщины, — продолжил он, а Куинни почувствовала, что начинает краснеть.

— Спасибо, — проговорила она, поворачиваясь к мужчине. Он был очень старым, совсем седым и сгорбленным, и обеими морщинистыми и покрытыми пигментными пятнами руками опирался на трость с массивной рукояткой в виде головы льва. Куинни удивилась, что у мужчины был такой звонкий молодой голос, а потом ужаснулась: мужчина ей ничего не говорил, он громко подумал свои мысли, и Куинни их услышала, потому что позволила себе расслабиться.

— Вы меня слышите? — хитро прищурившись, подумал старик.

— Да, — прошептала Куинни.

— Каких только чудес ни бывает на этом свете! Вот и телепаты на трансатлантических лайнерах встречаются, причём такие красивые, глаз не отвести!

— Спасибо, — ещё тише прошептала Куинни. — Но вы ведь никому ничего не расскажете, так?

— Я вообще никому ничего не могу рассказать, потому что я немой, — заверил её старик. —Вы не представляете, как это приятно, когда тебя слышат просто так, без всяких этих жестов и записочек! У меня артрит, — старик показал Куинни скрюченные пальцы, — и общаться становится всё сложнее.

— Какой кошмар! — Куинни осторожно коснулась пальцев старика. — Если хотите, давайте о чём-нибудь поговорим.

— Я не могу занимать время такой красивой молодой женщины!

Эти слова были настолько искренними, что Куинни покраснела окончательно.

— Мне вовсе несложно! Я путешествую одна, и пока не придумала, чем мне заняться. Кстати, меня зовут Куинни Голдштейн.

— Патрик МакЛафлин, — представился старик в ответ и улыбнулся, обнажив неожиданно белые и крепкие зубы. — Можно просто Патрик.

Несколько часов Куинни и Патрик прогуливались по палубе, и Патрик «рассказывал» ей о себе (он был владельцем небольшой ткацкой фабрики), о детях, о Нью-Йорке, в котором прожил всю жизнь, о Марселе, который часто посещал, и вообще обо всём, что приходило ему на ум. Ум у него был удивительно дисциплинированный, и Куинни нравилось слушать этот насыщенный подробностями рассказ человека, который, кажется, никогда ни с кем не говорил по душам. Патрику было восемьдесят семь лет, и Куинни знала, что для не-мага это очень, очень много.

В семь вечера всех позвали на ужин, и Патрик и Кунни разошлись по разным ресторанам: Патрик путешествовал первым классом, а Куинни — вторым.

Утром следующего дня Куинни увидела Патрика сидящим в шезлонге на прогулочной палубе. Ветерок трепал его седые мягкие волосы, но никаких мыслей Патрика Куинни не услышала — он умер.

Тело Патрика быстро убрали с глаз наслаждающихся путешествием пассажиров, и пароход продолжил своё движение как ни в чём не бывало, а Куинни сидела в деревянной лавке, смотрела на теперь казавшуюся ей масляной и неприятной воду, и тихонько плакала. Вот же только что был человек, думал о множестве разных вещей, строил планы и всё — его больше нет. Исчез целый мир. Куинни сначала захотела найти родственников Патрика и рассказать им о его последнем дне, но, вовремя вспомнив о режиме секретности, никуда не пошла.

Весь день Куинни бесцельно бродила по палубам парохода, слушала обрывки противно обыденных мыслей не-магов, и не могла вернуть себе радостное и беззаботное настроение, так необходимое для отпуска.

Поздно вечером Куинни замёрзла и пошла в ресторан. Там она заказала кусок шоколадного торта и большую чашку чая.

В ресторане было совсем мало людей. Океан штормило, и «Вирджиния» бороздила его просторы уже не так уверенно, как это было вчера при отплытии из порта. Качку большинство пассажиров предпочло переждать в кроватях в своих каютах.

Куинни увидела, как к ней направляется молодой мужчина, и сразу же закрыла свой разум, потому что слышать мысли молодых мужчин ей часто было неприятно, однако оказалось, что он шёл не к ней, а к чёрному концертному роялю, стоявшему в центре ресторанного зала.

Мужчина, казалось, был полностью погружен в себя. Его лицо было абсолютно спокойным и расслабленным, а взгляд его голубых глаз был как будто чуточку расфокусированным. Он сел за рояль, поднял крышку и опустил пальцы на клавиши. Рояль тут же ожил и вспыхнул сотнями звуков. Куинни до этого даже не представляла, что на рояле можно сыграть настолько сложную мелодию.

Мелодия была одновременно весёлой, лиричной и наполненной какой-то плохо объяснимой тоской — ощущение, возникшее у Куинни, было похожим на то ощущение, когда в ясный жаркий летний день маленькая тучка загораживает Солнце и всё вокруг немного тускнеет, хотя день продолжает оставаться ясным.

Пианист играл минут пятнадцать, и ни одна музыкальная фраза в его произведении не повторилась, хотя оно и не было похоже на импровизацию — у него были начало, развитие, эффектная кульминация и логичный, если так можно говорить о музыке, финал.

Доиграв, пианист слегка кивнул бармену, а потом повернулся к Куинни и без всяких предисловий спросил:

— Значит, это именно вы скрасили последний день мистера МакЛафлина?

— Откуда вы знаете? — растерялась Куинни.

— Я знаю обо всём, что происходит на этом корабле, — ответил пианист и сделал глоток из стакана, стоявшего на рояле. — Он был отличным собеседником, правда?

— Он же был немым! — возразила Куинни.

— Да будет вам! — хмыкнул пианист. — Он прожил отличную жизнь, и, думаю, вам не нужно расстраиваться из-за того, что она закончилась.

Куинни не успела ничего ответить, а пианист снова начал играть.

Теперь это было что-то знакомое. Что-то, что играло в барах и клубах Нью-Йорка, что Куинни слышала, но не знала, как это произведение называется. Насколько Куинни могла судить, пианист играл идеально.

— Это была его любимая песня, — пояснил пианист.

— Красиво, — отозвалась Куинни.

— Я не люблю играть чужую музыку, — проговорил пианист так, как будто Куинни его о чём-то спрашивала.

— Так не играйте, — улыбнулась Куинни.

— Не буду, — пообещал пианист и начал играть что-то своё.

Звуки рояля окутали Куинни, словно невесомое шёлковое покрывало, прониканув в самые потаённые уголки её души. Мелодия взлетала вверх, как стая птиц взлетает с дерева, и сердце Куинни начинало биться чаще, наполняясь светлой радостью. Басы рокотали, словно далекий гром, а высокие ноты были похожи на ночные соловьиные трели.

Каждое прикосновение пальцев пианиста к клавишам порождало новую краску в палитре чувств Куинни: она то замирала от нежной лёгкой мелодии, то взлетала вместе с нею ввысь, то погружалась в задумчивую меланхолию. Музыка унесла Куинни прочь от повседневной суеты, от расстройства по поводу МакЛафлина, и время словно остановилось.

В моменты особенно красивых пассажей Куинни чувствовала, как по её спине пробегали мурашки, а в горле появляется ком и хотелось плакать — настолько глубоко проникла эта музыка в её душу. Она рассказывала без слов целую историю, рисовала прекрасные картины, которых никто никогда не видел.

Когда последние ноты растворились в воздухе, Куинни почувствовала себя другим человеком — чистым, обновленным, счастливо пережившим настоящую бурю эмоций. Куинни увидела, что бармен украдкой вытер платочком выступившие слёзы, насупился и принялся натирать тряпкой и без того сверкающие стаканы для виски.

Куинни посмотрела на пианиста и сняла свой блок, погрузившись в его внутренний мир. Весь его внутренний мир был наполнен музыкой без слов, и она была прекрасна.

— Зачем вы плывёте в Марсель? — вдруг спросил Куинни пианист.

— Что? — не поняла она, с трудом выныривая из его мыслей.

— Я спросил, зачем вы плывёте в Марсель.

— Зачем? — эхом повторила Куинни. — Уже не знаю.

— Путешествующие люди меня пугают, — вдруг признался пианист. — Я так и не понял, зачем они куда-то уезжают из своего родного дома.

— Вы же уехали! — поразилась Куинни.

— Я никуда не уезжал. Этот корабль — мой дом, и я никогда его не покину. Я здесь родился, вырос и здесь же и умру.

Куинни и не подозревала, что не-маги могут рождаться и жить на кораблях. Не-маги вообще были странными.

Пианист энергично сыграл первый куплет «Марсельезы» и снова спросил Куинни:

— Так зачем вы плывёте в Марсель?

— В отпуск! Развлекаться! — возмутилась Куинни. Она очень не любила, когда кто-то лез в душу к ней.

— Ну так бы сразу и сказали, — проговорил пианист и снова положил пальцы на клавиши. — Сыграю вам что-нибудь французское.

«Что-нибудь французское» очень понравилось Куинни, хотя и не было таким эффектным, как собственная музыка пианиста.

— Вы же не любите играть «чужое», — сказала Куинни, когда пианист закончил.

— Это всё для вас.

— Как вас зовут? — спросила Куинни.

— Новеченто, — ответил пианист.

Куинни увидела, что в мыслях пианиста пронеслось число «1900», но не поняла, что оно значило, а мысли Новеченто снова наполнились музыкой. Это было так необычно — Куинни никогда не встречала человека, чей внутренний мир был выражен не в словах.

— Очень приятно, — улыбнулась Куинни. — Куинни.

— Будем знакомы, — констатировал Новеченто и снова начал играть.

В полночь ресторан закрылся, и Куинни, утомлённая всеми переживаниями этого дня, ушла к себе в каюту. Новеченто вслед ей сыграл что-то умиротворяющее, а она ему с благодарностью кивнула.

* * *

Куинни проснулась ранним утром и почувствовала, что она отлично выспалась. Ночью ей снилась музыка, которая превращалась в причудливые разноцветные узоры, в которых можно было рассмотреть диковинные цветы, птиц, далёкие горы, непроходимые леса, океан и звёзды над ним. Этот сон был похож на мысли Новеченто, и Куинни снова захотелось увидеть их.

Она оделась и вышла на палубу. Было совсем рано, и по палубе пока никого не прогуливался. Куинни подошла к фальшьборту и посмотрела на воду за бортом. Вода была спокойной, и пароход быстро и уверенно продолжал путь в Марсель.

— Доброе утро! — услышала Куинни за спиной и, узнав этот голос, повернулась.

Новеченто был в том же самом фраке, что и вчера, но выглядел свежим и отдохнувшим.

Куинни снова погрузилась в его мысли. В них была только музыка.

— А давайте потанцуем? — предложил Новеченто.

— Без музыки? — удивилась Куинни.

— Музыка есть внутри меня. Нам этого будет достаточно, — проговорил Новеченто и поклонился Куинни, приглашая её на танец.

На палубе парохода, окутанной мягким светом рассветного солнца, Куинни и Новеченто закружились в танце под мелодию, звучавшую у Новеченто в голове. Воздух был наполнен океанской прохладой, а вдалеке, за розово-золотым горизонтом, медленно начинался новый замечательный день. Платье Куинни, лёгкое и воздушное, развевалось в такт их движению, подхваченное ветром. Новеченто уверенно держал её за талию, направляя каждый их шаг. Их взгляды встретились, и у них словно состоялся безмолвный диалог, полный нежности и безграничного понимания. Звуки музыки, которые слышали только они, смешивались с плеском волн, ударявшихся о борт судна, создавая неповторимую симфонию. Они танцевали, не замечая ничего вокруг. Пароход плыл вперёд с прежними скоростью и уверенностью, а Куинни и Новеченто продолжали свой танец, словно в своём собственном мире, где время текло медленнее, а счастье ощущалось ярче.

Пароход мягко покачивался и вибрировал на волнах, будто тоже двигаясь в их ритме. Порыв ветра принёс океанские брызги, которые заискрились в солнечных лучах. Её смех, легкий и звонкий, смешался с шумом ветра, а он, улыбаясь, подставил ветру и океанским брызгам лицо. Их движения стали ещё более плавными, более гармоничными, а музыка становилась всё громче и торжественнее.

Вокруг них мир словно замер: остальные пассажиры, выходившие на палубу, возгласы матросов и официантов, даже само время — всё отступило на второй план. Сейчас существовали только они, только этот танец и только музыка. Куинни слегка запрокинула голову, позволяя ветру играть с её волосами, а Новеченто, не отрывая от неё восторженного взгляда, прижал её к себе, словно боясь, что этот момент может исчезнуть, как мираж. Они кружились в танце, и казалось, что в это утро даже вселенная затаила дыхание, наблюдая за ними — за двумя душами, нашедшими друг друга в бескрайнем мире, и за танцем, который стал их маленькой, но такой значимой тайной.

Куинни вдруг поняла, что Невеченто — это тот человек, с которым она могла бы провести всю жизнь. Это открытие так поразило её, что она наклонилась к Новеченто и легко коснулась губами его губ. Он вдруг остановился, отстранился и с удивлением на неё посмотрел. Музыка, звучащая в его мыслях, постепенно стала намного тише, он встряхнул головой, словно отгоняя неприятное воспоминание, отвернулся от Куинни и медленно ушёл с палубы.

Куинни осталась стоять на месте, словно приросла к палубе, а её сердце, ещё минуту назад трепетавшее от предвкушения чего-то волшебного, теперь замерло, будто его внезапно окунули в ледяную воду. Губы ещё хранили тепло его прикосновения, но в душе уже начинала зияла пустота, холодная и бездонная, которую он создал своим уходом. Куинни смотрела вслед Новеченто, ещё надеясь, что он вернётся, но он даже не обернулся. Каждый его шаг, удаляющийся от неё, отдавался в её груди глухим эхом, словно он уносил с собой частичку её души.

В голове Куинни закрутились вопросы, на которые не было ответов. Почему он ушёл? Что она сделала не так? Было ли это ошибкой? Она чувствовала, как её щёки начинают гореть от стыда, а она сама готова вот-вот заплакать. Куинни сжала кулаки, пытаясь удержать себя от того, чтобы не броситься за Новеченто.

Внутри Куинни боролись два чувства: горечь от того, что Новеченто вот так ушёл, и сладкая, но мучительная надежда, что, может быть, это ещё не конец их истории, ведь они пока оба находятся на корабле и проведут рядом ещё два дня. Может быть, это было просто недоразумение. Может быть, он слишком испугался, что она проникла чересчур глубоко в его внутренний мир. Но чем дольше она стояла одна, тем сильнее понимала, что, возможно, этот поцелуй был для неё чем-то большим, чем для него.

И тогда её охватило необычное чувство — смесь боли, растерянности и какой-то странной, почти горькой, гордости. Она рискнула, она позволила себе быть искренней, она открылась не-магу, даже если сейчас это казалось ошибкой.

Куинни медленно выдохнула, смахнула слёзы и подняла голову. Ей показалось, что два десятка пассажиров смотрят на неё в упор и с осуждением. В принципе, она в любой момент могла посмотреть, о чём думает каждый из них, но не стала этого делать и вернулась в свою каюту, решив выйти только к обеду.

* * *

В дверь каюты Куинни громко и требовательно постучали. Она открыла и увидела, что за дверью стоят двое мужчин в форме с золотыми нашивками. Как их назвать, Куинни не знала.

— Мисс Голдштейн? — спросил один из них.

— Да, — ответила Куинни.

— Офицеры Леманн и О’Уорд. Следуйте за нами.

— Зачем?

— Нужно поговорить.

— О чём?

— Узнаете. Предлагаю добровольно пойти с нами и без вот этих штук, — офицер Леманн показал Куинни наручники, до этого лежавшие у него в кармане.

Куинни быстро заглянула в мысли обоих офицеров и ничего не поняла: они оба думали, что Куинни кого-то убила, и одновременно их мысли о ней носили настолько яркий эротический, если не сказать порнографический, характер, что Куинни стало противно, и она быстро восстановила блок.

Офицеры отвели Куинни в каюту без окон где-то в трюме и усадили на жёсткий табурет перед массивным письменным столом. Леманн сел за стол, достал из ящика пачку листов бумаги и чернильную ручку.

— Ну, мисс Голдштейн, — прошипел он, — рассказывайте, как вы втёрлись в доверие Патрику МакЛафлину.

Куинни сжала губы, чувствуя, что её сердце бьётся так громко, что, кажется, его слышно даже офицерам. Она пыталась собраться с мыслями, но атмосфера в каюте давила на неё, как тяжёлый груз. О’Уорд тоже сел напротив неё, положив на стол свои огромные руки. Его взгляд, холодный и пронзительный, будто сверлил её насквозь.

— Повторяю вопрос офицера Леманна, — сказал он, медленно выговаривая каждое слово. — Как вы втёрлись в доверие Патрику МакЛафлину?

Куинни совсем растерялась и, пытаясь ещё раз послушать мысли офицеров, опустила глаза, чувствуя, что начинает дрожать. Офицеры думали о том, что Куинни сначала обманула Патрика, а потом отравила его.

— Почему вы думаете, что я к нему втёрлась в доверие? — спросила она.

— Потому что позавчера он составил это и принёс капитану на удостоверение, — Леманн достал из ящика тетрадный лист, исписанный дрожащим почерком человека, страдающего артритом. — Этим документом мистер МакЛафлин завещал вам десять тысяч долларов. Капитан удостоверил это завещание, но родственники мистера МакЛафлина, путешествующие с ним, считают, что вы сначала заставили написать это завещание, а потом — отравили. Мы уполномочены провести дознание.

— Патрика отравили? — удивилась Куинни.

— Это пока неизвестно, но наш медик во всём разберётся! — воскликнул Леманн. — А завещание уже есть! Зачем МакЛафлину завещать вам хоть что-то?

Внезапно дверь каюты распахнулась. На пороге стоял Новеченто.

— Что здесь происходит? — спросил он, проходя в каюту.

Куинни подумала, что офицеры начнут орать на Новеченто и выгонят его, но они ему улыбнулись:

— Вот, расследуем, почему богатый пассажир завещал этой девушке круглую сумму и тут же умер.

— Как занятно, — хмыкнул Новеченто. — А когда было составлено завещание?

— Вчера, в двадцать три часа, — ответил О’Уорд.

— А мисс Голдштейн провела со мной весь вечер и всю ночь, — развязно сказал Новеченто. — Она ничего не могла сделать с тем богатым пассажиром, потому что всё время была со мною… занята.

Офицеры переглянулись и гадко улыбнулись друг другу.

На столе зазвонил телефон, Леманн снял трубку, выслушал кого-то и смущённо проговорил:

— Звонил наш медик. Патрик МакЛафлин скончался от инфаркта, то есть по естественной причине.

— Ну вот. Скончался по естественной причине, и написать завещание его никто не заставлял, — подытожил Новеченто. — Мисс Голдштейн была со мной с восьми вечера и до шести утра.

Новеченто положил Куинни руки на плечи, а Куинни уловила в мыслях офицеров зависть.

— Тогда прошу нас извинить, мисс Голдштейн, — сказал Леманн. — Можете быть свободны. Возьмите завещание, и приготовьтесь судиться с семейством МакЛафлинов из-за вашего наследства.

— Спасибо! — ответила Куинни и медленно, с достоинством, встала. Новеченто распахнул перед ней дверь и сделал приглашающий жест, улыбаясь всё той же развязной улыбкой. Куинни даже показалось, что он хлопнет её пониже спины, чтобы подтвердить свои слова, сказанные офицерам. Новеченто ничего подобного не сделал и даже об этом не подумал, за что Куинни была ему особенно благодарна.

Они вышли на палубу.

— Как ты узнал, что меня увели эти… офицеры? — спросила Куинни.

— Я тебе уже говорил, что знаю обо всём, что творится на этом корабле, — ответил Новеченто.

— Спасибо, что спас меня! — воскликнула Куинни.

— Я думаю, ты бы и без меня справилась, — хмыкнул Новеченто. — Ведь так?

— Не представляю, как бы я справилась без тебя, — проговорила Куинни. — Ты ворвался к ним как… рыцарь!

— Да-да, и спас прекрасную… даму… от этих… двух… упырей, — Новеченто взглянул Куинни в глаза. В его мыслях снова заиграла музыка и появились яркие цветные всполохи.

Они стояли так близко, что дыхание их смешивалось, но ни один из них не решался сделать первый шаг. Воздух вокруг будто сгустился, наполнившись напряжением и тихим, почти неслышным трепетом. Их взгляды встречались, затем снова опускались вниз, словно боясь выдать то, что скрывалось в глубине их душ.

Она чувствовала, как её щёки горят, а пальцы слегка дрожат, когда она невольно начала теребить край своего платья. Он, в свою очередь, сжал кулаки, чтобы скрыть дрожь рук, и сделал шаг вперёд, но тут же остановился, словно боясь нарушить хрупкую границу между ними.

Их лица медленно приближались друг к другу, будто их тянула невидимая нить, но каждый миг казался вечностью. Она закрыла глаза, чувствуя, как её сердце готово выпрыгнуть из груди, и перестала слушать его мысли. Он, увидев, как её ресницы трепещут, словно крылья бабочки, тоже закрыл глаза, боясь, что сделает что-то неправильное.

Их губы едва коснулись друг друга — сначала неуверенно, почти случайно, как будто боясь, что это может быть ошибкой. Но затем, словно найдя опору в этом нежном прикосновении, они стали смелее. Её губы были мягкими, как лепестки цветка, а его — тёплыми и слегка шершавыми.

Они не спешили, словно боялись спугнуть этот миг. Их поцелуй был нежным, почти детским, но в нём была вся искренность их чувств. Она чувствовала, как её тело постепенно расслабляется, а он начал медленно обнимать её, как будто боясь её ранить.

Когда они наконец разомкнули губы, их лица оставались близко друг к другу, а дыхание стало прерывистым. Они не сразу открыли глаза, словно боялись, что реальность разрушит этот хрупкий момент. Но когда их взгляды встретились, в них читалось не только смущение, но и лёгкая улыбка, полная понимания, тепла и музыки.

Они ничего не сказали, но в этом молчании было больше, чем в любых словах.

— Приходи вечером в ресторан, — прошептал Новеченто.

— Если ты обещаешь, что не будешь играть чужую музыку.

— Обещаю.

* * *

Лёгкая дымка стелилась над водой, окутывая порт Марселя таинственным серебристым покрывалом. Воздух был наполнен солёным океанским ветром, смешанным с ароматами свежеиспечённого хлеба и кофе, доносящимися из ресторанов «Вирджинии». Его белоснежный корпус сверкал в первых лучах солнца.

Лайнер приближался к порту с неторопливой грацией, его мощные двигатели издавали низкий, равномерный гул, который отдавался эхом в водах бухты. На палубах уже началось движение: пассажиры вышли на свежий воздух, чтобы насладиться видом приближающегося города. Дети смеялись, указывая на чаек, которые кружили над лайнером, выпрашивая угощение. Взрослые же, попивая кофе за столиками на палубе, молча наблюдали за тем, как Марсель постепенно раскрывается перед ними во всей своей красе.

На берегу уже собралась толпа: встречающие махали руками, портовые рабочие готовились к швартовке, а уличные торговцы собирали свои лотки, чтобы предложить прибывающим из-за океана сувениры за тройную цену. Звуки речи на французском языке, смех, крики чаек — всё это сливалось в единую симфонию, которая сопровождала прибытие лайнера.

Когда судно наконец подошло к причалу, раздался громкий гудок, эхом прокатившийся по всей бухте. Матросы ловко забросили толстые канаты на берег, и лайнер, словно огромный зверь, покорно замер, пришвартовавшись к берегу. Трапы опустились, и первые пассажиры начали сходить на землю. Их встречали объятиями и поцелуями.

Марсель, с его старыми зданиями, шумным портом и узкими улочками, отходящими от него, казался живым организмом, который радушно принимал новых гостей. «Вирджиния» завершил своё долгое путешествие. Он был молчаливым свидетелем множества историй, которые только что начались или, наоборот, нашли на нём своё завершение. А над всем этим возвышалась базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард, словно благословляя всех, кто ступил на эту землю.

Куинни и Новеченто стояли в ресторане.

— Ты никогда не сойдёшь на берег? — спросила она его, хотя уже прекрасно знала ответ, даже не заглядывая в его мысли. За прошедшую ночь Куинни узнала о Новеченто всё. И, кажется, он тоже всё про неё понял, хотя ни о чём её не спрашивал.

— А ты никогда не станешь частью моего мира, — произнёс он.

— Никогда, — прошептали они друг другу.

Куинни почувствовала, как по её лицу потекли слёзы.

* * *

Тина видела, что Куинни вернулась из Марселя очень грустная и, что называется, сама не своя. Обычно Куинни была живой, яркой, как солнечный луч, но сейчас её лицо казалось бледным, а глаза, обычно такие блестящие, были тусклыми и печальными.

— Что случилось-то? — спросила Тина, когда они приехали домой и расположились на кухне за чашкой чая.

Куинни вздрогнула, словно её разбудили от глубокого сна, и быстро улыбнулась. Но эта улыбка была какой-то... ненастоящей. Слишком натянутой, слишком быстрой.

— Ничего особенного, — наигранно весело отозвалась Куинни. — Один старик завещал мне десять тысяч долларов.

Тина поперхнулась чаем.

— Не-маг завещал?

— Да. Он был очень старым. Я его выслушала, и он расчувствовался до такой степени, что написал на меня завещание. А через несколько часов умер.

Тина поняла, что сестра что-то от неё скрывает и дело вовсе не во внезапно умершем попутчике, но решила пока ничего не спрашивать.

— Общаться с не-магами опасно, — наставительно проговорила она.

— И не говори! — горячо согласилась Куинни, отхлебнула чай и отвернулась к окну. За окном шёл дождь, его капли стучали по подоконнику и были созвучны той самой, не-чужой, музыке, которую играл Новеченто, и которая продолжала звучать у Куинни в душе.