В тишине (джен)

Тишина сводила Кохаку с ума. Она пряталась по углам, расползалась туманом по утрам, сияла звездным светом ночами. Даже когда Кохаку кричал изо всех сил — тишина не отступала. А наоборот — еще сильнее обступала вокруг, окружала непроницаемым куполом, за которым текла обычная жизнь. За которым жил мир, в котором Кохаку больше не было места. Мир, который с радостью от него избавился. Мир, из которого Кохаку с еще большей радостью сам себя выпилил. Потому что мир, где не было Тацуи, не имел права на существование. Кохаку порой думал, что с удовольствием бы уничтожил все вокруг. Если бы такой была цена за возвращение Тацуи, то она была бы ничтожной. Даже если бы пришлось устроить ад на земле.

Когда эта мысль впервые пришла в голову, то Кохаку лишь зло рассмеялся, совсем не обращая внимания на людей, которые бродили туда-сюда с подносами и тарелками. А Кохаку все смеялся и смеялся. И никак не мог остановиться, дурея от мысли, что ничего делать и не надо было. Ад уже наступил. Затянул Кохаку в свои сети, прибил к земле, по которой больше не ходил Тацуя. Мир вокруг теперь был всего лишь кривым зеркалом, разбитым прямо посередине. Осколки каким-то неведомым чудом еще держались, но стоило подуть даже легкому ветерку, как они бы с радостью изрезали Кохаку до крови. Вновь и вновь вытаскивая на свет воспоминания, что были для Кохаку теперь дороже всех и всего на свете. Но и их Кохаку теперь ненавидел. Потому что сам с грохотом закрыл дверь в тот день, когда они с Тацуей стояли и смотрели на волны с пирса. Когда каждый из них знал, что стоит только протянуть руку, и можно дотронуться до лучшего друга, который всегда прикроет спину. Тот день был таким ярким. Именно поэтому Кохаку сейчас больше всего на свете ненавидел солнце.

Вечерами Кохаку шатался по улицам очередного города, как очутился в котором, не помнил. Он уже давно не знал, где находится. Просто садился каждое утро на свой байк и несся на нем вперед. Останавливался только для того, чтобы заправиться и перекусить. Вкус еды Кохаку тоже перестал чувствовать. Да и зачем? Все равно так вкусно, как Тацуя, никто и никогда готовить не будет. Кохаку смотрел пустым взглядом и на словоохотливых заправщиц, и на симпатичных официанток в придорожных забегаловках и вычурных кафе. И если лица он еще мог различить, то их голосов он не слышал. Видел, как шевелятся губы, но никаких звуков не было. Словно он смотрел немое кино, но никто не собирался ему рассказывать, о чем оно.

Иногда Кохаку пытался разгадать эти странные ребусы. Пытался читать по губам. Но ничего не получалось. И он совсем забил на этих кукол, которые только старались говорить, но на самом деле просто не умели этого делать.

А потом Кохаку стал бояться засыпать. Потому что во сне все было по-другому. Звуки звенели, орали, били словно молотом по наковальне, скрипели и скрежетали. От чужих криков Кохаку затыкал уши, но это не помогало. Но как бы громко ни было, Кохаку все равно слышал звук удара о бампер. А еще стук черепа о мостовую. Проклятый стук был таким отчетливо громким, словно это сам Кохаку ударился головой о камень. Он всегда просыпался в этот момент. В тот самый, когда кричал изо всех сил, пытаясь добиться ответа на свой единственный вопрос. Почему Тацуя? Почему умер он? Ведь Кохаку был гораздо больше достоин смерти. Он испортил все, что только мог. Испоганил все, до чего мог дотянуться. Уничтожил то, что должен был беречь и защищать. Уничтожил дело Тацуи. Уничтожил «Мюген» и убил лучшего друга. Да, именно убил. Своей гордостью, своей глупостью, своим неверием. Убил Тацую. И наверняка убил Цукумо, который тоже был достоин жить гораздо больше, чем Кохаку. Но единственное, что получил от него в подарок — кому, из которой он вряд ли когда выйдет. А все потому, что остался верен Тацуе и отказался становиться похожим на Кохаку. Цукумо сделал свой выбор: был вместе с Тацуей в ту ночь. Был рядом с ним, а не рядом с Кохаку. И за свой выбор поплатился. А еще бросил Кохаку одного в проклятой тишине, из которой нет выхода. Словно запихал его в другую кому. Когда можно ходить, есть, гонять на байке, но не жить, а существовать. Ведь даже одиночество можно перенести, но не одиночество в тишине.

Иногда Кохаку казалось, что нужно только посильнее разогнаться, и все его проблемы разрешатся сами по себе. Ведь достаточно только одной машины на встречной полосе. Вот только ничего не получалось. Словно Тацуя продолжал спасать и защищать. Но почему, Кохаку боялся думать. Это было так похоже на Тацую — просто помогать, несмотря ни на что. Оберегать даже ценой своей жизни. Кохаку было бы гораздо легче, если бы Тацуя мстил за его глупость, заставляя жить в тишине и одиночестве. Но Тацуя никогда бы так не поступил. И неважно, ходил ли он по земле или наблюдал откуда-то свысока. Он просто оберегал. И от этого понимания Кохаку мог кричать посреди трассы, распугивая тех, кто ехал в это время мимо. Но как бы сильно он ни кричал, он все равно ничего не слышал.

Кохаку сидел на крыше какого-то здания в городе, названия которого не знал, и курил сигарету за сигаретой, рассматривая мерцающую неоном рекламу. И учился молчать. Если Тацуя решил, что отныне Кохаку должен жить в тишине, то так тому и быть. Ведь если даже он сам себя перестал слышать, то не стоит больше задавать вопросов, ответы на которые он никогда не узнает.