Как далеко ты готов зайти? (гет)

Меня зовут Беатрис Прайор, и я неудачница.

Я очень привязана к своей семье. Люблю помогать людям. Не сосчитать, сколько бесплатных обедов я подала в столовой для изгоев, сколько раз отмывала грязные детские ручки и сопливые носики в детском саду. Знаю обо всех проблемах соседей, друзей и изгоев, что обращаются к нам за помощью. Но при этом я немного застенчива. Не люблю привлекать к себе внимание, никогда не ношу открытую одежду и всякое такое. Ещё недавно я была уверена, что вся моя жизнь пройдет в заботах и хлопотах о других, среди близких, в общем, в светлом и суетливом Отречении. По мне — это лучшее на свете место. Жизнь в Чикаго нелегкая и неустроенная, но когда помогаешь другим, на душе легче.

Но сейчас вместо помощи и ненавязчивой дружбы я вынуждена избивать людей и получать от них ответные удары. Кулаками, локтями, даже ботинками, страшно подумать! Родителей и брата я уже месяц не видела. Мы, новобранцы-переходники, живём в отвратительной общей спальне — и девушки, и молодые люди, душевая и туалет — общие, без перегородок!.. Абстрагироваться от окружения получается только тогда, когда жгучий стыд заглушает смертельная усталость. Сейчас все мои чувства сводятся только к двум, пренеприятным — усталость и раздражение.

Я — одна из худших новобранцев этого года. Все остальные девушки, а тем более парни гораздо сильнее и выносливей меня. Питер, кажется, родился прямо с ножом в руке, Уилл отлично стреляет, Дрю — ловкий, как обезьяна. Мне никогда не стать такой же, хоть сто лет прозанимайся. Я здесь чужая. Фор то и дело повторяет "Слабости есть у каждого, используйте свои сильные стороны". Беда в том, что сильных-то сторон у меня нету...

А в данный момент я стою на четвереньках в грязи посреди полосы препятствий и пытаюсь подняться на ноги. Это не самый сложный участок, впереди еще канат и сетка. Просто меня угораздило поскользнуться, а силы на исходе.

Нет, только со мной могло такое приключиться!..

Как так получилось?

Добиться чего-то от Отреченного проще простого. Достаточно просто попросить о помощи. А уж если просьба исходит от близких — отказать просто немыслимо.

В этом году мы с братом заканчивали школу и должны были выбирать фракцию. До Рождества я была счастливо-спокойна, ничто не предвещало расставание с Отречением. Но после Рождества нам сделали предложение, от которого невозможно отказаться.

Я до сих пор помню этот день во всех подробностях, будто это было вчера. Я вернулась из благотворительной столовой и села за уроки, когда мама пригласила нас с Калебом на кухню. Там уже был мистер Итон, Лидер Отречения — по сути, это глава правительства Чикаго. Он и объявил нам, что Отречение сейчас в сложной ситуации, возможно, готовится переворот. (Это я и раньше слышала — в газете стало слишком много мерзких статей с нападками на нашу фракцию — то мы якобы прикарманиваем продукты, то пилим бюджет Чикаго, тратя деньги на заведомо бесполезные проекты). Три фракции были враждебно настроены по отношению к нам, за исключением легкомысленных Дружелюбных. Мистер Итон считал, что на Искренних можно не обращать внимания, а вот Эрудиция и Бесстрашие несут реальную опасность. И нам с Калебом оказана высокая честь — мы должны уйти из родной фракции и стать глазами и ушами Отречения у врагов. Один отправится к Эрудитам, второй — в Бесстрашие.

Калеб виновато улыбался и прижимал к себе ингалятор. Не было никаких сомнений, что в Эрудицию отправится именно он — хрупкий астматик, любитель довоенных книг и сложных задач. Это значит, что для меня оставили только один путь — к невоспитанным, вечно орущим и дерущимся Бесстрашным.

Папа и мистер Итон наперебой убеждали нас, что мы справимся. Мама молча подавала на стол скромное, в лучших наших традициях, угощение — некрепкий чай и сухари. Папа советовал мне произвести хорошее впечатление на Лидеров Бесстрашия, у меня это легко получится, я же такая исполнительная, а дальше — добиваться одной из должностей младшего командного состава, со всеми дружить и всюду совать нос...

Руки и ноги скользят по жидкой грязи. Видел бы меня папа сейчас! Какое там "произвести хорошее впечатление" и "добиваться должности", не вылететь бы! Сверху накрапывает мелкий дождь. Только и остаётся, что смеяться от бессилия. Идиотская же ситуация, разве это не забавно?.. Большинство соучеников далеко обогнали меня, Питер и Эдвард уже на финише. Но сдаваться нельзя. Надо подняться и пройти полосу препятствий до конца. Пусть даже и последней. К вечеру.

— Фор, зацени, у Убогой⁽¹⁾ ещё есть силы смеяться!

— Наш человек.

В поле зрения появляется рука. Фор, больше некому. Только у него такие красивые длинные пальцы, и только у него есть время и желание помогать никуда не годным слабакам. Он подбадривает меня коротким "ну?" Немногословен, как обычно. Искушение велико, но я не принимаю предложенную помощь. Нельзя к нему прикасаться, не к добру это.

— Убогая, если ты не в состоянии преодолеть земную гравитацию, я вообще не начислю тебе баллы.

А это Эрик. Угроза в его духе, он никого не жалеет. Вызов принят. Я наконец поднимаюсь на ноги. Сама. Так и не взглянув Фору в глаза.

1) Убогие — канонное прозвище членов фракции Отречения

Вернуться к тексту

Меня зовут Фор. Я честно заслужил это прозвище⁽¹⁾, его не приходится стыдиться, в отличие от моего прошлого имени. Должен признаться, моя жизнь складывается не так, как мне бы хотелось.

Матери у меня нет с восьми лет. Маркус так обращался с ней, что она ушла к изгоям. Меня с собой не взяла. Не хотела, видите ли, ломать мне судьбу, из фракций на дно дорога в один конец. С тех пор все побои и непосильные требования предназначались для меня одного.

Мой уход из Отречения был неизбежен. Почему Бесстрашие? Да просто потому, что хотелось научиться защищать себя. Чтобы никто больше не смел поднимать на меня руку. Стыдно сказать, тогда я плохо понимал, во что ввязываюсь.

Спасибо мистеру Галлахеру, нашему учителю физкультуры, благодаря его помощи я смог хоть немного подготовиться к инициации в Бесстрашии. Если бы Маркус узнал, что я втайне начал тренироваться, готовясь к переходу в другую фракцию, не сносить бы мне головы. Но мистер Галлахер рассказал ему, что принял меня в баскетбольную команду, но над моей физической подготовкой надо бы поработать, нужны дополнительные тренировки. Это Маркус одобрил. Безупречно выдрессированный сын-отличник-спортсмен хорошо дополнял его треклятый имидж. С тех пор у меня появился законный предлог для отсутствия дома и на благотворительном пункте. И, поверьте, я с толком использовал это время.

Инициация была нелегкой, но всему на свете приходит конец. Я не ставил себе цели стать круче всех или пролезть в Лидеры. Меня вообще мало интересовали карьерные игрища. Я всего лишь стремился остаться в Бесстрашии и заниматься чем-то полезным. Но неожиданно для самого себя занял первое место в рейтинге. Выбрал должность инструктора. Первое время был доволен и работой, и новобранцами, и товарищами, вообще жизнью. А потом...

Младшим Лидером вместо меня стал не кто иной, как Эрик. Сначала это радовало. Я глубоко убежден, что власть — это прежде всего ответственность. Тяжёлая, неприятная, непосильная. Может, именно тяжесть ответственности и превратила Маркуса в чудовище, хотя это его не оправдывает. Пусть Эрик пыжится, пусть раздувается от гордости и радуется должности, как новой игрушке, лишь бы меня не трогали.

Но его нововведения вскоре стали настораживать. Зачем менять порядок обучения и ужесточать нормативы на инициации? Откуда столько агрессии в сторону изгоев? Зачем в Бесстрашии столько штрафов и дисциплинарных наказаний? Почему новички стали такими злобными и подавленными? Не раз и не два я ловил себя на мысли — надо было соглашаться на лидерскую должность, сейчас всем было бы легче.

Считается, что Бесстрашные нужны, чтобы поддерживать в городе порядок. А беспорядок создают изгои. Особая такая порода людей, которые в силу происхождения будто бы созданы для черной работы. Недостаточно умные для Эрудиции, слишком слабые для Бесстрашия, непригодные для Дружелюбия, Искренности и Отречения. Этот стереотип уже сам по себе лжив — детей, родившихся в гетто, никто никогда не тестирует на способности и личностные особенности. Среди них могут быть сотни добрых, сообразительных и выносливых, но двери фракций для них закрыты. Изгои, как потомственные, так и выбывшие из фракций, занимаются в основном физическим трудом. На ткацкой фабрике, в швейных мастерских, присматривают за ремонтом зданий, сопровождают грузы. Только вот до работ в Дружелюбии изгоев не допускают, иначе воровство продуктов достигло бы промышленных масштабов. И всегда, везде при них Бесстрашные. Вооруженные. Раньше, в школе, я как-то мало об этом задумывался. Может, изгои и важная часть общества, вздумай они забастовать, они бы значительно усложнили чикагцам жизнь — но Бесстрашие этого не допустит. Дула винтовок направлены на рабочих гораздо чаще, чем на "внешние угрозы". Патрульных, разведчиков и боевиков, вместе взятых, гораздо меньше, чем охранников, занятых на предприятиях. Ребята, присматривающие за работами, жалуются, что двенадцатичасовые смены одновременно тяжелые и скучные. Но никого не интересует, легко ли отработать такую смену в качестве рабочего. В жарком цеху или душной мастерской, в шуме и пыли, в туалет — по расписанию, строем и в сопровождении Бесстрашных, а всей радости — получасовой перерыв на вегетарианский обед.

Бесстрашные не охраняют, а надзирают. Поддерживают социальное неравенство.

В городских новостях тоже мало радостного. В нашей крохотной (или крупнейшей в уцелевшем мире) газете все больше материалов, рисующих Отречение в черных красках. То статья о внебрачной связи между членами правительства. То разоблачение растраты. Поначалу я, признаюсь, тихо злорадствую. Я знаю Отречение изнутри, тот еще серпентарий. Но вот выходит материал о Маркусе. Якобы он не такой аскет, как кажется, его дом будто бы забит деликатесами, украденными со складов, коллекционным довоенным спиртным и тому подобным. И надо бы радоваться, что многоуважаемый Маркус Итон раз в кои-то веки получил щелчок по носу, но ведь это всё неправда! Да я прожил в этом доме до восемнадцати лет и Маркуса знаю как облупленного! Он чертов перфекционист, он действительно лицемер, но только в плане отношений с людьми, а что касается вещей — он честен до паранойи!

Газетчики попросту пытаются оклеветать Лидера Отречения, а все остальные на это ведутся. Бесстрашные, по крайней мере, верят этим статьям. То и дело вокруг звучит: "Пора покончить с засильем Отреченных", "Сместить Итона". А ведь система фракций когда-то доверила власть Отреченным как раз потому, что они самые бескорыстные, и личных потребностей у них меньше, чем у остальных. Кто придет им на смену?

Я много думаю над этим всем, и на душе становится так тяжело, что я решаюсь отыскать мать. Оказывается, за те годы, что мы с ней не виделись, она стала предводителем изгоев! Именно она планирует теракты против жителей фракций, а в перспективе — революцию с уравнением в правах всех жителей Чикаго! Мать тут же принимается промывать мне мозги, пытаясь перетянуть на свою сторону. Но я не готов. Я вообще не сторонник силовых методов решения проблем. К тому же у матери очень уж разносторонние сподвижники. Одни афракционеры вполне уравновешенные и адекватные, другие — просто уголовники. Мать пытается убедить меня, что сразу после революции настанет светлое будущее, счастливая жизнь в тепле и сытости для всех от мала до велика. И, кажется, вовсе не думает о человеческих потерях! А ведь мы — единственные выжившие, других городов в зоне досягаемости нет! Как она может быть такой легкомысленной? Куда там замахиваться на "всеобщее счастье", не добить бы остатки человечества...

Возможно, отчасти я не готов уйти из Бесстрашия из-за Трис. Эта девушка по-настоящему обаятельна. Перешла к нам из Отречения в этом году. Боец она слабый, зато откровенно всех опекает. Трис смазывает гематомы и ссадины, разруливает конфликты между новичками, поддерживает депрессующих. Я не очень-то люблю Отреченных. Совсем не люблю, если честно, насмотрелся на их лицемерие. Но Трис — настоящая Отреченная, не по названию, а по сути. Ей не нужно унылое закрытое платье и постное выражение лица, чтобы проявить душевные качества, и никакие тренировки не сделают из нее Бесстрашную — так мне казалось вначале. Я долго ломаю голову, почему она ушла из дома, пока не вижу ее с матерью в день посещений. Миссис Прайор что-то ей втолковывает, а Трис смотрит в сторону и еле цедит слова сквозь зубы. Неужели и с ней плохо обращались дома? Но Трис не спешит делиться своей историей. "Не нашли общий язык", "разные интересы" — вот все, что она говорит о родных. Безупречно вежливо и не слишком информативно. Да и вообще она не слишком-то рвется со мной общаться. Я часто замечаю, что Трис почему-то неловко со мной. Краснеет, не смотрит в глаза. Внимательно слушает замечания и советы, но никогда не принимает помощь. Я не навязываюсь. Это было бы неправильно. Непорядочно. Она новобранец, а я инструктор. Именно от нас с Эриком зависит, займет Трис достойное место в Бесстрашии или пополнит ряды изгоев. Я никогда не занимался харассментом и сейчас не собираюсь. Вот станет Трис Бесстрашной — а уж я постараюсь, чтобы она прошла инициацию — тогда и предложу ей встречаться. На равных.

Я в полной мере понимаю, насколько Трис необыкновенная, когда она заступается за Ала. Она и раньше поддерживала наказанных. На этот раз Эрик пытается выбить из Ала страх перед летящими ножами — как обычно, варварским способом, заставляет его встать перед мишенью. Трис в открытую спорит с Эриком и в итоге встает к мишени сама.

А бросать в нее ножи приходится мне. Эрик приказывает "подправить ей прическу" — и я подчиняюсь. Не дай Бог Эрик возьмется за ножи сам. Я более меткий, чем он — ненамного, но все же. А во-вторых, мало ли что ему в голову придет. Эрик проверяет сильных на прочность, а слабых попросту сживает со свету.

Трис выдерживает испытание с честью. Не двигается ни на миллиметр. Никогда не забуду ее горящий взгляд. Она бросает вызов всем нам — всему несправедливому, агрессивному Бесстрашию. Мне предстоит виртуозная работа: самую малость оцарапать ее, чтобы изобразить "наказание" и утихомирить садиста, который достался нам в Лидеры, но при этом не ранить всерьез. Я справляюсь — слегка задеваю ее ухо, и Эрик удостаивает Трис дополнительных очков за храбрость. После тренировки я пытаюсь поговорить с ней, объяснить, что вовсе не хотел ей зла и восхищаюсь ее храбростью. Трис не хочет слушать, лепечет "все нормально" и скорее сбегает. С тех пор мои чувства к ней навсегда отравлены чувством вины.

Пока я пытаюсь поступить по совести, жизнь подбрасывает мне новое испытание. Трис засматривается на Эрика. То на командных играх идет в его команду, то на стрельбище у неё "что-то с пистолетом", то улыбается ему, то робко благодарит за советы (которые обычно делаются в форме грубых замечаний). Честно говоря, я не уверен, что мне всё это не кажется. Девушки в Бесстрашии флиртуют откровенно, даже вызывающе. Четко знают, чего хотят, и ничего не стесняются. Может, мне просто мерещится? Возможно, в Бесстрашии я становлюсь циником и вижу плохое в самых безобидных вещах? Но наступает очередная тренировка, между ними снова начинается какое-то странное взаимодействие, и я убеждаюсь, что ничего мне не показалось.

Эрик — не очень хороший человек. Ни одна приличная девушка не сможет быть с ним счастлива. Не раз и не два я собираюсь серьезно поговорить с Трис. Но что и как ей сказать? Что он закомплексованный моральный урод, вымещает плохое настроение на подчинённых? Что он меняет девушек как перчатки, а слова "верность" вообще не знает? Открывать ей глаза на Эрика значит разводить сплетни. Как-то не по-мужски.

И пока я думаю, как сделать лучше, жизнь вносит свои коррективы. Одним отвратительным утром Эрик и Трис приходят на тренировку вместе. Он обнимает ее пониже спины и отпускает какую-то грубую шутку. А Трис молча сияет, будто так и надо! А ее тонкую шею оскверняет след от поцелуя!

Давно мне не было так тошно и противно. Разве Эрик может привлечь добрую, чистую душой девушку? Махровый эгоизм, амбиции и жестокость — вот его полный портрет. Если из всего разнообразия характеров вокруг Трис выбрала именно Эрика, значит, я что-то в ней недопонял. Но кто я такой, чтобы ее осуждать? Сам понимаю, что я ей никто. Не имею права лезть в ее личную жизнь.

Темные стены сковывают, кривые потолки давят на мозг. Неужели мне когда-то казалось, что в Бесстрашии я стану свободным? Сейчас сложно вспомнить, с какой стати я это вообразил. Я кое-как довожу тренировку до конца, спускаюсь в столовую, но в толпе еще хуже. Раздражают однообразные грубые голоса, резкий смех окружающих, а ведь раньше я был искренне привязан к ним ко всем.

Больше незачем оставаться в Бесстрашии. В ту же ночь я ухожу к афракционерам.

1) Героя прозвали Four за рекордно низкое число страхов — четыре

Вернуться к тексту

Я — Эрик Коултер. Ещё вчера я гордо назывался Вторым Лидером Бесстрашия. Был одним из тех, кто рулил этим паршивым городом, последним обломком цивилизации. А сегодня — уж себе-то можно признаться — я конченый лузер. Лошара, каких свет не видывал.

У меня полно страхов. Когда я дотумкал, как устроено наше общество — а это ещё в школе — с тех самых пор и страхи появились. Чикаго еле жив только за счёт довоенных достижений. Уже сейчас нам не хватает железа, соли, горючего и ещё дохуища самых разных вещей. Ситуация со жрачкой на первый взгляд получше, но я-то вижу, что перспективы — говно. То эпизоотия среди свиней, и из Чикаго навсегда пропадает свинина. То пшеница мутирует и становится несъедобной. Оборудование в лабораториях — латанное-перелатанное, машины собраны буквально из говна и палок. Зато в Чикаго есть несколько сывороток моделирования реальности и бионические протезы. Самые, блядь, нужные вещи, когда город чуть не каждый год под угрозой голода. Наш главный ресурс — люди? Не смешите. Я и сам частенько бросаюсь такими лозунгами, но не обязательно верить во всю официально признанную херню. Вся наша жизнь — грызня за ресурсы. Если Чикаго и правда последний выживший город, то у человечества нехилые шансы вымереть окончательно. Слабым лучше просто сдохнуть, не отнимать время и силы у нормальных людей.

Я свалил из Эрудиции именно для того, чтобы при любом раскладе быть на вершине пищевой цепи. Какое-то время я даже о Дружелюбии подумывал. Потому что они ближе остальных к еде. Но в итоге я все же сделал правильный выбор. Мой девиз — "Никогда ни у кого ничего не проси. Просто отними, и пусть просят у тебя".

Визгу было, когда я начал готовиться к смене фракции! Не то чтобы я так уж стремился обсуждать свои дела с мамочкой и папочкой. Просто стал тренироваться всерьез. Отец пытался меня наказывать и читать проповеди. Мать все ныла, будто мне не место в Бесстрашии и я просираю единственный шанс сделать карьеру. Глупо. Этим меня было не остановить, а желания общаться с предками не прибавилось. Кому понравится, если его все время тыкать рожей в его недостатки?

Первое время в Бесстрашии было пиздец как сложно. Я плохо вписывался. Был не таким, как другие парни. Общая физическая подготовка разве что повысила выносливость, но вот в плане рукопашки и обращения с оружием я был лох лохом. Да и мозги были заточены под другое. Пока другие новобранцы тупо слушались, я изводил инструкторов вопросами "зачем", "как", "почему так, а не иначе". То и дело огребал за длинный язык. Зато я наконец нашел выход для своей энергии и злобы. Остальные парни относились к рейтингу примерно как к школьным оценкам. Идиоты, чесслово. А я каждый раз, когда выходил на ринг, или брал в руки нож, или винтовку — отчаянно бился за свой статус. Если не быть лучшим, стоит ли вообще существовать? Постепенно меня начали уважать, а потом стали опасаться.

Под конец обучения Макс вынес вердикт, что характер у меня — говно, не приспособлен для работы в команде. И предложил мне должность второго Лидера. Это было круто, меня типа оценили по достоинству. Если бы не было мудака, который изгадил мою ослепительную победу.

Моя вечная проблема, моя персональная заноза в заднице зовется Фор. Один из немногих Бесстрашных лучше меня. Не знаю, какие там у него четыре страха. Если смотреть со стороны — Фор, кажется, вообще ничего не боится. Ни облажаться, ни боли, ни крови, ни изгоев! Он мог спокойно выслушивать, как инструктор его отчитывает при всех, да еще при девках. Будто мы тут собрались не идти по головам в погоне за лучшими местами, а так, поразмяться. Этот ублюдок был первым в рейтинге по итогам обучения. Но самое паршивое, что ему это было на хрен не нужно! Должность досталась мне только потому, что от нее отказался Фор. Ненавижу быть вторым сортом.

Так или иначе, теперь у меня больше возможностей прогибать жизнь в Чикаго под себя. Чем и пользуюсь. Я закручиваю гайки, ужесточая дисциплину. Перекраиваю порядок инициации в Бесстрашии — сначала психологический этап, потом физический. И оба этапа усложняю. Я стараюсь по максимуму отсеять новеньких на первом этапе — так они выбывают в гетто, не успев научиться стрелять, метать ножи и тому подобное. А с физическим этапом другая фигня. С теми, кто дошел до него, Бесстрашие делится своими секретами. На этом этапе отсев должен быть минимальным, нельзя, чтобы новички несли в гетто боевые навыки. И я гоняю их до седьмого пота, выжимаю из них максимум. Кто слабоват в рукопашке — становятся снайперами, кто херово стреляет — подрывниками, механиками, водилами и так далее. Я любому найду применение, пусть отрабатывают усиленную жрачку и крышу над головой. Те, кому оказана честь стать Бесстрашными, должны хорошо функционировать. Кроме того, с моей подачи теперь мочат не только афракционеров, но и безыдейное ворьё. Воруют с голодухи? Их проблемы. Если не могут прокормить себя законными способами, нехрен занимать место в городе, больше достанется оставшимся. Макс интересуется, что за хрень я творю, я охотно объясняю, он проникается. Кажется, жалеет, что сам до этого не додумался.

Потом до меня снисходит сама мисс Мэтьюз — лидерша Эрудиции, более известная как "белобрысая сука". Она и так бывает у Макса чаще, чем в своем кабинете. Я-то думал, будто у них шашни. Нет, всё гораздо интересней. Намеками и экивоками они выспрашивают, как я отношусь к Убожеству (презираю) и к тому, что они перестанут быть правящей партией (неплохо, давно пора). По мне, в Чикаго придется проредить население в целом, Дружелюбие не тянет прокорм такой оравы. Но раз Макс и Джанин хотят начать с Отречения — флаг им в руки. Джанин собирается разработать какую-то очередную "сыворотку моделирования" — у Бесстрашных отключится мозг, мы врубаем дистанционное управление через комп и зачищаем Убожество под ноль. По мне — херовая идея, все равно что микроскопом гвозди заколачивать. Зачистку можно организовать проще и дешевле. Соглашаюсь только потому, что за эту идею топит Макс, а он старше по званию (пока).

Одна из девок-новобранцев упорно строит мне глазки. Прайор, бывшая Убогая. Собсно, почему бы и нет. Если мне что-то предлагают — беру и пользуюсь. Благо это не тянет за собой никаких обязательств. Симпатичная мордашка, и формы имеются, но слегка с ебанцой. Прайор не просит снисхождения на зачетах, не заикается о будущем — ни о своём, карьерном, ни "о нас". Не намекает, что ей нужны гребаные "серьезные отношения" и пора создавать ячейку общества. Как-то раз я пытаюсь дать ей несколько дополнительных талонов, могла бы приодеться на складе. Дак она глазеет на них с такой ухмылкой, будто я ей драные носки предлагаю в подарок. Я по-всякому ее трахаю, но она никак не может кончить. Не то чтобы это моя проблема, но все же не по себе. А ей хоть бы что — "мне нравится делать тебе приятно". Более того, Прайор в курсе, что у меня есть другие девки, и никогда не ревнует. Она нудно выспрашивает, кого из них я люблю, Лорен или Тори. Правильный ответ — никого. Получив его в более пристойной версии ("я не знаю, кто из девушек предназначен мне судьбой"), Прайор излучает самодовольство и забывает о других девках навсегда. Какое-то время меня развлекает мысль, что она влюблена в меня в усмерть, даже конкуренток готова стерпеть. Но нет, на роль безропотной сексуальной рабыни она тоже не годится. Прайор мало что умеет в койке — целкой до меня была. На безобидное предложение отсосать угрожает откусить — тихо, но очень убедительно. Это всё их паршивое Убожество, элементарных вещей не умеют. Иногда я жалею, что связался с ней.

Чего ей надо-то?!

И я устраиваю ей проверку на вшивость. Благо способов хватает. Я люблю экспериментировать над людьми. И польза, и удовольствие. И никакой это не садизм. Просто интересно, как работает человеческая психика. После очередного телячьего взгляда и малахольной улыбки веду ее не к себе, а в допросную. Там очередной афракционер, обработанный по полной, отказывается говорить. Я объясняю Прайор, кто он такой, как попал в плен, в чем обвиняется и почему бесполезен. Потом протягиваю свой пистолет и приказываю "ликвидируй".

Прайор какое-то время глазеет то на меня, то на изгоя. Я про себя гадаю, сорвется ли она в истерику и как ее наказать. Но нет, она молча обходит пленного, привязанного к стулу, добросовестно прижимает дуло к его затылку и старательно, сжав губы, нажимает на спусковой крючок. Чистая работа — разнесла изгою основание черепа, мгновенная смерть, ни агонии, ни судорог.

— Вот так просто?

— Мы немного изучали анатомию на курсах первой помощи, — мямлит она.

— Я не о том. Хорошо держишься.

— Не люблю изгоев, — заявляет она с глубоким чувством. — Такие грязные и ленивые! И еще хотят чего-то! Нас все время заставляли о них заботиться, а я всё больше их ненавидела... А афракционеры хуже всех! Если бы не они, в Чикаго давно бы навели порядок!

Надо бы как-то поощрить её, но пока не знаю как. Оттрахать, что ли, как следует — не так, как у нас обычно получается, а по-настоящему, чтоб кончила наконец. Но после казни Прайор становится какая-то скучная, отвечает невпопад, и я даю ей возможность остаться одной. Эксперимент приходится завершить. Чтоб не получилось, как с отцовским микроскопом много лет назад. Разобрать-то я его разобрал, а вот обратно собрать не смог.

Строго говоря, выполнять приказы — это норма. Прямая обязанность Бесстрашных. Но с учетом человеческого фактора все немного сложнее. Бойцы ноют, трусят, увиливают, нарываются на наказания. А тут — девка. Из фракции дрищей и слюнтяев. Недрогнувшей рукой... У меня еще не было таких подчиненных, чтоб работали не за страх, а за совесть. Или боятся меня, или пытаются выслужиться, третьего не дано. Раньше я думал, что это удобно. Типа инструкции по управлению — у всех есть рычаги, стоит нажать умеючи — получишь предсказуемый результат. А Трис, получается, на одной волне со мной?.. Моя собственная, идейная? Само собой, я не собираюсь отказываться хоть от кусочка свободы. Но такие кадры на дороге не валяются. Это надо держать при себе. А что она с приветом — не проблема, обо мне тоже много нелестного говорят.

Каждый раз, когда я вызываю Трис в свою берлогу, она, еще не раздевшись, ляпает что-то о работе. Типа "Что всё же случилось с патрулем Зика?" или "говорят, в Вестсайде опять неспокойно". И, как правило, попадает в точку. Задает именно те вопросы, которые меня самого кровно интересуют, и пока отвечаю — чуть не забываю, для чего она пришла. Само собой, мы не обсуждаем ничего секретного. Хотя, в принципе, могли бы. Когда Трис ушла из Убожества, скандал был на весь город — типа Отречение не может удержать даже детей собственных Лидеров, а папаша Прайор во всеуслышание отказался общаться с детьми-отступниками. Я уверен в лояльности Трис больше, чем в своей.

Тем временем бесследно пропадает Фор. Слинять он мог только в гетто (ну еще за Стену, если он конченный придурок). Вроде как радоваться нечему, Бесстрашие лишилось охуенного бойца — зато у меня будет повод при встрече наконец законно всадить в него пулю. Жизнь налаживается! Джанин приносит в клюве новость, что с сывороткой ничего не выходит. Хрен с ней, обойдемся без тонкостей биохимии, старой доброй пропагандой. Эрудиция повышает градус статей (а я подкидываю идеи), плюс пара шумных судебных дел против Убогих — и вот уже среди Бесстрашных начинаются шепотки, что неплохо бы потеснить Убогих и урезать в правах. Бойцы готовы. И Макс отдает приказ о зачистке Отречения.

Когда я делюсь этой новостью с Трис, она трахается из рук вон плохо. В смысле, еще хуже, чем обычно. Я в конце концов спрашиваю, что с ней, и она сознается, что забыла принять контрацептив. Это серьезно. Приходится отпустить ее с наказом как следует выспаться.

Наутро Трис почему-то хромает. Типа, недавно потянула ногу на тренировке, а сегодня забыла замотать ее эластичным бинтом. Это перед рейдом-то! О чем только думала, курица!

Мы высаживаемся в Отречении на рассвете. Но вместо сонной тишины нас встречают выстрелы. Заваливают одного Бесстрашного, второго, крики боли... Я ору "в укрытие!" Ясное дело — какая-то тварь слила информацию о рейде, и изгои вступились за Убогих. Всегда знал, что они заодно. Мне кровь из носу надо оценить обстановку. Лучше бы Джанин со товарищи заморочились с нормальными системами наблюдения, чем распыляться на всякую херню! Придется по старинке — подняться на одну из заброшенных высоток и осмотреть Отречение сверху: кто, где и сколько. Прекрасное место для наблюдения — всё Отречение как на ладони. Возможно, эта высотка станет и командным пунктом. И мы с Трис будем целее.

Трис я тащу с собой. Пусть будет под рукой, мало ли что. Мы вместе поднимаемся на заброшку. Трис нервничает, неловко тычет стволом во все углы, заходя в помещения, и шарахается от каждой тени. Странно, я думал, что она покрепче. Того гляди в меня пальнет или себе в ногу. Я грубо успокаиваю ее — не хрен психовать, с ней ничего еще не случилось — и подхожу к окну первым.

Это последнее, что остается в памяти.

Прихожу в себя в камере. Башка довольно аккуратно перевязана, под повязкой — боль. Охранник, судя по одежде, изгой, и рожа смутно знакомая. Запугиваю его всеми карами небесными и требую вызвать Макса и Джанин. Охранник, говнюк, отказывает — до суда, мол, не положено. Кроме того, не положено жрать во внеурочное время и задавать вопросы. Подгребает второй охранник, со сломанным носом. Увещевает первого — "мы, мол, не звери, нельзя опускаться до их уровня" — и я получаю толстый шмат хлеба и железную кружку с водой. Здорово, но мимо. Информационный голод гораздо сильней.

Спрашиваю, какую власть они представляют и в чем меня обвиняют. Кривоносый разливается соловьем. Небось бывший Искренний, только они могут в таких количествах пиздеть о справедливости. Да к тому же его просто распирает от желания похвастаться.

Фракций в городе больше нет. Пока я валялся в отключке, афракционеры в героической схватке разгромили Бесстрашие и установили всеобщее равенство. Макс убит, Джанин с замами арестована. Убогих практически не тронули, разве что старшего Итона пристрелили. И они, ясен пень, покорно выпустили власть из хилых ручонок. Те Бесстрашные, что выжили, перешли на сторону новой власти. Эрудитам тоже наваляли. Изгои, оказывается, были прекрасно осведомлены, что там разрабатывается сыворотка подчинения. Поэтому повстанцы разгромили лабораторию, где производили всю шнягу, влияющую на сознание. В том числе сыворотку правды, сыворотку, вызывающую страхи, и всякое такое. Есть и жертвы среди Эрудитов. Изгои прекрасно понимали, кто в городе мутит воду. Больше не будет элиты и изгоев, всем придется работать ручками. Бывшие Искренние и Отреченные займутся честным трудом на фабриках и мастерских. Самые тяжелые и опасные работы доверят бывшим Бесстрашным. А бывшие изгои наконец смогут работать на полях и в теплицах, вот счастье-то!

Чем дольше охранник мелет языком, тем больше я охреневаю. Если хоть половина из его трепотни — правда, городу пиздец. Нет, идея выпнуть на работу Искренних и Убогих мне даже нравится. Если классифицировать жителей Чикаго как травоядных, хищников и паразитов, то эти — конкретные паразиты. Но допустить ораву изгоев в Дружелюбие — все равно что запустить стаю саранчи! Они сожрут все, до чего дотянутся, а остальное испортят, через год жрачки ни хуя не останется! И какими долбоёбами надо быть, чтобы разнести лабораторию! Там ведь делали еще и часть медикаментов, всякие там гормоны и иммунные препараты! И сто процентов найдутся те, кто не захочет вкалывать, кто и как будет их заставлять — без Бесстрашия? Ах, "революционные войска"?! Херню придумали, короче. Обычный передел собственности. Ну да ладно, еще потрепыхаюсь, я тоже не пальцем делан.

Остался последний вопрос.

— В Отречении со мной была Бесстрашная, новичок. Фамилия — Прайор. Ее тоже арестовали?

— Э-э... Не совсем.

— Если она жива, я хочу ее увидеть.

Охранники впервые кажутся растерянными, но все же отвечают:

— Не положено.

— А последнее желание у вас тут положено? Тем, кто приговорен к "суду"? — издевательски спрашиваю я. Кривоносый сбавляет тон и обещает узнать у начальства.

Не знаю, сколько времени проходит, когда наконец раздаются легкие шаги. Перед решеткой появляется Трис. Без конвоя, без наручников или хоть веревок на запястьях. Шестеренки в моей башке ворочаются на порядок медленнее, чем обычно, отказываясь сделать вывод. Мозг машинально подмечает все новые детали: чмошное длинное серое платье вместо нормальной формы, тяжелое дыхание, нездоровый румянец.

— Что с тобой?

— Легкая раневая инфекция... Меня ранили в плечо... там, в Отречении...

И верно, из-за ворота ее платья виден край бинта. Трис без сил прислоняется к стене, и охранник притаскивает для нее табуретку. Жива, относительно цела по меркам Бесстрашия — уже хоть что-то. Я жду объяснений. Пусть скажет, что я неправильно все понял, пусть выдаст хоть какое-нибудь враньё! Но Убогие не знают жалости. Отдышавшись, Трис заявляет мне:

— Прости.

— Это ты меня оглушила, — медленно озвучиваю я.

И Трис, иногда прерываясь на кашель и одышку, вываливает на меня правду. Все это время она работала на Отречение, с семьей порывать и не думала. Каждый раз, когда Трис навещала мамаша, они старательно изображали обидки, а на деле обменивались информацией. Например, о настроениях в Бесстрашии. Или о том, как брательник Трис, засланец в Эрудицию, саботировал изготовление сыворотки подчинения. А когда Трис услышала от меня об утреннем рейде в Отречение — слиняла из Бесстрашия в гетто, чтобы предупредить изгоя-связного. Ей пришлось спрыгнуть с высоты с той стороны здания, где не работают камеры, вот откуда хромота.

— Что ж ты меня не пристрелила? Я чему вас учил всю дорогу — не оставлять недобитых врагов! — может, хоть сейчас в Прайор проявится что-то человеческое. Может, сознается, что не поднялась рука убивать меня.

— Я хотела, — мрачно бормочет она. — Патрон заклинило.

Я зло смеюсь. Сколько ни учи этих переходников, все без толку. У нее как были руки из жопы, так и остались.

— И кто же в тебя пальнул, дорогая, свои или чужие?

Молчит, хмурится.

— Ты хоть немного понимаешь, какая ты мразь? — проникновенно спрашиваю я. Хочется отравить этой сучонке победу. Ни хрена — она остаётся такой же малахольно-спокойной.

— Понимаю, ты злишься...

Она, блядь, понимает!

— Я выполняла свой долг. Вы хотели погубить целую фракцию, ты же понимал, что они будут не в восторге?

— Значит, все это было враньё? Когда ты строила мне глазки, когда прыгала в постель? У вас в Убожестве так принято — заниматься проституцией? — не могу подобрать подходящий термин для ее поведения. Но чтобы насрать ей в душу, и так сойдет. — А твои предки, значит, подначивали и одобряли?

— Нет. Никогда. Но они и не запрещали... завести с тобой близкие отношения. К сожалению, не было другого способа привлечь твое внимание.

— Твоя правда, не было. Если бы не дала, я бы и разговаривать с тобой не стал. В Бесстрашии не место слабакам.

Молчит. Даже не похоже, что сдерживает обиду. Ее ничем не проймешь!

— Я ведь не могла ставить свои желания выше человеческих жизней...

С лестницы слышны твердые, четкие шаги. Тоже сюда, к камерам. Сегодня я популярен.

Фор. Как обычно, причесанный и подтянутый. Где ему ещё быть, как не с предателями! Что ж, дерьмо всегда всплывает.

— Трис, зачем же ты ушла из лазарета! — кидается он к Прайор. — Тебе сейчас нельзя тратить силы!

— И правда, зачем ты сейчас пришла? Полюбоваться? Насладиться результатом?!

— Передали, что ты хотел меня видеть. Понимаешь, если бы можно было начать все сначала, я бы поступила так же. Сделала бы тот же выбор. Но все равно... нехорошо как-то получилось...

— Нехорошо, это уж точно, — зло отвечаю я. — Именно так это и называется. Ты не задумывалась, что я живой человек?!

— А я кто, интересно? — парирует она. — Всё это время мне нравился Фор. Он необыкновенный... Но я не могла себе позволить... Нужно было выйти на одного из Лидеров...

Фор смотрит на нее глазами побитого щенка и, кажется, тоже чувствует себя идиотом. Слабое утешение. Прайор заходится кашлем, прикрывая рот рукой. Фор бережно придерживает ее за плечи и нервно предлагает вернуться в лазарет.

По большому счету, мне плевать на ее жалкие откровения. Невелика потеря. Хреновая подстилка и никудышный боец. Такие, как она, идут по десятку за цент. А ведь я почти было поверил, что люди лучше, чем я о них думаю.

— Фор, твоя подружка неплохо распорядилась своей девственностью, согласен? — вежливо говорю я. — Правда, она совсем не умеет трахаться...

Фор делает пару шагов к решетке и пытается дать мне в морду прямо сквозь прутья, но я уклоняюсь. Если хочет меня отпиздить, пусть открывает камеру.

— А ты в курсе, что она убила человека, чтобы передо мной прогнуться? — Фор меняется в лице. — Она тебе не рассказала, да?

Фор оборачивается к Трис.

— Это правда?

Кажется, на этот раз мне удалось зацепить Убогую парочку.

— Это не то, что ты думаешь! — отчаянно вскрикивает Прайор и вцепляется в его рукав. — Я его знала... Мистер Карпентер, но все звали его Ти Джей... Несколько раз лежал у нас в больнице, с разными лёгкими травмами... но всегда был такой весёлый! Ты не представляешь, в каком он был состоянии! На лице живого места не было! У него колени были прострелены!

Она вытирает слезы ладонью. Фор бросает на меня тяжёлый взгляд.

— И я решила — лучше уж самой... Чтобы его больше не мучили... понимаешь?

Фор несмело приглаживает ей волосы, утешая.

— Пойдем, Трис. Тебе нужно лечь.

— Стойте! — я вцепляюсь в решетку. Фор мягко пытается направить Прайор к лестнице, но она встаёт столбом и слушает. — Ты ведь соврала про "легкую инфекцию", да? Смотришься так, будто у тебя хороший сепсис, не меньше! Если бы ты выбрала правильную сторону, сейчас у тебя были бы и антибиотики, и плазмаферез, да все, что хочешь! Довольны, что зацепили нас и Эрудитов? Это вы называете равенством и справедливостью?!

— Замолчи наконец! — рявкает Фор, но я ору на Трис:

— Ты просто сдохнешь, как собака!

— Да ты... — начинает он, но тихий голос Трис затыкает нас обоих:

— Я знаю.

Фор наконец утаскивает Прайор наверх. Напоследок обещает: "Увидимся на суде, подонок". Будто без него будет мало желающих меня загасить. Уж конечно, у изгоев счёт ко мне побольше, чем у Фора.

Сейчас надо включить мозг и думать по полной, как никогда в жизни. Прикинуть возможность побега — это план А. Продумать план Б — понять, чем я могу быть полезен новой власти, что, кому и как предлагать. Точнее, какую лапшу вешать, чтобы меня оставили в живых. Надо бы, в конце концов, узнать, что стало с моими предками. Только мне неохота ни-че-го. Не волнует ни предстоящее шоу, которое типа суд, ни приговор. Да ещё охранники, утырки, глазеют. Будто никогда не видели бывших Лидеров. Если бы я был на свободе, я бы всех на уши поставил, чтобы Трис вылечили. Как можно было довести бойца до такого состояния, при лёгкой-то ране?! Каким местом она думала, когда предала Бесстрашие? Плюхаюсь на койку и закрываю глаза. Я всё.

С тех пор как отменили фракции, у меня масса дел. Но уж воскресенье принадлежит мне, это железно. По выходным я встречаюсь с Трис.

Сегодня как раз воскресенье.

Я просыпаюсь безо всякого будильника. Тихо, пусто, солнечно. Наскоро собираюсь. На лестнице стараюсь ступать потише, чтобы не беспокоить соседей.

На улицах тоже пусто. Жители вымотались за рабочую неделю, мало кто просыпается в такую рань. Неравенство не удалось искоренить, в этом мать ошибалась. Или, скорее, прекрасно понимала, что делала. Использовала лозунг уравнения в правах, чтобы придти к власти. И все же после революции гораздо больше людей заняты чем-то реально полезным. Не осталось болтунов, занятых непонятно чем.

Теперь бывшие Бесстрашные не то что на вес золота, но весьма ценятся. Слишком много Бесстрашных и самых подготовленных афракционеров полегло в том бою за Отречение. Мы и пожарные, и спасатели, и разведка за Стеной тоже на нас. В полицию и службу исполнения наказаний нас берут неохотно, но я и не рвусь.

Вот и Роузхилл. Иду по центральной аллее, дальше налево и почти до самого конца. Могила Трис, пожалуй, самая ухоженная. Я ведь навещаю ее не только по праздникам, я провожу с ней почти все свободное время. Цветов не приношу, хватит и тех, что посадил. Я прихожу к Трис поговорить. Рассказываю ей обо всех новостях в городе, о ее родителях, о друзьях. Миссис Прайор, ее мама, какое-то время пыталась мне проповедовать, что "пора отпустить ситуацию" и "нельзя жить прошлым". Сейчас уже перестала. Я никогда с ней не спорил, просто молчал в ответ и продолжал делать, что считал нужным.

Я достаю тряпку и любовно протираю надгробие от пыли и песка. Потом более тщательно прохожусь по буквам, вырезанным в камне. Выпалываю сорняки, поливаю цветы. Работая, заодно рассказываю Трис все новости за неделю. Наконец порядок наведен, но я не спешу уходить. Дома-то делать нечего. Просто сижу на солнце, прижавшись к её памятнику.

Случайно бросаю взгляд на соседнюю могилу. Первое время после похорон мне было все равно, кто у Трис в соседях. Я осознал, что Эрика похоронили рядом с ней, только когда на соседнем сером памятнике появилось пожелание гореть в аду, нанесенное красной краской. Они умерли в один день — Эрика приговорили к расстрелу, а Трис скончалась сразу после его казни. Тихо догорела изнутри от сепсиса, Эрик как в воду смотрел. Врачи только разводили руками, расписываясь в своем полном бессилии. Первое время было противно, что Эрик лежит рядом с Трис. Но тут я сам виноват, надо было раньше думать. А с точки зрения могильщиков все было логично — именно этот сектор предназначен для свежих захоронений, а на кладбище все равны.

К Эрику никто не приходит. Его родителей нет в живых. Друзей, насколько я знаю, сроду не было. Бывшие соратники, точнее, соучастники или казнены, или отбывают сроки. Даже изгои, которые мечтали отомстить Эрику, потеряли к нему интерес, всё-таки публичная казнь дала выход накопившейся злобе.

И вдруг у меня возникает острое искушение поговорить с Эриком. Рассказать ему, что у нас все получилось. Пусть с отдельными косяками и огрехами, но — получилось! Стоило улучшить условия жизни и труда для рабочих, и в городе будто стало легче дышать! А с каким удовольствием люди меняют профессии только потому, что им так захотелось! И никакие фракции не ограничивают дружбу или любовь чикагцев, потому что больше нет дурацких каст, нет прокрустова ложа правил и рамок!

Но нет, не хочу я с Эриком разговаривать. Если он нас видит каким-то образом, пусть сам соображает и делает выводы. Поднимаюсь и сосредоточенно рассматриваю его могилу. Тряпкой тут не обойдешься. В следующий раз придется взять растворитель, чтобы свести надпись.