Нинкины рассказы (джен)

Пристройки лепились к школе слева и справа и носили невероятно лаконичное и оригинальное название — Козыри.

Их реальное назначение потерялось в архитектурных планах еще во времена постройки, так что, когда я пошла в школу, они были всего-навсего запретной территорией для всей нашей школьной братии с первого по шестой классы. Лазать по Козырям строго-настрого воспрещалось; каждый год учителя рассказывали кошмарные истории о том или другом мальчике, который сорвался с Козырей, сломал спину и теперь лежит, бедный, несчастный и парализованный, и каждый раз эти истории не имели успеха — на Козыри народ тянуло как магнитом. Те, кого ловили на Козырях, считались отпетыми хулиганами, их классруки краснели в кабинете директора и на педсоветах, а сами они в глазах одноклассников поднимались на недостижимый уровень крутизны. Шаолинь? Эверест? Какие там Шаолинь и Эверест, вот полазать на Козырях после уроков — это да, это стоящее.

Мы с моим другом Саней были не то что не хулиганами, а даже не обычными середнячками — мы были Хорошими Детками, отличниками и все такое, и поэтому Козыри манили нас вдвойне; по этой же причине мы никак не могли решиться на этот полный опасностей поход — нет, наша репутация Хороших Деток не сильно бы пострадала, но именно из-за нее обычных в таком случае ахов-охов, покачиваний головами и прочих осуждений предвиделось в двойном размере, а нужной толщины пофигизм что у меня, что у Сани в нашем третьем классе еще не отрос.

К счастью, Колька, которого невесть каким течением прибило к нам третьим, хорошедетковостью не страдал, а был средней руки разгильдяем со здоровым шилом в заднице. И именно он как-то во время зимних каникул, когда новогодние елки уже прошли, а школа еще не началась, посреди нашего бестолкового слоняния по окрестным дворам закинул ту самую удочку:

— А пойдем на Козыри?

Мы с Саней уставились на него как тот баран на новые ворота.

— Зачем? — первым отмер Саня.

— В снег попрыгаем. Там снегу навалило!..

В снегу мы (больше я, конечно) возиться очень даже любили, а в свете похода на Козыри от предложения Кольки было почти невозможно отказаться... но был один нюанс.

— А если спалят? — засомневалась я. — Там же лагерь пришкольный.

— Не, лагерь в этот раз в тридцать шестой, — помотал головой Колька. — Не сцы, не спалят, а если мимо кто-то пойдет — слезем и скажем, ну... что мы крепость из снега строим, во.

Несомненно, у Кольки, пару раз таки пойманного на Козырях, в таких делах опыта было не в пример больше нашего, и на него можно было положиться.

Нам повезло — рядом со школой не было не то что учителей или других ребят, а даже случайных прохожих. Крыши у Козырей были немаленькие, вид с них открывался непривычный — не то, что снизу, поэтому прыгать мы начали только когда вдоволь набегались и накидались сосулек на тротуар. Первым прыгнул Колька, за ним — Саня... а вот я, когда до меня дошло дело, замерла на краю крыши как истукан.

Я никому, даже Сане, не говорила, но я боялась высоты. Стоило мне выглянуть с балкона нашего шестого этажа, как у меня начинала кружиться голова; в городском бассейне прыгнуть в "глубокую" часть с тумбочки для старта для меня было тем еще подвигом. Козырь не был высоким — метра четыре самое большее — но, как по мне, эта высота мало чем отличалась от высоты пятиэтажного дома.

— Нин, ну ты чего там застряла? — завопил снизу Саня. — Прыгай, это здорово!

— Ты ж залезла уже! — поддакнул Колька. — Че ты трясешься, как девчонка?

— Я и есть девчонка! — заорала я в ответ, но Колькина подначка попала в цель: выглядеть трусихой перед мальчишками ой как не хотелось. Поэтому я разбежалась как следует, зажмурилась и...

...на самом деле, это ощущение сложно передать словами. Разбег, толчок, несколько секунд то ли полета, то ли падения, когда мешаются острый кайф и не менее острый страх — а вдруг плохо разбежалась? Вдруг близко прыгну и разобьюсь?! — и, наконец, приземление и хруст снега; ты проваливаешься в огромную, холодную массу, лежишь и чувствуешь, как снег колет щеки, забивается в капюшон и за воротник, и тебе не хочется подниматься — такая эйфория накатывает. Все хорошо, ты смогла. Ты внизу, в безопасности. Надо бы повторить.

В общем, как несложно понять — мне понравилось, и даже страх высоты не помешал.

Мы прыгали в снег битых два часа, пока не замерзли, и на следующий день тоже. А на третий Колька то ли заболел, то его отец, дядьЖеня, вернулся с вахты и выдал ему ремня за двойки по русскому, но пока я помогала бабушке с завтраком, переплетала косички и занималась прочими девчачьими делами, Колька позвонил Сане и сообщил, что на улицу не выйдет. О чем мне сообщил уже сам Саня, тоже позвонив и позвав гулять.

Мама была на работе, братец Генка — в садике, задание на каникулы было давно сделано и перепроверено, мультфильмы по телевизору должны были начаться еще не скоро, а бабушка готовилась к очередному репетиторскому занятию. Дома делать было решительно нечего.

— Бабу-уль, я гуля-ять! — завопила я из прихожей, уже обуваясь.

— С кем? — тут же проявила бдительность бабушка.

— С Сашей!

Бабушка тут же расслабилась. Саню она знала с того же времени, что и я — то бишь, с моих яслей — считала его единственным хорошим мальчиком и дружбу нашу всячески приветствовала.

— Холодно же на улице. Может, позвонишь Саше и просто позовешь его в гости? Я там пирожков с утра нажарила.

Пирожки были делом заманчивым, но гулять хотелось больше.

— И что тебе дома не сидится, мартышке, — вздохнула бабушке. — Носки потеплее надень. И шапку не эту, а на резинке, а то опять нос застудишь!

К тому времени, как мне все-таки удалось удрать на улицу, Саня уже ждал меня у подъезда. И сразу, едва поздоровавшись, предложил... пойти на Козыри.

— Так мы же без Кольки? — удивилась я.

— И что? — не понял Саня. — Нам что, Колька нужен для того, чтобы прыгать?

Довод был железный, я даже спорить не стала, как обычно.

В общем-то, ничего не предвещало проблем. Мы так же залезли на Козырь, побегали, Саня, как истинный джентльмен, уступил мне право прыгнуть первой; я снова разбежалась, снова прыгнула и...

...и вместо погружения в мягкий снежок так приложилась о землю, что аж дух перехватило и звездочки перед глазами замелькали.

Нет, я — как выяснилось попозже — ничего себе не сломала. И даже не ушиблась, повезло так повезло. Просто верхний слой снега за два дня наших — а возможно, и не только наших — прыжков примялся, и поэтому приземление вышло далеко не таким мягким, как раньше.

— Нин, ты как там? — встревоженно спросил Саня. — Все нормально?

— Ага, — просипела я, перекатываясь на спину. — Но ты лучше не прыгай, тут жестко.

Надо отдать должное Сане — уже в том возрасте он был не только истинным джентльменом, уступавшим место даме, но и настоящим ученым, любую гипотезу ставившим под сомнение. Вот и здесь он не смог довериться даже такому надежному источнику, как я, и решил убедиться на собственном опыте.

Проще говоря — он тоже прыгнул и только чудом грохнулся не на меня, а рядом.

— Ты была права, — задумчиво сообщил он, как только отдышался. — Жестковато.

Потом мы долго валялись в сугробе и смотрели на небо. Небо, как сейчас помню, было ни голубое, ни серое — невнятного какого-то, мокрого цвета, как всегда зимой перед метелью.

— Я что-то больше не хочу прыгать, — задумчиво сказал Саня.

— Угу, — согласилась я. — Я тоже.

— И гулять не хочу.

— Угу. Я тоже.

— Пойдем к нам мультики смотреть?

Я хорошо подумала над его предложением.

— Не, давай к нам. Бабушка пирожков нажарила.

Так что мы выбрались из сугроба и пошли домой — за мультиками и пирожками.

...уже в старших классах, как-то решая школьную олимпиаду по физике, Саня вдруг задумался и хитро посмотрел на меня:

— А помнишь, как мы мелкими на Козырях прыгали и о снег ударились?

— Ну, — буркнула я, пытаясь параллельно разобраться с задачкой. — К физике это какое отношение имеет?

— Самое прямое! — поднял палец вверх Саня. — Мы с тобой тогда не сделали поправку на смятие... сминаемость... короче, на то, что мы снег утрамбуем, вот! Понимаешь, как важно учить физику с младших классов?

Я понимала. Саня, в свою очередь, по моему лицу тоже кое-что понял и благоразумно свернул рассуждения.

Видимо, ему не хотелось на своем опыте узнавать, с какими силой и ускорением упадет на его голову справочник по физике с высоты суммы моего роста, каблуков и стула.

Когда я перешла в пятый класс, я хотела стать химиком. Может, в этом была виновата передача "Галилео", которая шла по субботам на СТС, может, научно-фантастические фильмы, но я очень, очень хотела составлять всякие вещества из других веществ, совершать Великие Открытия, и чтобы непременно вокруг были всякие аппараты, колбы разноцветные и пар пыщ-пыщ. Наука! Познание!

— Только через мой труп, — сказала мама, едва услышала об этом. — Никаких химиков в этом доме.

Я на нее даже обиделась немножко — пока бабушка шепотом не рассказала мне, что мама и ее лучший друг, по совместительству наш с Генкой будущий отчим, в ночь перед собственным выпускным стибрили ключ от лаборантской и поставили эксперимент, в результате которого в стене между кабинетом химии и актовым залом появилась немаленького размера дыра, которую еле удалось замаскировать. Мама и отчим, в свою очередь, не пострадали, однако прониклись к химии глубокой, пусть и вполне объяснимой неприязнью.

Но мама еще ладно, мама — это полбеды: побухтела бы и смирилась с тем, что ее старший ребенок таки станет химиком. Вторая половина беды была в том, что до серьезного изучения химии надо было дожить — у нас в школе она начиналась аж с восьмого класса. Хорошенько подумав, я решила покуда ставить эксперименты дома, только так, чтобы никто не видел; заодно натренируюсь, и когда начнется настоящая химия, буду лучше всех в классе, как и всегда.

Тем более, что и нужный эксперимент как раз подвернулся — мама с бабушкой каждый год выставляли на окно в кухне банку с домашним вином из малины, чтобы ягода на солнце забродила быстрее. Мама еще смеялась и говорила — мол, чем тебе не химия, химия самая настоящая. А раз так, то... почему бы и мне не поставить что-нибудь похожее?

Сказано — сделано.

К делу я подошла ответственно. Коль скоро у меня эксперимент, то и тара нужна поменьше, а не трехлитровая банка, поэтому, за неимением пробирки, я свистнула двухсотграммовую баночку из-под майонеза. Вместо ягоды в дело пошли пожухшая морковная ботва, увядшие листья каланхоэ и пригоршня еловых иголок, которыми бабушка мульчировала клубнику на даче и комнатные цветы дома. Чтобы ягода бродила, нужен был сахар, поэтому я без лишних раздумий ухнула в экспериментальную банку половину сахарницы; добавила бы еще и меду для надежности, но на мед у меня была аллергия. К счастью, в ящике стола завалялась коробка с засохшей "медовой" гуашью; справедливо рассудив, что, раз на коробке написано, то какое-то количество меда там все-таки есть, я отправила засохшее содержимое всех шести баночек вслед за сахаром. Тщательно растерла все ингредиенты в банке концом старой деревянной скалки, залила, как и ягоду, кипятком из-под крана, закрутила наглухо крышку, укутала старым полотенцем и сунула в дальний угол платяного шкафа, тщательно замаскировав обувными коробками; судя по тому, рассуждала я, что мама и бабушка заворачивают банки с огурцами и помидорами в одеяла и ставят под кровать, фрукты-овощи "бродят" не только на солнце, но и в темном теплом месте. Платяной шкаф, особенно рядом со стояком отопления, подходил для этого как нельзя лучше.

Так вот, сунула я туда банку — и забыла. Недели на две, до того как мама вечером полезла за чем-то в шкаф и расчихалась на всю квартиру:

— Фу! Нин, чем это у вас в шкафу так воняет?

Я в это время мыла посуду на кухне и чуть не выронила тарелку. Эксперимент! И как это у меня из головы вылетело?

— Мышь сдохла, что ли... хотя, у нас вроде нет мышей, — продолжила рассуждать вслух мама. — Ладно, бог с ним, завтра после работы гляну, в чем там дело.

Когда мама ушла, я юркнула в комнату, вытянула банку из укромного уголка и аж закашлялась — воняло от банки и впрямь капитально, еще немного — и пришлось бы проветривать всю одежду. Но оставлять ее в шкафу тоже было нельзя, поэтому я не придумала ничего лучше, кроме как закутать ее от вони — на этот раз в целлофановый пакет — и сунуть в портфель: в школе-то я точно придумаю, что с ней делать.

Не придумала. День был сложный, уроков много, переходы между учителями и кабинетами еще утомляли, так что про банку я вспомнила только когда надо было идти домой. И то потому, что, когда мы переодевались после физкультуры, кто-то из девчонок задел мой открытый портфель, тот упал, и банка радостно выкатилась на свет божий. Хорошо еще, что не разбилась.

— Нин, а что это у тебя там? — тут же оживились девчонки.

— Эксперимент, — буркнула я, пытаясь потихоньку спрятать банку обратно. — Химический. Неудачный... наверное.

— Эксперимент? Ой, а покажи!

— Чего там показывать, если он неудачный?

— Все равно покажи!

Отступать было некуда, и я открыла банку.

— Фу-у! — тут же высказала свое мнение моя подружка Верка. — Ты что туда, говняшек с тухлятиной напихала?

— Ничего я не пихала, оно само... так получилось.

— Вот вечно, Нина, у тебя "само получается", — наморщила нос Лера, первая красавица нашего класса. — Как выдумаешь что-нибудь...

— А тебе и завидно, что Нинку за ее выдумки учителя хвалят, и первые места на конкурсах сочинений она получает, а ты вечно на втором или третьем плетешься, — осадила ее Лена, внучка нашей классной. — Нин, а что ты думаешь делать с этим экскрементом... ой, извини, экспериментом?

— Выкинуть и все, — посоветовала Верка. — Сама же говоришь, что неудачный.

— Еще чего! — возмутилась я. — Раз неудачный, то выкидывать сразу?

— Тогда военным к воротам части подкинь, будет у них химическая бомба!

— Я знаю, что делать, я! — подскочила к нам Марья, главная оторва параллели. — Нинка, давай сюда банку и пакет!

Я и ойкнуть не успела, как она вырвала то и другое у меня из рук и скрылась за дверью в закуток, в котором висели зеркало, раковина и стоял вечно неработающий унитаз. И минут через десять вышла обратно — с пустой банкой и почти чистыми руками.

— Сейчас пересменка, а потом физкультура у седьмого "А", — довольно сообщила она. — Ихние фифы вечно тут около зеркала крутятся, а еще в столовке наших из очереди отпихивают, так я твоим экспериментом им там край раковины и краны намазала, ибо нефиг!

— А нас не застукают? Посмотрят в расписание, узнают, кто был перед ними и привет, — опасливо спросила я. — Да и уборщица зайдет и вымоет...

— Не зайдет, она как раз после них моет, — мотнула лохматой головой Марья. — И по расписанию не поймут, я банку в туалете у младшеклассников выкину, а кто и когда намазал — пускай думают!..

...фифы из седьмого "А" пару дней искали того гада, который намазал им раковину и краны в раздевалке вонючей и, как оказалось, липкой и плохо отмывающейся гадостью, но так и не нашли. На дверь закутка в раздевалке повесили амбарный замок — чтобы никто не шастал, ни раковины пачкать, ни перед зеркалом крутиться.

А я даже вздохнула с облегчением. В конце концов, удачный или не очень, но мой эксперимент послужил на пользу человечеству, пусть и в виде Марьи, что еще может желать настоящий ученый?

Тамара Александровна, наша учительница русского языка и литературы, была женщиной творческой, считала, что человек должен развиваться комплексно, и на своих уроках старалась привить нам не только знание правил и любовь к классике, но и артистизм. Делала она это просто: разбивала класс на группы или пары по партам и задавала разыграть по ролям отрывок из того произведения, которое мы в тот момент приходили; если получалось соорудить какой-нибудь костюм или декорации, то мы, в дополнение к оценке, могли получить еще и красную звездочку, которую потом можно было обменять на пятерку по литературе. Надо сказать, несмотря на всю заморочность процесса — распределить роли, выучить текст, да и "на звездочку" что-нибудь сообразить — мы эти сценки любили, всегда старались отыграть как можно лучше, так что посмотреть иногда приходили даже ребята из параллельных классов и другие учителя.

Когда очередь дошла до моей парты, мы как раз проходили "Тома Сойера". И все бы ничего — книжку я знала чуть ли не наизусть, от отсутствия артистизма не страдала, в дополнительных пятерках не нуждалась, под мои пятерки по литературе и так места не было в журнале, — но именно в тот год Сове (вообще-то Зое, но ее никто никогда так не звал) Ивановне, завучихе средних классов, взбрело в голову порадеть о моральном воспитании молодого поколения, и она запретила мальчикам садиться за одни парты с девочками: мол, всяким аморальным занимаются, а должны учебой. В седьмых, восьмых и девятых классах вспыхнула ожесточенная война за право сидеть, с кем хочется, пятые и шестые тоже трепыхались, но куда более вяло. Я не трепыхалась — не видела смысла, — но это не отменяло моей досады от того, что сидеть мне приходилось не с Санькой, с которым мы с первого класса были вместе, а с Алиной.

Из всех девчонок класса Алина бесила меня больше всех — даже больше "первой красавицы" Леры и непроходимой тупицы Фариды, которая имела привычку воровать с парт тетради, чтобы в очередной раз списать. Алина была девочкой из довольно обеспеченной семьи, зацикленной к тому же на всем "элитном" и "престижном", и от этого любила таскать в школу дорогие заколки, наклейки, кукол, канцелярию и подолгу и со вкусом рассказывать, кто, что из этого и за сколько купил ей в самом навороченном торговом центре нашего городка; уже это заставляло весь класс, и не только девочек, скрипеть зубами, но это были еще цветочки. Училась Алина чуть выше среднего — с четверки на пятерку, порой и тройки ловила, а ее семья требовала от нее максимально высоких оценок — ясно дело, в обмен на очередные модные штуки и игрушки. Поэтому, стоило Алине получить оценку ниже, чем она рассчитывала, как она тут же принималась ныть: "Не-е-ет! Пожа-а-алуйста! Ну поставьте мне пятерку (или четверку), а то мне новый диск Ранеток (или другую ерунду) не купя-ят!". Если обычное нытье не срабатывало, она ударялась в слезы и демонстративно ревела, пока учителя не сдавались и не ставили требуемое, или же не выгоняли ее из класса умыться.

В общем, ничего удивительного, что всего за четверть с небольшим нашего соседства меня от Алины натурально трясло — ну не могла я понять, как можно учиться за диски, кукол и заколки, и уж тем более — как можно так унижаться ради оценок. Отсадить меня я не просила: Лена, внучка нашей классной, по секрету слила, что нас так посадили нарочно — мол, скатает у меня Алина что-нибудь, получит оценку повыше и не будет ныть; да, это нечестно по отношению ко мне, но куда деваться, нервы дороже, а я хорошая девочка и пойму все правильно. Я понимала, злилась, но не возникала, и старалась общаться с Алиной как можно меньше, что в школе, что вне ее. А тут — нате, здрасте, надо ставить сценку. Вдвоем.

Я уже всерьез раздумывала пойти к Тамаре Александровне и попросить пересадить меня на один урок, неважно, к кому, хоть к Лере, хоть к Фариде, но не успела — Алина перехватила меня после урока и затащила в раздевалку.

— Нина! — тоном взрослой трагической актрисы начала она. — Нам надо поговорить!

— Ты уже, — буркнула я. — О чем?

— Нина, нам нужны красные звездочки!

— Зачем? — удивилась я. — У меня с оценками все в порядке. У тебя вроде тоже.

— Ты не понимаешь! Дело не в оценках, нужна именно красная звездочка! У меня еще ни разу не было!

— И что?

— Нин, ну не тупи! Меня дома ругают! У всех наших уже были звездочки — у Наташи, у Насти, даже у Фаридки, дуры, у всех, кроме меня!

У меня аж брови полезли на лоб — моим маме и бабушке и в голову бы не пришло ругать меня за такие мелочи. Но Алина, видимо, как-то не так меня поняла, потому что тут же принялась канючить:

— Ну Нин, ну пожалуйста! Тебе-то пофиг, а мне нужна эта звездочка! Мама сказала, если за новую сценку не будет звездочки, она мне Братц не купит!

— И что? — очень сухо спросила я.

— Я ее с той четверти хоте-ела! Ни-ин, ну пожалуйста! Хочешь, я тебе свои заколки новые отдам, те, розовые с кошками?

— Да нужны мне твои заколки, — фыркнула я. — Если захочу, маму попрошу, она мне сама купит.

— Ну Ни-ина-а!

Сообразив, что она сейчас будет рыдать, я закатила глаза.

— Ладно, ладно будет тебе твоя звёздочка, только не реви. Возьмём тот кусок из хрестоматии, где Том встречает Гека — нас как раз двое, и костюмы можно сообразить.

— Ага, — Алина моментально успокоилась. — Только чур, я буду Томом и немножко рассказчиком.

— Томом так Томом, — я не стала спорить. Понятно было, что Алина выберет себе что-то полегче. — Найдёшь себе белую рубашку, брюки, пиджак мужской и шляпу соломенную, такую, тоже типа мужскую?

— Ага!

— Вот и хорошо. И ещё: у тебя кошка есть?

— Кошка?

— Ну игрушечная, только чтобы побольше.

— А... есть. А тебе зачем?

— Ну кого-то же я должна за хвост крутить?

— А-а-а, точно, — протянула Алина. — А ты что на второго мальчика сделаешь?

— На Гека. Соображу что-нибудь.

Соображать там вообще-то было нечего: надо было только найти рубашку, штаны, обувь и шляпу достаточно степени потрёпанности. Проблема была в том, что взять совсем уж явные обноски можно было разве что на помойке, а оттуда мне, само собой, тащить ничего не хотелось, не хотелось даже близко подходить. Впрочем, уже к последнему уроку мне в голову пришла одна занятная идея.

Вернувшись домой и убедившись, что братец-первоклассник занят уроками, а бабушка — репетиторством, я потихоньку подтащила стул к шкафу и полезла на антресоли. На антресолях хранился здоровенный чемодан с "дачной" одеждой — той, которую мы обычно весной вывозили на дачу и в которой копались на огороде: старые бабушкины штаны, старые мамины флотские рубашки, наши с Генкой рваные футболки, старые куртки и всё такое прочее. Среди всего этого дачного барахла наверняка должно было найтись то, что пошло бы мне на костюм. На моё несчастье, чемодан был очень громоздкий, а силёнок у меня — маловато, поэтому, как я ни старалась не шуметь, определённый грохот всё-таки создавала.

— Ни-ин! — бабушка была очень занята с учеником, да и дверь к ним была закрыта, а вот Генка, заслышавший шум, сразу выглянул из комнаты. — А зачем ты туда полезла?

— Тихо ты, грусть! — шикнула на него я. — Помог бы лучше, чем спрашивать!

Надо отдать должное Генке: когда надо, он не задавал лишних вопросов, а шёл и делал. Вот и сейчас он помог мне спустить чемодан, справиться с заедающей застежкой и только потом спросил:

— А всё-таки, зачем?

— Мне нужен костюм для школьной сценки, Гекльберри Финна, — пояснила я. — Я хотела найти здесь что-нибудь.

— Давай искать! — тут же оживился Генка.

— Нет, искать буду я. А ты идёшь дальше прописи писать.

— Ничего не иду! А если будешь корчить из себя большую, я маме и бабушке скажу, что ты одна лазила на антресоли!

Аргумент был убойным: бабушка и мама боялись, что если я одна полезу наверх, то упаду и ушибусь, как было уже не один раз.

— Ладно, мелкий вымогатель, — буркнула я. — Ищи тогда штаны и рубашку, длинные и чтобы как можно потрепаннее!

Нужное — старую мамину рубашку, всю в краске, и ее же старые спортивные штаны в катышках — мы нашли быстро, но я все равно была недовольна: и тому, и другому все еще не хватало подранности и испачканности.

— В книжке были совсем обноски, — отрезала я, когда Генка попытался поспорить. — А это бабушка после дачи даже постирала и зашила!

— Ну и что? — Генка вытряхнул из своего портфеля канцелярские ножницы и коробку с красками. — Она постирала, а мы заново испачкаем!

И не успела я глазом моргнуть, как он быстренько налил в стаканчик для рисования воду, намочил кисточку и от души плюхнул на рубашку здоровенный кусок коричневой гуаши.

— Логично, — почесала в затылке я и тоже принялась за дело.

В тот самый момент когда рубашка и штаны максимально приблизились к книжному варианту, я дорезала последнюю дыру, а Генка вымазался всеми цветами гуаши из набора, позади нас раздался возмущённый голос:

— Это что такое?!

Оказывается, у мамы отменили последнюю пару, и она пришла с работы чуть пораньше обычного.

— Вы зачем наверх лазили и чемодан стащили? И рубашку со штанами зачем изгваздали, поросята?

— Нине надо, — авторитетно заявил Генка, продолжая возюкать кисточкой по ткани.

— Для чего?!

— Для школы, — вздохнула я и принялась объяснять.

Мама сердилась не сильно и недолго: поворчала просто, что я без спроса и подстраховки наверх полезла, да и всё. Зато отыскала где-то в глубинах антресолей старую отцовскую куртку — такую длинную, что мне она была как пальто — и шляпу с широкими полями; шляпу, правда, резать не разрешила, поэтому тот самый полумесяц, который свешивался у Гека, я вырезала из бумаги, раскрасила и приклеила к краю шляпы на скотч. Бабушка после своего урока тоже поохала над тем, что мы лазали на верхотуру и таскали чемодан, и выдала старые растоптанные ботинки без шнурков.

— Ну вылитый Гекльберри Финн, — сказала она, когда я в полном костюме прошлась по гостиной. — Только косички мешают.

— А вот и нет, Гек в книжке нестриженный, может, у него и косички были, — ответила мама и подмигнула мне. — Встанем с тобой пораньше и шишку сделаем, чтобы никто не придрался. Все должно быть в соответствии с первоисточником!

Шишку мы не сделали — тогда мы втроём проспали: мама в университет, а мы с Генкой в школу. Как назло, литература была первым уроком, так что, пока мама собирала Генку и пыталась собраться сама, я приняла сложное, но необходимое решение.

— Нин, ты зачем форму комкаешь? — спросила мама, заглядывая ко мне.

— Я переодеться не успею! — пропыхтела я, стараясь свернуть фартук как можно аккуратнее. — Я так пойду, в костюме!

Мама спорить не стала — в конце концов, школа наша была в соседнем дворе, кто бы меня в такую рань увидел в таком странном прикиде.

— Оставь, я сама сложу, иди завтракать, — сказала она. — И тушь мою старую возьми от зеркала.

— Это зачем?

— Как зачем? Намажешь, как будто грязь. Не может Гек Фин с таким чистым лицом гулять, не по книжке будет.

В школу мы влетели за минуту до звонка; Генка рванул на этаж младшеклассников, а я, наскоро скинув пальто, в раздевалке вытряхнула из пакета куртку, заправила косички под шляпу, переобулась в бабушкины ботинки, перед зеркалом мазнула по лбу и щекам маминой тушью и понеслась на урок.

Когда я влетела в кабинет, стоявшая у доски Верка уронила мел, кто-то на первых партах присвистнул, а на задних даже приподнялись, чтобы получше рассмотреть. И было что: рубашку и штаны мы с Генкой отделали от души, куртке и шляпе тоже досталось, ботинки сами по себе были хороши, а тушь, пока я бежала, размазалась еще сильнее. Первой в себя пришла Тамара Александровна — тепло улыбнулась и весело сказала:

— Кто это к нам пожаловал? Неужели сам Гек Финн?

— Э... ну... ага, — пробормотала я, как пробормотал бы сам Гек.

— Ну что, Гек, проходи, садись. Поучись немного с русскими ребятами, — Тамара Александровна шутливо погрозила мне пальцем. — Только шляпу сними, как будто ты воспитанный мальчик, хорошо?

— Мы уроки поменяли, лит-ра вторая, — прошептала Алина, пока я усаживалась и доставала учебники. — Круто, Нин, просто круто, я тебя даже не узнала сначала!

— Опять ей все с рук сойдет, попробовала бы я так на урок зайти, — процедила с соседнего ряда Лера, не отрываясь от тетради.

Лена ткнула ее в спину ручкой и показала мне большой палец — классный костюм, мол, а Саня на второй парте скалился так, будто лично нам с Генкой помогал. Я исподтишка посмотрела на Тамару Александровну, и та мне одобрительно кивнула — дескать, все понимаю и не сержусь.

Красные звездочки мы с Алиной тогда получили — нашу сценку и костюмы оценили даже заглянувшие на огонек семиклассники и математичка Любовь Федоровна. На большой перемене я нашла у себя в пенале розовые заколки с кошачьими мордочками, и Алина наотрез отказалась забирать их обратно — сказала, что мне они больше пойдут, а у нее вечно сваливаются.

А костюм мы не сразу выкинули — в нем еще Генка на школьную елку ходил и второй приз на конкурсе отхватил.

В шестом-седьмом-восьмом классах обычно разваливается дружба, которая появилась в детском садике или начальной школе, и бывшие друзья, особенно разнополые, начинают расползаться по разным компаниям: девочки тусуются с девочками, мальчики — с мальчиками. Мы с Саней дружить не перестали, но тоже попытались прибиться к сверстникам своего пола; у меня это было безуспешно — конечно, я дружила и с Веркой, и с Леной, но компании как таковой у нас не было: мы были вроде бы и вместе, и вроде бы каждая сама по себе. Остальные компании, точнее, группировки в классе вызывали у меня или недоумение, как компания моей бывшей соседки по парте Алины, или лютую брезгливость, как компания наша первой красавицы Леры. Санька в этом преуспел больше: он сумел затесаться в одну из мальчишечьих компаний нашего класса и даже стал там своим.

И надо же было такому случиться, что новая Санькина компания не на жизнь, а на смерть закусилась с компанией из седьмого "Г". Война между ними велась яростная; противники ходили стенка на стенка после уроков на школьном стадионе, развешивали отпечатанные на принтере из учительской оскорбления, подкидывали всякие гадости в физкультурную раздевалку и прочая, прочая, прочая. После особо злодейской выходки, когда "гэшники" попортили инвентарь, и наш класс занял на общешкольных стартах только второе место, наши пацаны решили отомстить жестоко и подорвать туалет на четвёртом этаже, в котором противник обычно тайком курил на переменах. Деталей плана я не знала — меня в него, понятное дело не посвящали, — но арсенал для этого собирался немаленький, ненамного меньше, чем во время пресловутого Порохового заговора: пацаны из нашего класса скупили практически весь запас бомбочек "Корсар-1" в книжном магазине напротив. Само собой, в силу размера боевого запаса встал вопрос, где же это всё хранить; мальчишки, конечно, не трусили — каждый взял бы на себя эту обязанность с радостью и честью, — но существовал непреодолимый фактор в лице семей, особенно мам, которые могли бы раскрыть и уничтожить и запасы, и сам замысел, поэтому Санька и его друзья пребывали в унынии.

И именно в тот момент, когда им в голову не приходило больше никаких мыслей, нелёгкая проносила мимо меня.

— Нин, Нин, иди сюда! — Санька схватил меня за руку и потащил к мальчишкам. — Пацаны, есть идея! Вот кому мы отдадим бомбочки!

— Нинке? Архиповой? — с недоумением спросил спросил Никита Шустов. — Она же девчонка.

— Ну и что? Это самая надёжная девчонка на свете, чтобы вы знали!

— И у девчонки точно искать не будут, — поддакнул Димка Шерешкевич.

— А она нас не выдаст? — засомневался кто-то. — Не "гэшникам", а учителям.

— Учителям тоже не выдам, — сказала я, сразу сообразив, о чём речь: мальчишки не очень-то и прятались со своими обсуждениями, да и Санька как-то проболтался. — Мне, между прочим, тоже за класс обидно.

— Точно-точно никому не растреплешь? — переспросил Никита. — Это военная тайна, понимаешь?

— Я знаю, что такое военная тайна, — немного надменно ответила я. — Мальчиш-Кибальчиш её под пытками не выдал, я, по-вашему, хуже, что ли, только потому, что девчонка?

Бравада, как ни странно, сработала: Никита уважительно покивал — он тоже читал Гайдара — и они с Саней торжественно нарекли меня Хранительницей Порохового Погреба и передали весь боезапас с наказом стеречь его от учителей и врагов из класса "Г" даже ценой своей жизни. В моём новом портфеле был потайной карман, довольно вместительный, во всю заднюю стенку, и в этом-то кармане мы аккуратно расположили все коробочки с бомбочками так, чтобы ничего не помять и не поломать.

Пару недель я тщательно следила, чтобы портфель не падал, ни обо что не стукался, не намокал, чтобы с ним вообще не происходило ничего, что могло бы повредить боезапасу, но проблема, как оказалось, поджидала совсем с другой стороны.

— Нина, дай домашку свериться, — как-то перед уроком алгебры попросила меня Верка. — Ой, а что у тебя тетради порохом пахнут?

— Порохом? — удивилась я.

— Ну да, ты что, не чувствуешь?

Я не сразу сообразила, что тетрадка воняла порохом из-за бомбочек, а когда сообразила, то сразу прикусила язык: военную тайну нельзя было выдавать никому, даже лучшей подружке.

— А, это Генка, наверное, баловался, — невнятно пробормотала я. — Ух, я ему дома устрою!

Верка сочувственно покивала — у неё дома тоже был младший двоюродный братик — и тетрадку мне вернула.

Проблемы мои на этом не закончились: после уроков в лаборантскую меня позвала наша физичка и классная руководительница Глафира Аркадьевна.

— Заходи, Нина. Ни о чём не хочешь мне рассказать?

Я, помня про военную тайну, сделала большие невинные глаза и отрицательно помотала головой.

— А почему у тебя тогда тетради порохом пахнут?

— Ну-у-у... — протянула я.

К счастью, Глафира Аркадьевна избавила меня от необходимости придумывать очередное оправдание.

— Я не знаю, что ты там за эксперименты опять ставишь, но лучше прекращай. Наука и стремление к знаниям — это хорошо, но техники безопасности и многих других вещей ты пока не знаешь. А вдруг что-нибудь случится?

Я потихоньку выдохнула — всё в порядке, она ничего не подозревает — и торжественно пообещала, что не буду экспериментировать без её присмотра или хотя бы присмотра лаборанта.

Вишенка на торте ждала меня вечером.

— Нин, слушай, — задумчиво сказала мама, когда мы наводили порядок после ужина. — Почему у тебя тетради порохом пахнут?

— Гланя пожаловалась? — мрачно спросила я.

— Да я и сама чувствую. Ну да, Гланя тоже, и Тамара Александровна, и Любовь Фёдоровна, математичка ваша — они тоже звонили, спрашивали. Нин, что происходит?

— Я не могу сказать, — пробормотала я.

— Даже так?

— Даже так. Мам, ну это военная тайна!

Мама до того, как родить нас с Генкой, служила на флоте, дослужилась до звания капитан-лейтенанта. Она-то должна была понимать, что такое военная тайна!

— Военная тайна — это серьёзно, — согласилась мама. — Но только вот ее нельзя выдавать врагам, а я тебе разве враг?

— Нет...

— Ну вот. Так что мне-то вполне можешь рассказать. Может быть, я даже посоветую что-нибудь.

Очевидной логической ловушки я тогда не заметила и честно рассказала всё маме. Мама хохотала до слёз — её, видимо, не смутил даже план подрыва туалета — а потом, отсмеявшись, предложила мне спрятать весь наш боезапас в кладовке коробке из-под обуви: так он не будет портить тетради и учебники. А когда пацаны попросят — честно принести в школу.

Подрыва туалета так и не случилось: с моей (точнее, с маминой) подачи и при моей же помощи мальчишки разработали сложную операцию, в результате которой проклятых "гэшников" накрыла в туалете наша Сова Ивановна именно в тот момент, когда они в очередной раз сбежали туда покурить. Скандал был знатный — вопли Совы и Марины Альбертовны, классрука "гэшников", слышались аж на нашем конце коридора.

А бомбочки мальчишки потом взорвали на нашем стадионе; я не сказала, что проговорилась маме, поэтому меня тоже позвали и даже дали картонную медаль за хранение боезапасов во время военных действий.

И в тот момент, пожалуй, я не променяла бы эту медаль на все высшие военные награды.

Бабушка моя была учителем математики — одним из старейших в нашем городке и, пожалуй, самым лучшим. Сколько я себя помню, у нас дома всегда была огромная математическая библиотека; так, "Фрегат капитана Единицы" Лёвшина мне читали вместо сказок на ночь, а вместо картинок и комиксов я рассматривала призмы и конусы в альбоме стереографических чертежей. Так что ничего удивительного в том, что теорему Пифагора в её шуточной формулировке я узнала ещё раньше, чем выучила таблицу умножения, не было.

— Пифагоровы штаны во все стороны равны... а как дальше, знаешь? — как-то раз с хитринкой спросила бабушка.

— А там есть дальше? — удивилась я.

— Конечно, — невозмутимо сказала бабушка и продекламировала:

— Число пуговиц известно,

Отчего же иксу тесно?

"Оттого, что икс велик", -

Отвечает ученик.

— Какому иксу? — не поняла я.

— А ты подумай, — уклончиво ответила бабушка.

Я думала весь вечер — составила уравнение, даже систему уравнений, но что это за икс, так и не сообразила. Решила, что будет у нас эта тема по геометрии — там и пойму. А если не пойму — все-таки спрошу бабушку.

Первый урок по теореме Пифагора у нас был уже через несколько дней; само собой, Любовь Фёдоровна, наша математичка, рассказала классу стишок про штаны — но только первые две строчки. Когда она замолчала, я подняла руку:

— Любовь Фёдоровна, а дальше?

— А что дальше, Нина?

— Ну там же дальше есть!

— Ну-ка, расскажи?

Конечно же, я встала и гордо пересказала остаток от бабушки — про иксы и пуговицы. И абсолютно не поняла, почему хулиганы на "камчатке" покатились со смеху, Саня посмотрел на меня как на ненормальную, а Любовь Фёдоровна поперхнулась и покраснела.

— Нина, а ты откуда это взяла? — прокашлявшись, спросила она.

— Бабушка рассказала, — недоуменно ответила я.

— Твоя?!

— Ну да.

Судя по лицу Любови Федоровны, она не знала, куда себя деть от смущения.

— Ну... ну, хорошо, — выдавила она наконец. — Очень интересная версия. Спасибо, Нина, садись. Продолжаем наш урок...

— Нина, Нинка, эй! Архипова! — Лешка Бабкин, один из записных хулиганов нашего класса, больно ткнул меня за ручкой в спину, заставляя повернуться. — А че этта там за икс такой, а?

Рожа при этом у него была настолько глумливая, что я интуитивно почувствовала подставу. Но терять лицо и делать глупости не собиралась, тем более перед двоечником и хулиганом.

— Диагональ, — высокомерно отчеканила я первое, что в голову пришло. — Икс — это диагональ, Бабкин, понятно?

— Какая диагональ? — не понял Лёшка.

— Какая-то! — тем же тоном отрезала я. — Подумай и найди. Как найдёшь — скажешь.

И гордо отвернулась обратно.

Домой после школы я пришла в крайние поганом настроении: я понимала, что что-то сделала не так, но не понимала, что именно. И, едва переступив порог, услышала, как бабушка разговаривает по телефону с Любовью Федоровной: городской телефон у нас был старенький, громкость у него выставляли максимальную, так что я слышала не только каждое слово бабушки, но и математички.

— Мира Евдокимовна, ну вы что, правда ей это рассказали? — чуть не плакала Любовь Фёдоровна.

— Конечно, — абсолютно спокойно отвечала бабушка. — А ты что думаешь, Нинка сама придумала?

— Да нет, не такая она девочка, — грустно соглашалась Любовь Фёдоровна. — А где-нибудь, ну... в интернете она найти не могла?

— Ха! В этих ваших интернетах теперь такого не сочинят!

— А вы сами-то откуда?..

— От мамы и тёти, — так же спокойно поясняла бабушка. — Вот такие, Любаша, в царских гимназиях стишки ходили среди благовоспитанных барышень, что поделать.

— Да уж, в самом деле, сейчас такого не придумают...

Я поняла что где-то все-таки протупила, пусть и не сильно, но на всякий случай свалила к себе в комнату. Минут через пять туда заглянула бабушка:

— Что, опозорила бабку?

— Ну, бабу-уль...

— Ай, ладно, Любка поняла, что ты ничего такого в виду не имела, — отмахнулась бабушка. — Но все-таки, Нинусь, в следующий раз поаккуратнее с тем, что я тебе рассказываю, хорошо? Это мы с тетей Людой, старые пни, когда после войны работать начинали, всякого от учеников насмотрелись и наслушались, а молодежь, вроде Любки вашей Федоровны — тьфу, пороха не нюхали...

Любови Федоровне, по моим субъективным ощущениям, подкатывало к шестидесяти, но для бабушки по понятным причинам почти все учителя были "молодежью". Нервы которой я тут же пообещала беречь и лишнего не болтать.

Вечером мы с бабушкой в лицах рассказали эту историю маме. Она не рассердилась — она вообще редко на меня сердилась, но и не засмеялась, а обиделась — не на меня, на бабушку:

— Мне ты ничего подобного не рассказывала!

— Тебе некогда рассказывать было, — пожала плечами бабушка. — Вот, компенсирую с Ниночкой.

— Ага, правду говорят, бабки внуков любят больше, — хмыкнула мама. — Нин, а тебя не спрашивали, что там за икс?

— Спрашивали. Бабкин. Я сказала, что это диагональ.

— Диагональ? Ну... возможно, — весело протянула мама. — Хотя я бы сказала, что это вектор.

— Какой еще вектор, чему ты ребенка учишь? — напустилась на нее бабушка, но обе уже хихикали так, что я быстро поняла: дурачатся сами и меня дурачат.

И решила больше не задаваться этим вопросом — тем более, что с чертовым иксом было явно что-то не так.

Что не так — точнее, очень даже так — с иксом я поняла уже когда училась в университете. Поняла — и чуть не сгорела от сильно запоздалого стыда: надо ж было так облажаться!

А тогда, в восьмом классе, я еще решила не рассказывать в школе ничего, что рассказывали мне мама и бабушка. Мало ли — опять не так поймут.

Я иду по району; асфальт под ногами старый, растрескавшийся — кажется, его последний раз меняли перед моим выпуском, а то и того раньше. Сажусь на лавочку на автобусной остановке и закуриваю.

Передо мной как на ладони — моя школа.

Она уже не та, что раньше: крыши у Козырей обшили железом с загнутыми острыми краями, подходы облили битумом — теперь не разбежишься и не прыгнешь в снег так, как раньше. На месте скверика, где мы в десятом классе во время субботника торжественно хоронили найденную дохлую кошку — какой-то оптовый склад. В школе тоже всё поменялось: новые раздевалки, новое оборудование, даже новые окна — пластиковые вместо наших старых, с двойными рамами. Я заходила туда на днях; меня уже никто не помнит — все мои старые учителя давно уволились или умерли, а те, кто остался, меня не узнает. Есть, наверное, разница между девчонкой-выпускницей и тридцатилетней женщиной.

Сигарета докурена до половины. В этот город, город моего детства, я приехала, возможно, в последний раз и больше не вернусь; надо бы зайти к кому-нибудь, но идти мне не к кому.

С Верой и остальными девочками мы не общались с самого выпускного.

Саша ушёл в монастырь после университета, когда я начинала работать. Я приезжала к нему один раз после пострига. Он просил больше этого не делать.

Я аккуратно тушу сигарету о край мусорного бака и поднимаюсь: пора идти домой. Гена вчера приехал с вахты, надо его накормить и дать выспаться; вечером у нас поезд в районный центр. Но перед этим надо перекрыть все краны в квартире и выключить электричество.

Мама ждет нас в Питере. Бабушки не стало полгода назад. Нам обоим тоже тут делать нечего.

Пока, детство. Мы будем скучать.