Глухие Буераки: Новые Горизонты (гет)

Весна в Глухих Буераках приходила неспешно, словно осторожный художник, который боится испортить холст резким мазком. Сначала она лишь намекала на своё присутствие — горьковатым запахом оттаявшей земли, пронзительной синевой в лужах, где отражалось высокое, ещё холодное небо. Потом, осмелев, она пускала по склонам оврагов первые ручьи, вешала на голые ветви берёз хрустальные капли и заставляла воздух звенеть от робкого, но настойчивого чириканья воробьёв.

Для жителей деревни весна была не временем лирических настроений, а порой великого труда. Жизненный цикл, дремавший под снежным одеялом, пробуждался, требуя внимания, сил и вековой мудрости. В эти дни весь уклад Глухих Буераков менялся.

Володя, сбросив свою зимнюю телогрейку, с утра до ночи пропадал на огороде. Он с сосредоточенностью алхимика, ищущего философский камень, измерял температуру почвы, брал пробы на кислотность и чертил на клочках бумаги сложные схемы будущих посадок. Его «Проект: Урожай-2», как он его мысленно называл, должен был учесть все ошибки прошлого года. Он уже не пытался подчинить землю грубой магией; теперь он стремился понять её, договориться с ней, используя свои знания как инструмент, а не как оружие.

Снейп, или Север, как его теперь звали все, кроме Володи, который принципиально не пользовался этим «панибратским» прозвищем, тоже был занят. Он бродил по лесу, едва освободившемуся от снега, и собирал первые весенние травы и коренья. Его репутация «целителя» росла с каждым днём. Мазь от ломоты в суставах, которую он варил в чугунке на печи, стала настоящей легендой, и теперь к нему тянулись за помощью даже из Кривых Коленей. Он всё так же ворчал и скалился, но в его работе было видно тихое, почти маниакальное удовлетворение мастера, нашедшего, наконец, достойное применение своему искусству.

Гоша и Груша тоже с головой ушли в весенние хлопоты. Их совместная жизнь, начавшаяся с неловких взглядов и неуклюжих разговоров, теперь текла ровно и спокойно, как полноводная река. Они понимали друг друга без слов, двигаясь в унисон в общем ритме деревенского быта. Утром Гоша, чьи руки уже не помнили лёгкости волшебной палочки, но знали тяжесть топора и лопаты, чинил забор или носил воду. Груша, отложив фолианты по теории заклинаний, с не меньшим увлечением изучала лунный календарь садовода и планировала цветник у дома. Их любовь не была похожа на огненный вихрь из романов; она была тихой, тёплой и надёжной, как растопленная русская печь в зимнюю стужу. Они были дома.

Именно в один из таких обычных, наполненных мирным трудом дней, гармония их маленького мира была нарушена.

Это случилось в полдень. В самом центре деревни, на пятачке возле лавки, воздух вдруг исказился, задрожал, как от зноя, а затем с громким, трескучим хлопком, похожим на выстрел из ружья, из ничего материализовалась фигура.

Это был молодой человек, одетый в строгую, но изрядно помятую мантию Министерства магии с эмблемой Международного почтового отдела. Его волосы были взъерошены, на носу криво сидели очки, а лицо выражало крайнюю степень паники и дезориентации. Он дико озирался по сторонам, сжимая в руках большую почтовую сумку, и, очевидно, совершенно не понимал, где находится.

Первой его заметила, разумеется, баба Клава, вышедшая из лавки с сеткой-авоськой, в которой сиротливо перекатывалась пара луковиц. Она замерла, прищурилась, оценивая незваного гостя, и её лицо не выразило ни страха, ни удивления — лишь лёгкое недовольство, какое испытываешь при виде сорняка на ухоженной грядке.

— Опять! — пробасила она в пространство. — Летают тут всякие, прости господи. Никакого порядку.

Молодой волшебник, услышав голос, вздрогнул и повернулся к ней. Его глаза, расширенные от ужаса, сфокусировались на колоритной фигуре старухи.

— Прошу прощения, мэм! — залепетал он, поправляя очки. — Ради Мерлина, скажите, это… это секретный объект «Буерак-1»? Я из Отдела особо важной корреспонденции! У меня доставка для агента Поттера! Мой портключ сбился, я должен был прибыть на конспиративную точку в трёх километрах отсюда!

Новость о том, что местоположение Гарри и Гермионы известно Министерству, не была секретом для верхушки Глухих Буераков. После того памятного визита авроров и оставления здесь Снейпа, деревня получила негласный статус «зоны долгосрочного наблюдения». Обычные сотрудники Министерства не знали точных координат, но в особых, засекреченных отделах циркулировали туманные директивы о «спецоперации в Восточной Европе». И, видимо, пришло время для первого официального контакта.

Появление почтальона не осталось незамеченным. Гоша и Груша, работавшие в огороде, услышали хлопок и напряглись. Они поспешили к центру деревни, уже догадываясь, в чём дело.

На крыльце своей избы, как изваяние, застыл Володя. Он нахмурился. Несанкционированная аппарация прямо в центре деревни была нарушением установленного хрупкого статус-кво. Снейп, перебиравший коренья, тоже поднял голову, и его лицо стало ещё более кислым, чем обычно. Он ненавидел всё, что связывало его с Министерством.

Тем временем молодой волшебник, которого звали Персиваль Уикс, отчаянно пытался сохранить остатки профессионального достоинства.

— Мне предписано передать пакет лично в руки агенту Гарри Поттеру, — тараторил он, показывая бабе Клаве какой-то официальный бланк. — Это совершенно секретно! Вы не должны были меня видеть!

— Да кто на тебя смотрит-то, милок, — беззлобно ответила старуха. — Худой, бледный, запыхавшийся. Вон, иди к тому дому, — она махнула рукой в сторону избы Гоши. — Там твой агент картошку окучивает. Только с тропинки не сходи, а то в компостную яму угодишь.

Уикс, растерянно поблагодарив, засеменил в указанном направлении. Он был явно не готов к такому приёму. Он ожидал увидеть замаскированный бункер, пароли, явки, а не старушку, дающую советы по навигации на местности.

Гоша и Груша встретили его у своего дома.

— Персиваль Уикс, Отдел особо важной корреспонденции, — отрапортовал он, вытягиваясь в струнку при виде Гарри. — Сэр! Для вас пакет. Из личного архива Рональда Уизли. Он был передан в наш отдел с пометкой «найти и вручить любой ценой».

Он протянул дрожащей рукой тот самый потрёпанный конверт. Было видно, что письмо действительно долго путешествовало по миру, прежде чем Рон, отчаявшись, не обратился в специальный отдел, который, в свою очередь, через Департамент аврората и личные каналы Кингсли Шеклболта, наконец, получил разрешение на отправку курьера в «зону наблюдения».

Гоша взял письмо. Сердце ёкнуло. Он узнал корявый, размашистый почерк друга. Он кивнул почтальону.

— Спасибо, Уикс. Ваша миссия выполнена.

— Сэр, мне предписано дождаться ответа, если он будет, — с надеждой сказал Персиваль. — И… сэр… можно автограф? Для моей младшей сестры. Она ваша большая поклонница.

Груша мягко вмешалась.

— Персиваль, мы обязательно напишем ответ. Но на это нужно время. А пока… почему бы вам не выпить чаю? С дороги, наверное, устали. Баба Клава печёт замечательные пироги с брусникой.

Она так тепло и обезоруживающе улыбнулась, что молодой клерк растерял всю свою официальность и лишь кивнул, как болванчик.

Через час, сидя на кухне у бабы Клавы, уплетая третий кусок пирога и запивая его чаем с травами (в который Снейп, проходивший мимо, незаметно капнул пару капель лёгкого зелья забвения), Персиваль Уикс уже и думать забыл о секретности. Он с восторгом слушал деревенские байки и был абсолютно счастлив.

А Гоша и Груша, уединившись на своём крыльце, читали письмо.

«Здравствуй, Гарри. Или привет. Чёрт, я даже не знаю, как начать. Я пишу это письмо уже в десятый раз, а потом сжигаю. Но сегодня решил отдать его в этот ваш секретный отдел. Кингсли сказал, что они смогут тебя найти. Надеюсь, он не врал.

Как у нас дела? Да как… по-разному. В «Норе» тихо. Слишком тихо без вас. Мама постоянно готовит твои любимые пироги с патокой, а потом вздыхает и отдаёт их свиньям. Папа всё так же возится со своими маггловскими штуковинами. Джордж… Джордж потихоньку приходит в себя. Он снова начал шутить. Иногда. Но его шутки стали какими-то грустными. Магазин работает. Я пытаюсь ему помогать, но я плохой продавец. Вечно путаю заговоренные хлопушки с перуанским порошком мгновенной тьмы. Вчера случайно устроил в Косом переулке локальное затмение.

Министерство — это отдельная песня. Бюрократия. Комитеты. Отчёты. Они чествуют героев войны, ставят памятники, а потом заваливают тебя тоннами бумаг. Помнишь, мы мечтали стать аврорами? Я рад, что не стал. Это скучно, Гарри. Ужасно скучно и утомительно. Вся эта слава, все эти ожидания…

Я просто хотел сказать, что я скучаю. Мы все скучаем. Я не прошу вас возвращаться. Если вы нашли место, где вам хорошо и спокойно, — я буду только рад за вас. Просто… если когда-нибудь это письмо найдёт тебя, знай, что твой лучший друг всё ещё твой лучший друг. И что бы ни случилось, я всегда буду ждать.

Твой Рон.

P.S. Гермионе тоже привет. Скажи ей, что я до сих пор не могу разобраться с её системой каталогизации книг. Она гений. И заноза в одном месте. Мы её тоже очень любим.

Гоша дочитал письмо и долго молчал, глядя в окно на тихую, залитую солнцем деревенскую улицу. В груди было тепло и немного горько. Это письмо было не требованием, не упрёком. Это был голос из прошлого, который не тянул назад, а, наоборот, давал благословение на новую жизнь. Он посмотрел на Грушу. Она стояла рядом, и по её щеке катилась слеза. Она всё поняла без слов.

Их молчание прервал Володя, который бесшумно подошёл к крыльцу.

— Проблема с курьером решена, — констатировал он. — Снейп добавил в его чай состав, вызывающий краткосрочную амнезию относительно деталей визита. Он будет помнить, что доставил пакет и получил ответ, но все подробности, включая наше с Северусом присутствие, сотрутся. Он также будет твёрдо убеждён, что пироги с брусникой — это лучшее, что он ел в своей жизни.

— Ответ? — переспросил Гоша.

— Да, — кивнул Володя. — Я счёл неэффективным отправлять его с пустыми руками. Это вызовет подозрения. Грейнджер уже написала краткий, но исчерпывающий ответ.

Груша протянула Гоше другой лист пергамента. На нём её аккуратным почерком было написано: «Рон, здравствуй. У нас всё хорошо. Мы живы, здоровы и счастливы. Не беспокойся о нас. Береги себя и всех. Мы тоже вас очень любим. Гарри и Гермиона».

Просто, коротко и безопасно.

Через полчаса Персиваль Уикс, сытый и абсолютно довольный, с ответным письмом в кармане, был препровождён к окраине деревни. Степан проследил, чтобы его портключ (старое ржавое ведро, которое ему вручили взамен «неисправного») сработал как надо. С очередным хлопком почтальон исчез.

Кризис миновал. Но его последствия ещё долго витали в воздухе. Вечером, когда деревня снова погрузилась в свою обычную, мирную жизнь, Гоша и Груша сидели на крыльце своего дома. Письмо Рона лежало между ними.

— Он скучает, — тихо сказала Груша.

— Я знаю, — ответил Гоша. Он взял её за руку. — И я тоже по нему скучаю. Но… ты бы хотела вернуться? Туда? В мир министерских отчётов и всеобщего внимания?

Груша посмотрела на свои руки, огрубевшие от работы в саду, на мозоли, которых она раньше стеснялась, а теперь гордилась. Она посмотрела на свой маленький домик, на соседнюю избу, где ворчливый Снейп варил свои мази, на дом Володи, где, скорее всего, сейчас зарождался очередной гениальный план по борьбе с тлёй. Она посмотрела на это небо, на этот лес.

— Нет, — твёрдо сказала она. — Никогда. Наш мир здесь, Гоша. Я это сегодня поняла окончательно.

Письмо от Рона не вызвало тоски по дому. Наоборот, оно заставило их осознать, что они уже дома. Здесь, в Глухих Буераках. И это осознание было таким ясным и сильным, что оно неминуемо вело к следующему, самому важному вопросу в их жизни. Вопросу о будущем.

* * *

Дни после визита заблудившегося почтальона потекли своим чередом, но что-то неуловимо изменилось. Письмо Рона, словно камень, брошенный в тихий пруд, оставило после себя круги, которые расходились медленно, затрагивая самые глубокие слои их новой жизни. Оно не вызвало желания вернуться, но заставило задуматься о том, что они строят здесь, в Глухих Буераках. Просто ли это убежище, временная передышка? Или нечто большее?

Мысли о будущем витали в воздухе, густые и терпкие, как аромат цветущей черёмухи. Особенно часто они посещали Гошу. Он ловил себя на том, что смотрит на бегающих по деревне детей с новым, непонятным ему ранее чувством. Он видел, как сын Петровича, чумазый и счастливый, мастерит из щепок кораблик, чтобы пускать его в луже. Видел, как дочка молочницы с восторгом слушает сказки, которые ей рассказывает дед Митрич. В этих простых, незамысловатых сценах была какая-то фундаментальная правильность, которой так не хватало в его собственном детстве, проведённом в чулане под лестницей.

Идея о ребёнке, которая раньше казалась чем-то абстрактным и далёким, теперь обретала плоть и кровь. Ребёнок, который не будет знать, что такое Тёмный Лорд, но будет знать, как отличить подосиновик от мухомора. Ребёнок, чьим первым словом будет не «Экспеллиармус», а «корова». Ребёнок, который будет расти свободным — не от зла, а от бремени славы, от чужих ожиданий, от тени Мальчика-Который-Выжил.

Однажды вечером, когда они с Грушей сидели на крыльце и смотрели, как солнце медленно тонет в зелёном море леса, он решился озвучить свои мысли.

— Груша, — начал он, нервно теребя в руках ивовый прутик. — Я вот думаю… о нас. Обо всём этом. Мы здесь уже почти два года. Мы починили дом, разбили огород… Мы живём. Но… это всё?

Груша отложила книгу, которую читала, и внимательно посмотрела на него. Она видела это смятение в его глазах последние несколько дней.

— Что ты имеешь в виду, Гоша?

— Я имею в виду… что дальше? — он с трудом подбирал слова. — Этот дом, этот огород… для кого мы всё это делаем? Просто для себя? Мне кажется, этого мало. Мне кажется, наш дом должен быть… полнее. В нём должно быть больше смеха. Детского смеха.

Он замолчал, боясь её реакции. Но Груша не удивилась. Она улыбнулась тихой, понимающей улыбкой. Она тоже думала об этом.

— Я тоже так думаю, — просто сказала она, и эта простая фраза сняла с его души огромный камень. — Я часто представляю себе… маленькую девочку с твоими зелёными глазами и моими непослушными волосами. Которая будет задавать миллион вопросов обо всём на свете. И которую мы научим не только магии, но и тому, как важно поливать помидоры.

Они сидели в сгущающихся сумерках, и их общая мечта, наконец-то произнесённая вслух, витала между ними, тёплая и уютная, как плед.

Но вместе с мечтой пришло и осознание ответственности. Мысли о семье, о продолжении рода, о том, что значит быть отцом, — всё это было для Гоши терра инкогнита. Он вырос без отца. Единственными отцовскими фигурами в его жизни были Дамблдор, Сириус, Люпин — великие волшебники, герои, но их примеры были слишком грандиозными, слишком трагичными. Ему нужен был другой совет. Простой, земной, понятный.

И он решил пойти за ним к тому, кто, казалось, был воплощением этой земли, — к Степану.

На следующий день, под предлогом необходимости заточить топор, Гоша отправился к избе своего молчаливого наставника. Степан, как всегда, был занят делом — он чинил старую рыбацкую сеть, его широкие, мозолистые пальцы двигались с удивительной ловкостью и точностью.

— Топор затупился, — сказал Гоша, протягивая инструмент.

Степан взял топор, провёл по лезвию большим пальцем, хмыкнул и, не говоря ни слова, достал точильный камень. Некоторое время в тишине раздавался лишь мерный, убаюкивающий звук скользящего по камню металла.

Гоша мялся, не зная, как начать разговор.

— Степан… а можно спросить? — наконец выдавил он.

Степан не прекращая работы, лишь чуть заметно кивнул.

— Вы… вы ведь были женаты?

Движения Степана на мгновение замерли, а потом возобновились с той же неспешной основательностью.

— Был, — коротко ответил он.

— А… какая она была? Ваша жена?

Этот вопрос, казалось, пробил брешь в стене его молчания. Степан отложил топор и точильный камень. Он поднял на Гошу свои выцветшие, серые глаза, в которых обычно плескалось лишь спокойствие, и сейчас в их глубине мелькнуло что-то иное — тень давней, но не забытой боли.

Он достал из кармана рубахи кисет с табаком, скрутил самокрутку, прикурил от кремня и долго смотрел на реку, видневшуюся за деревьями.

— Марфа… — произнёс он её имя так, словно пробовал его на вкус. — Она была… как вешняя вода. Быстрая, звонкая. Смеялась так, что все воробьи на заборе замолкали, заслушивались. Работящая была, руки золотые. Пироги у неё получались — во рту таяли. А нравом — упрямая, как коза. Спорили мы с ней часто. Из-за пустяков. То я сапоги в избе не там поставил, то она грядки криво прополола. Ругались, бывало, до хрипоты. А потом она подойдёт, молча положит голову мне на плечо, и вся злость уходит, будто и не было.

Он затянулся, выпустив облако сизого дыма.

— Свадьба у нас простая была. Не то что сейчас празднуют. Собрались родные, соседи. Стол поставили прямо во дворе. Гармонь, песни, пляски до утра. И не было у нас ни колец золотых, ни платьев пышных. Она сама себе венок из ромашек сплела. И была в нём красивее любой царицы. Мы тогда молодые были, сильные. Думали, вся жизнь впереди.

Степан замолчал, и тишина была наполнена образами прошлого — смехом Марфы, скрипом гармони, запахом ромашек.

— О детях мечтали, — продолжил он тише, глядя куда-то вдаль. — Дом этот для большой семьи строил. Хотели пятерых. Трёх сыновей и двух дочек. Имена даже придумали. Сыновьям — крепкие, русские: Иван, Пётр, да Михаил. А дочкам — нежные, как цветы: Лилия да Дарья. Она уже и пинетки вязать начала…

Его голос дрогнул, и он снова замолчал, чтобы совладать с собой.

— Не вышло. Не дал Бог. Хворь её забрала. Быстро, за одну зиму сгорела. И остался я один в этом большом доме. И тишина эта поселилась. Та, о которой я тебе сказывал.

Он посмотрел на Гошу прямым, ясным взглядом.

— Семья, парень, — это главное. Важнее любого урожая и любого богатства. Это корень твой. Без корня дерево не стоит, засохнет. А дети — это ветви. Продолжение твоё. Шанс сделать то, что сам не успел. Исправить то, в чём ошибся.

Он протянул Гоше заточенный топор. Лезвие блестело на солнце.

— Не тяни, — сказал Степан. — Жизнь короткая. Короче, чем кажется. Если решил — делай. И делай правильно. По-людски. Чтобы потом не жалеть. Сначала дом, потом жена, потом дети. Таков порядок. И не слушай никого, кто говорит иначе.

Гоша взял топор. Он был острым, тяжёлым и надёжным. Как и слова Степана. В этом простом разговоре на берегу реки он получил больше, чем за все годы учёбы в Хогвартсе. Он получил не магическую формулу, а простую, вечную истину.

Он вернулся домой с твёрдым, как сталь, решением. В нём не было больше ни сомнений, ни страхов. Только ясное понимание того, что он должен сделать.

Он нашёл Грушу в их маленькой библиотеке, которую она организовала в свободной комнате. Она сидела у окна, погружённая в чтение. Солнечный луч играл в её волосах, и в этот момент она показалась ему самым прекрасным созданием на свете.

Гоша подошёл к ней, опустился на одно колено и взял её руку.

— Груша, — сказал он, и его голос был твёрд и спокоен. — Гермиона. Я не буду говорить долгих речей. Я просто хочу сказать, что я хочу, чтобы ты стала моей женой. По-настоящему. По всем правилам — нашим, деревенским, каким угодно. Я хочу, чтобы этот дом стал нашим домом. Чтобы у нас была семья. Чтобы у наших детей была мать, которой они будут гордиться. Выходи за меня замуж.

Груша смотрела на него, и в её глазах стояли слёзы. Но это были слёзы счастья.

— Да, — прошептала она. — Да, Гоша... Гарри. Конечно, да.

Он не знал, что в этот самый момент, на другом конце деревни, происходил ещё один, куда более странный разговор о продолжении рода.

Володя вызвал Беллатрису на «стратегическое совещание». Они сидели в его избе за столом, на котором вместо карт боевых действий лежали схемы севооборота.

— Беллатриса, — начал Тёмный Лорд своим обычным деловым тоном, словно обсуждал план захвата Министерства. — Я провёл анализ текущей демографической ситуации и пришёл к неутешительным выводам. Род Слизерина, величайший из родов, находится на грани вымирания. Я — его последний прямой потомок. Это стратегически недопустимо.

Беллатриса слушала, затаив дыхание, её глаза горели фанатичным огнём.

— Наблюдая за репродуктивным поведением Поттера и Грейнджер, — продолжал Володя, — я пришёл к выводу, что идея продолжения рода имеет определённые рациональные основания. Необходимо обеспечить передачу уникального генетического материала и магического потенциала следующему поколению.

Он сделал паузу, посмотрел на свою самую верную последовательницу и вынес вердикт:

— Я принял решение. Мы должны произвести на свет наследника.

Беллатриса застыла. Её безумный мозг пытался обработать эту информацию. Это было не предложение любви. Это был приказ. Величайший приказ, который она когда-либо получала.

— Твоя генетическая основа, усиленная преданностью и магической силой, является наиболее подходящей кандидатурой для матери моего наследника, — заключил Володя. — Это обеспечит оптимальное сочетание качеств для будущего повелителя.

В следующий миг Беллатриса соскользнула со стула и опустилась на колени перед ним. Её лицо выражало экстатический восторг.

— Мой Лорд! — выдохнула она, её голос дрожал от переполнявших её чувств. — Это… это величайшая честь! Я клянусь вам! Я выношу и рожу вам не одного наследника, а целую армию! Легион тёмных принцев, которые поставят этот мир на колени! Я не подведу вас!

Володя удовлетворённо кивнул.

— Достаточно одного. Для начала. — Он сделал пометку в своём блокноте: «Проект “Наследник”. Фаза 1. Кандидатура утверждена». — Можешь идти.

Так, в один и тот же день, в маленькой русской деревне было принято два судьбоносных решения о создании семьи. Одно — рождённое из любви и тихой мечты о счастье. Другое — из холодной логики и стратегической необходимости. И никто не мог предсказать, чьи плоды окажутся более удивительными.

* * *

Весна набирала силу, щедро расплескивая по миру зелень и тепло. Дни стали длиннее, вечера — теплее, и сам воздух, казалось, был пропитан обещаниями и надеждами. В Глухих Буераках это ощущалось особенно остро. После того, как решение о свадьбе было принято, а в соседней избе был дан старт «Проекту “Наследник”», в деревне установилась атмосфера трепетного ожидания. Но прежде чем обрушить на ничего не подозревающих односельчан новость о грядущем торжестве, Гоша хотел сделать всё правильно. Не по-министерски официально, не по-геройски пафосно, а по-человечески. Он хотел сделать Груше настоящее предложение.

Это желание превратилось для него в своего рода наваждение. Днём он, как и прежде, работал в огороде, чинил крышу сарая, колол дрова, но все его мысли были заняты поиском идеального момента и идеального символа. Он перебирал в голове варианты, один нелепее другого. Преподнести ей редкий магический артефакт? Глупо и неуместно. Подарить букет из зачарованных, неувядающих роз? Банально и бездушно. Всё это было из того, другого мира, который они оставили позади. Здесь, в Глухих Буераках, ценилось другое: не стоимость, а душа; не эффектность, а искренность.

Однажды, бродя по берегу реки после долгого трудового дня, он увидел то, что искал. У самой воды, среди обычной серой гальки, лежал крошечный, гладко обточенный водой камешек. Он был не больше ногтя на мизинце, но когда на него падал луч закатного солнца, он начинал светиться изнутри мягким, молочно-голубым светом. Это была не магия в чистом виде, а скорее природная аномалия, игра света в кристаллах кварца. Но для Гоши этот маленький, скромный огонёк стал идеальным символом их любви — тихой, настоящей и светящейся изнутри.

Он подобрал камешек и зажал его в ладони. Оставалось найти подходящую оправу. Несколько дней он тайком от Груши, по вечерам, сидел в сарае и пытался сплести кольцо. Сначала из проволоки — получалось грубо. Потом из высушенной травы — она ломалась. Наконец, он нарезал тонких, гибких ивовых прутиков, долго размачивал их в воде, а затем, призвав на помощь всё своё терпение, начал плести. Его пальцы, привыкшие к волшебной палочке, с трудом справлялись с непривычной работой, но он упрямо продолжал. Через несколько ночей кропотливого труда у него получилось. Маленькое, немного кривоватое, но на удивление прочное и изящное колечко из переплетённых ивовых ветвей. Он аккуратно вставил в плетение светящийся камешек, и тот засиял, словно крошечная, пойманная звезда. Теперь всё было готово.

Идеальный момент настал сам собой, как это часто бывает, когда перестаёшь его искать. Был тихий, тёплый вечер. Работа на огородах была закончена, деревня погружалась в сонную, умиротворённую дрёму.

— Пойдём на холм, — предложил Гоша. — Посмотрим на закат.

Груша, не подозревая ни о чём, с радостью согласилась. Они часто ходили на этот невысокий холм за деревней, с которого открывался вид на реку и бескрайний лес, уходящий за горизонт.

Они поднялись на вершину и сели на тёплую, пахнущую чабрецом землю. Закат в тот вечер был невероятным. Небо пылало всеми оттенками оранжевого, розового и лилового, а река внизу казалась расплавленным золотом. Тишину нарушал лишь стрёкот кузнечиков и далёкий, меланхоличный крик какой-то ночной птицы.

Они долго сидели молча, прижавшись друг к другу. В такие моменты слова были не нужны.

— Знаешь, — наконец сказал Гоша, и его голос прозвучал непривычно глухо. — Я иногда думаю, что вся моя прошлая жизнь, все битвы, все потери… всё это было лишь долгой, запутанной дорогой сюда. На этот холм. К тебе.

Груша ничего не ответила, лишь крепче сжала его руку.

Тогда он решился. Он осторожно высвободил свою ладонь и достал из кармана самодельное кольцо. Сердце колотилось где-то в горле. Он, победивший самого могущественного тёмного мага, сейчас волновался так, как никогда в жизни.

— Гермиона, — произнёс он её настоящее имя, потому что в этот момент она была для него не просто Грушей, соседкой по деревне, а той самой девочкой, с которой он прошёл огонь и воду, той самой женщиной, которую он любил больше жизни. — Я не умею говорить красивые слова. И у меня нет для тебя бриллиантов и замков. У меня есть только вот это.

Он протянул ей на ладони ивовое колечко. Крошечный камешек в нём, поймав последние лучи заката, вспыхнул нежным, голубым светом.

— Оно не волшебное, — продолжал Гоша, глядя ей в глаза. — Прутики со временем высохнут, а камешек может потеряться. Но пока оно существует, я хочу, чтобы оно было на твоём пальце. Как обещание. Обещание, что я всегда буду рядом. Буду чинить для тебя забор, носить воду из колодца, спорить с тобой о том, как правильно сажать морковку, и любить тебя. Каждый день. До самого конца. Выходи за меня, Гермиона. Стань моей женой.

Глаза Груши наполнились слезами. Она смотрела то на его серьёзное, взволнованное лицо, то на это простое, несовершенное, но самое прекрасное кольцо на свете. В нём было больше смысла и любви, чем во всех сокровищах Гринготтса.

— Да, — прошептала она сквозь слёзы. — Да, Гарри. Конечно, да. Глупый ты мой.

Он аккуратно надел колечко ей на палец. Оно село идеально. Они сидели на вершине холма, в обнимку, и плакали, и смеялись одновременно, и закат, казалось, пылал только для них двоих. Это было их предложение. Тихое, простое, настоящее.

* * *

В это же самое время в избе на другом конце деревни разворачивалась сцена, которую с натяжкой можно было бы назвать «предложением», если бы это слово не было так чуждо её участникам.

Володя, с тех пор как «утвердил кандидатуру», перешёл ко второй фазе своего «Проекта “Наследник”» — наблюдению и анализу. Он с холодным научным интересом изучал Беллатрису, делая пометки в своём журнале. «Физическое состояние: удовлетворительное. Магический потенциал: высокий, но нестабильный. Психологическая устойчивость: требует коррекции. Репродуктивный цикл: требует уточнения».

Беллатриса, в свою очередь, пребывала в состоянии перманентного экстаза. Она восприняла слова Тёмного Лорда не как биологическую необходимость, а как божественное предначертание. Она начала готовиться к своей великой миссии с присущим ей рвением. Она пила отвары из редких трав для «усиления женской силы», читала древние фолианты о магическом зачатии и даже пыталась медитировать, хотя её медитации больше походили на тихие припадки.

Спустя неделю наблюдений Володя пришёл к выводу, что пассивное ожидание неэффективно. Требовался катализатор, чётко сформулированное предложение, которое переведёт проект в активную стадию.

Он вызвал Беллатрису на очередное «стратегическое совещание». Она явилась немедленно, одетая в своё лучшее чёрное платье, её глаза горели лихорадочным блеском.

Володя сидел за столом, перед ним лежал чистый лист бумаги и остро заточенный карандаш.

— Беллатриса, — начал он без предисловий. — Проанализировав исходные данные, я пришёл к выводу о необходимости формализации наших намерений. Неопределённость порождает хаос, а хаос — враг эффективности.

Беллатриса благоговейно внимала каждому его слову.

— Общепринятые социальные ритуалы данного социума, — продолжал он, постукивая карандашом по столу, — предполагают определённую последовательность действий в вопросах создания семейной ячейки. Хотя я считаю большинство этих ритуалов бессмысленной тратой времени и ресурсов, некоторые элементы могут быть использованы для структурирования процесса.

Он сделал паузу, поднял на неё свои красные глаза и произнёс фразу, которая в его устах прозвучала как приказ к атаке:

— Я предлагаю тебе заключить со мной союз. Не только идеологический, но и биологический. Стань моей… партнёршей. В этом проекте.

Для любого другого человека это прозвучало бы как оскорбление. Но для Беллы это была музыка. «Партнёрша» Тёмного Лорда! Это звучало куда более величественно и значимо, чем какая-то банальная «жена».

— Мой Лорд! — выдохнула она, снова готовая упасть на колени.

— Сядь, — прервал её Володя. — Эмоции излишни. Мы обсуждаем практические аспекты. Данный союз предполагает совместное проживание, ведение хозяйства и реализацию основной цели — рождение и воспитание наследника. Ты согласна с данными условиями?

— Да! Да, мой Лорд! Я согласна на всё! — с жаром воскликнула Беллатриса.

— Хорошо. — Володя сделал пометку на листе. — Тогда следующий пункт. Символический обмен. Традиция требует наличия материального символа соглашения. Кольца. Я считаю это пережитком, но для соблюдения формальностей…

Он открыл ящик стола и достал оттуда небольшую коробочку. Он не стал её протягивать Белле. Он просто открыл её и вытряхнул содержимое на стол.

Это было кольцо. Но какое! Массивное, из чернёного серебра, в форме двух змей, которые обвивали друг друга и держали в пастях крупный, тёмно-зелёный камень, который, казалось, поглощал свет. Это было кольцо рода Мраксов, одна из немногих реликвий, которые ему удалось сохранить. Когда-то оно было крестражем, но после его поражения магия в нём угасла, оставив лишь холодный, красивый, но мёртвый артефакт.

— Это, — произнёс Володя, — будет символом нашего союза. Оно больше не несёт магической нагрузки, но является значимым артефактом с точки зрения родословной. Возьми.

Беллатриса смотрела на кольцо, как заворожённая. Кольцо самого Слизерина! На её пальце! Дрожащей рукой она взяла его и надела. Оно было холодным и тяжёлым.

— Оно прекрасно, мой Лорд, — прошептала она.

— Оно функционально, — поправил её Володя. — Теперь, когда формальности улажены, мы можем перейти к следующей фазе. Планированию.

Он пододвинул к себе лист бумаги и начал чертить на нём что-то похожее на генеалогическое древо, перемежающееся с диаграммами и формулами.

Беллатриса сидела напротив, не смея пошевелиться, и смотрела то на кольцо на своём пальце, то на сосредоточенное лицо своего повелителя. Она не получила ни слов любви, ни нежных взглядов, ни романтических обещаний. Она получила приказ, стратегический план и артефакт. И для неё это было высшей формой счастья.

Так в Глухих Буераках состоялись два предложения. Одно — на закате, на холме, пропитанное нежностью и светом. Другое — в полумраке избы, под скрип карандаша, продиктованное холодной логикой и амбициями. Оба они были по-своему искренними. И оба должны были навсегда изменить жизнь этой маленькой, затерянной в лесах деревни.

* * *

После двух таких разных, но одинаково судьбоносных предложений, жизнь в Глухих Буераках, казалось, должна была войти в новую, счастливую фазу подготовки к свадьбе. Груша не снимала своё ивовое колечко, которое светилось на её пальце маленьким голубым огоньком, словно пойманный светлячок. Беллатриса с гордостью носила массивное кольцо Мраксов, периодически поднося его к глазам и любуясь тёмным блеском камня. Деревня, узнав о грядущей свадьбе Гоши и Груши, загудела, как растревоженный улей, предвкушая великое торжество.

Но у судьбы, как известно, своеобразное чувство юмора. Именно в тот момент, когда идиллия достигла своего пика, на горизонте появилась новая угроза, куда более коварная и непредсказуемая, чем лесной пожар или засуха. Угроза эта прибыла не с громом и молниями, а тихо, на скрипучем, казённого вида автомобиле «УАЗ», который в народе метко прозвали «буханкой».

Слухи о странной, но на удивление процветающей деревне, где урожаи бьют рекорды, а местное население пребывает в состоянии перманентного благодушия, дошли-таки до районного центра. Они достигли ушей человека, для которого любое отклонение от нормы было как красная тряпка для быка. Звали этого человека Семён Петрович Червяков.

Червяков был чиновником до мозга костей. Невысокий, с жидкими, прилизанными волосами, в сером, мятом костюме, который, казалось, был его второй кожей, он являл собой живое воплощение бюрократической машины. Его маленькие, близко посаженные глазки обладали уникальной способностью видеть не людей, а лишь пункты в отчётах, не жизнь, а лишь потенциальные нарушения. Его миссией, его кредо, его единственной страстью было находить несоответствия, выписывать предписания и составлять протоколы. Он был инквизитором от мира канцелярии.

Услышав о Глухих Буераках, где, по слухам, некий «приезжий фермер» наладил нелицензированное производство спиртосодержащих напитков и ведёт незарегистрированную хозяйственную деятельность, Червяков почувствовал тот же азарт, что и охотник, выследивший крупного зверя. Он сформировал комиссию, куда, помимо него самого, вошли сонный участковый и пожилая, вечно недовольная сотрудница земельного комитета, и отправился наводить порядок.

Прибытие «буханки» в деревню произвело эффект разорвавшейся бомбы. Первым её заметил Петрович, который как раз возился со своим трактором. Увидев казённый номер и вышедшего из машины человека в сером костюме, он мгновенно протрезвел и помчался к дому Володи, который уже стал негласным центром принятия решений.

— Беда, Владимир Васильевич! — закричал он, едва переводя дух. — Ревизоры! Из района!

Новость разнеслась по деревне быстрее ветра. Враг был у ворот. И этот враг был страшнее любого Тёмного Лорда, потому что его оружием были не проклятия, а циркуляры, предписания и акты проверок. Против такого врага магия была бессильна.

В избе Володи был немедленно созван экстренный военный совет. Ситуация была критической. Комиссия могла вскрыть всё: незарегистрированное проживание «иностранных граждан» (Гоши, Груши и остальных), отсутствие у них документов, нелицензированное производство (самогонный аппарат), использование земельного участка не по назначению (огород Володи по документам всё ещё числился как «земли для индивидуального жилищного строительства»). Это грозило не просто штрафами, а полным разрушением их маленького мира.

Володя слушал доклад Петровича с ледяным спокойствием. Его мозг, привыкший к многоходовым стратегиям, уже анализировал новую угрозу.

— Итак, — произнёс он, когда тракторист закончил. — Противник действует на своей территории, используя своё главное оружие — бюрократию. Прямое столкновение бессмысленно. Нам нужна контрстратегия, основанная на дезинформации и психологическом давлении.

Он обвёл всех присутствующих своим тяжёлым взглядом.

— Первое. Легенда. С этой минуты вы все — одна большая семья. Поттер и Грейнджер — дальние родственники бабы Клавы, приехавшие из города помочь по хозяйству.

Баба Клава, сидевшая тут же, решительно кивнула.

— Запишу их в домовую книгу как внучатых племянников. Скажу, сироты. Сердце кровью обливается, — произнесла она с таким искренним сочувствием в голосе, что ей невозможно было не поверить.

— Второе, — продолжил Володя, переводя взгляд на Снейпа. — Вы, Северус, больше не просто сосед. Вы — дипломированный фитотерапевт и народный целитель. Ваша деятельность — не производство зелий, а сбор и заготовка лекарственных трав в рамках традиционной медицины. Вот ваша лицензия.

С этими словами он протянул Снейпу кусок пергамента, на котором магическим образом проступил текст, гласивший, что «Снейпу Северусу Игнатьевичу присвоена квалификация травника-заготовителя 3-го разряда». Пергамент был заверен несуществующей «Ассоциацией народных целителей Залесья». Снейп взял бумагу с таким выражением лица, будто ему вручили дохлую крысу, но ничего не сказал.

— Третье и самое главное. Производственные мощности, — Володя сделал многозначительную паузу. — Аппарат необходимо временно замаскировать. Беллатриса!

— Да, мой Лорд! — подскочила та.

— Твои театральные таланты наконец-то пригодятся. Преврати сарай, где стоит аппарат, в склад реквизита. Сделай это максимально хаотично и неубедительно. Чтобы любой, кто туда заглянет, решил, что там просто свалка старого хлама.

Беллатриса восторженно кивнула. Это была миссия, достойная её гения.

— А я, — заключил Володя, — буду играть роль, которую они мне навязывают. Я — председатель вашего импровизированного дачного кооператива «Тихая Заводь». И я встречу эту комиссию.

Тем временем Семён Петрович Червяков уже начал свою инспекцию. Он двигался по деревне медленной, вкрадчивой походкой, заглядывая во все дворы и делая пометки в своём блокноте. Его недовольная спутница из земельного комитета что-то бубнила себе под нос про нарушение границ участков, а участковый понуро плёлся сзади, мечтая лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось.

Первой под удар попала баба Клава. Червяков, представившись, начал дотошно расспрашивать её о «незарегистрированных жильцах».

— Какие такие жильцы, милок? — всплеснула руками старуха, и из её глаз полились самые настоящие слёзы. — Это ж сиротинушки мои! Гошенька да Грушенька! Племяннички внучатые! Родители-то их в городе сгинули, вот и прибились ко мне, старой. Помогают по хозяйству, а то я б одна не справилась. Вот, в книге домовой записаны. Всё как положено.

Она протянула ему пухлую тетрадь, где на свежей странице корявым почерком были вписаны «Георгий Игоревич П.» и «Агриппина Арнольдовна Г.». Червяков подозрительно сощурился, но придраться было не к чему.

Следующим пунктом был дом Снейпа. Чиновник, заглянув во двор, увидел развешанные повсюду пучки трав и почувствовал резкий, лекарственный запах.

— А вы чем тут занимаетесь, гражданин? — строго спросил он, когда на крыльцо вышел мрачный хозяин.

— Траволечением, — отрезал Снейп, протягивая ему свою свежеиспечённую «лицензию». — Сбором, сушкой и заготовкой. В рамках возрождения народных промыслов.

Червяков долго изучал документ, но и тут не нашёл, к чему придраться. Хотя вид «целителя» вызывал у него глубокие подозрения.

Наконец, комиссия добралась до дома Володи. Тот сам вышел им навстречу, с видом радушного, но строгого хозяина.

— Семён Петрович Червяков, районная администрация, — представился чиновник. — Мы проводим плановую проверку…

— Наслышан, наслышан! — радушно перебил его Володя. — Владимир Васильевич, председатель дачного кооператива «Тихая Заводь». Очень рады видеть представителей власти в нашем скромном уголке. Прошу, проходите. Чай, кофе? Или, может быть, нашего фирменного кваса на берёзовых почках? Безалкогольный, разумеется.

Червяков был сбит с толку таким приёмом. Он ожидал увидеть забитого фермера-нелегала, а встретил уверенного в себе, интеллигентного председателя.

— Спасибо, не нужно, — буркнул он. — Нас интересует ваша хозяйственная деятельность. Поступил сигнал о нелицензированном производстве спиртосодержащей продукции.

— Спиртосодержащей? — Володя изобразил крайнее изумление. — Помилуйте, Семён Петрович, у нас тут общество трезвости и здорового образа жизни! Мы боремся с зелёным змием! Единственное, что мы производим — это натуральные удобрения и компост. Вот, могу продемонстрировать.

Они подошли к сараю, где, по наводке, должен был находиться самогонный аппарат. Червяков решительно распахнул дверь и… замер в недоумении.

Беллатриса превзошла саму себя. Сарай был завален горой самого невероятного хлама: старые костюмы, парики, картонные мечи, раскрашенные тыквы, изображавшие отрубленные головы, чучело вороны в рыцарском шлеме. В центре всего этого хаоса возвышался и сам аппарат, но он был так густо обмотан мишурой, украшен перьями и облеплен папье-маше, что напоминал скорее футуристическую скульптуру для авангардного спектакля, чем производственный агрегат.

— Это… что? — только и смог выговорить чиновник.

— Реквизит, — со вздохом пояснил Володя. — У нас тут драмкружок. Очень увлечённые люди. Особенно наша художественная руководительница. Талантливая, но, знаете ли, с богатой фантазией. Мы ставим пьесы, приобщаем молодёжь к культуре.

Червяков растерянно потрогал картонный меч, и тот с печальным шорохом развалился у него в руках. Легенда была абсурдной, но настолько, что в неё было проще поверить, чем опровергнуть.

Последний удар нанесла Груша. Когда сотрудница земельного комитета начала что-то говорить о неправильном межевании, девушка подошла к ней с кипой бумаг.

— Прошу прощения, — вежливо сказала она. — Я как раз изучала этот вопрос. Согласно Земельному кодексу и постановлению N-ского уездного собрания от 1908 года, границы участков в нашей местности определяются по естественным ландшафтным объектам, а не по кадастровому плану, который был составлен с погрешностями. Вот здесь, в параграфе семь, чётко указано…

Она начала засыпать комиссию такими сложными юридическими и агрономическими терминами, ссылаясь на СНиПы тридцатилетней давности и законы Российской Империи, что через десять минут у Червякова и его спутницы начала кружиться голова. Они смотрели на эту молодую девушку, которая с лёгкостью оперировала понятиями, о которых они и не слышали, и чувствовали себя некомпетентными школьниками.

Психологическое давление сработало. Комиссия была разгромлена. Они не нашли ни одного явного нарушения, но при этом были сбиты с толку и морально подавлены.

— Что ж… — промямлил Червяков, пряча свой блокнот. — Нарушений, на первый взгляд, нет. Но мы ещё вернёмся. С более тщательной проверкой.

— Всегда рады, Семён Петрович! — широко улыбнулся Володя. — Приезжайте на наш праздник урожая! Сами увидите, как мы тут живём — дружно и культурно.

Когда «буханка» скрылась за поворотом, в деревне началось тихое ликование. Они победили. Они отстояли свой мир. Эта общая битва сплотила их ещё сильнее.

Вечером, сидя на крыльце, Гоша сказал Груше:

— Ты была великолепна. Ты просто уничтожила их знаниями.

— Я просто использовала их же оружие против них, — улыбнулась она. — Бюрократия боится только ещё большей бюрократии.

Но оба понимали, что это лишь временная победа. Червяков вернётся. И в следующий раз он будет подготовлен лучше. Их маленькому, хрупкому миру постоянно что-то угрожало. И это лишь укрепляло их в мысли, что нужно держаться вместе, что нужно строить своё будущее здесь и сейчас, не откладывая на потом.

И первым пунктом в этом плане была свадьба. Теперь уже ничто не могло ей помешать.

* * *

Визит комиссии из райцентра, хоть и закончился победой, оставил после себя лёгкое, но неприятное послевкусие. Жители Глухих Буераков осознали, насколько уязвим их маленький мир. Это событие, однако, имело и неожиданный положительный эффект: оно укрепило связи с Кривыми Коленями. Фома, узнав о «наезде» чиновников, лично приехал на своём УАЗике, чтобы выразить солидарность и предложить «мужскую помощь», если понадобится. Вражда окончательно сменилась добрососедским союзом, скреплённым общей нелюбовью к проверяющим инстанциям.

В рамках этого нового «обмена опытом и технологиями» в Глухие Буераки зачастили делегации из соседней деревни. Кривоколенские приезжали поучиться у Володи премудростям самогоноварения, проконсультироваться у Севера по поводу больной спины или просто по-соседски посидеть на завалинке.

В один из таких дней в деревню прибыла особенно представительная делегация. Фома решил организовать «культурный обмен» и привёз с собой свой главный предмет гордости — вокально-инструментальный ансамбль «Кривоколенские Зори» и весь состав сельского клуба, включая новоиспечённую заведующую библиотекой.

Антонин Долохов, по негласному приказу Володи, в такие дни всегда выполнял функции начальника службы безопасности. Он не участвовал в общих посиделках, а молча и хмуро патрулировал периметр, следя, чтобы никто из гостей не забредал куда не следует, особенно в сторону замаскированного сарая. Его высокая, угловатая фигура и мрачное, испещрённое шрамами лицо производили на чужаков должное впечатление. Люди инстинктивно обходили его стороной.

В тот день Долохов стоял, прислонившись к стволу старой берёзы, и с привычной тоской наблюдал за суетой. Его мысли, как всегда, были далеко. Он вспоминал другую жизнь — залы Малфой-мэнора, блеск тёмных заклятий, азарт битвы. Та жизнь была наполнена смыслом, пусть и тёмным. Здесь же… здесь была тишина, покой и бесконечная, изнуряющая рутина. Он не жаловался, он просто констатировал факт. Он был солдатом без войны, хищником в заповеднике.

Именно в этот момент его размышления были прерваны. Из-за угла избы, где проходил «концерт» заезжего ансамбля, появилась девушка. Она шла, не глядя под ноги, так как обе её руки были заняты высокой стопкой книг. Видимо, она привезла их для библиотеки-читальни, которую организовала Груша.

Это была Люба, та самая заведующая библиотекой из Кривых Коленей. Тихая, скромная, с большими серыми глазами и русой косой, перекинутой через плечо. Она была полной противоположностью женщинам, которых Долохов привык видеть рядом: яркой, безумной Беллатрисе, властной Нарциссе, цепкой Алектo Кэрроу. В этой девушке не было ни капли агрессии или магии. Она вся, казалось, была соткана из мягкого света и запаха старых книг.

Долохов следил за ней взглядом, не собираясь вмешиваться. Но тут случилось неизбежное. Девушка, ослеплённая солнцем, споткнулась о корень дерева, который он сам считал удачной наблюдательной точкой. Стопка книг качнулась, поехала в сторону, и в следующий миг десятки томов с сухим, бумажным шорохом разлетелись по траве.

Девушка ахнула и, покраснев до корней волос, бросилась их собирать.

Антонин Долохов на мгновение замер. Инстинкт требовал оставаться на посту, не двигаться, не обнаруживать себя. Но что-то другое, давно забытое, почти атрофировавшееся чувство, заставило его сделать шаг вперёд. Он молча, без единого слова, подошёл и опустился на колени рядом с ней.

Люба вздрогнула, увидев нависшую над ней мрачную фигуру. Она подняла испуганные глаза и столкнулась с его взглядом. Он был тяжёлым, холодным, но в его глубине не было угрозы. Лишь какая-то застарелая печаль.

Они собирали книги в полной тишине. Её пальцы, тонкие и быстрые, порхали по траве. Его руки, большие и грубые, привыкшие сжимать волшебную палочку или рукоять ножа, двигались на удивление осторожно и бережно. Он поднимал книги, отряхивал с них пыль и аккуратно складывал в стопку. Он заметил названия: томик Пушкина, сборник стихов Есенина, потрёпанная «Анна Каренина». Мир, далёкий и непонятный ему.

Когда последняя книга была на месте, он поднялся и протянул ей собранную им часть стопки.

— Спасибо, — тихо сказала Люба, всё ещё не смея поднять на него глаза. — Я такая неловкая.

Он ничего не ответил. Просто кивнул. Он уже собирался развернуться и уйти обратно, к своей берёзе, к своей тени, но девушка вдруг спросила:

— Вы… вы ведь не местный? Я вас раньше не видела.

Её голос был тихим и мелодичным, как журчание ручья. Долохову показалось, что он не слышал ничего подобного целую вечность.

— Да, — коротко ответил он. Это было самое длинное предложение, которое он произнёс за последнюю неделю.

— Вы друг Владимира Васильевича? — не унималась она.

— Да.

— Он удивительный человек, — с тёплой улыбкой сказала Люба. — Столько всего для деревни сделал. И вы, наверное, тоже…

Она замолчала, поняв, что её собеседник не склонен к разговорам. Неловкая пауза затянулась.

— Мне нужно идти, — наконец сказала она. — В библиотеку. К Гру… к Агриппине Арнольдовне. Спасибо вам ещё раз.

Она взяла у него книги, и их пальцы на мгновение соприкоснулись. Он почувствовал тепло её кожи, а она — холод его. Этот контраст был таким же разительным, как и между ними самими.

Она развернулась и пошла по тропинке, а он остался стоять, провожая её взглядом. Что-то в этой случайной встрече, в этой неловкой минуте, проведённой на коленях в траве, всколыхнуло в нём что-то давно уснувшее. Он, Пожиратель Смерти, один из самых жестоких и верных слуг Тёмного Лорда, человек, чьи руки были по локоть в крови, вдруг почувствовал себя… странно. Неловко. Почти застенчиво. Эта простая девушка с её книгами и тихой улыбкой заставила его ощутить всю глубину пропасти, которая отделяла его от нормального мира.

Весь оставшийся день он был не в себе. Он всё так же хмуро патрулировал периметр, но его мысли были заняты не потенциальными угрозами, а серыми глазами и запахом старых книг. Когда делегация из Кривых Коленей начала собираться домой, он увидел Любу, выходившую из дома Гоши и Груши. Она о чём-то оживлённо говорила с Грушей, и её лицо светилось от радости.

Антонин Долохов сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он отошёл от своего поста. Он зашёл в сарай Степана, где хранились инструменты. Нашёл там небольшой, аккуратный топорик для колки лучины. Проверил лезвие — оно было острым, как бритва. Затем он нашёл кусок наждачной бумаги и долго, методично шлифовал топорище, пока оно не стало гладким, как шёлк.

Он вышел из сарая и решительно направился к группе кривоколенских, которые уже садились в УАЗик. Он подошёл прямо к Любе.

Она увидела его и немного смутилась. Все разговоры вокруг смолкли. Фома, Петрович, Гоша — все с любопытством смотрели на эту странную пару.

Долохов не произнёс ни слова. Он просто протянул ей свежеотшлифованный топорик.

Люба опешила. Она смотрела то на топор, то на мрачное лицо мужчины. Это был самый странный подарок, который она когда-либо получала.

— Это… мне? — неуверенно спросила она.

Он кивнул.

— Зачем?

— Дрова рубить, — глухо ответил он. — Зима скоро. Пригодится.

В его голосе не было и тени шутки. Это была чистая, незамутнённая практичность. Для него, человека, привыкшего выживать, хороший, надёжный инструмент был высшим проявлением заботы.

Фома, стоявший рядом, хмыкнул и уже хотел было отпустить какую-то шутку, но Люба вдруг улыбнулась. Она поняла. Она увидела за этим грубым, странным жестом не угрозу, а неуклюжую, но искреннюю попытку сделать что-то хорошее.

— Спасибо, — сказала она. — Большое спасибо. У меня как раз старый совсем затупился.

Она взяла топор. А потом сделала ответный шаг. Она полезла в свою холщовую сумку и достала оттуда маленький, потрёпанный томик.

— А это вам, — сказала она, протягивая ему книгу. — Чтобы… не скучно было на посту стоять.

Долохов посмотрел на обложку. «Сергей Есенин. Стихи». Он взял книгу. Её страницы были тёплыми от её рук. Он никогда в жизни не читал стихов. Он считал их бессмысленной тратой времени. Но эту книгу он взял.

— Садись, Любка, поехали! — крикнул из машины Фома.

— До свидания, — сказала она, глядя прямо в глаза Долохову.

— До свидания, — ответил он.

УАЗик, чихнув, тронулся с места, поднимая облако пыли. Антонин Долохов остался стоять посреди дороги, держа в одной руке томик Есенина, а в другой — запах её духов и ощущение тепла её пальцев.

Вечером, когда все разошлись, он сел на крыльце своей маленькой избы. Он не зашёл внутрь. Он открыл книгу наугад.

«Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дым…»

Он читал медленно, с трудом разбирая слова, но их простой, меланхоличный ритм находил странный отклик в его опустошённой душе. Он, Антонин Долохов, Пожиратель Смерти, сидел на крыльце русской избы и читал стихи, подаренные ему тихой девушкой-библиотекарем. И впервые за много-много лет он почувствовал, что война внутри него, возможно, ещё не проиграна. И что даже для такого, как он, в этом мире ещё может найтись место для чего-то, кроме тьмы и одиночества.

* * *

Комиссия из райцентра, отбитая сплочёнными силами деревенской дипломатии и магической хитрости, осталась в прошлом, как неприятный, но поучительный сон. Угроза миновала, и Глухие Буераки, отряхнувшись, с удвоенной энергией взялись за дело куда более приятное и важное — подготовку к свадьбе Гоши и Груши.

Эта новость, официально объявленная на очередном вечернем сходе, была встречена всеобщим ликованием. Для деревни, чья жизнь десятилетиями текла по замкнутому кругу «посевная-сенокос-уборка-зима», свадьба была событием эпохальным. Это было не просто торжество двух людей, а символ обновления, надежды и продолжения жизни. И каждый житель, от деда Митрича до последнего мальчишки, счёл своим долгом внести в это дело свою лепту.

Главным распорядителем, режиссёром и верховным главнокомандующим свадебного переполоха самоназначилась, разумеется, баба Клава. Она сбросила с себя лет десять, её глаза горели организаторским огнём, а голос приобрёл металлические нотки фельдмаршала.

— Так, молодёжь! — зычно объявила она, собрав вокруг себя всех женщин деревни. — Свадьба — это вам не фунт изюму съесть! Это дело серьёзное, вековое! Всё должно быть по-людски, по-нашему, а не по-городскому, тяп-ляп!

Её штабом стала просторная кухня в собственном доме. Именно сюда она первым делом вызвала «на ковёр» невесту. Груша, привыкшая к научным симпозиумам и министерским заседаниям, чувствовала себя первокурсницей на самом строгом экзамене.

— Значится, так, внучка, — начала баба Клава, смерив Грушу строгим, но любящим взглядом. — Платье белое — это хорошо, это красиво. Но главное на свадьбе — не платье, а каравай! Каравай — он как жизнь молодая: какой испечёшь, такая и будет. Пышный да румяный — к богатству и здоровью. Подгорит — к ссорам. Опадёт — к печали. Так что слухай меня внимательно и запоминай.

И начался священный ритуал. Баба Клава, засучив рукава, принялась передавать Груше тайные знания, которые передавались в её роду из поколения в поколение. Она учила её не просто месить тесто, а «чувствовать» его, разговаривать с ним. Она рассказывала, какие слова нужно шептать над опарой, чтобы она подошла высокой и ноздреватой, как правильно выкладывать узоры из теста — косы к долгой совместной дороге, кольца к верности, колосья к достатку. Груша, с её аналитическим умом, пыталась сначала найти в этом логику, но быстро поняла, что здесь работает иная, бытовая магия, куда более древняя и сильная, чем любая трансфигурация.

Пока женщины были заняты кулинарными таинствами, мужская половина деревни под предводительством Степана решала задачу не менее важную — строительство праздничного навеса. Двор у дома Гоши и Груши должен был превратиться в пиршественный зал под открытым небом.

Степан, как всегда, подошёл к делу основательно. Он лично выбрал в лесу самые крепкие сосновые брёвна для опор, сам их ошкурил и обработал. Работа кипела. Стук топоров и визг пилы не умолкали с утра до вечера. Петрович, на удивление трезвый, на своём «Беларусе» подвозил материалы. Даже Долохов, обычно предпочитавший оставаться в тени, не смог устоять перед всеобщим энтузиазмом. Его мрачная фигура то и дело появлялась среди работающих мужиков. Он не говорил ни слова, но его помощь была неоценимой: он мог с лёгкостью поднять бревно, которое тащили вчетвером, или одним точным движением подогнать доски друг к другу. Мужики сначала косились на него, а потом привыкли и стали воспринимать его как свою, пусть и молчаливую, но надёжную силу.

Самым сложным элементом подготовки стало художественное оформление. Беллатриса, узнав о свадьбе, немедленно объявила себя главным дизайнером-декоратором. Её творческая энергия, не находящая выхода со времён постановки о колорадском жуке, вырвалась наружу с силой извержения вулкана.

— Свадьба — это квинтэссенция готической драмы! — заявила она, сверкая безумными глазами. — Это союз двух душ перед лицом вечности! Это таинство, полное тлена и красоты! Всё должно быть… соответствующе.

Её первые эскизы повергли Грушу в тихий ужас. Белла предлагала украсить двор гирляндами из чёрных лент, символизирующих «бесконечность ночи», расставить по углам черепа (к счастью, коровьи), символизирующие «бренность бытия», а над столом молодожёнов повесить чучело филина как «символ мудрости и скорби по ушедшей свободе».

— Белла, дорогая, — тактично начала Груша, пытаясь спасти свою свадьбу от превращения в похороны. — Это… очень концептуально. Но, может быть, мы добавим немного… светлых тонов? Для контраста?

После долгих и напряжённых переговоров удалось прийти к компромиссу. От черепов и филина отказались, но Беллатриса настояла на своём праве украсить навес гирляндами. Она с энтузиазмом принялась за дело. Взяв в помощницы деревенских девчонок, она отправилась в лес и на луга, но собирала не ромашки и васильки, а чертополох, сухие ветки причудливой формы и тёмно-бордовые, почти чёрные розы, которые росли на заброшенном кладбище. В итоге её гирлянды получились на удивление стильными — немного мрачными, но невероятно эффектными. Они придавали будущему празднику налёт загадочной, лесной магии.

Но, конечно, ни одна деревенская свадьба не могла обойтись без двух главных составляющих: напитков и музыки. За музыкальное сопровождение традиционно отвечал Петрович со своей гармонью. Он уже начал репетировать, и по вечерам над Глухими Буераками разносились то разудалые плясовые, то душещипательные страдания.

А вот ответственность за напитки, самую важную и почётную миссию, без колебаний взял на себя Володя.

— Свадьба — это событие, требующее особого подхода, — заявил он на очередном «совете». — Обычный первач здесь неуместен. Нужен напиток, который станет символом этого союза. Эликсир.

Он заперся в своём сарае-лаборатории на два дня. Никто не знал, что именно он там делает, но из трубы периодически шёл пар с самыми невероятными запахами — то мёда и корицы, то яблок и мяты, то чего-то неуловимо-пряного и волшебного. Он колдовал над своим аппаратом, как великий алхимик над ретортой. Он использовал не только картофель и дрожжи, но и дикий мёд, собранный с лесных пасек, яблоки из собственного сада и букет трав, составленный по какому-то древнему рецепту из книг Слизерина. Каждую стадию процесса он контролировал лично, применяя тончайшие заклинания для поддержания температуры и катализации брожения.

Наконец, он вышел из своего святилища, держа в руках одну-единственную, закупоренную сургучом бутыль. Жидкость в ней была кристально-прозрачной, с золотистым отливом, и, казалось, светилась изнутри.

— «Союз Двух Лун», — торжественно объявил он название своего творения. — Напиток двойного действия. Первый глоток дарит радость и лёгкость. Второй — мудрость и спокойствие. Третий… третий глоток рекомендуется делать только в первую брачную ночь.

Никто не осмелился спросить, что будет после третьего глотка. Все лишь с благоговением смотрели на драгоценную бутыль.

Последний, но не менее важный вклад в общее дело внёс Северус Снейп. Сначала он пытался полностью дистанцироваться от этой «сельской вакханалии», как он её называл. Он с презрением наблюдал за всеобщей суетой со своего крыльца, демонстративно перебирая коренья. Но общественное давление оказалось сильнее его мизантропии.

К нему подошла делегация во главе с бабой Клавой.

— Север, милок, — без обиняков начала она. — Ты у нас человек учёный, в зельях разбираешься. А на свадьбе, сам знаешь, всякое бывает. Кто переест, у кого сердце прихватит, кто от радости в пляс так пустится, что ноги отвалятся. Нужны твои снадобья.

Снейп хотел было отрезать что-то ядовитое про то, что он не деревенский лекарь, но тут вперёд выступила Груша.

— Профессор, — сказала она мягко, но настойчиво. — Пожалуйста. Нам очень нужна ваша помощь. Вы единственный, кто может сварить настоящее бодрящее зелье, чтобы старики могли танцевать до утра. И успокоительное — для особо впечатлительных родственников.

Упоминание «профессора» и апелляция к его уникальным талантам сработали. Снейп поморщился, но в глубине его чёрных глаз промелькнуло что-то похожее на удовлетворение. Его знания были востребованы.

— Хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Я приготовлю несколько базовых зелий. Но только базовых! И не ждите, что я буду лично разливать их по мензуркам.

В итоге, ко дню свадьбы в его арсенале были готовы три больших бутыли: одна с ярко-зелёным «Зельем Бодрости» (улучшенная версия «Перчикового зелья»), вторая с лавандового цвета «Успокоительным настоем» и третья, с тёмно-коричневой, густой жидкостью под названием «Антипохмелин профессора Снейпа» (его личное изобретение, которое, по слухам, могло поставить на ноги даже после литра «Слезы Василиска»).

Так, общими усилиями, деревня готовилась к празднику. Каждый вносил то, что мог: кто-то труд, кто-то умения, кто-то — тёмную магию и гениальные познания в зельеварении. И в этой совместной, дружной суете рождалось нечто большее, чем просто подготовка к свадьбе. Рождалась настоящая община, большая, шумная, немного сумасшедшая, но невероятно крепкая семья, способная противостоять любым бурям. И центром этой семьи должны были стать двое — бывший герой и бывшая отличница, нашедшие своё простое, настоящее счастье в самом неожиданном месте на земле.

* * *

За день до свадьбы, когда последние приготовления были почти закончены, а воздух в Глухих Буераках звенел от предвкушения, баба Клава объявила о начале следующего, не менее важного этапа — предсвадебных ритуалов.

— Жених и невеста до самой свадьбы видеться не должны! — авторитетно заявила она, преграждая Гоше путь к дому Груши. — Таков закон предков! Чтобы не сглазить! У каждого сегодня свои дела. У девок — девичник, у мужиков — баня. И не спорь со мной, ирод, а то весь мёд в дёготь превращу!

Гоша, который лишь хотел спросить у Груши, куда она подевала его любимую тяпку, растерянно отступил. Спорить с бабой Клавой в её нынешнем состоянии «свадебного генерала» было опаснее, чем с драконом.

Таким образом, деревня разделилась на два лагеря. Женская половина, щебеча и смеясь, увела с собой невесту. Мужская же, с молчаливой основательностью, направилась в сторону реки, где уже поднимался дымок над баней Степана.

Мальчишник в чёрной бане

Это был не мальчишник в привычном понимании этого слова. Никаких шумных баров, сомнительных развлечений и бурных возлияний. Это было нечто куда более глубокое и сакральное — мужской ритуал очищения тела и духа.

Помимо самого Гоши, в «мужском разговоре» должны были участвовать и другие ключевые фигуры их маленького сообщества. Степан, как главный жрец этого храма пара и веника, позвал с собой и Снейпа, и Долохова.

Снейп пошёл из чистого научного любопытства, смешанного с долей мазохизма. Он хотел понять, что такого находят эти «примитивные создания» в процедуре добровольного сваривания заживо. Долохов же пошёл просто потому, что его позвали. Для него, солдата, привыкшего к коллективным действиям, это было естественно.

Предбанник встретил их густым запахом распаренной древесины и трав. Степан, уже раздевшийся, молча указал на лавку, где лежали чистые простыни. Гоша, уже знакомый с процедурой, быстро скинул одежду. Долохов, не выказав ни тени смущения, последовал его примеру, явив взору мускулистое, покрытое шрамами тело воина.

Самым сложным было заставить раздеться Снейпа. Он стоял в своём неизменном чёрном сюртуке, глядя на происходящее с видом аристократа, попавшего в хлев.

— Я полагаю, моё присутствие здесь не подразумевает обязательного участия в этом… термическом эксгибиционизме? — процедил он.

— В бане все равны, Север, — глухо ответил Степан, не отрываясь от замачивания веников. — Либо ты с нами, либо иди ворон пугай.

Под давлением трёх пар ожидающих глаз, Снейп, с гримасой вселенского отвращения, всё же начал медленно расставаться со своей одеждой. Когда он, наконец, остался в одной простыне, бледный и тощий, как готический узник, Степан удовлетворённо кивнул и повёл всю компанию в парную.

Жар был густым и плотным. Он обволакивал, проникал в каждую пору, заставляя тело мгновенно покрываться потом. Они расселись на полках. Гоша и Долохов — с видимым удовольствием, Снейп — с выражением мученика, взошедшего на костёр.

Сначала все молчали, привыкая к температуре. Степан поддавал на каменку из ковша, и с каждым разом волна обжигающего пара становилась всё мощнее. Воздух наполнился ароматами берёзы, дуба, эвкалипта и какой-то горьковатой полыни.

— Ну, жених, рассказывай, — нарушил тишину Степан. — Готов ли? Не передумал?

Гоша улыбнулся.

— Не передумал. Страшновато немного, конечно. Ответственность большая.

— Ответственность — это хорошо, — прогудел Степан, прохаживаясь по парной с вениками в руках. — Это мужчину мужиком делает. Без неё — перекати-поле. А семья — это якорь. Держит тебя на одном месте, не даёт ветру унести. Главное, запомни, — он остановился перед Гошей, — бабу свою слушай. Всегда. Она сердцем чует, где правда. А потом… сделай по-своему. Но так, чтоб она думала, что это её идея была. В этом вся мудрость семейной жизни.

Он смачно огрел Гошу веником по спине, и тот лишь крякнул от удовольствия.

Затем Степан подошёл к Долохову.

— А ты чего молчишь, Антон? Слыхал я, к тебе зачастила девка из Кривых Коленей. Библиотекарь. Книжки всё возит.

Долохов, сидевший с закрытыми глазами, нехотя их открыл.

— Возит, — коротко подтвердил он.

— Ну и? — не унимался Степан. — Девка-то она хорошая. Скромная, работящая. Гляди, проворонишь своё счастье. Такие на дороге не валяются.

Долохов ничего не ответил, лишь нахмурился ещё сильнее. Но Гоша заметил, как кончики его ушей едва заметно покраснели.

Наконец, очередь дошла до Снейпа. Он сидел на самой нижней полке, прямой как палка, и пытался дышать через раз, чтобы не обжечь лёгкие.

— А ты, Север? — спросил Степан, нависая над ним. — Женат-то хоть был когда? Или так всю жизнь один, как сыч?

Снейп испепелил его взглядом.

— Моя личная жизнь не является предметом для обсуждения в общественной парилке, — отчеканил он.

— Да какая ж она личная, если её нет, — беззлобно хмыкнул Степан. — Ладно, не хочешь — не говори. Но совет я тебе дам. Злобу свою отпусти. Она тебя изнутри сушит, похуже любой парилки. Вот, держи. Подыши.

Он протянул Снейпу маленький, туго связанный веничек из полыни.

— Горечь выгоняет. Проверено.

Снейп с презрением посмотрел на веник, но потом, после недолгой борьбы, всё же взял его и поднёс к лицу. Горький, степной аромат ударил в ноздри. И, к его собственному удивлению, дышать стало немного легче.

После третьего захода, когда все были распарены до малинового цвета, они вывалились в предбанник. Там, на столе, стоял большой деревянный жбан с холодным, пенным квасом и тарелка с нарезанной вяленой рыбой.

Они пили квас большими глотками, и это было чистое блаженство. Тела гудели, а в голове была удивительная ясность.

— Компромисс, — неожиданно произнёс Снейп, глядя в свою кружку.

Все удивлённо посмотрели на него.

— Что «компромисс»? — не понял Гоша.

— В семейной жизни, Поттер, — пояснил Снейп, и его голос был непривычно спокоен, почти лишён яда. — Это единственное зелье, которое работает. Способность уступить в малом, чтобы выиграть в главном. Главное — это мир в доме. Всё остальное — лишь ингредиенты. Зачастую ядовитые.

Он замолчал, поражённый собственной откровенностью. Кажется, полынный веник и вправду подействовал.

Мальчишник закончился так же тихо, как и начался. Они ещё немного посидели, помолчали, а потом разошлись по домам, очищенные, отдохнувшие и немного более мудрые. Гоша чувствовал себя готовым к завтрашнему дню. Он получил не советы, а нечто большее — ощущение причастности к мужскому, основательному и простому миру, где всё было на своих местах.

Девичник с готическим уклоном

Женский вечер проходил куда более шумно и эмоционально. Центром сбора стала просторная изба бабы Клавы, которая к вечеру наполнилась смехом, песнями и запахом пирогов.

Грушу усадили в красный угол, под иконы, нарядили в красивый платок и принялись потчевать и наставлять. Женщины постарше делились с ней своим житейским опытом, рассказывали смешные и грустные истории из своей семейной жизни. Молодые девушки щебетали о нарядах и завидовали белой завистью.

— Главное, Грушенька, — говорила жена Петровича, полная и добродушная женщина, — терпение. Мужик — он как дитя малое. То ему поиграть, то покапризничать. Ты его где по головке погладь, где словом строгим приструни, и будет у вас лад.

— А ещё не давай ему воли много! — подхватила другая. — Чуть слабину дашь — на шею сядет и ножки свесит!

Груша слушала, улыбалась и чувствовала себя частью этого большого, тёплого, женского мира.

Но настоящий колорит вечеру придала, конечно же, Беллатриса. Она отвергла традиционные гадания на воске и картах как «примитивные и неточные».

— Судьбу нужно не угадывать, а вопрошать! — заявила она, и её глаза загорелись знакомым безумным огнём. — Я проведу для нашей невесты древний ритуал плодородия и предсказания! Ритуал Трёх Стихий!

Она вывела всех на улицу, где уже был разведён небольшой костёр.

— Первая стихия — Огонь! — провозгласила она. — Он очистит и покажет будущее!

Она бросила в костёр какие-то сушёные травы, и пламя вспыхнуло зелёным, а дым приобрёл причудливые очертания.

— Я вижу! — закричала Белла, вглядываясь в дым. — Я вижу… много маленьких Поттеров! Они бегают и кричат «Экспеллиармус»! А один из них… о, мой Лорд, он похож на вас! С красными глазами!

— Белла, это, наверное, отблеск костра, — мягко поправила её Груша.

— Неважно! — отмахнулась та. — Знак хороший! Теперь — вторая стихия! Земля!

Она заставила Грушу взять в руки горсть земли и «почувствовать её энергию».

— Что ты чувствуешь, дитя?

— Ну… она тёплая. И в ней червяк, — ответила практичная Груша.

— Червяк — символ плодородия и вечного возрождения! — не растерялась Беллатриса. — Прекрасный знак! И, наконец, третья стихия! Воздух!

Она повернулась к лесу и издала пронзительный, почти нечеловеческий крик. Через мгновение из темноты ей ответил уханьем филин.

— Он ответил! — восторженно прошептала Белла. — Духи леса благословляют ваш союз! Они говорят, что первым у вас родится мальчик, он станет великим некромантом и будет повелевать легионами нежити!

— Белла, он просто спросил «кто тут орёт», — засмеялась одна из девушек.

Несмотря на весь этот готический абсурд, было весело. Беллатриса, в своём стремлении устроить мистическое действо, превратила вечер в незабываемое представление. Даже самые серьёзные женщины не могли удержаться от смеха, глядя на её ритуальные танцы вокруг костра.

Когда все вернулись в избу, уставшие и довольные, баба Клава достала из сундука главный атрибут девичника — длинную, вышитую красными нитками рубаху.

— Это тебе, внучка, — сказала она, протягивая её Груше. — Ночная сорочка. Мать моя в ней замуж выходила, я выходила, дочка моя… Ты надевай её в первую ночь. Она счастливая. От сглазу бережёт и деток здоровых дарит.

Груша взяла в руки тяжёлую, пахнущую лавандой и временем ткань. Это был простой, но невероятно трогательный подарок. Символ преемственности, женской судьбы, круговорота жизни.

Девичник закончился поздно ночью. Девушки разошлись, унося с собой ощущение праздника и немного безумного веселья. Груша осталась одна в тихой избе. Она сидела у окна, держа в руках старинную рубаху, и смотрела на звёзды. Завтра она станет женой. Здесь, в этой странной, но уже такой родной деревне. И впервые в жизни она чувствовала, что всё идёт именно так, как должно. Правильно. По-настоящему. И ей было совсем не страшно.

* * *

День свадьбы выдался на удивление идеальным. Словно сама природа решила сделать молодожёнам подарок. После нескольких недель изнуряющей жары, ночь принесла прохладу, а утро встретило деревню ясным, умытым небом и ласковым солнцем, которое уже не обжигало, а нежно грело. Воздух был наполнен ароматами цветов, свежескошенной травы и праздничной суеты.

С самого рассвета Глухие Буераки гудели, как разбуженный улей. Женщины, возглавляемые бабой Клавой, заканчивали накрывать столы под большим навесом. Мужчины расставляли скамьи и украшали двор последними штрихами — гирляндами из полевых цветов, которые в последний момент тактично дополнили мрачноватые композиции Беллатрисы, создав причудливый, но на удивление гармоничный стиль «готического кантри».

Гостей начали съезжаться задолго до назначенного времени. Прибыла вся делегация из Кривых Коленей во главе с Фомой, который, сменив малиновый пиджак на накрахмаленную белую рубаху, выглядел почти респектабельно. Приехали даже несколько семей из дальних хуторов, привлечённые слухами о невиданном торжестве. Двор дома Гоши и Груши, казалось, вместил в себя всё население округи.

Жених и невеста, по строгому наказу бабы Клавы, готовились порознь и не видели друг друга до самого начала церемонии.

Гоша, которому для сборов выделили избу Степана, чувствовал себя не в своей тарелке. На нём была простая, но новая льняная рубаха, которую Груша сама для него вышила. По вороту и манжетам шёл скромный, но аккуратный узор из зелёных листьев и красных ягод. Степан, исполнявший роль главного дружки, придирчиво осмотрел его, поправил ворот и удовлетворённо хмыкнул.

— Ну вот, теперь на человека похож, — пробасил он. — Не на героя магического, а на жениха. Это важнее.

Рядом, в углу, мрачно сидели Володя и Снейп. Им достались не менее важные роли. Снейп, как главный «целитель», отвечал за то, чтобы никто из гостей не отправился к праотцам от избытка чувств или выпитого. Володя же, к всеобщему изумлению, согласился исполнить роль «посажёного отца» — самого почётного гостя, который, по традиции, должен был благословить молодых и следить за порядком на пиру. Он воспринял эту миссию не как честь, а как очередную стратегическую задачу, требующую его личного контроля. На нём сегодня не было тельняшки; вместо неё красовалась строгая чёрная рубаха, которая делала его сходство с неким тёмным аристократом ещё более разительным.

— Нервничаешь, Поттер? — неожиданно произнёс Володя, и в его голосе не было привычного сарказма. — Это иррационально. Ты противостоял мне. Это должно было подготовить тебя к любым стрессовым ситуациям.

— Это другое, — коротко ответил Гоша, поправляя пояс. — Там всё было понятно: вот враг, вот цель. А здесь…

— А здесь — на всю жизнь, — закончил за него Степан. — Потому и страшнее.

Тем временем в доме бабы Клавы завершались сборы невесты. Груша стояла перед старым, треснувшим зеркалом и не узнавала себя. На ней было простое, но невероятно красивое белое платье из тонкого хлопка, которое женщины деревни шили для неё все вместе, тайком. Оно сидело идеально. Её вечно непослушные волосы были заплетены в сложную косу, в которую были вплетены живые васильки и ромашки. Но главным украшением был венок из тех же полевых цветов, который делал её похожей на лесную фею. На пальце тонко светилось ивовое колечко. Она была прекрасна той естественной, неброской красотой, которая ценнее любого глянцевого блеска.

— Ну, красавица наша! — всплеснула руками баба Клава, утирая слезу угольком платка. — Прям лебёдушка белая! Жених как увидит — дар речи потеряет!

Беллатриса, исполнявшая роль главной подружки невесты, смотрела на Грушу с восторгом, смешанным с толикой безумия.

— Ты — само воплощение чистоты и смерти старой жизни! — прошептала она. — Идеальная жертва на алтаре брака! Я горжусь тобой!

Наконец, настал час.

Церемонию решили проводить не в избе, а прямо во дворе, под большим навесом. Гости расступились, образовав живой коридор. В его начале стоял Гоша со Степаном. Он смотрел в дальний конец коридора, и его сердце стучало так громко, что, казалось, его слышит вся деревня.

Заиграла гармонь Петровича. Мелодия была не маршем Мендельсона, а старинной, плавной и немного грустной народной песней о любви и разлуке. И под эту музыку в коридоре появилась она.

Грушу под руку вёл дед Митрич. Он был самым старым и уважаемым человеком в обеих деревнях, и ему выпала честь вести невесту «к венцу».

Когда Гоша увидел её, он действительно на мгновение потерял дар речи. Она шла ему навстречу, улыбаясь сквозь слёзы, и в её глазах отражалось всё синее небо. И в этот момент он понял, что готов сразиться ещё с десятью Тёмными Лордами, лишь бы видеть эту улыбку каждый день.

Когда они встали рядом, лицом друг к другу, гармонь стихла. Вперёд вышел дед Митрич. Он не был священником, но его слова в этой атмосфере имели куда больший вес. Он обвёл всех своим медленным, мудрым взглядом и начал говорить.

— Люди добрые, соседи, дети мои, — голос у него был тихий, скрипучий, как старое дерево, но его слушали в полной тишине. — Собрались мы сегодня по делу хорошему, по делу светлому. Вот стоят перед нами двое. Гоша да Груша. Пришли они к нам издалека, как перелётные птицы. А прижились, пустили корни в нашу землю. И земля их приняла. И мы их приняли. Потому что видим — сердца у них добрые, а руки работящие.

Он посмотрел на молодых.

— Семью создать — это не поле перейти. Это как дом строить. Вместе. Брёвнышко к брёвнышку. Где-то уступить, где-то подсобить, где-то и поспорить, да потом помириться. Будут в вашей жизни и вёдра, и грозы. Главное — держитесь друг за дружку крепко. Как вот эти два дерева, — он указал на две берёзы, росшие рядом и сплёвшиеся ветвями. — Один корень на двоих, одна судьба.

Он сделал паузу, прокашлялся.

— Гоша, берёшь ли ты в жёны сию девицу, Агриппину, чтобы быть ей мужем, опорой и защитой, в радости и в горе, в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит вас?

— Беру, — твёрдо и громко ответил Гоша, не отрывая взгляда от глаз Груши.

— А ты, девица Агриппина, согласна ли пойти замуж за сего молодца, Георгия, чтобы быть ему женой верной, хозяйкой доброй, в болезни и здравии, пока речка вспять не потечёт?

— Согласна, — прошептала Груша, и её голос дрогнул от счастья.

— Ну, раз так, — заключил дед Митрич, — то что людьми связано, то и Богом не развязано. Меняйтесь кольцами, детки.

Гоша достал второе ивовое колечко, которое сплёл для себя, и надел его на палец Груши рядом с первым. Груша взяла его руку и надела такое же ему. Простые, сплетённые из веток кольца в этот момент казались дороже всех сокровищ мира.

— А теперь целуйтесь, что ли! — крикнул из толпы Петрович.

Гоша осторожно приподнял лицо Груши и поцеловал её. И в этот миг двор взорвался криками «Горько!», аплодисментами, свистом и радостным рёвом.

Церемония была окончена. Начался пир.

Гошу и Грушу усадили на почётное место, во главу стола. Рядом с ними, как и положено, сели «посажёные родители» — Володя со стороны жениха и баба Клава со стороны невесты.

И тут настал черёд тостов. Первый, по праву, произнёс Володя. Он медленно поднялся, и все разговоры мгновенно стихли. Все ждали, что скажет их грозный, но уважаемый председатель.

Он обвёл всех своим холодным, аналитическим взглядом, задержав его на молодожёнах.

— Союз, который мы сегодня наблюдаем, — начал он своим чётким, лишённым эмоций голосом, — является классическим примером эффективного альянса. В его основе лежат не только иррациональные эмоциональные факторы, но и прагматическое партнёрство, доказавшее свою состоятельность в условиях, приближенных к боевым.

Гости недоумённо переглядывались.

— Анализ показывает, — продолжал Тёмный Лорд, — что объединение магического потенциала Поттера, основанного на интуитивных всплесках, и потенциала Грейнджер, базирующегося на систематизированных знаниях, создаёт синергетический эффект, способный решать задачи широкого спектра — от тушения лесных пожаров до противодействия бюрократическим угрозам.

Он сделал паузу, подняв стопку со своим свадебным напитком.

— С точки зрения долгосрочного планирования, данный союз является стратегически верным решением, способствующим укреплению и процветанию нашего… кооператива. Я одобряю. И рекомендую не затягивать с реализацией репродуктивной функции. За эффективность!

Он залпом выпил и сел. Наступила секундная тишина, а потом толпа, не поняв и половины слов, но уловив главное — «одобряю», — взорвалась аплодисментами.

После такого «благословения» остальные тосты казались простыми и душевными. Говорили о любви, о счастье, о детях, о совместном труде. А потом заиграла гармонь, и начались танцы.

Гоша и Груша вышли в центр круга для своего первого танца. Это был не вальс, а плавная, неторопливая «Барыня». Они кружились под простую мелодию, глядя друг другу в глаза, и в этот момент для них не существовало никого вокруг. Только они, тёплый летний вечер и их простое, выстраданное, настоящее счастье.

Володя смотрел на них со своего места, и на его тонких губах впервые за долгое время появилась тень чего-то, отдалённо напоминающего улыбку. Это был его мир. Упорядоченный, стабильный, эффективный. И в центре этого мира танцевали двое, чьё счастье, как ни странно, было одной из основ этой стабильности. Он сделал пометку в своём мысленном журнале: «Проект “Поттер-Грейнджер”. Фаза 3. Завершено успешно. Переход к фазе 4: Ожидание результатов».

* * *

Когда первый танец молодожёнов закончился под одобрительные крики и аплодисменты, свадьба окончательно вошла в свою самую весёлую и разудалую фазу. Гармонь Петровича, подпитываемая тостами и свадебным эликсиром Володи, казалось, не знала усталости. Музыка лилась рекой, и усидеть на месте было невозможно.

Двор превратился в огромную танцевальную площадку. Мужики, скинув пиджаки и расстегнув вороты рубах, отплясывали вприсядку с таким азартом, будто земля под ногами горела. Женщины, посмеиваясь, выводили плавные хороводы, а потом, не выдержав, тоже пускались в пляс. Даже Фома из Кривых Коленей, забыв про свою былую вражду, отплясывал с бабой Клавой так, что пыль стояла столбом.

Пир шёл горой. Столы, казалось, не пустели. Как только одна тарелка с пирогами или солёными грибами подходила к концу, на её месте тут же появлялась новая. Женщины сновали между столами, подливая гостям квас и знаменитый «Союз Двух Лун». Напиток Володи и впрямь оказался волшебным. Он не пьянил до беспамятства, а дарил удивительное чувство лёгкости и всеобщего братства. Враги становились друзьями, молчуны — ораторами, а скромники — отчаянными танцорами.

Снейп, к своему собственному ужасу, обнаружил, что его зелья пользуются бешеной популярностью. К нему то и дело подходили то дед Митрич с просьбой «капнуть чего-нибудь для бодрости в ногах», то жена Петровича с жалобой на «сердцебиение от радости». Северус с каменным лицом выдавал порции своих снадобий, чувствуя себя аптекарем в сумасшедшем доме. Его «Зелье Бодрости» имело ошеломительный успех: старики, выпив по глотку, пускались в пляс с молодежью, выделывая коленца, каких не видывали и в лучшие годы.

В разгар веселья настал черёд подарков. Этот ритуал в Глухих Буераках тоже был особенным. Никаких конвертов с деньгами или бесполезных сервизов. Дарили то, что действительно нужно в хозяйстве, то, что сделано своими руками и от чистого сердца.

Первым, как самый почётный гость, вышел Степан. Он молча подошёл к молодожёнам и положил перед ними на стол свой подарок. Это был набор из трёх топоров разного размера, от большого колуна до маленького плотницкого топорика. Лезвия были идеально заточены и смазаны, а на гладких, отшлифованных топорищах он выжег инициалы «Г. и Г.».

— В хозяйстве сгодится, — глухо произнёс он. — Дом строить, дрова рубить, от врагов отбиваться. Надёжная вещь.

Гоша с благодарностью пожал его крепкую руку. Этот подарок был красноречивее любых слов.

Следом подошла баба Клава, кряхтя под тяжестью огромного свёртка.

— А это вам от меня, детки, — сказала она, разворачивая подарок. Это была огромная, пышная, как облако, пуховая перина и две подушки, набитые лебяжьим пухом. — Чтобы спалось вам мягко, а сны снились только добрые. И чтоб детки ваши на мягком росли.

Груша обняла старуху, растроганная до слёз.

Петрович свой подарок преподнёс с театральным жестом. Он вручил Гоше красиво нарисованный от руки «сертификат».

— От лица всего тракторного парка Глухих Буераков, — торжественно объявил он, — дарую вам право на бесплатное и внеочередное техническое обслуживание любого транспортного средства сроком на один год! А также личную скидку на солярку!

Это был поистине царский подарок, учитывая, что единственным транспортным средством в деревне, кроме УАЗика Фомы, был его трактор.

Подарки сыпались один за другим: плетёные корзины для ягод, бочонок для засолки огурцов, расшитые полотенца, мешок отборного семенного картофеля. Каждый дарил то, в чём был мастером, делясь с молодой семьёй частичкой своего труда и души.

Когда очередь дошла до Володи, все снова притихли. Тёмный Лорд поднялся, держа в руках предмет, накрытый тёмной тканью. Он подошёл к Гоше и Груше и сдёрнул покрывало.

Под ним оказался самогонный аппарат. Но это был не тот громоздкий, кустарный агрегат, что стоял в сарае. Это было настоящее произведение искусства. Блестящий, медный, с изящно изогнутым змеевиком, множеством датчиков и краников, он больше походил на сложный алхимический прибор, чем на деревенскую винокурню.

— Это — модель «Тихая Заводь 2.0», — с гордостью инженера, представляющего своё изобретение, произнёс Володя. — Усовершенствованная система дистилляции, двойной контур охлаждения, встроенный магический фильтр для удаления сивушных масел. Производительность — до пяти литров элитного продукта в час. Я считаю, что каждая уважающая себя семья должна иметь в хозяйстве подобный агрегат. Это залог стабильности, независимости и крепких добрососедских отношений. Пользуйтесь.

Гоша и Груша переглянулись. Подарить на свадьбу самогонный аппарат мог только Лорд Волдеморт.

— Спасибо… Володя, — сказал Гоша, с трудом сдерживая смех. — Это очень… практично.

Даже Снейп удостоил молодых своим подарком. Он молча подошёл и поставил на стол три аккуратно подписанных флакона: «От головной боли», «От несварения желудка» и «Универсальное дезинфицирующее средство».

— Базовый набор выживания в условиях повышенной социальной активности, — процедил он. — Срок годности не ограничен.

Это был, пожалуй, самый искренний жест доброй воли, на который он был способен.

Но главным событием вечера стала, конечно же, культурная программа от Беллатрисы. Она долго готовилась, репетировала со своим драмкружком, и теперь настал её звёздный час.

— А теперь, дорогие гости, — объявила она, взлетев на помост, — вашему вниманию будет представлена аллегорическая трагикомедия в одном действии под названием «Любовь, победившая колорадского жука»!

Занавес (старая простыня, которую держали два мальчика) открылся. На сцене, изображавшей картофельное поле, стоял Гоша-младший (сын Петровича), олицетворявший Молодой Росток Картофеля. Он был обмотан зелёными лентами и жалобно пищал.

Внезапно, с зловещим хохотом, на сцену выскочила ватага детей, измазанных чёрной и оранжевой краской.

— Мы — легионы Колорадских Жуков! — хором закричали они. — Мы сожрём тебя, нежный росток! Ха-ха-ха!

Они начали окружать бедный «росток», который задрожал от ужаса. Публика ахнула. Драма достигала своего пика.

Но тут, под героическую музыку (Петрович на гармони), на сцене появилась Любовь. Её роль исполняла дочка Фомы, наряженная в розовое платье.

— Прочь, мерзкие твари! — воскликнула Любовь. — Вы не одолеете силу чистого чувства и инсектицидов!

Она начала брызгать на «жуков» водой из пульверизатора. «Жуки», корчась в страшных муках, падали на землю и замирали. Росток был спасён! Он выпрямился и пустил из-за пазухи бумажный цветок. Занавес.

Успех был оглушительным. Зрители плакали и аплодировали. Беллатриса, кланяясь, была на вершине блаженства.

Свадьба гуляла до глубокой ночи. Когда небо уже начало светлеть на востоке, а самые стойкие гости уснули прямо за столами, Гоша и Груша, уставшие, но бесконечно счастливые, уединились на крыльце своего дома.

— Кажется, мы пережили это, — улыбнулся Гоша, обнимая свою жену.

— Это был самый лучший и самый сумасшедший день в моей жизни, — ответила Груша, кладя голову ему на плечо.

Они сидели, глядя на спящую деревню, на догорающие угли костра, на разбросанные по двору остатки пиршества. Этот день, полный смеха, песен, странных подарков и ещё более странных спектаклей, стал для них настоящим посвящением. Они больше не были пришлыми, не были гостями. Они стали частью этого мира, его сердцем.

В это время в своей избе не спали ещё двое. Володя и Снейп, проигнорировав общее веселье, уединились за шахматной доской. На столе между ними стояла початая бутыль «Союза Двух Лун» и тарелка с солёными огурцами.

— Шах, Северус, — тихо произнёс Володя, передвигая своего ферзя. — Твоя защита слишком предсказуема. Ты жертвуешь пешками, надеясь на контратаку, но забываешь о флангах.

Снейп нахмурился, изучая доску.

— Жизнь — это не шахматы, Реддл, — так же тихо ответил он, впервые за долгое время назвав его старым именем. — Иногда приходится жертвовать и фигурами покрупнее. Ради победы в партии, которую никто, кроме тебя, не видит.

Он сделал свой ход.

— Ты сентиментален, — усмехнулся Володя.

— А ты нашёл себе забавную игрушку, — парировал Снейп, кивнув в сторону спящей деревни. — Король на картофельном троне.

— Каждый выбирает королевство по своим амбициям, — философски заметил Володя. — Мои нынешние амбиции — вырастить помидоры сорта «Бычье сердце» весом не менее килограмма. Это задача посложнее, чем захват мира, поверь мне. Твой ход.

Они играли в тишине, и эта партия была продолжением их вечного противостояния, только теперь на смену смертельным проклятиям пришли шахматные фигуры, а вместо мира на кону стояло лишь чувство собственного интеллектуального превосходства. И, возможно, это было даже интереснее.

* * *

Свадебный шум улёгся, оставив после себя сладкую усталость и двор, полный свидетельств бурного веселья: перевёрнутые скамьи, пустые бутылки, забытый кем-то цветастый платок. Деревня, утомлённая праздником, погрузилась в глубокий, безмятежный сон. Лишь в нескольких окнах ещё горел тусклый свет, да неугомонные сверчки завели свою бесконечную ночную песнь.

Гоша и Груша, наконец, остались одни. Они не пошли в дом, а устроились на ступеньках своего крыльца, которое всё ещё было украшено причудливыми гирляндами Беллатрисы. Прохладный ночной воздух приятно холодил разгорячённые лица. Над головой раскинулся шатёр тёмно-синего бархатного неба, усыпанный мириадами ярких, холодных звёзд. Такого неба никогда не увидишь в задымлённом Лондоне.

Они сидели в тишине, прижавшись друг к другу. Груша положила голову Гоше на плечо, а он осторожно перебирал её пальцы, на которых рядом с ивовым колечком теперь красовалось и второе, такое же простое и родное. Этот день, такой длинный и насыщенный, казалось, вместил в себя целую жизнь. Они переваривали впечатления, смаковали воспоминания, пытаясь поверить, что всё это произошло на самом деле.

— Ты помнишь лицо Снейпа, когда Беллатриса предложила ему роль в своём спектакле? — первой нарушила молчание Груша, и её голос был полон сдерживаемого смеха.

— Я думал, он испепелит её взглядом, — улыбнулся Гоша. — Но, кажется, даже его невосприимчивость к абсурду имеет свои пределы. Он просто… сдался.

— А подарок Володи? Самогонный аппарат «Тихая Заводь 2.0». Это нужно было видеть. Я почти уверена, что он даже инструкцию по эксплуатации к нему прилагал, просто забыл отдать.

— Наверное, это высшее проявление его расположения, — предположил Гоша. — Поделиться технологией. Он ведь считает это своим главным достижением. Важнее, чем создание крестражей.

Они посмеялись, и этот смех, тихий и уютный, был полон нежности. Они вспоминали тосты, нелепые танцы, серьёзное лицо деда Митрича во время церемонии, слёзы бабы Клавы, гордость в глазах Степана. Каждая деталь, каждый момент этого дня складывался в единую, удивительную картину их новой жизни.

— Знаешь, — серьёзно сказал Гоша, глядя на звёзды. — Когда дед Митрич говорил о корнях, о доме… я впервые в жизни по-настоящему понял, о чём он. Всю свою жизнь я был бездомным. Чулан, Хогвартс, площадь Гриммо… это всё были временные убежища, не более. Я никогда не чувствовал, что у меня есть место, куда я могу вернуться. Место, которое моё.

Он обвёл взглядом их маленький двор, покосившийся сарай, грядки с пробивающейся морковкой.

— А теперь есть. Этот дом, этот кусок земли… это всё не просто стены и грядки. Это… якорь. Как сказал Степан. И мне больше не страшно. Не страшно, что кто-то придёт и всё отнимет. Потому что здесь мы не одни. Здесь за нас вся деревня выйдет с вилами и топорами.

— И с самогонным аппаратом Володи, — добавила Груша, улыбаясь. — Это пострашнее любого боевого заклинания.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Её взгляд был тёплым и глубоким.

— Я тоже думала сегодня об этом, Гоша. О доме. О семье. Когда баба Клава дала мне ту старую рубаху… я вдруг ощутила эту связь. Связь с поколениями женщин, которые жили до меня. Которые так же любили, выходили замуж, рожали детей, радовались и плакали на этой земле. И я почувствовала себя их частью. Не Гермионой Грейнджер, блестящей волшебницей, а просто женщиной. Женой.

Она коснулась своего живота, и этот жест был полон такой нежности и надежды, что у Гоши перехватило дыхание.

— И я подумала, что теперь я готова, — прошептала она. — Мы готовы. Наш дом должен быть полным. В нём не хватает только топота маленьких ножек.

Мысль о ребёнке, которая раньше была лишь далёкой, туманной мечтой, теперь стала ясной, осязаемой и невероятно желанной. Это был не просто следующий шаг. Это был смысл. Смысл всего, что они пережили, всего, что они построили здесь. Продолжить жизнь. Не ради спасения мира, а просто потому, что они любят друг друга.

— Я хочу этого больше всего на свете, — ответил Гоша, и его голос дрогнул.

Он обнял свою жену, и они долго сидели так, в тишине, под бесконечным звёздным небом, мечтая о будущем, которое уже стучалось в их дверь. Мечтая о сыне с её умом и его добрым сердцем. Или о дочке с его зелёными глазами и её непокорными кудрями. О ребёнке, который будет расти здесь, в этом странном, но таком настоящем мире.

* * *

В это же самое время на крыльце соседней избы, в густой тени, сидел другой «молодожён». Володя не спал. Он вообще спал очень мало, считая сон неэффективной тратой времени. Он сидел в своём кресле-качалке, и на коленях у него лежал толстый гроссбух в кожаном переплёте. При свете тусклой лампы он делал пометки в нём своим каллиграфическим, бисерным почерком.

На обложке книги было выведено одно слово: «ПРОЕКТ».

Это был его новый главный труд. Не дневник, не мемуары, а детальный, многофазовый стратегический план, посвящённый самой сложной задаче, с которой он когда-либо сталкивался — созданию наследника.

Листы были испещрены схемами, таблицами, формулами.

«ПРОЕКТ “НАСЛЕДНИК”

Основная цель: Создание и воспитание продолжателя рода Слизерина, обладающего высоким магическим потенциалом, стратегическим мышлением и необходимыми лидерскими качествами.

Участники проекта:

Объект А (Отец): Том Марволо Реддл (псевд. «Володя»). Источник элитного генетического материала.

Объект Б (Мать): Беллатриса Лестрейндж (урожд. Блэк). Носитель чистокровного генофонда, высокий, хотя и хаотичный, магический потенциал.

Уровень лояльности — абсолютный.

Фаза 1: Подготовительная (Статус: Завершено).

1.1. Анализ целесообразности проекта. (Вывод: целесообразно)

1.2. Выбор и утверждение кандидатуры Объекта Б. (Вывод: кандидатура утверждена)

1.3. Формализация союза. Проведение ритуала символического обмена. (Выполнено. Эффективность ритуала сомнительна, но необходима для психологической стабилизации Объекта Б)»

Сейчас Володя работал над следующей фазой.

«Фаза 2: Реализация (Статус: В процессе).

2.1. Оптимизация физического и магического состояния участников.

Для Объекта А: Стабильный режим, сбалансированное питание (с повышенным содержанием кальция и фосфора), регулярные медитативные практики.

Для Объекта Б: Требуется коррекция. Необходимо разработать диету, исключающую стимуляторы нервной системы. Рекомендованы успокаивающие травяные настои (проконсультироваться со специалистом Снейпом). Также необходимы упражнения для концентрации воли.

2.2. Расчёт оптимального периода для зачатия. (Требуется анализ лунных циклов, магических потоков и биоритмов Объекта Б).

2.3. Создание благоприятной среды. (Психологический комфорт, отсутствие стрессовых факторов)…»

Он нахмурился, постукивая карандашом по последнему пункту. «Отсутствие стрессовых факторов» в одном доме с Беллатрисой было задачей почти невыполнимой.

В этот момент дверь тихо скрипнула, и на крыльцо вышла сама «Объект Б». Она была одета в длинную чёрную ночную рубашку, её распущенные волосы тёмным облаком окутывали плечи. В руках она держала две кружки.

— Мой Лорд, — прошептала она, и в её голосе было благоговение. — Вы не спите. Я принесла вам чай. Ромашковый. Он успокаивает.

Она протянула ему кружку. Володя подозрительно принюхался.

— Снейп одобрил? — коротко спросил он.

— Да. Он сказал, что это «наименее вредное из доступных седативных средств», — с гордостью ответила Беллатриса.

Тёмный Лорд взял кружку. Он сделал небольшой глоток. Вкус был приемлемым.

Беллатриса присела на ступеньку у его ног, как верная собака у ног хозяина. Она с обожанием смотрела на его сосредоточенный профиль, на то, как он делает пометки в своей таинственной книге.

— Я сегодня смотрела на их свадьбу, мой Лорд, — тихо сказала она. — На эту… Грейнджер. Она так светилась от счастья. Это так… странно.

— Счастье — это химическая реакция в мозгу, Беллатриса, — отстранённо заметил Володя, не отрываясь от своих записей. — Кратковременный выброс эндорфинов. Неэффективное и нестабильное состояние. Наш союз основан на более прочных материях: на цели, на долге, на наследии.

— Да, мой Лорд, конечно, — поспешно согласилась она. — Наследие… Я готова. Я каждый день пью крапивный отвар и читаю заклинания для укрепления ауры. Я буду идеальной матерью для вашего сына. Он будет сильным, как вы. Безжалостным. Он станет величайшим тёмным магом со времён Салазара Слизерина!

Володя тяжело вздохнул и отложил карандаш.

— Белла, — сказал он, и в его голосе прозвучали нотки усталости. — Давай договоримся. Мы не будем воспитывать ещё одного Тёмного Лорда. Это утомительно и, как показала практика, не всегда приводит к желаемому результату.

Он посмотрел на звёздное небо.

— Наш наследник… он должен быть умным. Стратегически мыслящим. Он должен уметь не только разрушать, но и строить. Он должен понимать не только магию, но и агрономию. Он должен уметь управлять не только армией, но и самогонным аппаратом. Он должен быть… эффективным. А будет ли он тёмным или светлым — это детали. Главное, чтобы он не проиграл битву эмалированному чайнику.

Беллатриса слушала, широко раскрыв глаза. Это была новая концепция. Новая доктрина. И она была готова принять и её.

— Да, мой Лорд, — прошептала она. — Эффективный наследник. Я всё поняла.

Она положила голову ему на колени, рядом с толстым гроссбухом. Володя не отстранился. Он просто сидел, глядя на звёзды, и думал. Думал о том, что его самый амбициозный проект в жизни только начинается. И он был полон неизвестных переменных, рисков и абсолютно иррациональных факторов. Таких, как эта безумная, но безгранично преданная женщина, чья голова сейчас покоилась на его коленях. И, как ни странно, эта мысль его не пугала. Она вызывала лишь холодный, научный интерес.

* * *

Утро после свадьбы наступило тихо и немного лениво. Деревня, измотанная ночным весельем, просыпалась медленно. Первыми, как всегда, запели петухи, но их крики были какими-то охрипшими, словно они тоже принимали участие в общем застолье. Солнце поднималось над лесом, окрашивая небо в нежные пастельные тона и бросая длинные тени от домов и деревьев. Воздух был свежим и чистым, пах росой, вчерашними пирогами и далёким, едва уловимым ароматом дыма от догорающего ночного костра.

Жизнь возвращалась в свою привычную колею, но что-то неуловимо изменилось. Свадьба не просто стала ярким воспоминанием; она провела черту, разделив жизнь деревни на «до» и «после». Теперь они все были связаны не только общей землёй, но и общим праздником, общими воспоминаниями. Они стали одной большой, шумной, немного сумасшедшей семьёй.

На околице, там, где тропинка уходила в сторону Кривых Коленей, разворачивалась тихая, почти безмолвная сцена. Антонин Долохов провожал Любу. Делегация из соседней деревни осталась ночевать у родственников и знакомых, и теперь, по холодку, собиралась в обратный путь.

Долохов и Люба стояли чуть поодаль от остальных. Он, как всегда, был хмур и молчалив, одетый в свою тёмную, практичную одежду. Она, в простом ситцевом платье и с холщовой сумкой через плечо, казалась рядом с ним хрупкой и светлой, как полевой цветок рядом с угрюмой скалой.

— Спасибо, что проводили, — тихо сказала Люба, нарушая затянувшееся молчание. Она теребила в руках ремешок своей сумки, не решаясь поднять на него глаза.

— Дорога дальняя, — глухо ответил Долохов. Это была его версия светской беседы.

— Свадьба была замечательная, — продолжила девушка, пытаясь заполнить паузу. — Такая… настоящая. Душевная. Гоша и Груша — прекрасная пара.

Антонин лишь кивнул. Он не умел поддерживать такие разговоры. Его мир состоял из приказов, угроз, боли и выживания. Мир этой девушки состоял из книг, песен и тихой радости. Они были с разных планет. И всё же, что-то необъяснимое тянуло его к ней.

— Я… я вам ещё одну книгу принесла, — вдруг сказала Люба, словно решившись на что-то важное. Она полезла в свою сумку и достала небольшой, аккуратно завёрнутый в чистую тряпицу томик. — Это Ремарк. «Три товарища». Она о дружбе… и о любви. О том, что даже в самые тёмные времена можно найти что-то светлое. Мне кажется, вам… может понравиться.

Она протянула ему книгу. Долохов посмотрел на свёрток, потом на её смущённое, раскрасневшееся лицо. Он неловко взял подарок. Книга была тёплой.

— Спасибо, — произнёс он, и это простое слово далось ему с огромным трудом.

— Любка, ну ты где там? — донёсся с дороги голос Фомы. — Пора ехать!

— Иду! — крикнула она в ответ.

Она повернулась к Долохову. Их взгляды встретились. В её серых глазах он увидел не страх, как привык видеть в глазах других, а что-то иное — любопытство, симпатию и капельку грусти.

— Вы… приезжайте к нам в библиотеку, — выпалила она. — У нас новые поступления. Я вам… покажу.

И тут случилось то, чего не ожидал никто, и в первую очередь — сам Долохов. Он, не говоря ни слова, сделал шаг вперёд и осторожно, почти невесомо, взял её за руку. Его большая, огрубевшая ладонь полностью накрыла её тонкие пальцы.

Люба вздрогнула, но руку не отняла. Она лишь подняла на него удивлённые, широко раскрытые глаза.

— Я приеду, — твёрдо сказал он. Это было не обещание. Это была констатация факта.

Он отпустил её руку так же внезапно, как и взял. Развернулся и молча пошёл обратно в деревню, не оглядываясь.

Люба ещё несколько секунд стояла на месте, глядя ему вслед. На её щеках горел румянец, а сердце колотилось, как пойманная птица. Затем она улыбнулась своей тихой, светлой улыбкой и побежала догонять УАЗик. Их странные, неуклюжие отношения, начавшиеся с упавших книг и подаренного топора, только что перешли на новый, совершенно непонятный им обоим уровень.

* * *

В это же утро в другом конце деревни тоже начинался новый этап жизни. Снейп, проснувшийся с привычным чувством отвращения к миру и его обитателям, обнаружил у своего порога незваную гостью. Это была баба Клава. Она стояла, подбоченившись, и смотрела на него с деловитым видом.

— Доброе утро, Север, — пробасила она, игнорируя его кислую мину. — Дело у меня к тебе. Срочное.

— Если оно касается последствий вчерашнего чрезмерного употребления продукции гражданина Реддла, то моя аптечка исчерпана, — отрезал Снейп, собираясь закрыть дверь.

— Да брось ты, — отмахнулась старуха. — Дело по твоей части, по целительской. Спину у меня прихватило. Вчера наплясалась, а сегодня разогнуться не могу. Сделай мне своей мази чудодейственной. Той, что Фоме на прошлой неделе делал. Он говорит, как рукой сняло.

Снейп замер. Новость о том, что его мазь от радикулита пользуется популярностью, была для него одновременно и оскорбительной, и, где-то в глубине души, льстящей. Его сложнейшие познания в зельеварении, его умение работать с редчайшими ингредиентами, которые могли бы принести ему славу и богатство в магическом мире, здесь свелись к изготовлению притирок для больных спин. Абсурд ситуации был полным.

— Я не сельский знахарь, — процедил он сквозь зубы.

— А кто ж ты? — не моргнув глазом, парировала баба Клава. — Живёшь в селе? Живёшь. Знахарь? Ещё какой! Так что не выдумывай, а делай добро людям. У тебя вон того… корня змеиного, вчера видела, полный пучок. Не жадничай. Я тебе за это кринку свежего молока принесу. И сметаны.

Она развернулась и, не дожидаясь ответа, пошла прочь, уверенная в своей правоте.

Снейп остался стоять на пороге, охваченный бурей противоречивых чувств. Его хотелось хлопнуть дверью, забаррикадироваться и проклясть весь этот мир с его радикулитами и кринками молока. Но… что-то его удержало. Возможно, дело было в той самой усталости, которая поселилась в нём давно. Усталости от интриг, от двойной игры, от великих целей и великих жертв.

Здесь всё было просто. Вот боль — вот мазь. Вот проблема — вот решение. И вот благодарность — не орден Мерлина, а кринка молока. И в этой простоте была какая-то обезоруживающая, почти оскорбительная честность.

Он тяжело вздохнул, потёр переносицу и пошёл в свою избу, где в углу стояла ступка и лежали пучки трав. Ворча и проклиная всё на свете, он принялся за работу. Это было началом его новой, нежеланной, но, как оказалось, весьма востребованной карьеры. Карьеры сельского целителя Севера.

* * *

А в доме молодожёнов царили тишина и покой. Гоша и Груша проснулись поздно, когда солнце уже стояло высоко. Они впервые проснулись в одной постели не просто как друзья или влюблённые, а как муж и жена. Это новое осознание меняло всё. Оно придавало их отношениям какую-то основательность, глубину, словно их дом, до этого стоявший на сваях, теперь обрёл прочный каменный фундамент.

Груша лежала, положив голову ему на грудь, и слушала мерное биение его сердца. Гоша гладил её по волосам, в которых ещё запутались вчерашние васильки.

— Доброе утро, миссис Поттер, — прошептал он ей на ухо.

— Вообще-то, по документам, которые состряпала баба Клава, я Агриппина Арнольдовна Г., — усмехнулась она. — Так что, скорее, доброе утро, мистер П.

Они немного полежали, наслаждаясь тишиной и близостью. Не нужно было никуда спешить, ничего доказывать. Впервые в их взрослой жизни у них было настоящее, безмятежное утро.

Потом они встали, вместе приготовили завтрак — простую яичницу с салом и чай на травах. Они ели, сидя за столом у окна, и смотрели на свою деревню, которая медленно оживала после праздника.

— Нужно будет помочь всем прибраться во дворе, — сказала Груша.

— Обязательно, — согласился Гоша. — А потом… нужно будет подумать, куда поставить наш свадебный подарок.

Они оба посмотрели в угол комнаты, где стоял блестящий медный аппарат Володи. Он выглядел в скромной обстановке избы как инопланетный корабль.

— Может, приспособим его под бойлер для нагрева воды? — с надеждой спросила Груша.

— Боюсь, Володя не одобрит такого нецелевого использования высоких технологий, — засмеялся Гоша.

Этот день они провели в простых, будничных хлопотах. Вместе с остальными жителями они убирали со двора столы и скамьи, собирали посуду, подметали. Они работали слаженно, как единый организм. И в этой совместной работе было не меньше радости, чем во вчерашнем веселье.

Вечером, когда всё было прибрано, и деревня снова обрела свой привычный, опрятный вид, они сидели на своём крыльце. Усталые, но довольные.

— Ну вот, — сказал Гоша, обнимая жену. — Теперь мы настоящая деревенская семья.

— Почти, — с загадочной улыбкой ответила Груша. Она взяла его руку и положила себе на живот. — Для полной картины кое-чего не хватает. Но, думаю, это ненадолго.

Гоша замер, а потом его глаза расширились от понимания. Он посмотрел на неё, потом на её живот, потом снова на неё. Он не осмеливался спросить.

Груша лишь кивнула, и её глаза сияли ярче любых звёзд.

— Я пока не уверена… но я чувствую. Что-то изменилось. Наша новая жизнь… она уже началась.

Он притянул её к себе и крепко обнял, боясь поверить своему счастью. Мечта, о которой они шептались под звёздами, которую загадывали в своих сердцах, казалось, вот-вот станет реальностью. Здесь, в этом тихом, далёком уголке, вдали от войн и пророчеств, начиналась их самая главная история. История не о выживании, а о созидании. История о новой жизни.

* * *

Лето плавно перетекло в золотую, щедрую осень, а затем уступило место долгой, снежной русской зиме. Глухие Буераки погрузились в белую, звенящую тишину. Земля, укрытая пушистым одеялом, отдыхала. Река застыла под толстым слоем льда. Жизнь в деревне замедлила свой бег, переместившись с полей и огородов в тёплые, натопленные избы.

Это было время долгих вечеров, запаха печёных яблок и треска дров в печи. Время неспешных разговоров, починки летнего инвентаря и тихих, домашних радостей. Для героев нашей истории эта зима стала временем окончательного укоренения и ожидания.

Подозрения Груши подтвердились. Вскоре вся деревня знала главную новость: молодая семья Поттеров-Гоши-и-Груши ждёт первенца. Эта новость была встречена с таким же восторгом, как и весть о свадьбе. Ребёнок, который должен был родиться в их деревне, стал общим достоянием, общим будущим.

Баба Клава взяла на себя полный контроль над состоянием здоровья будущей матери. Она поила Грушу какими-то невероятно полезными, но отвратительными на вкус отварами, следила, чтобы та ела «за двоих», и вязала для будущего правнучатого племянника несметное количество пинеток, чепчиков и кофточек из колючей, но очень тёплой овечьей шерсти.

Гоша окружил жену такой заботой, что та иногда начинала смеяться. Он оберегал её от любого сквозняка, сам носил воду из колодца, чистил дорожки от снега и по вечерам читал ей вслух то сказки, которые ему принесла Люба из кривоколенской библиотеки, то, к её ужасу, выдержки из агрономических справочников Володи. Он готовился стать отцом со всей ответственностью и трепетом человека, который сам был лишён отцовской любви.

Даже самые неожиданные члены их большой семьи не остались в стороне. Снейп, ворча и отнекиваясь, под давлением бабы Клавы и Груши всё же сварил несколько флаконов «укрепляющего витаминного эликсира для беременных» на основе шиповника, брусники и ещё десятка секретных ингредиентов. Он утверждал, что это «примитивная алхимия», но каждую неделю лично приносил новый флакон, строго следя, чтобы Груша принимала его по расписанию.

Володя же подошёл к грядущему событию со своей обычной стратегической основательностью. Он перелопатил всю доступную литературу по педиатрии и раннему развитию, которую смог достать. Его «Проект “Наследник”» был временно заморожен (к великому разочарованию Беллатрисы), а все силы брошены на «анализ развития потомства Поттера как референтной группы». Он составил для Гоши детальный план-график, включающий «оптимальный режим дня для беременной», «сбалансированную диету по триместрам» и даже «рекомендуемый список классической музыки для внутриутробного прослушивания с целью стимуляции развития нейронных связей».

Самым трогательным и неожиданным было поведение Беллатрисы. Узнав о беременности Груши, она на время отложила свои готические постановки. В ней проснулся какой-то странный, искажённый материнский инстинкт. Она видела в будущем ребёнке не просто дитя своих соседей, а потенциального соратника, будущего члена её «тёмного воинства». Поэтому она решила взять его воспитание в свои руки ещё до рождения.

Она приносила Груше «развивающие» подарки: череп крота («для изучения анатомии»), чёрный кристалл обсидиана («для концентрации магической энергии») и сборник мрачных колыбельных на латыни. А однажды она с гордостью преподнесла свой главный дар — крошечные пинетки, которые она связала сама. Они были иссиня-чёрного цвета, и на каждой был вышит серебряной нитью маленький знак Тёмного Лорда.

— Чтобы с малых лет знал, кому хранить верность, — с придыханием прошептала она.

Груша, пряча смех, с благодарностью приняла подарок. Эти пинетки стали семейной реликвией, символом их сумасшедшей, но такой настоящей жизни.

Зима тянулась долго, но не была скучной. По вечерам все часто собирались в самой большой избе — у Володи. Растапливали печь, на которой в чугунке томилась картошка. Мужчины играли в карты или шахматы. Женщины занимались рукоделием и вели неспешные беседы. Долохов, который теперь регулярно ездил в Кривые Колени «за книгами», иногда читал вслух Есенина, и его глухой, монотонный голос на удивление гармонично вписывался в атмосферу зимнего вечера.

В один из таких вечеров, когда за окном особенно яростно выла метель, а в избе было тепло и уютно, и случилась финальная сцена этого долгого, полного событий года.

Все были в сборе.

Гоша сидел в кресле, обнимая свою жену, которая мирно дремала у него на плече. Её живот заметно округлился, и Гоша то и дело с нежностью и трепетом поглаживал его, пытаясь угадать толчки будущей жизни.

У печи, на низкой скамейке, сидела баба Клава и показывала Беллатрисе, как правильно вязать пятку у носка. Беллатриса, нахмурив брови, с упорством, достойным изучения тёмных искусств, пыталась повторить за ней движения спицами.

За столом шла напряжённая интеллектуальная дуэль. Володя и Снейп, отодвинув шахматы, вели ожесточённый спор.

— …именно настойка на корне мандрагоры, а не ваш примитивный огуречный рассол, является единственно верным средством для нейтрализации ацетальдегида! — доказывал Снейп, делая пометку на клочке бумаги. — Это аксиома, подтверждённая веками зельеварения!

— Ваша аксиома не учитывает побочных эффектов, Северус, — парировал Володя. — Мандрагора вызывает слуховые галлюцинации, что снижает общую эффективность субъекта на следующий день. Мой же метод, основанный на восстановлении водно-солевого баланса, не только снимает симптомы, но и повышает работоспособность. Он практичнее.

— Практичность — удел магглов! Искусство требует чистоты!

Их спор мог бы продолжаться вечно, но его прервал Долохов. Он сидел чуть поодаль, в полумраке, и читал вслух новую книгу, привезённую от Любы. Голос его был ровным и спокойным.

«…Заметает пурга

‎Белый путь,

Хочет в мягких снегах

‎Потонуть.

Ветер резвый уснул

‎На пути;

Ни проехать в лесу,

‎Ни пройти.…»

Все замолчали, прислушиваясь. Слова поэта, голос чтеца, вой метели за окном и треск поленьев в печи слились в единую, удивительную мелодию. Мелодию дома.

Гоша посмотрел на всех, кто собрался в этой комнате. На свою спящую жену, на будущего ребёнка, которого он уже любил всем сердцем. На сурового Степана, который чинил конскую сбрую. На ворчливого, но незаменимого Снейпа. На безумную, но по-своему заботливую Беллу. На молчаливого Долохова, нашедшего утешение в стихах. И на него… на Володю. Их бывшего злейшего врага, а ныне — соседа, наставника, сварливого, но гениального председателя их маленького мира.

Он вспомнил, с чего всё началось. С унизительного поражения Волдеморта, с бегства, со страха. А привело их… сюда. В эту тёплую, натопленную избу, в эту тихую гавань посреди бушующего мира. Они все были сломлены, измучены войной, каждый по-своему. Но здесь, в этой глуши, вдали от великих битв и великих целей, они потихоньку собирали себя заново. Из простых вещей: из совместного труда, из помощи друг другу, из споров о рецептах и стихов под вой метели.

Они залечивали раны друг друга, сами того не осознавая. Они стали семьёй. Не по крови, а по судьбе. Странной, нелепой, невозможной семьёй, собранной из осколков двух миров.

Груша во сне пошевелилась и что-то пробормотала. Гоша наклонился к ней.

— Всё хорошо, любимая, — прошептал он. — Мы дома.

Он посмотрел в огонь, пляшущий в печи. Да, они были дома. И их самая главная, самая невероятная история только начиналась. История о том, как герои и злодеи, устав быть героями и злодеями, просто научились жить. Вместе.