Мыльный пузырь (джен)

Лето девяносто первого года было для жителей Тисовой улицы небольшого лондонского пригорода под названием Литтл Уингинг совершенно обычным. Всё те же жара и дожди, сменяющие друг друга по одному им известному порядку. Всё те же встречи соседей на заседаниях местных клубов, теперь уже под открытым небом, если позволяла погода. Те же дети, с окончанием осточертевшего им учебного года высыпавшие на улицу, чтобы гулять и играть каждый день до темноты, пока строгие матери, обещая запоздавшим отпрыскам всевозможные кары, не зазовут их домой.

Пожалуй, Пирс Полкисс был единственным, для кого это лето немного отличалось от предыдущих. Причиной стало то, что его лучшего друга Дадли Дурсля, жившего вместе с родителями в доме номер четыре, ни с того ни с сего сразу с началом каникул отправили к тётке-собачнице в Фарнборо. На всё лето! За что, спрашивается? У Большого Дэ в табеле даже ни одной «С» не было, сплошные «В» и «А», и по поведению он никаких нареканий не имел. Дадли и сам не понял причину столь поспешного отъезда. А самое противное было в том, что всё случилось очень быстро, и Дадли даже не успел оставить другу номер телефона тёти. Спрашивать у мистера и миссис Дурсль Пирс поостерёгся: они выглядели очень обеспокоенными, нервными и болезненными. Не хотелось бы чем-нибудь заразиться от них и потом проболеть все каникулы, такие до обидного короткие! Так что Пирс повздыхал-повздыхал и, в конце концов, смирился, что гулять придётся без Дурсля. Жалко, конечно, но в тесной дружеской компании с Тисовой улицы и улицы Магнолий их было пятеро таких ровесников-мальчишек, поэтому одиночество Пирсу, слава Богу, не грозило.

В отличие от него и других жителей квартала Вернон и Петунья Дурсль наступления конкретно этого лета ждали одновременно с надеждой и ужасом. Их племяннику, Гарри Поттеру, должно было исполниться одиннадцать лет, и к тем событиям, которые могли последовать за его днём рождения, требовалось подготовиться.

Первым делом, на следующий же день после окончания занятий в младшей школе «Альтизия» Вернон отвёз сына к своей сестре Мардж.

— Ни к чему ему смотреть, — прогудел Вернон, когда они только начали обсуждать свою возможную тактику и защиту. — Может быть опасно. Мало ли что этим в голову взбредёт.

Петунья всецело согласилась с супругом. Как ни больно было ей отрывать свою кровиночку от сердца и отправлять к сестре мужа (с которой у Петуньи отношения так и не сложились), она ещё меньше хотела, чтобы её единственный сынок пострадал от рук сумасшедших, которые пожалуют за её племянником. Петунья бы и дорогого супруга переселила к Мардж от греха подальше, но Вернон заартачился и отказался наотрез.

— Не говори ерунды, милая, — сказал он, едва услышав такое предложение. — Я не стану трусливо прятаться, пока ты будешь бороться с волшебниками!

— Волшебником, — вздохнув, поправила Петунья. — К моей сестре приходила только одна учительница из их школы.

— Неважно, я всё равно против. Я, между прочим, специально новое ружьё купил. Пусть знают, что мы не так уж и беззащитны.

— Упаси тебя Бог! — замахала она руками. — Только не вздумай стрелять, Вернон! И даже угрожать не смей! Эти маги тогда что угодно сотворят.

— Но защищаться же как-то надо. Что-то мне не верится, что, узнав правду, они просто оставят нас в покое.

Петунья печально вздохнула. У неё тоже не было надежды, что долгожданная встреча с волшебниками пройдёт гладко. Племянника подкинули ей на порог как бездомного щенка или котёнка и на десять лет забыли о нём. Петунья не могла ни написать никому, ни предупредить, потребовать помощи, попросить забрать племянника, в конце концов, туда, где его, возможно, сумели бы спасти. Она хорошо понимала, что столкновение с реальностью никогда не бывает безболезненным, а именно это и ожидало магов.

Поэтому Вернон, вопреки её увещеваниям, всё-таки привёл в порядок ружьё, а ещё заключил договор с охранной фирмой «Мистер Надёжный и сыновья». Страховка страховкой, а если потребуется физическая поддержка, то лучше вызвать крепких и внушительных молодчиков, которых потом проще будет убедить сохранить секрет, чем связываться с полицией. Он даже рассматривал вариант — чем чёрт не шутит! — временно переехать на это лето. Кто знает, что маги вытворят, потом позора перед соседями не оберёшься. Увы, идея не выдерживала никакой критики. Во-первых, был риск, что волшебники их тогда просто не найдут, а во-вторых, у них и дома-то не все условия подходили для племянника, что уж говорить о гостиницах и отелях.

Через пару дней после отъезда Дадли к Мардж Вернон отправился в «Новые направления» и привёз домой племянника. Петунья заранее устроила ему комнату на втором этаже, подготовив гостевую спальню. Второй этаж был страшно неудобен, ведь единственная в доме ванная располагалась на первом, и Петунье предстояло как-то справляться с Гарри одной, но иного выхода у них не было. Несмотря на болезнь, Поттер рос быстро и как будто не в своего коренастого коротышку-папашу пошёл. Переоборудовать чулан для него уже не получилось бы, да и стыдно, грешно всё-таки.

Как и прежде, никто не заметил, что в доме четыре на Тисовой стало на одного жильца больше, разве что верные сплетницы-соседки обратили внимание, что Петунья Дурсль осунулась и даже немного похудела. Сначала они обсуждали это с нескрываемой завистью: ну почему ей удавалось легко поддерживать стройную фигуру, — а потом пригляделись и дружно решили, что Петунья сильно подурнела и стала напоминать высушенную рыбу с синяками под глазами. Как только муж её такую терпит! На том они и успокоились.

Вернон тоже видел, что жена стала выглядеть и чувствовать себя хуже. Частенько, возвращаясь домой после работы, он заставал её свежеумытую и накрашенную, но со следами недавних рыданий на лице. Сердце рвалось из груди вон в надежде успокоить Петунью, как-то помочь ей, но что он мог? С момента появления племянника в их доме Дурсли перепробовали всё, чуть не дошли до настоящих шарлатанов вроде гадалок, ворожей и прочих экстрасенсов. Денег потратили немерено, можно было и дом досрочно выкупить у банка, и кредит под развитие «Граннингс» погасить, но деньги же тратились на благо племянника, ради Петуньи, которая, потеряв из-за волшебников сестру, не могла не попытаться спасти её сына. Вернон всё понимал и ни в жизнь бы не посмел попрекнуть супругу. К тому же, даже будучи неизлечимо больным, Гарри помог их семье. Петунья стала сдержаннее в отношении Дадли, а то ведь, как выразилась однажды Мардж, чуть было не превратилась в одну из тех неуёмных мамаш, которые баловали своих детей, ничего им не запрещая. Сам Вернон, чего греха таить, тоже так гордился сыном, наследником, что готов был приносить ему дорогие подарки практически ежедневно. Племянник, о котором пришлось заботиться, искать ему разные клиники, оплачивать уход, мог их разругать и разделить, но вместо этого сплотил, так что Вернон знал: несмотря на все невзгоды, у него самый крепкий тыл, какой только можно пожелать. Любящая жена, настоящая мать и женщина, и сын, ответственный, умный и добрый мальчик, понимающий, как непросто их семье и какую они тянут ношу. Всему этому их научил Гарри Поттер. Да и просто жаль было мальчонку, ему и без того по жизни досталось. Родителей убили, возможно, у него же на глазах, самому, видать, тоже прилетело, вот ушлые маги и поспешили избавиться от мальчика, будто он бракованный какой. Иногда Вернона даже терзало мучительное подозрение — уж не забыли ли колдуны про Гарри? Он бы не удивился. Волшебники были не способны на что-то серьёзное, только на шуточки ниже пояса, насмешки и издёвки. А как прижало, вот и...

Вслух Петунья не говорила, но подобные мысли её тоже посещали и пугали не меньше, чем когда что-то случалось с Дадли. Дело было не в деньгах, какими могли помочь маги. Волшебники и их сила оставались последней надеждой на излечение племянника. Обычные врачи давно уже развели руками и рекомендовали для Гарри лишь поддерживающий уход, так сказать, на дожитие. Какое дожитие?! Ему ещё не исполнилось и одиннадцати! Что за несправедливость? Кому-то всё и сразу, а Лили умерла молодой, и её сын... Ох, Лили-Лили, вот как получилось. Горела яркой звёздочкой, блистала, говорила, что добьётся всего, чего захочет... а финал оказался таким бесславным. И Петунья тоже была в этом виновата.

Летние месяцы были муторными и невыносимо долгими. Как-то за ужином Вернон, уставший уже от ожидания, всё же поднял тему, которой они оба боялись.

— Что-то не идут к нам волшебники.

— Должны, — произнесла Петунья неуверенно. — Гарри скоро одиннадцать. Должны прийти.

Увы, она не знала, когда ждать точно учителя из Хогсва... Хово... из этой несчастной волшебной школы. Помнила лишь, что Лили исполнилось одиннадцать в январе, а преподаватель пришла то ли в июне, то ли в июле. Но это лето перевалило за середину, Дадли ужасно скучал по родителям, Вернон и Петунья страдали не меньше, а желанного гостя всё не было. Ухаживать за Гарри труднее не становилось, ему много-то и не требовалось, но чем больше проходило времени, тем меньше у Петуньи оставалось сил. Сил видеть его таким, бесполезно надеяться и уповать на чудо. Дошло до того, что к двадцатым числам июля, когда на горизонте в полный рост встал вопрос о дне рождения племянника, Петунья едва могла зайти в его комнату без рыданий. Одного взгляда на мальчика хватало, чтобы залиться слезами, а успокоиться после этого она не могла долго. Петунья верила, что племянник всё-таки что-то понимал из того, что ему говорили, хотя врачи утверждали обратное. Поэтому, надеясь хоть как-то поддержать несчастного ребёнка (и себя), она разговаривала с Гарри, обещала, что к своему одиннадцатилетию он обязательно поправится, придут волшебные доктора и излечат его. А теперь что и сказать-то не знала.

Вернон же злился. На бесконечную жару, на глупых родственников Петуньи, которые умерли, не позаботившись о сыне, на доброту своей жены, на свою собственную доброту, но куда больше — на проклятых волшебников. Как пакости творить, это они горазды, а где же магия, когда она так нужна?! У него из-за этого, можно сказать, семья рушилась, жена места себе не находила, сын, как бедный родственник, у тётки жил, а племянник не получал специализированного ухода, в котором нуждался. И не пойми чем бы всё это закончилось, если бы утром двадцать первого июля Петунья не обнаружила среди почты плотный пергаментный конверт с необычной сургучной печатью, изумрудного цвета надписями и без какого-либо намёка на почтовую марку.

— Странно, — Вернон повертел конверт в руках и, не найдя ничего подозрительного, вскрыл его. — К твоей сестре же учительница приходила.

Петунья тоже ничего не понимала. Она помнила, что самое первое письмо точно принесла волшебница, а уж в следующие года их присылали волшебной почтой, с совами, прости Господи. Неужели маги поменяли порядок? Как же это некстати!

— Посмотри, Вернон, — сказала она, внимательно изучив текст послания. Вычурный почерк и пафосное перечисление всех регалий того самого Дамблдора, который когда-то отказал ей, не вызывали ничего, кроме отвращения. — Тут сказано, что они ждут ответную сову не позже тридцать первого июля.

— И как мы, интересно, достанем эту сову? — скептически поинтересовался супруг. — Зоопарк ограбим?

— Да нет же! Мы ничего не станем отправлять. Если волшебники не получат ответа, то просто обязаны будут прийти, ты понимаешь?

Слова жены звучали разумно, но Вернон всё равно сомневался. Как бы волшебники в таком случае ни решили, что Гарри Поттер, проигнорировав приглашение, отказался от места в этом их Хогвартсе, ну и название. Однако в чём Петунья была права, так это в том, что ничего другого они не могли сделать. Никто даже не видел, как письмо попало к ним на порог. Не принёс же его обычный почтальон, на конверте отсутствовала марка, почтовая служба его бы попросту не приняла. Значит, и вправду оставалось надеяться, что волшебники всё-таки явятся за одним из своих. Одно было хорошо: Петунья заметно повеселела, как если бы колдуны уже посетили их и пообещали непременно вылечить племянника. Вернон не хотел расстраивать её своими подозрениями, так что счёл за лучшее молчать и просто ждать.

Но именно что просто ждать не получилось. Кто бы ни отвечал за волшебную почту у колдунов, они словно взбесились. Письма, адресованные мистеру Гарри Поттеру в маленькую спальню на втором этаже дома номер четыре на Тисовой улице, продолжали и продолжали приходить. Сначала по одному, по два, затем целым ворохом. Весь почтовый ящик был забит ненавистными пергаментными конвертами, которые и порвать-то не получалось, приходилось резать. Дошло до того, что совы приносили послания уже средь бела дня, совсем не скрываясь. Петунья никогда в жизни столько не врала и чуть мозоль на языке себе не заработала (что физически невозможно), объясняя сей природный феномен. Дело осложнялось ещё и тем, что соседи (по совместительству заклятые подруги) сочувственно кивали на слова, что какие-то негодные мальчишки решили подшутить над несчастным больным ребёнком, советовали писать в полицию и службу защиты животных, а между собой тихо злорадствовали и крутили пальцем у виска. Разве что миссис Фигг, одна из жительниц соседней улицы Магнолий, относилась ко всему иначе и через раз намёками советовала отдать всё-таки мальчику письма.

— Неужели волшебница? — нахмурился Вернон, которому жена обрисовала странные разговоры с соседкой. — Что же она тогда выглядит как не пойми что?

— Я не знаю. Если подумать, — Петунья припомнила свой единственный визит с родителями и Лили на волшебную улицу через какой-то грязный и воняющий паб, — мне кажется, им всё равно, как они выглядят.

По совету мужа она попыталась поговорить с миссис Фигг, сказав, что им очень нужны маги, только ни к чему это не привело. Старая женщина словно и не услышала просьб Петуньи. А у Вернона терпение подходило к концу. После того, как ему пришлось заплатить за испорченный газон миссис Крофт и за мойку машины мистера Салливана, которые загадили проклятые птицы, он ждал дня рождения племянника как манны небесной. Нет, Вернон не рассчитывал на денежную компенсацию, потому что слишком хорошо представлял себе безответственность волшебников и их отношение к обычным людям, просто должны же были эти письма прекратиться наконец!

В отличие от него Петунья, хоть и устала не меньше из-за сов и бесконечного вранья, была совсем не рада приближавшемуся одиннадцатилетию Гарри. Она испытывала горячее желание и для племянника организовать что-то праздничное, весёлое и роскошное, как делала для Дадли, не сразу вспоминая, что уж кто-кто, а Гарри никак не сможет оценить её усилия. Хорош будет праздник, где именинник постоянно смотрит в одну точку и глупо улыбается. Но и сделать вид, что это обычный, ничем не примечательный день, ей не позволяла совесть. Когда Гарри находился в «Новых направлениях», было проще. Дурсли втроём обязательно навещали его, привозили торт, шарики и мягкую игрушку. Торт большей частью съедал медперсонал, шарики привязывали так, чтобы они находились как можно дальше от зоны досягаемости Гарри, а игрушек в палате собрался уже целый шкаф, но ни одна из них так и не пробудила искру разума в его угасшем мозге. Однако это было хотя бы какое-то подобие праздника.

— Не мучайся, Петти, — попросил её муж, — давай сделаем так, как обычно. Всё равно он...

Вернон не договорил. Не поймёт, да. Петунья и сама знала это, но вся её душа протестовала против доводов рассудка.

В итоге она нашла компромиссный вариант: неизменные торт, игрушка и шарики, однако шариков было намного больше, чем обычно, в торте красовалось одиннадцать свечей (запрещённых в «Новых направлениях»), и игрушка была не простой, а самой большой, какую только удалось найти. Вернон специально ездил за огромным плюшевым тигром в Лондон. И всё равно Петунье казалось, что что-то не то.

— Предчувствие? — спросил супруг, когда она поделилась своими ощущениями, и сам же ответил: — Нет, вряд ли. Ты просто переволновалась, дорогая.

Несмотря на знакомство с миром магии (ужасное, на самом деле, знакомство), Вернон оставался прагматиком и реалистом до мозга костей. Он не верил ни в предчувствия, ни в прочий подобный словесный бред. Они с Пет совсем издёргались за эти пару месяцев, немудрено, что у неё уже сдавали нервы.

Тридцать первое июля прошло довольно буднично. Разве что Вернон не пошёл на работу, а остался дома: он не хотел оставлять Петунью одну с волшебниками, которых всё ещё отчаянно ждал. Было даже немного не по себе есть фирменный торт Петти, который она пекла лишь на дни рождения и по другим большим торжествам, в то время как нигде не наблюдалось ни намёка на праздник. Вернон постоянно сбивался на мысли, что сегодня — день рождения Дадли, и всё удивлялся, почему по улице не носится ватага мальчишек, не звенят смех и их бойкие голоса.

День уже клонился к закату, когда Петунья, посмотрев на измученное лицо супруга, сжалилась и сказала:

— Полно, милый. Вряд ли они появятся сегодня.

Вернон только печально вздохнул. Волшебники, конечно, люди со странностями (повёрнутые на всю голову, если быть точным), но они, такие важные и чопорные, уж точно не стали бы дожидаться темноты. Не по-королевски это! Всё-таки придётся подождать их денёк-другой или дольше, но это неважно. Главное, чтобы маги пришли.

На часах было уже десять вечера, Вернон с Петуньей готовились ко сну. На Литтл Уингинг раньше обычного легли плотные сумерки, и наступила темнота: весь день было пасмурно, а затем с юга потянулись совсем тёмные, грозовые облака, обещая весёлую ночь. Именно тогда кто-то бесцеремонно побарабанил кулаком по входной двери.

Петунья испуганно уцепилась за локоть мужа.

— Вернон, кто это?

— Понятия не имею, — процедил он, пытаясь сообразить, стоит ли брать с собой ружьё. В районе Тисовой улицы жили (за исключением миссис Фигг) порядочные и респектабельные люди. Они ни за что бы не стали ночью шляться по чужим участкам и будить хозяев.

Неужели волшебники?

Когда они вдвоём — перепугавшаяся Петунья всё же категорически отказалась отпускать его одного, — спустились на первый этаж, стук превратился в полноценное буханье, и громкий, мощный голос проревел так, словно стены в доме были сделаны из бумаги:

— Открывай, Дурсль! Гарри, не бойся, я к тебе.

— Точно волшебники, — процедил Вернон сквозь сжатые зубы. И как он мог подумать, что колдуны не попытаются в очередной раз унизить его?

На пороге оказался жуткий лохматый громила нечеловеческого роста. Вернон даже порадовался, что всё же захватил с собой ружьё. Безоружным он никакой угрозы не представлял из себя такому верзиле. Рядом охнула и зажала себе нос Петунья. Оно и понятно: несло от волшебного гостя совсем не по-волшебному — мокрой псиной, дешёвым алкоголем и немытым телом. Диссонанса добавляло и то, что это чудище держало в руках: в правой был уже набивший оскомину Дурслям пергаментный конверт, а в левой — вырвиглазно-розового цвета скособоченный торт с кривой надписью «С днём рождения, Гарри».

— Посторонитесь-ка, — дохнул перегаром громила и, пригнувшись, кое-как пролез через дверной проём в прихожую.

В маленьком помещении резко стало тесно и душно. У Вернона тут же защипало глаза от сконцентрировавшегося «аромата», а Петунья, кажется, вообще была близка к обмороку и от этого, и от того, что незваный гость, неловко переступая на месте, снёс вешалку для одежды, вазу, картину и фотографии со стены. Под звон стекла и треск разваливающихся деревянных рамок Петунья, не выдержав, бросилась в сторону ванной.

— Чего эта она? — удивлённо пробасил вторженец. — Ну да и ладно, магла, что с неё взять. Ты, Дурсль, позови-ка мне Гарри.

Кровь прилила у Вернона к лицу, и он, хотя и собирался быть максимально вежливым ради Петуньи и племянника, огрызнулся:

— А больше никого вам не позвать, мистер? Кто вы вообще такой? Кто дал вам право вламываться в мой дом и командовать?

Верзила выпрямился, чиркнув своей гривой потолок, и приосанился.

— Я Рубеус Хагрид, хранитель ключей Хогвартса, — прогрохотал он, — сам Альбус Дамблдор поручил мне отдать Гарри письмо в Хогвартс. И не тебе, грязный магл, мешать замыслу мистера Дамблдора!

Ошарашенный такой наглостью, Вернон не сразу нашёлся с ответом, а сюрреализм ситуации, между тем, нарастал: назвавшийся Хагридом громила продолжил бухтеть:

— Не стыдно тебе, Дурсль, обижать сироту?! Сплавили в школу какую-то, на день рожденья поскупились, да ещё и письма в Хогвартс не отдаёте!

Когда до Вернона дошло, в чём его обвинял этот немытый, но донельзя важничавший волшебник, он расхохотался и опустил ружьё.

— А вам, мистер Хагрид, не стыдно нести чушь? Вас десять лет не было в жизни моего племянника, вы ничего не знаете о нём, но обвиняете меня. Меня, который всё это время заботился, как мог, о больном ребёнке!

— Что?! — заревел тот. Торт и конверт полетели в разные стороны, а сам Хагрид, сшибив головой люстру и засучив рукава заскорузлого пальто, двинулся вперёд, размахивая непонятно откуда взявшимся розовым зонтиком с оборками. — Как ты смеешь?! Гарри — не больной! Он волшебник, самый знаменитый волшебник! А ну, зови его сюда, пока я не превратил тебя в свинью, ты!..

Осознав, что теперь нормального разговора не получится, Вернон локтем надавил на кнопку вызова охраны (ох, не зря он ею заранее озаботился!) и вновь поднял оружие.

— Пет, не высовывайся! — велел он жене, которая, вынырнув из ванной, быстро перебежала в столовую, только халатик мелькнул.

— Вернон, я звоню в полицию!

— А ну, зови Гарри, — угрожающе повторил великан, в ответ наставив на него зонтик. Вернону стало бы смешно, если бы обострившиеся до предела чувства и инстинкты не подсказывали, что детский, с оборочками зонтик в грязных ручищах колдуна тоже непростой. — Ну! Вы что с ним сделали, а, Дурсль? С кровиночкой?.. Он же махонький был такой, глазёнки зелёные, улыбался ещё — не знал же, что его папка с мамкой того, совсем, мёртвые лежат...

Когда Хагрид, внезапно расчувствовавшись, начал лепетать и плакать, вспоминая почему-то маленького Гарри, Вернон окончательно уверился, что среди волшебников нормальных людей не бывает. Потому что ничем иным, кроме как психозом или безумием, он не мог объяснить столь резкую смену настроения у взрослого человека, который буквально за секунду перешёл от угроз к присюсюкиванию и рыданиям. Со стороны могло показаться, что опасность миновала, но Вернон, перегородивший собой проход в оставшуюся часть дома, не спешил радоваться. Если он расслабится и допустит ошибку… Петунью этот чокнутый тип не пожалеет, если доберётся до Гарри и узнает, что он так до сих пор и улыбался. Господи, хорошо, что Дадли у Мардж!

Вернон считал мгновения в надежде, что вот-вот подъедут охранники из «Мистера Безопасного», но пока что все звуки заглушали лишь всхлипывания Хагрида. Надо было как-то отвлечь его, пока гигант не опомнился и не потребовал снова Гарри, однако никакой мало-мальски годный предлог так и не приходил в голову. Вернон чувствовал, что по вискам у него тёк пот, а спина и вовсе была вся мокрая, словно он только что вылез из душа и накинул халат, не вытершись. От страха и напряжения руки дрожали, и ружьё ходило ходуном, то целя в громилу, то в пол возле его ног или в стену. Напрасно Вернон силился держать оружие более-менее ровно — не так-то уж легко было направлять его на живого человека, пусть и представлявшего собой смертельную опасность.

— Не кричите тут, мистер, — медленно начал он. — Ребёнка напугаете. Он ж болеет, нельзя ему волноваться.

Шмыгавший носом Хагрид, у которого глаза, еле видные на заросшем лице, блестели от слёз, перестал всхлипывать и как будто начал прислушиваться. Ободрённый такой реакцией Вернон украдкой перевёл дух и постарался развить свою мысль:

— Ну, как, по-вашему, мы могли обидеть мальчика? Он же наш племянник! Ну, заболел, с кем не бывает? Мороженого переел, вон, лежит, горлом мучается, а вы ввалились и сразу орать. Он же теперь не спустится, конечно, после всего того, что услышал. Я бы на его месте не спустился.

— Дак я это… — стушевался великан, неловко переступая на месте. Он вновь ссутулился, запустил пятерню в волосы, пытаясь, видимо, почесать затылок. — Я ж думал, вы совсем ему житья не даёте. Мне ж как сказали-то? Мол, злыдни родственнички мальчонку совсем со свету сживают. Отправили с глаз вон в ине… интера… короче, на год весь учиться, и совсем не привечают. А выходит, я это… Гарри напугал? Дак я ж не знал, эта, Дурсль! Ты уж скажи ему!

Сунувшуюся было в прихожую Петунью Вернон отчаянным взмахом руки погнал обратно. Дурёха, куда она лезла! Вроде Хагрид больше не пытался громить их дом и буйствовать, требуя позвать мальчика, уже хорошо. Нельзя допустить, чтобы всё откатилось обратно. И тут Вернон осознал, что вот-вот приедут молодчики из «Мистера Безопасного», полиция, тогда верзила всё поймёт и… Бог знает, что он может натворить! Вернона аж зазнобило от картинки возможных последствий.

— Конечно-конечно, — заговорил он своим самым любезным тоном, каким обычно общался лишь с важными деловыми партнёрами «Граннингс». Ружьё Вернон всё-таки спрятал за спину, хоть и страшно было стоять безоружным перед этим психованным. — Уж не сомневайтесь, мистер Хагрид. И письмо отдам, и про вас расскажу, всё только хорошее, да. А пока давайте дадим мальчику поспать. Сон, знаете, очень способствует выздоровлению. Вы потом приходите, только днём.

— Не могу я днём, — расстроенно прогудел Хагрид, — я ж эта, вон какой большой. Меня маглы никак не должны видеть, а то, эта, скажут, я Статут нарушил, и в Азкабан меня, а мне нельзя, мне сам мистер Дамблдор задание дал! Гарри про волшебный мир рассказать, про родителей и за покупками к школе сводить.

— Так в чём проблема? Пусть кто-то другой придёт и заберёт Гарри, а вы его потом встретите и всё, что нужно, купите.

Хагрид замер, и мучительные раздумья были заметны на его лице невооружённым взглядом. Вернон, не веривший в Бога точно так же, как и во всякие предчувствия, в этот миг горячо, истово молился, чтобы у громилы не хватило ума раскусить отчаянную попытку как можно скорее выпроводить его вон. Несколько минут назад Вернон больше жизни мечтал о том, чтобы приехала подмога, а теперь хотел, чтобы и охранники, и полиция где-нибудь задержались, и на подольше.

— Ну, наверное, можно, — неуверенно протянул великан. — Только чой-та я тогда директору Дамблдору скажу? Он же мне поручил, а я... Ой, а подарок-то, мой подарок! — резко развернувшись в поисках торта, о котором Вернон уже забыл, Хагрид своротил трюмо с зеркалом и хорошенько потоптался по плащам, которые оказались на полу ещё в самом начале его визита. — Что ж я косорукий-то такой! — неожиданно завыл великан, схватившись за голову. — Ить ничего не сделал из того, что поручили, всех подвёл, Гарри напугал!

— Ничего, всё ещё можно исправить. Вы профессору Дамблдору так и передайте, мол, боюсь нарушить этот ваш Статус, Статут, а по ночам приходить неприлично. Он кого понезаметнее и отрядит, а вы уж, как договорились, ждите мальчика на этой вашей волшебной улице. Там и подарок новый купите, какой Гарри захочется, — на голубом глазу соврал Вернон. Он ненавидел, на самом деле, ложь, особенно когда приходилось вовлекать в неё больного племянника и представлять ситуацию так, словно Поттер действительно мог поправиться. Однако сейчас от красноречия Вернона напрямую зависели его собственная и Петуньи жизни. Ручищи у Хагрида ого-го-го, ему достаточно одним кулаком стукнуть — и всё, минимум сотрясение.

Вернон вновь шикнул на высунувшуюся Петунью и продолжил нести бред, переубеждая великана. Слава Богу, тот больше не сопротивлялся и даже голос понизил — запомнил наконец, мерзавец, что в доме маленький ребёнок. Но всё равно выпроводить его удалось с огромным трудом: Хагриду вдруг приспичило лично и прямо сейчас извиниться перед обожаемым Гарри, и Вернон чуть не охрип, доказывая, что ребёнок только-только заснул, весь день промучившись от температуры, и не стоит его будить.

— Ты смотри у меня, Дурсль, — на крыльце этот немытый кошмар обернулся и вновь пригрозил ему зонтиком, — ежели обманул, так и я не смолчу. Вернусь и отомщу за Гарри, ты уж знай!

Изобразив на лице смирение и испуг, Вернон дождался, пока грузная фигура Хагрида исчезнет в ночи и с силой саданул дверью об косяк.

— Себе отомсти, чудовище.

— Вернон, — ахнула Петунья из кухни, — ну зачем ты так? Соседи же проснутся.

— А, по-твоему, они до сих пор не проснулись? — проворчал он, поворачиваясь к жене.

Выглядела Петунья кошмарно. Бледная чуть ли не до посинения, половина бигуди раскрутились и где-то потерялись, в одной руке жена держала переносную трубку телефона (а как прежде ругалась, узнав, сколько Вернон отвалил за эту новинку), в другой же судорожно стискивала поварёшку. Он сам, наверное, выглядел не лучше. Наконец Вернон прислонил к стене не пригодившееся, к счастью, ружьё и вытер с лица пот. По ощущениям он словно только что преодолел дистанцию троеборья и одновременно прошёл допрос на детекторе лжи.

Где-то вдалеке завыла полицейская сирена.

— Ну, теперь все спать не будем, — заметил он, с тоской прикидывая, как объяснить офицерам ложный вызов. С ребятами из «Мистера Безопасного» хотя бы проще будет. Ай, какое проще, они до сих пор не появились. Да так Вернона с Петуньей убьют быстрее, чем охрана приедет! А денег содрали втридорога, обещая самое быстрое реагирование во всём Лондоне, шарлатаны.

Выпустив из руки поварёшку, Петунья опустилась на стул.

— Он ушёл? — не без содрогания спросила она и, получив утвердительный кивок, продолжила: — Кто это был, Вернон? Он совсем не похож на преподавателя.

— Сказал, что хранитель ключей. Понятия не имею, что это означает. Наверное, какой-то наёмный работник, потому что никто в здравом уме не подпустит такое чучело к детям.

Петунья в изнеможении опустила голову. От пережитого волнения она вся дрожала и то и дело подавляла рвотные позывы. Большую часть встречи Петунья пряталась, не в силах побороть брезгливость и отвращение к пришедшему волшебнику, а потому не слышала разговор целиком, но и так поняла — всё пошло по самому худшему варианту. Маг, понятия не имевший, что Гарри нездоров, воспринял эту новость в штыки. Это был лишь какой-то хранитель ключей, мелкая сошка, несмотря на свой исполинский рост, а что же будет, когда правду узнает сам Дамблдор?

— Ничего, мы справимся, Петти, — будто прочитав её мысли, сказал Вернон. — Мы ещё поборемся.

Петунье хотелось сказать, что уж бороться она ни с кем не собиралась — слишком уж показателен был пример Лили с её мужем, — но не смогла. Не бороться означало бы признать свою вину в болезни Гарри и сдаться волшебникам, которые совершенно точно не знали такого слова, как «милосердие». А Петунье нужно было поднимать на ноги Дадли и присматривать за племянником. Она не могла взять и сдаться.