Там кто-то есть (джен)

Зима 29-30 года Восьмой эпохи

Среди выточенных ветром и песком фигур, в пещерах и полупещерах из шершавых, как языки, глиняных столбов, всегда иссушающе тихо. Они не знают ни небесного грома, ни плеска волны, ни лязга кузницы, лишь шёпот песка им известен да перелив из осколков стекла, что висят над жилищем хозяйки, сплетённые в хитрые сети.

Но иногда, последние три года раз в четыре полнолуния или чуть реже, над глинистой пустыней расцветают крики. Они разносятся между столбов, выходят за их пределы — куда дальше, чем тот, кому они — и ничто больше в целом мире — принадлежат. За криками исчезают и перелив разноцветных стекляшек, и даже резкий свист плети. Его становится слышно, лишь когда крик превращается в хрип. С рождением хрипа в горле кончается воздух, и, кажется, само время начинает течь иначе.

— Хва… хватит, пожалуйста. — В промежутке между ударами глотка воздуха хватило на два с половиной слова.

Плеть свистнула снова: раз! два! — и вместо неё послышался шорох шагов. Песок снова пробрался в заботливо выметенные ходы — придётся чистить их заново.

— Хозяйка сказала всыпать тебе двадцать ударов — значит, двадцать, — сказала Уллатх где-то за спиной. Голос её звучал глухо, словно она была далеко и приближаться не собиралась.

Шаень запрокинул голову, ободрав подбородок о выступ на столбе, и скосил глаза на верёвку, плотно охватывавшую его запястья. Это ударов двадцать, а если Уллатх опять оставит его целый день сидеть, подставив исполосованную спину палящему солнцу, он здесь же и умрёт. Молить о пощаде бессмысленно: мстительностью своей Уллатх, в отличие от хозяйкиных приказов, распоряжается по собственному разумению. Бегать по пустыне под тем же палящим солнцем она не любит, вот Шаень и получает от двоих сразу.

Шаги удалились. Вдалеке ещё раз свистнула плеть — видимо, Уллатх пыталась стряхнуть с неё кровь и ошмётки кожи. Всё снова стихло — наверное, ненадолго, хотя уверенно Шаень судить не мог. Его время сейчас отмерялось ожогами боли от случайных движений. Подтянуться бы чуть выше… Уллатх всегда завязывала узел так, чтобы он мог освободиться сам. Но всегда — раньше — ударов было всего лишь пять, пару раз — восемь. Хозяйке, должно быть, вконец надоели побеги Шаеня.

Шаги вернулись. Не Уллатх: песок поскрипывал громче, тяжелее. Наверно, Есхира.

— Двадцать, — подсчитал он, подойдя вплотную. — Или не двадцать? Уже и не различишь…

Шаень не увидел, но почувствовал, как его накрыла чужая тень. К узлу протянулись чужие руки с чёрными когтями, и верёвка упала, пройдясь своим шершавым телом по плечу и задев спину. Лишь лёгкое касание, но Шаень взвыл от боли.

— Сам виноват. — Обычно это говорила Уллатх. — Чего тебя вечно несёт в пустыню? Там же нет никого!

А вот вопросы она никогда не задавала. И вздёргивала Шаеня на ноги за шиворот, а не помогала подняться так, будто ничего не случилось. Было даже, можно сказать, приятно, что хоть кто-то об этом спросил, но отвечать Шаень не собирался.

Есхира проводил его до тёмного и прохладного угла, занавешенного поистрепавшимся полотном, зелёным в белую полоску, и потащился следом внутрь, задев рогами низкий потолок.

— И как ты тут живёшь?! — прошипел он, рухнув на глиняный выступ у порога.

— Мне хватает места, — огрызнулся Шаень и улёгся животом на ковёр — странную волосатую ткань, служившую ему постелью.

Есхира был самым младшим из них — жил здесь с тех пор, когда хозяйка после долгой отлучки принесла его откуда-то со словами «Ему два года». Что-то похожее Шаень слышал и про Уллатх, но тогда ему самому было… сколько-то. Он просто был намного мельче, чем сейчас. Ну, не так впечатляюще намного, как Есхира — одновременно самый младший и самый высокий, но всё же.

Уллатх тоже была выше: не настолько, чтобы задевать рогами потолок в жилище Шаеня, но достаточно, чтобы бегать быстрее него. Хотя Уллатх всё же находилась вне этого сравнения: она куда больше походила на хозяйку, несмотря на то, что у той не имелось ни рогов, ни хвоста, а кожа была намного темнее.

Есхира выполз наружу, но вскоре вернулся с холодным куском ткани — кажется, это было что-то из одежды Шаеня — и принялся разбирать месиво на его спине. Хотелось выть и дёргаться, но тогда Есхира, наверно, уйдёт и Шаеню придётся как-то изворачиваться самому.

— Почему… ты… здесь?..

Приближался самый жаркий час, значит, Есхира, Уллатх и Шаень должны были трудиться над зеркалами. День за днём, год за годом они делали зеркала в подземной пещере.

— Хозяйка делает какое-то особое зеркало и выгнала всех, чтобы не смотрели, — объяснил Есхира. — Вернее, не всех, а меня, но сказала никому до следующего рассвета не показываться. — Он произнёс это внушительно, словно наставление для Шаеня. Зачем? Он всё равно до завтра не встанет, а то и дольше, если позволят.

Шаень промычал что-то невнятное, и после этого надолго вернулась тишина. За бело-зелёное полотно не проникали даже шёпот песка и перелив стекляшек. Пришло забытьё — липкое, как кровь, тяжёлое, похожее на каменный сон. Скатился этот камень с Шаеня под неожиданно звонкий вопрос Есхиры:

— Так зачем ты убегаешь? Не раз ведь говорили, что незачем: в пустыне никого нет! Только песок!

Есхира говорил запальчиво, будто убеждая. Шаень однажды видел такую речь: кто-то в ярком, темнее заката, но светлее крови, покрывале и странной — сложной — одежде что-то совершенно так же говорил толпе перед большим огнём, в котором корчилась, сгорая, фигура вроде хозяйки. Все они там были вроде хозяйки, без рогов и хвостов, хотя и с более светлой кожей.

— Там кто-то есть, — всё-таки возразил Шаень, чуть повернув голову, чтобы видеть хотя бы тень Есхиры. Ковёр огладил лицо не в пример мягче глиняного столба. — Там точно кто-то есть.

— Откуда ты знаешь?

— Смотри. — Шаень провёл хвостом по бедру. — Уллатх шьёт нам всем одежду из ткани цвета песка. А вот такой ткани у неё нет. — Он указал на полотно при входе.

Есхира долго молчал, видимо, рассматривая его. Шаень уже надеялся, что разговор окончен.

— Её принесла хозяйка, — наконец напомнил Есхира.

И хозяйка же объяснила, что цвета на полотне называются не облачный и непонятный, а белый и зелёный.

— Но откуда она её принесла? Откуда вообще берётся ткань?

А ковёр? А молотки и прочие штуки для создания зеркал? А похлёбка, которую они едят? Она вот по виду иногда походила на мокрый песок, но на вкус — Шаень пробовал — была чем-то совсем иным и на зубах не вязла.

Но это всё, на самом деле, были вопросы, к которым Шаень пришёл позже. Сначала он просто посмотрел в зеркало.

* * *

Есхире никогда не нравилось стекло. Прозрачное, почти не существующее для глаз — оно лгало, пряталось в полумраке пещер, чтобы вдруг захрустеть под ногами или упасть с жалобным звоном от неловкого движения хвостом. У Есхиры вообще не ладилось с ловкостью — у него бились даже те стёкла, над которыми он работал. У хозяйки от этого, конечно, появлялись украшения для её жилища, но свои три или четыре плети за каждое стекло Есхира получал исправно.

Зеркала — совсем другое дело. Стекло, залитое бронзой, не пряталось и честно отражало мир в его истинных цветах. Глиняные фигуры и земля под ними, Шаень, Уллатх и Есхира, почти все ткани, посуда — всё было в той или иной мере бронзовым. Только полотно, закрывавшее вход в жилище Шаеня, и хозяйка с её светлыми одеждами выбивались из ровного бронзового окружения. Они отражались в зеркалах неверно.

После рассвета в пещере под землёй появлялись новые стёкла — не через равное количество часов или дней, а когда необходимо, как говорила хозяйка. Стёкла надлежало превратить в зеркала: залить поверхность расплавленной бронзой, раскатать её ровным слоем, остудить… но прежде всего — исчертить стекло тончайшим узором из линий. Их нужно было наносить, подложив под стекло тонкое полотно с образцом.

Линии бронзовые — краска того же цвета, что и всё в этом мире. Ни под слоем металла, ни с прозрачной стороны их не видно. Есхира долго задавался вопросом, зачем они нужны, но иногда хозяйка давала ему странную вещь — сшитые друг с другом куски странной жёсткой ткани, испещрённые такими же узорами. Она учила Есхиру этим узорам.

«Смотреть на далёкое». «Зрить далеко». «Глядеть вдаль». Так говорили узоры.

Есхира часто пытался представить, что же можно высматривать, если в пустыне, за пределами нагромождения глиняных фигур, никого нет. Он иногда выбирался из сети глиняных ходов наверх, туда, где начинался песок, и смотрел вдаль. Даль, казалось, тоже была зеркалом: куда ни посмотришь, везде один и тот же вид: медь, медь, медь — песок цвета старых зеркал, какие при Есхире уже почти не делали. И небо — бледно-синее, почти серое. Зачем туда всматриваться?

Но недавно, три года назад или около того, Шаень начал сбегать. Это было единственное, кроме битья стёкол, дело, которое строго запрещалось хозяйкой. Разумеется, Шаеня ждало наказание — с каждым разом всё более строгое, но он упорно продолжал убегать в пустыню. Как сам вчера сказал, потому что там точно кто-то есть. Наверное, Шаень хотел найти этого кого-то.

Двадцать ударов плетью. Уже не полосы, а месиво, на которое смотреть страшно. Есхира считал, что это чрезмерно много. Хозяйка, похоже, тоже так думала. Вновь отлучившись на несколько недель неведомо куда, она принесла Шаеню новый отрез полотна вместо истрепавшегося бело-зелёного. Она назвала его алым, Шаень — цветом между закатом и кровью.

В хорошем настроении — наверное, то особое зеркало вышло исключительно удачным — хозяйка принесла подарки и Уллатх с Есхирой. Ей достался браслет на хвост из светло-серого металла, ему — новая стопка сшитых кусков жёсткой ткани с говорящими узорами.

— Кто их делает? — украдкой пробормотал Шаень, завернувшись в своё полотно. — Не она же сама?

Откуда она всё это принесла? Откуда появляется стекло? Куда исчезают зеркала? Шаень был неправ в побеге, но прав в вопросах. И Есхира тоже хотел бы узнать на них ответ.

Но сбегать он не стал — вглядятся в зеркало и найдут, если Уллатх сразу не догонит. Есхира просто прокрался ночью в пещеру, где стёкла возникали, а зеркала исчезали сами по себе. Ничего. Ни в первую ночь, ни во вторую, ни в двадцать четвёртую.

Только на двадцать пятую ночь, когда Есхира уже решил, что дальше он эти вопросы отбросит, в пещере вдруг появились… кто-то. Они появились неожиданно — просто вышли из-за глиняных столбов, среди которых прятался и Есхира. Шесть высоких плечистых фигур, лишённых рогов и одетых в белое, подняли новые зеркала и понесли их прочь.

Кто они? Откуда? Куда несут зеркала?

Есхира крался следом, прижав хвост и переступая как можно осторожнее, чтобы ни одно стекло не скрипнуло, окажись оно под ногами. Он надеялся, что сливается с глиной и его не увидят, если кто-нибудь из фигур вдруг решит обернуться.

Шаень всё-таки был совершенно прав. А лгали не только стёкла. Фигуры, уносящие зеркала в неизвестность, будили почти заснувшее любопытство, но больше — вызывали жжение где-то внутри, как будто там сама собой завелась Есхирина собственная плеть, заставлявшая теперь скрипеть зубами.

* * *

С последнего побега Шаеня прошло четыре луны. Новая или вернувшаяся старая — Уллатх нравилось думать, что луна всего одна — уже пришла и теперь играла светом на браслете, опоясывавшем кончик хвоста. Красиво! Необычно! Там, в зеркале, носили штуки и поярче, но здесь, в глине, эта выделялась особенно.

Уллатх сидела в своём уголке за простым одноцветным полотном, скрестив ноги и выставив перед собой украшенный браслетом хвост. Луна заглядывала полюбоваться на него сквозь щель под потолком, и она же смотрела на Уллатх из осколка зеркала. Там серый металл, хоть и искажённый бронзой, лежал повсюду. Кто-то — их было много, все волосатые до отвращения, но с чистыми лицами — ходил по этому металлу. Металл лежал на их жилищах, маленькие они — так когда-то выглядел Есхира — кидались этим металлом друг в друга, а иногда металл исчезал и его приходилось ждать несколько лун.

Хозяйка утверждала, что в мире никого, кроме неё, Шаеня, Есхиры и Уллатх, нет. Но кто-то был. Когда Уллатх не сдержала любопытство и всмотрелась в зеркало внимательнее, чем при его создании, она увидела их — других, не как те, что с металлом, а темноволосых и в ярких одеждах, но всё же — кого-то. Уллатх думалось, что жить вчетвером — грустно. Ей смутно казалось и снилось, что кого-то вокруг должно быть много.

Поэтому Уллатх сразу же побежала к хозяйке — рассказать: там кто-то есть! Хозяйка радость Уллатх не разделила и запретила впредь говорить об увиденном. Уллатх и не говорила: она лишь отнесла к себе крупный осколок разбитого Есхирой зеркала и ночами смотрела сквозь него на кого-то, сама не знала кого.

Бежать ей в голову никогда не приходило. Бежать запрещалось. Бежать… хотелось. И если! Этот! Неугомонный! Шаень! Вздумает! Сбежать! Ещё раз!.. Под свист плети, разносившийся вместе с криком далеко под небом, Уллатх думала, что однажды забьёт Шаеня до смерти. Не потому, что он нарушает запрет. Потому, что Уллатх его не нарушает.

На рассвете, когда вместо луны под потолком возникло солнце, Уллатх спустилась в пещеру зеркал, уже зная, что сегодня ей придётся бежать в пустыню ловить Шаеня. Почему-то Есхиру хозяйка туда не гоняла или не выпускала, так что именно Уллатх всегда оказывалась на грани почти побега. Утаскивая Шаеня обратно к глиняным столбам, она чувствовала, что поступает правильно. Бежать запрещалось.

Уллатх обычно вставала позже всех и заставала Есхиру и Шаеня внизу. Ещё с выдавленной в глине лестницы было слышно шарканье, грохот чанов с расплавленной бронзой, жар текущего металла… Сегодня — тихо. Когда Уллатх добралась до пещеры, в ней обнаружился Шаень. Он сидел на куче песка и расчерчивал узорами уложенное рядом стекло.

— Где Есхира?

— Не видел, — сказал Шаень, не поднимая головы.

Он с каждым днём говорил всё меньше и меньше. Уллатх была уверена, что он задумывает очередную попытку побега. Но положенный — привычный — срок истёк, а Шаень остался на месте. Зато почему-то не было Есхиры.

Взбегая по лестнице вверх, Уллатх глупо хихикала: неужели сбежал? Ну быть же не может!

Уллатх вышла в пустыню и двинулась вдоль глиняных столбов искать следы. Песок хранил их долго, если не начиналась буря. Следов не оказалось. Уллатх дважды обошла вокруг столбов, глядя под ноги внимательнее, чем в зеркало.

Может, она зря подозревает Есхиру и он просто спит? Уллатх заглянула в его жилище, но там было совершенно пусто: ни Есхиры, ни его одежды, ни подарка от хозяйки — сшитых кусков грубой ткани, которые, видимо, нужно было подкладывать под голову, когда спишь.

Вернее, от этого подарка остался маленький кусочек, вырванный и выложенный в самую середину жилища. На этом кусочке, как на образце для зеркал, проступал неизвестный узор.

Схватив обрывок, Уллатх побежала к хозяйке.

Её жилище было гораздо цветнее и больше. Собственные зеркала в деревянных рамах — незнакомый, но приятный рукам материал. Пёстрые покрывала на мягком ковре — Уллатх дозволялось сидеть там за шитьём. Совсем непонятные предметы и сшитые стопки грубой ткани громоздились у дальней стены.

— Чего тебе, Уллатх? — спросила хозяйка. Она сидела на ковре, поджав ноги, и разглядывала отрез тяжёлой, будто бронзовой, ткани с изображением скорпиона.

— Есхира сбежал! — сообщила Уллатх. — Следов в пустыне нет — я не знаю, где искать.

Хозяйка поджала губы и, отложив ткань, уставилась на Уллатх. Уллатх протянула ей обрывок с узором. Хозяйка разгладила его в руках и пробормотала:

— Вот как… Мне придётся искать его самой. Вы с Шаенем сегодня больше не спускаетесь в пещеру.

— Я скажу ему.

Уллатх развернулась и уже почти вышла за занавес — даже стёклышко над выходом уже звякнуло, но всё же спросила:

— Что значит узор, который оставил Есхира? Он тоже придаёт какое-то свойство зеркалам?

Хозяйка с сомнением и будто даже с грустью посмотрела на обрывок, но всё же ответила:

— Нет. Там нет ни слова о зеркалах. Есхира — умный мальчик… выучил слово «прощайте».