Отзвук песни весенней (гет)

Среди печальных песен о великих битвах, горестных утратах и жертвах есть у эльфов одна песня — любимейшая из всех; в ней тоже говорится о сражениях, слезах и пролитии крови; но говорится в ней и о счастье, и о красоте, и о любви — о такой любви, что сильнее смерти, сильней отчаяния и страха. Как тёплое дуновение весны после долгой зимней ночи, несёт эта песня надежду.

И задолго до того, как произошли события, воспетые в той песне, её аккорды звенели в соловьиных трелях, в журчании ручьёв, шелесте листвы — и в сердцах людей и эльфов.

* * *

Тихо и медленно, едва касаясь лёгкими ногами тропинки, заросшей мягким мхом, шла Лютиэн по лесам Дориата. Весенний лес встречал её благоуханием свежей земли и зелёной травы, молодой листвы и первых цветов — бледных, нежных, почти незаметных. Рыжей молнией мелькнула белка по древесному стволу; сверкнув пышным хвостом, перебежала тропку лисица. Словно ласковое приветствие, звучали переливчатые трели птичьих песен.

— Привет тебе, Лютиэн!

— Как живёшь, Лютиэн?

— Пой с нами, Лютиэн!

— Что ты молчишь, Лютиэн? Разве ты не видишь, что пришла весна, что всё цветёт под ласковыми лучами солнца? Разве ты не видишь, что пришла пора любви и песен?

Как и все эльфы, Лютиэн знала язык трав и цветов, зверей и птиц. Она их понимала; но её они не всегда могли понять.

А ветер шумел в верхушках деревьев, шумел и вздыхал — будто с сочувствием. Маленькие певчие птички не улетали далеко из обширных лесов Дориата, скрытых за волшебной Завесой Мелиан⁽¹⁾ от тьмы и зла, от страшных бурь и великих битв. Но ветер вольно летал повсюду: он проносился над лесами и полями, над снежными вершинами гор и долетал до мрачных башен Тангородрима, где восседал на троне падший вал Мелькор, ныне называемый Морготом, от чьей чёрной зависти и злобы пошли в Арде все беды; и сияли в чёрной короне его украденные им у эльфов светлейшие кристаллы Сильмарили. Свет чудесных Древ Валинора был заключен в них; и с ним — судьбы всей Арды. Великую муку несли злодею Сильмарили, жгли они его, как огонь; а всё ж он с ними не расставался.

А ветер летел дальше; ветер шевелил флаги на башнях потаённого города Гондолина; ветер развевал знамёна с символами гордых домов эльфов нолдор, пришедших в Средиземье из Валинора. И некогда ветер надувал паруса белых кораблей, плывущих из Альквалондэ, и под дыханием того же ветра ревело и металось пламя, пожравшее эти корабли в Лосгаре. Ветер завывал над головами отчаянных храбрецов — или безумцев? — что шли и шли через Вздыбленные льды Хелькараксэ. Ветер швырял им в лицо колкую ледяную крупу, будто требовал — стойте, остановитесь! Но они шли и шли, и ветру оставалось лишь рыдать над теми, кто не выдержал тягот похода и навеки остался во льдах.

Ветер знал то, что Лютиэн узнала лишь недавно — и это знание леденило её душу, привычную к весеннему теплу. Это было недавно... совсем недавно.

* * *

...Раскинулись над головою могучие ветви с сияющими светильниками вместо плодов — колонны в виде буков подпирали высокий потолок; сладкоголосые соловьи и пёстрые бабочки летали вокруг; мозаичные плиты пола расцветали под ногами причудливыми узорами, будто летний луг — цветами. Звенела, как весенние ручейки, вода в серебристых фонтанах. Дивно прекрасен Мене́грот, город Тысячи Пещер, великолепен роскошный дворец короля Тингола и королевы Мелиан, родителей прекрасной Лютиэн. Здесь трудились эльфы и гномы, и чудесные плоды искусства этих двух столь разных народов показывали, как хороша, как чудно хороша могла быть Арда. Такая, какою задумал её Эру Илуватар на заре времён, такая, какой не касался бы отравитель Мелькор.

И в одном из залов сидели за своим дивным вышиванием королева Мелиан и её дочь Лютиэн, и рядом с ними была гостья из Амана — дева Алатариэль, принцесса нолдор. Под лёгкими и проворными руками Лютиэн расцветала на ткани весна — на тёмной зелени серебрились звёздочки нимфредилей. Говорят, эти нежные цветочки показались из земли в тот день, когда сама Лютиэн появилась на свет. Давно это было; много чудесных весен видели её глаза, много знаний сохранилось в сокровищнице бездонной эльфийской памяти.

И теперь она внимала беседам Мелиан и Алатариэль, вспоминавшим вечную красоту далёкого Амана. Они говорили дивном свете Тэлпериона и Лауреллина, чудесных Древ, взращенных Йаванной; они вспоминали об искусствах, которым Валары обучали эльфов; о сладком благоухании цветов Благословенной земли и её безмятежном блаженстве. Но порой светлый взор гостьи туманился печалью, а звучный голос вдруг затихал. И тогда Мелиан внимательно и серьёзно глядела на непривычно притихшую Алатариэль.

— Ты рассказала мне не всё. Какое-то горе довлеет над тобою и твоими родичами.

— То горе прошло; а я хочу радоваться здесь, а не горевать, — отвечала Алатариэль. О недавних событиях она говорить не желала. И Лютиэн становилось жаль её.

— Расскажи о тех состязаниях в беге, что устраивали в Тирионе⁽²⁾, — просила Лютиэн. Алатариэль рассказывала охотно, оживлялась, и улыбка вновь освещала её лицо.

Лютиэн любовалась ею, пропуская детали состязаний мимо ушей. Ей милей были песни и танцы, тишь лесов да весенние цветы. Дух воинственной доблести и честолюбия был чужд ей. Лютиэн не ведала она того чувства, что заставляло Алатариэль состязаться с другими в силе и ловкости — а теперь, вспоминая о былых победах, гордо вскидывать голову, так что её дивные золотистые волосы взлетали пышной волной — говорят, в них отразился дивный свет Древ Валинора. Лютиэн очень-очень хотелось попросить у гостьи маленькую прядку чудесных золотистых волос — она вышила бы ими Древа, как уж сумела бы. Но, говорят, Алатариэль никому таких даров не делает, бесполезно просить⁽³⁾.

Но взор Мелиан был по-прежнему внимателен и строг; и улыбка погасла на устах Алатариэль.

— И всё же ты рассказала мне не всё. Не верю я, что нолдоры пришли как посланцы Валар. Хоть и явились вы в час нашей нужды, но не привезли ваши владыки вестей ни от Манвэ, ни от Ульмо, ни даже от Ольвэ, а ведь он Тинголу брат...

Дрогнули золотистые ресницы Алатариэль, и красивая, сильная рука её беспомощно сжала тонкую ткань белоснежного платья — будто острая боль пронзила её сердце. Лютиэн взглянула на мать с удивлением — разве не жаль тебе гостью?

Но Мелиан неумолимо продолжала:

— За что, Алатариэль, был изгнан высокий народ нолдор из Амана? Что за лихо лежит на гордых и заносчивых сыновьях Феанора? Не близка ли я к правде?

— Близка, — отвечала, овладев собою, красавица Алатариэль, — но мы не были изгнаны. Мы ушли по своей собственной воле... но против воли Валар. Сквозь великие опасности и гнев Валар вела нас одна цель: отомстить Морготу и вернуть похищенное им.

И она начала рассказ о том, как Феанор, её дядя, создал чудесные кристаллы Сильмарили; как спрятал их сияние во дворце Форменос; как падший и прощённый вал Моргот явился в день праздника во дворец Феанора Форменос, украл Сильмарили и убил короля нолдор Финвэ⁽⁴⁾; а затем явился вор на гору Таниквэтиль, и шли с ним чудища и великая тьма, и уничтожил он чудесные Древа — Тэлперион и Лауреллин померкли навеки.

Голос Алатариэль звучал негромко, но если и дрожал — то лишь от сдерживаемого гнева и горя. Она сидела очень прямо в своём кресле, и вид её был гордым — даже в печали. А всё же тонкими и хрупкими казались её храбро расправленные плечи; и Лютиэн хотелось обнять Алатариэль, выразить сострадание её горю и утратам; но она не посмела — слёзы так и полились бы из глаз — а рыданья не нужны были доблестной деве из гордого племени нолдор.

— Ты рассказала о многом, — сказала Мелиан, и Лютиэн подивилась строгости её тона, — но не обо всём. Ни зрением, ни мыслью не могу я проникнуть сквозь тьму, что укрыла Море и скрыла от нас Аман. Ты опустила завесу на долгий путь ваш из Тириона. И думаю я... думаю, что утаила ты многое из того, что Тинголу — безопасности ради — следовало бы знать.

— Возможно, — печально вздохнула Алатариэль, — но не от меня.

Под расписными сводами Менегрота по-прежнему пели соловьи и порхали бабочки, и цвели цветы в горшках и кадках, и сияли светильники мягким и тёплым светом. Но среди них уже колыхалась тень беды...

...И тут послышались лёгкие шаги и голоса; дамы отложили свои рукоделия и встали навстречу королю Тинголу и родичу его Келеборну. Когда Келеборн взглянул на Алатариэль, её побледневшее было лицо вспыхнуло лёгким румянцем; а Келеборн не сводил с гостьи откровенно восхищённого взора. Мелиан подала руку Тинголу, и они обменялись понимающими улыбками. Медленно двинулись они в другие залы, позволяя Алатариэль и Келеборну отстать и беседовать вдвоём, если они пожелают. Они желали, само собой; все видели, что эти двое полюбили друг друга и скоро в Менегроте будет свадебный пир.

Лютиэн тихо-тихо отступила поглубже в тень. Она была одинока. Именно одинокой чувствовала она себя, пусть и была любима и родителями, и всеми их подданными. Некоторые любили её даже чересчур сильно. Но Тингол ценил дочь как самое роскошное своё сокровище — и считал, что даже наиболее прославленные короли из лучших родов эльдар не годятся ей в мужья. "Точно одна из твоих драгоценностей, спрятанная в подземелье, чтоб только ты мог любоваться ею, когда захочешь. А пока ты занят — лежи, драгоценность, сияй себе в тёмном сундуке! Какое тебе дело до моей души, какое тебе дело до моих чувств!" — так думала иногда Лютиэн — и тут же упрекала себя за несправедливость подобных непочтительных дум. А всё же...

...Между тем росли и ширились смутные слухи о лиходействах нолдор; но Лютиэн не верила им. Не верил и Келеборн; она слышала, как сурово отчитал он — чуть-чуть не ударил, лишь почтение к окружающим удержало — одного из своих старых друзей, сказавшего нечто против его Галадриэли — так на синдарине называл он красавицу Алатариэль. Лютиэн любовалась их любовью, как любуются далёкими звёздами. И украдкой вздыхала: никто не осмелится любить так саму Лютиэн... разве что случится чудо, и её полюбит самый отважный витязь на свете. Весною ей верилось в чудеса... и ещё меньше, чем когда-либо, хотелось слышать неясные, мрачные слухи.

Но вскоре настал день, когда всё разъяснилось; в сияющем парадном зале Менегрота восседали на тронах Тингол и Мелиан, и подле них была Лютиэн; а гостья из Амана замерла вновь прямая и гордая — и такая тоненькая и лёгкая, что оставалось только дивиться тому, сколько испытаний она уже перенесла и осталась несломленной. А перед ними, перед престолом Тингола, стояли посланец от Кирдана Корабела — и разгневанные братья Алатариэль. Но сильнее их гнева был гнев Тингола — никогда ещё Лютиэн не видела его таким. Поистине, страшен он был в ярости, и Лютиэн содрогнулась — будто сама была виновата перед ним. Но она не была виновата. И дети Финарфина не считали себя виновными тоже.

— Великое зло причинили вы мне!.. — рокотал Тингол.

Ещё бы: он услышал о том, что нолдоры злодейски убили его брата Ольвэ, короля эльфов тэлери, в их родном городе из Алквалондэ, и пролили реки родственной крови.

Мудрый Финрод отвечал кратко и сдержанно; но разъярился пылкий Ангрод.

— Отчего мы, выжившие на Вздыбленных льдах Хелькараксэ, отчего мы должны носить клеймо предателей и убийц? — воскликнул он. — Мы невиновны; на наших руках нет крови; если в чём и повинны мы, то в глупости, с какой послушались Феанора — речи его опьянили нас, как вино. Мы не творили зла — мы пострадали от предательства и простили его, и молчали из верности родичам — и за это были оболганы со всех сторон! Ты зовёшь нас убийцами — а они, сыновья Феанора, зовут нас наушниками и изменниками! Хватит, довольно! — и он махнул рукою, отметая разом увещания брата и сестры. — Теперь, король, ты узнаешь всю правду! Правда — правда и есть!

Лютиэн слушала, прижав к груди тонкие руки, и переводила взгляд с мрачного лица Тингола — на бледные, опечаленные лица Финрода и Алатариэль, готовых долго ещё терпеть хулу и подозрения ради чести рода. Чести... что осталось теперь от неё?

И тут Лютиэн увидела, как Алатариэль оглянулась — и дрогнуло что-то в её печальном и гордом лице. Через многолюдный зал шёл к ним Келеборн; но взор, которым обменялись они сквозь смятённую толпу, успокоил Лютиэн — нет, не придётся ей краснеть за своего родича! Он не оставит свою невесту в трудный час. Он по-прежнему верил ей, а не слухам и наветам, что не иначе как в Тангородриме родились.

Гремел под сводами голос Ангрода — и Лютиэн содрогалась, когда говорил он, как Феанор и его семь сыновей восстали против Валар; как произнёс в затемнённом Тирионе Феанор страшную клятву, и сыновья его повторили её — страшную, гибельную клятву, несущую раздоры и вечную тьму; как пришёл дом Финарфина в Альквалондэ вслед за домами Феанора и Финголфина, как они застали там пожар и резню, затеянную Феанорингами — ведь они решили силой отбить у тэлери их белые корабли; как прозвучало грозное Пророчество Мандоса⁽⁵⁾. Как, наконец, дом Феанора первым отправился в путь на политых кровью белых кораблях и как вспыхнуло на том берегу зарево — знак тягчайшей беды.

— Феанор сжёг корабли в Лосгаре и предал нас, — продолжал Ангрод, и его глаза сверкали яростью и обидой. — Но оставался другой путь в Средиземье — через льды Хелькараксэ, и мы прошли его! Много утрат и горя познали мы на этом пути. Но мы пришли и сражались здесь с приспешниками Моргота, мы отомстили за кровь Финвэ и пролили свою. И перед тобой, король Тингол, мы не виновны!

Тингол молчал; Лютиэн видела, как дрожит его большая рука, лежащая на раззолоченном подлокотнике трона, как потемнели от горя и ярости его глаза. Он очень любил своего брата Ольвэ. Давно не видел его — но любил!

— Однако тень Рока лежит и на вас, — сказала Мелиан, и грозно прозвучали эти слова — несмотря на то, что в лице и голосе её была лишь печаль.

Лютиэн оглянулась на Алатариэль и увидела, что рядом с нею стоит Келеборн, и рука её покоится в его руке; любовь и сострадание светились в его взоре, обращённом к ней. И тень Рока нолдор не страшила его.

Ещё звучал суровый голос Тингола — он возвещал запрет говорить на языке нолдор, и гости слушали его, мрачные и взволнованные. "Хорошо, что Келеборн уже называл её на синдарине — Галадриэлью; ей это новое имя не будет неприятно..." — подумала Лютиэн; пролетела в уме её эта мысль, как внезапно порхнувшая мимо птица...

Со смесью жалости и восхищения глядела Лютиэн на Алатариэль, принцессу нолдор, и содрогалась при мысли о тех страданиях и тяготах, что та перенесла. Лютиэн казалось, что она не смогла бы — у неё не хватило бы храбрости — уйти за Море, покинуть родные, знакомые края, ступить на ощетинившийся глыбами лёд, шагнуть навстречу опасности, боли и муке; отречься от Валар — будто от родителей; бросить вызов неумолимой чёрной силе Моргота. Холодное дыхание Рока нолдор внушало ей ужас — будто оно уже коснулось её самой⁽⁶⁾.

Тень укрыла Средиземье; тень заслонила Благословенные земли. Тяжко легли на плечи незримые оковы — оковы Рока. Рок был выкован из ненависти и мщенья, гнева и горя, коварства и гибели; одно порождало другое; и крепко сцеплялись между собою беды, будто звенья в тяжкой цепи, и не было, казалось, силы, какая могла бы разбить эти оковы.

А всё же жизнь продолжалась. По-прежнему сияли сокровища Менегрота; эльфы трудились над новыми его украшениями и собирались за пиршественным столом; но трудились они и над новым оружием; звенели кузнечные молоты, и наполнялись оружейные склады. И однажды Лютиэн услышала от матери, что скоро придёт тот, кого проведёт судьба сквозь её волшебную Завесу. И Мелиан — могущественная Мелиан — склонила свою гордую голову перед велениями неумолимого рока. Что должно случиться — пусть случится, пусть. Лютиэн обнимала её своими лёгкими руками, прятала голову на её плече, но тёплая, как весна, нежность дочери не могла растопить ту острую льдинку — торжественно-смиренное начало — что ранило сердце майа Мелиан.

Но жизнь продолжалась. Листья зеленели, золотились и опадали в воды реки Эсга́лдуин, на берегах которой высился высеченный в скале Менегрот; и отражались в зеркале речном небо: синее, облачное, закатное, звёздное... И расцветала весна, и вновь тянулись к небу первоцветы, и пели птицы — на воле, не в искусственном тепле роскошных залов под землей. Простившись с Мелиан и Лютиэн, уехали к Финроду Галадриэль и Келеборн; там, в его владениях, сыграли они свадьбу. Лютиэн сожалела об их отъезде: словно лучик света погас, словно затих отзвук весенней песни.

Но в Менегроте по-прежнему сияли светильники в ветвях каменных буков, так похожих на настоящие — и даже краше; по-прежнему звучали под искрящимися сводами переливчатые эльфийские песни и перезвон струн — то грустный, то весёлый. А чаще — то и другое вместе. Лютиэн любила музыку и песни; но с каждым днём всё сильнее её душа рвалась на простор, на волю, и хотелось ей петь и танцевать под чистым небом, а не под тяжёлыми сводами искусно украшенных скал...

Однажды Лютиэн стояла в тихом зале, полном разноцветных отблесков и воспоминаний; она была одна, и одиночество томило её. Но когда её слуха коснулся перезвон струн, а затем негромкий голос завёл печальную песню о любви, — она не испытала радости. Голос был знаком, как свой собственный — это Даэрон Песнопевец бродил по дворцу. Одним из лучших певцов и музыкантов он был; и часто Лютиэн пела вместе с ним, и часто она самозабвенно плясала под его игру. И ещё чаще ловила она на себе его горящий взор — Даэрон был влюблён в неё. Давно, отчаянно и безнадёжно. Он знал, что Тингол никогда не отдал бы за него свою драгоценную дочь. А Лютиэн знала, что Даэрон никогда не бросил бы ради неё вызова королю. Никогда он на это не осмелился бы. И Лютиэн любила его музыку и голос, и он был ей другом, но полюбить его, как жениха... этого она не могла и не желала.

А сейчас не желала она даже встречи с ним. Он перебирал струны арфы — Лютиэн узнала мелодию. Начало она слушала с неизменным удовольствием — сладкие слова о любви волновали сердце. Но окончание этой песни Лютиэн никогда не нравилось — из-за любви герой предавал своего короля, но предательство это оставалось напрасным: погибала и его возлюбленная, и он сам, и бедный король со своими лучшими воинами... Но Даэрон с особым чувством пел о том, как любовь толкает на измену — клятвам верности и самому себе. Каким блеском в такие мгновения блестели его глаза! Лютиэн становилось жутко. Не желала она видеть его сейчас и слышать эту песню⁽⁷⁾.

Нет, нет, никого не надо! Лютиэн бесшумно исчезла за поворотом, скользнула в тень колоннады, бросилась бегом по лестнице — вверх, выше, выше! Ключ от дальней потайной двери плясал на её серебряном поясе... Лютиэн толкнула тяжёлую дверь и выпорхнула на волю — навстречу отзвукам весенних песен... навстречу судьбе, которую предстояло ей избрать.

* * *

Весенний лес встречал Лютиэн, как старого друга. Она шла по знакомой еле заметной тропе, и маленькие беспечные птички приветствовали её радостными трелями.

— Привет тебе, Лютиэн!

— Как живёшь, Лютиэн?

— Пой с нами, Лютиэн! Танцуй, Лютиэн!

А ветер сочувственно вздыхал над её головою. Вольный ветер летал над Средиземьем; ветер реял над разорёнными войною лесами Дортониона, где остатки славной дружины пали жертвой предательства; ветер выл, подражая голосам волколаков, посланных вдогонку последнему, самому отважному воину; ветер горько плакал вместо сурового странника, когда тот покидал могилу отца и отправлялся в путь — в неизведанные края. И теперь ветер шептался с зелёной листвой над головой прекрасной Лютиэн, касался её светлого чела, словно желая развеять печаль одинокой души.

И Лютиэн приняла приветствие ветра и леса, птиц и цветов; она улыбнулась и простёрла руки к своим друзьям — зеленеющим, цветущим и поющим. Весеннее настроение вернулось к ней — расцвет и рассвет, тревожно-сладкое ожидание чуда, медовая сладость — до лёгкой горечи — на устах. Солнечные лучи золотыми пятнами падали на тропинку перед ней, заливали волнами светлые полянки, где разноцветными кругами — белыми, жёлтыми, голубыми — сияли первоцветы. Белели облачка цветущих кустарников; нежно зеленели ещё не развернувшиеся папоротнички. Легко-легко, не касаясь заросшей мхом тропы, не приминая под собою пышных трав, Лютиэн танцевала — и одинокой уже не была. Она оставалась наедине с лесом, весной и предчувствием чуда.

Будто синие крылья дивной птицы, взметались пышные рукава её платья; струились мягкой волной чёрные кудри; сияли, как звёзды, лучистые серые глаза…

Наконец Лютиэн остановилась посреди поляны, заросшей болиголовом, и прижала руки к груди; тени печали давно покинули её; осталась лишь благоговейная радость — радость от того, что синеет над головою небо, цветёт и зеленеет земля, живёт, поёт и Тьме не поддаётся. Лютиэн запела — сначала её голос звучал нежно и негромко, затем окреп и разнёсся над поляной. Она пела о весне, о надежде и счастье, о любви, что сильнее любых гибельных препятствий. Только о такой любви и стоит петь, только о такой!

Песнь замирала на её губах, когда она обернулась и заметила на краю поляны высокую тёмную фигуру; кто-то стоял там, опираясь рукою о ствол старого бука, стоял и слушал её; и всем своим существом Лютиэн ощутила, что не было для него ничего важней и радостней, чем видеть её сейчас.

— Тину́виэль!

Это новое имя упало к её ногам, как заклятье.

* * *

— Тинувиэль!⁽⁸⁾— позвал он её — будто звал на помощь из неведомой бездны; у него было загорелое, заросшее тёмной бородой лицо; серебрились на висках его полуседые пряди, но глаза сияли молодо; одет он был, как скиталец из дальних краев, о которых Лютиэн лишь слышала рассказы — далёкое, смутное эхо.

И дрогнуло вещее сердце принцессы эльфов; и дочь майа Мелиан, умевшая предвидеть и знать, — она увидела его не таким, каким он казался первому взгляду, а таким, каким он был — смелым и благородным, достойным потомком королей; последним воином погибшей дружины, гонимым и измученным, но непобеждённым; одинокой душой, чьими друзьями в трудный час были лишь звери и птицы, сень лесов, песнь вод и вздохи ветра. Под светлым взглядом Лютиэн он выпрямился, расправил сгорбленные плечи — словно сбросил тяжкий груз страданий и утрат; и его усталое лицо озарилось улыбкой — отчаянная, нечаянная, долгожданная и чистая радость.

Лютиэн улыбнулась в ответ.

И реял над ними вольный ветер — дыхание Манвэ⁽⁹⁾.

* * *

Всё ещё будет — и полные искрящегося счастья тайные встречи в тишине лесов; и долгие беседы, когда к открытой душе обращалась душа — и свершалось чудо: зарождалась сила, способная разбить оковы Рока, выкованные из цепи бед, ненависти и страха; и имя этой силе — любовь. И в свете этой любви они увидят Арду такой, какою замыслил её Эру Илуватар на заре времён — прекрасной и чистой, и полной чудес.

Всё ещё будет — полюбят друг друга бессмертная эльфийская дева Лютиэн и смертный человек Берен, сын Барахира; и пройдут они сквозь огонь предательства и угроз; и будут стоять вдвоём перед троном разгневанного короля Тингола, обмениваясь ободряющими взглядами поверх смятённой толпы; и Берен бросит вызов королю — и примет вызов, брошенный им: приказ добыть как выкуп за Лютиэн светлейший кристалл Сильмариль. Но Берен не отречётся от своей возлюбленной, ибо душа его не ведала страха — все страхи свои он уж пережил; а Лютиэн, восстав против отцовской воли, ступит на тёмную и полную неведомых бед дорогу — и беззаветную храбрость найдёт в цветущей весенней душе. Но никто из них — никогда, даже в разлуке — уже не будет одинок. И никто из них не отступит от данного слова в трудный час — какие бы гибельные опасности не готовили им те, кто стережёт драгоценные сокровища, свет которых не следует прятать от взоров ближних.

Всё будет — и горечь, и слёзы, и боль, и пролитая кровь, и нездешнее сияние Сильмарилей в чёрной короне Моргота, и долгий путь домой сквозь врата смерти. Будет и счастье: радость встречи, рука в руке, и новая песня, и полное любви молчание, и шёпот в тишине звёздной ночи, и первая улыбка новорождённого сына. Всё, всё будет — и никогда не перестанет быть. Когда уйдут за границы Времени Берен и Лютиэн, эльфы унесут песнь о них в сиянье Благословенного края, а лик мира изменится вновь, и перестанут цвести нимфредили и эланоры, — и тогда в соловьиных трелях, вздохах вольного ветра и шелесте весенней листвы продолжит жить отзвук песни весенней — песни надежды, песни любви.

1) Мелиан — майа, дух, волшебница; она пришла в Средиземье из Амана одной из первых, встретила там эльфа Эльвэ (Элу Тингола), и они полюбили друг друга. Мелиан приняла земной облик — тело эльфа; вместе с Тинголом они правили королевством эльфов синдар, и у них родилась дочь Лютиэн. Из-за того, что их королевству угрожала опасность со стороны Моргота и его прислужников, Мелиан окружила свои владения волшебной Завесой — сетью ловушек и запутанных троп. Ни один враг не мог преодолеть эти преграды, даже Моргот. И только судьба, что была сильнее Мелиан, помогла человеку Берену пройти в Дориат.

Вернуться к тексту

2) Столица эльфов нолдор в Валиноре, на континенте Аман. В Тирионе правил король Финвэ, отец Феанора (от первого брака с Мириэль), Финголфина и Финарфина (от второго брака с Индис); ненависть Феанора к сыновьям Индис и разлад в семье Финвэ послужили началом бедствиям нолдор. Финвэ был убит Мелькором — первое убийство в Амане — и после него королём в Тирионе стал Финарфин, отец Галадриэли, Финрода Фелагунда, Ангрода и Аэгнора; он остался в Амане, а его дети, не желавшие расставаться с двоюродными братьями и другими родичами, ушли из Валинора в Средиземье.

Вернуться к тексту

3) И зря Лютиэн постеснялась: Галадриэль отказалась подарить локон своему дяде Феанору, ибо чувствовала в нём растущую тьму. А для милой Лютиэн не пожалела бы)

Вернуться к тексту

4) Галадриэль здесь не договаривает, умалчивая о том, что Феанор, прислушавшись к исподволь распространяемой Морготом клевете, распалил свою прежнюю ненависть к братьям; что он вообразил, будто они интригуют против него и посягают на его права как старшего сына и наследника престола нолдор. В итоге вышла безобразная ссора, и Феанор угрожал Финголфину мечом, а когда Валары вызвали его на суд, отказался извиняться. Его изгнали на двенадцать лет из Тириона, и он поселился на горе Форменос; за ним ушёл и Финвэ, отбывать наказание вместе с сыном. Опять же, распространяемые Морготом слухи подогрели тлевший в Феаноре огонь собственничества; он прятал Сильмарили, не носил их, как прежде, в своём уборе даже на праздник, и страх, что камни украдут, начал сводить его с ума. Между тем как в Сильмарилях была заключена такая сила, что даже Феанору, их создателю, невозможно было владеть ими в одиночку, пряча благословенный свет от чужих глаз.

Вернуться к тексту

5) После резни в Алквалондэ нолдорам явился вал Мандос (правитель чертогов, где обитали души эльфов, так или иначе потерявших тело) и произнёс мрачное пророчество-предостережение: если нолдоры не раскаются в мятеже и пролитии крови, то Рок поразит их: клятва Феанорингов погубит их самих и всех, кто пойдёт за ними; их добрые намерения обернутся злом; они будут страдать от предательств, погибать в битвах и сражениях, страдать и мучиться — даже если те, кого они погубят, простят им и будут молить за них. Валары же отступятся от мятежников и братоубийц. Но тем, кто раскается, будет даровано прощение. Так вернулся в Валинор Финарфин и ещё некоторые из его подданных. Остальные же ушли в Средиземье и испили чашу горестей сполна. И лишь когда потомок Лютиэн с отвоёванным у Моргота Сильмарилем явился в Валинор с просьбой о помощи — Валары откликнулись, и началась Война Гнева, в результате которой Моргот был низвергнут за границы Времени, в бездонную Тьму.

Вернуться к тексту

6) Рок нолдор действительно коснётся Лютиэн и её потомков. Её собственная судьба будет связана с Сильмарилями; из-за Сильмариля будет дважды разорён её родной Менегрот; во время второго разорения Феанорингами будут убиты сын Лютиэн Диор с женой Нимлот и малолетними сыновьями Элуредом и Элурином; лишь внучка Лютиэн Эльвинг спасётся и унесёт с собою Сильмариль, который ещё сыграет ключевую роль в истории Средиземья. Наконец, один из дальних потомков Лютиэн Арагорн женится на внучке Галадриэль и Келеборна Арвен — вот такой круг описывает история...

Вернуться к тексту

7) Сюжет песни основан на истории Горлима и Эйлинель. Шла война; однажды Горлим вернулся домой и увидел, что дом разорён, а хозяйка исчезла. Тогда он присоединился к дружине Барахира, отца Берена: их осталось совсем мало, но они по-прежнему сражались со сторонниками Моргота в своих родных краях. Горлим стал самым отчаянным и жестоким из них, но часто возвращался на пепелище и оплакивал жену. И вот однажды он увидел её плачущей в окне разорённого дома: это было видение, насланное Сауроном. Горлима тут же схватили и долго пытали, но он не выдавал убежища Барахира. И тогда Саурон сказал Горлиму, что вернёт ему Эйлинель, если тот выдаст Барахира, и Горлим заговорил. Узнав необходимое, Саурон расхохотался и заявил, что Эйлинель давно мертва, но он, так и быть, действительно обеспечит Горлиму свидание с ней — на том свете. Горлим был убит; призраком явился он к Берену и рассказал обо всём. Сын поспешил на помощь отцу, но было поздно: Барахир и его воины были перебиты. Но Берен отомстил за них. Скорее всего, конечно, эльф Даэрон не знал этой истории, а просто сочинил похожую. Сам Даэрон впоследствии предаст Лютиэн дважды: сначала он расскажет Тинголу о её встречах с Береном, запустив цепочку событий, в результате которых Берен отправится отвоёвывать Сильмарили у Моргота; затем Даэрон опять доложит королю, что Лютиэн собирает отряд на помощь Берену, и в итоге её посадят под замок. Оттуда уж Лютиэн сбежит и отправится помогать Берену в его гибельном задании. Тут-то Даэрон раскается и кинется на её поиски, да только поздно будет локти кусать. Справятся и без него — как говорится, дорога ложка к обеду!

Вернуться к тексту

8) Тинувиэль значит "соловей"; так Берен назвал про себя Лютиэн, когда впервые услышал её песню.

Вернуться к тексту

9) Манвэ — вал, правитель Арды, повелитель стихии воздуха.

Вернуться к тексту