Ягодный джин-тоник для осенних вечеров (джен)

Камин полыхнул пламенем, из которого вывалился сундук и со стуком перевалился через низкую каминную решетку. Том сделал глоток яблочного сидра и продолжил с интересом наблюдать. За сундуком последовал футляр с принадлежностями для игры в квиддич. Том потянулся было к палочке, но футляр был тщательно закрыт, так что в этот раз бладжеры не будут пытаться разнести гостиную, и ему не придется вылавливать снитч из своей кружки. Пламя вспыхнуло снова, и из камина изящно вышла Джинни. Она была в бордовой мантии, подпоясанной широким поясом, а в руке держала метлу — неизменную Молнию, уже несколько раз чиненную, которую упрямо отказывалась менять на более продвинутую модель.

— Привет, привет, приве… — Джинни перепрыгнула через сундук и бросилась к Тому, но в полушаге от него резко затормозила и даже немного попятилась.

— О-о-о, это кто-то из учеников решил так над тобой подшутить? Ты был у мадам Помфри? Что она сказала? Заклинание скоро выветрится?

Том непонимающе уставился на жену.

— Никто надо мной не шутил, о чем ты?

— Об этой штуке у тебя под носом.

— О, — Том не без самодовольства провел указательным и большим пальцами по тонким усикам у него под носом, — так ты заметила? Как тебе?

Джинни, нахмурившись, обошла диван и открыла дверь в подсобку, аккуратно поставила туда метлу, тихо закрыла дверь, вернулась к Тому. Сделала глубокий вдох и…

— Том Марволо Риддл, ты хочешь сказать, что совершенно сознательно вырастил над своей губой это? Оно похоже на мохнатую гусеницу и шевелится, когда ты говоришь!

— Дорогая, ты была на сборах со своей командой, погода ужасная, в Хогвартсе ученики простужаются и ноют, Снейп наверняка что-то задумал, и я опасаюсь, как бы он не снял меня с должности декана Слизерина. Мне нужна была отдушина.

— Милый, ты мог изобрести новое зелье или какое-нибудь проклятие, пусть даже и темное. Но вместо этого ты растил это… — Джинни даже руками всплеснула.

— Три недели — это долгий срок.

— Скажи, что ты проиграл пари…

— Милая.

— Или что ты сделал это на спор…

— Радость моя.

— Ладно, все допускают ошибки. Ты же избавишься от них?

— Отрада моего сердца…

— Том?!

— По-моему, все не так плохо. Усы придают мне солидности, ты не думаешь? В любом случае, они выглядят гораздо лучше, чем рыжая борода твоего брата Рональда…

— Что? Рон отпустил бороду? Куда смотрела Гермиона? — Джинни дернулась было к камину, но Том быстро взял ее за руку.

— Ты наверняка устала с дороги, тебя ждет горячий ужин, а твоя мама прислала сидр специально к твоему приезду. Отдохни, выспись, а завтра уже навестишь и Рональда, и родителей, и всех остальных.

Он потянул ее за собой на кухню.

Том был прав, лучше обсудить все утром, на свежую голову. Однако беспокойство не отпускало: покойный ныне Волдеморт пережил череду темномагических трансформаций, так что потерял человеческий облик и превратился в чудовище. Неужели и ее Том пошел по этой дорожке? Он что, не видит сам, насколько отвратительны его усы — даже не усы, так, зачатки усов. Джинни заставила себя отвести взгляд от пространства между носом и верхней губой своего мужа. Может, ну его, этот квиддич. Раз Том так скучает в ее отсутствие, возможно, стоит сменить работу и устроиться в Хогвартс? Мадам Хуч уже тяжело вести уроки, Джинни могла бы ее сменить.

— О чем задумалась, Джин? — спросил Том, накладывая ей в тарелку что-то вкусно пахнущее из стоявшей на плите сковороды.

— Да так, милый, ни о чем, — Джинни улыбнулась самой невинной улыбкой, на которую только была способна.

Джинни плетет. Она плетет пояс для Тома, пояс-защиту, пояс-оберег. У него много умных и опасных врагов, а ей он кажется таким хрупким и наивным. Наивным в своей самоуверенности, в том, как он полагается на один-единственный план, не продумав пути отхода на случай, если что-то пойдет не так, как дает важнейшие задания людям, даже не предполагая возможной измены. Джинни надеется, что Том не откажется его носить. Она использует несколько толстых шерстяных нитей: зеленую, серебристую, черную, синюю и — не удержалась — рыжую. Сегодня полнолуние, сегодня обереги напитываются самой мощной магией, и Джинни должна успеть завершить работу до рассвета. Она сидит на пне в лесу, и светлячки освещают клубки ниток, хотя луна светит настолько ярко, что одного ее света более чем достаточно. Руки Джинни двигаются легко и уверенно, выплетая сложные узоры, она раз за разом повторяет про себя заклинание и почти засыпает за работой. Но спать нельзя, останавливаться нельзя, иначе она не успеет, и самый лучший, самый надежный пояс не будет закончен. Она качает тяжелой головой, пытаясь сбросить дремоту, но у нее не получается, а слова заклинания, которое нужно без остановки повторять, только убаюкивают. Джинни плетет, нити складываются в узор. В ночном лесу ей почему-то совсем не страшно, она словно сама полна той силой, которую пытается вложить в пояс. Ее не пугают ни резкий клекот ночной птицы, ни треск ветки под ногой какого-то животного, которое ходит где-то за деревьями. Погода ясная, ни облачка, и небо, виднеющееся меж стволов, блестит россыпью звезд.

Джинни резко открывает глаза. Она что, все-таки заснула? Но если и отключилась, то ненадолго, Луна все еще висит над головой. Она опускает взгляд на пенек, и холодок пробегает у нее по спине: шерсть в клубках почти закончилась. Только что перед ней лежали плотные шарики, а теперь по земле тянутся последние нитки, все ближе и ближе, и запасных у нее с собой нет. Пояс же готов только наполовину.

Первой заканчивается зеленая нить. Джинни в отчаянии оглядывается по сторонам. У пенька растет пышным кустом крапива, и Джинни привязывает кончик нитки к одному из колючих стеблей, магией превращает его в нить, и плетет дальше. Нить остается такой же колючей, и пальцы Джинни начинают покрываться волдырями. Главное правило магии: за стоящую вещь всегда приходится платить цену. Поэтому она стискивает зубы и продолжает плести. Когда боли становится слишком много, она притупляется, и Джинни начинает нашептывать заклинание.

Второй заканчивается серебристая нить. Джинни оглядывается по сторонам, а затем смотрит наверх и улыбается. Она достает палочку и, как на веретено, накручивает на нее нитку лунного света. Она тонкая, призрачная и ледяная. Пальцы мгновенно обжигает холодом, так что Джинни закусывает до крови губы, но с ее уст не срывается ни стона — она лишь продолжает плести и шептать заклинание.

Черную нить она берет из самой черноты ночи. Нить эта тонкая, словно шелковая, она так и норовит завязаться узлом и испортить узор или изрезать подушечки пальцев, если ее натянуть слишком сильно. Царапины от нее неглубокие, но неприятные, как если порезаться бумагой. Джинни слизывает с пальца кровь и продолжает плести.

Синий цвет она берет у неба. Джинни любит небо, любит летать на метле, она любит холодную вязкость туч и легкий бег облаков. Она любит парить вместе с пташками или мчаться над стадионом против ледяного ветра. Она любит небо любым — и оно любит ее в ответ. Синяя нить мягкая и податливая, она не колется, не обжигает и не режется, и на глазах у Джинни почему-то появляются слезы.

И наконец последняя рыжая нитка закончилась. Джинни берет палочку, ставшую на время веретеном, и заклинанием отрезает себе косу. Она долго смотрит на нее, лежащую перед ней на пеньке, словно мертвая змея. «За стоящую вещь всегда приходится платить цену», — произносит вслух Джинни и решительно отрезает вторую косу. Она начинает вплетать свои волосы в пояс.

Небо меж тем бледнеет, светлеет и синяя нить. Но с рассветом работа закончена, и Джинни произносит заклинание в последний раз.

Она вздрагивает и резко открывает глаза. Что, она снова заснула? Солнце успело подняться над горизонтом, лес наполнили голоса утренних птиц и ласковый зеленый шум. Откуда-то раздается стук дятла. На коленях у Джинни лежит пояс. В нем переплетены шум леса, блеск луны, свет звезд, тайны ночи, медь кос, горькие слезы и капельки крови. Самый лучший пояс для Тома, самый надежный оберег готов.

Том и Джинни, взявшись за руки, гуляют по Запретному лесу. Стоит дивная погода — дождя не было уже неделю, и осенние деревья украсились золотом и багрянцем. Под ногами шелестит ковер из палых листьев. По синему, ставшему в одночасье холодным небу бегут редкие облака. Том идет неспешно, запустив руки в карманы распахнутого пальто и наслаждаясь последним теплом. Джинни деловито нанизывает на соломинку ягоды рябины. Жаль, что с собой нет нитки, но вот браслет у нее вполне получится.

Поднимается ветер, старые ели нехотя шевелят косматыми лапами, трепещут листочки на ветвях берез и осин. Они проходят под кленом, желтый лист падает на макушку Джинни и путается в волосах. Она пытается его вытащить, но безуспешно.

— Дай помогу, — говорит Том. Он осторожно выпутывает длинную ножку листа, но вместо того, чтобы бросить его на землю, аккуратно убирает Джинни за ухо.

— Тебе даже идет, — говорит он.

Джинни не против.

— В детстве мы с Луной делали себе короны из листьев и воображали себя королевами.

Том молчит. В его детстве не было золотых листьев и королев. Там только чернота, голод и презрение.

— Ты моя королева, — говорит он, сглотнув, — позволь я сделаю тебе корону?

Джинни со смехом кивает, и он набирает полные руки листьев, и затем тщательно выбирает только самые большие и яркие из них. Он вплетает листья в волосы Джинни с таким торжественным видом, что на мгновение ей кажется, что ее коронуют по-настоящему. Том выглядит по-детски счастливым, и у нее сжимается сердце.

— Готово! — наконец говорит он.

— Теперь твоя очередь!

Джинни с сомнением рассматривает его короткие локоны, но потом ее осеняет идея. Она ищет золотые листья дуба, которые затем кругом втыкает ему в волосы.

— Ваше величество.

— Ваше величество.

Они кланяются друг другу и смеются. На запястье Джинни браслет из ягод рябины. В лацкане пиджака Тома торчит веточка облепихи.

— Нужно будет привести себя в порядок прежде, чем ты вернешься в Хогвартс, — замечает Джинни.

— А ты пойдешь домой прямо так?

— Соседи уже в курсе, чего от меня можно ожидать, — пожимает плечами Джинни. — А вот тебе не стоит давать повод ученикам для зубоскальства… Ой, смотри!

Джинни резко останавливается и показывает пальцем в сторону, но Том и сам уже увидел. Между двух рябиновых деревьев стоит единорог. Он внимательно разглядывает Тома и Джинни, а они, затаившись, чтобы не вспугнуть, рассматривают его. Он белоснежный, лишь на боку несколько серых пятен, а витой рог кажется сделанным из хрусталя. Наконец единорог фыркает, словно придя к какому-то решению, и вдруг почтительно склоняется перед ними.

Том и Джинни переглядываются. Единорог наконец поднимает голову, ведет ушами, разворачивается и неспешно уходит.

— Как думаешь, — шепчет Джинни, — может, стоило ему сказать, что мы не настоящие монархи, а просто претворяемся?

Том ничего не отвечает. Его глаза блестят, и он лишь крепче прижимает Джинни к себе.

Молли была нечастой гостьей в доме Джинни и Тома. Не то, чтобы в небольшом двухэтажном домике под красной крышей, что стоит на перекрестке Дубовой и Зеленой улиц в Хогсмиде, ее не любили и не ждали, отнюдь. Просто так повелось, что Джинни чаще сама забегала в Нору проведать родителей, а Том… Несмотря на все свои достоинства (преподаватель в Хогвартсе, очень вежливый и предупредительный, не был Пожирателем смерти), от него у Молли порой пробегал по спине холодок. И, памятуя ошибки, допущенные с Биллом в Флер, она старалась не вмешиваться в дела новоиспеченной семьи дочери. «Молодые разберутся сами», — не раз повторяла она себе и отдергивала руку от мешочка с летучим порошком. Но сегодня Джинни сама попросила ее приехать. Кажется, Том был болен, и Джинни не справлялась. Обеспокоенная, она положила в свою пеструю вязаную сумку несколько склянок с лечебными зельями и банку брусничного джема. После этого Молли вышла за порог дома и аппарировала.

Едва Молли постучала в дверь, как она широко распахнулась.

— Мама! — воскликнула стоявшая на пороге Джинни. — Как хорошо, что ты так быстро приехала!

Молли сразу отметила, что ее девочка побледнела и как будто похудела, глаза у нее были красные, а локоны еле держались в собранной наспех высокой прическе, закрепленной, почему-то ложкой вместо заколки. Едва переступив порог, Молли ощутила гнетущую атмосферу. Она заметила, что окна везде были прикрыты ставнями.

— У Тома светобоязнь, — ответила Джинни на невысказанный вопрос матери. — Пойдем, посмотришь на него, а потом скажешь, что думаешь.

— У вас был целитель? — обеспокоенно спросила Молли.

— Да, но мне нужно твое экспертное мнение.

Они прошли по полутемному холлу, поднялись на второй этаж и остановились у двери в спальню.

— Он здесь, — сказала Джинни. А потом собралась, выдохнула и открыла дверь спальни. Там царил еще больший полумрак, чем во всем доме. Молли вытащила палочку, чтобы наколдовать Люмос.

— Нет-нет, прошу, — раздался слабый голос Тома с кровати. — Не надо света, я очень плохо его сейчас переношу.

— Извини, милый, — смущенно сказала Молли. Она подошла к кровати и охнула.

Том был очень бледен, черты его лица словно заострились, взгляд был мутным. На его лбу лежала марля, которую он стянул при виде Джинни:

— Она нагрелась. Пожалуйста, замени.

— Конечно, — она схватила марлю и попыталась как можно тише выйти из комнаты, но со стуком споткнулась о порожек. От громкого звука лицо Тома перекосило, как от боли.

— Как ты, милый? — сочувственно спросила Молли.

— Ничего, миссис Уизли, я почти в порядке, — голос Тома был слабым, еле слышимым. Молли не удержалась и погладила его по влажным от пота кудрям.

— Ты молодчина, ты очень скоро поправишься.

— Спасибо, миссис Уизли.

Джинни вернулась, аккуратно положила на лоб Тома мокрую марлю, и они с Молли тихо вышли. Молча они дошли до кухни — единственной комнаты в доме, где солнечному свету позволялось литься в окна.

— Джинни, бедная моя девочка, что с ним?

Джинни встала напротив матери и с трагическим видом произнесла:

— Простуда.

— Что? — Молли не верила своим ушам. Более того, у нее почему-то вдруг засвербело в носу, и она чихнула.

— Да! У него обычная простуда, а ведет он себя так, словно находится при смерти! Свет ему, видите ли, глазки режет, а я должна сидеть в темноте, как крот! — заговорила Джинни, все более распаляясь. — Был у нас целитель! Прописал бодроперцовое зелье, которое я все утро готовила.

Джинни показала на гору посуды в раковине:

— Вот, посмотри. Апчхи! У меня еще банка с перцем разбилась, так что я начихалась и до сих пор чихаю. Все равно я сварила вполне неплохое зелье, но нам, видите ли, плохо, нас, видите ли, тошнит, мы не хотим зелье, которое плохо пахнет! — передразнила она Тома. — А все потому, что у нас ужасный жар — аж целых девяносто девять градусов⁽¹⁾! От жаркого нас тошнит, бульон мы не хотим, а каша — это скучно. Я и не знала, что он может быть таким несносным. Мама, подскажи, что делать, а не то я сойду с ним с ума! Апчхи!

— Милая, — сказала Молли, — я тебя очень хорошо понимаю, поверь, раньше твой папа был таким же.

— Это со временем проходит? — с надеждой спросила Джинни.

— Когда у тебя семеро детей, можно перенести пару простуд на ногах, чтобы не потерять в зарплате, — пожала плечами Молли. Джинни помрачнела. — Но, кажется, я знаю, как тебе помочь прямо сейчас. Смотри внимательно и учись.

Молли вернулась в спальню Тома. Он лежал на боку, плотно завернувшись в одеяло, как в кокон.

— Том, — позвала Молли. Ответа не последовало.

— Том, ты больше любишь булочки с корицей или с джемом?

Молчание. Секунда, вторая, третья… Затем кокон зашевелился, и из него показалась растрепанная голова Тома. В глубине мутного взгляда появился интерес.

— С джемом.

— Брусничный тебя устроит.

— Да…

— Вот и отлично, жди.

Уже через час Том, опираясь на подушки, вкушал горячий травяной чай и румяные булочки. Выглядел он уже не таким бледным и страдающим, а Джинни впервые за день улыбнулась. Поев, Том уже не возражал против того, чтобы Джинни открыла ставни по всему дому — и даже в его комнате.

А затем Молли и Джинни вернулись в кухню, чтобы самим выпить чаю и посплетничать.

— Спасибо, мам, если бы не ты, я бы сбежала из дома. Обожаю твою выпечку!

— На здоровье — апчхи! — Молли чихнула так громко, что даже немного расплескала чай.

— Я все уберу! — воскликнула Джинни, доставая палочку. — Как думаешь, Том уже достаточно окреп на булочках, чтобы выпить бодроперцовое?

— Не нужно испытывать судьбу, — махнула рукой Молли. — С бодроперцовым зельем он поправится за неделю, без него — за семь дней. Я добавила в чай лекарственных трав и прошептала над его чашкой противопростудный заговор. И хватит с него.

— И то верно, — согласно кивнула Джинни, отмечая про себя, что житейской мудрости ей еще учиться и учиться.

1) По Фаренгейту. По Цельсию это 37,2.

Вернуться к тексту