Ах, мой милый Августин (джен)

И он ушёл к себе в королевство, крепко захлопнув за собой дверь. А ей оставалось стоять да петь:

«Ах, мой милый Августин,

Всё прошло, всё!»

Но вскоре стоять и петь принцессе наскучило. Да и жить как-то нужно, а обратного ходу во дворец ей теперь не было. Из-за досадной ошибки, поцелуев с проклятым принцем-свинопасом в одночасье лишиться всего — где это видано?

Ничего не поделаешь, пришлось ей пойти по миру. Первым делом она подалась в попавшуюся на пути консерваторию, но там над ней лишь посмеялись, ведь она только и умела, что наигрывать на фортепиано единственную мелодию, да и то одним пальцем. Где же взять талантов, способных прокормить?

И тут принцесса вспомнила, что у неё при себе остался горшочек с бубенчиками, отданный свинопасом ещё за первые десять поцелуев. Единственное, что она успела забрать, покидая дворец. От того, что бубенчики названивали её любимую песенку, толку теперь не было, зато второе свойство горшочка пригодилось. Потратив полдня на то, чтобы кое-как развести костёр и вскипятить на нём воду, принцесса, как и раньше, подержала над поднявшимся паром руку. И ей вмиг открылось, у кого в городе какое готовилось кушанье.

Запомнив, где посытнее да поразнообразнее, стала принцесса ходить по улочкам, стучаться в двери и предлагать: «А ну-ка я угадаю, что у вас сегодня на ужин». И перечисляла изумлённым хозяевам все их блюда до единого. От сочного ростбифа и паштета из фуа-гра до нежного бланманже. И её, конечно, в ответ угощали. Какое-никакое, а развлечение для скучающих богачей.

Так в одном доме её и приютили на ночлег, поселив в маленькую пустующую комнатку. Не чета её бывшим дворцовым покоям, зато всяко лучше, чем какой-нибудь захудалый чердак с крысами по соседству. Только принцесса всё равно уснуть не могла, мучилась мыслями.

«Свинопас-то получил положенные ему поцелуи, пусть не все, но восемьдесят шесть — это тоже, знаете ли, не фунт изюму. Больше половины! Считать я умею, да и фрейлины мои тоже. А вот я обещанной трещотки не увидела. Какая несправедливость! Ради этого дивного инструмента всё затевалось, на чём я и погорела. И вот хитрый принц преспокойно вернулся в своё королевство, а мне теперь как быть — сухари сушить?».

Получить с принца положенное ей, да и просто посмотреть ему в глаза, пока принц этот скрывался за высокими стенами своего замка, не представлялось возможным. Но скоро сама судьба поманила принцессу шансом: по городу пронеслась весть, что в соседнем маленьком королевстве женится сын короля. Да не на ком попало, а на самой настоящей принцессе. То, что она самая настоящая, особо подчёркивалось, с придыханием передаваясь из уст в уста. Стало быть, несостоявшийся свинопас нашёл кого искал.

И наша принцесса решила во что бы то ни стало оказаться на свадьбе. Первым делом она набросила на себя самые плохие, прохудившиеся одёжки. Затем вымазала лицо в саже. Глянула в зеркало: ну вылитая оборвашка! Напоследок не забыла подержать руку над поднимавшимся из горшочка с бубенцами паром. В нём теперь постоянно что-то готовилось: хозяйских детей он очень занимал. За пользование им принцессе и разрешалось тут жить, ведь второго такого музыкального горшочка не существовало в городе, а может, и на целом свете.

В день королевской свадьбы ворота замка были открыты, и гостей собралось немало. Всем хотелось поглазеть на эту диковинную настоящую принцессу, о которой разлетелась молва. Попрошаек прочь не гнали: отказывать им в подаянии в такой праздничный день считалось дурным тоном. Поэтому наша принцесса, одетая нищенкой, без труда смешалась с толпой.

— Не угостите кусочком свадебного торта? Он у вас с клубникой и заварным кремом, а я такие страсть как люблю, — заявила она лакею, разносившему угощения.

Тот от удивления даже слова в ответ не сумел вымолвить — лишь молча отправился выполнять просьбу.

Принцесса же пошла туда, где громче всего звучала музыка. И надо же — сразу увидела заветную трещотку в руках придворного капельмейстера. Он вертел ею по воздуху, отчего раздавались звуки всех на белом свете вальсов и полек, сливавшиеся в невероятное попурри. Под него и кружились в танце принц со своей принцессой, вызывая восхищение у гостей и придворных.

«Ничего не скажешь, настоящая принцесса, — подумала императорская дочь, окинув хорошенькую избранницу принца внимательным взглядом, — такая же настоящая, как и я».

Она всё-таки не выдержала и обратилась к стоящей рядом даме в напудренном парике, что бепрестанно обмахивалась веером; пот градом катился по её красному лицу, и наша принцесса смекнула, что та слишком туго затянула корсет.

— Не знаете ли вы, отчего эту принцессу зовут самой настоящей из всех?

— Так это известное дело, — ответила дама, с жалостью посмотрев на «нищую». — Королева устроила ей проверку, подложив в постель горошину, а сверху — двадцать тюфяков и двадцать перинок. И она эту горошину почувствовала! Говорят, целую ночь не сомкнула глаз, бедняжка, а наутро — вся в синяках. Кто ещё может быть столь чувствительной особой, как не настоящая принцесса?

— Теперь мне всё понятно. Благодарю! А вы, пожалуй, ослабьте шнуровку корсета, — посоветовала дочь императора даме. — Так и в обморок упасть недолго. Со мной случалось, и поверьте, это пренеприятная вещь.

Лишённая дара речи дама посмотрела на неё круглыми глазами, но принцесса вмиг успела о ней позабыть.

«Оригинально придумано с горошиной, — думала она. — Сколько ещё испытаний на этом свете уготовано нам, принцессам? То соответствуй, то доказывай. Меня вот выгнал навсегда из государства император за поцелуи со свинопасом. Так ведь не ради праздного баловства! Выгодные сделки заключать ещё уметь надо».

Тут-то она вспомнила, для чего здесь оказалась. И вовремя: случился короткий перерыв между танцами, и капельмейстер отложил трещотку. Принцесса хотела было улучить момент и утащить её под шумок. Но затем подумала: «Стану ли я, императорская дочь, хоть и изгнанная, делать всё тайком, как какая-то мошенница? Я забираю честно заработанное — немаленькой ценой!».

И безо всякого стеснения взяла в руки трещотку. Это, конечно, не осталось незамеченным.

— Держите воровку! — раздались возгласы тут и там.

Но не успела приблизиться стража, как принцесса с невиданной резвостью вскочила прямо на уставленный столовым серебром праздничный стол и высоко подняла трещотку над головой.

— Я никакая не воровка! Я взяла то, что честно мне причитается! — выкрикнула она. — Ваш принц пообещал мне, бедной обнищавшей сироте, эту трещотку за сотню поцелуев, потому что больше с меня взять было нечего. И обманул!

По толпе придворных прошёлся общий поражённый вздох. Такого поворота они никак не ожидали. Наша принцесса, конечно, приукрасила некоторые события, но она была уверена, что и принц не горит желанием всем признаваться, как стал свинопасом, чтобы обдурить дочь императора. Начавшийся было осуждающий ропот был прерван звонким хлопком — это другая принцесса на глазах у всех залепила жениху пощёчину.

— А я-то думала, ты нецелованный! — в сердцах воскликнула она и убежала прочь, заливаясь слезами.

Нашей принцессе стало её жаль. А с другой стороны, может, оно и к лучшему?

Воцарилась звенящая тишина; все ожидали развязки. Растерянный принц молчал. Он хоть и был хитроумным, а всего на свете предусмотреть не мог. Например, что императорские дочки могут быть очень настырными, когда чего-то захотят.

— Поступок принца, безусловно, скверный, если он и в самом деле был, но есть ли свидетели твоему обвинению? — раздался вопрос.

Всеобщее молчание стало ещё тише: вперёд вышла сама королева.

— Есть, целых полдюжины! — без запинки ответила нищенка-принцесса. — Они всё видели и вели строгий подсчёт поцелуев.

Шесть фрейлин — более чем достаточно. Правда, они остались во дворце, откуда её выгнали. Но ничего, она что-нибудь придумает. Как оказалось, голова у императорской дочки работала, пусть шестерёнки в ней, как в музыкальной шкатулке, и не крутились. Голь-то хитра на выдумку.

Но придумывать что-то и не потребовалось. Видимо, говорила она убедительно, а принц не догадался вовремя возразить, так что ей поверили на слово. И королева велела сыну отдать трещотку.

Встретились они за воротами замка, когда принцесса уже смыла с лица всю грязь и сбросила драные одёжки. Предстала она перед принцем как положено: в белоснежном парике, перчатках, скрывавших нежную кожу рук, и пышном, как безе, синем платье, передвигаться в котором за пределами дворца без кареты было тем ещё испытанием. Принцесса выглядела совсем как в тот злополучный день, когда он, разодетый свинопасом, получал от неё поцелуи. По глазам видела: не забыл их стыдливые свидания, сокрытые от мира за ворохом пышных фрейлинских юбок.

Оказавшись с ним лицом к лицу, она вновь подумала, как он хорош собой — чего-чего, а этого не отнять. Но реверанс на сей раз делать не стала. Теперь это было не очень-то к месту. Да и после курьёза на свадьбе принц таким величественным уже не казался. Хотя, в отличие от некоторых, ему повезло: из королевства его выгонять никто не собирался.

— Вот твоя трещотка, — сказал он. — Оставшиеся за неё четырнадцать поцелуев я требовать с тебя, так и быть, не стану.

— Премного благодарна, — ответила принцесса.

На том бы им и разойтись, но принц заговорил вновь.

— И всё же, стоило оно того? Проделать такой путь, притвориться оборвашкой, разыграть целый спектакль — и всё ради какой-то трещотки?

Это и правда звучало нелепо, но принцесса только сейчас стала понимать, что дело-то не в трещотке. Та, конечно, ей очень нравилась, и такую занимательную вещицу хотелось оставить себе. Но её всё равно придётся кому-нибудь продать — хотя бы и распорядителю балов. Выручка будет добротной и позволит жить припеваючи какое-то время. А потом она, вне сомнений, придумает что-то ещё.

— Учусь у лучших в своём деле, — не осталась в долгу принцесса. — Стоило ли рядиться свинопасом и продавать свои поделки за поцелуи? Лишь потому, что я не приняла от тебя подарки. Ну и что, если я не оценила соловья и розу? Послушать песню и вдохнуть аромат — это всё хорошо. Но спеть может и менестрель, одеколона мне тоже хватает. А соловью всяко лучше на воле, как и розе — в саду на кусте. У меня она постоит да завянет. Зато искусственные вещи долговечны. И до безумия мне интересны. Может, я страшно капризна, но принцессам вообще-то положено такими быть.

«Некапризная поспит и на соломенном тюфяке, не почувствовав никаких горошин», — подумала она, но вслух произносить не стала.

Принц впал в задумчивость, а императорская дочка пошла себе восвояси, вертя в воздухе трещоткой и слушая звуки вальсов и полек, чтобы шлось веселее.

По возвращении её ждала новость: город стоит на ушах, император всюду ищет свою пропавшую дочь, по домам ходят стражники.

«Одумался!» — фыркнула принцесса.

Она сначала размышляла, стоит ли затаиться да пообижаться ещё какое-то время, но желание поскорее вернуться в родной дворец пересилило. Фрейлины от радости чуть не кинулись обнимать, а император назвал дурындой. Беззлобно так, по-отечески. Больше он не сердился, лишь погрозил пальцем да велел быть аккуратнее со всякими свинопасами. И даже предложил дочке выбрать себе любого принца в мужья. Но та решила повременить: «Обойдусь, хватит с меня пока злоключений».

При мысли же о принце-свинопасе в её голове невольно пронеслась знакомая строчка «ах, мой милый Августин». Вот теперь действительно — всё прошло, всё. Поставлена точка. Жирная, как чернильная клякса, из-за которых принцессе вечно делали замечания на уроках чистописания. Ну что с того, что он красивый и целуется весьма недурно? Не страдать же теперь вечно. С фрейлинами поиграть в гости да помечтать о чём-нибудь и то полезнее будет.

— Вот бы кто придумал, как быстро писать портреты, чтобы не приходилось часами сидеть и позировать. Вот бы можно было так: щёлк-щёлк — и готово, — предавалась мечтаниям выдумщица.

— Ах, как это было бы славно, — соглашались с ней фрейлины.

Они пока не знали, что ко двору императора уже едет издалека учёный, чтобы представить своё чудо-изобретение, звавшееся фотокамерой. И что принцесса по своему желанию станет первой в их государстве, на ком это изобретение испытают. Революционно!

А добытую (почти с боем) трещотку она поставила в свою коллекцию причудливых и занятных вещиц. Среди них была и украшенная жемчугами музыкальная шкатулка, и заводной петушок, которого ей подарили в детстве — повернёшь ключик, и он ходит себе по полу, клюёт невидимые зёрнышки. Может, с той поры и любила принцесса всё механическое да искусственное: оно ведь страстно увлекало и двигало прогресс. Вот чего принц не понимал, хотя сам каким-то образом мастерил совершенно удивительные штуки.

Что же с ним было дальше? Может, думать о ней забыл и жил себе своей жизнью в маленьком, да удаленьком королевстве. А может, вспоминал иногда восторженную сладость дерзких поцелуев с императорской дочкой, чему повториться уже не было суждено. Не каждому перепадает! Что говорить, было своё очарование в запретности тех поцелуев. И не стали тому помехой ни грязь на заднем дворе, запачкавшая изящные атласные туфельки принцессы, ни любопытный поросёнок-свидетель. Невинная шалость обернулась для таких разных принца и принцессы целой историей. Да только о таком рассказывать не принято. А потому — что было, то быльём поросло.