Когда цветут камелии (гет)

Хо медленно, тяжело брёл вдоль береговой линии, оставляя позади небольшую деревню. Было ещё слишком рано, первые лучи солнца едва-едва показались над горизонтом, заставляя тёмное небо бледнеть до лилового оттенка. Жители только просыпались, начиная новый день. Вдалеке хлопнула деревянная створка, по двору крайнего дома деловито прошёлся петух, хлопая крыльями, потянуло дымком от разожжённого очага. Здесь Хо нашёл приют в последние несколько лет. Здесь его уважали. Здесь он приносил пользу — хотя и не все бы с этим согласились. Ему здесь нравилось. Но сегодня был особенный день, и Хо чувствовал себя совершенно потерянным, одиноким и чужим.

Он шёл всё дальше,а за ним на мокром песке тянулась неровная цепочка следов, такая же глубокая, как шрамы на его сердце. Наконец Хо остановился у самой кромки воды, зябко кутаясь в простую хлопковую накидку. Он отстранённо наблюдал, как накатывающие волны лижут носки грубых башмаков. Когда-то его туфли были мягкими и удобными, украшенными серебряными пряжками и сшитыми на заказ по его мерке. Когда-то он носил одежду из самых дорогих тканей, не вычурную, но призванную подчеркнуть его высокий статус. Когда-то — целых три года назад — он был другим человеком.

Хо криво усмехнулся, подставляя лицо колкому весеннему ветру, и с жадностью втянул влажный, солёный воздух, ещё холодный, но уже напоённый запахом молодой зелени. Обещанием перемен и надеждой. Надеждой, которую Хо так и не сумел вытравить из глубины души. Да и хотел ли? С приближением даты она крепла, напоминала о себе с новыми силами, с той же неотвратимостью, с которой возвращаются стаи перелётных птиц, переждавших долгую зиму, или распускаются на крутых склонах неподалёку дикие камелии, кажущиеся обманчиво хрупкими на фоне могучих сосен.

Хо рассеянно покрутил цветок в руке и оторвал несколько лепестков. Те дрогнули под порывом ветра, но упрямо остались лежать на раскрытой ладони, тонкие, безжалостно смятые, но стойкие даже перед лицом стихии. Хо покачал головой и бросил бледно-розовые, почти белые лепестки в мутную после ночного дождя воду, наблюдая, как они медленно ложатся на поверхность. Он знал, что не обладает их природной силой, поэтому страшился того дня, когда его надежда не оправдается.

Он неторопливо обрывал камелию и не думал — или старался не думать — о тех воспоминаниях, что причиняли боль, но которые он не желал забывать.

Вдалеке, там, где водная гладь сливалась с небом, разгоралась полоса света. Где-то в долине протрубил горн пастуха, отдаваясь эхом. Рыбаки на своём узком челноке медленно выходили в устье, суеверно переговариваясь вполголоса, чтобы не спугнуть удачу. Хо не обращал внимания — он терпеливо ждал.

— Сэнсэн⁽¹⁾, Хо-ну⁽²⁾! — сонную тишину раннего утра прорезал звонкий голос. — Сэнсэн, Хо-ну!

Хо с шумом выдохнул, расслабляя плечи, — значит, ещё не сегодня — и обернулся. Девочка, лет десяти, в испачканной, надорванной на локте куртке и засаленных соломенных сандалиях, стремительно спустилась по крутой насыпи, размахивая свёртком над головой. Она ловко перепрыгнула небольшой каменный порог и побежала прямиком к Хо, постоянно оскальзываясь и разбрасывая вокруг тяжёлый, мокрый песок. Уже почти добежав, она споткнулась, едва не упав, но Хо успел схватить её за плечи и помог удержаться.

— Осторожнее, Сунни, — ласково попенял он.

— Прошу прощения, я… просто хотела скорее, — запыхавшись, пробормотала она.

Сунни согнулась, упёршись в колени, и хватала холодный воздух открытым ртом, пытаясь отдышаться.

— Не стоит торопиться, иначе однажды можешь запутаться в собственных ногах.

— Хорошо, — серьёзно согласилась девочка.

Она выпрямилась, степенно поправила прилипшие ко лбу волосы и протянула Хо свёрнутый лист:

— Для вас, сэнсэн.

— Уверена? — по-доброму усмехнулся он, выбрасывая изувеченный цветок в воду и принимая послание. — От кого?

— Проезжий всадник велел отдать учёному мужу.

— И ты сразу решила, что это для меня?

Несмотря на своё нынешнее меланхоличное настроение, Хо не мог удержаться от поддразнивания. Бойкая и смышлёная Сунни была его любимицей.

— Конечно! — удивлённо воскликнула та. — Вам же должны были передать письмо сегодня.

Пальцы Хо дрогнули, и приметная красная печать с оттиском камелии неровно треснула. Сунни продолжила, всматриваясь снизу вверх ему в лицо пытливым взглядом:

— Вы получаете только два письма в год. Всегда в одно время: сегодня, а ещё в самом конце осени. Вы у нас уже три года, значит, это шестое. А сами никому не пишите.

— Да, шестое, — монотонно согласился Хо.

Первое письмо доставили спустя пару месяцев после того, как он обосновался в деревне. Хо долго странствовал по стране, заметая следы от возможных преследователей. Он даже подумывал пересечь границу, но не сумел себя заставить. Казалось, если покинуть королевство⁽³⁾, то оборвётся последняя тонкая ниточка их нерушимой связи. Но Сунни ошиблась: он всё же отправил одну короткую записку с единственным вопросом. Вот только ответ пришёл нескоро, да и вовсе не от изначального адресата. Во всяком случае, Хо упрямо продолжал надеяться именно на это.

— Тебе нравится наблюдать за людьми, — отметил он уже совсем другим, острым, даже немного резким тоном.

— А разве что-то ещё достойно внимания? — Сунни дёрнула плечом.

— Много что.

Хо перевёл взгляд на письмо и с преувеличенной осторожностью развернул, словно боялся, что бумага в любой момент может осыпаться пеплом в его руках. Забыв о невольной зрительнице, он скользнул по ровным строкам, выведенным приметными синими чернилами. Он с нетерпением ждал её стихи каждый день, хотя и понимал, что получит только в определённый срок. Но сейчас было нечто необычное — короткая приписка. Сердце Хо пропустило удар, а потом забилось с невероятной скоростью, словно стремилось вырваться из груди.

— Сэнсэн, у вас такое странное выражение, — задумчиво протянула Сунни.

Хо вздрогнул и на мгновение зажмурился, пытаясь совладать с собой:

— Что ты говоришь, дитя?

— Нет, правда, — настаивала она, шагнув ближе. — Я заметила. И грустное, и счастливое одновременно. Очень странно.

Хо хотел было отмахнуться, но внимательно вгляделся в наивные карие глаза, смотрящие на него с беспокойством. Он не привык так просто и открыто обсуждать свои переживания ни с кем. А уж особенно с ребёнком. Но почему-то именно сейчас нестерпимо захотелось разделить тяжкую ношу хоть с кем-то. И, как ни странно, Хо, не сомневался, что деревенская девчонка, которую он обучал грамоте, поймёт. Даже вопреки своему юному возрасту. Возможно, не всё, но самое главное. А большего Хо и не просил.

— Сунни, хочешь, я расскажу тебе одну историю? — неожиданно предложил он.

Она восторженно вскрикнула и энергично закивала, хлопая в ладоши.

— У вас чудесные истории! И вы так интересно рассказываете! — Сунни аж на месте подпрыгивала от нетерпения.

— Я бы не назвал эту чудесной, — мягко умерил её энтузиазм Хо с печальной улыбкой. — Она может тебя расстроить.

— Это из-за неё вы грустите? — мгновенно посерьёзнев, спросила Сунни и бесстрашно добавила: — Тогда я хочу её услышать.

— Она длинная. Давай устроимся поудобнее, — Хо указал на выбеленный временем ствол поваленного дерева.

Они сели рядом. Небо над их головами окрашивалось в ярко-алые цвета разгоравшегося рассвета. Солёный ветер трепал тёмные волосы Сунни, а Хо впервые за долгие три года ощущал лёгкость на душе.

— Жила-была в Ханъяне⁽⁴⁾ девушка, — размеренно начал он, — из древнего, но опозоренного янбанского⁽⁵⁾ рода.

— Опозоренного? — нахмурилась Сунни. — Как так?

— Её отца, чиновника среднего ранга, осудили за вольнодумство, когда она была примерно твоего же возраста.

— И что с ней стало?

— Ей повезло. Её взял на воспитание дальний родственник — человек влиятельный, но весьма прогрессивных взглядов.

— Как её звали?

Хо замялся на секунду, но тут же презрительно фыркнул: прошло несколько лет с тех пор, как он покинул столицу, но вбитые нормы поведения по-прежнему имели над ним власть. Называть личные имена неприлично! Но в его ситуации именно это было безопаснее всего, как раз потому что мало кому они были известны. Даже если предположить, что Сунни поделится с кем-то его историей.

— Соён, — прошептал он на одном дыхании, чувствуя, как болезненно сжимается сердце.

— Милое имя, — одобрила Сунни и с живым любопытством продолжала допытываться: — А какой она была?

— Удивительной. Необычайно красивой и невероятно сильной духом. И очень умная. А ещё смелая и дерзкая. Она любила читать книги — неподобающее, совершенно возмутительное занятие для женщины — и писала синими⁽⁶⁾ чернилами стихи на ханмун⁽⁷⁾. Соён прекрасно осознавала, что иные слова способны быть опаснее самого острого клинка.

— Но почему? — непонимающе нахмурилась Сунни.

— Правильно подобранные слова вдохновляют людей на поступки, превращаясь в великие деяния. Не всем они приходятся по вкусу.

Сунни, словно завороженная, придвинулась ближе, наглядно подтверждая высказанную мысль: она с готовностью впитывала каждое слово учителя, а глаза её ярко блестели.

— Там же жил молодой следователь Саганвона⁽⁸⁾. Его звали Гёнхо, — он невесело усмехнулся, и, перехватив озадаченный взгляд своей маленькой слушательницы, подмигнул ей. — Он честно и добросовестно исполнял долг, хотя и не всегда соглашался с методами системы. Но он слишком сильно жаждал заслужить одобрение и любовь отца, сурового и строгого чиновника высокого ранга.

— Глупец, — заявила Сунни, скрещивая тонкие ручки.

— Почему? — опешил Хо.

Они никак не ожидал такого категоричного осуждения, казалось бы, вполне обоснованных мотивов. Да ещё и так скоро.

— Вы же образованный, сэнсэн, сами знаете. Любовь или есть, или нет, но её нельзя заслужить.

— Наверное, ты права, дитя. Но больше не перебивай, — дождавшись кивка, он продолжил: — В тот год зима в Ханъян пришла рано…

1) Сокращение от сэнсэним — учитель

Вернуться к тексту

2) Самовыдуманный суффикс, делающий имя более мягким и дружелюбным на слух

Вернуться к тексту

3) Ещё королевство. Лишь в 1897 году король Коджон провозгласил Корею империей, а себя императором

Вернуться к тексту

4) В эпоху династии Чосон (1392-1910) — официальное название столицы Кореи (будущий Сеул)

Вернуться к тексту

5) Привилегированное сословие в традиционной Корее.

Вернуться к тексту

6) В действительности ничего предосудительного в этом не было. Просто синие чернила были дороже остальных, поэтому использовались редко. Но в глазах консерваторов любое отступление от традиционного чёрного цвета могло казаться вольностью или даже вызовом.

Авторское допущение.

Вернуться к тексту

7) Кореизированная форма китайского письменного языка, официальный письменно-литературный язык средневековой Кореи. Был «мужским» письмом. В эпоху Чосон подавляющее большинство женщин не владело ханмуном.

Женщины иногда писали втайне — особенно на хангыле, который считался «низким, бытовым письмом».

Хангыль — корейский фонетический алфавит, созданный в XV веке.

Однако встречались и исключения. Хо Нансольхон (1563-1589), художница и поэтесса эпохи Чосон, писала стихи на ханмун

Вернуться к тексту

8) Один из трёх реально существовавших орган цензуры и надзора: Сахонбу, Саганвон и Хонмунгван.

В основном Саганвон выполнял роль «морального контролёра» при дворе, следя за соблюдением конфуцианских принципов. Но ещё его чиновники следили за «чистотой мысли и слова», особенно в текстах, обращённых к королю или публике.

Вернуться к тексту

В тот год зима в Ханъян пришла рано. Солнце ещё не успело полностью подняться над горами, обступившими город, но его лучи скользили по серым черепичным крышам, блестящим от ночной наледи. В воздухе тянуло дымком от разожжённых очагов, пахло рисом и влажной бумагой — кто-то варил кашу, а где-то уже распаривали клейстер для свитков. Гулкий удар гонга из сторожевой башни возвестил об утренней смене караула.

Вдоль главных дорог сновали носильщики. Они с подозрением косились на телеграфные провода и, опасно балансируя корзинами, тайком осеняли себя знаками, призванными отгонять злых духов. На базарной площади раздавались зычные голоса торговцев, ещё сонные, но уже зазывающие первых покупателей. Их крики перемежались натужным скрипом телег и мерным перестуком колёс по каменным плитам.

Ученики в белых куртках, с повязками на лбу, спешили в школы, сжимая под мышкой свитки. За ними — чиновники низшего ранга, подтянутые, с заспанными лицами, подгоняемые мыслями о суровом начальстве. Простолюдинки в выцветших ханбоках⁽¹⁾ мелькали в тени между лавок, то и дело ловко перепрыгивая арыки⁽²⁾.

Мальчишки на берегу реки ловили воду в глиняные кувшины и то и дело с интересом поглядывали на укрытый неплотным туманом мост. Там чужеземец устанавливал свой странный громоздкий ящик, рисующий светом⁽³⁾.

Ханъян казался огромным и в то же время замкнутым. Старые законы держались крепко, но новые порядки уже настойчиво стучали в ворота.

По узким улицам столицы Гёнхо шёл быстрым шагом. Слишком быстрым для достопочтенного чиновника — он знал, но ничего не мог поделать. Сам тэсаган⁽⁴⁾ вызвал Гёнхо к себе, и тот слишком задержался, подбирая подходящий наряд для важной встречи. Смешно, но он действительно хотел произвести впечатление на высокое начальство, поэтому теперь опаздывал. Не помогало и то, что движение было оживлённым — в конце ноября зима уже вступала в права, но ещё не успела набрать достаточно силы, чтобы загнать всех по домам. Люди семенили, кутаясь в полы одежд, пару раз мимо проплыли носилки.

Гёнхо, безуспешно стараясь обуздать нервное напряжение, слишком резко свернул за угол и едва не столкнулся с парой девушек, выходящих из проулка. Кисэн⁽⁵⁾ он узнал мгновенно. Да и как можно было её не узнать?! Короткий чогори⁽⁶⁾ был вышит настолько густо, что шёлк блестел словно рыбья чешуя, норигэ⁽⁷⁾ тихо позвякивала при каждом движении, аромат благовоний окутывал её густым облаком. Осанка, манера держаться и свободный, слишком громкий смех безошибочно выдавали в ней чхонмин⁽⁸⁾.

Девушка была экзотически броской, но Гёнхо забыл про неё в то же мгновение, когда встретился взглядом с её спутницей, одетой добротно и дорого, но намного скромнее. Как полагается добропорядочной молодой женщине. Вот только живые, острые глаза выбивались из этого благопристойного образа. Слуга позади девушек поёрзал, и Гёнхо поспешил отвернуться и отойти в сторону.

Кисэн извинилась заискивающим тоном и улыбнулась широко и игриво. Её подруга склонила голову, но Гёнхо успел увидеть и тонкую усмешку, мелькнувшую на красиво очерченных губах, и озорной взгляд. Ему вдруг нестерпимо захотелось знать, что же её настолько забавляет.

Гёнхо несколько секунд смотрел вслед удаляющимся девушкам и нахмурился, не понимая охвативших его чувств.

Это была первая, но далеко не последняя нить, крепко связавшая две судьбы вместе.

— Это была Соён, да? — взволнованно пискнула Сунни. - Но они же ещё увидятся, правда?

— Наберись терпения, и всё узнаешь. А пока наш герой наконец добрался до резиденции начальника.

Приёмная оказалась строгой и холодной, как и её хозяин. Тэсаган, гордо восседавший за столом, сурово сказал:

— Город полнится слухами, шёпот о подпольных кружках ходит по кварталам. Наша обязанность наблюдать за каждым, кто слишком вольно обращается со словом, — он протянул Гёнхо туго свёрнутый свиток. — Это конфисковали во время проверки в книжной лавке у Южных Ворот. Без сомнения, написано женской рукой. Это недопустимо! Девицы нынче ведут себя слишком независимо. Следует действовать незамедлительно, аккуратно, но твёрдо. Мы должны показать пример и не допустить повторения.

Разумеется, Гёнхо согласился, почтительно принимая указания начальника. Но не смог остановить непроизвольную, мимолётную мысль: «Если нескольких строк достаточно, чтобы пошатнуть вековые устои, то насколько же прочна система, которую он клялся защищать?»

— Сэнсэн, а вы знаете, что было в этом свитке?

Хо прочитал по памяти:

«Камелия в снегу,

Хрупкая, но не склоняется.

Так и мои мысли — спрятанные,

Но не сломленные миром.

Её лепестки тянутся к солнцу,

И я тянусь к свету мысли.

Даже если весь мир желает,

Чтобы я молчала.

Но смелые слова уже стучатся в дома,

И тьма падёт, а запертые двери распахнутся.»

Он помолчал, а потом добавил:

— Стихи были написаны синими чернилами на ханмун.

— Это писала Соён, я угадала? Ну ответьте, сэнсэн! — почти взмолилась Сунни.

Хо лишь усмехнулся и продолжил рассказ.

Гёнхо с упорством и самоотдачей начал расследование. Последующие дни слились в череду наблюдений, расспросов и напрасных поисков. Было описание подозрительной девушки, но слишком общее — многие носили зимой одинаковые накидки.

Он добросовестно посещал литературные собрания в домах янбанов и кисэн. Сидел в углу, делал вид, что наслаждается произведениями и их обсуждением, но в действительности вслушивался в слова и обороты.

Ещё несколько свитков со стихами, написанными той же рукой, Гёнхо передали подчинённые. Он перечитывал их вечерами и ранним утром — это превратилось в своеобразный ритуал. Гёнхо убеждал себя, что это необходимо в рамках следствия, чтобы лучше запомнить характерный стиль и ритм, но всё больше очаровывался неизвестной женщиной. Её смелостью, необоримой силой духа и остротой ума. Он гнал от себя недостойные, даже порочные мысли. Но это было столь же безуспешно, как и его бесплодные поиски автора.

К концу третьей недели у Гёнхо не осталось зацепок, и внутри поселилось тягостное ощущение, что он упускает нечто важное. А по ночам всё чаще снились глаза незнакомки, с которой он случайно столкнулся на углу. Почему? Он не знал.

— А я знаю! Я же говорила, что он глупый, — торжествующе хихикнула Сунни, и Хо, поддавшись детской непосредственности, тоже рассмеялся. — А дальше? Что было дальше?

— А дальше наш следователь почти случайно попал на собрание к уже знакомой нам — и ему — кисэн. Кстати, её звали Чэрин⁽⁹⁾. Не могу утверждать, был ли это сценический псевдоним или настоящее имя, но оно ей очень подходило. Она была необычайно эффектной — с тонкими, нежными чертами лица и её броскими манерами столь же яркими, какой бывает лишь самая первая, едва пробившаяся из почек весенняя листва.

Просторная комната, разделённая на секции умело расписанными экранами, утопала в таинственном, неприлично интимном полумраке, разгоняемом лишь светом продуманно расставленных свечей в бронзовых плошках.

Чэрин скользнула к прибывшему гостю с изящной грацией и приветливой улыбкой, словно Гёнхо был долгожданным другом. Ему даже пришлось напомнить себе, что все эти улыбки крепко заучены ею с детства. Доверять им — всё равно, что ярмарочным шарлатанам в масках хахвэ⁽¹⁰⁾.

— Господин, рада видеть вас наконец в моём скромном жилище, — Чэрин низко поклонилась и подошла настолько близко, что Гёнхо немедленно захотелось отодвинуться. — Мне ещё несколько дней назад сообщили, что в нашем кругу появился новый ценитель поэзии. Смею заметить, господин, что вы непозволительно долго обходили меня своим драгоценным вниманием. А ведь я всегда готова вам услужить.

Гёнхо вздрогнул, всё же отстраняясь, и промычал что-то невразумительное в ответ. С удивлением он осознал, что не понимает, как реагировать на столь вопиющую фамильярность. А кисэн, словно не замечая его замешательства, непринуждённо продолжила:

— Правда, утверждают, что вы не столько услаждаете слух и взор изысканными представлениями, сколько ищете одарённых поэтов, — она со щелчком сложила раскрытый веер⁽¹¹⁾ и, словно в задумчивости, легко похлопала им по подбородку. — Или лучше предположить — поэтесс?

— Не стоит обращать много внимания на праздные домыслы, агасси⁽¹²⁾. Это занятие для скудных умов, — резко отозвался Гёнхо, гадая, откуда у кисэн сведения про него и насколько это опасно. — Я просто ищу развлечений.

— Как господин скажет, — Чэрин вновь покорно склонилась, но Гёнхо успел заметить, как лукаво блеснули её глаза. — Прошу, устраивайтесь удобнее.

Она демонстративно поправила расшитую подушку, приглашая его сесть рядом с собой. Гёнхо наоборот отошёл в дальний угол. Он украдкой обернулся, проверяя, не обидел ли ненароком хозяйку. Но нет. Лишь раззадорил — Чэрин через всю комнату послала ему вызывающую, даже хищную улыбку.

Вечер продолжался так же, как и десятки до него. Поэты разного пола и уровня мастерства сменялись, поочерёдно скрываясь за богато украшенной бамбуковой ширмой, выступая словно безликие голоса. Гёнхо подумывал уже покинуть собрание, когда слово перешло дальше, и он замер на полудвижении.

Он уже давно смирился с тем, что считает смелые строки, выходящие за рамки дозволенного, великолепными и неповторимыми, но авторское прочтение поднимало их на совершенно новый уровень, на пик самых бурных, самых тайных эмоций. Юный, звонкий, словно горный ручей, голос был неожиданно твёрдым и сильным. Ясные фразы падали в души слушателей веско и точно, как бьют тяжёлые капли летнего дождя по циновке. И Гёнхо с чёткостью осознал, почему их мощи действительно стоит бояться. Она горела, и её огонь был настолько бурным, что опалял и всех окружающих.

Гёнхо жаждал узнать, кто же эта удивительная девушка, бесстрашно бросающая вызов их обществу. Более того, его долгом, как следователя, было изобличить смутьянку. Следовало бы прямо сейчас опрокинуть ширму, поймать дерзкую девчонку с поличным и за руку оттащить её в Саганвон для дальнейшего разбирательства. Это было бы правильно, но Гёнхо даже не пошевелился. Ошеломлённый, восхищённый, благоговейный.

Девушка закончила чтение, уже выступил следующий, а за ним ещё двое, но в ушах Гёнхо продолжали звучать смелые до неприличия слова.

— У вас такое выражение, словно вы пьёте не чай, а уксус, господин, — слегка насмешливый голос вывел его из задумчивости. — Вы находите читаемые здесь стихи недостаточно изысканными?

Гёнхо вскинул голову и оказался лицом к лицу с волшебным видением, которое лишало его покоя по ночам — перед ним стояла та самая незнакомка из переулка.

— Что вы, агасси? Напротив, я нахожу ваши стихи прекрасными, — с искренностью, удивившей его самого, заверил он.

Девушка вздрогнула и, нервно теребя рукав, возразила:

— Со всем уважением, господин, вы ошибаетесь. Я не сочиняю. И не выступала сегодня.

Она неловко поклонилась и попыталась раствориться среди гостей, но Гёнхо отказывался выпускать её из вида, теперь уже практически абсолютно уверенный, что таинственная поэтесса и таинственная незнакомка — один человек. Вероятно, именно потому что так пристально за ней следил, он заметил странный разговор.

— Соён-ним⁽¹³⁾, — торопливо шептала Чэрин, зажав собеседницу в углу, — ты можешь оставить его у меня. Ты же понимаешь, что мне можно доверять!

— Разумеется, я тебе доверяю!— сердечно заверяла Соён, чьё имя Гёнхо теперь знал благодаря неблагородному занятию подслушивания. — Но, дорогая подруга, я не хотела бы навлечь на тебя беду. Не переживай — у меня есть безопасное хранилище.

Кисэн продолжала настаивать, но…

— Что-то не так с этой кисэн Чэрин, — бесцеремонно перебила Сунни. — Слишком она уговаривает Соён. Она же хочет, чтобы та оставила ей на хранение свитки со своими стихами, да?

— Я плохо учил тебя, дитя, — тяжело вздохнул Хо. — Ты так легко забываешь, что не должна прерывать взрослых.

— Ой, сэнсэн, простите, — послушно устыдилась она, но тут же добавила умоляющим тоном: — Пожалуйста, не наказывайте меня! Расскажите дальше! Ваша история такая интересная и совершенно не грустная, как вы предупреждали.

— Она уже становится мрачнее. Гёнхо и Соён встречались мельком ещё несколько раз. Он читал и слышал ещё больше её стихов. Чересчур прекрасных, чтобы их не стремились уничтожить. И теперь, когда у него появилась подозреваемая, Гёнхо находил всё новые подтверждения её виновности. Но вместо того, чтобы выполнить свои обязанности, он осознанно начал запутывать следствие, уводя его всё дальше от Соён. Он даже пошёл на откровенный подлог. Это решение не далось ему легко. Ты же помнишь, Сунни, что Гёнхо всегда был безукоризненно честен, предан долгу и мечтал получить одобрение от отца? Но арестовать Соён было для него всё равно что самому вырвать собственное сердце из груди. Он не хотел быть тем, кто погасит её внутренний огонь. Он вообще не хотел, чтобы кто-то это сделал. Но несмотря на все его старания, круг неумолимо сжимался. Появился осведомитель, который связывался напрямую с начальством Гёнхо. Были задержаны несколько молодых поэтов, чьи произведения посчитали крамольными. И наступил день, когда Гёнхо был вынужден прийти к Соён с обыском.

Сунни потрясённо вскрикнула, но тут же зажала рот ладонью и уставилась на учителя широко распахнутыми глазами.

Он пришёл утром, ещё до рассвета. Улица была практически безлюдна — лишь редкие посыльные торопились по своим делам. Зима вступила в свои права: морозный воздух щипал за щёки и забирался под одежду, из каменных труб ондолей⁽¹⁴⁾ валил густой дым, разносивший вокруг запах древесного угля и едва уловимый аромат засушенных трав.

Гёнхо задержался у ворот, борясь со смятением, поселившимся в душе. Он бы хотел войти в её дом как друг, хотя бы как гость, но не как неприступный служитель порядка, несущий за собой хаос и страх. Но писарь, тенью маячивший за его плечом⁽¹⁵⁾, не оставлял времени на долгие колебания.

Тот же широкоплечий слуга, который сопровождал Соён при их первой встрече, открыл дверь с низким поклоном. Он не препятствовал: с каменным выражением на хмуром лице отошёл в сторону, когда Гёнхо предъявил разрешение на обыск, заверенное самим тэсаганом, а позже и вовсе куда-то исчез. Что было совершенно непозволительно, но Гёнхо более чем устраивало

Он на мгновение замялся, но всё же разулся⁽¹⁶⁾ у порога и аккуратно поставил обувь на низкую полку у стены. Писарь удивлённо воззрился на него, но последовал примеру. Внутри дом был просторным, светлым и очень уютным. На стенах висели гравюры и свитки, Гёнхо мог бы поспорить, что расписаны они были самой Соён. Это не были классические конфуцианские изречения, скорее более поверхностные и отвлечённые высказывания, но даже самый предвзятый цензор не смог бы разглядеть в них ничего крамольного.

— Зачем вы здесь в столь ранний час?

Соён стояла возле перегородки, отделявшей её личные покои. Весь её облик излучал строгость и сдержанность. А ещё враждебность и презрение. Гёнхо молча передал постановление, тщетно стараясь скрыть дрожь в пальцах.

— Нам поступили сведения, что у вас хранится недозволенная литература, агасси, — пока Соён просматривала бумагу. — По приказу Саганвона проводится проверка на наличие сочинений подстрекательского характера.

— Ваши сведения ошибочны, — холодно отозвалась Соён, передёрнув плечами. — Вы можете перерыть весь дом, но ничего не найдёте.

Гёнхо тяжело вздохнул, подошёл к столу и откинул крышку лакированной шкатулки. Он рассеянно перебирал кисти, хранившиеся в ней, когда со двора донёсся непонятный шум. Громко хлопнула калитка, башмаки протопали по деревянному настилу, и в комнату ввалился запыхавшийся седовласый мужчина.

— Кто осмелился? -громыхнул он.

Несмотря на перекошенную куртку и раскрасневшееся лицо, он производил впечатление человека, привыкшего отдавать приказы и имеющего на это все права.

— Дядя… — прошептала Соён, с ужасом глядя на расползающиеся по тростниковой циновке грязные следы.

Но тот лишь отмахнулся и сердито продолжил, нахмурив кустистые брови:

— Это мой дом, и вы не имеете никакого права! Если следствие не ведётся против меня, то вы уходите. Немедленно!

— Как прикажете, тэгам⁽¹⁷⁾, — промямлил писарь и попятился к выходу, не переставая кланяться.

— А вы?

— Я сейчас уйду, — спокойно отозвался Гёнхо, — но прежде…

Он обернулся к Соён, открыто смотря ей в лицо.

— Простите мою дерзость, агасси, но вам следует убрать экран, — Гёнхо указал на ширму из тонкой рисовой бумаги за её спиной, украшенную пейзажами и каллиграфией. — Каждый, кто знаком с вашими стихами, без труда узнает строки из них.

Мужчина, которого Соён назвала дядей, шумно выдохнул, а она сама окинула Гёнхо долгим, пристальным взглядом и кивнула.

— Спасибо, господин следователь.

За воротами лёгкий снег оседал на глинобитные плиты, а холодный ветер пробирал до костей, но даже он был не в силах остудить интерес, что распалила в Гёнхо эта невероятная девушка.

— Как же это чудесно! — в восхищении выдохнула Сунни.

Хо с нежностью посмотрел на беспечного ребёнка, который ещё не успел осознать, что сильные чувства приносят не только радость. И тут же рассердился на себя. Сунни подтянула колени к груди, сжавшись в комок. Хотя солнце было уже высоким, а лучи его тёплыми и ласковыми, они не могли прогреть студёный воздух.

— Ты совсем замёрзла, — неодобрительно покачал головой Хо.

Он расстегнул накидку и укутал в неё Сунни, заботливо подоткнув края.

— Но как же вы, сэнсэн?!

— Ты хочешь узнать, чем всё закончилось?

— Конечно!

— Тогда не спорь со мной, — с напускной суровостью велел Хо.

— Я не буду, честно! — горячо пообещала Сунни. — Пожалуйста, говорите.

Он немного помолчал, подбирая слова. Разумеется, Хо не собирался рассказывать ребёнку о предосудительных ночных свиданиях, о якобы случайных прикосновениях, от которых по телу разливался пожар, о непозволительно откровенных беседах, планах и мечтах.

— Их связь росла, как травинка между камнями мостовой — упрямая, неправильная, но неизбежная. Гёнхо продолжил помогать Соён. Иногда они тайно встречались, много разговаривали. Соён стала настолько ему доверять, что поведала, где хранит свои стихи: в монастыре за городской стеной у своей бывшей наставницы⁽¹⁸⁾. Однажды он сам отнёс свитки к ней — не оставалось другого выхода. Тревога сгущалась. Соён попала в поле зрения соглядатаев. За ней начали следить, и Гёнхо уже не мог ничего с этим поделать. Но тогда он уже знал, что не отдаст Соён никому — даже закону, которому клялся служить. Гёнхо пытался уговорить её затаиться на время.

Сквозь редкий белые хлопья сад выглядел почти заброшенным, и в этом покое таилась естественная гармония. Голые ветви деревьев тянулись к звёздному небу, а между стволами проглядывали пятна вечнозелёных кустов. Среди блестящих в неверном лунном свете листьев распускались первые кроваво-красные бутоны, словно маленькие факелы. Цветы камелии давали немое обещание возвращения к жизни посреди зимнего запустения.

Круглый пруд ещё оставался затянут тонким ледком, и в его поверхности отражались контуры небольшого павильона с покатой крышей. Внутри, где догорали уголья в открытой печи, иногда слышался приглушённый скрип половиц. Тишину нарушал только ветер, который играл с тонкими бумажными ширмами.

Дорожки, вымощенные камнями, припорошил лёгкий слой снега. Узкие мостики, перекинутые через водную гладь, казались хрупкими, словно могли прогнуться под особенно яростным порывом. В дальнем конце сада, у старого соснового дерева, рассыпавшиеся шишки трещали под ногами.

— Вы должны прекратить, — практически умолял Гёнхо.

Соён, не отводя взгляда от не до конца раскрывшегося, но уже яркого цветка, переспросила:

— Но если я послушаюсь вас, то что тогда мне останется?

— Жизнь.

— Но что это за жизнь, если мне не позволяют дышать?

Гёнхо опустил глаза в землю, принимая правоту слов Соён, но продолжил убеждать:

— Если вас поймают, агасси, то я не смогу вас спасти. Никто не сможет.

— А вас? — Соён наконец посмотрела на него внимательно и пытливо.

— И меня, — просто отозвался Гёнхо.

Он сдался, смиряясь с тем, что Соён не отступится.

— Я бы тоже не отступила! — уверенно заявила Сунни.

— Не сомневаюсь, — ласковым тоном согласился Хо. — Мне кажется, ты очень похожа на Соён.

Девочка, засмущавшись, спрятала лицо в грубой ткани накидки и пробормотала:

— Спасибо, сэнсэн. Но что было дальше?

— У Гёнхо был добрый знакомый инспектор, который оказался хорошим и верным другом. Он предупредил, что задержание Соён — лишь дело времени. И если Гёнхо хочет сохранить не только должность, но и честь, то ему следует поторопиться и самому арестовать её.

— Нет! Он не мог! Он же не сделал этого, сэнсэн?!

— Ты права, дитя. Гёнхо осознавал, что если совершит такое, то уничтожит не только свободу Соён, но и всё, ради чего он сам живёт. Он уже давно переступил ту черту, когда выбор для него был проблемой. Он отправился прямиком к Соён с предложением скрыться. Они собрали самое необходимое — в том числе новые произведения Соён. Но она настояла на том, чтобы проститься с дядей и отправить сообщение подруге. Гёнхо был против последней затеи, но вновь не смог переупрямить Соён. Она лишь смеялась, уверяя, что Чэрин их не выдаст.

— Чэрин? О нет! — в ужасе выдохнула Сунни.

— Жаль, что наши герои не обладали твоей прозорливостью, — серьёзно кивнул Хо. — Соён отправила короткую записку, а потом тепло попрощалась с дядей. Который решил прямо на следующий день пустить слух, что отослал своенравную подопечную в деревню. Наши беглецы уже почти добрались до городских ворот, когда дорогу им преградила тонкая женская фигурка.

Северный ветер безжалостно трепал полы одежды и бросал в лицо ледяную крупу, заставляя щуриться. Гёнхо с трепетом поддерживал Соён под локоть, чтобы та не оступилась на скользких каменных плитах, когда дорогу им преградила тонкая женская фигурка.

— Чэрин! — удивлённо воскликнула Соён, разглядев в неверном свете уличной лампы, кто столь неожиданно встал на их пути. — Что ты здесь делаешь?

— Решила пожелать тебе удачи, дорогая подруга. В последний раз, — она вскинула тонкую бровь в наигранном изумлении. — Я знаю твои привычки, Соён. Не составило труда предположить, каким путём ты пойдёшь.

— Ты нас подстерегала? Но для чего!?

Гёнхо напрягся и шагнул вперёд, заслоняя Соён своим телом. И мечтая, так же легко укрыть её и от всех дурных намерений

— Значит, кеджип⁽¹⁹⁾, это вы доносили на поэтов?

— Вы необычайно догадливы, господин, — звонко рассмеялась Чэрин, отвешивая насмешливый поклон. — Вы не единственный следователь, который почтил мой салон своим присутствием. Были и рангом повыше. И более восприимчивые к моим словам.

— Словам или уловкам? — презрительно выплюнул Гёнхо.

— Мы доверяли тебе! Ты обещала покровительство и безопасность в своём доме, — одновременно с ним возмутилась Соён.

— Осторожнее, — прошипела Чэрин, зло сузив глаза. — Сейчас порядок таков, каким его определю я. Вы любезно принесли столь необходимые мне доказательства.

Она плавным взмахом руки указала на свитки, которые Соён прижимала к груди.

— Нет, дорогая подруга, — Соён выделила голосом обращение, — ты ошибаешься: порядок определю я.

— Драматично. Но ложно.

— Ты считаешь?

Соён стремительно развернулась к фонарю и поднесла свиток к огню. Взметнулось пламя, жадно пожирая тонкую бумагу, и довольная улыбка кисэн сползла с красивого выбеленного лица.

— Соён, — потрясённо прошептал Гёнхо, — твои стихи…

— Это нестрашно. Теперь их никто не заберёт у меня, но они продолжат жить здесь и здесь, — решительно заявила она, попеременно прикладывая ладонь к виску и груди там, где билось сердце.

— Тогда они умрут вместе с тобой!

Чэрин оскалилась, словно разъярённая кумихо⁽²⁰⁾, выхватила тонкий стилет из широкого рукава и бросилась на Соён. Всё произошло настолько быстро, что Гёнхо не успел отреагировать. Сталь звякнула о мостовую, яркий чогори блеснул в отсветах лампы и скрылся за углом. А Соён тяжело привалилась к Гёнхо. Он вскинул руки, чтобы её поддержать и с нарастающим ужасом уставился на свои пальцы, окрасившиеся в красный.

— Не оставляй меня, мой лунный свет. Я ухожу, но моё сердце сердце — с тобой до конца времён, — едва слышно пробормотала Соён, веки её дрогнули и закрылись.

1) Традиционный корейский костюм

Вернуться к тексту

2) Небольшой оросительный/ливневый канал/канава

Вернуться к тексту

3) Имеется в виду фотоаппарат.

На самом деле первый телеграфный кабель в Корее проложили в 1883 году, а в 1884 году в столице действовала первая фотостудия. Но будем считать, что всё это появилось на пару лет раньше. Больно мне нравится дух перемен.

Авторский произвол :)

Вернуться к тексту

4) Глава Саганвона (органа цензуры и надзора)

Вернуться к тексту

5) Артистка развлекательного жанра, обученная музыке, танцам, пению, поэзии и светской беседе. Их статус был низкий (официально приравнивались к слугам), но при этом они имели свободу слова и движения, которой не было у добропорядочных женщин.

Вернуться к тексту

6) Основной элемент ханбока, традиционный корейский жакет/блузка, закрывающий руки и верхнюю часть тела.

Вернуться к тексту

7) Традиционное корейское украшение‑подвеска к ханбоку, декоративный аксессуар и одновременно талисман крепился

Вернуться к тексту

8) Низшая каста простолюдинов в традиционной Корее периодов Корё (918-1392) и Чосон (1392-1897). В том числе артисты.

Вернуться к тексту

9) В переводе: «весенний лес», «цветущая роща»

Вернуться к тексту

10) Традиционные деревянные маски, использовавшиеся в шаманских ритуалах (изначально маски сжигали после обряда) и в театрализованных представлениях на праздниках (позднее маски стали бережно хранить и передавать).

Вернуться к тексту

11) Традиционный корейский веер плоский с полотном (чаще бумажным), натянутым на овальную бамбуковую раму. Но ещё примерно в XV веке в Корее получили распространение складные веера японского типа, служившие своего рода атрибутом образованности и зажиточности.

Вернуться к тексту

12) Вежливое обращение к молодой незамужней девушке (обычно янбанского сословия).

Вернуться к тексту

13) Суффикс -ним показатель высшей степени вежливости и уважения. Присоединяется к именам, званиям и должностям, сигнализируя о высоком статусе собеседника или о желании говорящего подчеркнуть почтение.

Вернуться к тексту

14) Традиционная корейская система обогрева пола, одна из древнейших в мире

Вернуться к тексту

15) Обыск не мог проводится без официального документирования.

Вернуться к тексту

16) В традиционной корейской культуре, включая период конца XIX века, принято было снимать обувь при входе в жилище. Это правило связано с особым отношением к дому как к священному и неприкосновенному пространству, а также с необходимостью поддержания чистоты, так как пол служил не только для ходьбы, но и как место для сна и приёма пищи.

Однако чиновники при исполнении служебных обязанностей имели право входить в дом в обуви. Таким образом Гёнхо демонстрирует высокое уважение к хозяевам дома.

Вернуться к тексту

17) Почётный титул/обращение, использовавшееся в эпоху Чосон применительно к представителям высшей аристократии.

Вернуться к тексту

18) В конце XIX века буддизм в Корее находился в сложном положении из-за длительной политики ограничения со стороны конфуцианской династии Ли (Чосон). Однако, несмотря на гонения и ограничения, буддийские монастыри продолжали существовать, особенно за пределами городов, и сохраняли популярность среди определённых слоёв населения, включая женщин.

Отдельные прогрессивные янбан могли покровительствовать монахиням и даже нанимать их в качестве наставниц для дочерей.

Вернуться к тексту

19) Обращение к незамужней девушке. Обычно с пренебрежительным оттенком (хотя и в рамках дозволенного).

Вернуться к тексту

20) Существо из корейской мифологии, лиса с девятью хвостами, способная превращаться в человека (чаще — в красивую женщину, реже — в мужчину).

Вернуться к тексту

Солнце поднималось всё выше над горизонтом, отражаясь в прозрачной воде и окрашивая всё в золотистые цвета. Ветер стих, но лёгкий бриз разносил по округе запах свежеиспечённых лепёшек.

— Нет! Нет-нет-нет!

Сунни вскочила с поваленного дерева и с силой топнула ногой, оставляя в песке глубокий след.

— Это невозможно! Она не могла умереть! — сквозь слёзы заявила она и, всхлипнув, добавила: — Любовь не умирает!

— Ты права, — согласился Хо. — Если любовь умирает, значит, это была не любовь. И Соён не умерла. Во всяком случае, не тогда. Гёнхо на руках отнёс её в монастырь и оставил на попечении бывшей наставницы.

— Получается, она жива, — то ли утвердила, то ли спросила Сунни.

— Я не могу знать точно, — печально улыбнулся Хо. — Но верю в это так же горячо, как и ты.

— А Гёнхо? Он что, ушёл? Бросил её? Я не верю! Она же просила!

— Не сомневайся, ему было невероятно тяжело это сделать. Но ещё тяжелее была для Гёнхо мысль, что он подвергнет Соён опасности. Пойми, Сунни, против неё не было прямых доказательств — только слова Чэрин. Которая вряд ли продолжила бы обвинения после случившегося. Скорее, она предпочла бы молчать. И благодаря стараниям опекуна Соён все бы посчитали, что она просто сослана в деревню за неподчинение. Её не стали бы искать, а порадовались, что опасные стихи смолкли. С Гёнхо всё сложнее: слишком много следов он оставил, слишком велик был риск, что начнётся следствие против него. Даже если бы он вышел на службу сразу на следующий день. Гёнхо страшился, что через него выйдут и на Соён. Что если останется, то погубит её.

— И что он сделал? — уже спокойнее поинтересовалась Сунни.

— Он отправился далеко-далеко, в другой конец королевства. Туда, где его никто не знал. Поменял имя. Теперь он учит детей и сам учится жить с вырванным из груди сердцем.

Сунни окинула учителя подозрительным, не по годам взрослым взглядом.

— И дважды в год он получает письма? — уверено предположила она.

— Именно, — губы Хо тронула мимолётная, но очень довольная улыбка. — В день их первой и последней встречи.

— И что в них?

— Её стихи, — он вскинул руку, останавливая Сунни, уже готовую разразиться радостными криками. — К сожалению, это ничего не значит, дитя. Их могли отправлять друзья Соён, а сама она вполне может быть уже мертва.

— Это слишком жестоко.

— Ты считаешь, что даровать надежду измученной душе — это жестокость?

— Не знаю про надежду, но вот это было бы жестоко, — упрямо насупилась девочка. — Поэтому я верю, что Соён жива. Что это она сама пишет и отправляет письма.

— Как я и сказал, я тоже. Я тоже.

— Сенсэн, — спустя несколько минут робко прервала воцарившуюся тишину Сунни, — могу я спросить, что было в последнем?

Гёнхо молча передал ей полученное сегодня послание, и она медленно, по слогам, но довольно правильно прочитала:

«Пусть нас разделяет ночь,

Но ветер донесёт моё имя к тебе,

И память хранит нас вместе.

Ведь цветок на ветви не согнуть.

Ты слышишь, мой свет?

Я всё ещё здесь.

Лепестки камелий тают на ладони,

Словно годы, что мы потеряли.

Я пишу тебе, через страх и запрет,

Через тьму и дороги, что нас разделяют.

Каждое слово — шепот сердца,

Каждая строчка — шаг навстречу.

Ветры северные стелят твой путь,

Мы встретимся, когда придёт весна.

Там, где море встречает дорогу —

Я буду ждать.»

— Фучжоу. А это где?

— В восточном Китае. Ты молодец, Сунни, — с гордостью похвалил Гёнхо. — Видимо, из меня получился неплохой учитель.

— Папа сердится и говорит, что всё это глупости, которые мне никогда не пригодятся.

— Я не осмелюсь спорить с твоим отцом, но эта глупость как минимум сейчас тебе пригодилась, — усмехнулся он. — Знания для любознательных умов никогда не бывают лишними, если не отвлекают от обязанностей.

— Но вы же теперь уйдёте, сэнсэн, — расстроенно произнесла Сунни.

— Я должен, мудрое дитя. Но не переживай слишком сильно, — он поднялся, отряхивая одежду.

— Понимаю, — серьёзно кивнула Сунни.

Она уже собралась побежать домой, но резко остановилась, обернулась и с хитрой улыбкой на круглом личике заявила:

— А я была права, сэнсэн. Ваша история чудесная!

И умчалась прочь. А Гёнхо с лёгкой душой последовал за ней. Деревня уже окончательно проснулась: где-то за забором скрипели колёса телеги, в соседнем дворе кудахтали куры, по узким тропинкам ходили женщины с ведрами, стучали о землю деревянные башмаки.

Гёнхо вернулся в скромное жилище, в котором хранил свои пожитки и собрал самое необходимое. Слухи о его уходе распространились быстро, и практически все селяне, отложив насущные дела, вышли попрощаться с достопочтенным учителем. От чего израненное сердце Гёнхо согрелось теплом.

На самой окраине его окликнул знакомый звонкий голос:

— Я кое-что так и не поняла.

Сунни выглянула из-за кустов, росших вдоль дороги. И Гёнхо вскинул бровь, поощряя её продолжить.

— Как Соён узнала, куда отправлять письма?

— У тебя очень пытливый разум, — отметил он. — Дело в том, что я написал её наставнице, как только обосновался здесь. Я понимал, что это опасно, но незнание о судьбе Соён убивало вернее, чем разлука с ней.

Сунни задумчиво покивала.

— Но почему сейчас? Прошло столько времени…

— На этот вопрос я не могу ответить с уверенностью. Но ты же помнишь, что Соён была ранена довольно тяжело. Кто знает, сколько времени потребовалось на восстановление.

— Но не три года же, — недоверчиво сказала Сунни.

— Почти четыре месяца назад в столице произошёл переворот⁽¹⁾. Ты слышала?

— Да. И я видела, как вы расспрашиваете заезжих торговцев об этом.

— Порой ты бываешь излишне любознательна, дитя, — хохотнул Гёнхо. — Будь осторожна: любопытство не всегда доводит до добра. Но ты права. И у купцов мне удалось выведать, что дядя Соён был в числе заговорщиков. К тому же тех, кому удалось сбежать. Кто-то отправился в Японию, а кто-то в Китай. Предполагаю, что он забрал с собой и Соён.

— Удачи в вашем поиске, сэнсэн.

Сунни стремительно обняла Гёнхо, а тот погладил её по тёмноволосой макушке.

— Береги себя, мудрое дитя.

И он уверенно зашагал по пыльной дороге. Ближайший южный порт находился совсем недалеко — в паре дней пути. Там шумели рынки, пахло рыбой и солью, а, главное, оттуда уходили корабли на Цинские берега⁽²⁾.

Гёнхо не знал, ждёт ли его встреча с живой Соён — или только с её голосом. Но шаг его был твёрдым. А надежда цвела в сердце, словно цветок камелии на крутых склонах, хрупкая, но упрямая.

1) 4 декабря 1884 года реформаторы во главе с Ким Оккюном свергли правительство Минов и сформировали свой кабинет. Однако успех был кратковременным. Буквально спустя пару дней восстание было подавлено. Ким Оккюн и другие лидеры реформаторов бежали в Японию.

Вернуться к тексту

2) Именно в Цинском Китае в конце XIX века скрывались гонимые учёные, художники, миссионеры и литераторы.

Вернуться к тексту