В один прекрасный день (джен)

В один прекрасный день я потеряла их всех.

Был Тёмный Лорд, которому я служила, всю жизнь посвятив его идее. До самого конца он верил в победу. Трудно поверить, что Лорд уже не вернётся, ведь говорят, что он рассыпался в прах. Ещё говорят, что он не был человеком, ничего не чувствовал, но мне как-то трудно в это поверить, потому что я хорошо помню, как он смотрел на Беллатрису, когда она сидела рядом с ним, вглядываясь с немым обожанием, только возле него неуверенная в себе. Что ж, как будто признали, что, однако, он чувствовал этого великого Гарри Поттера, оказавшегося убийцей. А этого они, скорее всего не хотели.

Была Беллатриса, без которой долгие вечера никогда не казались одинокими. Она любила выпить, а потом принималась петь, и пела очень неплохо. Во сне она всегда переворачивала подушку холодной стороной вверх, а если было жарко, высовывала из-под одеяла одну ногу. Трудно поверить, что я больше не услышу, как она смеётся, поднимая руку, чтобы применить своё любимое проклятие. Мне её не хватает; азкабанская камера казалась мне не такой пустой, когда я знала, что Белла где-то рядом. Не важно, виделись ли мы, важно, что она была. А сейчас её нет. Нет моей Беллы.

Был Рудольфус, всегда немного нервный и ревновавший свою жену даже к Тёмному Лорду. В то время у него была привычка всегда посматривать, что творится у него за спиной. А пристрастие к полётам на метле осталось у него со школьных лет, когда он обычно приземлялся в Больничном крыле со сломанной рукой. Ему нужно было признание, что в полётах он вправду хорош. А я любила с ним разговаривать о литературе, особенно ночами.

Был Фенрир Грейбэк, которого трудно было терпеть, но ещё труднее было без него. Часто так бывает, что кого ругаем, по тому больше всего плачем, когда его уже нет. Я любила его смех. У Фенрира осталось двое детей, об этом мало кто помнит. Не знаю, что с ними теперь. Кто бы захотел заниматься детьми оборотня? Они были его светом в окошке, а сын приходил спать рядом, когда гремел гром, потому что боялся грозы. У Фенрира было два обличья, и мне обоих не хватает.

Был Яксли, которого все боялись, пока не поняли, что под маской брутальности скрывается тонкий ценитель музыки и любитель ботаники. Можно было взаправду ошалеть со скуки, слушая о всяких свойствах никому не нужных растений, но сейчас делается тяжко на сердце, потому что я знаю, что никогда больше о них не услышу. Даже если очень попрошу.

Был Антонин Долохов, настоящий русский, который сумел достать даже Каркарова. Волей-неволей, а всех нас он научил, что похмелье бывает поистине кошмарным, но нужно отдать ему должное ― научил и тому, что в таком случае делать. Иногда он пел по-русски, его мало кто понимал, но приятно было послушать. У него осталась дочь. Трудно сказать, что с ней теперь станет. Сомнительно однако, что кого-то это касается, ведь известно, что Пожиратели не люди. У них не может быть родных.

Был Торфинн Роули, вечно улыбающийся, пренебрегающий осторожностью. Один из тех, кто не замечает, что творится, пока не умрёт. Только потом все видят, что кого-то не хватает, потому что никто не травит анекдоты. Со своей страстью к пиротехнике он жёг всё, необязательно то, что было целью, и необязательно вкладывая в это хоть какой-нибудь смысл. Например, платье Беллатрисы на одной из запомнившихся вылазок. Он так и не успел сказать дочке Долохова, что любит её. Да что там, Пожиратели Смерти не могут любить.

Был Августус Руквуд, бывший сотрудник Отдела Тайн. Он любил свою работу, хоть никогда о ней не рассказывал. Был одним из тех, кто не моргнув глазом отдаёт жизнь за идею, а друзьям верен до самого конца. У него был сын, который обожал везде за ним лазить и тренировать заклятия на насекомых. Способный парень, попал в Райвенкло.

Были Гиббон, Мальсибер, Селвин, Уилкс, Макнейр, Эйвери, Скабиор и много других. Я, Алекто Кэрроу, попала в Азкабан. Мои друзья либо мертвы, либо так же, как и я, доживают остаток жизни. У меня есть две дочери, Флора и Гестия. Я их видела разве что тот неполный год, когда работала в Хогвартсе. Плохо... У меня есть брат, он сидит в камере рядом с моей, но я не слышу его голоса. Даже если бы он кричал, стены слишком толстые. Где-то здесь и другие: Рабастан Лестрейндж, Трэверс, Джагсон... По мнению Министерства, мы уже не люди, у нас не было ни родственников, ни чувств, ни надежд. Мы как пустые скорлупки, никому не нужные отбросы, которые нужно отделить от остального общества. Ничего не поделаешь, мы умрём здесь. По крайней мере, присоединимся к остальным.

А сейчас мне их не хватает, ведь за столько лет люди привязываются друг к другу. Ни с кем другим я так не смеялась, так не говорила. С ними я сражалась бок о бок. Судьба ― настоящая стерва: и думать не стоит о том, чтобы ей возражать. Я тоскую по друзьям больше, чем по свободе. Хорошо, что хотя бы можно смотреть в небо, ведь оно везде одинаковое.